"С тех пор, как уснула моя красавица" - читать интересную книгу автора (Кларк Мэри Хиггинс)

2

Радио включилось в 6.30. Нив дотянулась правой рукой, нащупывая ручку настройки, чтобы убрать назойливо сладкий голос диктора, но задержалась, начиная понимать серьезность сообщения по мере того, как оно, вытесняя сон, входило в ее сознание. За ночь выпало восемь инчей снега. Не садиться за руль без крайней необходимости. Временно запрещено парковать автомобили на проезжей части. Школы закрыты до специального объявления. Снегопад предположительно продлиться до вечера.

quot;Ужасно, quot; — подумала Нив, потягиваясь и кутаясь в одеяло. Она терпеть не могла пропускать свою обычную утреннюю пробежку. Потом встрепенулась, вспомнив о своих планах на сегодня. Две швеи живут в Нью-Джерси и, следовательно, вряд ли смогут приехать по такой погоде. Это значит, что ей лучше бы прийти пораньше и подумать, как можно переиграть расписание Бетти, которой придется поработать одной. Бетти живет на углу 82 и 2 улиц, она сможет пробежать шесть кварталов до магазина, несмотря на погоду.

С сожалением оставляя уютное тепло постели, она откинула одеяло, торопливо пересекла комнату и подойдя к шкафу, достала оттуда старый махровый халат, который ее отец называл не иначе, как «наследием крестоносцев». «Если бы женщины, которые тратят огромные деньги, чтобы купить у тебя наряды, видели тебя в этой тряпке, они бы снова вернулись к Клейну».

«Во-первых, Клейн уже двадцать лет, как отошел от бизнеса, а во-вторых, увидев меня, они сказали бы, что я эксцентрична, — отвечала она. — Это только прибавило бы мне загадочности».

Она завязала пояс, в очередной раз испытывая мимолетное сожаление о том, что унаследовала хрупкость матери, а не сухощавую фигуру с прямыми плечами, которая могла бы ей достаться со стороны отца и его кельтских предков; затем прошлась щеткой по черным, как уголь, вьющимся волосам, тоже представляющими собой «фирменный знак» рода Россетти. И широко расставленные вишневого цвета глаза со зрачками с темной каемочкой, опушенные чернющими ресницами тоже были «от Росетти». Но кожа ее была молочно-белая — кельтская, с едва заметными веснушками на прямом носике. Большой рот и крепкие зубы — это все тоже было от Майлса Керни.

Шесть лет назад, когда она закончила колледж и убедила Майлса, что не собирается никуда уезжать, он настоял, чтобы Нив обустроила свою спальню по-новому. Охотясь на аукционах Сотбис и Кристис, она насобирала кучу разных несочетаемых на первый взгляд вещей: кровать с медными спинками и старинное зеркало, Бомбейский сундук и кресло Викторианской эпохи, а также старый персидский ковер, переливающийся всеми цветами радуги. Стеганому покрывалу и подушкам с пропылившимися оборками была возвращена первоначальная белизна. Кресло стояло, заново обтянутое лазурным бархатом. Такого же цвета каймой был отделан ковер на полу. Белоснежные стены стали прекрасным фоном для красивых картин и копий, доставшихся в наследство от семьи матери. Журнал «Вуменс веар дэйли» фотографировал Нив в ее спальне, называя комнату изысканно элегантной, «носящей неповторимый отпечаток руки Нив Керни».

Нив засунула ноги в пушистые тапочки, которые Майлс, посмеиваясь, именовал ее ценным трофеем, и отдернула штору. Она подумала, что сеноптикам не нужна сейчас особая проницательность, чтобы предсказать снегопад. Окна ее комнаты в Швабхаус на 74-ой улице и Риверсайд-драйв выходили прямо на Гудзон, но сейчас она едва могла разглядеть дома по ту сторону реки, в Нью-Джерси. Хенри Гудзон-парквей был совершенно заснежен и уже полон машин. Люди из пригородов стремились попасть сегодня в город пораньше.

Майлс был уже в кухне и варил кофе. Нив чмокнула его в щеку, стараясь не замечать его уставшего вида. Это означало, что он снова плохо спал.

«Если только, сдавшись, не принял в очередной раз снотворное», — подумала она. «Как наша Легенда?», — спросила Нив. С тех пор, как он в прошлом году ушел на пенсию, газеты именовали его не иначе, как «Легендарным Комиссаром Нью-Йорка». Он этого терпеть не мог.

Игнорируя вопрос, он бросил взгляд на дочь и изобразил крайнее удивление.

«Не хочешь ли ты сказать, что пропустила пробежку по Центральному Парку? — воскликнул он, — Что значит какой-то фут снега для отважной Нив?»

В течении нескольких лет они вместе совершали эти пробежки. Сейчас ему запретили бегать, но он всегда волновался за нее, когда она это делала рано утром одна. Она подозревала, что это у него просто вошло в привычку — волноваться за нее.

Нив достала из холодильника кувшин с апельсиновым соком. Не спрашивая, наполнила высокий стакан для Майлса, маленький — для себя, и стала готовить тосты. Майлс был любителем плотных завтраков, но сейчас яичница с беконом была полностью исключена из его рациона. Остались сыр и ветчина — по его словам, «закуска, после которой должна следовать нормальная еда». Обширный инфаркт, который он перенес, положил начало диете и конец его карьере.

Они завтракали, привычно погрузившись в утреннюю «Таймс», разделив ее на две части, но, подняв глаза, Нив заметила, что Майлс не читает, а сидит, не шевелясь, вперив неподвижный взгляд в газетный лист. Тост и сок стояли нетронутыми, он лишь отпил кофе. Нив отложила свою половину газеты.

«Ну-ка, дай мне, — сказала она. — Что там могло так подействовать на тебя? Тебе ли впадать в такое оцепенение; ты уж столько всего насмотрелся».

«Нет, я в порядке, — ответил Майлс. — По крайней мере если ты имеешь в виду мое сердце, то оно не болит». Он бросил газету на пол и потянулся за своим кофе. «Никки Сепетти сегодня выходит из тюрьмы».

Нив от удивления приоткрыла рот: «Но я думала, что ему отказали в условном освобождении еще в прошлом году».

«В прошлом году он подавал в четвертый раз. Выторговывался буквально каждый день приговора, в основном напирали на его отличное поведение. Этой ночью он будет в Нью-Йорке». От ненависти его лицо окаменело.

«Пап, посмотри на себя в зеркало. Еще немножко, и у тебя снова будет инфаркт». Нив заметила, что у нее и самой дрожат руки. Она вцепилась в край стола, надеясь, что Майлс ничего не заметил и не подумал, что она боится. quot;Меня не волнует Сепетти и его угрозы во время вынесения приговора. Ты потратил годы, чтобы установить его причастность... — Она смешалась и умолкла, затем продолжила:

— Ни одной крошечной зацепки против него. И, ради Бога, не надо тут же начинать паниковать, только потому что он снова замаячил на горизонтеquot;.

Ее отец был прокурором, который засадил за решетку всю мафиозную семью Никки Сепетти. На вынесении приговора Никки спросили, хочет ли он взять слово. Тот указал на Майлса. «Как я понимаю, работенку я тебе задал неплохую, они даже сделали тебя комиссаром. По-здрав-ля-ю. Прекрасная статья о тебе и твоей семье в „Пост“. Позаботься хорошенько о своей жене и ребенке, им понадобится сейчас твоя защита».

Две недели спустя Майлс присягнул на звание комиссара полиции. А еще через месяц тело его молодой жены, матери Нив, 34-летней Ренаты Росетти Керни, было найдено в Центральном парке с перерезанным горлом. Преступление так и осталось нераскрытым.

Нив не стала спорить, когда Майлс настоял на том, чтобы вызвать ей такси до работы. «Невозможно идти в такой снег», — сказал он ей.

« Это не из-за снега, и мы оба это знаем», — возразила она. Целуя его на прощание, она потянулась к нему и обняла. «Майлс, единственное, о чем стоит сейчас волноваться — это твое здоровье. Вряд ли Никки Сепетти снова собирается в тюрьму. И, если он вообще умеет молиться, то, могу поспорить, он просит Бога, чтобы со мной еще долго ничего не случилось. Все в Нью-Йорке, кроме тебя, считают, что какой-то мерзавец напал на маму и убил ее, в то время, когда она не отдавала ему свой кошелек. Она, возможно, начала кричать по-итальянски, и он запаниковал. Поэтому, пожалуйста, забудь о Никки Сепетти, и оставь Богу судить того, кто отнял у нас нашу маму. Ладно? Обещаешь?»

Он лишь едва заметно кивнул в ответ на ее слова. quot;Тебе пора, — сказал он. — Такси ждет, счетчик работает, а мне пора к телевизору — уже начинается моя игра quot;.

Снегоочистители старались вовсю, но от их, по выражению Майлса, «немощных потуг» проку было немного. Пока машина с Нив, затертая другими, пробиралась по скользким улицам, выворачивала на пересекающую парк с запада на восток 81-ую улицу, Нив поймала себя на том, что в голову навязчиво лезут бесполезные «если». Если бы был найден убийца мамы, Майлсу со временем удалось бы смириться с этой потерей, как смирилась сама Нив. А так для него это постоянно открытая болезненная рана. Он все время винит себя за то, что не уберег Ренату. Все эти годы он сходил с ума от мысли, что не принял всеръез угрозу, что при огромных возможностях, которыми располагала полиция Нью-Йорка под его же руководством, ему не удалось найти того, кто выполнял — а в этом он был убежден — заказ Сепетти.

Найти убийцу, рассчитаться с ним и с Сепетти за смерть Ренаты стало для Майлса нереализованной потребностью.

Нив поежилась. В машине было холодно. Водитель, должно быть, взглянул в это время в зеркало, потому что обронил: «Простите, мисс, обогреватель неважно работает».

«Не беспокойтесь», — она повернулась к окну, не желая быть втянутой в разговор. Она никак не могла перестать размышлять, используя глаголы в условном наклонении. Если бы убийца был найден и наказан сразу, Майлс мог бы еще как-то устроить свою личную жизнь. Несмотря на свои шестьдесят восемь лет, он все еще привлекательный мужчина, и даже сейчас находится немало женщин, посылающих многозначительные улыбки худощавому широкоплечему комиссару с густыми, рано поседевшими волосами, живыми синими глазами и неожиданно мягкой улыбкой.

Она была так глубоко погружена в свои мысли, что не заметила, как такси остановилось перед магазином. «Нив Плейс» — затейливым росчерком было написано на кремово-голубом навесе. Сквозь две мокрые от снега витрины, выходящие на 84-ую улицу и на Мэдисон Авеню, видны были манекены, стоящие в томных позах, одетые в легкие шелковые, прекрасно пошитые платья. Зонты от дождя напоминали легкие солнечные зонтики. Это была идея Нив. А плащики, тонкие и разноцветные, были наброшены манекенам на плечи. Нив шутила, говоря, что единственная цель этих плащиков — сделать женщину заметной в серой пелене дождя, но они тем не менее имели бешеный успех.

«Вы здесь работаете? — спросил таксист, пока Нив расплачивалась. — Похоже, дорогой магазин».

Нив неопределенно кивнула, а сама подумала: «Это мой магазин, дружочек».

Это было реальностью, в которую она до сих пор не могла поверить. Шесть лет назад магазин, что стоял на этом месте, обанкротился. Хозяином был старинный друг ее отца, известный дизайнер Энтони делла Сальва. Он-то и заставил ее выкупить магазин. «Ты молодая, тебе и карты в руки, — говорил он с сильным итальянским акцентом, который стал теперь неотъемлемой частью его имиджа. — Кроме того, ты работаешь в моде еще со школьной скамьи. Но самое главное, у тебя, кроме знаний, есть интуиция. Я одолжу тебе денег для начала. Если ничего не выйдет, я спишу это со счетов, но все получится. Ты сможешь дать делу толк. А мне надо подыскать другое место для своих моделей». Это как раз было последнее, в чем нуждался Сал, и они оба знали это, но Нив была ему признательна.

Майлс решительно восстал против того, чтобы она брала у Сала в долг. Но Нив все же рискнула. Кроме волос и глаз Нив унаследовала от матери еще кое-что — это было в высшей степени развитый вкус к одежде. В прошлом году она возвратила Салу долг, включая проценты согласно условиям денежного рынка, на выплате которых сама настояла.

Она не удивилась, застав Бетти в швейной мастерской за работой. Голова Бетти была склонена, как всегда ее лицо выражало крайнюю сосредоточенность благодаря постоянно нахмуренным бровям. Тонкие морщинистые руки владели иглой с виртуозностью хирурга. Она подрубала затейливо расшитую бисером блузку. Крашеные в медный цвет волосы лишь подчеркивали пергаментную тонкость ее кожи. Нив отгоняла от себя мысль о том, что Бетти уже за семьдесят. Она просто отказывалась думать о том дне, когда та надумает уйти на пенсию.

«Я тороплюсь поскорее это закончить, — объявила Бетти. — На сегодня жуткое количество заказов».

Нив стянула перчатки и размотала шарф. «Мне ли не знать. И Этель Ламбстон настаивала, чтобы все было готово ко второй половине дня».

«Я знаю. Я возьмусь за ее вещи сразу после этого, чтобы потом не выслушивать ее сварливые замечания, если не все тряпки будут готовы».

«Но если бы все клиенты были такими, как она...» — заметила Нив мягко.

Бетти кивнула. «Я тоже так считаю. И, кстати, я хотела вам сказать, хорошо, что вы подсказали миссис Ятс купить именно это платье. То, которое она меряла вначале, шло ей как корове седло».

«Кроме всего прочего, оно на полторы тысячи долларов дороже. Но как я могла допустить, чтобы она его купила. Рано или поздно она посмотрелась бы в зеркало повнимательнее. Ей достаточно обтягивающего лифа, а юбка должна быть свободной и длинной».

Удивительно, какое количество посетителей отважно игнорировали снег и скользкие тротуары, чтобы прийти в магазин. Две продавщицы не справлялись с обслуживанием, поэтому Нив весь день провела в торговом зале. Эту часть своей работы она любила больше всего, но за последний год заставила себя ограничиться обслуживанием лишь нескольких личных клиентов.

В полдень она зашла в свой кабинет в задней части магазина перехватить, как обычно, сандвич и кофе и позвонила домой.

Майлс был очень оживлен. «Я бы мог выиграть тысячу четыреста долларов и автомобиль в „Колесе фортуны“, — объявил он. — Я отгадал так много, что мог бы даже забрать фарфорового далматина за 600 долларов, которого они выставили в качестве приза».

quot;Таким ты мне нравишься намного больше, quot; — заметила Нив.

« Я говорил со своими мальчиками. Они направили толковых ребят присматривать за Сепетти. И еще они говорят, что он очень болен и уже не так агрессивен». В голосе Майлса звучало удовлетворение.

«А они не напомнили тебе, что не считают Сепетти причастным к смерти мамы? — Нив не стала ждать ответа. — Было бы здорово, если бы ты приготовил на ужин макароны. В холодильнике куча всяких соусов. Сделаешь, хорошо?»

Нив повесила трубку, чувствуя себя спокойнее. Она проглотила последний кусочек бутерброда с холодной индейкой, допила кофе и вернулась в торговый зал. Три из шести примерочных были заняты. Наметанным глазом она замечала все, что происходит в магазине.

Вход со стороны Мэдисон Авеню вел в отдел украшений и аксессуаров. Нив знала, что одна из составляющих ее успеха — это возможность купить бижутерию, сумочки, обувь, шляпки, шарфы; таким образом женщины, покупая платья или костюмы, не должны были разыскивать подходящие к ним аксессуары в других магазинах. Интерьер магазина был выдержан в кремовых тонах и на этом фоне красиво смотрелась ярко-розовая обивка диванов и кресел. Спортивная одежда, а также вешалки с юбками, блузками и брюками были расположены в просторных нишах двумя ступеньками выше подиумов для демонстрации моделей. Не считая манекенов в роскошных платьях, другой одежды видно не было. Посетительницу усаживали в кресло, и продавец выносил, предлагая, костюмы, платья и вечерние туалеты.

Это Сал посоветовал ей действовать таким образом. quot;Иначе вся одежда будет сброшена с вешалок. С самого начала создавай репутацию дорогого эксклюзивного магазина, quot; — говорил он и был, как всегда, прав.

Сочетание кремового и розового в интерьере придумала сама Нив. «Когда женщина смотрится в зеркало, необходим фон, гармонирующий с тем, что я продаю», — объясняла она дизайнеру по интерьеру, который во что бы то ни стало рвался к исключительно ярким цветам и броским сочетаниям.

Послеобеденное время тянулось медленно, пришли только несколько клиенток. В три часа Бетти показалась из швейной мастерской. «Заказ для Ламбстон готов», — объявила она Нив.

Нив сама подбирала вещи для Этель Ламбстон, на этот раз в основном весеннюю одежду. Острая на язычок шестидесятилетняя Этель была свободным журналистом и писателем, в ее послужном списке значился один бестселлер. «Я пишу буквально обо всем, — с придыханием говорила она Нив на открытии магазина. — У меня свежий взгляд. Я стараюсь видеть вещи глазами разных женщин, ведь каждая смотрит под своим углом зрения. Я пишу о сексе и об отношениях между людьми, о животных и о том, как вести домашнее хозяйство, о различных организациях и о торговле недвижимостью, и о волонтерской работе, и о политических партиях, и ...» Она запнулась, чтобы перевести дыхание, ее темно-синие глаза сверкали, а светлые волосы взлетали при каждом взмахе головы. «Но вот в том, что я так много работаю и вся проблема. Просто ни минутки не остается на себя. Я запросто могу надеть коричневые туфли к черному платью. То, что в твоем магазине можно сразу все купить, просто замечательно. Ты будешь подбирать мне наряды сама».

Начиная с того дня, все шесть лет Этель Лабстон была постоянным и уважаемым клиентом. Она требовала, чтобы каждую купленную вещь Нив сопровождала соответствующими аксессуарами, а также списком, что к чему надевать. Нив бывала иногда в роскошном доме, где Этель снимала квартиру на первом этаже, чтобы помочь Этель решить, какую одежду оставить на следующий год, а от какой пора избавиться.

Последний раз Нив просматривала гардероб Этель три недели назад. На следующий день Этель явилась в магазин и заказала новые туалеты. «Я уже почти закончила ту статью о моде, где поместила интервью с тобой, — сказала она Нив. — Многим она придется не по вкусу, но тебе понравится, я сделала тебе неплохую рекламу».

Разобрав одежду, Этель и Нив не могли прийти к согласию лишь по поводу одного костюма, который Нив отложила. «Мне бы не хотелось, чтобы ты его носила. Это Гордон Стюбер. Я не выношу этого человека и отказалась впредь продавать что-либо из его вещей».

Этель внезапно рассмеялась. «Вот увидишь, что я написала о нем. Я разнесла его в пух и прах. Но этот костюм мне нравится, его одежда на мне всегда хорошо сидит».

Сейчас, тщательно упаковав заказ в плотный сверток, Нив почувствовала, как ее губы сжались, едва она бросила взгляд на одежду Стюбера. Шесть недель назад женщина, которая каждый день приходит убирать магазин, попросила Нив поговорить с ее приятелем, у которого были какие-то проблемы. Этот парень, мексиканец, рассказал Нив о том, как он работал в нелегальном цеху в Южном Бронксе. Условия там были совершенно невыносимы, и этот цех принадлежал Гордону Стюберу. «У нас нет вида на жительство. Он угрожает выставить нас. На прошлой неделе я был болен, так он уволил меня и мою дочь и не собирается платить нам то, что должен».

На вид девушке, с которой он пришел, можно было дать около тридцати. «Ваша дочь! — воскликнула Нив. — Сколько же ей лет?» — «Четырнадцать».

Нив отменила заказ, который она сделала Гордону Стюберу, и послала ему стихотворение Елизабет Барри Браунинг — поэтический вариант закона о детском труде в Англии, в котором подчеркнула строчку «И маленькие, маленькие дети, о мои братья, как они горько плачут!»

Кто-то из офиса Стюбера передал это в «Вуменс Веар Дэйли». Издатель поместил стихотворение на первую страницу рядом с язвительным письмом к Стюберу, а также призвал продавцов бойкотировать продукцию тех предприятий, где преступают закон.

Энтони делла Сальва был расстроен. «Нив, готов поспорить, что у Стюбера есть гораздо больше, что прятать, кроме этой фабрики. Благодаря тебе сотрудники Федерального ведомства стали рыскать вокруг его доходов и налогов».

«Прекрасно, — возразила Нив. — Если он и здесь нечист на руку, я надеюсь, они возьмутся за него хорошенько».

«Ладно, — решила она, расправляя костюм Стюбера на вешалке, — это будет последняя его вещь, которая выйдет из моего магазина». Ей не терпелось прочитать статью Этель, которая — она знала — скоро выйдет в «Контемпорари Вумен», журнале, с которым Этель сотрудничала в качестве редактора.

Наконец, Нив составила список для Этель. Вечерний голубой шелковый костюм — белая шелковая блузка — украшения из коробки А. Розово-серый ансамбль — серые «лодочки» — соответствующая сумочка — украшения из коробки Б. Черное платье для коктейля... quot; Всего восемь туалетов. С украшениями это почти семь тысяч долларов. Этель тратила такую сумму три — четыре раза в год. Как-то она поделилась с Нив, что при разводе 22 года назад, ей удалось получить кругленькую сумму, которую она сумела разумно поместить. «Кроме того, он пожизненно обязан платить мне тысячу долларов ежемесячно в качестве алиментов. Он заявил своему адвокату, что каждый потраченный цент стоит того, чтобы избавиться от меня. А на суде он сказал, что, если я когда-нибудь выйду еще раз замуж, мой муж должен быть глух, как пень. Если бы не эти его заявления, может, я бы его и пожалела. Он снова женился, у него трое детей и постоянные проблемы с тех пор, как он открыл роскошный бар на Колумбус Авеню. Каждый раз он мне звонит и умоляет хоть чуть-чуть ослабить петлю, но я отвечаю ему, что подходящий мне „глухой пень“ еще не нашелся».

Нив почувствовала мимолетную неприязнь к Этель, но та неожиданно добавила с ноткой зависти: quot;Я всегда мечтала о семье, но он даже ребенка не хотел. Мы развелись, когда мне было 37, после пяти лет замужества quot;.

Нив сочла своим долгом перечитать статьи Этель и сразу поняла, что несмотря на болтливость и кажущееся легкомыслие, она прекрасный писатель.

Какого бы предмета ни коснулась Этель, чувствовалось, что она досконально изучила то, о чем пишет.

С помощью секретарши Нив запечатала скрепками пакет с одеждой.

Украшения и обувь были запакованы отдельно в кремово-розовые коробки с выведенным сбоку названием: «Нив Плейс». Со вздохом облегчения она набрала номер Этель.

К телефону никто не подходил, и автоответчик не срабатывал. Нив все ждала, что Этель вот-вот ворвется, запыхавшаяся, как всегда, и как всегда на улице ее будет ожидать такси.

В четыре часа в магазине уже не было ни одного посетителя, и Нив отпустила всех домой. quot;Черт бы ее побрал, quot; — подумала она по адресу Этель. Она бы тоже пошла домой. Снег все еще валил. В такой снегопад не так-то просто будет найти такси. Нив пыталась дозвониться Этель в пол-пятого, в пять, в половине шестого. Размышляя, что же ей дальше делать и не находя других вариантов, Нив решила подождать до половины седьмого — в это время магазин обычно закрывался, а потом по дороге домой завезти вещи прямо к Этель. В конце концов, она сможет оставить их у суперинтенданта. Ведь в путешествии, если она все же надумала ехать, Этель понадобятся новые туалеты.

Диспетчер выслушал заказ Нив на такси. «Мы отозвали все наши машины, мадам. Невозможно ездить. Но вы можете оставить свое имя и адрес». Но услыхав имя, его тон переменился: quot;Нив Керни! Почему вы сразу не сказали мне, что вы дочь Комиссара? Я обещаю, мы вас доставим домой quot;.

Машина подъехала в двадцать минут седьмого. Они еле тащились по почти полностью заснеженным улицам. Едва Нив заикнулась об остановке, водитель возмутился: «Учтите, леди, я не буду глушить двигатель». Внутри квартиры не слышно было ни звука, на звонок никто не отвечал. Безуспешными оказались и попытки найти суперинтенданта. В особняке было всего 4 квартиры, но она понятия не имела, кто живет в них и не могла рисковать, оставив одежду незнакомым людям. В конце концов Нив вырвала листок из блокнота и написала: « Ваш заказ у меня. Позвоните мне, когда придете». Под подписью она поместила свой домашний телефон и просунула записку дверь. Потом, согнувшись под грудой коробок и пакетов, вернулась в машину. В это время в квартире Этель Ламбстон подняли записку, оставленную Нив, прочли ее, отбросили и продолжили поиски стодолларовых банкнот, которые Этель регулярно припрятывала под коврами или между подушками на диване. Деньги, в шутку называемые Этель «зарплатой от тряпки Симуса».

Майлс не мог избавиться от назойливой тревоги, которая росла внутри него с каждым днем. Его бабушка обладала шестым чувством. «Я чувствую, — говаривала она, — Что-то произойдет». Майлс отчетливо помнил, как бабушка получила фотографию его кузины из Ирландии. Ему тогда ему было десять лет. Бабушка, взглянув на снимок, заплакала: «В ее глазах — смерть». Два часа спустя зазвонил телефон: сообщили, что кузина погибла в результате несчастного случая.

17 лет назад Майлс никак не прореагировал на угрозы Никки Сепетти.

У мафии существовал свой собственный моральный кодекс. Они никогда не трогали жен и детей своих врагов. А Рената погибла. В три часа дня, проходя через Центральный Парк, чтобы забрать Нив из частной школы, она была убита. В тот холодный ветреный ноябрьский день в парке никого не было.

Ни одного свидетеля, который мог бы рассказать, кому удалось заставить Ренату свернуть в тропинки, и как она оказалась в пустынном месте позади здания музея.

Майлс сидел в своем кабинете, когда в половине пятого раздался телефонный звонок. Это был директор частной школы, который сообщил, что миссис Керни не пришла забрать Нив. Они звонили домой, но там никого не оказалось. «Что-то случилось?» Положив трубку, Майлс почувствовал, как тошнота подступает к горлу — он уже почти наверняка знал, что произошло что-то страшное. Через 10 минут полиция принялась обыскивать Центральный парк. Его машина была еще в пути, когда по рации передали, что тело надено.

В парке оцепление полиции сдерживало любопытных. Пресса, как обычно, подоспела одной из первых. Майлс только помнил вспышки света, которые ослепили его, когда он шагнул к тому месту, где лежала Рената. Херб Шварц, заместитель комиссара, присутствовавший там, умолял: quot;Прошу тебя, Майлс, не смотри, quot;. Но Майлс оттолкнул руку Херба, опустился на колени на замерзшую землю и откинул одеяло, которым она была прикрыта. Казалось, что Рената спит. Ее прекрасное лицо застыло, лишенное выражения ужаса, которое так часто приходилось видеть ему на лицах жертв. Глаза закрыты. Она сама закрыла их в последний момент или их закрыл Херб? В первое мгновение Майлсу почудилось, что на ней надет красный шарф. Нет. Хоть он и видел немало убитых, но на этот раз профессионализм подвел его. Его мозг просто отказывался понять, что произошло, а глаза отказывались видеть ее перерезанное горло. Воротник белой спортивной куртки весь покраснел от крови. Капюшон был откинут назад, и лицо покоилось на подушке густых угольно-черных волос. Ее спортивный костюм тоже пропитался кровью; и в белой куртке на белом снегу Рената, даже в смерти, выглядела, как на обложке модного журнала.

Майлс едва совладал с первым порывом обнять ее, прижать к себе, вдохнуть в нее жизнь, но — уж он-то знал — к ней запрещено было даже прикоснуться. Он лишь легонько поцеловал ее в щеку, глаза и губы. Его рука скользнула по горлу Ренаты, но он тут же отдернул ее, всю в крови. quot;В крови мы встретились, и в крови расстаемся, quot; — мелькнуло у него в голове.

Майлс пришел в полицию, когда ему исполнился двадцать один год. Не успев войти в курс дела, он сразу после бомбардировки в Пирл Харбор, был призван в армию. Спустя три года в составе Пятой армии Марка Кларка он воевал за Италию. Они брали город за городом. В Понтиси Майлс зашел в совершенно заброшенную церковь. Через несколько мгновений послышался взрыв, и кровь хлынула у него из головы. Он резко развернулся и увидел немецкого солдата, присевшего за алтарем. Падая, Майлс успел в него выстрелить.

Майлс пришел в себя, чувствуя как маленькая рука трясет его. quot;Идем со мной, quot; — прошептал кто-то ему в ухо по-английски с сильным акцентом. Сквозь туман боли в голове он ничего не соображал. Его глаза слиплись от запекшейся крови, он ничего не видел. Вдалеке слышались выстрелы. Ребенок — он понял, что это был ребенок, девочка — вел его по пустынным улицам. Напрягая мозг, Майлс пытался сообразить, где она подобрала его и удивляясь, почему она одна. Он слышал грохот своих армейских ботинок по каменной мостовой, звук отворяемых ржавых ворот, потом возбужденный быстрый шепот — объяснение ребенка. Сейчас она говорила по-итальянски, и он ничего не понимал. Дальше он почувствовал, как кто-то, поддерживая, укладывает его в постель. Он то и дело проваливался в небытие и просыпался, чувствуя, как нежные руки моют его и перевязывают голову. Первое ясное воспоминание — о военном враче, которого привели осмотреть Майлса. «Вы даже не представляете себе, какой вы счастливчик, вам повезло, — приговаривал врач. — О некоторых наших ребятах этого уже не скажешь. Вчера нас отбросили. Много погибло».

После войны Майлс воспользовался законом о льготах демобилизованным и поступил в колледж. Здание колледжа в Фордхэм Роуз Хилл было всего в нескольких милях от того места в Бронксе, где он вырос. Его отец, капитан полиции, был настроен скептически. « Все, что мы смогли сделать для тебя, это заставить тебя закончить школу, — заметил он. — И не потому что Бог обделил тебя мозгами, а потому, что ты никогда не утруждал себя засунуть нос в книжки».

Тем не менее через четыре года, закончив с отличием колледж, Майлс поступил в Высшую школу права. Отец был польщен, но предупреждал: «Ты все равно коп в душе и не забывай об этом, когда получишь все свои славные дипломы».

Школа права. Адвокаткая контора. Частная практика. Это тянулось до тех пор, пока Майлс Керни не понял, что хорошему адвокату не стоит больших усилий превратить обвиняемого в подзащитного. Его это не привлекало. Майлс принял предложение стать Государственным прокурором.

Это был 1958 год. Ему тридцать семь. За эти годы он встречался со многими девушками, наблюдая, как они одна за другой выходят замуж. Но как только он сам начинал подумывать о женитьбе, словно какой-то голос шептал ему: «Подожди, у тебя еще все впереди».

Намерение съездить в Италию возникло не вдруг. quot;Нельзя сказать, что ты был в Европе, если ты оказался там только для того, чтобы тебя подстрелили, — говорила ему мать, когда он приходя обедать домой, неуверенно делился с ней своими планами, и добавляла: «Тебе не кажется, что не мешало бы навестить ту семью, которая прятала тебя в Понтиси? Я сомневаюсь, что ты тогда как следует отблагодарил их».

Он до сих пор признателен матери за этот совет. Потому что, когда он постучал в дверь, ее открыла Рената, которой к тому времени было уже двадцать три года. Рената — тоненькая и высокая, не намного ниже его самого. Рената, которая восхитительно просто сказала:quot;А я знаю, кто вы. Это вас я привела в ту ночьquot;.

«Откуда ты помнишь?» — спросил он.

«Мой отец сфотографировал нас с вами до того, как вас увезли. Я всегда держу эту фотографию на моем столике».

Они поженились спустя 3 недели. И следующие 11 лет были самыми счастливыми в его жизни.

Майлс подошел к окну и выглянул на улицу. По календарю весна наступила неделю назад, но кто возьмется предсказать капризы природы. Он отогнал от себя воспоминания о том, как Рената любила гулять по снегу.

Споласкивая и загружая в посудомоечную машину чашку от кофе и тарелку из-под салата, он предался размышлениям о том, что бы стали есть люди, сидящие на диете, если бы исчез вдруг весь тунец. Может, они бы вернулись к старым добрым гамбургерам. От этой мысли он почуствовал, как его рот наполнился слюной. И это напомнило ему, что он должен вытащить из морозильной камеры соус для макарон.

В 6 часов Майлс начал готовить обед. Он умело порвал на кусочки листья салата, покрошил зеленый лук, тончайшими полосочками нарезал зеленый перец. Он бессознательно улыбался про себя, вспоминая, что до появления Ренаты салат в его понимании представлял собой помидоры и зелень, заправленные майонезом. Его мать была прекрасной женщиной, но кулинария не входила в число ее достоинств. Основным принципом ее стряпни было стремление «убить все микробы», поэтому отбивные всегда были такими сухими и жесткими, что требовалась известная сноровка, чтобы с ними сражаться.

Рената ввела его в мир, где он открыл для себя аромат приправ, нежность лосося, вкус изумительно приготовленных макарон и остроту салатов с чесноком. Нив унаследовала умение хорошо готовить от своей матери, а Майлс требовал признания за собой первенства в единственном, чему он научился — в приготовлении особого салата, который и правда удавался ему превосходно.

В 10 минут седьмого он уже начал тревожиться за Нив. Наверное, такси на улицах совсем мало. Господи, только бы она не пошла сейчас через парк. Он попытался дозвониться в магазин, но там никто не отвечал. Майлс уже готов был звонить в ближайший участок, чтобы полицейские проверили парк, как влетела Нив, нагруженная свертками и коробками с одеждой.

Майлс ни за что не признался бы Нив в своих трусливых намерениях, вместо этого он принял из ее рук коробки и вопросительно заглянул ей в глаза. «Опять Рождество? — спросил он, — „Для Нив от Нив с любовью“? Ты выгодно себе это продала?»

«Майлс, не умничай, — раздраженно ответила Нив. — Могу тебе только сказать, что, может, Этель Ламбстон и хороший клиент, но если бы ты знал, как она порой действует мне на нервы!» Нив забросила коробки на диван и вкратце рассказала о своих бесплодных поисках Этель.

Майлс испуганно посмотрел на дочь. «Этель Ламбстон! Эта та самая сплетница, которая была у нас на Рождество?»

«Та самая». Сгоряча Нив пригласила Этель на празднование Рождества, которое она и Майлс устраивали дома каждый год. Для начала Этель прижала к стенке епископа Стэнтона, объясняя ему, почему католическая церковь в ХХ веке уже не так популярна, после чего, разнюхав, что Майлс, оказывается, вдовец, уже не отходила от него весь вечер.

«Она меня совершенно не интересует. Если тебе нравится, ты можешь поселиться под ее дверью, — предупредил Майлс, — но чтобы в этом доме ее ноги больше не было».