"Матёрый" - читать интересную книгу автора (Донской Сергей Георгиевич)

Глава 20 НЕ ВЗЛЕТИМ, ТАК ПОПЛАВАЕМ

Мокрый от пота, задыхающийся, вынырнул Саня из пьяного омута. Нет, он не сам вынырнул — его выбросило из темноты, вытолкнуло на поверхность и оставило лежать распластанного, как утопленника на берегу. Несколько минут ушло на то, чтобы сообразить, что под головой находится влажная подушка, а над ней — незнакомый потолок, то темнеющий, то светлеющий в такт пульсации в висках. Как бы обрадовавшись присутствию наблюдателя, этот мерцающий потолок вздрогнул и поплыл перед глазами, увлекая за собой Саню. Чтобы остановить это тягостное скольжение в никуда, он попытался уцепиться взглядом за светильник, но тот тоже не захотел оставаться на месте, вздрогнул и пошёл по кругу, втягивая Саню в бесконечный тошнотворный хоровод.

Пришлось встать, чтобы остановить это убыстряющееся кружение перед глазами. Пол накренился, как палуба корабля в штормовую погоду, но Саня удержал равновесие, и вскоре вся эта свистопляска закончилась, сменившись полным штилем. Даже способность думать вернулась… Правда, мысли, мелькавшие в мозгу, были короткими, как вспышки света в темноте. Дачный посёлок… Чужой дом… Ксюха…

Остров… Все стало на свои места, и получилась очень нерадостная картина. Владелец чужого дома, совершенно посторонний Сане человек, по всей видимости, преспокойно спал наверху. А самый родной человек, самый близкий, Ксюха, — Саня сглотнул слюну, — покоилась в нелепом деревянном ящике, наспех похороненная, наспех помянутая… Наспех убитая…

Горестно постанывая, Саня натянул штаны, влез ногами в растоптанные кеды и поплёлся из комнаты, по-стариковски шаркая ногами.

На кухонном столе по-прежнему стояли две бутылки водки — одна почти полная, с готовностью напомнившая Сане свой мерзкий вкус и запах. Стараясь не смотреть на отраву, он выцедил стакан и пошаркал дальше, пока не замер на крыльце, оглушённый сгустившейся снаружи жарой. Несмотря на прозрачную тень виноградных хитросплетений, зной ударил его, как обухом по голове.

А каково сейчас Ксюхе? Он попытался представить и передёрнулся всем телом. Вспомнил всякую подземную нечисть, которую можно обнаружить на лопате. Юркие чёрные жучки, кроваво-красные черви, жирные белые личинки, наполненные чем-то, напоминающим гной…. Брр-р! Сейчас эти слепые твари со всех сторон подбирались к телу любимой, спеша вгрызться в него, ввинтиться, втиснуться.

Какой-нибудь пакостный слепыш пробовал когтями ящик на прочность, какая-нибудь паршивая землеройка совала свой длинный нос в щели между досками… А Саня торчал у чужого порога, вцепившись в дверной косяк. Вместо того, чтобы находиться рядом. Тем более, подумал он, что Ксюха, может быть, ещё жива. С чего они взяли, что рана была смертельной? Они что, врачи, патологоанатомы? Взяли и закопали живого человека.

— Ах ты, господи! — Несмотря на непослушные ноги, Саня резво сорвался с места и быстро пошёл вперёд.

Дорожка, протянувшаяся между буйно заросшими грядками, выглядела совершенно прямой, но на самом деле коварно изгибалась, уходила из-под ног. То и дело Саню заносило в сторону, и тогда под подошвами сочно чавкали помидоры, затерявшиеся в сорняках, а по лицу стегали ветви вконец одичавших яблонь. Но ничто не могло его остановить или заставить повернуть обратно. Он спешил к Ксюхе, спешил к своей Спящей Красавице.

Двери настежь, двери настежь, опустевший дом…

Гроб хрустальный, гроб хрустальный, и принцесса в нем…

Перед глазами уже маячила калитка. Он шёл к ней, вероятно, довольно долго, потому что на ладонях откуда-то взялись жгучие ссадины, а правая штанина оказалась порванной на колене.

Калитка была заперта, стояла на страже послеобеденного сна своего хозяина. Она могла задержать Саню, но никак не остановить.

Хоп! С азартным возгласом он пошёл на приступ.

Оседлав калитку, замер в неустойчивом равновесии. высматривая внизу подходящее место для приземления. Хоп! Пятачок примятой травы понёсся навстречу Сане гораздо стремительнее, чем он рассчитывал.

Но боль при падении не ощутилась, заглушённая сплошной злой решимостью.

Оставалась последняя преграда на пути — ставок.

Его неподвижная гладь маняще лоснилась на солнце.

Взрыхлив подвернувшийся под ноги муравейник, Саня стремительно продрался сквозь прибрежные заросли и с разбега бултыхнулся в воду.

Всплеск был подобен удовлетворённому причмокиванию исполина. Увлекаемый инерцией и остатками недавней решимости, Саня медленно плыл вперёд, неистово молотя по воде руками, как будто его главной задачей было наделать побольше пузырей, брызг и пены. И он старался изо всех сил. Вся маленькая заводь пришла в движение от расходящихся по поверхности кругов и волн. Серебристые рыбьи стайки прыснули в разные стороны, а лягушки поспешно зарылись в ил, оставляя безрассудного пловца один на один со ставком, который, как было известно даже неразумному головастику, только с виду — тихий и неопасный. — Прямо перед Саней колыхался остров. Почерневший, обезображенный, он недобро следил за Саниными потугами удержаться на плаву. Если он и приближался, то слишком медленно, чтобы можно было рассчитывать на его опору. Остров торчал на месте, зато покинутый берег быстро уплывал прочь.

— Грл-л-л! — Тёплая вода погасила Санин крик, превратив его в приглушённое бульканье.

Он вдруг вспомнил, что недавно тонул во сне, и все происходило точно так же, медленно и неотвратимо. Но, проснувшись, он испытал облегчение.

А что будет, когда он утонет наяву? Что он успеет испытать?

Руки с каждым взмахом слабели, отяжелевшие кеды тянули вниз. Это было так глупо и утомительно — двигаться. Поражаясь своему полному безразличию к происходящему, Саня прекратил борьбу. Он ждал, что будет дальше, а настоящее вдруг совершенно перестало его интересовать, будто это не он глотал «оду вместо воздуха и шёл ко дну. Вот как это происходит, вяло подумал он, погружаясь.

Когда под ногами обнаружилась спасительная твердь, Саня не сразу догадался, что он спасён.

И, высунувшись из воды по грудь, смотрел вокруг ничего не понимающим взором. Какая-то зелень, синева, какие-то пичуги носятся над водой. И многомного звуков, которых только что не было, если не считать бурления пузырей, вырывавшихся изо рта.

Неужели он все-таки добрался до острова? Нет.

Саня торчал посреди заводи, между островом и берегом. Справа возвышался глинистый откос, по которому проходила дорога. На откосе маячила узнаваемая фигура в линялых джинсах, тёмная на фоне ярко-голубого неба.

— Поздравляю, — послышалось сверху. — Ты шёл на мировой рекорд. Среди утопающих.

Слова доносились до Сани как бы издалека, с другой планеты. Он помотал головой, вытряхивая воду из ушей, и протёр мокрые глаза. Откликаться не хотелось. Что можно было ответить в его положении?. В положении мокрой курицы, примостившейся на подводной кочке?

— Тебе удобно? — не унимался насмешливый голос Громова. — Решил обосноваться там навсегда?

— Моё дело! — огрызнулся Саня.

— На чем же ты устроился? Оседлал сома?

— Бензовоз там. Полнехонький, — вмешался в разговор третий голос, хрипловатый.

Поискав глазами непрошеного собеседника, Саня обнаружил рыбака, почти затерявшегося среди прибрежных камышей со своим корявым удилищем.

Один из работяг с соседского участка, кажется, Ванька. Он слегка смутился от внимания к своей скромной персоне, но, прокашлявшись, продолжил знакомить чужаков с местной достопримечательностью:

— Малец сейчас на кабине стоит, она на глубину ушла. А зад бензовоза вверх торчит. Еле-еле водой прикрытый. — Мужик смущённо хохотнул, словно вёл речь не о машине, а о купальщице.

Саня, чтобы не торчать на месте полузатонувшим пнём, тут же проверил сказанное и распрямился на корме бензовоза, ощущая под ногами надёжную опору. Заплыв отрезвил его, охладил недавний пыл. Стоя в воде по щиколотки, он прикидывал, сумеет ли добраться до берега без помощи Громова. Со стороны казалось, что он переминается на месте, готовясь прогуляться по водной глади. Но Саня не отваживался искушать судьбу вторично. Возбуждённое состояние, в котором ему было море по колено, сменилось полным унынием.

Громова, похоже, затонувший бензовоз, интересовал больше, чем страдающий на нем паренёк.

— Что ж не вытащили? — недоверчиво спросил он у рыболова. — Бензин всегда в цене, можно выгодно продать.

— А никто больше про бензин не знает, — честно признался тот. — Я один.

— Тем более, — настаивал Громов. — Делиться не надо.

— Так я невезучий. Меня поймают и посодють.

— За что? Обычная коммерция.

Рыболов недоверчиво покрутил головой, поросшей тусклыми волосами, похожими на паклю, и возразил:

— Коммерция — это когда не поймали. А если попался, то одно сплошное воровство получается.

— Слыхал, что в народе говорят? — обратился к Сане усмехающийся Громов, упорно не желавший проникнуться трагизмом его положения. — А ты за чужую собственность цепляешься, как за личную.

Поймают и посадят. Так что бросай этот чёртов бензовоз и греби сюда.

Саня многозначительно промолчал, давая Громову время осознать всю бессмысленность подобного совета.

«Неужели так трудно догадаться, что мне нужна помощь? — сердито думал он. — Или этому бессердечному типу нравится наблюдать, как я пускаю пузыри?»

— Лодку, что ли, пригнать? — проявил участие рыболов. — Как бы не утоп малец. Плавает он не то чтобы очень. — Через полминуты было найдено более точное определение:

— Как цуцик.

— Не надо лодку, — решил неумолимый Громов, продолжая стоять наверху.

— Парнишка сам доплывёт. Никакой он не цуцик, верно, Саня?

Вместо ответа Саня взял да и ухнул в воду, оттолкнувшись от цистерны как можно сильнее. Руками по воде он колотил с такой ненавистью, словно это была насмешливая громовская физиономия. А когда Санины ноги неожиданно уткнулись в вязкий ил и он торжествующе выпрямился у подножия откоса, упиваясь своей маленькой победой, эта самая физиономия обнаружилась совсем рядом. Громов был таким же мокрым, как Саня, и улыбался теперь без всякой издёвки — весело. Будто он тоже впервые преодолел страх перед глубиной. Но Саня нахмурился, словно у него нагло украли медаль за отвагу.

— Зря вы это, — мрачно сказал он, сплёвывая противную на вкус ставочную воду. — Я и без вас могу.

— Кто спорит? — Тон Громова был примиряющим. — Жарко, вот и я тоже решил искупаться.

Они выбрались на берег и стали одновременно взбираться по крутому откосу, шумно дыша и хлюпая мокрой обувью. Пару раз, когда Саня оскальзывался, Громов протягивал руку, но спутник её упорно не замечал, вставал самостоятельно. Когда восхождение наконец завершилось, брови его оставались сведёнными к переносице.

— Что дальше? — Санин голос звучал чуть ли не требовательно. — Этот… как его?… Эрик, он уже появился?

— Уже исчез, — невозмутимо уточнил Громов. — Никакого Эрика больше нет.

— Как? — возмутился Саня. — Вы решили без меня обойтись? — В его тоне зазвенела обиженная интонация ребёнка, которого уложили спать, не дав посмотреть интересный фильм.

— Не нужно было напиваться. — Громов скучающим взглядом смотрел куда-то поверх Саниной головы. — Или я должен был таскать тебя на себе?

— Вы… Вы это нарочно! — запальчиво выкрикнул Саня и даже притопнул ногой.

— Я в тебя водку вливал, м-м?

На это нечего было возразить. Передёрнувшись от негодования, Саня резко развернулся, собираясь идти куда попало, лишь бы подальше отсюда. Прежде чем он успел сделать хотя бы шаг, тяжёлая рука легла на его плечо. Он рванулся вперёд раз, другой… Безрезультатно. Громовская ладонь держалась на плече прочно, как намертво пришитый эполет. Избавиться от этой хватки можно было только вместе с кожей.

— Отпустите меня! — затравленно попросил Саня. Бросив взгляд вниз, где остался рыболов, он повторил тише:

— Отпустите!

— Погоди. — Громов тоже говорил тихо, но от этого голос его не звучал менее властно.

Обернувшись, Саня наткнулся на его взгляд и опешил: выражение светло-серых глаз нисколько не соответствовало резкому тону их обладателя. Глаза мягко укоряли Саню за горячность. А ещё — просили остаться и выслушать.

— Погоди, — повторил Громов уже без нажима. — Думаю, тебе будет интересно взглянуть. — Она трудом извлёк из кармана мокрых джинсов какой-то маленький бумажный прямоугольник и протянул его Сане.

Это была цветная фотография, одна из тех, которые штампуются для документов. Со снимка на Саню высокомерно смотрел видный черноволосый парень. Вскинутая голова, нарочито выпяченный подбородок. Весь из себя крутой — и подбородок, и парень. Саня сразу догадался, кто изображён на портрете. Старательно изорвал фотографию на мелкие клочки, бросил их на землю и поинтересовался, не поднимая глаз.

— Как он?..

Слово «умер» не было произнесено вслух, однако зависло в воздухе.

— Плохо. Трудно. — Понимая Санины чувства, Громов прибег к той же тактике недомолвок.

— Он понял, за что? — глухо спросил Саня, продолжая смотреть на обрывки фотографии с таким выражением лица, словно созерцал прах покойника у своих ног.

— У него было достаточно времени хорошенько обо всем подумать, — уклончиво ответил Громов и зашагал в направлении дома, пресекая все дальнейшие вопросы.

Но Саня больше ничего не спрашивал. Плёлся следом, приотстав на пару шагов, как приблудный пёс. Маленький щенок, увязавшийся за матёрым волкодавом.

Когда миновали сомкнутые створки ворот и свернули вправо, Громов, не слыша больше шагов за своей спиной, недоуменно обернулся.

— Я тут побуду, — угрюмо сказал Саня. Вся его тщедушная фигурка выражала непреклонное упрямство.

Громов оценил его позу и не стал возражать. Только уточнил на всякий случай:

— В воду больше не полезешь?

— Нет, я предпочитаю сидеть на берегу, — язвительно ответил Саня. — Но один. Понимаете? Один!

— Я понимаю, — спокойно сказал Громов. — Скоро я избавлю тебя от своего общества. Мы уезжаем. Здесь больше нечего делать. Можем отправляться хоть сейчас.

— Завтра, — покачал головой Саня.

Громов пожал плечами и пошёл своей дорогой с таким видом, словно для него не существовало никакой разницы между прошлым, будущим и настоящим. ***

Проводив его взглядом, Саня проворно вернулся к воротам и приник к щели, жадно вглядываясь в лица трех парней, собравшихся у сторожки. Да! Никаких сомнений не осталось. Это были те самые амбалы, которые однажды появились перед Саней, чтобы заявить права на его квартиру. И на его жену.

Ходячие шкафы, прикидывающиеся людьми.

— Не просекаю я ситуевину, — жаловался один из них, прихлёбывая из баночки что-то газированное. — Ни пацанов, ни Эрика…

— А на хрена они тебе сдались? — резонно возразил один из собеседников. — Жратвы валом, пойло есть. Чего тебе ещё надо?

«А ведь ничего, — подумал Саня с ненавистью. — Им лишь бы брюхо набить. Ишь, вымахали!

Собственный невзрачный рост придавал Саниной ненависти особую остроту. Он стиснул зубы так сильно, что ощутил во рту вкус крови, выступившей из дёсен.

— Конкретика мне нужна. — Недовольный амбал многозначительно поднял палец. — Во всем должна быть конкретика, я так понимаю.

Во время памятного ночного визита эти скоты тоже хотели все конкретизировать, вспомнил Саня. С этого все началось, с появления амбалов. Выстрел их главаря положил истории конец. Теперь Ксюха заколочена в сосновый ящик, а земля над ней присыпана седым пеплом.

Дело шло к вечеру, солнце мало-помалу сдавало позиции, и у амбалов прорезался аппетит. Взяв в руки по длинному батону и по палке копчёной колбасы, они приступили к незатейливой трапезе, запивая еду минералкой из пластиковых баллонов. Между делом они выкидывали игральные кости, неспешно передвигая по доске шашечки нардов. Казалось, амбалы готовы провести за этим занятием всю оставшуюся жизнь, но появление на площадке новых персонажей заставило могучую кучку отвлечься.

Их было двое. Впереди выступал толстяк в цветастой панамке. На его торсе имелся намёк на две бабские грудки, но зато он был весь покрыт мужественной сивой порослью. Издали можно было вообразить, что толстяк обрядился в телесного цвета мохеровый свитер с густым начёсом. Будь это действительно так, он уже скончался бы от теплового удара. Но и раздевшись по пояс, толстяк явно исстрадался от духоты и жажды, а потому толкал перед собой тачку с мятым алюминиевым бидоном, который намеревался наполнить холодной водой из колонки.

Его спутник, бородатый мужчина с головой, по-пиратски обвязанной косынкой, нёс в руках пустые пластмассовые ведра. Очки на его облупленном носу сидели как влитые, потому что держались не на дужках, а на резинке, извлечённой, скорее всего, из старых трусов. Его наряд довершали байковые штаны, которые на заре перестройки выдавались спекулянтами за джинсы-варенки и распространились в народе под ласковым названием «Мальвины». Судя по интеллигентному лицу, очкарик в те славные времена трудился в каком-нибудь НИИ и был безмерно счастлив, что ему даровали возможность одеваться у кооператоров, смотреть прямые трансляции депутатских разборок и тратить треть зарплаты на демократическую прессу.

Детская панамка и пиратская косынка одновременно склонились над зеленой водопроводной колонкой и озадаченно замерли, обнаружив на ней загадочное отсутствие рукоятки. Потом началось некоторое шевеление: дачники изучали повреждения и обсуждали их между собой. Наконец очкарик, оказавшийся более сообразительным, отнял руку от носика крана и трагически объявил во всеуслышание:

— Тут затычка!

Амбалы на крылечке с готовностью заржали и озорно предположили:

— В заднице у тебя, что ли?

— В кране, — обиделся очкарик. — И рукоятки нет. Как теперь воду набирать?

— А ты отсоси. Хочешь, потренируем?

Толстяк уже разобрался в ситуации и незаметно потянул тележку с бидоном на себя, но его спутник с тупым упрямством продолжал свою изобличительную речь: «

— Это же настоящее вредительство! Весь посёлок без воды оставили, вандалы!

Он не то чтобы прямо обращался к амбалам, но явно взывал к их совести и был услышан.

— Кто тут манда? — возмутился один из парней.

Возможно, он был туговат на ухо, но в остальном находился в отличной физической форме. Это стало очевидно, как только он поднялся в полный рост.

— Руки за такое отрывать надо, — упавшим голосом закончил очкарик.

— Что-о? А ну, иди сюда!

Тележка с бидоном озабоченно заскрипела и поспешно подалась назад. Следом заколыхались пустые ведра, повторяя порывистые движения несущих их рук. Вдогонку дачникам полетела недопитая бутыль с минералкой, угодив в трусливо сгорбленную спину очкарика. Он даже не оглянулся, но перешёл с трусцы на бег, опередив спутника. Обоих проводил издевательский гогот.

Саня в своём укрытии съёжился, как затравленный зверёк. Он принадлежал к такой же слабой породе вечно гонимых и унижаемых. Но ведь и слабак, загнанный в угол, способен показать зубы? Или нет?

Опустив голову, Саня быстро зашагал прочь. Не боги горшки обжигают. И не только громовым дано карать и мстить, думал он.

Переступив через порог дома, он не стал разговаривать с Громовым, а молча уединился в комнате и притворился, что спит. Предвкушение мести было столь сладостным, что заставляло Саню ёрзать и корчиться под наброшенной простыней. Словно не подушку он обнимал в сумерках, а Ксюху. ***

А дивный августовский вечер раскинул над дачным посёлком малиновый шатёр заката, предлагая полюбоваться им всех обитателей, без всяких ограничений и исключений. Различий между живыми и мёртвыми он тоже не делал.

Но мёртвые красотами вечерней зари не интересовались, да и живые возводили очи к небесам реже, чем смотрели себе под ноги. Не сумев очаровать людей, закат налился возмущённым багрянцем, потом потемнел и обернулся назло всем ночью, в которой отчуждённо и холодно поблёскивали звезды. Но и это чудесное превращение не набрало достаточного количества зрителей. Зато луна пристально и неотрывно следила за всеми.

Надо же, как шпарит, подумал с ненавистью дачник Бутько, уставившись в окно, залитое серебристым сиянием. Являясь гастритчиком со стажем, он отлично знал, какую развлекательную программу готовит ему полная луна: урывочный сон, перемежаемый приёмами соды, и, как правило, затяжной запор.

Целительным козьим молоком на эту ночь Бутько не обзавёлся. Хотел было смотаться на своём «москвичке» в соседнюю деревню, но машину через ворота не пропустили какие-то подозрительные личности уголовной наружности. Они матерно предложили Бутько топать пешком, да ещё в обход. Испугавшись личностей и полуденного зноя, Бутько ретировался и теперь крепко раскаивался в собственной нерешительности. Брюхо, не сдобренное молочком, бунтовало.

А впереди была долгая-долгая ночь.

Жившая по соседству бабка Никитична переживала по другому поводу. Вечером она не досчиталась одного из своих длинноухих питомцев и понятия не имела, как станет оправдываться перед нервным зятем, доверившим ей присматривать за крольчатником. Ещё бы ничего, если бы зверёк просто сбежал — тогда можно было бы надеяться, что, порыскав по окрестностям, он вернётся, целый и невредимый. Но в дальнем конце огорода Никитична наткнулась на его пушистые ушки да ножки, а вокруг — громадные следы, смахивающие на волчьи. Как про них зятю скажешь? Живо определит фантазировать в дом престарелых.

Зато её ровесник, отставной генерал, дурью не маялся, а набирался сил перед завтрашним днём. Он лежал на спине, вытянув руки «по швам», разведя носки ног врозь и сведя мозолистые пятки вместе.

Жене казалось, что он вот-вот начнёт вышагивать во сне строевым шагом, хотя это должно было произойти только утром. В парадном кителе, фуражке и сатиновых трусах генерал вот уже второе лето подряд маршировал вдоль огородных грядок, принимая рапорты от наиболее видных кочанов капусты. Забавные со стороны, эти смотры зашли очень уж далеко.

Почти в психиатрическую лечебницу. Стоит бедолаге однажды отказаться от трусов, как это было, сделано в отношении генеральских штанов.

Эксцентричное поведение генерала любили обсуждать вечерами Лыковы и Деревянко, издавна дружившие семьями. Но сегодня, по причине междоусобицы, традиционные посиделки у самовара не состоялись. Юным отпрыскам обоих кланов было запрещено даже перекликаться через ограду. Все началось с элементарного отсутствия запасов воды и хлеба. Примерно час мадам Лыкова и миссис Деревянко попросту пилили своих непутёвых супругов, а потом в запале схлестнулись между собой, выясняя, кто есть кто. Если первая оказалась толстой коровой с блядскими глазами, то вторая вообще стала гадюкой подколодной, у которой изо рта воняет. Естественно, после такого обмена мнениями у противоположных сторон появилась масса поводов для непримиримой вражды. Почти как у Монтекки и Капулетти.

Зато неблагополучные Клычковские сегодня так и не пособачились, что было странно. Днём по-семейному отужинали водочкой, закусили портвешком.

С лихвой хватило обоим, даже на лёгкий утренний аперитив осталось. Они и подлечились, спутав вечернюю зорьку с утренней. Теперь мирно почивали рядышком, и до рассвета у них не предвиделось никаких огорчений.

В отличие от них бритоголовые Савины бодрствовали, занимаясь ритуальным распеванием маха-мантры. Голоса их звучали негромко, но были преисполнены страстной силы. Причиной тому было вечернее омовение супругов в душевой кабинке, увенчанной баком с нагревшейся за день водой. Перед тем как уединиться там с женой, домохозяин Савин многозначительно зачитал ей один из стихов священной книги «Шримад-Бхагаватам». Там говорилось, что верная жена должна помогать мужу осуществлять все его физические желания, создавая ему все условия для сосредоточения на духовной практике. Желание у Савина действительно имелось — одно, но такое необычное, что жена прежде всячески отлынивала от выполнения своего долга. Сегодня же, воодушевлённая авторитетом Священного Писания, она дошла до полного самозабвения.

Сосед Семеныч, вышедший собирать смородину, долго прислушивался к звукам, долетавшим из душевой кабины, а ночью был вынужден трижды самоудовлетворяться, сверля потолок немигающим взглядом. И сухопарая Савина в его грёзах обладала грудью на два номера больше, чем в действительности.

А ближе к утру, когда и одинокий Семеныч угомонился, ночную тишину пронзил заунывный вой большой собаки, на который никто не обратил внимания.