"Инферно" - читать интересную книгу автора (Кивинов Андрей)

ГЛАВА 4

Вадим Семенович Свиристельский, Дядечка сорока с небольшим лет от роду, был довольно авторитетен и уважаем в сфере питерской юриспруденции. За свою трудовую биографию он успел потрудиться в одной из районных прокуратур, защитил диссертацию, проявил способности адвоката и, наконец, открыл собственную нотариальную контору на Апрельской улице.

Впрочем, нельзя было утверждать, что Вадим Семенович талант юриста и выдающийся ум получил по наследству – действительно грамотные люди, общавшиеся с ним, потом в ладошку посмеивались над некоторыми его юридическими перлами.

По наследству он получил энную сумму, позволившую в свое время преодолеть экзаменационный барьер юрфака, многими сверстниками до Свиристельского считавшийся непреодолимым.

Также ему достались шустрый характер типичного пройдохи, благородно-слизняковая внешность и любовь к наличным и бестаковым.

Делая первые шаги по выбранной стезе, он старался не столько вникать в тонкости дела, сколько приобрести максимальное количество выгодных связей и создать для себя приличную рекламу высокопрофессионального правоведа. Постепенно его сфера знакомств начала распространяться и на криминогенный слой общества, особо бурные ростки подобные связи пустили, когда Свиристельский перешел на адвокатскую практику.

Поговаривали, что именно с помощью этих связей, а главное – с помощью денег новых знакомых, Вадим Семенович впоследствии благополучно открыл вышеупомянутую нотариальную контору. Но слухи – это всего лишь слухи, они придумываются менее удачливыми, чтобы портить жизнь счастливчикам.

Рекламу себе Вадим Семенович создал не сколькими громкими процессами, которые даже без его участия, скорее всего, завершились бы благополучно. В других же делах он действовал довольно традиционно – советовал подозреваемым побольше жаловаться на милицейский произвол, при шатких доказательствах идти в отказ, искал чисто технические огрехи следствия и довольно умилительно выступал в суде. Все это лишний раз доказывало, что специалистом он был средней руки и основную ставку делал на еще меньший профессионализм других.

Способности его как нотариуса, вероятно, были повыше – за короткий срок он успел не только поменять старенький «Москвич» на новенький «Мерседес», но и переехать в более просторную квартиру.

К раннему утру октябрьского понедельника никаких айсбергов по курсу его плавного движения в океане жизни не наблюдалось. И до полудня на горизонте не возникло ни одной тучки, предвещающей надвигающуюся бурю. Однако ровно в двенадцать вахтенный гонг дал первый сигнал тревоги, пока едва различимый, будто пьяный матрос случайно зацепил головой рынду. За ним последовал второй удар – уже не случайный. Ага, свистать всех наверх. Кажется, тонем.

Ровно в двенадцать часов ноль-ноль минут в его приемную каюту зашли два пассажира, по выражению лиц которых Свиристельский как-то сразу догадался, что фамилии их Гончаров и Казанцев, идут они в обратном его курсу направлении и представляют команду корабля с весьма неприятным названием «Отделение по раскрытию умышленных убийств». Об этом нотариус Догадался не столько по лицам, сколько по протянутым вперед удостоверениям личности, причем тот, кто представился Казанцевым, предъявил свой документ вверх ногами. Вадим Семенович счел благоразумным умолчать сей неудобный факт.

Конечно, никаких умышленных убийств господин Свиристельский пока не совершил, и вроде бы гонгу звонить рановато, но что-то в глубине подсознания дернуло за веревочку, потому что пришельцы хоть и представились ментами узкой специализации, но все же были ментами. И пришли они не для того, чтобы снять копию с какого-нибудь свидетельства о смерти.

Пришелец Гончаров неоригинально предложил пройти. Вопросы «Зачем? Куда? Почему?» он напрочь отверг. Ссылки на приемные часы и ожидание важных звонков также влияния не возымели.

На улице Вадима Семеновича ждал еще один неприятный сюрприз. Сесть в личный, сверкающий белизной «Мерседес» ему не разрешили, предложив доехать на государственном, пестрящем ржавчиной «козле», что еще больше подрывало престиж Свиристельского в глазах присутствовавших при задержании клиентов.

В завершение всего усатый водитель вдруг вспомнил, что в УАЗике кончился бензин, № скромно попросил литров десять у Свиристельского. Само собой, в долг.

Вадим Семенович, боясь осложнить отношения с властями, хотя, может, и от чистого сердца, протянул ключи от бензобака. Спустя минут пятнадцать, поработав ручным стартером, водитель наконец завел своего «железного коня», и группа захвата с захваченным нотариусом покинула Апрельскую улицу.

Направлялась машина не в вытрезвитель, а в отделение, на территории которого проживал ограбленный Белов. В отделе хотя бы имеется камера, куда можно отправить человека подумать. В вытрезвителе этого необходимого атрибута не значилось, что создавало ряд неудобств для нормальной работы.

В отделе ребят ждал Таничев. Белкин халявно прогуливал, сославшись на воскресное суточное дежурство, хотя наверняка всю ночь бессовестно дрых на кабинетном диване, а теперь снова пошел давить подушку.

Начало беседы с Вадимом Семеновичем несколько озадачивало. Господа настраивались на затертые «что-то не припоминаю», «а вы уверены?» и тому подобные обороты, но господин Свиристельский ничего скрывать не намеревался.

Все правильно – в четверг, да-да, после обеда, Бражник Владимир и молодой человек, фамилию, виноват, подзабыл, оформляли долговой вексель. Есть запись в реестре. Ради Бога! Давайте съездим, все покажу! И что, только за этим меня сюда привезли на вашей ужасной машине?!

Получалось, что нотариуса даже посадить в камеру не за что. Узнав настоящую причину беспокойств, Вадим Семенович значительно повеселел и оправился.

– Володя Бражник? Конечно, знаком. Исключительно порядочный молодой человек. Любит поэзию, увлекается рыбалкой. Прекрасная семья. Криминал? Господи, о чем вы? Что-что? Тот, второй, ограблен? Ну что вы! Никакой связи. Ни-ка-кой! Чистейшее совпадение. Клянусь! Откуда знаю? Я не знаю. Я уверен в Володе. Да он плачет, когда червяка на крючок насаживает! Жалко животное. Какие абсолютно необоснованные подозрения! Поверьте, вы идете по ложному следу. Хорошо, больше не буду. Я вам просто советую, но не учу, как вы говорите. Кто хамит? Я хамлю? Зачем в камеру? Соучастие? Сговор? Вы в своем уме? Э-э… На каком основании? Подождите, подо… Адво…

Щелчок ригельной задвижки. Думаем. Гончаров вернулся в кабинет местного зама, в котором временно расположилась убойная группа.

Минуту сидели в тишине. Затем Костик выдавил философское:

– Почему-то не признается.

– Знать бы наверняка, что он при делах. По-другому бы поговорили. А он не дурак от четверга отказываться. Зачем лишние подозрения?

– Может, в офисе у него покопаться? Ключи у нас.

– Брось ты, что они, договор письменный заключили с Бражником, как Белова кинуть? Вам тридцать процентов, мне семьдесят. Число, подпись, печать.

– Верно, конечно. Но что-то надо делать? Ну, посидит он в клоповнике часа три, потом опять в грудь себя побарабанит, и мы его с извинениями отпустим. Жаловаться он вряд ли побежит, да и плевать на его жалобы. Но мы то ни с чем остаемся. Разве что справочку в ОПД кинем, что отработали версию.

– Надо «человека» на камеру, – произнес молчавший Таничев. – Может, что проскочит. Если он в доле, то менжеваться должен.

– Да ты что, Петрович?! Он же в прокуратуре работал, нашу систему как облупленную знает. Дурак он, что ли? Да и кого мы к нему посадим? Мой «человек» неделю уже из штопора не вылазит, нотариус с ним и говорить не станет.

– Ты, Гончар, рассуждаешь схематично, не выходя за рамки закона об оперативно-розыскной деятельности. Расширь границы собственной фантазии. Свиристельский будет рассуждать так же, как ты. Зная, что он был в системе, к нему никого подсадить не посмеют. Но во втором ты прав – гопника к нему не подсадишь.

В следующую секунду всех, похоже, посетила одна и та же мысль.

– Вовчик.

– Правильно. Харэ дрыхнуть. Пора на работу. Таничев набрал номер:

– Владимир? Как отдыхается?

– До вашего звонка отдыхалось неплохо.

– Надо потрудиться. Отгул потом возьмешь.

– Отгулов у меня двадцать три штуки уже накопилось.

– Будет двадцать четыре.

– Эх, сволочи вы все. Никакого уважения к конституции. Право на отдых и личную жизнь…

– Вовчик…

– У-у-у! Куда приезжать?

– Мы здесь, в местном. Побыстрее только, Вольдемар. Сейчас приедет, – сообщил операм Таничев, опуская на телефон трубку.

– Пошли перекусим. Тут ресторанчик ничего есть. При автопарке. Все равно Белкина ждать.

Предложение Казанцева было принято единогласно.

Возвратившись с обеда, коллеги застали Белкина праздношатающимся в коридоре отдела.

– Ты в дежурку не заходил? – перво-наперво уточнил Таничев.

– Нет, а что?

– Пошли, объясним.

Оперы ввалились в кабинет. Таничев решил держать речь:

– Товарищ Белкин, партия оказывает вам высокое доверие и возлагает на вас большие надежды. Надо организовать внедрение в преступную среду. Внедряться придется вам лично, потому что наши физиономии для этого дела не подходят – их уже видели. А у тебя вполне подходящая.

– Яснее можно?

– Можно. Утром мы сняли нотариуса, он сейчас в камере. Оформление договора не отрицает, от всего остального отказывается. Надо его «пощупать».

– Я не голубой.

– Не придирайся к словам. Посидишь пару часов, пообщаешься, только без всяких побегов и прочей чепухи.

Вовчик потер небритый подбородок. После того как летом от него ушла Татьяна, он частенько забывал о ежедневной необходимости бритья. Сегодня он тоже забыл. Но это мелочи.

– Вовчик, попробуй, – вздохнул Казанцев, – давай. Надо, понимаешь?

– А он не срубит?

– Это уж от тебя зависит.

Белкин подошел к настенному зеркалу и критически проинспектировал собственное изображение:

– Не пойдет. Если уж у Шарапова десять классов на лбу было написано, то полное гособеспечение из меня так и прет. Срубит, мгновенно срубит.

– Вовчик…

– Ладно, черт с вами, попробую. Одежку, правда, надо сменить. А то вшей домой притащу. Только этого и не хватало.

– У нас в кладовке «Адидас» валяется, помните, обморозка одного в перестрелке грохнули?

– А он не в прокуратуре?

– Он в могиле, а «Адидас» у нас. Я так и не отдал. Забыл.

– Давай возьми УАЗик, сгоняй и привези. Посмотри еще что-нибудь.

– Там полный набор. И кроссовки, и костюм. Размерчик только большой. Не на Вовчика.

– Плевать. Больше – не меньше. Таничев протянул ключ:

– Открой сейф, там цепь изъятая и гайки золотые. Не потеряй только.

Казанцев забрал ключ и отправился уговаривать усатого водителя еще раз поработать ручным стартером.

Белкин вновь глянул в зеркало. Полгода нестриженые волосы можно было связывать в хвостик.

– Срубит, – вдруг сказал он и, бросив коллегам отрывистое: – Сейчас, – вышел из кабинета. Гончаров и Таничев пожали плечами. Петрович, дабы не терять времени впустую, стал звонить дежурному по району, узнавая, все ли спокойно. Паша, найдя в шкафу старую газету, принялся изучать заскорузлые новости.

Лозунг «Мы сидим, а деньги идут» имел место быть и в оперативно-поисковой работе.

Первым вернулся Казанцев, привезя «рабочую одежду» и прочие декорации. Белкин подошел минут через десять. Гончаров, оторвав взгляд от газетного кроссворда, чуть не упал со стула. Остальные нервно вздрогнули. Вовчик побрился. Только побрил он не нижнюю часть головы, а верхнюю. Почти под ноль. А посему превратился в Майка Тайсона до посадки. Подбородок же покрывала прежняя жесткая щетина.

– Чего уставились? Петрович, с тебя двадцать штук. Выделишь с оперрасходов. Модельная стрижка. Я не Мавроди, лишней «капусты» нет.

– Да я б тебя лучше побрил.

– Ничего не знаю. Я и так ради дела внешностью жертвую. Глянь, каким уродом стал.

– Давай одевайся. – Казанцев кинул на диван оперативный костюм. – Свое лучше не снимай, иначе утонешь.

Белкин влез в костюм. «Адидас», даже надетый поверх куртки, оказался несколько великоват.

– На, под плечи подложи. – Казанцев протянул Вовчику валявшееся на подоконнике махровое полотенце. Тот сунул его в один из рукавов. Во втором рукаве скрылась милицейская рубашка, обнаруженная в шкафу. – Цепь надень. Да не так. Не видно же! Прямо поверх костюма. Во, теперь гайки. Ну, мать честная…

Белкин снова подошел к зеркалу. Прямо через грудь шел ровный ряд рваных отверстий – след от автоматной очереди. Правая сторона костюма была сцементирована запекшейся кровью, но на бардовом фоне кровь почти не выделялась.

– Очень впечатляет, – высказал вслух, общее мнение Гончаров. – У тебя на лбу семьдесят седьмая написана. Вплоть до высшей меры. Цепь, по-моему, толстовата для твоей рожи.

– Зато ты у нас рожей вышел. Сам бы и наряжался тогда.

– Да ладно, не сердись. Нормальная видуха. На мента не похож. По крайней мере, на участкового.

– Давай, Володя, с Богом, – серьезно напутствовал Таничев. – Если что, стучись в двери. Мы дежурного предупредим.

Дальше все было разыграно по привычному сценарию. Один из местных оперов ввел Белкина в дежурку, расстегнул «браслеты» на его запястьях, открыл камеру и толкнул туда Вовчика, традиционно напомнив, что если последний не одумается, то сядет.

Защелка лязгнула за спиной. Вовчик осмотрелся. Камера представляла собой замкнутое пространство прямоугольной формы общей площадью шесть квадратных метров. Потолок против ожиданий был довольно высок, и откуда-то из сумерек тускло светила лампочка на сорок ватт. Впрочем, даже при таком скудном освещении Володя сразу разглядел на стене недвусмысленную надпись: «Белкин – сука и козел».

Он напряг память. В это отделение он приезжал несколько раз, во время дежурств по району. После одного из приездов сюда стену украсила цитата неизвестного автора. Естественно, на камерных стенах имелась масса других цитат и рисунков, в основном на эротические темы, но Вовчика почему-то обидели именно эти каракули.

Сама камера чем-то напоминала сауну. Две громоздкие ступеньки-сиденья, деревянная обивка, полумрак, духота.

На нижней ступеньке сидел Вадим Семенович Свиристельский – кандидат юридических наук, владелец собственной нотариальной конторы. Сидел с выражением уязвленной гордости на лице. С появлением нового соседа к этому выражению добавилась опасливая улыбочка.

«Сосед» угрюмо осмотрел нотариуса с головы до ног, процедил:

– Возьми левее, папа, – и вскарабкался на верхнюю ступеньку.

Ощущать своей спиной взгляд какого-то стриженого оболтуса было весьма неприятно, и Вадим Семенович пододвинулся к стене, чтобы боковым зрением следить за движениями вверху сидящего.

– Да не дрейфь, папа. Не обижу. Тебя-то за что? Цвет галстука не понравился?

Свиристельский счел нужным ответить. Молчание могло быть расценено как вызов, а кто знает, что у этого обморозка на уме? И второе – он был так возмущен водворением в «сауну», что просто вынужден был дать ход красноречию. Хотя бы в целях обретения собственного душевного равновесия.

– Черт знает что!!! Подозревают в налете с убийством. Плетут про какие-то сговор и соучастие. Без всяких оснований и доказательств. Полнейший произвол…

– Не тренди. Пардон, но просто так в клоповник не попадают, так что сказки не рассказывай. Хотя по тебе, папа, и не скажешь. Дохлый ты какой-то.

– И я о том же! Вот ведь идиотизм. Я этого убитого никогда раньше не видел. И сто лет бы не знал!

– Да кончай ты оправдываться. Что я, народный заседатель? Или опер? Пришил, так пришил… С кем не бывает? Тебя убойный отдел крутит?

– Они вроде. Странно, что сюда привезли.

– Так они в вытрезвителе дохнут. У них места своего нет.

– А вы-то откуда знаете?

Вовчик быстро сообразил, что его понесло не в том направлении:

– Имел несчастье там побывать. И скажу честно, папа, я тебе не завидую.

– Это почему? – настороженно спросил нотариус.

– Да там же не люди. Звери! Во, гляди. Вовчик указал пальцем на пустующее место в верхнем ряду зубов.

– Их работа, – произнес он, не став уточнять, что зуб потерян в финальном матче за приз газеты «Ленинградская милиция». – Меня тоже по подозрению хапнули. Кого-то в казино постреляли, где я в тот момент скучал. Если, говорят, не ты, то сдавай того, кто валил.

– И что?

– Да ничего. Два ребра и зуб. Так что, папа, прими соболезнования.

– Но вы действительно не видели?

Вовчик пригнулся и прошептал:

– А твое какое дело, папа? «Папа» попробовал улыбнуться:

– Да просто…

Белкин скинул кроссовки. Шнурки забрал дежурный.

– Жарко тут.

Действительно, если учитывать, что под «Адидасом» находились куртка, пара свитеров, майка с надписью «Динамо», милицейская рубаха и махровое полотенце, то Белкину можно было искренне посочувствовать. Единственной вентиляцией были дырочки от автоматных пуль, но они положения не спасали. Цепь свешивалась почти до пояса, ее дежурный не изъял. Вадим Семенович этому упущению значения не придал. Ему явно было не до того.

Вовчик откинулся на стену камеры и закрыл глаза. Надо сделать небольшой тайм-аут. Мол, мне все до фени. Твои проблемы – это твои проблемы. В оперативной работе главное – не спешить.

– Погодите, но можно было написать жалобу, подать протест, – не успокаивался Свиристельский. – В наше демократическое время устраивать тридцать седьмой год! Нет, со мной этот номер не пройдет! Самих посажу, если хоть пальцем тронут.

– Я пожаловался, – безразлично позевывая, ответил Вовчик. – Потом мать неделю молоком парным отпаивала, а я с кровати встать не мог. Кровью ссал месяц.

Вадим Семенович поежился.

– Что толку? – продолжал Белкин. – У них нечем доказать, что я убил, а у меня – что они меня дуплили. Был пьяный, спотыкался, падал…

Нотариус отвернулся от сокамерника и закрутил большими пальцами.

В течение следующих пятнадцати минут камерные стены эхом отражали горестные вздохи Свиристельского. Вовчик вытянул ноги вдоль скамьи и начал изучать надписи на стенах.

Вдруг за дверьми камеры началось какое-то непонятное оживление. Вовчик прислушался.

– Какого черта? А мне куда их сажать? В кабинет начальника?

Белкин узнал голос командира взвода постовых местного отделения. Он взглянул на часы. Три дня. Постовые заступают с четырех. Чего его нелегкая принесла? Ах да, сегодня же рейд начался. Общегородской.

Судя по пьяным голосам в дежурке, постовая служба уже рейдовала. То есть доставляла пьяных. Дежурный вполголоса объяснял ситуацию, но командир не унимался:

– Это не мои проблемы, понятно? Пускай тогда показателей с меня не спрашивают. Давай, урод, все на стол.

Последняя фраза была обращена, скорее всего, к задержанному.

– Так, двигай…

– Полегче, командир, полегче. Припомнится… Очень знакомый звук удара резины по мясу.

– Я тебе поугрожаю, козел…

Дверь камеры отворилась. Внутрь, сопровождаемый ударом хромового сапога, влетел новый пассажир. Свиристельский еще сильнее вжался в стену. Белкин сменил горизонтальное положение на вертикальное.

Если у Вовчика 77-я была написана на лбу, то у влетевшего на всех частях тела светилась 77-я в квадрате. Вместо «Адидаса», правда, была «Пума», но зато цепь была толще, прическа короче, а кулаки мощнее. И на сто процентов можно быть уверенным, что под «Пумой» никаких полотенец и рубашек нет. Вдобавок новый клиент клоповника был пьян и рассержен. Однако, увидев Вовчика и оценив его «Адидас» с дырками, цепь и небритый подбородок, новенький сразу растянул рот в улыбке:

– Здорово, братан…

Никак не реагируя на вжавшегося в стену нотариуса, гамадрил залез на верхнюю ступеньку и плюхнулся рядом с Вовчиком.

– Вот ведь, сука, – кивнул он на дверь, – прямо из кабака вытащил. Совсем оборзели. Я два коньяка всего и съел. Козлы сраные. Тебя-то, братан, за что?

– Рэкет шьют.

– Ну, это обычно дело. Козлы! Ты из чьих? Белкин скосил глаза на собеседника, потом указал пальцем на сидящего внизу нотариуса, а кулаком второй руки несильно постучал по сиденью. Жест трактовался однозначно. Стукач.

Парень в «Пуме» понимающе кивнул. Пружинисто спрыгнув вниз, он присел на корточки перед Вадимом Семеновичем.

– Ну а ты, вшивик, за что у нас паришься?

Вадим Семенович сначала не понял, что определение «вшивик» относится к нему. В течение последних сорока двух лет к кандидату юридических наук еще никто так не обращался. Он осторожно поднял глаза на задавшего вопрос, вздрогнул и натянуто выдавил:

– Подозревают…

– Да-а-а? И в чем же?

– В убийстве.

– Не свисти, вшивик. Тебя можно подозревать только в измене жене.

В дежурке опять произошло оживление. Вовчик прислушался. Дежурный кому-то рапортовал о том, что рейд идет успешно, имеются задержанные за преступления и мелкое хулиганство.

– Книгу происшествий, – потребовал командный голос, – и книгу задержанных.

Белкин узнал говорящего. Григорьев, замначальника РУВД, дежуривший сегодня по району от руководства. Работая еще в территориальном отделе, Вовчик несколько раз получал от него по «шапке» за то, что не оформлял рапорты на задержанных, поэтому зама не любил, впрочем, как и зам не пылал к Вовчику особыми чувствами. Хотя, по большому счету, зам выполнял свои прямые обязанности и выполнял их добросовестно, в меру милицейского усердия. Строго в рамках инструкций и приказов. Мужиком он был не злым, любил поговорить с задержанными за жизнь, почитать им легкие нотации о вредных привычках, посочувствовать в семейном горе и поддержать в тяжелую минуту испытаний.

– Сколько задержанных?

– В «аквариуме» – шестеро, в «темной» – трое.

Шелест страниц.

– А почему числится только семеро? Дайте рапорты. Так… Где еще один?

– Оперы, наверное, забыли записать. За ними двое сидят.

– Сейчас разберемся…

Шаги уверенно направились к дверям клоповника.

– Товарищ майор, подождите. Я сейчас у оперов спрошу…

– Ничего.

Вовчик понял, что повода лишний раз прижучить оперсостав зам не упустит и что через пару секунд все его, Вовчика, жертвы автоматически станут напрасными. Начиная с потерянного выходного и заканчивая головой, лишившейся волосяного покрова. А уж провал крутой оперативной комбинации гарантирован.

Дежурный предпринял последнюю попытку:

– Товарищ майор, осторожней. Там один буйный.

– Ничего, я сам буйный. И к слову говоря, буйным человек просто так не становится, он становится таким потому, что к нему по-скотски относятся.

Реплика была произнесена с назиданием.

Задвижка с противным скрежетом начала отодвигаться. Вовчик напрягся, как пружина. Дверь распахнулась. Зам стал вглядываться в полумрак камеры, адаптируясь после дневного света.

Белкин понял: это его единственный шанс.

Пружина выстрелила. Прямо с верхней ступеньки он прыгнул на зама. Издав дикий вопль «На ноль помножу, дятел!!!», он вытолкнул руководителя обратно в дежурку и повалил на пол, ухитрившись при этом правой рукой стянуть фуражку Григорьева и прижать ее к начальничьему лицу. Удерживая головной убор в таком положении, второй рукой Вовчик принялся наносить крепкие удары по корпусу.

Дежурный, парень сообразительный и крепкий физически, пару раз матюгнулся, сорвал Вовчика с поверженного в пыль руководства, вполсилы приласкал коллегу-опера дубинкой и втолкнул обратно в камеру.

– Товарищ майор, я ж предупреждал, что один буйный, а вы так неосмотрительно…

– Упеку, сгною! Пишите рапорт… Завтра же на пятнадцать суток, а после – в прокуратуру. Получит он у меня на всю катушку! Где начальник?

– На обед отбыл.

– Черт!

Зам вышел из дежурной части. Белкин, тяжело дыша, снова забрался на верхний ярус. Парень в «Пуме» протянул руку.

– Серега.

– Вова.

– Ну, ты крут! Я б вот так не рискнул…

– Мало я ему. Была б воля…

– Однако, Вовик, мы отвлеклись. Серега вновь повернулся к нотариусу:

– Так кто у нас там без рапорта, а? Даже в полумраке было видно, что Вадим Семенович заметно посерел.

– Ты, мужичок, часом не «наседка»? – продолжал Серега, сжимая здоровенной рукой пальчики бедного Свиристельского.

– Ребята, ну что вы? Какая «наседка»? Я сам жертва-а-а… Свой я, свой!

– Не похож ты что-то на своего. Вон, он свой. – Серега кивнул на Вовчика.

– Ну, погодите, погодите, – шептал, боязливо косясь на побелевшие костяшки пальцев, Вадим Семенович. – Вы Рому Сибирского знали?

– Попрошу не марать своим ментовским языком светлые имена наших павших товарищей.

– Я лично для него оформлял две квартиры. И доверенность на джип.

– Ну и что?

– Джип, между прочим, не в магазине куплен и не на рынке. И хозяин прежний без вести пропал.

– Слышь, Вовик, он нам про Рому грузит! Совсем за дурачков держит. Рома вот уже как два месяца на Северном тоскует. Джип, правда, у него был.

– Ну вот, видите? – обрадовался Вадим Семенович. – Я нотариус, ребята. Нужна будет помощь – пожалуйста, бесплатно. Прошу в любое время.

– Ты от темы-то не уходи… Мы еще только начали. Верно, Вовик?