"Сага о Гудрид" - читать интересную книгу автора (Сивер Кирстен А.)

ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА НА ХЕРЬОЛЬВОВОМ МЫСЕ

– Гудрид! Гудрид дочь Торбьёрна!

Гудрид крепче взялась за свою поклажу и отвела взгляд от темнеющей бухты, где стоял отцовский корабль, а белая пена вдоль берега светилась последними бликами догорающего дня. Девушка внезапно схватилась за пояс, чтобы удостовериться, не потеряла ли она ключ от кладовой, доверенный ей суровой экономкой Херьольвова хутора.

– Гудри-и-ид!

Голос слышался ближе, и в нем звучало нетерпение. Гудрид повернулась спиной к холодному соленому ветру и медленно пошла к домам, стоящим у подножия невысокой горы. Навстречу ей по дороге сбегала Рагнфрид дочь Бьярни, махая Гудрид, чтобы та поторопилась.

– Мой брат попросил отыскать тебя: они вместе с Торбьёрг-прорицательницей спорят из-за тебя с твоим отцом.

Гудрид почувствовала в душе глухую досаду. Рагнфрид была всего на год старше ее, но с первого же дня она повела себя так, будто Гудрид намного старше. Гудрид подумала, что эта молодая девчушка, наверное, чувствует себя неловко. Всю свою жизнь она провела здесь, в Гренландии. И Гудрид почему-то пришло в голову, что Рагнфрид так и останется большим ребенком для своего отца и брата, да и для статных исландских и норвежских мореплавателей, которые за эти годы приставали к берегам Гренландии.

– Спорят обо мне? – удивленно переспросила Гудрид. – Отчего же, ты не знаешь?

– Мне они не сказали. Лучше будет, если ты сама сходишь к ним: они ждут тебя на дворе, несмотря на мороз! – Рагнфрид подняла глаза на горные вершины и вздрогнула, будто сама находилась на одной из них. – Торкель даже не дал мне одеться потеплее. Мне надо скорей возвращаться к ткацкому станку! – И она побежала к главному дому, над которым вился дымок.

Обремененная ношей, Гудрид медленно взбиралась по склону наверх, не сводя глаз с трех фигур у южной стены дома, – отца, коротенькой и толстой прорицательницы и кряжистого Торкеля сына Бьярни, хозяина дома.

Торбьёрг-прорицательница была одета все в тот же синий плащ, в котором она пришла на двор вчера вечером. Белая кошачья шапочка делала ее морщинистое печеное лицо похожим на младенца. В слабых сумерках поблескивали разноцветные камушки и бусины на ее одежде, а также латунные гвоздики на посохе.

Подхватив Гудрид под руку, Торбьёрг притянул ее поближе, и девушка ощутила, что эти трое только что ссорились.

– Давайте послушаем, что скажет она сама! – воскликнула прорицательница, бросив косой взгляд в сторону Торбьёрна.

– А я снова тебе скажу: петь заклинания – не дело для дочери христианина! Она крещеная и воспитывалась в другом духе, чем местные дикари! – Торбьёрн словно бы выплюнул последние слова.

– Я слышала, что Гудрид обучена и старым, и новым премудростям, – невозмутимо продолжала прорицательница, – и ее приемная мать Халльдис из Арнастапи научила девочку тем же самым заклинаниям, которые мы с матерью Халльдис вместе пели в Исландии. И я хочу, чтобы девушка спела эти заклинания, так чтобы я увидела нашу судьбу, как просит Торкель.

Она повернула голову и посмотрела на сердитого Торбьёрна, а потом мягко сказала Гудрид:

– Ты ведь сделаешь это, не правда ли? Ты умеешь это, как никто другой.

– Не морочь ей голову! – произнес Торбьёрн низким раздраженным голосом. – Она поступит так, как я скажу. Она должна выйти замуж за достойного человека и родить ему детей, так что не думай, что она пойдет по твоим стопам и будет предсказывать будущее. Она не будет петь для тебя.

Во время этой перепалки юный Торкель стоял, затаив дыхание, словно бы он больше уже не являлся хозяином Херьольвова Мыса. Он будто утратил часть своего достоинства, которое он обычно показывал, чтобы подтвердить, что Бьярни сын Херьольва умер только тогда, когда сын его возмужал и сделался разумным.

Прорицательница бросила быстрый взгляд на обоих мужчин и улыбнулась Гудрид.

– И все же я думаю, что ты поможешь нам, хотя ты и молишься Белому Христу. Ты и сама знаешь, что можешь присутствовать при этом, не навредив собственной судьбе.

Завороженная ласковыми словами Торбьёрг, Гудрид вгляделась в глаза старой прорицательницы. Они были зеленые, поблескивающие, как льдинки, и вовсе не покраснели от зимней стужи, как у многих других пожилых женщин. Гудрид затрепетала и неожиданно для самой себя рассердилась. Почему отец обращается с ней как с маленькой, когда другие воспринимают ее как вполне взрослого человека, и ей вовсе не хочется обижать этих приветливых гренландцев. Отец сам виноват в том, что Гудрид приходится сейчас выпутываться из неудобного положения!

Сказать, что она с самого своего крещения молится только Белому Христу, – это все равно что привязать овцам большие рога и выдать их за крупный рогатый скот. Девушка крестилась, когда от нее ожидали этого, но никогда не заботилась о том, что думает о ней Белый Христос, когда она занималась своими делами. Скорее всего, Христос интересуется больше мужскими делами, а не женскими…

Когда Гудрид крестилась, ей было одиннадцать лет. Единственное, что она запомнила, так это то, как противно липло к телу мокрое платье и как она была горда тем, что ее крестным был сам Снорри Годи. Отец позаботился о том, чтобы все его домочадцы были крещены, после того как он вернулся домой с альтинга, где была принята новая вера. Но он никогда не рассказывал о том, почему он так ревностно принял эту веру. Для него, наверное, было важнее всего то, что Христос был Всемогущим Господом и помогал всем верующим в Него. Перед властью отец склонялся.

Гудрид покрепче взялась за свою поклажу и всем телом ощутила, что старая Торбьёрг почуяла ее согласие. Девушка только ждала теперь, что прорицательница возьмет на себя разговор с отцом, так, чтобы Гудрид избежала с ним споров при посторонних.

Среди всеобщего молчания Торбьёрг заговорила:

– Гудрид, твой отец разрешает тебе помочь нам вечером, ибо он знает, что ты по-прежнему послушна ему и Белому Христу. Не так ли?

Торбьёрн медленно кивнул головой: он выглядел так, словно вот-вот проснется. Торкель широко улыбнулся и сказал:

– Решено, только скажи, Торбьёрг, что тебе нужно, и мы все сделаем!

Торбьёрг показала на искусно украшенный кошель, висевший у пояса и довольно пробормотала:

– Все, что мне нужно, находится здесь! И надеюсь, твои люди помогут мне в доме. Гудрид, скажи Герде дочери Арнфинна, что ты сегодня не будешь занята на кухне с ужином. И надень на себя свой праздничный наряд.

Почувствовав в душе облегчение, Гудрид учтиво поклонилась и пошла к кухне, откуда доносился ворчливый голос экономки Торкеля, поругивающей своих служанок. Вот уж, поистине, она заслужила свое прозвище – Кожаные губы! Когда Гудрид открыла дверь, Герда повернулась к ней и грубо сказала:

– Где ты пропадаешь так долго? Положи у очага вяленую рыбу и принимайся за дело! Не могу же я оставить без присмотра этих бездельниц, которые не могут отбить толком мясо. Прежде чем ужин будет готов, половина его уже окажется съеденной.

Она умолкла, переводя дыхание, и Гудрид миролюбиво выложила принесенную рыбу и потерла окоченевшие руки, виновато улыбаясь домоправительнице. Герда похожа на собаку, которая больше лает, чем кусается, подумала она. Когда дома в Исландии люди рассказывали о своих стычках с Гердой Кожаные губы, они вспоминали о ней с добродушной ухмылкой.

– Вот твой ключ, Герда. Меня сегодня не будет: прорицательница Торбьёрг хочет, чтобы я помогла ей вечером петь заклинания. Она спрашивает, не обойдешься ли ты без меня. Мне очень жаль оставлять тебя одну.

Последние слова были неправдой, потому что на самом деле Гудрид была рада показать свое искусство, которому ее научила приемная мать. Как бы ей хотелось теперь обернуться и увидеть Халльдис, стоящую рядом, но та лежала на дне моря и смотрела пустыми глазами на что-то неведомое и загадочное.

Герда Кожаные губы вздохнула и закатила оплеуху мальчику, который должен был поддерживать в очаге огонь.

– Опять ты клюешь носом! Следи внимательнее, дурень, мне нужны камни погорячее.

Смущенный раб пробормотал что-то на непонятном языке. Гудрид подумала, что ее предок, высокородный бритт Вивиль, никогда не являл бы собой столь жалкое зрелище, как этот хлипкий раб с обвисшими волосами, даже если сам Вивиль тоже был бы захвачен в плен. Королева Ауд Мудрая не дала бы земли кому угодно, с тех пор как сама поселилась в Исландии…

А экономка недовольно продолжала:

– Никогда хозяину Херьольвова Мыса не навести тут порядок, это с такими-то слугами. Попроси, чтобы Рагнфрид пришла помочь приготовить ужин. Да скажи ей, чтобы она приберегла масло, которое нам дал твой отец. Оно только для знатных гостей. А Торбьёрг-прорицательнице, пожалуй, и так много достанется: мы ведь забьем ради нее скот, так как ей понадобятся сердца разных животных.

Герда остановилась, чтобы перенести дыхание, и внезапно быстро и лукаво улыбнулась Гудрид: словно кошка облизнулась язычком.

– Я присмотрю тут на кухне, а ты иди, девочка.

У очага в дымной избе сидело много народу. Несколько женщин поставили на огонь котел, в котором варился мох, и занимались тем, что ставили столы, тогда как мужчины подтрунивали над женщинами, а дети неохотно убирали игрушки.

Свет от висячей лампы падал на Рагнфрид дочь Бьярни, которая ткала в углу комнаты. Спина ее выразительно говорила о том, что все происходящее ее не касается. Гудрид подошла к ней и сказала:

– Рагнфрид, прорицательница хочет, чтобы я помогла ей сегодня вечером, и мне нужно переодеться. Герда просит тебя помочь с ужином…

Рагнфрид отложила в сторону челнок и расправила складки на своей черной шерстяной юбке.

– Мне, наверное, тоже не мешало бы переодеться…

– Ты только помнешь свой наряд в тесноте, – ответила Гудрид. – Торкель созвал всю округу послушать, что скажет Торбьёрг. Я бы и сама не стала переодеваться, но боюсь рассердить духов.

Рагнфрид улыбнулась, как бы ожидая сострадания.

– Я все сделаю, как просят. Разве я могу петь заклинания! Мне только хотелось бы, чтобы Торкель поскорее нашел себе жену, и тогда мне не придется столько работать в доме.

Улыбка Гудрид выражала больше чувство жалости, нежели веселья. Она уже давно заметила, что у Рагнфрид нет ни матери, ни приемной матери, которые могли бы воспитать ее и научить многим важным вещам в жизни. Та, кто ведет хозяйство, должна уметь больше, чем все остальные женщины в доме, вместе взятые, как всегда повторяла Халльдис. Гудрид попыталась представить себе выражение лица своей приемной матери, когда Рагнфрид жаловалась на непосильный труд…

Она взглянула на свой собственный ткацкий станок. Не так-то много ей удавалось поработать за ним, с тех пор как она оказалась в Гренландии. Придя в себя после дальнего путешествия, она принялась ухаживать за больными на Херьольвовом Мысе. Мор свирепствовал здесь еще до того, как корабль Торбьёрна пристал к берегу, и унес жизнь Бьярни сына Херьольва, после того как тот вместе с юным Торкелем вернулся домой из Норвегии, посетив Эрика-ярла. Благодарные лица, обращенные к Гудрид, когда она обносила больных молочным супом и отваром из трав, вселяли в нее чувство своей полезности этим людям. А времени заниматься шитьем и ткачеством у нее было мало.

Жизнь в этой незнакомой стране была все такой же сумбурной, и девушка желала бы знать, что скажет Торбьёрг об их будущем, хотя мысли о нем страшили Гудрид.

Молодая женщина в горячке металась на скамье в глубине комнаты, которую Гудрид делила вместе с Гердой Кожаные губы и другими незамужними женщинами. Время от времени больная тряслась в лихорадке, не замечая, что в комнате есть другие. Гудрид укрыла ее одеялом, а потом открыла свой сундук и бережно достала шелковый платок, принадлежавший еще ее матери. Снизу лежала шелковая сорочка с длинными рукавами, которая складками спадала до пола. Поверх сорочки девушка надела платье без рукавов из тонкой синей английской шерсти с бретельками из шелковых лент. Наряд был ей к лицу: может, и отец смягчится, увидев ее такой красавицей.

Она еще пошарила в сундуке и достала кожаный кошель, в котором хранилось золотое обручье и другие украшения. Две позолоченные серебряные броши, подаренные ее матери дедушкой Гудрид, Эйнаром с Купального Берега, были изделием лучшего ювелира из Дублина. В том же стиле были выполнены и заколки для платка. Гудрид подержала украшения на ладони, и металл заиграл огнями, отражая пламя очага. Если бы ее выдали замуж за богатого Эйнара сына Торгейра, который сватался к ней в прошлом году, тогда бы она осталась жить в Исландии и могла бы надевать почаще свои чудесные украшения!

Эйнар был молодым купцом, который жил осенью в Арнастапи, пока торговал своими товарами на побережье. Дела у него шли хорошо, и он разбогател еще больше своего отца, как сказала Халльдис, но отец его был вольноотпущенником, и в этом – главное препятствие.

Гудрид думала тогда, что это неважно. Когда Эйнар, сидя за столом, начинал рассказывать о людях и краях, которые он видел, это было так увлекательно, что Гудрид забывала о скуке. Откровенный и восхищенный взгляд Эйнара, устремленный на нее, томил ее смутным предчувствием. Юноша настойчиво пытался всякий раз заговорить с ней, когда они встречались, а она столь же настойчиво отговаривалась своей занятостью. Он ей не нравился: словно бы он ощупывал ее взглядом. Беспокойство в ее душе все возрастало, и когда она услышала, что Эйнар просил ее приемного отца выдать Гудрид за него и спросить об этом разрешения у Торбьёрна, ее бросило в жар. Отец рассердился и решительно отказал Эйнару: его дочь никогда не выйдет за сына раба.

Она дохнула на бронзовое зеркало, смахнула со своего короткого, прямого носа соринку и распустила волосы. Наверное, ей хотелось бы иметь от Эйнара детей, будь она его женой: он смотрел на нее так жадно. Само воспоминание об этом взгляде словно обжигало ее. Неужели ей пришлось бы слушаться такого мужа, как Эйнар сын Торгейра, до конца жизни! Отец, конечно, был вспыльчив, но все же он желал своей дочери только добра.

Гудрид заметила, что Торкель взглянул на нее со своего почетного сиденья. Справа от него сидела старая Торбьёрг, а слева – Торбьёрн. Прорицательница слегка улыбалась, оглядывая всех присутствующих по очереди, а Торбьёрн выглядел так, будто он объелся тухлого мяса. Он даже не повернулся в сторону дочери.

Когда Гудрид помогла обнести гостей едой и питьем, она сама присела поужинать. Рагнфрид шепнула ей:

– Жаль, что ты не богата, Гудрид. Мой брат от тебя глаз не отрывает!

Гудрид держалась так напряженно, что она даже не обратила внимание на плохое настроение отца, а к намекам Рагнфрид она уже привыкла. Она сама знала, что хорошо выглядит, и ей хотелось с честью справиться с поручением и пропеть заклинания как полагается. И точно так же она знала, что Торкель не возьмет ее в жены. Он высматривал себе невесту с большим приданым. Гудрид же не собиралась провести всю свою жизнь на этом ветреном Херьольвовом Мысе. А кроме того, Торкель и Рагнфрид постоянно показывали, что они рождены в Гренландии, тогда как она со своим отцом приехала из другой страны! Глаза Торкеля были голубыми и немного глуповатыми, не такими синими, пытливыми, как у того юноши, которого она по-прежнему помнит…

Гудрид осторожно положила масла на кусочек рыбы, вложила нож обратно в ножны и спокойно ответила Рагнфрид:

– Если бы мы с отцом были богаты, мы не сидели бы здесь. Мы хотели остаться в Исландии.

Рагнфрид фыркнула и с детской доверчивостью наклонилась к ней поближе.

– Ты ведь знаешь, я хочу выйти замуж до того, как Торкель приведет в дом жену, и он говорит, что присматривает мне хорошего мужа. А мне нравится только один – это Лейв сын Эрика из Братталида.

– Так тебе нравится он или его слава? – Гудрид давно заметила, что такая прямота расценивается Рагнфрид как желание пошутить. И та снова фыркнула, помедлив с ответом.

– Понятное дело, мне нравится его слава. Лейв знаменит, он сильный и умный… Сын хёвдинга из Братталида – хорошая партия, даже если приходится делить дом со старой секирой Тьодхильд! Но люди говорят, что он не собирается жениться вторично: он очень любил свою жену и долго печалился после ее смерти. Потому-то он и уходит часто в дальнее плавание.

Гудрид помнила, как она девочкой однажды видела Лейва, когда тот приезжал к ним в Исландию, и она исполнилась сомнений, действительно ли он путешествует лишь для того, чтобы отогнать грустные мысли. И первое, о чем они с отцом узнали, прибыв в Гренландию, это то, что Лейв сын Эрика, в то же лето путешествовал к далеким странам на западе, где бывал и отец Рагнфрид и Торкеля, двадцать лет назад, когда он сбился с курса по пути в Гренландию. Лейв купил «Рассекающего волны», этот большой корабль Бьярни, – может, он решил, что это волшебное судно вновь принесет его к незнакомым берегам? Пожалуй, он стремился найти не утешение, а богатство в новых землях.

Гудрид стало холодно. Может, ее испугала мысль о неизвестном, чего так жаждал Лейв, а может, пришло время заклинаний Торбьёрг. Она закуталась получше в материнский платок, лежавший у нее на плечах, и посмотрела в сторону почетного сиденья. Торкель поднялся с места, откашлявшись, погладил густую бороду и начал:

– Дорогие гости, поблагодарим Герду дочь Арнфинна за угощение, а Торбьёрг-прорицательницу – за то, что она скажет нам, когда ожидать лучших времен. Злые силы восстали против нас. В этом году охотники возвращались с пустыми руками и с севера, и с востока. Как бы то ни было, они возвращались домой живыми и невредимыми! Люди говорят, что никогда еще так не бывало, чтобы за одно лето погибло столько народу и столько кораблей потерпело крушение. И дома у нас трава выросла короткой. А потом напал на нас мор, и до сих пор он еще не кончился. Плохо дело и у Эрика из Братталида – будем уповать на то, что он доживет до весны.

Торкель замолчал и вытер пот со лба. Гудрид украдкой посматривала на отца. Его красивое, словно точеное лицо было бесстрастно, когда он молча перекрестился. Она поспешила последовать его примеру, ибо знала, о чем он думает. Он приехал в Гренландию просить защиты и покровительства у своего старого хёвдинга, как и обещал много лет назад, когда помог самому Эрику сохранить жизнь и бежать из Исландии, едва Эрик был объявлен вне закона. И теперь Торбьёрн со своими людьми и домочадцами сидит всю зиму на Херьольвовом Мысе, не зная, что его ожидает в Братталиде следующей весной.

А Торкель тем временем продолжал:

– У нас не хватает тюленей, да и треска совсем пропала. Нам надо было бы узнать, что за проклятие лежит на нас, и когда оно будет снято. Когда столы будут убраны, мы соберемся вокруг Торбьёрг. Пусть кто-нибудь последит, чтобы дверь не открывали, иначе все злые духи устремятся на нас снаружи. Я взываю к Тору, Ньёрду, Фрейру и Фрейе[2].

Когда Торкель сел на место, царившая до сих пор тишина нарушилась кашлем, шумом, двиганием столов. Но люди все делали молча, никто не говорил ни слова, и напряжение в доме возрастало. Один высокий мужчина вытащил свой меч и сел у дверей, а остальные разместились вокруг возвышения в задней части комнаты. Многие все еще лежали в горячке по лавкам, и некоторые из больных никак не могли подняться на ноги вот уже несколько недель. Их бледные исхудалые лица озарялись светом от очага и ламп, висевших в доме, и тепло лишь усилило душный едкий запах, исходивший от одежды людей.

Гудрид стояла в кругу других женщин около Торбьёрг. Она увидела, что отец исчез в маленькой комнате, где мужчины обычно чинили сети и вырезали стрелы для лука. Гудрид подавила в себе чувство разочарования, поняв, что он не обратит внимания на ее способности.

Прорицательница опустилась на дорогую подушку, набитую куриными перьями, и поманила Гудрид к себе.

– Поди сюда и встань слева от меня. Тебе надо петь так громко, как только сможешь, и забыть обо всем остальном.

Гудрид и сама знала об этом. «Духи слышат только сильные голоса, – часто говорила ей приемная мать. – И тебе самой нужно услышать духов, так что голова должна быть свободной».

Торбьёрг жестом указала, где должны сесть остальные женщины, затем положила руки на колени, подняла голову и закрыла глаза. Гудрид набрала побольше воздуху, отбросила назад волосы, прижала руки к груди и запела так громко, что горло у нее напряглось:

Аи-ииииии!Фрейя к нам сейчас идет,Фрейра за собой ведет.Без утайки нам скажи,Что несет твой господин.И пока земля вся спит,Фрейя будущее зрит.

Хорошо знакомые слова неслись сами собой. Гудрид сосредоточилась, чтобы поддерживать ровный тон, и осторожно дотрагивалась то до своей груди, то до бедер.

С первыми же словами песни женщины начали хлопать в ладоши в такт ускоряющемуся ритму. Гудрид ощутила дрожь, запев новое заклинание, более короткое и быстрое, а женщины все продолжали хлопать. Торбьёрг открыла глаза, глядя куда-то вдаль. Затем она медленно открыла свой кошель у пояса и высыпала его содержимое на пол.

Когда же Гудрид приступила к последнему заклинанию, она ощутила на своей щеке легкое дуновение и почуяла запах чистого и ухоженного коня. Она понизила голос, запев в нос, так что казалось, будто лицо ее лопнет от напряжения, и в замедленном темпе допела:

Дух улетел, новый день восходит,Не рассветом знание приходит.Божье дитя мы должны накормить,Имя его мы не смеем забыть!

Последние слова Гудрид почти выкрикнула, широко раскинув руки и повернувшись к прорицательнице. А старуха моргнула и улыбнулась, словно только что проглотила сладкую ягоду. Потом она начала разглядывать разбросанные вокруг нее предметы: птичий камень, трезубые дощечки с высеченными на них рунами, комок серы, засушенный лисий фаллос и другие вещи, назначение которых Гудрид было неведомо. В битком набитом доме стояла мертвая тишина. Наконец Торбьёрг встала.

– Торкель сын Херьольва, я заглянула в будущее. И ты, и многие из твоих людей останутся живы, когда зазеленеют горы, и лето обещает быть теплым и солнечным. Охотники, которых ты пошлешь за оленями, вернутся еще до зимы с хорошей добычей, а когда ты пошлешь кого-то охотиться на тюленей, то получишь вдобавок белого медведя. К лету в море будет полно рыбы, а сено будет длинным и душистым. Эрик Рыжий доживет до следующего тинга в Братталиде. Мор скоро спадет, но прежде еще унесет жизни некоторых, как и голод. А теперь я предскажу судьбу каждого.

Она проворно сошла с возвышения и протянула свой кошель Гудрид.

– Ты славно пела, девочка, именно этого я и ожидала от приемной дочери Халльдис. А потому я поручаю тебе собрать с пола мои священные предметы. Когда ты сделаешь это, я предскажу тебе твою судьбу.

Гудрид протянула руку за кошелем и почувствовала, что она вся дрожит от усталости. Халльдис никогда не предупреждала ее о том, что возникает такое бессилие, когда делаешь все серьезно. Словно бы ее тело куда-то исчезло, а остался только ее голос и слова, а теперь она вновь ощутила себя целой.

Она подобрала с пола одну из трезубых дощечек и взглянула на нее в неверном свете лампы. На одной стороне были вырезаны маленькие руны, гласившие: «Меня сделала Торбьёрг», на другой: «Посвящается Фрейру». Дерево грело руку, и Гудрид поспешила собрать все остальное в волшебный кожаный кошель.

Проталкиваясь через толпу к прорицательнице, девушка слышала людской гул. Все с облегчением радовались добрым новостям. Сама Торбьёрг склонилась над юношей, который за время болезни не мог ни есть, ни пить. Он то и дело отхаркивал мокроту, и лихорадочно горящие глаза его не отрываясь смотрели на Торбьёрг. Та сказала:

– Возле тебя сидит белая куропатка, я вижу ее. Это твой дух-двойник, и он будет с тобой то недолгое время, пока ты еще жив. Умрешь ты легкой смертью.

Юноша слабо кивнул и натянул на себя серый шерстяной плащ, служивший ему одеялом.

– Я так и думал, – сказал он. – А мне так хотелось сделать что-нибудь стоящее в жизни – я собирался вместе с хозяином этим летом на охоту. Но видно, не суждено.

И он так закашлялся, что Гудрид подумала, что предсказание Торбьёрг вот-вот исполнится. Но прорицательница мягко, ритмично провела по лбу юноши рукой, и тот вскоре уснул. Прорицательница взглянула на Гудрид и крепко сжала ей руку.

– Я хочу, чтобы все слышали, что я предскажу тебе, Гудрид дочь Торбьёрна. И твой отец тоже слышит нас! Я вижу твою судьбу: ты удачно выйдешь замуж, и может, не один раз. Ты далеко уехала, а в будущем уедешь еще дальше, ибо ты молодая и крепкая, и тебе не страшны болезни. Норны[3] прядут длинную нить твоей судьбы.

Торбьёрг окружали люди, и они пытались выспросить у прорицательницы что-то свое, так что Гудрид не сразу поняла, что напророчествовала ей Торбьёрг. Она ничего не сказала в ответ и пошла искать своего отца. Но Рагнфрид преградила ей дорогу:

– Как ты думаешь, Торбьёрг может предсказать мне что-нибудь хорошее? Будет ли удобно, если Торкель вызовет ее сюда? А ты не боялась стоять рядом с ней и петь? Ты что, тоже хочешь быть прорицательницей?

Гудрид сразу не нашлась, что ответить на такое множество вопросов. И поэтому она просто улыбнулась и сказала:

– Торбьёрг действительно ясновидящая.

И она сама тоже, подумала о себе Гудрид. Она ведь тоже видела белую куропатку, и с того самого момента, когда юноша заболел, она поняла, что долго он не протянет. Она только пыталась понять, где пролегает граница между даром ясновидения и тем, что умные люди в Исландии называют колдовством. Можно ли открывать свою душу для чужих сил, как учила ее Халльдис?

Гудрид ждала, когда же кончится этот вечер, и ей хотелось остаться одной, обдумать предсказание Торбьёрг и сопоставить его с тем, что происходило вокруг нее в жизни.