Анатолий Федорович Кони К истории нашей борьбы с пьянством

Последняя краткая сессия Государственной думы открылась речами, в одной из которых очень удачно было указано, что к воспрещению казенной продажи водки и спирта, вызванному войной, могут быть применены слова Пушкина о «рабстве, павшем по манию Царя». Действительно, снятие ига этого второго рабства в течение полугода принесло уже яркие и осязательные плоды. Порядок и спокойствие в деревне, очевидное и быстрое уменьшение преступности во всей стране, ослабление хулиганства и поразительный по своим сравнительно с прошлыми годами размерам приток взносов в сберегательные кассы – служат блестящими доказательствами благодетельности этой меры. А между тем, сколько лет по отношению к вопросу о борьбе, с народным пьянством наше законодательство и, в значительной мере, общество и печать ходили «вокруг да около», намечая трудно осуществимые способы борьбы, в действительность которых они сами не верили, стыдливо и лицемерно умалчивая о главном источнике зла. Голоса немногих общественных учреждений и отдельных лиц, радевших о нравственном и физическом здоровье народа, терялись в согласном хоре официальных заявлений, из которых в одном, авторитетно сделанном в Государственной думе, даже говорилось, что водка составляет предмет первой необходимости для народа, в забвении того, что она грозит обратиться в предмет его конечной гибели. К этому хору присоединились голоса своекорыстных добровольцев из частных лиц, певших о том, что «все обстоит благополучно», и повторявших избитые ссылки на то, что «Руси» нет другого веселия, как «пити», и кощунственные указания на брак в Кане Галилейской и даже на Тайную Вечерю.

Надо заметить, что долгое время наше общество относилось к питейному вопросу весьма равнодушно. Оно оставалось, за малыми исключениями, посторонним зрителем смены картин и настроений в этом вопросе. Пред глазами прошел откупщик, провинциальный питейный меценат, финансовый друг отечества, безнаказанный фальсификатор народной отравы и легализированный насильник во имя своих прав на это, прошел корректный и безупречный чиновник акцизного ведомства. На его глазах «дешевка» заменила приправленную дурманом «сивуху», а затем, когда продавцом водки сделалась казна, открылись «винные лавки» с их атрибутами – чистотой, порядком и внутренним благочинием.

Пьянствующий русский человек, по большей части кажущийся безобидным и сознающий, в трезвом состоянии, что «ослабевать» грешно и стыдно, долгое время был созерцаем преимущественно со стороны анекдотической, без углубления в причины и последствия его печальной привычки.

Но в последние годы, когда пробудилось общественное сознание и стало с чувством тревожной критики относиться ко многим условиям и явлениям вседневной русской жизни, благодушный взгляд на пьяного сменился животрепещущим вопросом о пьянстве и о его победоносном, завоевательном шествии среди русской действительности.

Народное пьянство в России являлось истинным общественным бедствием, которое наравне с широко и глубоко внедряющимся сифилисом – par nobile fratrium[1] – составляло все более и более нарастающую опасность вырождения народа в духовном и физическом отношении, могущего оказать роковое, гибельное влияние на историю родины и на стойкость русского племени в охране своей самостоятельности при столкновении с другими племенами. Указание на сравнительно малое душевое потребление спирта в России не представляло ничего успокоительного, ибо важно не количество выпиваемого в год спирта, а способ его употребления, нравственно и физически разрушительный, легко и незаметно приводящий к пагубной привычке, для которой создавалась вполне благоприятная почва и против которой не принималось решительных мер борьбы.

Среднее душевое потребление водки в 40% в России составляло 0,61 ведра в год на человека, и в ряду четырнадцати государств, где наиболее распространено употребление водки, Россия стояла на девятом месте, причем на первом месте стоит Дания, где приходится 1,72 ведра на челопека. Но и Франция тоже стояла лишь на шестом месте (0,82 ведра на человека), а между тем, в ней развитие спиртного пьянства приводило к ужасающим выводам. Достаточно указать, что в ней расходовалось в 1873 году 7 тыс. гектолитров абсента, а в 1907 году уже 340 тыс. гектолитров и что в ее maisons de sante[2] в 1903 году на 10 тыс. сумасшедших приходилось 4 тыс. алкоголиков, причем с 1897 года число сумасшедших алкоголиков увеличилось на 57%. Эти цифры имеют грозное предостерегающее значение и для нас. Положение вещей, при котором с 1896 по 1906 год население Русской империи увеличилось на 20%, а питейный доход на 133%, причем в последнее время народ пропивал ежедневно почти 2 млн. руб., не могло быть признано нормальным. Необходимо принимать во внимание, что уже в девяностых годах прошлого столетия в Европейской России ежегодно – в среднем – сгорало и умирало от ожогов около 1000 человек, лишало себя жизни и отравлялось по неосторожности свыше 3200 человек, тонуло со смертельным исходом 7300 и опивалось смертельно свыше 5000 человек, причем, в числе погибших по первым трем категориям было, без сомнения, значительное число лиц, находившихся в состоянии опьянения пли доведенных до самоубийства злоупотреблением спиртными напитками. В это же десятилетие среднее число преступлений и проступков, совершенных в нетрезвом виде, составляло 42% общего числа, 93% воинских проступков было результатом чрезмерной «выпивки», и, наконец, вскрытие мертвых тел лиц, скоропостижно умерших, давало 57% умерших от пьянства и его последствий. В одном апреле месяце 1908 года в Петрограде 55 мужчин прибегло к самоубийству, и из них 18 – под влиянием пьянства. Нужно ли поэтому говорить о разрушительном влиянии пьянства на семью, на личную и общественную нравственность? Нужно ли указывать на постоянное возрастание числа погибающих людей и утрачиваемых ими трудовых дней и средств, необходимых для удовлетворения насущных потребностей человеческой жизни, а не животного прозябания?! С причиною всего этого следовало бороться и не оправдывать слов митрополита Филарета: «Глубоко несчастно то время, когда о злоупотреблениях говорят все, а победить их никто не хочет».

Средствами для этой победы в законе и отдельных проектах предлагались: попечительства о народной трезвости; уменьшение процентного содержания алкоголя и увеличение размеров посуды; учреждение опеки и ограничение правоспособности для привычных пьяниц и затем ряд «маниловских» пожеланий, осуществление которых едва виднеется в тумане отдаленного будущего, окрашенного розовым цветом мечтаний, беспощадно разрушаемых грубою прозою жизни. Все это было предложением паллиативов, заставлявшее лишь на время зажмуривать глаза на корень зла. «Зеленому змию» всемерно избегалось наносить удар в сердце или даже напугать его, а все стремление было обращено на то, чтобы создать ему на его победном шествии некоторые – весьма им легко обходимые – затруднения и призрачные препятствия. Правда, против этого способа борьбы раздались в Государственной думе по смелому и настойчивому призыву М. Д. Челышева и в Государственном совете по благородному почину усопшего В. П. Череванского решительные голоса. Первый из них в ряде сессий неумолчно и с страстной настойчивостью, заслуживающей величайшего уважения, вел борьбу против казенной продажи водки; второй и некоторые из его союзников доказывали несостоятельность и обманчивую практичность тех мер, которыми предполагалось ослабить народное пьянство.

Если осуществится полное и действительное отрезвление народа, имена этих двух людей не могут, не должны быть забыты. Попечительства о народной трезвости, несмотря на некоторые несомненные достоинства этих учреждений, независимо притом от главной их цели по отношению к народному пьянству, осуществляли собою народную поговорку: «Под рублевый грех грошовой свечой подкатываться». И действительно, какое значение могли иметь для борьбы с пьянством ассигнования 4 или даже 5 млн. при доходе от казенной продажи свыше 700 млн.?! Эта милостыня, притом постепенно сокращаемая в сознании ее бесплодности, получала притом назначение, обратно пропорциональное силе проявлений народного пьянства. Так, например, на лечебницы для больных алкоголиков отделялось в 1908 году 28 тыс. руб. в год на всю Россию, т. е. около 1/280 процента 700 млн. Когда была введена казенная продажа вина, предполагалось, что кабак – средоточие спаивания, заклада и ростовщичества – отжил свое время. Но это была иллюзия, и кабак не погиб, а лишь прополз в семью, внося в нее развращение и приучение жен и даже детей пить водку. Сойдя официально с лица земли, кабак ушел под землю, в подполье для тайной продажи водки, став от этого еще более опасным. Трудно сказать, какое впечатление было тяжелее: от старого кабака, давно осужденного нравственным сознанием народа и терпимого как зло, или от позднейшей благообразной казенной винной лавки, у дверей которой в начале рабочего дня нетерпеливо толпились люди с изможденными лицами поставщиков питейного дохода, распивавших «мерзавчики» тут же на месте, причем взрослые часто служили посредниками для малолетних, получая зато право «глотнуть». Об издании обязательных постановлений городских дум и земских собраний, запрещающих единоличное публичное распитие, что-то было не слышно…

Надзор членов попечительств за тайной продажей вина был поставлен в совершенно неисполнимые условия и заранее обречен на существование лишь на бумаге. Устройство чайных, полезное само по себе в смысле доставления дешевого напитка имело весьма отдаленное отношение к борьбе с пьянством, ибо движущие побуждения к чаю и к водке вытекают из совершенно независимых друг от друга источников. Притом эти чайные, а также столовые сдавались весьма часто в аренду, причем нередко буфетчиками или заведующими ими являлись местные домохозяева, которым очень выгодно не платить за торговые документы и которые, конечно, более заботились о выгодной продаже припасов, чем о состоящих при некоторых чайных читальнях. Устройство театральных представлений и разумных развлечений, если и служит на некоторое, очень короткое время отвлечением от трактира, то самостоятельное воздействие винной лавки на ее постоянных посетителей ими уже нисколько не парализовалось. Учреждение попечительств имело в виду пополнить досуг народа здоровым и трезвым содержанием, в котором, конечно, должны были найти себе место и безобидная веселость, и поучительные зрелища, и научение путем бесед, картин и рассказов. Но практика в значительной степени извратила эту цель, на место разумного времяпрепровождения поставив развлечения, среди которых есть забавы, заключающие в себе очень мало облагораживающего элемента. Трудно искать последнего в пошлых по содержанию куплетах, в выходках клоунов, построенных на унижающих человеческое достоинство плевках, пинках и пощечинах, и в кинематографах, где такое большое место отводится изображению борьбы с ловкими преступниками, кончающейся торжеством порядка, но попутно наглядно преподающей методологию и систематику грабежей и убийств. И в остальных отраслях деятельности попечительств плоды ее были спорны, сомнительны и по всяком случае очень невелики. Другого нельзя было и ожидать в деле борьбы с пьянством. Невозможно рассчиты вать на одну гигиену в борьбе с заразною болезнью, как нельзя думать, что угольный угар можно обезвредить кури тельными свечками. В деле народного отрезвления посред ством попечительств борющиеся стороны были далеко но равносильны. С одной стороны, здесь были порок, слабость воли, больные привычки и почти безграничный соблазн, всем доступный и легко осуществимый, а с другой – отда ленное нравственное влияние, далеко не равное по отношению к каждому и обреченное на бессильное столкновение с людским безразличием, закрепленным бюрократическими привычками и народными обычаями. В последнем отношении интересно отметить, что ходатайства попечительств об упразднении в некоторых местных казенных винных лавках были удовлетворяемы лишь в размере 30%. Вопрос об опеке над привычными пьяницами и принудительном их лечении был разработан в 1889 году особой комиссией общества охранения народного здравия под председательством доктора Нижегородцева. Ею признано, что лица, доведшие себя употреблением спиртными напитками или другими опьяняющими веществами до такого болезненного состояния, что поступки их оказываются вредными или опасными, могут подлежать принудительному помещению на срок от шести месяцев до двух лет в особые лечебницы, ограничению правоспособности с учреждением над ними опеки, причем принятие этих мер может состояться не иначе, как на основании постановления судебного присутствия, намеченного проектом Опекунского устава. Это постановление комиссии вызвало против себя ряд теоретических нареканий, направленных в защиту личной свободы привычного пьяницы. Горячие порицатели, закрывая глаза на действительность, забывали, что проект комиссии гораздо более, чем существующие законы, оберегал бы личность алкоголика от постоянного вмешательства в его жизнь и в имущественные дела. Арестовать его нельзя: ни жена, ни родные, ни ближайшее начальство взять пьяницу в «за крепкий караул», как еще недавно говорилось у нас в XIV томе закона, не могли бы при всем своем желании.

Для этого необходимо вмешательство окружного суда, в присутствии которого непременной и обязательной экспертизой врачей-специалистов было бы доказано, что дальнейшее до выздоровления пребывание привычного пьяницы в обществе невозможно. Порицатели в этом случае злоупотребляли словом «свобода», быть может, не зная, что человек-зверь Калибан в «Буре» Шекспира, напившись водки, радостно кричит: «Свобода! Свобода!»

В настоящей заметке не место излагать те «трудные роды», с которыми было связано прохождение через наши законодательные учреждения проектов о передаче попечительств о народной трезвости земствам и городам и о мерах борьбы с народным пьянством, прикрытых мало обещающим названием «изменений и дополнений некоторых относящихся к продаже крепких напитков постановлений». Значительная часть времени, отданная этим проектам, была после длительного и томительного обсуждения их в особых комиссиях посвящена турнирам двух бывших министров финансов, сводившимся, в сущности, к защите винной монополии и отвергнутой жизнью целесообразности организации попечительств о народной трезвости. Боязнь ораторов нашей Верхней палаты лишить, коснувшись корня зла, наш бюджет одной из самых существенных статей побуждала их наряду с оплакиванием результатов народного пьянства идти на различные уступки и компромиссы. Достаточно в этом отношении указать, что Россию предполагалось разделить на две большие области: на сельскую, где возможна и необходима борьба с пьянством посредством запретительных приговоров сельских обществ, и городскую, где это оружие борьбы у представителей населения отнималось. Между тем в городах пили в три раза больше, чем в сельских местностях, и процентное отношение спиртных напитков на горожанина значительно превосходило таковое же относительно сельчан. При этом забывалось, что город в последние полвека все больше и больше втягивает в себя сельское население своими отхожими ремеслами, фабриками и заводами и что именно это население подвергается особому соблазну пьянства в дни субботних расчетов, когда у ворот заводов и фабрик, тревожась за участь полуголодных и полуодетых детей, их матери ждут выхода мужей, чтобы спасти хоть часть выручки от пропивания ее целиком. Забывалось и существование целых своеобразных классов общества, известных у нас под названием «золоторотцев», «хитровцев», «босяков» и всякого рода хулиганов, грозящих общественному порядку и безопасности в своем непрерывном росте. Для этих Katilinarische Existenzen[3], как их назвал Бисмарк, венец заработка и цель дня состояли в выпивке, их невозможно было приучить к систематическому труду и оторвать от кабака, для которого добывались деньги милостыней, а иногда и насилием. И в то время, когда для борьбы с хулиганством в официальных совещаниях и даже в некоторых органах печати предлагалось ввести в употребление розги и когда одна из серьезных мер борьбы – работные дома с принудительным трудом мирно почивают в –виде проектов в канцеляриях и Государственной думе, в борьбе с другим и главным источником зла – с пьянством у города отнималось самое действительное средство – запрещение казенной продажи, как будто одним усилием наказания за появление в публичном месте в состоянии явного опьянения можно было достигнуть чего-либо серьезного. Хотя в конце концов Верхняя палата после долгих прений и распространила право запрещения винной торговли на города, но, в общем, можно сказать, что гора пожеланий родила мышь практического осуществления.

В таком виде застала вопрос о народном пьянстве война.

Раздалось властное и благотворное слово, сразу положившее предел законодательным колебаниям, финансовым сомнениям и рутинной привычке на место живых и решительных мер ставить гамлетовские «слова, слова, слова»… Последствия этого сделались так осязательны для всех и так радостны для тех, кто сознавал пучину гибели, в которую несли русский народ потоки выпиваемого им зелья, что многим общественным организациям не верилось в устойчивость и продолжительность нового порядка вещей… Надо надеяться, что на помощь благодетельному и действительному почину в борьбе с пьянством придет исключительная власть, настойчиво и неуклонно преследуя тайную торговлю, фальсификацию и суррогаты оплакиваемых некоторыми водки и пива, и что нестесняемая напрасными путями общественная самодеятельность широко разовьет духовное научение и научное практическое обучение народа в ряде крупных и мелких учреждений, заполнив его досуг и оградив его тем от развлечений азартом и нездоровыми зрелищами.