"Фабрика офицеров" - читать интересную книгу автора (Кирст Ганс Гельмут)

1. Похороны лейтенанта

Обер-лейтенант Крафт в шинели с разлетающимися полами бежал по кладбищу. Вид у него был перепуганный, что вызвало среди участников похорон оживленный интерес, так как появилась возможность внести некоторое разнообразие в такую довольно-таки скучную церемонию, как похороны.

— Позвольте пройти! — приглушенно восклицал обер-лейтенант Крафт, стараясь проскользнуть между отрытой могилой и группой офицеров. — Пропустите, пожалуйста!

На его просьбу отвечали согласными кивками, но никто не уступал Крафту места, очевидно надеясь, что он, в конце концов, съедет в яму. Это было бы дальнейшим шагом на пути к желанному разнообразию. Потому что затянувшиеся похороны действовали на бывалых вояк примерно так же, как и затянувшееся богослужение — последнее, впрочем, имело то преимущество, что во время него можно было хоть сидеть, и к тому же крыша над головой…

— Почему такая спешка? — поинтересовался капитан Федерс. — Может, за это время появился еще один труп?

— Насколько мне известно, еще нет, — ответил обер-лейтенант Крафт, протискиваясь вперед.

— Если и дальше так пойдет, — без тени смущения заявил своим соседям капитан Федерс, — мы можем прикрыть военную школу и открыть погребальную контору. С ответственной ограниченностью[1].

Но каким бы беспечным ни казался капитан Федерс, он, делая даже здесь подобные замечания, все же говорил вполголоса, ибо неподалеку стоял генерал.

Генерал-майор Модерзон стоял у изголовья отрытой могилы — большой, выпрямившийся во весь рост, четко выделяющийся на фоне неба. Стоял неподвижно, как изваяние.

Казалось, он никак не реагировал на происходящее. Он не бросил ни одного взгляда на рвавшегося вперед обер-лейтенанта Крафта, не вслушивался в замечания капитана Федерса. Он стоял так, словно позировал скульптору. И увидеть его однажды где-нибудь в виде статуи было тайным желанием всех, кто его знал.

Где бы ни появлялся генерал-майор Модерзон, он всегда становился центром всеобщего внимания. Все краски в его присутствии бледнели, слова утрачивали свой смысл. Небо и окружающий ландшафт становились только фоном. Гроб у его ног, державшийся на досках над отрытой могилой, выглядел не более чем реквизит. Группа стоявших справа от него офицеров, кучка фенрихов слева, адъютант и командир административно-хозяйственной роты, стоящие в двух шагах сзади, — все они свелись до положения более или менее декоративных второстепенных персонажей. Весь пестрый блеск окружающего великолепия служил только окаймлением, рамкой для портрета генерала, удачно выполненного в холодноватых, стальных тонах. Генерал был олицетворением истинного пруссака; во всяком случае, так считали многие.

Генерал владел искусством держаться высокомерно, вызывая к себе уважение и почтительность. Казалось, ничто человеческое ему не свойственно. Так, ему всегда было безразлично состояние погоды, но состояние военной формы — никогда! И, даже несмотря на то что на кладбище гулял ледяной ветер, он не поднимал воротника своей шинели. И никогда не совал руки в карманы.

Он всегда во всем был образцом, и офицерам не оставалось ничего другого, кроме как следовать его примеру. Они жестоко мерзли, потому что стоял лютый холод. А этому ненужному представлению конца не было видно.

Но чем беспокойнее становились окружающие, чем больше надежды и ожидания появлялось в их глазах при взгляде на генерала, тем жестче и недоступнее становился он сам.

— Если я не ошибаюсь, — зашептал своим соседям капитан Федерс, — старик затевает что-то в высшей степени необычное. В последнее время он держится замкнуто, как несгораемый шкаф. Вопрос теперь только в одном: кто же его вскроет?

Обер-лейтенант Крафт протискивался тем временем дальше — к головной группе. Офицеры насторожились и стали понемногу расступаться. Они надеялись, что обер-лейтенанту удастся пробиться прямо к генералу. Тогда уж не избежать какой-нибудь сцены.

Но у обер-лейтенанта Крафта хватило ума не беспокоить застывшего как монумент генерала. Напротив, он придерживался порядка действий по инстанции, что всегда было лучшим способом достижения цели. Он обратился к капитану Катеру, командиру административно-хозяйственной роты:

— Позвольте доложить, господин капитан, военный священник задерживается: он вывихнул ногу. Штабной врач уже у него.

Это сообщение не обрадовало Катера. Его совсем не устраивало то, что офицер его роты возложил на него дальнейшую передачу неприятного известия, да еще здесь, перед всем офицерским корпусом. Катер знал своего генерала. Скорее всего он только бросит на него холодный, пронизывающий взгляд, не проронив ни слова, что равносильно уничтожающему выговору. Ведь речь шла о церемонии, расписанной до мельчайших деталей, — здесь не должно быть никаких заминок. В чертовски затруднительную ситуацию поставили его обер-лейтенант Крафт и этот спотыкающийся военный священник. И чтобы оттянуть время, он раздраженно воскликнул:

— И как это люди умудряются вывихивать ноги!

— Он, видно, снова где-то набрался! — с деланным возмущением отозвался капитан Ратсхельм.

Адъютант предостерегающе закашлял. И хотя генерал-майор Модерзон оставался по-прежнему совершенно недвижим — он даже бровью не повел, — бравый капитан Ратсхельм почувствовал себя неловко, словно его выбранили. Его высказывание, в сущности, было правильным, он только выбрал неподходящую формулировку. Ведь он находился в военной школе. Он был признанным воспитателем и наставником будущих офицеров. И это было его долгом: выражать даже недвусмысленные истины в более отточенной формулировке.

— Прошу прощения, — сказал он храбро, в данном случае достаточно громко, — если я сказал «набрался», я, конечно, имел в виду «выпил».

— Дело не в том, был ли священник пьян, — заметил капитан Федерс, преподаватель тактики, обладавший отличной сообразительностью, что было не всегда кстати. — И чтобы убедиться в этом, достаточно немного логики. Собственно говоря, он почти всегда пьян, и до сих пор с ним в этом состоянии ничего неприятного не случалось. Он должен благодарить за это своего ангела-хранителя. И если он теперь повредил ногу, то следует предположить, что он был не «набравшимся», или не пьяным. Видимо, когда он трезв, ангел-хранитель покидает его. И он почувствовал это на своей собственной ноге.

Тут генерал-майор Модерзон повернул голову. Он поворачивал ее угрожающе медленно, словно пушечный ствол, направляемый на цель. Глаза его по-прежнему ничего не выражали. Стараясь уклониться от этого взгляда, офицеры с довольно скорбным видом уставились на могилу. Только Федерс поднял глаза на своего генерала — посмотрел вопрошающе и с чуть заметной улыбкой.

Адъютант сжал губы и прикрыл глаза. Он ожидал грозы. Скорее всего она будет заключаться только в одном слове генерала, но в нем достанет силы мигом освободить от посетителей все кладбище. Однако слово это не было произнесено — обстоятельство, заставившее адъютанта задуматься. В результате длительных размышлений он пришел к выводу, что определенную роль здесь, видимо, сыграла разница в религиозных взглядах, — генерал, наверное, пользовался другим сборником псалмов. Если таковой у него вообще был.

Медленным движением генерал поднял левую руку. Посмотрел на часы. Потом снова опустил руку.

И в этом скупом жесте таился вселяющий тревогу упрек.

Сопровождаемый взглядами всего корпуса офицеров и фенрихов, капитан Катер двинулся к генералу: у него не было другого выхода. «Нелегкое же тебе, парень, выпало дельце», — думали офицеры. Дело в том, что Катер отвечал за весь ход церемонии, а она застопорилась. В глазах генерала читался уничтожающий приговор.

Но Катер собрал все свое мужество. Он надеялся, что, пока он будет докладывать, его голос не будет дрожать, колебаться и прерываться. Ибо по опыту известно: главное — это ясный, четкий, без запинки доклад. Дальше все пойдет само собой.

Собственно, капитан Катер, командир административно-хозяйственной роты, доложил генералу о том, о чем тот уже знал, — ведь были же у него уши. Да еще к тому же уши, не уступавшие, как утверждалось, лучшей аппаратуре для подслушивания.

Генерал-майор Модерзон невозмутимо выслушал доклад, оставаясь неподвижным, как одинокая скала на дне долины. А потом случилось то, чего Катер боялся больше всего. Генерал возложил на него всю ответственность.

— Примите меры, — коротко бросил он.

Офицеры язвительно заулыбались. Фенрихи с мальчишеским любопытством вытягивали шеи. Капитана Катера пот прошиб. Он должен был немедленно принять меры, но какие? Он знал, что есть почти полдюжины возможностей, но по крайней мере пять из них будут непригодны в глазах генерала, а это было для него единственным мерилом.

Обер-лейтенанту Крафту показалось, что в глубине души он сочувствовал Катеру. Причина этому могла быть только одна: он слишком мало знал капитана, так как сам находился в военной школе всего около двух недель. Будучи человеком умным и ловким, он быстро постиг здешние правила игры. В первую очередь необходимо было отдавать распоряжения и выкрикивать приказы — только это считалось здесь признаком настоящей распорядительности и оперативности. И лишь во вторую очередь принималось во внимание, имели ли смысл эти распоряжения и так ли уж целесообразны были отданные приказы.

И капитан Катер, не раздумывая долго, отдал распоряжение.

— Перерыв десять минут! — крикнул он.

Конечно, это была невероятная бессмыслица, бредовая идея, которая могла прийти в голову только Катеру. Офицеры заметно оживились: всегда приятно посмотреть, как засыпается кто-то другой, это так укрепляет чувство собственного достоинства. Даже некоторые фенрихи покачали головой. А бравый капитан Ратсхельм невольно пробормотал: «Что за чепуха!»

Генерал, однако, отвернулся и, казалось, разглядывал небо. Он не произнес ни слова. И тем самым как бы одобрил распоряжение Катера. Почему он так поступил, осталось неясным. Но для этого имелось по крайней мере два объяснения. Первое: генерал не хотел отчитывать Катера в присутствии фенрихов, то есть перед подчиненными. Второе: генерал учитывал святость места, что настоятельно предписывалось соответствующей инструкцией.

Но главное — приказ есть приказ. А это, как считали многие, дело священное.

Во всяком случае, перерыв был объявлен. Десять минут!

Генерал Модерзон отвернулся от могилы и поднялся на несколько шагов на холм. Его адъютант и оба начальника курсов шли следом за ним. Строго по уставу, с дистанцией два шага. И поскольку генерал ничего не говорил, они тоже помалкивали.

Генерал оглядел горизонт так, будто собирался разрабатывать план боя, хотя досконально знал мельчайшие подробности местности: песчаные холмы с виноградниками, между ними — голубая лента Майна, за ним город Вильдлинген, словно собранный из кубиков, и над всем этим господствует высота 201, а на ней — 5-я военная школа.

Кладбище находилось немного в стороне, но добираться до него было просто: от казармы всего пятнадцать минут ходу. Это было удобно и для возвращения.

— Прекрасный участок земли, — заметил генерал.

— Действительно прекрасный, — поспешил откликнуться майор Фрей, начальник 2-го учебного курса. — И удивительно много места, господин генерал. В этом отношении у нас едва ли возникнут трудности, даже если мы подвергнемся бомбардировке. Но и тогда мы сможем что-нибудь предпринять.

Тут они оба замолчали, хотя генерал говорил о ландшафте, окружающем Майн, а майор же имел в виду кладбище. И это избавило их от дальнейших недоразумений.

Капитан Федерс подал знак, и строй офицеров рассыпался. Сам капитан отошел в сторонку, чтобы, как он выразился, размять ноги. Затем он исчез за живой изгородью из тиса.

Офицеры прогуливались небольшими группками. Без всякой цели — это они могли себе теперь позволить. Надо было только брать пример с генерала. Если он разрешил себе поразмяться, то им это тоже не возбранялось.

— Господин обер-лейтенант Крафт, — раздраженно сказал капитан Катер, — как это вам пришло в голову устроить мне такое?

— А что такое? — беззаботно спросил Крафт. — Разве это я вывихнул себе ногу? Или, может быть, это я — ответственный за церемонию?

— В известном смысле, — ответил разозлившийся Катер, — потому что, как офицер моей роты, вы находитесь в моем непосредственном подчинении. И если на мне лежит ответственность, то уж на вас и подавно.

— Конечно, — согласился Крафт. — Но здесь есть небольшой нюанс: я отчитываюсь перед вами, а вы — перед генералом. Это меня и спасло, разве не так?

— Непонятно, — пробормотал Катер, — просто непостижимо, как это человека, подобного вам, могли прислать в военную школу!

— Однако, я попрошу, — с горячностью сказал Крафт. — Вы ведь тоже находитесь здесь!

Капитан молча проглотил эту пилюлю. Стоит только раз промахнуться, и вот уже низшие по званию офицеры начинают позволять себе слишком много. Но он еще покажет этому наглецу. Он поискал глазами генерала и нырнул за тую. Здесь он вынул из кармана плоскую бутылку, отвернул крышку и сделал глоток. Крафту выпить он не предложил.

Однако, собираясь спрятать бутылку, он увидел вокруг себя несколько офицеров во главе с вездесущим капитаном Федерсом. Эти тоже не прочь были погреться.

— Проявите хоть раз чувство товарищества, Катер, — ухмыльнулся Федерс, — и давайте сюда вашу бутылку. Что вам стоит при ваших-то запасах!

— Но мы на кладбище, — заметил Катер.

— Ну что же поделаешь, — ответил Федерс, — если вдруг генералу пришло в голову устраивать такие пышные похороны, словно в мирное время. Ведь идет война. Мне уже, собственно, раз приходилось закусывать в обществе покойников. Так что давайте-ка сюда вашу бутылку, господин лицемер! Вы устроили нам этот перерыв, позаботьтесь же теперь, чтобы мы его приятно провели.

Сорок фенрихов учебного отделения «X» все еще стояли на своих местах. Преимущества офицеров на них пока еще не распространялись. Они не могли просто так разгуливать, хотя бы и следуя примеру генерала. Им для этого нужен был приказ — а он, конечно, не последовал.

И вот они стояли в три шеренги в положении «вольно», в тяжелых касках, держа винтовки у ноги. Сорок совсем юношеских лиц, но у некоторых из них были глаза пожилых умных людей. А едва ли кому-нибудь из них было больше двадцати.

В этом потоке они были самыми молодыми.

— Хотелось бы мне знать, — заметил фенрих Хохбауэр своему соседу, — откуда это господа офицеры взяли спиртное? Ведь уже неделя, как его не выдают.

— Может быть, они умеют экономить! — ухмыльнулся фенрих Меслер. — Могу вам сказать только одно: главный стимул, побуждающий меня стать офицером, — это бутылка, один из убедительнейших аргументов.

— Это просто разложение, — резко ответил фенрих Хохбауэр, — подобное следовало бы запретить. Против таких вещей следовало бы принять меры.

— А ты взорви всю эту контору, — посоветовал фенрих Редниц, — тогда состоятся массовые похороны и нам по крайней мере не придется непрерывно бегать на кладбище.

— Заткни свою нахальную глотку! — грубо ответил фенрих Хохбауэр. — И прекрати лучше эти грязные намеки, или ты меня еще узнаешь.

— Можешь не стараться, — ответил фенрих Редниц, — я тебя и так уже достаточно хорошо знаю.

— Да перестаньте вы! — воскликнул фенрих Вебер. — Я предаюсь печали и прошу проявлять к этому уважение!

Беспокойство среди фенрихов слегка улеглось. Они осторожно огляделись: генерал был далеко, а офицеры все еще пытались выгнать мороз из озябших ног. Бутылка капитана Катера между тем совершенно опустела, однако капитан Федерс все еще продолжал развлекать приятелей двусмысленными шутками. Все словно и думать забыли, что неподалеку от них стоял гроб.

Но там был еще капитан Ратсхельм, бравый, неутомимый опекун фенрихов — начальник потока, которому подчинялось учебное отделение «X». Стоя по ту сторону могилы, он все время поглядывал на них, и взгляды его были полны наивной доброжелательности.

Капитан Ратсхельм рассматривал своих фенрихов с отеческой симпатией. Они, пожалуй, слегка расшумелись, но он считал это признаком их возросших морально-боевых качеств. Они пришли проводить в последний путь своего наставника, лейтенанта Баркова. И, слава богу, вели себя при этом не как бабы, а почти как настоящие солдаты, для которых смерть — обычное явление в этом мире, их постоянный попутчик. Так сказать, самый верный друг. И если не слишком-то уместно бодро смотреть ей в глаза — известная невозмутимость в этом деле все же весьма похвальна. Таков был Ратсхельм.

— Там, на фронте, — говорил тем временем, почесываясь, фенрих Вебер, — у нас не уходило много времени на похороны, буквально пять минут — чтобы только вырыть могилу. А здесь закатывают такую церемонию! Я, собственно говоря, не имею ничего против, но если уж делать все, как полагается, то нам следовало бы предоставить свободный вечер, а я бы уж знал, как его провести! Внизу, в городке, я разыскал себе неплохое развлечение — малышку зовут Анна-Мария. Я сказал, что женюсь на ней, когда стану генералом.

Беспокойство среди фенрихов снова возросло. Большинство из них, однако, клевало носом или пыталось согреть озябшие ноги, изо всех сил шевеля пальцами. Топать всей ступней они не решались, но зато могли потирать руки, а один из третьей шеренги даже умудрился засунуть их глубоко в карманы шинели.

Только первая шеренга, бывшая у всех на виду, не могла не сохранять выдержку. Кое-кто из стоявших в ней делал вид, что с печалью смотрит на гроб. На самом деле их интересовала только его выделка — имитация под дуб, но, по всей видимости, сосна; канты из жести; матово отсвечивающая краска; неуклюжие ножки. И двадцатый раз читали они надписи в большинстве своем на красных, покрытых свастиками лентах венков, сделанные золотыми или же черными как смоль буквами:

«Нашему дорогому другу Баркову — спи спокойно — от офицеров 5-й военной школы», «Уважаемому незабвенному учителю — от благодарных учеников».

— Кто знает, кого нам теперь дадут в наставники, — задумчиво сказал кто-то из фенрихов и посмотрел вдаль, на скопление крестов, камней, кустов и холмов, составлявших кладбище.

— Какая разница, — грубовато отозвался другой, — мы все равно уже дошли с этим лейтенантом Барковом — так и с любым другим тоже дойдем. Главное, чтобы здесь никто не нарушал общего порядка — тогда мы всего сможем добиться!

— От этих ребят я могу ожидать всего, — объяснял своим соседям капитан Федерс, всезнающий и трезвомыслящий преподаватель тактики. — Я вполне допускаю, что они могли довести собственного офицера-инструктора. Потому что ведь лейтенант Барков не был ни идиотом, ни человеком, уставшим от жизни; к тому же он превосходно разбирался в саперном имуществе. Он, кажется, только не сумел раскусить свою ватагу — и это было его ошибкой. Я же его столько раз предупреждал! Но твердолобые идеалисты, не имеющие понятия о практической стороне своей деятельности, — люди безнадежные.

— Он был примерным офицером, — заверил подчеркнуто строго капитан Ратсхельм.

— Именно поэтому! — лаконично отозвался Федерс и поддал носком сапога камешек. Тот скатился в отрытую могилу.

— Вы не слишком-то благочестивы, — сказал Ратсхельм, который почувствовал себя задетым.

— Мне неприятны эти нарочито выспренние похороны, — ответил Федерс. — А умиротворяющая болтовня о покойном вызывает во мне отвращение. Но в то же время я спрашиваю себя: какую цель преследует всем этим генерал? Он наверняка имеет какое-то намерение, но какое?

— Я не генерал, — уклонился от ответа Ратсхельм.

— Ну, вам недолго до этого осталось, — воинственно начал Федерс. — Чем подлее времена, тем быстрее идет повышение по службе. Вы только взгляните на эту компанию офицеров — они сделают все, что ни прикажут. И все это с прекрасной размеренностью машин, где бы им ни пришлось действовать — в казино ли, в учебном классе или на кладбище. Главное — надежность. Но ведь и глупцы тоже надежны.

— Вы выпили, Федерс, — сказал капитан Ратсхельм.

— Да, поэтому-то я и настроен так миролюбиво. Даже вид капитана Катера вызывает во мне сегодня только дружеские-чувства.

Капитан Катер беспокойно прохаживался между двумя надгробными плитами. Он пытался придумать что-нибудь, чтобы исправить создавшееся положение. Он ощущал в себе желание обратиться за помощью к небесам — к той их части, которая ведает военными священниками. Но надежда на то, что господь бог своевременно выправит ногу своего служителя, быстро оставила его.

Снова и снова бросал он взгляд, исполненный ожидания, на кладбищенские ворота. Сам себе он казался похожим на кошку, которой к хвосту привязали надутый свиной пузырь. Наконец он обратился к обер-лейтенанту Крафту:

— Возможно ли выздоровление священника к нужному сроку?

— Едва ли, — дружески отозвался Крафт.

— Но что же нам делать?! — в отчаянии воскликнул Катер.

— Но, дорогой мой, — ответил капитан Федерс, — как всегда, имеется множество вариантов. Вам остается только выбирать! Так, например, вы можете продлить перерыв. Или перенести погребение. Или заменить священника. Или доложить генералу, что вам нечего ему доложить. В конце концов, вы можете просто умереть и избавиться таким образом от всех хлопот.

Катер огляделся затравленно, как кабан, попавший в загон охотников. Офицеры смотрели на него со сдержанным интересом; после того, что произошло на кладбище, он больше уже не был для них важной фигурой. Они считали, что обер-лейтенант Крафт поставил капитана в такую ситуацию, из которой ему не выбраться сухим. Может быть, Крафт метит на его место. В большинстве случаев так и было: ошибки одних давали шансы другим.

Все присутствующие меж тем замолкли в ожидании. Генерал-майор Модерзон вновь повернулся к участникам траурной церемонии. Он до тех пор не спускал с них своих акульих глаз, пока не воцарилась полная тишина. Затем он посмотрел на капитана Катера.

— Перерыв окончен! — тотчас же крикнул тот.

Генерал чуть заметно кивнул. Офицеры снова разобрались, курсанты замерли в строю. И больше пока ничего другого не произошло.

Торжественная тишина воцарилась над траурным сборищем. Слышалось только тяжелое дыхание капитана Катера, стоявшего рядом с Крафтом.

— Начнем, с богом! — сказал генерал.

Катер вздрогнул: он, хотя и был ответственным за церемонию, не имел понятия, что же делать дальше. Но так как он все еще намеревался переложить решение проблемы на Крафта, то бросил на него одновременно умоляющий и требовательный взгляд. «Ну же, Крафт, действуйте!» — прошептал он. И чтобы придать весомость своему приказу — так как это был все же приказ, — он подтолкнул Крафта вперед.

Крафт опять чуть было не съехал прямо в отрытую могилу. Но ему удалось удержаться, и он скомандовал фенрихам, стоявшим возле гроба:

— Опускайте!

Фенрихи немедленно подчинились приказу. Гроб с шумом опустился вниз. Застучали комья промерзшей земли. Присутствующие со смешанным чувством следили за этим, так внезапно затянувшимся представлением.

— Соединим души наши в безмолвной молитве, — предложил обер-лейтенант Крафт. К счастью, эта его довольно неясная формулировка имела тоже характер приказа. И все участники траурной церемонии, казалось, занялись тем, что им было предложено. Они опустили головы и задумались, причем пытались проделать это по возможности с более или менее серьезными лицами.

Вряд ли кто-нибудь из офицеров думал, однако, о лейтенанте Баркове, гроб которого был уже почти не виден. Большинство из них были даже малознакомы с покойным. Лейтенант Барков, как и многие другие офицеры-инструкторы, находился в военной школе всего лишь четырнадцать дней. Это был человек, державшийся всегда очень прямо, с соблюдением определенной дистанции, заботящийся о своем внешнем виде, с юношеским замкнутым лицом, рыбьими глазами и постоянно энергично сжатыми губами; офицер, как из детской книги с картинками, представитель молодежи, верящей в Германию и готовой на все.

Один из фенрихов прошептал: «Он и не хотел ничего другого». Это прозвучало почти как молитва, по крайней мере — на некотором удалении.

— Аминь, — провозгласил обер-лейтенант Крафт.

— На этом закончить! — сказал генерал-майор Модерзон.

Приказ, отданный генералом, застал присутствующих врасплох. Как пистолетный выстрел над ухом! Они посмотрели друг на друга — кто в легком замешательстве, кто озабоченно. Приказ, отданный подчиненным, делавшим вид, что они предаются молитве, имел определенное сходство с неожиданным ударом по мягкому месту.

Не сразу даже до искушенных участников траурной церемонии дошло, в чем же, собственно, состояла необычность приказа — это был приказ, шедший вразрез с предписанным церемониалом. Ибо могила еще не была засыпана землей, не были возложены венки, и не был дан салют. Тщательно спланированный, четырежды отрепетированный ход погребения был внезапно прерван одной-единственной фразой.

Но это было распоряжение человека, имевшего власть.

— Господа офицеры свободны, — распорядился капитан Ратсхельм как старший по должности. Ему представилась прекрасная возможность проявить инициативу. Генерал сумеет это оценить, потому что их инициативе придавалось особое значение. — Фенрихам возвратиться в казармы. Далее — по распорядку дня.

Почти без всякого переходного момента участники траурной церемонии стали расходиться. Офицеры группами поспешили к выходу с кладбища. Капитан Ратсхельм командовал своим потоком.

Капитан Катер несколько секунд стоял как вкопанный. Но потом и он удалился вслед за обер-лейтенантом Крафтом, которому собирался высказать по дороге массу упреков. Потому что как же он мог дальше оставаться в военной школе, если ему не удастся найти виновника происшествия? До сих пор это ему всегда удавалось.

Генерал-майор Модерзон остался один.

Он сделал несколько шагов вперед и заглянул в могилу. Он увидел черно-коричневые деревянные планки, на которые упала земля. Грязный, затоптанный снег, на нем — блестящая, красная, свернувшаяся от мороза лента венка со следами чьих-то сапог.

Жесткое, неподвижное лицо генерала не выражало никаких чувств. Губы были плотно сжаты. Глаза закрыты — по крайней мере, так казалось. Словно он не хотел, чтобы кто-нибудь сейчас заглянул ему в душу.

Офицеры и фенрихи, следовавшие к долине, по направлению к своим казармам, на повороте увидели, что их начальник все еще стоит на кладбище: четкий, узкий силуэт на фоне ледяного, снежно-голубого неба, словно застывший в угрожающей холодной неприступности.

— В следующие дни будет чертовски холодный ветер, — сказал капитан Федерс. — Что бы мне ни говорили — в этом деле что-то не так. Генерал не из тех людей, которые реагируют на всякую глупость, и если уж он не может сдержаться, значит, произошло действительно большое свинство. Но какое? Ну да это мы узнаем раньше, чем даже предполагаем.