"Учись, Сингамиль!" - читать интересную книгу автора (Моисеева Клара Моисеевна)

В ДОМЕ ПИСЦА

Отец и сын шли вдоль глухих белых стен кривой улочки, где с трудом могли разойтись двое. На голове у отца был глиняный сосуд с ячменным зерном. На голове у сына – корзинка с финиками и луком. Они подошли к узкому дверному проему своего дома. Дверь открывалась внутрь. Здесь все было сделано по правилам священных предзнаменований. А там сказано: «…если дверь дома будет слишком широка, этот дом разрушат… если дверь открывается наружу, жена в этом доме будет проклятием для своего мужа». За дверью шла маленькая, мощенная кирпичом прихожая. В углу ее находился водосток и стоял сосуд с водой, чтобы каждый входящий в дом мог омыть ноги. Этим сосудом пользовались и гости, и хозяева. Сингамиль взял сосуд и полил на ноги отца, стоящего у водостока. Затем омыл свои ноги и вошел в прихожую через боковую дверь. Лицо его оставалось немытым, а голая спина была измазана глиной и синела следами колотушек. На косяках второй двери висели терракотовые маски бога Пазузу – амулеты против несущего лихорадку юго-западного ветра. Ступеньки в дверном проеме вели вниз, на центральный дворик. В предзнаменовании было написано: «…если двор лежит выше дома, хозяйка будет выше хозяина». Двор был вымощен кирпичами с небольшим наклоном в середине, где находилось отверстие водостока, ибо «…если вода собирается к середине двора, человек соберет большие богатства».

Игмилсин верил в магическую силу этих предзнаменований. Когда Сингамиль стал учиться письму, он прежде всего вывел на дощечке эти слова… «Вот я вырасту, – сказал он матери, – тогда построю себе дом из обожженного кирпича, покрою стены белой краской, сделаю все по правилам священных предзнаменований». – «Я верю, сынок, ты сделаешь все по правилам, как делали наши деды и прадеды. Без этого не может быть благополучия в доме».

Уммаки плела циновку из тростника и, ни о чем не ведая, тихо напевала песенку о белой козочке, когда отец с сыном вошли в дом. Игмилсин грозно посмотрел на жену и приказал немедля надеть рубище и предаться скорби по случаю болезни царской дочери.

– Тяжко больна великая жрица Нин-дада, люди Ура плачут, а ты поешь!

Уммаки, рыдая, распустила волосы и стала царапать лицо грязными ногтями.

– Подай мне воду и мыльный корень, – приказал писец. – Дай праздничное одеяние, я умоюсь, переоденусь, подымусь на крышу, сделаю воскурение великому Уту. Попрошу исцеления царской дочери. Тоска проникла в утробу людей Ура. Все тревожатся. Злые духи пришли в жилище богов.

Обливаясь слезами, Уммаки выполняла приказания мужа. Когда Игмилсин поднялся на крышу дома, она подала ему ароматные травы и уголек из очага. Завершив священнодействие, писец переоделся в потертую, измазанную глиной юбку, сшитую из шкуры молодого козленка, и пошел к соседу узнать новости. Рядом с домом писца стоял такой же небольшой дом царского ювелира, Син-Ирибима, искусного мастера делать замысловатые украшения для великой жрицы, для царских жен.

– Был ли ты во дворце? – спросил писец.

– Еще не был. Не знаю, что ждет меня. Больна великая жрица, кому нужен теперь золотой венок из листьев бука? Всего семь дней тому назад я получил слитки у хранителя сокровищ для золотого венка Нин-даде. Я посчитал себя счастливым, когда меня позвали во дворец к великой госпоже. Я шел не чуя ног, словно увижу самого бога Луны. Я умылся, надел свою праздничную юбку с бахромой и предстал перед ней. Я пал к ее ногам и долго не поднимал головы. Но вот я услышал ее голос, такой звонкий, певучий. Она велела встать и посмотреть на венок из живых цветов и зеленых листьев. Такой венок она пожелала иметь из чистого золота. Я поднял голову и был ослеплен сверканием ее одежды, богатством головного убора и украшений. Но еще больше меня поразила красота ее лица. Видел ли ты ее божественный лик, Игмилсин? Великий Наина одарил ее красотой, какой не бывает у смертных женщин. Она рассмеялась, когда я спросил: «Такой большой венок из чистого золота?» – «Не беспокойся, Син-Ирибим, – сказала она. – У нас хватит золота на сотни таких венков. Через двадцать дней ты принесешь мне это украшение и получишь награду». Я снова пал ниц. Прежде чем уйти, я посмотрел на ожерелье из золотых подвесок, сделанное мною три года назад. Я порадовался, она носит его, значит, понравилось. Думаешь, легко угодить великой жрице? Ведь она подобна богине. Каждый день разговаривает с богом Луны. Понять не могу, как могла заболеть дочь великого правителя Ларсы?

– Не иначе как злобная Эрешкигаль открыла для нее врата преисподней, – промолвил Игмилсин, видя поникшее лицо ювелира. – Я сам читал в священных табличках, что в царстве мертвых у Эрешкигаль есть шестьсот подземных духов. Боюсь, она выпускает их на землю, чтобы принести зло людям. Что же ты решил, Син-Ирибим? Будешь делать золотой венок или подождешь, когда выздоровеет великая жрица?

– Не пойти ли нам к Горе бога? – предложил ювелир. – Пусть жрец скажет. Не вольны мы сами решать такие великие дела. Я сделаю венок, потрачу золотые слитки, а вдруг…

Ювелир побоялся сказать, что может случиться вдруг. После паузы он спросил:

– А ты все еще переписываешь сказание о Гильгамеше? Думаешь, оно пригодится?

– Переписываю, но кому нужны сейчас эти таблички? В душе повелителя тревога.

Они пошли к Зиккурату, но не посмели подняться по священной лестнице, ведущей в прохладное помещение, где находился верховный жрец. Они долго стояли под палящим солнцем, пока жрец с посохом в руках не спустился вниз. Верховный жрец Имликум приказал ювелиру поспешить с работой, сказал, что золотой венок нужен госпоже.

– А ты, Игмилсин, принеси мне все написанное, чтобы певцы могли подготовиться к пению перед Нин-дадой. Переписывай сказание день и ночь, приноси таблички каждый день. Певцы будут заучивать, мы должны угождать больной…

– Должно быть, велика сила заклинателей, если они смогли изгнать злых демонов из утробы нашей повелительницы, – сказал Игмилсин ювелиру, когда они оказались на своей маленькой вонючей улочке. – Иначе не нужны были бы таблички для пения и золотой венок.

– Мы ничего не знаем, только боги знают об этом, – сказал ювелир.

Уходя из дома, писец спрятал таблички в маленькой каморке. Сингамиль тотчас же проник в нее, взял первую попавшуюся табличку и стал читать. Сначала медленно, вникая в каждое слово, а потом быстрее. Когда он разобрался, то стал читать вслух звонко и красиво:

Уммаки слышала чтение сына за стеной, и слезы радости застлали ей глаза. Ее маленький курчавенький Сингамиль читает священные таблички. Какое счастье! Какая радость! Таким сыном можно гордиться. Есть ли еще такой мальчик в Уре? Уту великий, Уту всемогущий, даруй ему долгие годы!

Сингамиль успел положить табличку на место, когда вернулся отец и приказал Уммаки приготовить ему много маленьких фитилей, поставить перед ним на ночь несколько глиняных светильников и масло в горшочке, чтобы всю ночь переписывать сказание.

– Имликум приказал каждый день приносить переписанные таблички, надо торопиться!

Увидев, как озабочен отец, Сингамиль не решился обратиться к нему с вопросом. А его очень занимала история Гильгамеша и Энкиду.

«Если бы я быстро читал, я бы многое узнал о Гильгамеше», – подумал мальчик.

Впервые он пожалел о том, что плохо учился. Все, что ему рассказал отец о сказании, все, что он сам прочел, – было так заманчиво.

«Мне бы такого друга, как Гильгамеш, – подумал Сингамиль. – Они никогда не разлучались, всегда помогали друг другу, вместе радовались, вместе печалились. Это хорошо! Где найти такого друга, чтобы сидеть рядом в „доме табличек“ и помогать?.. Вот избил меня уммиа, если бы друг подошел и выругал тихонько злодея, сразу бы стало легче. Кого же выбрать в друзья? В „доме табличек“ много мальчиков. Надо подумать, кто из них добрый, кто умный. Ведь не полюбишь глупца? Не полюбишь злого? Может быть, обратить свой взор к сыну соседа. Но он хвастун. Всем рассказывает, будто его отец, Син-Ирибим, делает украшения для дочери великого правителя Ларсы. Будто сама Нин-дада позвала его во дворец и велела сделать дорогие украшения, а хранитель сокровищ дал ювелиру целые слитки золота. Вранье все это. К тому же он труслив, а Энкиду был сильным и храбрым. Гильгамеш был еще храбрей. Помнится, отец говорил, что он на две трети бог, на одну – человек. А я просто маленький человек, мне нужен хороший друг».

– Не теряй времени, гони корову на пастбище, – приказал отец. – Каждый день тебе напоминают об этом, а ты забываешь. Беспечный ты человек!

Сингамиль пас корову за пределами городской стены. Он поспешил туда, не переставая размышлять по поводу прочитанной таблички. Мысли о друге так захватили его, что он не заметил, как корова ушла в камыши и завязла в болоте. Корова мычала, пытаясь выбраться из топи, а Сингамиль безуспешно толкал ее, напрягая последние силы.

– Зачем ты забралась в это болото? – спрашивал Сингамиль корову. – Вот когда посыпятся колотушки! Отец не простит мне моего упущения.

В это время показался Абуни, сын Шиги, с белым осликом на поводу. Абуни учился в «доме табличек» и часто сидел рядом с Сингамилем.

– Будь другом, – взмолился Сингамиль, – помоги мне вытолкнуть животное на сухое местечко. Не оставь в беде!

У Абуни была небольшая плетка, которой он погонял своего ослика. Он стал хлестать корову, покрикивая и толкая ее. Наконец-то мальчикам удалось высвободить корову из болота. Сингамиль подогнал ее к воде, помыл и на привязи подвел к зеленеющей лужайке. Трава уже пожухла от зноя, но кое-где пробивались зеленые ростки.

– Спасибо тебе, Абуни, ты хороший друг, – сказал Сингамиль.

Он подумал о том, что во всем «доме табличек» нет мальчика лучше Абуни. Вот это настоящий друг. Охотно помог, никогда не хвастает, а ведь ему завидуют все мальчишки на его улице. Только у него есть белый ослик, который возит мешки с зерном. Отец Абуни торгует зерном, а сын ему помогает. Он привозит зерно с поля, где землепашцы сеют ячмень. Он развозит зерно соседям. Многие покупают сразу несколько мер ячменя для большой семьи.

– Посидим рядышком, пока пасется скотина, – предложил Сингамиль. – Ты меня выручил. Не избежать бы мне плетки отца, а ведь утром мне досталось в «доме табличек», ты видел?

– Всем достается! – рассмеялся Абуни. – Моя спина уже привыкла. Однако я просил отца, пусть заберет меня от злого уммиа, я бы помогал продавать ячмень, ходил бы за осликом. Он у меня послушный, хоть и упрям.

– Я тоже просил отца забрать меня из «дома табличек», надоели мне колотушки. А когда узнал про старинное сказание о Гильгамеше, захотелось мне его прочесть. Сегодня я решил, что буду терпеть плетку уммиа, зато научусь читать таблички. А в них великие премудрости. Отец мне рассказал. Знаешь, я держал в руках обожженные старинные таблички, из царского хранилища.

– Можно подумать, что старый жрец Нанни пускает в хранилище мальчишек, – усомнился Абуни. – Разве такое возможно?

– Не был я в хранилище табличек, отец принес их домой. Он переписывает сказание для царских певцов, они будут петь под звуки арфы. Когда я узнал про это сказание, так мне захотелось его прочесть. Но я читаю медленно. Отец мне кое-что рассказал. А одну табличку я сам прочел.

Сингамиль посмотрел на Абуни, не смеется ли? «Нет, не смеется, слушает внимательно. Скажу ему про дружбу. Из него получится хороший друг, нисколько не хуже Энкиду».

– Хочешь, я расскажу про табличку о великой дружбе Гильгамеша с Энкиду?

– Хочу!

– Они очень дружили, они очень любили друг друга, они никогда не расставались. Они вместе пошли сражаться с чудовищем, вместе льва убили. Вот это были настоящие друзья! Мне бы такого друга найти, чтобы помогать друг другу, вместе радоваться, вместе печалиться.

Сингамиль сказал сокровенное и смутился. Они сидели молча, каждый призадумался над этим удивительным словом – дружба.

Абуни, всегда смешливый, вдруг стал серьезным. Ему тоже захотелось иметь друга, который не оставит в беде.

– Давай помогать друг другу, – предложил он Сингамилю. – Будем рядом сидеть, когда побьют, утешим друг друга. Когда я забуду веревочку, ты подбросишь мне свою. Когда ты забудешь названия небесных светил, я подскажу тебе тихонько. Мне нравится такая дружба. Мы никому не скажем об этом, пусть у нас будет тайна.

– Ты хорошо придумал, друг мой Абуни. Сидя рядом, мы не будем бояться колотушек. Дай мне клятву, что не уйдешь из «дома табличек». Я не уйду, пока не научусь хорошо читать и писать. Когда мы писали всякую чепуху, мне не хотелось угождать уммиа. А теперь, когда я узнал про великие дела Гильгамеша, я не буду лениться, я буду стараться. Мой отец очень умный человек, он говорил мне, что нет занятия лучше, чем работа писца. Он сказал, что надо терпеть колотушки и стараться быть прилежным. Когда я буду старательным, отец, возможно, прочтет мне таблички о Гильгамеше, тогда я обо всем тебе расскажу. Если хочешь, я завтра расскажу тебе о великом потопе. Произошло удивительное, даже поверить трудно. А отец говорит, что так было.

– Узнай побольше, – предложил Абуни, – все запомни и расскажи мне. Не забудь, что завтра я должен узнать про потоп.

Абуни погнал ослика, а Сингамиль – корову. Пройдя ворота, они расстались. Каждый поспешил на свою улицу.

«Абуни самый лучший из всех мальчишек в „доме табличек“, – подумал Сингамиль. – Он будет мне хорошим другом, а я буду ему помогать во всех делах. Он как-то жаловался, что в голове у него мешанина, все, что говорит уммиа, проходит мимо ушей. А я умею слушать, даже тогда, когда не хочется. Я буду ему рассказывать. Абуни умный, он записывает на табличку должников. А сколько их? Многие покупают зерно у Шиги. Надо его спросить, кого он записал вчера, когда мать притащила от Шиги большой кувшин зерна. Наверно, Игмилсина, ведь отец расплачивается за зерно. У матери нет ничего, кроме кувшина молока. Но мы его выпиваем. Интересно, что отдал отец за ячменное зерно? Должно быть, кунжутное масло. Жрец Нанни дал ему за переписку табличек».

Сингамиль вдруг вспомнил, как тащил кувшин с кунжутным маслом из хранилища припасов царского дворца. Отец все тревожился, что сын уронит кувшин или прольет масло. Будто Сингамиль маленький.

У самых дверей дома мальчик весело рассмеялся. Мысль о том, что отец считает его маленьким и несмышленым, развеселила его. Он пригнал корову под навес, дал ей воды, а в это время отец появился с плеткой и хлестнул его по спине.

– Ур погружен в скорбь и печаль, а ты смеешься, негодник! Когда ты станешь понимать жизнь? Больна великая жрица храма Луны, а ты веселишься.

Сингамиль заплакал, но не от скорби, а от обиды. Такой ему выпал сегодня хороший день. Он прочел табличку, он понял ценность дружбы, он обрел настоящего друга, а отец обращается с ним так же худо, как злобный уммиа.

– Займись делом, – приказал Игмилсин. – Замеси глину, сделай таблички, подсуши их на солнце, чтобы я мог всю ночь переписывать священное сказание. Я должен торопиться, если не хочу быть изгнанным. Нанни лишит меня почетной должности. Стану я ничтожным.

Сингамиль все понял и тут же поспешил в коровник, где была свалена глина. Он принес воды, замесил глину, достал старую табличку, аккуратно сделанную отцом. По размерам этой таблички он слепил двадцать штук – ровно, аккуратно, красиво. Немного подержал их на солнце и отнес отцу.

– Вот теперь я могу тебя похвалить, сынок. Посиди, посмотри, как старательно я переписываю это старинное сказание. Тебе будет польза. Смотри внимательно. Не зевай!

– Отец, – попросил Сингамиль, – позволь мне прочесть хоть одну табличку. Я про себя прочту, не помешаю тебе. Боюсь, завтра ты все унесешь, и тогда не будет больше такой возможности. Кто знает, получится ли из меня хороший писец, такой, как ты?

Отец молча протянул ему табличку, первую попавшуюся. Сингамиль, сидя у ног отца на глиняном полу, стал про себя читать:

Сингамиль читал медленно, повторяя про себя каждое слово. Когда он вторично прочел эти строки, его вдруг обуял страх. Он подумал о том, что могут умереть его отец и мать, да и сам он может…

Не сдерживая рыданий, мальчик подал отцу табличку и сказал тихо, сквозь слезы:

– Страшная табличка, ох какая страшная! Это неправда, этого не может быть!

Игмилсин посмотрел на табличку, горестно покачал головой, положил ее на место, погладил всклокоченную голову сына грязной рукой.

– Не печалься, сынок. Таков удел человеков. Не думай об этом. Не скоро посетят нас злобные демоны. Мы еще молоды и в полной силе. Прости, сынок. Я не хотел тебя огорчать. Торопился, дал тебе в руки строки сказания, которые детям не стоит читать. Уж очень они печальны. Уж очень они тревожны. Однако каждый человек должен помнить, что он не бог, не навеки ему дана жизнь. Вот и должен он жить разумно, украшая землю себе на радость, не обижая других человеков, а помогая друг другу. Об этом здесь сказано. За мудрые слова и полюбился мне Гильгамеш. Ступай, Сингамиль. Я растревожен, а работа у меня большая.

Сингамиль побежал к дому Шиги. С кем еще поговорить о том важном и таинственном, что поведала ему маленькая табличка? Конечно, с Абуни. Кто поймет его печаль? Кто поймет его тревогу? Друг Абуни все поймет. Сингамилю не терпелось скорее рассказать другу о великой тайне.

Посреди двора сидел Шига и диктовал сыну список должников.

– Не ошибись, Абуни, – говорил отец, – твоя ошибка мне в убыток. Ты записал Син-Ирибиму три кувшина ячменного зерна? Уммаки – два кувшина кунжутного семени?

Абуни старательно выдавливал черточки на сырой глиняной дощечке. Потом утер пот с лица грязной рукой и спросил:

– Еще много?

– Сколько должников ты записал сегодня? – спросил Шига.

– Десять, – ответил Абуни. – Я пойду. Меня ждет Сингамиль.

– Ступайте к священным воротам, – приказал Шига, – послушайте, о чем говорят люди Ура. Помог ли царской дочери великий заклинатель? Я видел, он спешил во дворец Нин-дады.

Абуни радостно вскочил и, стукнув Сингамиля в спину, вытолкнул его в дверь, ведущую на улицу.

– Бежим к священным воротам, послушаем, о чем говорят люди Ура.

Они бежали по своей узкой грязной улочке, обгоняя друг друга. Задыхаясь от бега, Сингамиль на ходу что-то говорил, но Абуни его не слушал. Тогда Сингамиль схватил его за руку, потащил к небольшому двору оружейника и, прижав к стене, сказал:

– Ты не слушаешь меня, а я хочу рассказать тебе такое, чего не знает ни один мальчик в «доме табличек». Я прочел табличку из старинного сказания и узнал страшную тайну. О жизни и смерти я прочел. Мне открылась страшная тайна.

Разинув рот, Абуни уставился на взволнованного Сингамиля, словно увидел чудовище.

– Говори скорее о тайне, я люблю страшные истории.

– Все мальчики любят страшные истории, – пробормотал Сингамиль и приготовился сказать о самом главном.

Но Абуни помешал ему.

– Ты говоришь о всех мальчиках Ура, словно ты уже уммиа, а ты пока еще ленивый ученик, – промолвил Абуни скороговоркой и отпрянул, боясь тумака.

Но Сингамиль не обиделся. Он был полон своим открытием, ему хотелось поделиться с другом, и он стал рассказывать о прочитанном.

– Знай, Абуни, мой друг, ярая смерть не щадит человека, только боги бессмертны, а человек должен умереть.

– Ты хочешь сказать, что я умру? – Возмущенный Абуни толкнул Сингамиля изо всех сил, так, что тот полетел с пригорка.

– Не сейчас! – закричал Сингамиль. – Послушай меня! – И он пересказал всю табличку, которая привела его в такое смятение. – Я рассказывал тебе о смерти Энкиду, – напомнил Сингамиль, – но Энкиду жил давно, я подумал, что тогда было иначе. Теперь я понял, что даже Гильгамеш не мог его спасти от смерти. Я заплакал, а отец сказал, что мы еще в силе и проживем долго-долго. Не печалься, Абуни.

Абуни долго молчал. Потом сверкнул лукавыми глазами, схватил Сингамиля за плечи, приблизил свое лицо к самому носу Сингамиля и зашептал:

– Мы все узнаем, мы все проверим. Я придумал такое… Вот сейчас мы пойдем к священным воротам храма Луны. Если мы увидим радостные лица людей Ура и узнаем, что Нин-дада выздоровела, – мы поверим, что она богиня. Демоны не возьмут в подземное царство богиню. Если великая жрица умрет, значит, она не богиня, тогда все узнают, что она обыкновенная женщина Ура.

– Все говорят, что цари наполовину боги, я думаю, она не умрет, – сказал Сингамиль и побежал вслед за Абуни.

Всю дорогу они спорили о том, что казалось им самым удивительным и непостижимым, Абуни все повторял:

– Нин-дада – самая обыкновенная женщина Ура!

– Замолчи, замолчи! – умолял Сингамиль. – Знаешь ли ты, что скажет уммиа, когда услышит такие слова? Он может исхлестать тебя до крови. А если услышит такое жрец храма Луны, он велит закопать тебя живым.

Абуни остановился в изумлении, и слезы потоком полились по его худому смуглому лицу.

– Ты мне это сказал, за что же меня наказывать?

– Ты мой друг, я поведал тебе великую тайну, а ты кричишь на всю улицу. Я о тебе беспокоюсь, – ответил Сингамиль.