"Страсть за кадром" - читать интересную книгу автора (Джойс Мэри)

Глава 14

— Ты не очень похожа на больную! — Бретт кричала, пытаясь переорать выступление Глена Миллера. Она поднялась по спиральной лестнице на балкон и была обрадована и удивлена, застав свою тетю, сидящую за мольбертом и олицетворяющую спокойную жизнь, которую она рисовала.

Лилиан тепло улыбнулась.

— Да, потому что я и не больная. Столько волнений и тревог вокруг несильной боли в груди! Я очень хорошо себя чувствую, хоть у меня и была небольшая температура, когда я приспосабливалась к жизни без сигарет.

Бретт прошла мимо холстов и рабочих столов, старого вельветового дивана, который из-за многолетнего капания и падения на него красок, выглядел экспрессивной абстракцией. — Ну что мне с тобой делать! — засмеялась Бретт, обнимая свою тетю.

— Делать со мной! Ничего. Как видишь, я здорова, как лошадь. Хильда должна была меня разбудить, когда ты звонила. Не было бы причины приезжать, но я очень рада тебя видеть. Прошло два года, с тех пор как ты уехала отсюда. На следующей неделе начну выполнять, как они называют, программу умеренных упражнений. Я называю это прогулкой. Обычно я всегда гуляла, но как-то что-то все стало не так, когда умер Раш, — с тоской сказала Лилиан.

«Она такая ранимая», — подумала Бретт. В ее глазах время остановилось, и взгляд Лилиан не изменился, но сама она вдруг показалась такой постаревшей. Ее волосы были больше седые, чем блондинистые, а руки, всегда такие сильные, теперь выглядели сморщенными и немного меньше.

— А теперь расскажи мне все о себе и своей новой мастерской.

Бретт с живостью в подробностях расписывала свое рабочее место и о проводимой реконструкции. Когда она закончила, Лилиан ушла вздремнуть перед обедом.

До этой паники Бретт никогда не задумывалась, что тети Лилиан когда-нибудь не станет. Когда убили Карсона, Бретт впервые была свидетельницей смерти и с годами страшный вид скалы Тартлбэк стерся из памяти. Пытаясь отвести от себя тот ужас, она выбросила из головы вообще возможность смерти, никогда не задумываясь, что она опять столкнется с этим. Но Джефри Андервуд напомнил ей о ее собственной смертности. Бретт лениво полистала альбом с эскизами и решила, что раз она в Нью-Йорке, то должна позвонить Джефри, чтобы подписать окончательный вариант своего завещания.

Несколько дней Бретт была поглощена восстановлением здоровья Лилиан, сопровождала ее в кардиокабинет больницы для тестирования, заставляла жевать сельдерейные палочки, когда ей хотелось курить. Это отвлекало Бретт от неприятных мыслей. Вскоре после приезда она позвонила Лизи, и они наметили встретиться в конце недели. Ей было необходимо понимающее ухо и освобождение от своего конвоя! Боль и обида, которые она ощутила от предательства Лоренса, все еще не отпускали, и она надеялась, разговор с Лизи расслабит ее.

В пятницу после полуночи зазвонил телефон, Бретт подняла трубку и услышала рыдания.

— Кто это? — спросила она, испуганная плачем.

— Ой, Бретт, это ужасно.

— Лизи, что случилось? Где ты? — Бретт никогда не слышала ее такой расстроенной.

— Она умерла! — С этими словами Лизи залилась слезами.

— Кто?

— Кэт и ее малыш. Только что позвонил Дэвид. Он сказал, что они утонули этим вечером. Бретт, не может быть!

— Лизи, ты где? Бретт срочно приехала к Лизи, чтобы быть с ней. Лизи рассказала, как это случилось. Переехав в Санта-Клару, Дэвид стал настоящим моряком; на своей яхте он и Кэт наслаждались миром и уединением в океане. В пятницу утром они вместе с друзьями отправились из Сан-Франциско на уик-энд в бухту Монтерей, решив, что это будет последнее плавание до рождения ребенка. Неожиданно начался такой шторм, что Кэт смыло за борт, и ее не смогли спасти.

Бретт осталась с Лизи, надеясь, что ее присутствие поможет ей и ее родителям. Она заказала им билеты в Калифорнию, распорядилась, чтобы Альберт доставил их в аэропорт.

«Последние несколько дней были сплошным кошмаром», — подумала Бретт, поеживаясь, когда такси медленно через пробки продвигалось по направлению к Сан-Ремо. Ей казалось все это страшным сном и, стоило только проснуться, снова все будет хорошо. Однако в «Тайме» она прочитала подтверждение этой трагедии, и сердце ее наполнилось глубоким состраданием к Дэвиду. Она не могла представить, как он справится с постигшим его горем.

Результаты тестов тети Лилиан показали, что она на пути к выздоровлению. Бретт поняла, что дальнейшее пребывание в Нью-Йорке просто искусственная оттяжка ее возвращения в Париж.

Так совпало, что Бретт улетала в день похорон Кэт. Дэвид отказался от того, чтобы она присылала цветы, и она внесла бессрочный взнос в фонд музыкальной школы, которую Дэвид основал в память о Кэт.

Во время полета Бретт безуспешно пыталась сохранить свою голову ясной. Ей казалось, что ядовитое облако повисло над ней и она задохнется, если не освободится от него.

Вернувшись в Париж, Бретт стала упорно искать возможные варианты для своей карьеры.

Лоренс Чапин нес ответственность за ее первый провал, но не за успех, пришедший только из-за ее таланта, и ей теперь всю жизнь придется доказывать это.

Во время ее отсутствия Лоренс часто звонил, пытаясь договориться с Бретт о дальнейшей работе, но Тереза, проинструктированная Бретт, отвергала его предложения. Бретт намеревалась разорвать и деловые отношения с Лоренсом, чтобы не иметь с ним никаких точек соприкосновения. Ей нужно было заглушить все сплетни вокруг них. Записка от Софи Лекмерс, редактора «Ля фам премьер», одного из сильнейших конкурентов «Вуаля!», подтвердила, что все уже известно. Софи давно пыталась переманить Бретт.

Никакой журнал не будет пользоваться услугами фотографа, работающего на конкурирующее издание, и их разрыв рассматривался как удачный ход.

Бретт назначила встречу Софи на завтра в полдень, а до этого решила съездить на съемку в Венис. Это было явным признаком того, что Бретт больше не нуждается в Лоренсе как работодателе.

Позже, в этот вечер, Бретт уединилась в своем кабинете, изучая карту Вениса, которую она купила по пути в студию. По интеркому Тереза сообщила, что на проводе Марсель Дуплиси.

«Что ему надо?» — забеспокоилась Бретт, снимая трубку. Она не вспоминала о нем с тех пор, как они виделись в Бачимонте.

После обмена приветствиями Марсель сразу приступил к делу. Он хотел, чтобы она сделала рекламу ювелирных изделий — светящуюся неоновую рекламу в праздничном бизнесе.

— Она мне нужна в конце недели. Ты сможешь сделать?

Бретт заверила его, затем задала ему несколько вопросов, на что он ответил:

— Я знаю бирюльки, ты знаешь фотографию, такой роман обычно окупается, верно? Твои снимки Рэндл неотразимые, поэтому как клиент я бы хотел привлечь тебя.

— Ты пригласишь ее для этого номера? — спросила Бретт, зная, что Рэндл фигурировала во многих рекламах Дуплиси.

— Нет, она на съемках в Австралии. Оставляю выбор модели за тобой, но кого бы ты ни выбрала, Рэндл все равно будет несравненной, или она сделает мою жизнь несчастной.

Она назначила встречу на завтра и попрощалась.

Бретт накручивала на указательный палец телефонный провод, обдумывая новый заказ. Ее взгляд упал на ярко-красный крест, поставленный ею на карту Вениса, помечающий мост Сайз — мост влюбленных.

«Это похоже на заговор», — подумала Бретт, она собралась много работать, чтобы убежать от депрессии, угрожавшей сломить ее, как только у нее возникали мысли о Лоренсе. И сейчас у нее был заказ, который вел ее к месту рождения Казановы.

Бретт осторожно сложила карту и отложила в сторону. Ей необходимо было до утра обдумать свою концепцию для Марселя, и в этот момент профессионализм взял верх над чувствами.

На следующее утро, около одиннадцати, Тереза проводила Марселя в кабинет Бретт.

Он отказался от предложенного кофе и чая и сел за стол совещаний. Когда Бретт стала раскрывать свои идеи съемки, он поднялся и начал расхаживать по кабинету. Все время, пока она говорила, он молчал, разглядывая свои ботинки и периодически потирая длинный нос.

Ее предложение использовать в рекламе мужчину, а не женщину, очень отличалось от стандартного представления, но в этом была своя логика. Она объяснила это с точки зрения рациональности: большую часть ювелирных украшений к Рождеству покупают мужчины, которые в своей массе — «горящие» покупатели; поэтому реклама, показывающая, как мужчина выбирает для любимой женщины подарок, будет более привлекающей. В качестве модели она рекомендовала Джо.

Она знала, что ее подход был неординарным, и достаточно неистовым, чтобы убедить Марселя.

Наконец он поднял голову, и луч света упал на его редкие волосы, освещая лысину. Посмотрев на нее еще несколько секунд, он спросил, когда она сможет приступить к съемке, — без вопросов, без замечаний, без предложений.

Она позвонила в агентство «Ля Этуаль» проверить в Париже ли Джо и ангажировала его на пятницу вечером, в то время, когда Дуплиси закроет магазин.

После ухода Марселя она позвала Терезу в кабинет и описала ей его забавную лысину. Они расхохотались, и Бретт вдруг осознала, что должны были пройти недели, чтобы у нее опять появился юмор и стало немного легче. «Может быть, немного погодя опять будет также нелегко, но я выкарабкаюсь», — подумала она.

— Очень красивые штучки, — прокомментировал Джо, рассматривая серьги с бриллиантами и изумрудами, лежащие на бархате цвета полуночной синевы, постеленном Марселем на позолоченном деревянном столе времен Людовика XIV. Джо собрался взять в руки одну из них, но уголком глаза заметил охранника, стоящего в дверях. Его коричневый в клетку пиджак оттопыривался от пистолета в кобуре. Джо тут же решил, что сможет их рассмотреть не касаясь.

Крохотный салон с его кремовыми с позолотой стенами и роскошным ковром — один из нескольких шоу-салонов, расположенных на верхнем этаже, — был слишком маленьким, чтобы вместить софиты и другое оборудование. Чтобы добраться до своей камеры на треножнике, не сдвигая отражателей, прикрепленных к металлическим стойкам с обеих сторон от Джо, Бретт должна была ползти под столом. Марсель, охранник, ассистент Бретт и гример Масон Пирси с кистью в руках теперь стояли вдоль стен, чтобы не попасть в кадр.

Она уже достала «Поляроид», посмотрела в объектив, и ей понравилось то, что она увидела.

— Ты здорово выглядишь, Джо. Можешь наклониться ниже к столу? — спросила она.

Джо резко потянулся к углу стола, покрытому нежно-желтым дамасским шелком.

— Это прекрасно.

Она оторвала голову от камеры и взглянула прямо в глаза Джо.

— Я хочу, чтобы ты выбрал сережки — те, что, ты думаешь, на самом деле будут украшать твою любимую женщину. Понравятся ли они ей так, как тебе?

Несмотря на стесненные условия, Бретт чувствовала себя как дома. Ее целый день раздражали мушки перед глазами, но, приехав сюда и начав изучать обстановку, они постепенно стали исчезать.

Бретт размышляла: неужели Лоренс рассматривал с такой же любовью серьги, которые он ей подарил.

Почти за полночь афиши с Джо появились на самых видных местах Парижа. На вопрос «Она будет такой же красивой?», который выражало лицо Джо, был ответ, написанный на свободно болтающемся ярлычке: «Несомненно, да, Дуплиси».

Бретт продолжала расходовать всю свою энергию на работу, не оставляя времени страдать от тупой боли в сердце. Она держалась так, чтобы быть всегда на плаву в кругах моды и отгонять все сплетни, связанные с их разрывом.

Утром, когда Бретт должна была лететь в Нью-Йорк, ей передали сигнальные копии январского выпуска «Вуаля!». Рэндл в черном берете, сдвинутом на бок, украшенном бриллиантами, выглядела совершенно неузнаваемо.

Лоренс выбрал пробу обложки, которую она предложила. Бретт была вне себя от радости; обложки всегда являются ярким признаком признания фотографа, а эта была ее первой, но, по-видимому, и последней в этой милой истории.

Манхэттен был весь в огнях, украшенный гирляндами и запорошенный снегом. Разгуливающие налегке и нагруженные покупками, поющие серенады под аккомпанемент тромбонов усердных солдат Армии Спасения; заразительный смех детей, ожидающих своей очереди покататься на льду под гигантской елкой в Рокфеллер-Центре, и всегда неожиданно появляющиеся роскошные кэбы, запряженные лошадьми, трусцой убегающими в страну чудес.

Но и эта величественная обстановка не смогла поднять настроения Бретт. Она чувствовала себя опустошенной и разбитой, прогуливаясь по магазинам, рассматривая прохожих и пытаясь заглушить свои чувства. Ее интересовали только пары не влюбленные, а семейные. Она увидела родителей со своими детьми, смеющихся над мультфильмами у «Лорд Тэйлор». Здесь были горделивые отцы со своими сыновьями и матери, державшие дочек за руку, разговаривающие как близкие друзья. Бретт позавидовала им. Ей сейчас так нужна была чья-то рука.

Для Бретт не составило труда убедить Лилиан пойти на Рождественское представление в «Радио Сити Мюзик Холл». Она ожидала, что пышное зрелище, чудо огромного органа на богато украшенной арене Арт Деко, наряженные в костюмы разные герои сказок, певцы и птицы, взмывающие вверх, помогут подхватить немного благоговейного страха и чуда, как это с ней бывало в детские годы. Но, возвращаясь домой по Пятьдесят второй улице после спектакля, Бретт поняла, что и это не изменило ее настроения.

— Не знаю, тетя Лилиан. Как-то я надеялась, что шоу возвратит меня в детство.

— Из твоих слов я понимаю, что тебе не нравится твое теперешнее настроение, — сказала Лилиан, когда они свернули за угол и пошли по Седьмой авеню.

— Иногда что-то так начинает давить. Может, это происходит из-за того, что становишься взрослой, но это пугает меня. Последние три года я жила самостоятельно, и никогда не задумывалась о себе как индивидууме. Была моя работа и мои друзья в Париже. Был даже мужчина, но с ним ничего не вышло, — сказала Бретт.

— Это часто случается, дитя мое, — сказала тихо Лилиан и решила не настаивать на подробностях.

Их прогулка была преграждена двумя виолончелистами, которые с инструментами в руках прошли им наперерез в «Карнеги Холл».

— Сначала было так хорошо. Мы жили душа в душу, а потом все распалось. Но это не все. Я никогда не думала, что что-то во мне сможет так быстро измениться. Я жила так беззаботно, и тут — бам! Я встречалась с адвокатом дедушки и он уговорил меня составить завещание! Я арендую студию — реконструкция требовала огромного труда. Мы с Лоренсом расстаемся, ты заболеваешь, а жена Дэвида погибает при несчастном случае. Это не то, что я ждала от жизни. Не знаю, может быть, я просто ничего не смыслю в ней?

— На тебя столько свалилось, когда ты была маленькой — и в этом вся сложность. Я всегда удивлялась, как ты все это вынесла. Иногда нам преподносится множество разных уроков в одно и то же время, и от этого становится очень трудно, — печально сказала Лилиан.

— Единственное, к кому и к чему я чувствую привязанность, — это ты и моя работа. Лизи как сестра мне, но сейчас она должна уделять много времени семье. Но невзирая ни на что они вместе. Я просто хотела сказать, что как было бы хорошо, если бы наша семья была похожа на них.

Остальную часть пути они прошли молча, но, подойдя к Сан-Ремо, Бретт поняла, что не готова идти домой.

— Пойду еще немного прогуляюсь, — сказала она.

— Будь осторожна, — крикнула Лилиан, помахав племяннице.

Бретт свернула налево к Сентрал-парк. Она брела по парку, успокаивая себя монотонным скрипом шагов по хрустящему снегу. Сумерки быстро переросли в темноту, зажглись уличные фонари, отбрасывая длинные тени от деревьев, окаймляющих парк. Сильная пурга превратила широкую улицу в ветряной туннель, но морозный воздух действовал оживляюще. Ее длинные волосы развевались за ней, как знамя на ветру, и она ощутила легкое покалывание крошечных кристалликов на лице перед тем, как им растаять.

Прошлым вечером Бретт позвонила деду. Обычно раз в три месяца она разговаривала с ним. Этот разговор был больше похож на официальный отчет о доходах по ее счету, но каждый раз она думала, что его бы огорчило, если бы она общалась с ним только через его сестру.

Как обычно, разговор был сверхофициальным. Поприветствовав друг друга, они замолчали, не зная, что сказать. Свен для нее был больше управляющим в ее делах, чем родственником, и каждый раз он убивал ее попытки сделать разговор более теплым. И она все больше удивлялась, как он был далек.

Следующей была ее мать. И хотя Бретт с годами совсем отдалилась от нее, но ей не хватало материнской любви. Для маленькой Бретт Барбара казалась очень красивой, предметом подражания для многих женщин.

Даже теперь, когда Бретт фотографировала людей, она ловила себя на том, что искала в них то очарование, которое осталось в памяти. Она старалась быть благодарной матери, без какой-либо выгоды, но когда Барбара так легко, без борьбы, отдала ее на попечение Лилиан, Бретт была опустошена. Это было решением матери, и она даже не думала бороться против него.

Позже Бретт поняла, что не заслуживала такого приговора, и в принципе у нее были причины ненавидеть свою мать, но даже и тогда она не отрицала того факта, что иногда ей очень хотелось почувствовать ее любовь и не могла найти себе места из-за ее отсутствия.

Она свернула еще раз налево на Пятую авеню и поймала себя на том, что оказалась стоящей рядом с улицей, где жила Барбара.

Неожиданно Бретт почувствовала, что замерзла и застегнула каракулевый жакет, который все время был нараспашку. За последние одиннадцать лет она постоянно избегала это здание из белого известняка, которое когда-то называла своим домом.

Окна квартиры на десятом этаже были освещены. «Наверно, Барбара в гостиной», — решила Бретт, подняв воротник, укрываясь от холода. Но что она докажет своим приходом? Их последняя встреча была мимолетной, и не было причин для того, чтобы эта будет более любезной. Она еще раз взглянула на окна матери, повернулась и пошла прочь.

— Бретт, это было самым тяжелым, чем я когда-либо занималась, — Лизи поправила вязаный берет и пробежалась пальцами по золотым волосам. По совету одного из своих преподавателей она носила волосы распущенными. Такой стиль прически был модным несколько лет назад.

Лизи и Бретт сели за маленький столик в «Серендипити», ресторане, заполненном разнообразной атрибутикой кухни. Некоторые предметы были предназначены для продажи, другие принадлежали постоянной коллекции. Оживленные посетители с большими коричневыми сумками из «Блюмингейла» сидели вокруг столов, а остальные ожидали своей очереди прямо на улице.

Лизи провела неделю в Калифорнии с родителями и Дэвидом, пытаясь помочь ему в такое тяжелое для него время.

— Детская была полностью приготовлена. Стены были белыми с бордюром из гусей наверху. Кэт заполнила ящики всевозможными детскими вещами — распашонки, ворсистые одеяльца для прогулок…

Голос Лизи срывался, когда она рассказывала. Она отпила воды и продолжала.

— Дэвид отдал свое большое старое опрокидывающееся Хичкоковское кресло-качалку, и она посадила в него своего любимого плюшевого медвежонка, который был у нее с детства, и другого, нового, для малыша. Все это было так грустно. Мы с мамой сложили все вещи и отдали их в детскую больницу вместе с мебелью. Мне надо было уехать. Я не могла больше видеть брата таким несчастным.

— Как Дэвид держится?

— Он ничем не занимается, живет в своем кабинете иногда с шести утра и до полуночи. Он сказал, что какой-то проект находится в критическом положении. Я пыталась поговорить с ним о том, что он собирается делать, но он опускает голову и молчит.

— Дай ему время, Лизи. Есть такие вещи, в которых ты не можешь признаться даже себе, а не то что кому-то.

Бретт понимала, отчего он молчит.

— Все, чем ты можешь быть ему полезной, — быть готовой в тот момент, когда ему будет необходимо высказаться.

— Вы уже поели?

Официант собрал тарелки с мраморного столика, принял заказ Лизи: замороженный горячий шоколад — фирменное блюдо «Серендипити» — и, пританцовывая, прошел между столиками на кухню, по пути слегка толкнув другого официанта.

В глазах Бретт промелькнул огонек.

— У меня идея. Ты ведь уже не ходишь в колледж? У тебя есть какие-нибудь серьезные планы?

— Я должна решить, где мне работать.

Предложение от «СТМ» все еще в силе, но я не уверена, что хочу исполнять кем-то задуманную роль или остаться в Сиракузе.

— Почему бы тебе не поехать со мной в Париж и пожить там немного — проветрить свои мозги. Считай, что это будет моим подарком тебе на окончание.

— Ты серьезно? Это будет вдвойне замечательно!

Она поблагодарила Бретт и стала перечислять, что она должна будет сделать, чтобы подготовиться к отъезду.

— Ой, это будет таким сюрпризом для Джо — провести с ним несколько дней. Недавно он мне очень помог. Мы много говорили с ним, по телефону, и он останавливался в Нью-Йорке по пути в Форт-Вейн за несколько дней до своего отъезда. Мы практически ничего не делали: посмотрели несколько фильмов в кинотеатре. Один или два раза он позволил мне поплакать на его плече. Я действительно стала к нему привыкать.

«Вот этого я вынести не смогу», — подумала Бретт.

Она была первой, кто пел дифирамбы Джо и хотела счастья Лизи, но сегодня ей не хотелось думать об этом. Это только усилит боль от того приговора Лоренсу, который она вынесла. Для поездки в Париж Лизи решила сделать несколько покупок по дороге домой.

— Может, я найду такое, что убьет Джо наповал на празднике Нового года, — сказала она.

Бретт отказалась, ссылаясь на утомительность посещения магазинов, и они расстались по пути к метро.

Бретт продолжила прогулку, чувствуя себя глубоко несчастной. За последние несколько дней она решила подойти к своей собственной жизни так, как она это сделала с работой. Нельзя откладывать то, что волнует, на потом, надо вникать и заниматься этим. Такой вариант деятельности выработался в связи с завещанием. Она подписала его два дня назад.

Бретт завернула за угол и остановилась у «Пьера Отель». Длинная вереница блестящих черных лимузинов начала выстраиваться, а водители в униформе помогали одетым в вечерние платья и смокинги гостям, направляющимся на бал. Она убедила себя в пользе действия и поняла, что должна увидеть Барбару, Сомнение и страх заставили бросить эту попытку в прошлый раз; те же чувства возникли у нее и сейчас, но ей необходимо было сдвинуться с мертвой точки и попытаться помириться с ней или, по крайней мере, получить ответы на свои вопросы. Она глубоко вздохнула и пошла к дому Барбары.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил консьерж в коричневом пальто.

— Я полагаю, вы меня забыли, Джордж. Прошло много времени. Я — Бретт Ларсен, дочь Барбары Норт.

— Боже мой, мисс Бретт! Вы заставляете меня вспомнить о своих годах, — сказал он.

— Да вы совсем не изменились, — ответила Бретт.

— Ваша мать так обрадуется, увидев вас.

Я сообщу ей.

— Я бы хотела сделать ей сюрприз, Джордж.

Во время пожара Бретт предпочитала бы видеть пожарников, чем общаться с ними по интеркому.

— Да, конечно, мисс. Пройдите направо.

Бретт нажала на кнопку вызова лифта и только потом заметила, что лифт стоит на первом этаже. Ее волнение все усиливалось.

«Зачем мне это надо?» — удивлялась она. Бретт понимала, что Барбара не могла измениться. Она была такой же эгоистичной и бесчувственной и не заслуживала еще одного шанса.

Потом она сообразила, что ей было безразлично, изменилась Барбара или нет. Ей только надо было, чтобы ее мать раз и навсегда прочувствовала, насколько жестокой она была и какой несчастной сделала свою дочь. А что если Барбара думала о своих поступках все эти последние три года? Может быть, она действительно обрадуется, узнав, что Бретт решила дать ей шанс как матери?

Бретт отогнала все наплывшие эмоции и поняла, что будет мучиться от неистраченных чувств к Барбаре, пока не прекратит бегать от нее и не повернется к ней лицом.

Она позвонила в дверь. Через несколько секунд она услышала голос Барбары:

— Мальчики, пользуйтесь служебным входом. А пока шампанское холодное, все, что происходит вокруг, — мне безразлично.

Барбара открыла дверь в красном сатиновом топе, обнажавшем большую часть ее теперь уже обвисшей груди, и брюках того же цвета, причем и то и другое было ей узко. Судя по макияжу, создавалось впечатление, что она не умывалась со вчерашнего дня, однако прическа была свежей, словно только что из салона.

— Ты не от Шерри Лехмана, — сказала Барбара, разочарованная, что это не был ее постоянный поставщик винного магазина.

Мгновение она смотрела на Бретт, будто пытаясь определиться во времени.

— Разве я тебя ждала?

— Нет, Барбара, я просто неожиданно свалилась.

Бретт была застигнута врасплох таким приветствием матери.

— Не бери в голову. Заходи, Бретт, — сказала Барбара и исчезла в гостиной.

Бретт закрыла за собой дверь. Все стояло на тех же местах, вот только стало немного поблекшим. Неаккуратный букет засохших роз стоял на потертом подлокотнике замшевой тахты.

— Итак, ты приехала из… Лондона? — спросила Барбара, присаживаясь.

— Я была в Париже и недавно вернулась домой на праздники, чтобы проведать тетю Лилиан. Она болеет.

«Что с ней случилось?» — недоумевала Бретт.

— Не знаю, что тебе надо, но сразу скажу, что денег тебе дать не могу, — сказала Барбара.

— Я пришла к тебе не для этого.

Барбара проигнорировала ответ Бретт и продолжила:

— Этот подонок Джереми стоил мне целого состояния! Ничтожная мелкая слякоть. Он пользовался мной!

Барбара разволновалась.

— Истратил триста тысяч долларов на реконструкцию этого чертового дряхлого магазина, не задумываясь о последствиях. Антиквариат, коллекционные вещи — ха! Как только у него появилось то, что ему хотелось, он бросил меня. Но я показала ему… Закрыла все его счета и развелась с ним. А магазин не продержится и двух месяцев — никто из моих друзей не придет туда. Он вынужден будет закрыть его, и тогда он вернется умолять, чтобы все было по-старому, но будет слишком поздно.

Барбара допила остатки виски.

— Очень сожалею, что твое замужество не состоялось, — тихо сказала Бретт.

Она не знала, что еще надо было говорить. Казалось, что Барбара витает в собственных мыльных пузырях, и Бретт не могла сообразить, как добраться до нее. Она удивилась тому чувству стеснения, которое почувствовала, когда выпивала ее мать.

Барбара потянулась к бару на колесиках и налила еще.

— Он был молод и красив, но всегда был таким холодным со мной. Казалось, что со мной ребенок, а не мужчина.

Бретт почувствовала отвращение от этих слов и отпрянула, словно ее хотели ударить.

— Неужели все было так ужасно!

— Господи! Я рада, что избавилась от него, — сказала Барбара, пропуская мимо ушей вопрос.

Она отпила из бокала, моментально ушла в свои мысли, затем сказала:

— Я не знаю, как у тебя это получается. Я никогда не могла жить в Европе. Каждый казался мне… иностранцем.

— И мне тоже, особенно в Париже. Бретт чувствовала потребность начать разговор:

— Барбара, я хотела поговорить с тобой о нас и о том, что происходило до моего отъезда в Париж. У меня накопилось много вопросов без ответов.

— Я говорила тебе, что не смогу дать тебе денег? — снова спросила Барбара.

— У меня достаточно денег. Это не причина по…

— Он снабжает тебя деньгами, так? Тебя прислал сюда мой отец? — завизжала Барбара. — Это он, да? Лучше держись подальше от него — он жестокий человек. Я знаю — поверь мне, я знаю.

Глаза Барбары стали остекленевшими и сосредоточенными, словно она рассматривала что-то, что могла видеть только она.

— Почему ты думаешь, что он жестокий, Барбара? — умоляла Бретт.

— Оставь меня одну! Уйди и оставь меня одну!

— Я пытаюсь понять тебя, Барбара, хочу найти смысл в твоих словах, а ты не можешь мне помочь.

Горло Бретт горело, когда она старалась сдержать гнев и боль. Она подошла к Барбаре и дотронулась до нее. Барбара вздрогнула и повернулась спиной, как ребенок, верящий в то, что, если он не видит тебя, значит, тебя нет.

Тотчас что-то закрылось внутри Бретт.

Она всегда так стремилась к ней, а Барбара всегда прогоняла ее от себя.

— Хорошо, Барбара, я уйду. Но знай, что я больше никогда не потревожу тебя.