"Сага о Гудрид" - читать интересную книгу автора (Сивер Кирстен А.)

МЕЧТЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ВНОВЬ

Отъезд Торстейна все откладывался, ибо бонды решили, что он должен провести тинг на Песчаном Мысе.

Всю неделю, пока длился тинг, люди жили в палатках на пригорке, прямо у берега; воздух звенел от смеха, детского плача и стука мячей, когда играли в лапту. В большую яму, в которой готовили пищу, постоянно подбрасывали сухие водоросли или рыбные кости, овечий помет и хворост – только чтобы поддержать огонь, зажаривая на нем рыбу и птицу. Лишь дважды добродушное подтрунивание переходило в открытую стычку. Однако Торстейну быстро удавалось остановить противников и продолжать тинг с тем же невозмутимым спокойствием и властностью, с которыми он вел себя на месте Лейва в Братталиде прошлым летом. В последний день тинга он сообщил всем остальным:

– Люди добрые, я готовлюсь к путешествию в Виноградную Страну, чтобы привезти домой тело моего брата и похоронить его в освященной земле Братталида. Пока я буду отсутствовать, Гудрид дочь Торбьёрна останется хозяйкой на Песчаном Мысе. В присутствии свидетелей я заявляю, что половина двора принадлежит Гудрид, а другая половина, которую я купил у Торстейна Черного, отойдет нашему ребенку, которого она носит под сердцем, – в случае, если я не вернусь домой. Если же ребенок умрет, то вся усадьба останется одной Гудрид. Считайте ее вдовой, если я не вернусь на Песчаный Мыс через две зимы, к концу лета третьего года. Пусть тогда Белый Гудбранд из Киккута поможет Торстейну Черному управиться с хозяйством Гудрид и ее ребенка. Каждый из людей на борту моего корабля получит равную долю того, что мы добудем в нашем путешествии. Если никто больше не желает высказаться и ни у кого нет больше жалоб, то на этом тинг окончен.

Праздничное бряцание мечей о щиты взволновали Гудрид, и она по-прежнему сожалела, что ей придется остаться дома.

Через несколько недель «Морской конь» был уже готов к отплытию, и Гудрид вместе с Торстейном сошла на берег, к мостику, который построили весной. Хавгрим ждал со швартами на борту корабля, а Эгиль держал в руках длинный шест, которым измеряют глубину, Гудрид повернулась к Торстейну, и тот обнял жену так беззаботно, словно отправлялся половить камбалу недалеко от дома.

– Дует попутный ветер, Гудрид: это хороший знак. Ты и оглянуться не успеешь, как я уже вернусь!

– Я буду ждать тебя здесь, на берегу, – улыбнулась Гудрид, высвободившись из его объятий. Что ей еще оставалось делать?

Она с головой окунулась в домашние хлопоты. Всем домочадцам было теперь ясно, кто хозяйка в доме, но Гудрид старалась не оттирать Гримхильд, потому что понимала, что та вела здесь хозяйство уже много зим – столько же, сколько миновало самой Гудрид от роду. Но она часто подумывала над тем, что в Западном Поселении, наверное, был большой недостаток невест, раз уж Торстейн Черный взял себе в жены женщину без разума, сострадания и рода, и которая к тому же была неряхой.

Из этого брака не получилось ни детей, ни любви, как видела Гудрид, хотя муж с женой редко бранился. Гудрид уживалась с обоими, и все же боялась разрешиться от бремени без умелой и смышленой Лювы. В который раз она хотела вызвать к себе на Песчаный Мыс Торкатлу!

Когда покраснела карликовая береза и осенним холодом потянуло от темно-синего пенящегося фьорда, Гудрид уже с трудом натягивала на живот одежду, у нее болели грудь и поясница, но жизнь, шевелящаяся в ней, служила вознаграждением за все страдания и отсутствие Торстейна. Прошло уже много времени с тех пор, как он отправился в плавание, и скоро, наверное, она увидит вдали его красно-белый парус. Они вместе займутся подсчетом овец, а там и пир середины зимы подоспеет… К йолю, скорее всего, у них в доме уже появится новый человечек!

Подошло время считать овец, но Торстейн сын Эрика все не возвращался. Когда Торстейн Черный рассказал Гудрид, что ранил бонда, который утверждал, что клеймо на ухе многих ягнят принадлежит не хозяевам Песчаного Мыса – он прибавил, что скоро уже Торстейн приедет домой и проучит этого мошенника. Но Торстейн сын Эрика все не возвращался. Перед йолем домочадцы на Песчаном Мысе гадали, что, скорее всего, путешествие заняло гораздо больше времени, чем рассчитывал Торстейн, и команде «Морского коня» пришлось зазимовать в домах Лейва.

Гудрид ощущала в душе гнетущее беспокойство. Однажды ночью она без сна ворочалась в постели, и внезапно в голове у нее зазвучал хрипловатый голос приемной матери Халльдис: «Когда ты чувствуешь тревогу, Гудрид, это значит, что дух хочет что-то сказать тебе. Усмири свои мысли, освободи голову, как я учила тебя, и ты сможешь услышать его».

Гудрид послушно закрыла глаза, сложила руки на животе, освобождая свою голову от посторонних мыслей. Но ничего не происходило, все было пусто, пусто… Позднее она уснула.

Когда наступило время забоя, один из рабов заметил «Морского коня», скользившего по фьорду на закате: корабль был темным, тихим, словно немая угроза. Всякий раз, когда к берегам подходил корабль, в Братталиде и Песчаном Мысе начиналась суета. Но на этот раз на двор опустилась словно смертная сень. Унна побежала в дом сообщить о гостях Гудрид, которая варила колбасы. Побледнев, молча сорвала с себя Гудрид передник и, перекрестившись, вышла на двор.

«Морской конь» устало разворачивался к берегу, и парус его колыхался на ветру. Гудрид напряженно вглядывалась в него, не видно ли людей на палубе – но там не было ни человека. Все это служило дурным предзнаменованием. Пустой корабль медленно подходил к берегу.

Гудрид даже не услышала, как подошел Эйольв, и вздрогнула от испуга, когда он воскликнул за ее спиной:

– Все, кто на борту, сидят! Мне кажется, что у штурвала я вижу Торстейна, но и он как-то странно скорчился. Кто пойдет со мной на берег, чтобы помочь им?

И он заковылял к мостику как можно быстрее, а за ним следом спешили Торстейн Черный и еще двое людей. Прислуга перешептывалась, поросята отчаянно хрюкали, а собаки лаяли на перепуганных овец. Гудрид подождала, пока ребенок в ее утробе перестанет шевелиться, и велела рабам не забивать слишком много скота в этот день. Главное теперь – встретить людей с корабля. Приказав Люве и Унне, что им нужно приготовить в доме, она накинула платок и спустилась к берегу. Горели факелы, и жители Песчаного Мыса помогали сходить на берег измученной команде.

Торстейн Черный приблизился к Гудрид, ведя высокого человека с взлохмоченными волосами и бородой. Свет факела упал на лицо страдальца: все оно было покрыто волдырями. В ужасе всмотревшись в человека, Гудрид узнала в нем своего Торстейна: он стал совсем седым. Она бросилась к нему навстречу, подставив свое плечо, чтобы он мог опереться на него свободной рукой. Могучее тело Торстейна скрючилось, отощало: Гудрид могла одной рукой обхватить его талию.

Он разлепил запекшиеся губы и вдохнул:

– Мы поменялись с тобой ролями, Гудрид!

– Все будет хорошо, – ответила Гудрид, пытаясь идти твердо и унять дрожь в коленях.

Вскоре все больные были уложены на скамьи и укрыты одеялами и шкурами, а Гудрид с другими женщинами обносила их похлебкой из мха, тогда как прислуга разгружала корабль. Эгиль метался в горячке на своем ложе, и когда Гудрид поднесла ему похлебку, она положила ему руку на лоб. Мальчик был покрыт холодным потом. Гудрид заглянула в глаза Торстейна: они были неестественно большими на исхудавшем лице. Муж ее попытался улыбнуться и прошептал:

– Гудрид, покажи теперь все, на что ты способна как целительница. Мы плавали в море все лето, так и не добравшись до Винланда: в тумане мы сбились с пути. И если бы я не бывал прежде так часто на охоте в Нордсетере, то я бы и не узнал берегов Гренландии, когда мы наконец подошли к ним… У нас закончились еда и питьевая вода, и мы ловили чаек и ели их сырыми. Так мы держались еще некоторое время, но потом начался мор. Эгиль по-прежнему болен, а с ним и еще несколько людей. У них даже не было сил дойти до отхожего места; когда мы наберемся сил, мы вычистим корабль.

– Не говори так много, ты устал. Выпей-ка немного похлебки.

Укладываясь спать, Гудрид сняла только ботинки: она понимала, что ночью придется вставать к больным. Она тихонько вытянулась рядом с Торстейном, и муж поискал ее руку и прижал к своей щеке.

Ночью двоим стало совсем плохо: на рассвете умер Эгиль. Узнав о смерти мальчика, Торстейн сказал, чтобы каждого человека из Эрикова Фьорда, который еще умрет, клали в гроб и ставили в надежное место, чтобы потом, весной, переправить домой, на юг.

Гудрид редко появлялась на свежем воздухе, большей частью находясь в спертом, душном помещении вместе с больными. И хотя Торстейн и многие другие вскоре уже могли есть твердую пищу, они все же были еще слишком слабы и едва держались на ногах. Пятеро из команды умерли, а потом заболела еще и Гримхильд. С самого утра она выглядела хмурой, и Гудрид вздохнула с облегчением, увидев, что Гримхильд прилегла отдохнуть. Но оказалось, тучное, неуклюжее тело служанки запылало в лихорадке. Поскольку Гримхильд не была измучена морской качкой, она умудрялась поддерживать телесную чистоту, когда Гудрид помогала ей дойти до отхожего места. Но Гудрид сгибалась в три погибели, ведя толстуху, и спрашивала себя, отчего больная становится все тяжелее, хотя ничего не ест.

А потом внезапно заболел Торстейн Черный. Он не мог ни есть, ни пить, и только лежал, открывая глаза, когда Гудрид задерживалась возле него на минутку. Гудрид так устала, что едва заметила, что Гримхильд лежит неподвижно в своей постели, и дыхания ее не слышно. Поняв наконец, что та умерла, Гудрид поспешила сообщить печальную вести Торстейну Черному. Тот взглянул на застывшее тело жены и с трудом выбрался из дома, чтобы приготовить доску для погребения.

Гудрид принесла к постели Торстейна скамеечку и села на нее, закрыв глаза и прижавшись лбом к руке мужа. Вдруг она почувствовала, что тот шевельнул рукой и проговорил:

– Мне показалось, ты говорила, будто Гримхильд умерла. Посмотри, она сидит на лавке и ищет свои ботинки.

Едва Гудрид успела повернуться в сторону Гримхильд, как вернулся Торстейн Черный с доской. Заметив духа-двойника своей жены, он так сильно ударил его доской по голове, что потолок задрожал, и двойник опустился обратно на лавку. Позвав Эйольва, он вместе с ним вынес умершую из дома и похоронил ее за оградой сада, положив на могиле груду камней. А когда он вернулся обратно, Торстейн сын Эрика лежал мертвый. Гудрид сидела у его кровати и билась головой о ее край.

Торстейн Черный поднял ее и перенес на скамью у противоположной стены. Сев рядом с ней, он утешал ее, гладя рукой по волосам, словно она была маленькой девочкой.

– Ты должна позаботиться о себе, Гудрид. Не хватало еще, чтобы твой ребенок появился на свет раньше времени! А к лету я сам отвезу тебя обратно в Братталид. Я оставлю на Песчаном Мысе кого-нибудь из прислуги, чтобы люди из Эрикова Фьорда тоже смогли отправиться вместе с нами. Я уже внимательно осмотрел «Морского коня»: единственное, что нужно там заменить, так это шкоты, а потом хорошенько смазать корабль тюленьим жиром.

– Плохо, что тебе придется уехать отсюда…

Но Торстейн Черный живо перебил Гудрид:

– Я всегда хотел жить на юге, в Восточном Поселении. И первое, что я сделал, – это продал половину двора Торстейну сыну Эрика.

Умерший словно услышал свое имя и внезапно сел на кровати, выкрикнув с дико блуждающим взором:

– Гудрид! Где Гудрид? Гудрид!

Гудрид онемела от ужаса, не смея шелохнуться, а Торстейн Черный встал, сделав ей знак, чтобы она молчала. Но когда Торстейн сын Эрика вновь позвал ее, Торстейн Черный подвел Гудрид к скамеечке у постели и сел, обнимая женщину.

– Чего ты хочешь, тезка?

– Гудрид…

Гудрид с трудом сглотнула и прошептала:

– Я здесь, муж мой.

– Гудрид, если ты снова выйдешь замуж, я надеюсь, что ты будешь счастлива. Но пусть только наш ребенок помнит, кто был его отцом… Я хочу, чтобы…

Торстейн умолк, и голова его откинулась набок.

Торстейн сын Эрика был тринадцатым мертвецом, которого предстояло похоронить в Братталиде. Гудрид понимала, что невозможно сколотить такое количество гробов, но Торстейн Черный успокоил ее, сказав, что найдет выход, как только все тела умерших будут переправлены в Эриков Фьорд. А когда через несколько дней к Гудрид пришла Люва, чтобы рассказать, что большой котел, оставшийся после Торбьёрна, с раннего утра поставлен на огонь, потому что Торстейн Черный вываривает в нем кости мертвецов, – ее молодую хозяйку уже поразила болезнь. Единственной мыслью Гудрид было уберечь ребенка: она опасалась, что из-за болей в животе малыш родится раньше положенного срока.

Когда же она почувствовала родовые схватки, она с леденящим ужасом поняла, что с ее малышом дело пойдет не лучше, чем с теленком, которого преждевременно выбросила корова. Торстейн Черный послал к трем соседям, живущим поблизости, но прежде чем кто-то из опытных повитух успел на Песчаный Мыс, все уже кончилось… Гудрид ощущала такую боль, словно она была бревном, которое носят волны в открытом море. Она уже не понимала, что с ней происходит, и лежала в забытьи.

А ее крохотная дочка так и не увидела свет, Люва не хотела показывать ее Гудрид и уже направилась к двери со свертком в руках, как в дом вошла соседка Альвгерд. Она оказалась слишком любопытной, потому что Гудрид услышала ее громкий голос:

– Вот оно что! Такой красивый ребеночек и родился мертвым: здесь прямо колдовство какое-то. Я-то слышала, о чем поговаривают люди: неладное здесь творится! Мой муж даже не хотел сперва отпускать меня к вам: он узнал, что мертвая Гримхильд и сам хозяин Торстейн после смерти ходили по дому, будто живые.

– Гудрид вознаградит тебя за хлопоты, – спокойно ответила Люва. – Никакого колдовства здесь и в помине нет. А если ты сможешь утешить нашу хозяйку, которая потеряла и мужа, и ребенка, то ты окажешь всем нам большую услугу.

Альвгерд и другие соседки, подоспевшие вовремя, были опытными в своем деле: они позаботились о Гудрид, сцедили ей молоко, чтобы облегчить боль в переполненной груди. Но они не могли утешить ее в ее горе. Гудрид ничего не брала в рот и большей частью спала, а соседки сами лакомились тем, что приготовила для своей хозяйки Люва, и сидели, сплетничая обо всем понемногу.

– Какой же хорошенькой была эта девочка, – в десятый раз повторяла Альвгерд, довольная тем, что успела взглянуть на ребенка. – Такая же пригоженькая, как моя Герда. Муж хотел, чтобы я родила еще девочку, хотя у нас была уже одна. А теперь посмотрите только на мою Герду! Она обручилась с молодым сыном хозяина Киккута Олавом сыном Гудбранда. И я была так занята приготовлениями к свадьбе, когда меня позвали сюда…

Почувствовав себя покрепче, Гудрид подарила каждой из соседок по козе, в благодарность за помощь. И когда они наконец покинули двор, она села у очага, погрузившись в раздумья. Если молодой Олав сын Гудбранда собирается жениться, то, может, ей стоит попросить Белого Гудбранда, чтобы его дочь Гудни присмотрела за хозяйством на Песчаном Мысе, пока Гудрид поедет в Братталид…

Она посоветовалась с Торстейном Черным, и тот сразу же встал на лыжи и отправился в Киккут. Гудрид смотрела ему вслед и думала, что после смерти Гримхильд он словно помолодел зим на пятнадцать.

Белый Гудбранд принял их предложение, но летом сама Гудни должна была выйти замуж и поселиться далеко к югу от Песчаного Мыса.

А перед самым йолем к ним на двор пожаловал Белый Гудбранд и предложил, чтобы хозяйка отпустила с ним кого-нибудь из прислуги – помочь Олаву в Киккуте.

– Я еще не знаю, кто из прислуги поедет со мной в Братталид, – ответила ему Гудрид.

Гудбранд сидел и мял в огромных кулаках свои рукавицы.

– На самом деле я хотел узнать, Гудрид, останется ли здесь Люва. Я устал жить один, мне нужна жена.

– С Лювой тебе будет хорошо, – сказала Гудрид. – Ей будет приятно твое сватовство, и я искренне желаю ей счастья. Она преданная, смышленая и милая, и она хорошая хозяйка в доме.

– Думаешь, я сам не заметил всего этого, – буркнул Гудбранд. – Может ведь статься, что тебе понравится быть богатой вдовой и управляться одной с хозяйством. И наверное, ты будешь довольствоваться своей властью и не захочешь снова выйти замуж!

Гудрид покраснела.

– Я прислушиваюсь к добрым советам. Мне кажется, что тебе нужно самому поговорить с Лювой; можешь сказать ей, что я не возражаю. Пусть уж она сама выбирает.

Люва, как всегда, была сдержана, но обрадовалась, когда Гудбранд посватался к ней. Они обручились в присутствии свидетелей, и жених отправился к себе домой. Свадьбу сговорились сыграть сразу же после весеннего равноденствия, и Гудбранду предстояло множество хлопот.

Когда вечером Гудрид улеглась в постель, она впервые после долгого времени задумалась о своем положении. «Богатая вдова», – так назвал ее Гудбранд. Она таковой и осталась в свои двадцать три года. И как вдова, она имела полное право распоряжаться собой и своим имуществом. Но она так любила Торстейна: слишком дорогой ценой куплена ее свобода… И потом, она никак не могла родить ребенка, а значит, к ней могут посвататься только бонды, старше ее по возрасту, – вдовцы, у которых уже есть наследники. Старики со слезящимися красными глазами, нарывами на коже, скрюченными ногами и скрипучим голосом… Нет, если даже ей и назначено это самой судьбой, как предсказала тогда Торбьёрг, она охотно избежала бы такой участи.

Уезжая с Песчаного Мыса, Гудрид чувствовала себя несчастной и бесполезной. В амбаре лежала люлька, которую начал мастерить Торстейн. Виноградная Страна снова казалась недосягаемой. Самой Гудрид больше ничего не было нужно. И кроме Тьодхильд, Стейна и Торкатлы, никто, пожалуй, и не вспомнил бы о ней, если бы она умерла.

«Морской конь» глубоко осел в воду, когда Торстейн Черный погрузил на корабль все пожитки и скот. Он не собирался возвращаться на Песчаный Мыс. А Гудрид передала весь свой скот и большую часть вещей в доме Белому Гудбранду и Люве, ибо на юге у нее было все необходимое. И только прялка да сундук с одеждой и драгоценностями стоял в трюме на приличном расстоянии от животных. Там же находились и два кожаные мешка с костями Торстейна, Эгиля и еще одиннадцати умерших. Гудрид страшилась свидания с Тьодхильд: еще один из ее сыновей умер.

После двухнедельного плавания в штормящем море «Морской конь» наконец подошел к берегам Братталида. Гудрид, увидев людей, стоявших на берегу, поняла, что они ожидают худшего. Наверное, потому, что у штурвала стоял Хавгрим, а не Торстейн сын Эрика. Лейв поплыл к кораблю на лодке, и когда он обнял Гудрид, сердце у нее защемило: от того пахло так же, как от его брата Торстейна. Гудрид с трудом произнесла:

– Рада видеть тебя, Лейв. У вас с Торкелем и Тьодхильд все в порядке?

– Спасибо за участие, Гудрид. Тьодхильд умерла этой весной, сразу же после 3 мая. Счастье, что она не дожила до похорон Торстейна. Когда она узнала о смерти Торвальда, она сказала тогда, что худшее из всего – это пережить собственных детей.

Гудрид молча стояла и ждала, пока Лейв помогал разгружать корабль. Тьодхильд больше нет! Неужели эти испытания никогда не кончатся и у нее всегда будет чувство, будто душа ее истекает кровью?

Лейв заявил вновь прибывшим в Братталид, что ему не хватает помощников. Он был особенно рад Торстейну Черному, которого помнил с детства. Лейв распорядился, чтобы мешки с костями умерших были перенесены в церковь Тьодхильд, а сам поднялся на корабль вместе с Гудрид и Торстейном Черным, погладил бороду и задумчиво сказал:

– Гудрид, я надеюсь, что тебе захочется остаться именно в Братталиде, а не на Бревенном Мысе. Хальти-Альдис управляется в доме одна после смерти матери, но хозяйство у нас большое, сама знаешь. А Торкатла со Стейном вполне смогут одни вести все дела на Бревенном мысе.

Гудрид молча кивнула. Неужели кому-то она еще нужна… А Лейв продолжал дальше:

– Благодарю тебя, Торстейн, за то, что ты помог жене моего брата. Что ты собираешься теперь делать: купить себе двор или же работать на других?

Торстейн Черный ответил не задумываясь:

– Я хочу иметь собственный двор в Восточном Поселении. У меня хватает добра, чтобы заплатить за небольшой клочок земли.

– Тогда могу тебе сказать, что продается небольшой двор Форни под Сожженной Горой. Одна из его дочерей в скором времени выйдет замуж за норвежца, и она хочет вывезти свое приданое в виде шкур, рогов единорогов и прочего.

– Мы поговорим с Форни об этом, – кивнул Торстейн Черный.

Впервые в жизни Гудрид возвращалась в края, которые, ей казалось, она оставила навсегда. В душе у нее светлело при виде каждого знакомого, дорогого лица, и теперь она поняла, почему те, кто отправляется в плавание, так легко прощаются с остающимися на берегу. И если корабль как новенький и команде сопутствует удача, то славно уезжать и возвращаться вновь, встречаясь с родными и близкими.

Может, в жизни ее еще поджидают радости, когда она осталась хозяйкой двух богатых дворов и большого корабля! Она пережила мор на Песчаном Мысе, а это значит, что Торбьёрг-прорицательница угадала верно, сказав тогда, что Гудрид не умрет молодой. Да и с Торстейном у них была счастливая семья. Может, настанет время, когда сбудется предсказание о дальних путешествиях на своем корабле. Как бы то ни было, она теперь знала, что требуется от команды на борту.

Но все эти надежды рассеялись после пышной тризны, устроенной Лейвом после того, как у церкви Тьодхильд были захоронены в общей могиле кости умерших на Песчаном Мысе, головами на запад. Лейв окропил могилу остатками святой воды, а когда Гудрид осторожно спросила, не хочет ли он долить бочонок, тот ответил, что святая вода слишком уж разбавлена, и он сам надумал отправиться в Исландию – поискать там подходящего священника, который, конечно же, не будет заниматься какими-нибудь колдовскими штучками.

В разговоре Лейв все больше напоминал теперь Эрика. Гудрид украдкой разглядывала его, вспоминая слова Торстейна о том, что брат его легок на подъем. И если его поездка в Исландию увенчается успехом, в Братталиде все пойдет на лад.

– Меня беспокоит только одно, – продолжал Лейв, – что корабль отца ни на что уже не годится, а «Рассекающий волны» нужен нам для охоты. Я охотно купил бы у тебя «Морского коня», если он, конечно, тебе самой не нужен. Я хорошо заплатил бы за него, и, разумеется, мы попросили бы кого-то другого оценить этот корабль.

Гудрид не смела поднять глаза, чтобы не показать, как она жаждет оставить корабль у себя. Конечно, она была богата и независима ровно настолько, насколько может быть женщина, – и все равно она не имела права сказать хёвдингу Братталида, что мечтает о собственных путешествиях на борту «Морского коня». Наверное, она поступает глупо: для дальнего плавания могла бы сгодиться лишь такая женщина, как Ауд Мудрая, которая привезла с собой в Исландию Вивиля, предка Гудрид.

Она глубоко вздохнула и ответила:

– Поступай, как знаешь, Лейв. Конечно, в Гренландии должен быть священник.

– Я собираюсь взять с собой Торкеля и в Норвегию тоже, ибо люди должны познакомиться с будущим хёвдингом Братталида.

Гудрид чувствовала себя увереннее.

– Любой отец гордился бы таким сыном, как Торкель.

Это была правда. За те два года, пока отсутствовала Гудрид, Стейн улучал любую свободную минуту, чтобы упражнять Торкеля в стрельбе из лука и умении держать меч. У самого Лейва не было ни времени, ни терпения обучать сына этим премудростям. Гудрид вспомнила, как все тот же Стейн учил ее попадать в мишень в Хеллисвеллире, и подумала, что лучшего воспитателя мальчику нельзя было и пожелать.

Однажды, Гудрид приехала на Бревенный Мыс, чтобы посоветоваться с Торкатлой о количестве сукна на продажу, и сказала:

– Странно, что Стейн не заведет себе семью; и это он, который так много учит чужих детей. Кто бы мог подумать… Ему больше нравится вскочить в седло и поскакать туда, где запахло сражением, как говаривал мой отец!

Торкатла заботливо разгладила стопку сукна, а потом ответила:

– Не все мужчины любят спать с женщинами, и кое-кто из них предпочитает не обременять себя семейной жизнью.

Гудрид никогда особенно не задумывалась над тем, как протекает супружеская жизнь у других. До того как она вышла замуж, эта тема представлялась ей таинственной, но потом все сделалось простым и понятным. Ей недоставало близости Торстейна, но не его желания. Временами она сама ощущала некоторое возбуждение, а потом все проходило бесследно. Но теперь это напоминало растущего в ней самой ребенка…

Торкатла остановилась, и Гудрид показалось, что она далеко, в своих неведомых мечтах. Тогда она решительно направилась к двери, сказав напоследок:

– Я попрошу Харальда Конскую гриву отнести сукно в лодку, пока мы с тобой утолим жажду. Я и забыла, какой сегодня жаркий день!

На берегу ее ждали Харальд Конская грива и Гилли.

– Ты уверена, что мне не надо перевезти тебя на другой берег, Гудрид?

– Спасибо тебе, Харальд, но мне доставит удовольствие грести самой в такой чудесный солнечный день. И потом, как бы ты вернулся обратно?

– Я просто выбрал бы окольный путь.

Гудрид взволнованно протянула ему руку.

– Ты славный человек, Харальд, Стейн говорил мне, как тяжело тебе приходилось.

Харальд опустил голову, а Гилли печально завыл. Гудрид пригляделась к ним.

– У тебя что-то случилось, Харальд?

– Нет… да… я сам не знаю. То, чего я хотел, пока еще не произошло…

– И что же это, Харальд?

Когда он поднял свое покрытое шрамами лицо, в глазах его блеснула надежда.

– Не можешь ли ты приворожить ко мне одну девушку, Гудрид? Ты ведь занималась колдовством в Западном Поселении.

– Что ты такое говоришь, Харальд? – Гудрил смешалась, поразившись повороту разговора.

– Я слышал, как Хавгрим рассказывал, будто ты заколдовала человека, который потом выздоровел, и вызвала у себя преждевременные роды… Будто ты умеешь так приворожить людей, что они исполняют твою волю…

В глазах у Гудрид потемнело, так что она успела расслышать только половину из того, что наговорил ей Харальд.

– Харальд, я никогда не занималась колдовством… Я не знаю и не умею этого. И знать не хочу. Можешь сказать это каждому, кто еще посмеет повторять подобные глупости. Но если я могу помочь тебе без колдовства, я охотно сделаю это.

Харальд потрепал Гилли за ухом и сказал:

– Все дело в Финне дочери Эрпа, Гудрид. Она такая красивая. Я хочу жениться на ней. Заставить полюбить себя.

– Харальд, никто не может заставить полюбить себя насильно. Я, во всяком случае, не умею этого. Но я уверена, что Финна и так любит тебя, как и мы все. Хотя я слышала, что она обручена с другим и осенью они сыграют свадьбу.

– Значит, она больше не будет жить на Бревенном Мысе?

– Нет.

– Тогда, может, я перестану тосковать по ней, – с неожиданной легкостью в голосе сказал Харальд.

Гудрид попрощалась с ним, погладила Гилли, который ответил ей протяжным воем, разнесшимся эхом по окрестностям. А Харальд помог ей оттолкнуть лодку от берега.

Гудрид гребла быстро, чтобы отвлечься от мыслей. Добравшись до Братталида, она почувствовала себя разгоряченной и голодной, и ей очень хотелось посоветоваться с кем-нибудь. Только теперь она поняла, как ей недостает Тьодхильд с ее проницательными, глубокими замечаниями. Ей было слишком тяжело после возвращения в Братталид, и она не успела осознать, как же пусто стало после смерти свекрови. Гудрид посетила церковь только раз, когда хоронили Торстейна и остальных, ибо сам Лейв не очень-то держался новой веры своей матери. Завтра же Гудрид обязательно отправится в церковь, чтобы помолиться о Тьодхильд, Торстейне и Торбьёрне!

Когда на следующий день Гудрид управилась с делами и пошла наконец в церковь, на дворе лил дождь и дул такой ветер, что, казалось, наступила зима. Гудрид поплотнее закуталась в плащ и двинулась прямо вперед, не оглядываясь по сторонам. Ветер дул с юга.

С крыши церкви стекали струи дождя, а внутри было тепло и уютно, несмотря на то, что холодное, сырое помещение было погружено в сумерки. Гудрид вытащила огниво и зажгла небольшую лампаду. Она опустилась на колени: шкура белого медведя уже вытерлась, истрепалась за все эти годы. Четыре раза она произнесла «Отче наш», в том числе и за Торвальда, а потом, поколебавшись, прочитала молитву еще и в пятый раз, за своего некрещенного младенца.

Затем она присела на скамью, пытаясь усмирить свои мысли, и на душе у нее стало тихо и спокойно; она так хотела почувствовать торжественность, которая всегда присутствовала в церкви, когда здесь бывала Тьодхильд. Но чего-то не хватало. Тьодхильд умерла, и вместе с ней ушел этот торжественный, величавый дух молитвы.

Посидев еще немного, Гудрид потушила огонек лампады и вышла из церкви наружу. Дико завывал ветер, и она даже растерялась, не зная, откуда слышатся людские голоса, доносящиеся до ее слуха. Она повернулась в сторону фьорда, и сердце забилось сильнее. К берегу Братталида, невзирая на сильный прибой направлялся большой торговый корабль с порванным парусом. Только отважный, уверенный в своих силах купец мог рискнуть на такое. Гудрид никак не могла вспомнить, видела ли она эту шхуну раньше.

По дороге к дому она встретила людей, торопящихся к берегу и ведущих под уздцы вьючных лошадей: все были рады суматохе, которая поднялась из-за новых гостей. А на кухне уже хлопотала Альдис, подвесив над очагом самый большой котел.

– Они там, наверное, замерзли и промокли до нитки! – сказала она хозяйке.

Альдис резко повернувшись, схватила за руку молоденькую рабыню Ауд и прикрикнула на нее:

– Беги скорее в кладовую и принеси три дюжины вареных яиц кайры. Да поторопись! Мне надо успеть приготовить их как следует.

Гудрид с улыбкой посмотрела вслед рабыне.

– Ауд не торопится… Но когда я уеду от вас, ей придется выказывать больше усердия!

– Как знать, – буркнула Альдис.

Гудрид поспешила в дом, чтобы повесить на стену ковер, а потом пошла переодеться. Внезапно ей захотелось одеться понаряднее, чтобы скрасить своим видом непогоду на дворе. В ее душе поднялись смутные, таинственные ожидания. Она приколола к платью красивые броши и уже примеривала на голову шелковый платок, доставшийся ей от матери, как вдруг дверь распахнулась и Лейв громко крикнул ей:

– Гудрид дочь Торбьёрна, ты здесь? К тебе пожаловал старый друг!

К ней навстречу шагнул высокий, пожилой человек, отдав свой промокший плащ Ауд. Он протянул руки к Гудрид. Это был Снорри сын Торбранда, старый друг ее отца.

Она засияла от радости, сжав его руки в своих. Дружеское объятие было таким крепким, что платок соскользнул с волос Гудрид и упал на пол. И когда она, вспыхнув, наклонилась за ним, она взглянула на двух других человек, стоящих позади Снорри. Один из них был его сын Торбранд, а второй – Торфинн сын Торда из Скага-фьорда, человек в зеленом плаще, который стоял рядом с ее Снефрид на лугу альтинга.