"Пожиратель мух" - читать интересную книгу автора (Алексеев Кирилл)Глава 9Когда Сергей зашел в дом, увидел разгромленную комнату и почувствовал резкий запах спиртного, в голове у него на секунду прояснилось. Он с изумлением посмотрел на тяжелые канистры, не понимая, каким образом они оказались в руках. И главное – зачем? В голове все перемешалось. Какая-то шутка, которую он должен был сыграть с Виктором, смутный образ деда, внушающего ему что-то очень важное, пробитое колесо, день рождения, ссора с Викой… Последняя мысль вспыхнула ярко, как мощный прожектор, разгоняя сумерки, окутавшие сознание. Вика! Где же она? Он оставил ее одну. Здесь. Николай Чудотворец, она ведь полночи просидела одна в пустом доме! Но… Сергей растерянно огляделся. Света луны, проникавшего в комнату, хватило с избытком, чтобы понять – жены здесь нет. Куда же она могла деться? И что, скажите на милость, произошло в этой комнате, почему она напоминает посудную лавку, в которой порезвился слон? Неужели это Вика перебила все бутылки? А что потом? Ушла? Куда, в лес? Или уехала с ребятами? Но ведь он не видел, как они проезжали… Почему же тогда он так уверен, что Виктор здесь, в деревне? Откуда он это знает? Ну, конечно, машина! Витькина «девятка» стоит на дороге. Господи, он же пять минут назад видел ее, как он мог забыть! Что же, к чертям свинячьим, творится у него с головой? Он поставил канистры на пол и потер лоб. От руки резко пахло бензином и еще чем-то. Знакомый запах. Тревожный, но в то же время ассоциирующийся с чем-то очень хорошим, с ощущением счастья, что ли… Так пахло… Сергей напряг память. От деда! Ну конечно же, так пахло от деда, когда он видел его последний раз. Только вот когда это было? Казалось, что совсем недавно. Вроде бы этой ночью. – Но этого не может быть, – пробормотал Сергей. – Дед умер три года назад. Разве нет? Он поймал себя на мысли, что не совсем уверен в этом. Глупо, очень глупо. Но сомнение было, и избавиться от него оказалось непросто. «Постой, – подумал он, – при чем здесь дед? Почему тебя это так занимает? Вика куда-то пропала, об этом нужно беспокоиться»… Стоп! Сергей замер, ловя за хвостик ускользающую мысль. А ведь дед и Вика как-то связаны. Он ведь что-то говорил про нее. Говорил когда? Час назад, когда они повстречались на дороге, неподалеку от базы. «Ну вот, опять двадцать пять… Он не мог ничего мне говорить час назад, потому что три года назад умер!» «А кто тогда велел мне принести в деревню бензин?» Хороший вопрос. – Да что же это со мной творится?! – Сергей потер виски. Он упал на стул, вытащил из кармана пачку сигарет. Нужно припомнить все по порядку. Он приехал сюда с женой, чтобы отметить свой день рождения. Потом они поссорились из-за того, что Вике надоело ждать гостей. Да, они разругались, и он уехал встречать ребят, которые здорово опаздывали. Так? Безусловно. Довольный тем, как продвигается дело, Сергей выпустил облачко дыма в потолок. А когда опустил голову, взгляд упал на бутылку коньяка. Она лежала на столе, этикеткой вверх, и, слава развеселому Бахусу, была закупорена. Поколебавшись для приличия несколько секунд, Сергей взял бутылку и подкинул ее на ладони. Коньяк призывно булькнул. – Ай, семь бед – один ответ, – сказал он, срывая обертку с горлышка. «К тому же, – мысленно продолжил он оправдательный приговор, – мне просто необходимо прочистить мозги. А для этого лучшего средства, чем коньяк, человек еще не придумал». Словно подтверждая это, после первого же глотка в мозаику воспоминаний добавился еще один кусочек. Да, он выпил немножко коньяка, когда ехал встречать ребят. Остановился рядом с шоссе и сделал несколько глотков из фляжки. Отлично, кое-что проясняется. Осталось совсем чуть-чуть. Восстановить этот досадный пробел, в который превратилась его жизнь в промежутке между первым глотком коньяка и… Провал в памяти никак не желал исчезать. Строго говоря, о настоящем провале речи не шло. Это была тьма, заполненная смутными образами, которые в беспорядке громоздились, наползали друг на друга, плавно перетекали один в другой, совершенно сбивая с толку. Пробитое колесо, глаза деда, окруженные сетью морщинок, лицо Вики, почему-то измазанное грязью и обрамленное белыми, а не рыжими волосами, извивающаяся тропинка в летнем лесу… Полнейшая нелепица. Нечто похожее мелькает перед внутренним взором, когда утром пытаешься припомнить особенно запутанный сон. И рефреном ко всей этой какофонии образов был острый запах сырой земли. Время шло, бутылка пустела, а Сергей ни на шаг не приблизился к цели. Он тасовал всплывавшие в памяти картинки, менял их местами, пытаясь найти логические связки. Но всякий раз, когда ему казалось, что это почти удалось, какая-нибудь крошечная деталь никак не втискивалась в общую картину, или, наоборот, самый важный фрагмент паззла оказывался в мертвой зоне памяти, и все строение рассыпалось, как карточный домик. Приходилось начинать сначала, подбадривая себя очередным глотком. Головоломка постепенно захватила его. Он даже забыл, для чего ему так нужно восстановить в памяти эти часы. Желаемый результат как-то сам собой отошел на второй план, уступив первенство самому процессу. Было хорошо сидеть в уютной темноте, вертя так и сяк в голове некое подобие кубика Рубика, на каждой клеточке которого изображена сценка из недавнего прошлого; сидеть, попивая коньячок и чувствуя, как по телу разливается тепло, как приятно гудят натруженные руки и тревога, такая лишняя, такая ненужная, постепенно тает, как туман под лучами утреннего солнца. И когда это состояние блаженного покоя достигло своего апогея, в его сознание осторожно постучала чья-то рука, и он, не думая ни о чем, открыл нараспашку все двери, впуская непрошенного, но желанного гостя. Гостя, который сейчас все объяснит ему, даст ответы на все вопросы и скажет, что делать дальше. Это было великолепно – слушать мелодичный ласковый голос, звучащий в голове, голос, который не упрекал, не наставлял, не требовал, а всего лишь хотел помочь. Сергей слушал голос, чуть склонив голову на бок, боясь пропустить хотя бы слово. Иногда он кивал, время от времени прикладывался к бутылке. На лице его блуждала счастливая улыбка, которая никак не вязалась с абсолютно бессмысленным взглядом, устремленным в заоконную тьму. Наконец, он встал, засунул недопитую бутылку в широкий карман куртки и подошел к канистрам. Глаза по-прежнему были пустыми, с подбородка свисала ниточка слюны, но он этого не замечал. Теперь все встало на свои места. Он знал, что делать, и был по-настоящему счастлив. О, это будет просто замечательная шутка. Шутка, которая откроет глаза его друзьям. Огненное очищение. Если бы он писал книгу, то выбрал бы именно эти слова, чтобы обозначить то, что ожидает эту деревеньку. Огненное очищение – разве это не потрясающе? Сергей открыл канистру и обошел комнату, расплескивая повсюду бензин. Запах горючего, пронзительный, заставляющий кружиться голову запах, словно прибавил ему уверенности в том, что решение правильно. Да, это будет весело, красиво и очень, очень величественно. Он выволок канистры на улицу, потом вернулся в комнату и, встав на пороге, обвел ее прощальным взглядом. Он с удовольствием отметил про себя, что не чувствует ни сожаления, ни сомнений, ни раскаяния. Ничего, кроме безбрежного покоя. Он мог бы стоять так вечно, ощущая волны мягкого жара, поднимающиеся в груди, ласковые, нежные волны, которые вот-вот подхватят и унесут его в саму Безмятежность. Но это потом, чуть позже. Сначала необходимо закончить все дела здесь, на грешной суетливой земле. А дел еще много. Он достал сигарету, прикурил, сделал несколько затяжек, а потом бросил горящий окурок на пол. Пламя взметнулось до потолка, вызвав у Сергея приступ какого-то ребяческого восторга. Действительно, весело и красиво! Потрясающе красиво. Он выбежал на улицу, подхватил канистры и направился к следующему дому. Все внутри дрожало от радостного возбуждения. – Что он задумал, что же он задумал? – бормотал старик, перебегая от окна к окну. Он нагибался к амбразуре, отклячив тощий зад, секунду-другую таращился на объятые огнем дома, затем выпрямлялся, быстро и неловко крестился рукой с зажатым в ней ружьем, и спешил к другому окну, где действия воспроизводились с маниакальной точностью. В другой ситуации Виктор от души повеселился бы, наблюдая за этой суетливой беготней. Но сейчас его не меньше чем хозяина занимал вопрос – что задумал псих в плаще? И ответ, который напрашивался сам собой, оптимизма не внушал. Железная логика, вполне в духе больного ублюдка – сжечь все дома, выгнав таким образом на свежий воздух сытный мясной обед. Лишить жертв всякого убежища, чтобы разделаться с ними на улице, где, учитывая его физическую силу, это будет легче легкого. Отличный план. А старый пердун только облегчил психу задачу. Из трех человек двое будут плотненько завернуты в подарочные ленточки – бери и кушай на здоровье. – Витя, что это? – прошептала Катя. – Почему горят дома? – Не волнуйся, ничего страшного. Может, короткое замыкание где-нибудь… – Зачем ты врешь? Какое замыкание, если здесь электричества нету? Я ведь слышала, что там кто-то ходил… Ты так говоришь, чтобы я не запсиховала? – Честно говоря, да. – Я не буду психовать, обещаю. Только скажи – это то, что я думаю? – А что ты думаешь? – Он хочет нас выкурить? – Кто «он»? – сделал последнюю попытку спустить все на тормозах Виктор. – Не прикидывайся идиотом! Прохор, или кто он там на самом деле… Это он, да? Поджигает дома, чтобы мы вышли. Так? – Так, – неохотно ответил Виктор. – Но ты не бойся. Этот дом еще не горит. Он почему-то начал с другого конца деревни. До нас очередь дойдет не скоро. Что-нибудь придумаем… – О чем вы там шепчетесь? – хозяин отвернулся от бойницы, и подозрительно посмотрел на пленников. – О том, что ты старый козел, – без запинки выдала Катя. Старик обиженно моргнул, но решил, что есть дела поважнее, чем пререкаться со вздорной девицей, и снова прильнул к окну. – Быстро, пока он не смотрит, поворачивайся ко мне спиной, я попробую развязать тебе руки, – шепнул Виктор. Катя непонимающе посмотрела на него, потом, сообразив, одним движением перекатилась на другой бок. Виктор сделал то же самое. Теперь они лежали спина к спине. Виктор как мог отвел руки назад, пытаясь нащупать Катины кисти, но та была слишком далеко. Он начал потихоньку, стараясь не шуметь, подвигаться к ней. Со связанными руками и ногами это оказалось непросто. – Ну? – нетерпеливо прошептала Катя. – Молчи. Сейчас. Наконец, он коснулся кончиками пальцев ее спины. Слишком высоко. Он сдвинулся ниже, стараясь не выпускать из поля зрения старика. «Только не оборачивайся, – как заклинание, повторял он про себя. – Пожалуйста, не оборачивайся. Смотри в окно, просто смотри в окно». После нескольких секунд елозанья по грязному полу, он почувствовал под почти онемевшими пальцами толстую веревку и нащупал тугой узел. Часть дела была сделана. Самая простая часть. На этом везение, если такой пустяк можно было вообще назвать везением, закончилось. Узел был, как каменный. Чтобы развязать такой, нужна свайка, а не обожженные пальцы с нарушенным кровообращением. Но Виктор не сдавался, он теребил, мял, дергал этот проклятый узел, стараясь не думать о том, что каждое движение сдирает с рук кусочек обожженной кожи. Будь у него в запасе вечность, он, возможно, смог бы справиться с веревкой. Но те жалкие минуты, которые дала ему удача, истекли слишком быстро. Хозяин снова обернулся. Зачем-то понизив голос почти до шепота, он спросил: – Как вы думаете, он подожжет и мой дом? – Обязательно, – ответила мстительная Катя. – И вас вместе с ним. – Эй, что это вы там делаете? – старик, наконец, заметил, что пленники что-то задумали. Мгновенно забыв о Прохоре и о пожаре, он зажег керосиновую лампу и подошел к связанным молодым людям. – Так-так-так… Не хотите угомониться, значит… Хорошо. Он резко и сильно ударил прикладом Виктора в плечо, чуть повыше локтя. Потом еще раз, по спине. Виктор задохнулся от боли. – Я же вас предупреждал, – сказал старик. – Сейчас не время шутки шутить. Он хотел оттащить Катю подальше от Виктора, но та, извернувшись, укусила его за руку. Вопль укушенного хозяина показался Виктору сладкой музыкой. – Витя, я его укусила! – торжествующе крикнула Катя. – Я догадался. Так ему и надо, – Виктор перевернулся на другой бок, чтобы видеть девушку и старика. Ушибленное плечо запротестовало, когда на него навалилась тяжесть тела. – Что вы все вертитесь, как уж на сковородке? – злобно спросил учитель, дуя на руку. – Лучше скажите, что нам делать, если он дом подпалит? В подвале мы долго не просидим, задохнемся от дыма. Виктор вспомнил подвал в доме Коли и содрогнулся. Второй раз переживать подобное не хотелось. – В подвале? Мы? – переспросил он. – Значит, вы все-таки не собираетесь бросать нас здесь? Что ж, это хорошо. – Нет, не собираюсь. Насколько я знаю, жареное мясо Прохор не любит, так что вы мне нужны живыми. Пока. И в ваших же интересах придумать, как нам отсюда выбраться. – И какой же наш интерес? – Протянете подольше, – с подкупающей откровенностью ответил хозяин. Виктор посмотрел на старика, думая о том, с каким удовольствием он размазал бы этого сморчка по стенке. – Если бы не Катя, – медленно проговорил он, – послал бы я вас с вашей прямотой. И выкручивались бы сами. Много я негодяев видел, но такого – первый раз. Ладно, потом поговорим… У меня есть предложение. Если повезет, сможем выбраться все вместе. – Что за предложение? Разговор внезапно прервал уже знакомый Виктору звук – громыхание консервных банок на веревках. Кто-то задел сигнальную систему. Кто-то подобрался совсем близко к дому, вошел в штрафную зону. Хозяин метнулся к окну, на ходу вскидывая ружье. На секунду он прильнул к бойнице, потом просунул в нее стволы и нажал оба курка. От звонкого «банг-банг!» у Виктора заложило уши. Комната наполнилась запахом пороха. Старик молниеносно перезарядил ружье и снова выстрелил. – Это он, да? – истерически прокричала Катя. – Он? – Не знаю! – хозяин тоже орал, то ли от страха, то ли оглох от грохота. – Не видно ни черта! Тем не менее, он сделал еще два выстрела из другой бойницы и только потом замер, прислушиваясь к шуму с улицы. – Он сможет пробраться в дом? – Виктор изо всех сил пытался сохранить самообладание и мыслить рационально. – Один раз пролез, – хозяин снова переломил двустволку. – Но я укрылся в подполе. Там крышка крепкая, только если гранатой ее… – Черт! – Виктор прекрасно понимал, что если маньяк (он упорно не хотел называть его Прохором, и уж тем более верить, что покойники могут ожить) заберется в дом, старик полезет в подвал один. Приглашать туда гостей в его планы явно не входит. И вот тогда начнется самое интересное. Смертельный номер: связанный психолог одолевает разбушевавшегося психопата одним усилием воли… – Н-на! Получи, выблядок! Банг-банг! Шаги вокруг дома не стихали. Кто-то обходил его по кругу, погромыхивая чем-то металлическим. Снова Виктор услышал тихие всплески, но только теперь, когда к густому запаху пороха добавился еще один, послабее, понял, что они означают. Кожа моментально покрылась мурашками, внизу живота противно заныло. Запах, который проникал сквозь щели в дом, нельзя было спутать ни с чем. Бензин. Кто-то щедро поливал стены бензином. Очень предусмотрительно, учитывая, что прошедшая неделя была дождливой. Катя тоже почувствовала бензиновую вонь и посмотрела на Виктора округлившимися глазами: – Он ведь сейчас подожжет нас! Витя, мы же сгорим тут! Губы ее задрожали, кровь отхлынула от лица. Теперь синяк под глазом казался почти черным. – Эй, хватит стрелять! Тут сейчас ад кромешный будет, придурок ты старый! Убери ружье и слушай меня. Старик повернул к Виктору раскрасневшееся лицо с косо сидящими очками. Глаза за ними полыхали боевым огнем. – Моя машина стоит рядом с домом Лосевых. Если ты нас развяжешь, мы можем добежать до нее. Тут всего ничего… К тому же у тебя есть оружие. В случае чего – просто пристрелим маньяка. – Дурак ты, просто дурак! – взвизгнул хозяин. – Нельзя его убить, можешь ты это понять? Нельзя убить того, кто и так сдох давным-давно! – Так какого черта ты палишь, как сумасшедший? – Может, это его отпугнет. Я не знаю… А что еще делать? Просто сидеть и слушать, как он ходит вокруг? Хозяин зарядил ружье и выстрелил в темноту, что-то прокричав. За бабаханием двустволки слов было не разобрать. – Да перестань ты грохотать, мудак! – заорал Виктор, уже не в силах сдерживаться. Ненависть к полоумному старику, который вот-вот угробит их всех, лишила его остатков самообладания. – Развяжи нас! Снаружи послышался новый звук. Негромкое вкрадчивое потрескивание. Щели в стене, смотревшей на лес, окрасились ярко-оранжевым цветом. – Витя, он поджег дом. Мы уже горим, Витя, – будничным тоном сообщила Катя. А потом с глухим стуком уронила голову на пол и потеряла сознание. – Ты слышишь? Дом уже горит, нужно что-то делать! – Да что делать?! – хозяин швырнул ружье на пол, рухнул на стул и закрыл лицо руками. – Бежать к машине, кретин! Это единственный шанс! – Как вы не понимаете, – глухо, не отнимая ладоней от лица, проговорил старик. – Он только этого и ждет. Ему нужно, чтобы мы вышли из дома. – И что? Лучше сгореть заживо? – А вы предпочитаете быть заживо съеденным? – Господи, вы же специально взяли нас в заложники! Черт с ним, прикроетесь мной, как щитом… Только спасите девушку. Мы выйдем, я постараюсь его задержать, а вы бегите к машине и уезжайте отсюда. Водить умеете? Старик кивнул. – Вот и хорошо. Это отличный шанс. Он ведь не сможет одновременно жрать троих… Вы с Катей бегите, а я останусь. Только думайте быстрее. Через пять минут мы начнем поджариваться. – А вы не обманываете? Где гарантия, что если я развяжу вас, вы не драпанете быстрее меня? – Я дам вам ключи от машины. – Ну да, а потом отнимите. Вы ведь моложе и сильнее. Почему я должен вам доверять? Виктор помолчал, подбирая подходящий аргумент, но ничего путного придумать не мог. Доказать мерзавцу, что не все обожают делать гнусности, невозможно. Его жизненный опыт утверждает обратное. Поэтому Виктор сказал то, о чем размышлял последние полчаса. Раньше, в прошлой жизни, он считал себя слишком циничным для подобных мыслей. Но сейчас, когда смерть бродила в двух шагах и уже протягивала к нему жадные костлявые ручонки, все изменилось. В этой пограничной ситуации шелуха норм, правил, ценностей, принятых в цивилизованном обществе, слетела, как мертвые осенние листья слетают с дерева под порывом ветра. То, что раньше воспринималось как значимая, неотъемлемая часть собственного «я», на поверку оказалось всего лишь килограммами налипшей грязи. Балластом, тянущим на дно вымышленной, какой-то игрушечной жизни. Близость смерти тугой ледяной струей смыла эту грязь, обнажив то, что было по-настоящему важно. И пусть это звучало глупо и наивно, Виктор был убежден, что никогда еще не был так честен с самим собой. – Потому что я хочу умереть хорошим парнем, – сказал он. Хозяин покачал головой. – Не убедили. – А мне чихать. Чувствуете, как потеплело? Скоро здесь будет не продохнуть. Потом мы отравимся угарным газом и потеряем сознание. К утру от нас останутся обугленные косточки. Решайте. Мне все это надоело. Виктор отвернулся и устало прикрыл глаза. Он решил, что может хотя бы на минуту забыть обо всем этом дерьме. Всего лишь на минуту сбросить груз ответственности, минуту не принимать никаких решений, минуту не бояться за себя и других. Одна минута покоя за целую ночь. Не так и много. Хозяин метался по комнате, бурча что-то себе под нос, а Виктор лежал с закрытыми глазами и думал о том, как стремительно изменились его представления о счастье. Двенадцать часов назад ему нужно было так много, чтобы почувствовать себя счастливым. Настолько много, что счастье казалось недостижимой мечтой, о которой смешно даже рассуждать всерьез. Сейчас же для счастья требовалось одно – чтобы Катя смогла выбраться из деревни. И все. Если это произойдет, он будет самым счастливым человеком в мире. Он прислушался к себе, чтобы убедиться в правдивости этой мысли. И с удовлетворением отметил, что на самом деле думает так, без дураков. Хотелось хотя бы последние минуты пожить без вранья самому себе. Роскошь, которую не часто можешь себе позволить. От этих мыслей его отвлек густой аромат апельсинов, разлившийся по комнате, и мгновенно задавивший собой запах пороховой гари и бензина. Тут же, не дав Виктору опомниться, гном в голове завел бензопилу и начал вгрызаться в податливые извилины. Виктор едва сдержал стон. Перед глазами поплыли кроваво-красные круги, и на секунду показалось, что он воспарил над загаженным полом на крыльях боли. Он очень четко представил себе их: хищно изогнутые, аспидно-черные с широкой багровой каймой… И в следующую секунду, как это бывает в снах, багровая кайма непостижимым образом превратилась в громадные языки пламени с черной сердцевиной горящего дома внутри. Нет, не дома… Нескольких домов. Сначала картинка была смазанной, подернутой легкой дымкой. Но постепенно изображение прояснилось, стало четким, словно кто-то навел резкость. Перед глазами Виктора была горящая деревня. Он сразу узнал Пески, потому что много раз видел деревушку именно в этом ракурсе. Такой вид открывался с подъездной дороги, как раз с того места, где она вырывалась из леса. Небольшой холм, окруженный полями, и россыпь домишек, со стрелой «журавля» по центру. Только теперь дома были объяты пламенем, и «журавль» скрылся за пеленой черного дыма, сливающегося с ночной темнотой. Виктор словно оказался одновременно в двух местах. Тело лежало на полу, в одном из горящих домов, а сознание болталось почти в пяти сотнях метров от деревни, наблюдая за пожаром с безопасного расстояния. При этом он умудрялся получать информацию от двух комплектов органов чувств. Запахи вонючей, пропахшей пороховой гарью комнаты, смешивались с запахами сырого осеннего леса, а шаги хозяина и гудение огня за стеной время от времени, как помехами, забивались шорохом падающих с крон капель да хохотом филина, далеким, едва различимым. В голове прозвучали слова какой-то детской песенки, произнесенные грубым мужским голосом: Этой песни раньше Виктор не слышал и понятия не имел, откуда взялись эти строчки, но не столько они привлекли его внимание, сколько голос, от которого бросало в дрожь. Он нисколько не сомневался, что голос принадлежит психу в дождевике. Только на этот раз он не заикался. Была и еще одна странность. Что-то не то творилось со зрительным восприятием. Картинка горящей деревни была двухмерной, будто он смотрел на нее одним глазом или видел на экране, куда она проецировалась с помощью видеопроектора. Но все же, в этом он давал себе отчет, изображение было абсолютно ясным и очень устойчивым. Образы, которые возникают в воображении, никогда не бывают такими устойчивыми. Они постоянно изменяются, каждую секунду. Какие-то детали добавляются, какие-то исчезают, что-то конкретизируется, а что-то, напротив, размывается и отходит на второй план. Но сейчас ничего подобного не наблюдалось. Он отлично видел каждую деталь, и те изменения, которые происходили с домами, были обусловлены не особенностями воображения, а воздействием огня на дерево. У одной избы провалилась крыша, в другой – со звоном вылетели стекла. Причем звук лопающегося стекла он тоже услышал с двух позиций. Издалека и с совсем близкого расстояния, словно это произошло в соседнем доме. Голос психа (никаких сомнений, это был именно он) заглушил все остальные звуки. Он снова и снова повторял строчку из детской песенки, как заезженная пластинка. Без всяких интонаций, без пауз, но постепенно набирая громкость, пока не перешел на хриплый натужный крик. На последнем громогласном «луп!» картинка горящей деревни замерцала, потеряла яркость и резкость, а потом вдруг взорвалась ослепительной вспышкой… и Виктор со стоном открыл глаза. Он лежал на полу. Руки были все так же связаны, за спиной слышались суетливые шажки хозяина дома, и пульсирующая головная боль тяжело отдавалась в ране на затылке. Что это было? Очередная галлюцинация? Результат сотрясения мозга? Но откуда такое постоянство? Почему уже который раз подряд он слышит в голове голос человека в дождевике? И откуда столь четкое представление горящей деревни? Воображение? Исключено. Нет, это не фантазия, не мираж, и уж тем более не порождение разыгравшегося воображения. Он видел деревню, как сейчас видит замусоленный окурок «примы» на полу. Невозможно? Да. Но проделки мозга тоже исключаются. Что получается? Да ничего. Выходит, ничего этого не было, потому что не могло быть в принципе. Но ведь было? Было. И что? «Не знаю, – подумал Виктор. – Похоже, я вообще перестал что-либо понимать». Он полностью ушел в мысли и поэтому не сразу заметил, как хозяин перерезал веревку, стягивающую ноги. Только когда старик потряс его за плечо, Виктор понял, что ноги свободны. – Вставайте! Я согласен, попробуем добраться до вашей машины. Идите к двери, я приведу в чувство девушку. Старик помог Виктору подняться. Тот едва устоял на ногах – ниже колен он их почти не чувствовал. – Эй, а вы не хотите развязать мне и руки? – Зачем это? Вы же сами вызвались послужить щитом. – Вы не думаете, что со свободными руками мне удасться быть им подольше? – Нет, не думаю, – сказал старик, наклоняясь к Кате. – Если у вас будут свободны руки, вы можете меня обмануть. Считайте, что ремень – гарантия моей безопасности. Виктор захотел дать ему хорошего пинка. Так, чтобы он проломил тупой башкой стену и вылетел прямо в лапы маньяку. Когда Виктор предлагал прикрыть их отход, он рассчитывал, что учитель развяжет его и даст ружье. Тогда у них действительно был бы шанс. Но так… Чистое самоубийство. Господи, да этот псих разделается с ним за минуту, и побежит дальше, попробовать на вкус Катю. Неужели старик этого не понимает? Скорее всего, понимает. Но еще больше он боится, что его обманут и он останется один на один с людоедом. У Виктора была одна смутная догадка. Конечно, очень желательно проверить ее раз сто в лабораторных условиях. Но такой возможности уже не представится, поэтому придется идти на смертельный риск. Идти, надеясь на то, что его предположение, противоречащее всему тому, что он раньше знал и во что безоговорочно верил, окажется правильным. Катя пришла в себя быстро. Потребовалась всего лишь пара звонких пощечин, чтобы она открыла глаза и еле слышно произнесла: – Убери от меня руки, старый козел. Старик одним движением перерезал веревку на ее ногах. – Вставайте, быстрее, нам нужно уходить отсюда. С этим Виктор спорить не стал. В комнате уже было полно дыма. Они сгрудились перед входной дверью. Хозяин – в руках двустволка, на поясе патронташ – выглядел карикатурой на героев кинобоевиков. – Значит, так. Вы оба выходите первыми и идете впереди. Смотрите под ноги, чтобы не угодить в капкан. Если попытаетесь бежать, я стреляю. Понятно? Где ключи от машины? – Витя, не говори ему! – Я хочу, чтобы он вывез тебя, Катюша… – Да он все равно меня бросит! – Нет, в дороге ему понадобится прикрытие на всякий случай. Поэтому он как миленький довезет тебя до города, спасая шкуру. Ключи в правом кармане куртки. Машина открыта. Езжайте осторожнее – дорогу размыло к чертям. – Спасибо, учту, – буркнул хозяин, подталкивая их к двери. – Витя, а как же ты? – Да шут его знает, как… Может, все и обойдется. – А если нет? Если не обойдется? Я не хочу, чтобы ты… как Андрей. – Не переживай. Давай, Катенька, нужно идти, пока крыльцо не загорелось. Вперед, милая, вперед. Только держись рядом. – Можешь не волноваться, – тихо сказала она. – Я от тебя ни на шаг не отойду. И Виктору показалось, что она всхлипнула. Сергей окинул взглядом результаты своего труда и остался доволен. Поначалу он думал, что горючего не хватит. Слишком долго шли дожди, дерево было мокрым и занималось неохотно. Но потом что-то шепнуло ему, что если поджигать избы изнутри, как он это сделал с собственным домом, все будет гораздо проще. Тот же голос напомнил, что бензин есть и в «девятке» Виктора. А кроме того, можно поискать в домах солярку и керосин – этого добра должно хватить. И голос не подвел. Лучшее доказательство тому – объятая огнем деревня. У него даже осталась целая канистра солярки. Жаль, больше нечего поджечь. Сергей приложился к бутылке. Хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, словно он поставил последнюю точку в прекрасно написанной книге. Он достал сигарету и крикнул полыхающим домам: – Эй, огоньку не найдется? Словно в ответ, в одном из домов с грохотом рухнуло сгоревшее перекрытие, и над избой взвился фонтан искр. Сергей расхохотался. Все-таки дед здорово придумал. Он всегда любил хорошую шутку. Но эта – затмила все. Некоторое время он стоял рядом с последним вспыхнувшим домом, слушая тревожные голоса внутри. Некоторые показались ему знакомыми, но толстые бревенчатые стены сильно искажали их, поэтому полной уверенности у Сергея не было. Та сила, которая несколько часов назад вторглась в его сознание, подчинив себе волю и лишив возможности мыслить рационально, вдобавок стерла память. Она действовала грубо, предпочитая орудовать топором, а не скальпелем. Сергей уже не вспоминал про друзей и жену. Он с трудом представлял, где находится, и даже собственное имя постепенно превращалось в набор бессмысленных звуков, как слово, произнесенное сотню раз подряд. Но все же до конца стереть личность сила оказалась не в состоянии. Где-то, в самых темных закоулках памяти, еще был жив маленький Сережа Парамонов, видевший и помнивший то, что для взрослого Сергея давно превратилось в изредка повторяющийся ночной кошмар, лишенный какой-либо связи с реальностью. И по мере того, как слои памяти исчезали один за другим, снимались, как луковая шелуха, маленький Сервиса все больше приближался к поверхности, выступая из тумана забвения. А вместе с ним росло и понимание того, кто или, вернее, что скрывалось за образом дедушки в длинном, до пят, дождевике. После тяжелого духа комнаты, пропитанного вонью объедков, грязных вещей, запахом пороха и гари, свежий воздух улицы, пусть и наполненный дымом, показался Виктору чище родниковой воды. Он остановился на крыльце и вздохнул полной грудью, чувствуя, как отступает усталость и проясняется в голове. Катя остановилась рядом, потрясенно глядя на то, во что превратилась деревня. Было светло, как днем. Полыхало все вокруг. Казалось, даже пропитанная водой земля не устояла перед огнем. – Вот это да! – выдохнула девушка. – Чего остановились? – хозяин нервно огляделся. – Пожара не видели? Быстрее идите вперед. Он где-то поблизости, я чувствую. Он так толкнул прикладом Виктора, что тот едва не скатился кубарем по ступенькам крыльца. Через мгновение к нему присоединилась Катя. – Потише вы! Будете такое вытворять, пойдете к машине один. Тяжело бухая сапогами, хозяин спустился к ним. – Я нечаянно, – быстро сказал он. – Только ради бога, не стойте вы, как паралитики. Нам нужно как можно быстрее добраться до машины. Идите, идите, идите! Гуськом – Виктор впереди, Катя за ним и хозяин с ружьем наизготовку замыкающим, – они двинулись по тропинке, ведущей вдоль забора к главной улице. Шли быстро – темнота больше не была помехой. На тропе был ясно виден каждый камушек, каждая жухлая травинка. Никто не разговаривал. Нервы были напряжены так, что казалось, вот-вот лопнут со звоном гитарной струны. Каждую секунду из-за очередного куста могла появиться долговязая фигура в дождевике. Виктор, не в силах побороть привычку к самоанализу даже сейчас, с удивлением и некоторым восхищением отметил, как бешено работают его органы чувств. Восприятие обострилось до такой степени, что он улавливал запах Катиных духов, хотя она шла шагах в трех позади, а в воздухе стояла настоящая дымовая завеса. Мир навалился на него бесконечным многообразием звуков и запахов, о существовании которых Виктор раньше и не подозревал. Он подумал, что воспринимает сейчас окружающее, как, должно быть, воспринимает мир дикий зверь, когда чувствует приближение хищника. Или, наоборот, как хищник, выходящий на ночную охоту. Хотя, в данной ситуации, первое утверждение было более точным. Охота шла на него. И сейчас его жизнь зависела не от умения выстраивать причинно-следственные связи и сложные логические цепочки суждений, а от того, насколько быстро его уши уловят подозрительный звук, и насколько точно мозг сможет обработать эту информацию, чтобы дать нужную команду ногам. Человеческое начало сейчас было камнем на шее. Только звериные инстинкты, звериное чутье могли уберечь его задницу от крупных неприятностей. Поэтому он шел и молился несуществующим высшим силам, как молились когда-то первые люди, выходя в полную опасностей саванну на поиск съедобных кореньев, чтобы глаза оказались достаточно зоркими, слух достаточно тонким, а ноги достаточно быстрыми, когда хищник окажется поблизости. Но несмотря на все мольбы Виктора, первым заметил мелькнувшую в стороне от тропы тень старый учитель. Виктор успел лишь замедлить шаг и повернуть голову на подозрительный звук, вглядываясь в освещенные отблесками пожара кусты. Старик оказался гораздо быстрее. Пока Виктор соображал, что заставило его насторожиться, хозяин вскинул ружье и, по своему обыкновению матерясь на чем свет стоит, выстрелил из обоих стволов туда, где было видно какое-то движение. Гудение пламени и ругань старика заглушил вопль, полный боли. – Ага! Вот оно! – вторя ему, взвыл учитель. – Попал! Я попал! – Стойте! – крикнул Виктор. – Не стреляйте! Но хозяин не слышал. Мгновенно перезарядил ружье и не целясь, от бедра, дал новый залп в придорожные кусты. – Да перестаньте! – Виктор бросился к нему. Он налетел на старика как раз в тот момент, когда тот дрожащими руками пытался вставить новый магазин. Учитель не устоял, и они оба рухнули в жидкую грязь под аккомпанемент пронзительного Катиного визга. Каким-то чудом Виктору удалось подмять старика под себя. Тот, совершенно обезумев, вцепился ногтями в лицо Виктора, норовя добраться до глаз. Он рычал, извиваясь всем телом, как проколотый булавкой червяк, лягался, кусался, брыкался, и было неясно, откуда в этом сухом костлявом теле столько сил. Поняв, что со связанными руками он долго не продержится, Виктор, отчаянно мотая головой, крикнул: – Катя, помоги! Несколько бесконечно долгих секунд ничего не происходило. Виктор чувствовал, что его силы тают с удивительной быстротой, и что скоро старик сбросит его, а потом либо придушит, либо просто перегрызет глотку. И в тот момент, когда Виктор с отчаянием вспомнил, что у Кати руки тоже связаны и ничем она помочь не может, рядом с его лицом мелькнул кроссовок девушки и врезался в челюсть учителя. Старик обмяк. Виктор тяжело скатился с неподвижного тела. Взгляд упал на Катю, которая заносила ногу для следующего удара. – Все, все, Катюша, остановись. Он в отключке. Девушка посмотрела на него и, не отводя глаз, как избалованный ребенок, делающий то, что ему запретили, пнула бесчувственное тело еще раз. На лице у нее было написано блаженство. – Катюша, хватит… – Виктор с трудом встал на колени. – Зачем ты его остановил? – Катя с тревогой посмотрела на кусты, из которых доносились громкие стоны. – Там ведь кто-то есть… Разве… разве это не он? – Мне кажется, что нет. Вернее, я почти уверен, – Виктору наконец удалось подняться на ноги. – Но прежде чем лезть туда, нам нужно как-то освободиться. Припомнив виденные детективы, в которых гуттаперчевые герои на раз переводили связанные руки вперед, Виктор скользнул связанными руками вниз по ягодицам, чтобы потом перевести их ниже, согнуться и тогда, по идее, руки окажутся на уровне колен. Останется только сделать шаг назад поочередно обеими ногами. В фильмах выглядело очень просто. Но в жизни оказалось куда сложнее. Руки застряли где-то на середине ягодиц, и наотрез отказались двигаться ниже. Вообще-то, собственный зад никогда не казался Виктору большим, но сейчас вдруг разросся до размеров воздушного шара. – Что ты делаешь? – спросила Катя. – Ох, как бы тебе сказать-то, Катенька… – пропыхтел Виктор, возвращаясь в исходное положение. – Ладно, давай ты. – Что? – Попробуй опустить руки к коленям. Просто приседай и опускай руки. Попа у тебя небольшая, должно получиться. Наблюдая одним глазом за Катей, которая справлялась с упражнением куда лучше, чем он сам, Виктор не забывал посматривать на придорожные кусты. Он не соврал Кате, когда говорил, что почти уверен – незнакомца в дождевике там нет. Голос показался ему знакомым, и первым побуждением было броситься туда, чтобы как-то помочь раненому. Но эта ночь научила его осторожности и холодной рассудительности. Что, если он все-таки ошибся? Он терпеливо стоял и смотрел, как Катя, проявив чудеса ловкости, опустила руки до подколенных сгибов и теперь пытается переступить через них. – Сними кроссовки, мешают, – сказал Виктор. – Только быстрее. Старик приходит в себя. Учитель действительно пошевелился и издал слабый стон. – Если он оклемается, дай ему как следует, – сказала Катя, торопливо скидывая обувь. – Не волнуйся, – кивнул Виктор. – Ты и так врезала ему неслабо. Отличный был удар. – Я же легкой атлетикой занималась. У меня ноги сильные. – Ты вообще умница. – Знаю. Ей, наконец, удалось переступить через руки. Она выпрямилась, издав победный крик и подняв руки над головой. – Отлично! – если бы мог, Виктор зааплодировал бы ей. – Что теперь? – Теперь попытайся развязать меня. Хотя, нет! У меня где-то в кармане перочинный нож. Найди его и разрежь ремень. Если только старик не вытащил его, пока я был в отключке… К счастью, Колин нож оказался в кармане джинсов, и когда Катя его вынимала, их взгляды на секунду встретились, и Виктор подумал, что даже сейчас, с синяком под глазом и перепачканным лицом, она остается чертовски привлекательной девушкой. Ему пришлось вспомнить об Андрее, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Через минуту оба были свободны. – Спасибо тебе, Коля, – сказал Виктор, убирая нож. – Огромное тебе спасибо. – Какой Коля? – Не важно, Катенька. Надевай кроссовки. Еще не все закончилось. Мы с тобой по-прежнему в дерьме. Виктор посмотрел на старика и понял, что тот судя по всему, еще какое-то время проваляется в глубоком нокдауне. Потом поискал глазами двустволку. Ружье лежало в нескольких шагах от учителя. «Ну вот, ублюдок, я готов с тобой пообщаться, – мрачно подумал Виктор, очищая от налипшей грязи ружье. – У нас с тобой получится хороший правильный разговор». – Что теперь? – Катя уже надела обувь и стояла рядом. – Теперь мы посмотрим, кого подстрелил наш Соколиный глаз. На всякий случай, стой здесь и приготовься бежать со всех ног к машине. Поняла? Катя послушно кивнула. Виктору все больше нравилась ее выдержка. Любая другая женщина на ее месте уже давно пребывала бы в коме от всего пережитого. А эта держится так, будто каждый день отделывает мужиков фонариками и ногами. «Если бы это была игра на выживание, я все деньги поставил бы на нее», – подумал он. Взяв ружье наизготовку, он осторожно двинулся вперед, приготовившись стрелять, если почувствует хоть какое-то движение в кустах. Но оттуда доносились только слабые стоны, и Виктор осмелел. Раздвинув стволом голые ветки, он нырнул в заросли дикой малины и через несколько шагов остановился, как вкопанный. На земле лежал Сергей. Лежал, одной рукой прижимая к груди другую. Бледное лицо было искажено гримасой боли, испуганные глаза смотрели прямо на Виктора. Заметив двустволку, Сергей тонко заскулил и попытался отползти назад. При этом он отпустил руку, которую придерживал. Та тяжело скатилась с груди и упала в грязь, изогнувшись под каким-то немыслимым углом. – Серега! – крикнул Виктор, придя в себя. – Серега, потерпи, я сейчас! Он бросился к другу, но тот, не сводя полных ужаса глаз с ружья, перевернулся набок и пополз с удивительной скоростью прочь. Раненая рука сползла куда-то за спину и волочилась за ним, как будто была привязана на веревочке. Присмотревшись, Виктор понял, что примерно так оно и есть. Заряд крупной дроби угодил в плечо и почти оторвал левую руку. – Господи, Сервиса… – похолодев прошептал Виктор. – Как же так-то, а? Только сейчас он заметил, что Сергей залит кровью так, словно неделю провел на мясокомбинате. – Сережа, потерпи… Да куда же ты? – Виктор схватил друга за ногу. Тот попытался вырваться, но сил не хватило, и он, закрыв здоровой рукой лицо, захныкал: – Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо. Не надо, умоляю! – Серега, это я, Витя, перестань! Сейчас все будет хорошо… Катя! – крикнул он. – Катюша, помоги мне! Сейчас, Сережа, сейчас, только не дергайся… Но Сергей то ли не слышал его, то ли не желал понять. Он продолжал вырываться, хотя с каждым движением кровь маленьким фонтаном вырывалась из открытой раны, унося с собой последние силы. Несколько мгновений он еще сопротивлялся, если можно назвать вялое шевеление и мольбы о пощаде сопротивлением, а потом потерял сознание. Зашуршали кусты, и рядом появилась Катя. Увидев Сергея, она зажала ладонью рот и испуганно посмотрела на перепачканного кровью Виктора. – Катя, нужно его перетащить в машину. Там есть аптечка, попробуем остановить кровь. – Это он, – она кивнула туда, где остался учитель, – это он его так, да? Из этого ружья? – Да. Он. Из ружья. – Ты весь в крови. – Знаю. Это Серегина. Давай, Катюша, потом будем разговаривать. Нужно как можно быстрее жгут наложить, иначе он умрет. – Я помогу, я помогу… Только я крови очень боюсь. Мне может стать плохо. Если меня вырвет – извини. Но я постараюсь… Что мне делать? – девушка старалась не смотреть на Сергея, особенно на его руку, лежащую почти отдельно от тела, но все равно лицо ее было смертельно бледным. Виктор видел, что еще немного, и у него будет три бесчувственных тела. – Хватай его за ноги, я возьму за туловище. Не смотри на рану. Просто возьми его ноги и тащи. Когда почувствуешь, что кружится голова или еще там что – бросай и садись на землю. Если тебя хватит на десяток шагов, можешь считать, что уже здорово мне помогла. Ну, взяли? Катя кивнула, закусив губу. Сопя и тяжело отдуваясь, они вытащили Сергея на тропинку. Там их поджидал учитель, который успел частично прийти в себя, и теперь сидел, боязливо озираясь по сторонам. Глазки близоруко щурились. Одной рукой он поддерживал челюсть, другой – пытался нашарить в грязи очки. Увидев бывших пленников, он вскочил на ноги и уставился на них со смешанным выражением страха и облегчения. – Шлава хошпоти, эшо вы, – произнес он. – Я шумал эшо он. Виктор с Катей, не удостоив старика взглядом, прошли мимо, волоча ставшего вдруг неимоверно тяжелым Сергея. Он по-прежнему был без сознания. Кровь уже не била фонтанчиком из раны, но и останавливаться не думала. Виктор чувствовал, что рукав его куртки вымок насквозь. – Эй, – старик нашел, наконец, очки и, кое-как протерев их полой ватника, водрузил на нос. – Пошоштите меня! Шлышите? Видя, что останавливаться никто не собирается, он двинулся за ними, держась на всякий случай шагах в пяти позади. Взгляд его был прикован к закинутой за спину Виктора двустволке. Он стоял у самой кромки леса, не сводя единственного уцелевшего глаза с крошечных фигурок, суетящихся на фоне пожара. Несколько минут назад он услышал выстрелы и подумал, что ее план удался на славу. Он не мог с уверенностью сказать, была это его мысль или принадлежала ей, так же как и сам план, но это было и неважно. Больше всего его сейчас заботила крыса, уже начавшая пожирать кишки. Крепкие клыки голода терзали потроха с неистовой злобой. Особенно плохо стало теперь, когда ноздри уловили запах свежей, еще теплой, еще живой крови. Этот запах пьянил, сводил с ума. Запустить зубы в мягкую податливую плоть, рвать ее, терзать, пропихивая в горло горячие сочные куски, чтобы эта проклятая крыса хоть ненадолго заснула. Но был еще дым. Черный густой дым, с жирными хлопьями пепла. И багровые, обжигающие языки пламени. Огонь… Вечно голодный, готовый пожирать все, что попадет к нему в красную бездонную пасть. Причиняющий невыносимые муки. Даже сейчас, когда он просто смотрел на золотистые всполохи, все тело пронизывала чудовищная боль. Он знал, что это лишь воспоминание о той боли, которую он испытал много лет назад. Но воспоминание такое явственное, что казалось, давным-давно обгоревшие до черноты кости снова тихо потрескивают от невыносимого жара, а кожа покрывается ужасными волдырями и жир, плавясь, вытекает через поры, издавая отвратительный запах… Он будто снова был там, в двух шагах от спасительного, как ему казалось, дома. Захлебывающийся лай псов, пляшущие огоньки факелов в сумерках, торжествующие крики людей, почуявших близкую расправу… И он был один, совсем один против этой обезумевшей кровожадной толпы. Они выследили его, как дикого опасного зверя. Выследили и загнали в ловушку, из которой не было выхода. Да, как зверя… Даже хуже. Опасного хищника просто убивают выстрелом в сердце. Его не загоняют острыми кольями в собственную берлогу, чтобы потом сжечь живьем. А с ним поступили именно так. Они прекрасно знали, что он жив, когда поджигали дом. Каким же кошмарным был звук, когда они подперли бревном снаружи дверь! Как будто заколотили гвоздь в крышку гроба. А потом сквозь щели начал просачиваться горький дым, из-за которого грудь раздирал кашель. И стало очень горячо, очень горячо, ОЧЕНЬ ГОРЯЧО! Он глухо зарычал, заново переживая ту адскую боль. В ушах стоял чей-то истерический крик: «Занялось, занялось!» В нос ударил запах горелого мяса и жира. Его мяса. Его плоти, чернеющей и разваливающейся прямо на глазах… Показалось, что он рассыпается в прах. Волосы превращаются в пепел, лоскутами сползает обуглившаяся кожа и жир темной зловонной массой, шкворча, стекает по обнажившимся мышцам… «Нет! – прозвучал в голове повелительный, но немного испуганный голос. Боль схлынула. Стены горящего дома растаяли. Его снова окружал ночной лес, такой сырой, такой холодный. Да, прошлое не должно иметь над ним власти. Он стоял неподвижно, засунув руки в карманы и низко надвинув на лицо капюшон. Стоял, не сводя глаза с горящей деревни. И если бы кто-нибудь внимательно посмотрел в этот мутноватый, с изрезанным красными прожилками белком, глаз, он увидел бы в нем дьявольский голод. Но на самом дне этого голодного взгляда трепыхалось, как мотылек в паутине, еще что-то… Что-то, очень похожее на страх. – Слава богу, он, кажется, приходит в себя, – сказала Катя. – Да, вижу. Они только что наложили жгут. Не очень умело, но достаточно плотно, чтобы кровотечение уменьшилось. Полностью остановить его не удалось, и Виктор полагал, что в таких условиях это вообще невозможно. Даже будь на их месте первоклассный хирург. Автомобильная аптечка не рассчитана на огнестрельные раны, разворотившие человека к чертям собачьим. – Больно, – прошептал Сергей. Он лежал на заднем сиденье «девятки». В ногах примостилась Катя с открытой аптечкой на коленях. С другой стороны Виктор поддерживал его голову, лихорадочно соображая, что теперь делать. – Потерпи, Серега, потерпи немного… Катя, в бардачке анальгин. Дай сюда. – Сколько? – Понятия не имею… Давай всю упаковку. Надеюсь, этого хватит. – Господи, как же мне больно! – Сейчас, Серега, сейчас. Потерпи немного. Скоро станет полегче… Кто-то тронул его за плечо. Виктор обернулся. Позади стоял старый учитель. Лицо изменилось до неузнаваемости, треснувшее стекло очков вывалилось из оправы и теперь в полумраке казалось, что старик носит диковинный монокль. – Что вам надо? – устало спросил Виктор. – Мы должны уезжать отсюда. Как можно быстрее. Нельзя тут оставаться, поймите вы, – старик говорил так, будто рот у него был набит горячей картошкой. Слов было почти не разобрать, приходилось догадываться. И Виктор со смешанным чувством сострадания и злорадства подумал, что челюсть у старика болит здорово. – Заткнитесь, а? – сказал он. – Просто заткнитесь и ждите. А еще лучше посмотрите сюда. Это ведь ваших рук дело. – Я думал, что это Прохор… Правда, я не хотел попасть в вашего друга. – Да пошел ты… – Витя, вот таблетки, – Катя протянула упаковку анальгина. Виктор выдавил пять белых кругляшков на ладонь. – Воды бы нужно… Там в багажнике есть пиво. Катюша достань, а? – он немного подумал и добавил: – И виски тоже давай. – Ему нельзя пить, – прогундосил старик. – Виски для меня. А таблетки все равно нужно чем-то запивать. Пусть будет пиво. Сергей застонал и попытался поднять голову. – Витя… Витька… Это ты? – Да, Серега, я. Сейчас дам тебе обезболивающее, подожди чуть-чуть. – Что со мной, Витек? – Тебя ранили. – Боже мой! Как? Когда? Кто? Что же это такое? Виктор взял протянутую Катей бутылку «Туборга» и сорвал крышку. Крышка весело свистнула, и теплое пиво, пенясь, вырвалось из бутылки, заливая руки. Смешавшись с кровью, оно закапало на резиновый коврик, и Виктору показалось, что он сейчас расплачется. Этот бодрый свист крышки, когда он дернул за пластиковое колечко, этот густой хлебный запах пива, теплая пена, стекающая с пальцев… Все настолько не вязалось с ситуацией, что либо одно, либо другое должно было оказаться сном. Ночным кошмаром, в котором, однако, никто по-настоящему не умирает. Но боль в затылке и ладонях, свинцовая усталость, тяжесть ружья за спиной – все было пугающе реальным. И умирающий на заднем сиденье автомобиля друг – тоже реальность, несмотря на жизнерадостный свист пивной крышки. Виктор одну за другой положил таблетки Сергею в рот и поднес к губам бутылку. Хрипя и захлебываясь, тот проглотил обезболивающее и бессильно уронил голову Виктору на руки. – Как ты думаешь, он… Он выживет? – спросила Катя, не сводя глаз с бледного лица Сергея. – Не знаю. Ему нужно в больницу. – Так чего же мы ждем? – В самом деле? – подал голос старик. – Надо ехать! – Надо, – сказал Виктор. Да, конечно, срочно в больницу… Там добрые умелые врачи в голубых халатах, аппараты искусственного дыхания, хирургические нити и прочие блага современной медицины. Только вот загвоздка – даже если он сейчас вдавит педаль газа в пол, и будет гнать, как сумасшедший всю дорогу, в городе они окажутся часа через полтора. С таким кровотечением Сергей вряд ли столько протянет. А если уж быть совсем честным, то по размытой в кашу дороге трястись два часа только до шоссе. И то, если чертовски повезет, и они не застрянут. Или не повстречают на пути психа в дождевике… Два часа по ухабам, со скоростью беременной улитки. Они привезут в больницу труп. «Но в любом случае надо отсюда уезжать, разве не так? – подумал Виктор. – Да, нужно уезжать и увозить Катю. Андрей погиб, Вика тоже, в этом нет сомнений. Следующий Серега. За одну ночь… Пусть хоть Катя спасется…» – Витя, так мы едем? Виктор кивнул. Он принял решение. Все будут довольны. Только бы не застрять по дороге. Если этого не случится, то все будут просто очуметь как счастливы. Он довезет Катю с Сергеем до шоссе и выйдет из машины. Катя справится. Вдвоем со старым сморчком они доставят Сергея в больницу. Живого или мертвого – это уж как повезет. Да, это просто отличное решение. Они уедут, а он вернется сюда. Придется основательно прогуляться, но это только пойдет ему на пользу. В последнее время было слишком много сидячей работы. – Да, Катенька, едем… Тебе придется сесть назад, поддерживать Сереге голову. Тряска будет нехилая… Сережа, Сережа, ты меня слышишь? Продержись еще немного, мы едем в больницу. Сергей облизал сухие губы и едва покачал головой: – …на нет… – из горла вырывался свистящий шепот, и слов было не разобрать. – Не валяй дурака, тебе срочно нужно в больницу… Катя, придержи его. Сергей что-то прошептал, но Виктор уже вылез из машины и ничего не слышал. К нему тут же метнулся старик, простоявший все это время, положив обе руки на крышку капота, будто собирался остановить машину, если попытаются уехать без него. – Вы возьмете меня? – захныкал он, хватая Виктора за рукав. – Не бросайте меня, пожалуйста. Я не переживу, если вы меня здесь оставите… Виктор вырвал руку из цепких пальцев учителя. – Вот кто не переживет эту ночь, так это мой друг, – резко сказал он. – Благодаря тебе… Черт с тобой, садись вперед. Но упаси тебя господь вякнуть хоть слово, пока мы едем. Старик буквально влетел на переднее сиденье. Виктор сел за руль, пристроив двустволку между ног. Ружье немного мешало, но доверять его старику было бы глупо. Повернув ключ, Виктор с облегчением услышал ровное урчание двигателя. За последние несколько часов это был самый замечательный звук, который доносился до его слуха. – Ну что, – сказал он. – Все готовы? Тогда поехали. «Девятка» послушно покатилась вперед. И этой послушности хватило метров на пятьдесят. Потом мотор вдруг несколько раз чихнул, машина сделала пару судорожных рывков и встала. В салоне стало очень тихо. Смертельно тихо. – Что же это с тобой, родная? – пробормотал Виктор, без всякого толку вертя ключ в замке зажигания. – Ничего не понимаю… Но все было более чем понятно. Он убедился в этом, когда взгляд упал на датчик топлива. – Витя, что случилось? Мы сломались? – Бензин кончился… Ничего не понимаю, было ведь полбака, – растерянно сказал Виктор. И тут его осенило. «…на нет», – бензина нет, вот что пытался сказать Сергей. Бензина, черт его дери, нет! Само собой, чем-то ведь нужно было облить стены домов. – А в канистре? В канистре есть? – Я, конечно, посмотрю, но думаю, что там тоже пусто. Весь бензин, похоже, ушел на растопку. Катя на секунду замолчала, а потом неожиданно расхохоталась. – Господи, ну конечно! Чтобы нас так запросто отпустили отсюда! Как бы не так! Какая же я дура! Поверила, что все кончилось. Господи, ну умора-Бензин пошел на растопку! Бензин на растопку! Постепенно хохот перешел в рыдания. Виктор толкнул дверцу машины и вышел. Нужно проверить канистру в багажнике. По дороге он заглянул под днище – так и есть, бензопровод оказался перебит, и весь бензин просто вытек на землю. Канистры в багажнике не было. Виктор не сомневался ни секунды, что она, пустая, валяется где-нибудь в кустах, рядом с одним из пылающих домов. Он открыл Катину дверь и сказал: – Мы никуда не едем, Катя. Пересядь пока на водительское место. Мне нужно поговорить с Серегой. Ты бутылку виски достала? Где она? – Как это не едем?! – взвизгнул старик. – Мы не можем… – Я вас предупредил насчет болтовни, – отрезал Виктор. – Еще одно слово, и отправитесь гулять в лес. Старик осекся. Он с ненавистью посмотрел на Виктора, потом, видя, что это не действует, отвернулся к окну и нахохлился. Виктора это больше чем устраивало. То, что предстояло ему сейчас сделать, требовало сосредоточенности, а соответственно – тишины и относительного покоя. Виктор сел рядом с Сергеем, осторожно положил его голову себе на колени и открыл бутылку «Джонни Уокера». Виски обжигающей струйкой пробежало по пищеводу и плюхнулось в желудок. – Ты успокоилась, Катюша? – спросил Виктор. – Хочешь глотнуть? – Да, хочу, – ответила девушка. – Напиться сейчас не помешает… Только вряд ли получится. – Дай потом учителю бутылку. Слышите, Макаренко? Выпейте, станет полегче. Но сделайте одолжение, хлебайте молча. Виктор посмотрел на Сергея. Волосы налипли на мокрый от пота лоб, полуприкрытые веки мелко подрагивали, дыхание было частым и прерывистым. Без всякого медицинского образования было ясно, что дела идут не очень хорошо. Кровь продолжала сочиться сквозь бинт. Виктор понял, что для Сергея, похоже, так все и закончится – посреди горящей деревни, на заднем сиденье старенькой «девятки». Вовсе не тот конец, которого можно желать. Но острая жалость, которую он почувствовал в этот момент к другу, не должна была помешать ему сделать то, что нужно. – Сергей, – тихо позвал он. – Сережа… Ты слышишь меня? Сергей слабо пошевелился и открыл помутневшие от боли и действия таблеток глаза. – Сережа, это ты поджег деревню? – Не… знаю… Не помню… – прошелестел Сергей. – Ни… Ничего не помню… Больно. – Дайте сюда виски, – Виктор протянул руку к учителю. Тот безропотно отдал бутылку и снова уставился в окно. Виктор поднес горлышко к губам Сергея. – Выпей, Серега. Сделай глоточек… – А ему не вредно? – обернулась Катя. – Уже нет. Она все поняла. Отвернулась, не проронив ни слова, только чуть дрогнули губы. Спиртное сотворило маленькое чудо. Взгляд у Сергея стал более осмысленным, дыхание выровнялось, даже смертельная бледность, покрывавшая лицо, сдала ненадолго позиции, уступив место робкому румянцу. – Ну, полегче? – Виктор вытер ладонью мокрый лоб друга. – Да… Немного. Спасибо. Что со мной? Я умираю? Рана серьезная? – Все с тобой будет в порядке. Рана пустячная, просто болезненная… Сереж, деревню ты поджег? – Я не знаю, честно… Ничего не помню, Витек… Я ждал вас дома. Мы поссорились с Викой. Я уехал… Вы опаздывали, и я волновался… Поехал посмотреть, не случилось ли чего. По дороге выпил. Все, больше ничего не помню. Правда. Темнота. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, и Виктор почувствовал себя палачом. Но тот парень, который недавно проснулся в нем, отлично знал, что сентиментальность – верный путь в могилу. – Постарайся вспомнить, Сережа. Это очень важно, понимаешь. Откуда ты знал, что в машине нет бензина? Бензопровод… Это ты? Ну, напрягись, прошу тебя. – Витя, мне больно! Я ничего не помню, как ты не понимаешь? Я сначала тебя не мог узнать… Не знаю, что со мной. – Ты никого не встречал по дороге? Ты ведь проезжал мимо поворота на базу, так? Сергей утвердительно прикрыл глаза. – Ты никого там не видел? Высокого тощего мужика в длинном плаще? Светло-серый такой плащ, с капюшоном… – Капюшон… нет, не помню… Ничего не помню… – прохныкал Сергей. Но Виктору показалось, что на миг в глазах друга мелькнуло что-то похожее на узнавание. – С какого момента ты ничего не помнишь? – Я выпил, когда доехал до шоссе… Кажется, мне стало плохо. Дотянул до поворота на базу… Вроде бы. Потом все, как отрезало… Вить, у тебя больше нет таблеток? Рука горит… Меня в руку ранили, да? – В плечо, Сережа, в плечо… Таблетки кончились. Но есть еще виски. Глотнешь? Сергей кивнул. – Господи, как же больно, – оторвавшись от бутылки, простонал он. – Почему мы не едем в больницу? Надо же перевязать рану… – Я уже перевязал. И наложил жгут. Не думай об этом, все будет хорошо… Постарайся все-таки вспомнить, что с тобой произошло. Это очень важно, Сережа. Сергей наморщил лоб, но Виктор понимал, что это бесполезно. В таком состоянии человек не может думать ни о чем, кроме боли и возможной смерти. Оставалось последнее средство. Не самое гуманное в данном случае. Он отдал бы все на свете, чтобы не прибегать к нему, но других вариантов не оставалось. Сергей уже одной ногой в могиле. Помочь ему ничем нельзя. Будь хоть один шанс из тысячи, что он выкарабкается, Виктор скорее отгрыз бы себе руку, чем прибегнул к этому способу пробуждения памяти. Но шансов нет. Зато есть Катя, о которой он обещал заботиться. На одной чаше весов умирающий друг, на другой – девушка, которой при удачном раскладе светит еще лет шестьдесят счастливой жизни. Кошмарный выбор, но очевидный. В конце концов, это привилегия мужчин – умирать молодыми. Виктор положил ладони на виски Сергея и произнес ровным спокойным тоном: – Сережа, слушай мой голос, слушай только мой голос. Сейчас я начну считать до десяти. При слове «десять» ты уснешь. Уснешь глубоко… Виктор продолжал говорить. Монотонно, размеренно, бесцветным, лишенным интонаций тоном. Говорил, отгоняя назойливо вертящуюся в голове мысль, что сейчас он погружает в глубокий гипнотический сон друга, которому и так очень скоро предстоит заснуть навеки. Что он самым чудовищным образом отнимает у того последние минуты сознательной жизни, лишая возможности проститься с этим миром, как положено. Но… пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Разве не так? Да, конечно… Дыхание Сергея выровнялось, стало глубоким и спокойным. Наступала так называемая парадоксальная фаза торможения. Виктор знал, что теперь Сергей почти не чувствует боли, зато каждое услышанное им слово превращается в сильнейший раздражитель. В таком состоянии ему можно внушить, что угодно. Но самое главное – можно добраться до потаенных уголков памяти. Все барьеры, выстроенные сознанием, сломаны. – Сергей, ты слышишь мой голос? – Да. – Ты сейчас в своей машине. Остановился на дороге, потому что плохо себя почувствовал. Ночь, вокруг темный лес. Ты рядом с поворотом на базу отдыха. Что ты видишь? – Ничего. Очень темно. У меня пробито колесо. Надо его заменить. – Ты выходишь из машины… Ноги Сергея несколько раз дернулись, здоровая рука отворила невидимую дверь. – Холодно. Мне холодно. – Рядом с машиной никого нет? Ты один? – Да, я один. Страшно. Вокруг так темно. Мне страшно… – Чего ты боишься? – Не знаю… Он идет. Идет сюда. – Кто? Кто идет? – Не знаю. Он уже близко. Совсем близко. Домкрат… Вика взяла доску. Дура. Николай Чудотворец, помоги мне! Выражение невыносимого ужаса на лице Сергея вдруг сменилось блаженной улыбкой. – Что ты видишь, Сергей? – Виктор наклонился к другу. – Кого ты видишь? – Дед. Он хочет мне помочь. Да, деда, мне нужна помощь… Проклятое колесо… – Какой дед? Кто он, Сергей? – Мой дедушка. Он пришел помочь… Я тоже рад тебя видеть, деда, – последние слова Сергей произнес тоненьким писклявым голосом, как если бы взрослый мужчина пытался имитировать голос мальчика. «Господи ты боже мой, что же он там увидел? – холодея подумал Виктор. – Кого он принял за деда?» – Что он говорит? Что говорит тебе дед? – ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не сорваться на крик. – Очищение огнем. Очищение огнем. Это шутка. Я должен пошутить. – Господи… Над кем ты должен пошутить? – Все сжечь, все очистить. Очистить от мух. От м-мух… Дед заикается. Это будет весело, дедушка, – снова писклявый мальчишеский голос. И тут же, почти без паузы, хриплый, грубый: – Очч-чистить от м-мух, х-х-итрых м-мух. – Что еще он говорит тебе? – Виктор чувствовал, как шевелятся волосы на затылке. Сколько раз они с Сергеем проделывали подобные штуки, но никогда, – Все сжечь, а потом идти к – Кто «она»? Кто это, Сергей? Не уходи никуда, будь здесь. Ты рядом с машиной на дороге. Кто «она»? – Кто это «она», деда? – У-узнаешь, когда п-придешь к – Где ты должен ее искать? – Виктору казалось, что он сойдет с ума от этих голосов. – Я вижу ее. Я вижу ее. Мы видим ее… Господи, нет, нет, нет! – Сергей вдруг выгнулся дугой, глаза широко распахнулись, рот открылся в беззвучном крике, и он забился в жестоких судорогах. – Боже мой, Витя, что с ним? – вскрикнула Катя. – Сергей! Сергей! Слушай мой голос! Я сосчитаю до пяти, и ты проснешься! Ты окажешься рядом со мной, в моей машине, в полной безопасности. Раз! На бескровных губах Сергея выступила пена, голова дергалась на коленях Виктора так, что он с трудом удерживал ее обеими руками. Жгут немного сместился, но этого оказалось достаточно, чтобы кровь буквально хлынула через бинты. – Два! Из горла Сергея вырвалось захлебывающееся низкое рычание. Виктор никогда бы не поверил, что подобный звук может издать человек. – Три! Рычание резко оборвалось. Глаза почти вылезли из орбит, словно Сергей и в самом деле увидел нечто ужасное. Он с хрипом втянул в себя воздух и закричал тонким голосом насмерть перепуганного мальчишки: – Он шевелится! Мох, мох на могиле шевелится! Что б я сдох, он живой, вы видели? Он шевелится! – А через секунду раздался другой голос, но тоже принадлежавший мальчику: – Н-нет, это не мох. Это – Четыре! Пять! Тело Сергея напряглось так, что Виктору показалось – сейчас жилы не выдержат и порвутся, как гнилые веревки. Но в следующий миг Сергей издал последний тонкий вопль и обмяк. Лицо было мокрым от пота, в уголках рта пузырилась розоватая пена. – Витя, что с ним было? Что это? Он умер? – губы Кати дрожали. Виктор прислушался. Сергей дышал едва слышно, но все же дышал. – Нет. Еще нет. Он в глубоком обмороке. – О чем он говорил? Я ничего не поняла… Но эти голоса… Господи, я так никогда не пугалась. Учитель что-то промычал, но никто не понял ни слова. – Что вы там бубните? – раздраженно спросила Катя. Старик бросил на Катю злобный взгляд, и стараясь говорить как можно внятнее, повторил: – Прохор заикался всю жизнь. Ваш друг… Он говорил его голосом. – Без вас знаем. Уж этот голос я никогда не забуду. Что еще скажете? – Он говорил, что встретил деда. А тот умер три года назад… – Это тоже знаем. – Не перебивайте. Мне тяжело говорить. Вы мне, кажется, зуб выбили… Я вам не успел рассказать… Помните, я дошел до того места, когда Прохор явился в деревню в июне первый раз? Как он вошел в дом, а потом оттуда послышались крики? Так вот… В соседнем доме жила еще одна городская семья. Мужчина, звали его Толей, служил в ОМОНе. Здоровый такой парень был. И заядлый охотник. Двустволочка, которую вы у меня отняли – его. Когда, значит, началась вся эта кутерьма, он выскочил из дома. В трусах и с ружьем. Мда… Смельчак. Он крикнул что-то, но я не расслышал, что именно. Зато Прохор расслышал. И вышел на крыльцо. Он был весь залит кровью. Просто весь, понимаете? Будто купался в ней. Он вышел на крыльцо и начал спускаться по ступенькам. Медленно так. В доме уже не кричали. Только стонал кто-то. Вроде, женщина, но я мог и ослышаться. Толя велел Прохору остановиться, предупредил, что будет стрелять. Тот, разумеется, и не подумал. Тогда Толя выстрелил из одного ствола… Нервишки, видать не выдержали. Оно и понятно – видок у Прохора был тот еще. Высоченный, худющий, в чем мать родила, еще и кровью заляпан весь. Тут кто угодно струхнет да выстрелит. Вот Толик и пальнул… Богом клянусь, он попал прямо в грудь. Ее всю аж разворотило, ошметки какие-то во все стороны полетели. Прохора отбросило к стене дома. Но он не упал, нет. Отлепился от стены и снова пошел на Толю. Как ни в чем не бывало, улавливаете? Словно не всадили в него с десяти шагов заряд дроби. Толя попятился, потом выстрелил еще раз. Да, видно, рука дрогнула. Только бок зацепил. Дробь вырвала клок мяса. Будто ножом отхватили. Тут Прохор остановился и что-то сказал. Тихо сказал, я даже голоса его не услышал. Но Толик вдруг гаркнул: «Батя, прости!», швырнул ружье и бросился к Прохору, словно хотел обнять. Ну, дальше рассказывать не нужно, я думаю… Старик замолк и осторожно коснулся челюсти. По его лицу было видно, что хоть пришлось ему нелегко, он доволен тем впечатлением, которое произвел рассказ на Катю. Потрясенная девушка обернулась к Виктору: – Витя, ты слышал? Витя, что с тобой?! Все это время Виктор просидел молча, рассеянно поглаживая по голове Сергея. Он словно выпал из реальности. Окружающий мир перестал существовать. В голове гулким эхом перекатывались последние слова Сергея, которые он выкрикнул звонким мальчишеским голосом. «Н-нет, это не мох. Это – Витя, ты в порядке? На тебе лица нет! – Все нормально, – пробормотал Виктор. – Все хорошо. Я просто… Его прервал Сергей: – Витек, мне холодно. Ног не чувствую. Почему так холодно, Витек? – Тихо, тихо, Сережа, не болтай. Полежи спокойно. На, выпей немного, – он поднес к губам друга бутылку. Тот сделал маленький глоток и тяжело закашлялся. – Не давали бы вы ему пить, – не выдержал учитель. – Посидели бы вы молча, – в тон ему ответил Виктор, но бутылку закрыл. – Ну как, Сережа, полегче? – Да не сказал бы, – вяло улыбнулся Сергей, и улыбку тотчас сменила гримаса боли. – Горит все… Витя, что со мной было? Я все вспомнил, понимаешь? Как будто только что это произошло… Виктор немного удивился. Обычно человек не помнит ничего из того, что происходило, пока он пребывал в гипнотическом сне. Грубо говоря, каким уснул, таким и проснулся. Но здесь творилась такая чертовщина, что на подобную мелочь можно было не обращать внимания. – Ты должен знать, Витек… Мне кажется, это очень важно, – Сергей вдруг впал в лихорадочное возбуждение. Взгляд прояснился, щеки порозовели, он даже попытался поднять голову, но сил на это не хватило и он ограничился тем, что здоровой рукой легко сжал руку Виктора. – Это я поджег деревню. Поджег, чтобы вы вышли из домов. – Я знаю, знаю, – мягко сказал Виктор. – Успокойся, Серега, тебе не нужно сейчас болтать. – Брось, мне гораздо лучше. Но я не сам это сделал, то есть сам, но меня заставили… Я был словно под гипнозом, понимаешь? Только очень сильным. Намного сильнее, чем то, что ты со мной делал… Боже мой, я принял его за деда. За Афанасия, представляешь? Он внушил мне, что передо мной мой дед. И я его послушался. Там еще что-то нехорошее было. Я не помню, что именно… Будто кроме того, кто прикинулся дедом, был еще кто-то… Не могу сказать, все слова растерял. Оно как будто забралось мне в голову. Я, Господи ты боже мой, слышал мысли… нет, думал, как думает оно, видел его глазами… Это ужасно. Да, я видел вас… Вернее Катю и какого-то старика, они сидели в доме… Мухи, так вас называл дед, и то, что было с ним. Тебя, Витя я не видел, и ненавидел тебя за это. Знал, что ты где-то поблизости, но видеть не мог. И ненавидел… А потом… потом дед сказал, чтобы я взял бензин и поджег всю деревню. И я послушался. Не мог не послушаться. Они управляли мной… – Сережа, помолчи, тебе нельзя столько говорить. Побереги силы. – Нет, нет, нет! – замотал головой Сергей, и на губах у него снова выступила красная пена. – Какие к свиньям силы… Я умираю. Витек, как же мне не хочется умирать! Но я сам в этом виноват… Если бы только я не послушался! Но я не мог, веришь мне? Не мог! – Я верю, верю тебе… – Молчи! Все это как-то связано с той поляной, помнишь? Черная земля… Черная земля, которая шевелилась. Мы были детьми. Ты должен вспомнить, это важно… Очень важно. Потому что… Потому что она идет за вами! Сергей, казалось, снова впал в транс. Глаза закатились так, что были видны лишь белки, перепачканный кровью рот широко распахнулся, из горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки, которые изредка превращались в осмысленные слова. – Там люди… Я вижу людей в земле. Вика… Боже, она мертва. Все люди мертвы. Земля… Земля! Он выкрикивал еще что-то, но Виктор уже его не слышал. Он сам будто провалился во временную черную дыру. Воспоминание, казалось, надежно уничтоженное, стертое, или, на худой конец, задвинутое в самый дальний пыльный уголок памяти, неожиданно ожило, приобрело потрясающую воображение яркость и четкость, обросло звуками и запахами, а потом вынырнуло на поверхность, безжалостно взламывая толстые льды забвения. Виктор словно наяву увидел ту, покрытую черной жирной землей поляну, которую окружали чахлые, лишившиеся жизненных соков деревца. Он увидел трех насмерть перепуганных мальчишек, стоявших на краю этой поляны, взявшись за руки. Одним из мальчишек был он сам, но видел себя со стороны, словно не вспоминал тот день, а просматривал записанный на пленку фильм. Губы того, двенадцатилетнего Вити, зашевелились, и до ушей взрослого Виктора донеслось дрожащее: – Н-нет, это не мох… Это шевелится земля! Земля действительно шевелилась, будто под ней ворочался похороненный в незапамятные времена великан. Тут сознание сделало еще один скачок, и Виктор увидел поляну глазами мальчишки. Теперь он был не сторонним наблюдателем, а непосредственным участником событий. От одурманивающего запаха сырой земли перехватило дыхание. Все тело дрожало от какого-то запредельного напряжения, будто он пытался удержать руками отходящий от платформы поезд. Горячий пот заливал глаза, а желудок прыгал вверх-вниз, как шарик для пинг-понга. Поляна притягивала к себе, влекла, требовала ступить на эту жирную черную землю и идти вперед, к самому центру, где виднелся могильный холмик с покосившимся крестом. Но глядя сейчас на эту картину, Виктор, непонятно, взрослый или двенадцатилетний, заметил еще один бугорок, поменьше. Похоже, это была еще одна могила, но время основательно постаралось уничтожить ее. И, как показалось Виктору, этот бугорок и был эпицентром расходящихся концентрических кругов, которыми расходились волны потревоженной земли. Он посмотрел на друзей. Андрей стоял слева, Сергей – справа. Оба, не отрываясь, смотрели на качающийся крест. Глаза были совершенно бессмысленные, пустые. У Андрея из уголка рта свисала длинная ниточка слюны. Такими друзей Виктор никогда не видел. Это было пострашнее, чем наклонившийся у него на глазах могильный крест. Первым не выдержал Сергей. Как во сне, он шагнул вперед. Подошва кеда коснулась земли, и та приняла ее с громким довольным чмоканием. Нога тут же провалилась по щиколотку, но Сергей этого не заметил. Следом за ним шаг сделал Андрей. Из-за своего веса он погрузился в землю едва ли не по колено, но тоже не обратил на это внимания. Их сознание, казалось, было где-то в другом мире. А телами управляла чужая воля. Виктор был готов последовать за ними, все его существо просто бесновалась, требуя идти вперед за друзьями. Но какая-то крохотная частичка сознания, забившаяся в самый дальний уголок мозга и потому не доступная силе, исходящей от земли, продолжала отчаянно сопротивляться этому зову. Он медленно поднял ставшие вдруг неимоверно тяжелыми руки, и опустил ладони на плечи друзей. А потом, подчиняясь внезапному порыву, запел, вернее, захрипел на манер песни какую-то дурацкую детскую считал очку – первое, что пришло на ум. И это помогло. Не друзьям, те по-прежнему стремились вперед, хотя влажные горячие ладони Виктора, давящие им на плечи, немного ослабили, приглушили зов земли. Помогло самому Виктору. Он почувствовал, что жизнь возвращается к нему. Руки уже не были налиты свинцом, колени перестали дрожать, сердце забилось ровно и сильно, уверенно разгоняя кровь по оцепеневшему телу. Вскоре у него хватило сил потянуть назад друзей, ухватив их за руки. Поначалу ничего не получалось – Сергей с Андреем словно вросли в землю. Но Виктор, понимая, что если он не вытащит их, произойдет нечто ужасное, не сдавался. Он пыхтел, задыхался, выбивался из сил, но продолжал тащить их прочь от проклятой поляны, ни на секунду не прекращая повторять срывающимся голосом считалочку. Сейчас она была для него молитвой, своеобразным символом веры. Веры в то, что за его спиной лежит другой мир, большой и прекрасный, в котором нет места лесным полянам, засасывающим, как трясина, двенадцатилетних пацанов. В какой-то момент ему показалось, что у него ничего не выйдет. Взгляд остановился на могиле с покосившимся крестом, считалочка оборвалась на полуслове, и в голову широкой полноводной рекой, сметая все хрупкие барьеры детского сознания, хлынул поток пугающе ярких образов. Образов, принадлежащих чужой памяти. Чем-то это было похоже на испорченную пленку, снятую оператором-самоучкой. Изображение прыгало, дергалось, то полностью выпадая из кадра, то появляясь в нем снова, но уже снятое под другим углом. То и дело картинка затемнялась, или наоборот, становилась настолько светлой, что ничего, кроме смутных теней, пляшущих на ослепительно-белом фоне, разобрать было невозможно. Но кое-что Виктор все же сумел разглядеть. Главным элементом был огонь. Толпа кричащих людей с горящими факелами, полыхающие стены странного скособоченного дома на высоких сваях, слепящие огненные всполохи со всех сторон, словно оператор снимал фильм, сидя в мартеновской печи… Виктор слышал леденящие кровь вопли боли, яростную ругань, ощущал запах дыма и гари, которые перебивал один невыносимо резкий тошнотворный запах, напоминающий тот, который разносился по кухне, когда мать опаливала над газовой горелкой куриную тушку. Все это было настолько жутко, что Виктор чуть не потерял сознание от страха и отвращения. Огромным усилием воли ему удалось оторвать взгляд от могилы с крестом. Сразу стало чуть легче, и он захлебываясь словами, начал тараторить свою молитву, заговор против злых сил, который был сочинен много лет назад другими людьми и для совсем иных целей. Тогда он совершил невозможное. Не только вырвал друзей из мертвой хватки черной земли, но и дотащил их, лишившихся чувств, до старого кладбища. И только там, увидев, наконец, солнце, выглянувшее из-за облаков, и кусочек ярко-синего неба над головой, рухнул в изумрудную сочную траву и зарыдал в голос, давая выход неимоверному напряжению последнего часа. Виктор, взрослый Виктор, сидящий в машине посреди горящей деревни, открыл глаза. Двенадцатилетний мальчишка остался лежать там, посреди кладбища, но Виктор знал, что он скоро возьмет себя в руки и приведет в чувство друзей. И что они, не сговариваясь, ни разу не вспомнят эту историю и уж тем более никому не расскажут о той поляне. А через какое-то время этот день, самый страшный день в их жизни, полностью сотрется из памяти. Как обычно стираются самые тяжелые переживания, с которыми человек попросту не смог бы жить. Он вдруг почувствовал, что Сергей до боли сжал его руку. Это прикосновение к обожженным ладоням окончательно привело его в чувство. – Он сгорел, – тусклым голосом сказал Виктор. – Его сожгли живьем. В его собственном доме. – Кого? – в один голос спросили Катя и старик. – Прохора. Не знаю, заперся он там сам, или его загнали туда… Но он сгорел вместе с домом. – С чего ты взял? – на этот раз Катя опередила учителя, но всего лишь на секунду. – Неважно, – Виктор посмотрел на Сергея. Тот лежал с плотно закрытыми глазами, но губы шевелились. Виктор наклонился к другу, пытаясь расслышать, что он шепчет. – Мне совсем не больно, – говорил Сергей. – Хорошо, когда не больно. Жаль только, что все так бессмысленно… Всегда боялся умереть бестолково. И Вика… День рождения удался, да? Тридцать три года… Иисус был безжалостно молод… Господи, как мне страшно! Как это, оказывается, страшно… Ног совсем не чувствую. А ведь я думал, устроим салют… Решил, что будет салют, как тогда, помнишь? Здорово было… И совсем не страшно… Сергей продолжал шептать еще что-то, но слова слились в монотонный тихий шелест. Несколько раз Виктору удалось разобрать «салют» и «страшно», а потом шепот перешел в хрип. Сергей дернулся, широко открыл полные ужаса и страдания глаза, и застыл, уставившись невидящим взглядом в потолок. – Вот и все, – сказал Виктор, глядя в окно. – Вот и все… – Господи, боже, – прошептала Катя. Старый учитель судорожно вздохнул и украдкой перекрестился: – Упокой, господи, его душу. После этого в машине надолго воцарилось молчание. Смерть, явившаяся минуту назад, словно на какое-то время примирила всех с действительностью. Глубокая ночь, горящая деревня, бродящий где-то поблизости монстр – все это вдруг показалось не такой уж плохой альтернативой тому миру, в который только что отправился Сергей. Не бог весть что, конечно, но все же. У них во всяком случае, еще был шанс увидеть рассвет следующего дня. Или хотя бы, надежда на это. |
||
|