"Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки МИ-6" - читать интересную книгу автора (Томлинсон Ричард)

Глава 2. Подготовка

Завершилась жаркая майская неделя, заканчивались пьяные сборища, которые выпускники устраивали в саду, отмечая успешную сдачу выпускных экзаменов. Я только что покинул вечеринку студентов колледжа "Киз", на которой мой научный руководитель сообщил мне, что по итогам выпускных экзаменов по курсу авиационного машиностроения решением педсовета мне присужден диплом с отличием. Вечернее солнце, бросающее косые лучи на территорию "Гонвилла", усугубляло эффект чрезмерной дозы довольно крепкого "Пимза". Меня клонило в сон, и я решил вернуться в свою комнату.

– Томлинсон? – окликнул меня кто-то. – Вы ведь Томлинсон, верно? Я обернулся и увидел доктора Кристофера Пилчарда, наставника по курсу юриспруденции. Он обращался ко мне из открытого окна своего кабинета на первом этаже. Его лицо было мне знакомо, но мы никогда не общались, и потому меня удивило, что ему известна моя фамилия. В колледже Пилчарда узнавали по рыжему парику, который он не снимал с тех пор, как облысел, – последствие велосипедной аварии, случившейся много лет назад. Будучи слегка навеселе, я с трудом удержался от соблазна пощупать его искусственные волосы.

– Томлинсон, вы уже думали о том, чем будете заниматься, когда покинете наше заведение?

– Да, сэр, – осторожно отвечал я, недоумевая, почему его это интересует. – Я поступлю на службу в морскую авиацию.

Пилчард презрительно фыркнул, словно не одобрял профессию военного.

– Послушайте, Томлинсон, если вдруг передумаете и пожелаете попробовать себя в какой-то другой сфере государственной службы, дайте мне знать. – С этими словами он нырнул назад в свой кабинет, осторожно, чтобы не зацепиться париком за переплет, убрав голову из окна.

Польщенный, я продолжал путь к своему корпусу. Мне только что сделали замаскированное предложение стать сотрудником британской разведывательной службы, более известной под своим кодовым наименованием военного времени – МИ-6. В каждом колледже Оксфорда и Кембриджа, да и в других ведущих университетах Великобритании имелся свой вербовщик вроде Пилчарда – преподаватель-ставленник МИ-6, выискивающий для британской разведки подходящие кандидатуры. Вербовщики Оксфорда и Кембриджа на протяжении ряда поколений поставляли МИ-6 подающих надежды патриотов, которых они отбирали умело и осмотрительно. Но система не всегда срабатывала безошибочно – Филби, Маклин и Берджесс были завербованы в МИ-6 таким же образом.

Предложение Пилчарда меня заинтриговало. В открытое окно моей комнаты на верхнем этаже струился вечерний свет, а я лежал на своей узкой кровати и размышлял, почему из всех выпускников выбрали именно меня.

Когда я поступал в университет в 1981 году, мои планы не ограничивались только учебой. Мой дядя в Южной Африке в свое время был членом эскадрильи Кембриджского университета – аэроклуба под эгидой ВВС Великобритании, и он настоятельно советовал мне вступить в него. Разве мог я упустить шанс научиться летать, как настоящий военный летчик, тем более что за это еще и платили небольшое жалованье? Аэроклуб заменял мне и факультативы, и всякую иную общественную деятельность. Азы летного мастерства мы осваивали на "бульдоге" – надежном учебном двухместном самолете. Мой инструктор, капитан авиации Стэн Уитчелл, в ту пору один из старейших действующих офицеров ВВС, в качестве летчика-истребителя участвовал в операции "Битва за Англию". Два раза в неделю я сбегал с лекций по специальности и на велосипеде отправлялся брать уроки пилотирования на аэродром Маршалла, находившийся в семи километрах от центра Кембриджа.

Другим моим увлечением стало подводное плавание, к которому я пристрастился под влиянием фильмов Жака Кусто. Пройдя необходимую подготовку в университетском клубе, пасхальные каникулы я провел на Корнуолле, днем обследуя рифы и обломки погибших судов в холодных мутных водах Ла-Манша, а вечерами напиваясь крепкого местного пива в пабах старых рыбацких деревушек, жители которых промышляли контрабандой. Это не шло ни в какое сравнение с раем, изображенным в фильмах Кусто, но все же я отлично развеялся.

В 1983 году на каникулах я работал в местной пекаре не, что позволило мне скопить денег на двухмесячное путешествие по Таиланду и Малайзии. Однако бюджет у меня был скудный, и возвращался я назад самолетом "Аэрофлота" по самому дешевому билету, который мне удалось достать. Для дозаправки планировалось сделать короткую остановку в Москве, где мы приземлились на следующий день после того, как Миг-17 русских ВВС сбил в районе Сахалина корейский авиалайнер, летевший рейсом No 007. Все 269 пассажиров "Боинга-747" погибли. В наказание правительства стран Запада отлучили самолеты "Аэрофлота" от своих воздушных трасс. Запрещение последовало сразу же, после того как самолет, на котором я летел, сел в московском аэропорту Шереметьево. Вместе с остальными двумястами пассажирами нашего рейса я застрял в Москве на целых два дня, ожидая, когда за нами из Лондона вышлют самолет авиакомпании "Бритиш эйрвейз". "Аэрофлот" разместил нас в дешевой гостинице возле аэропорта, но выдать наш багаж отказался, и мы остались в том, в чем вылетели из душного Бангкока. Однако я вовсе не собирался упускать неожиданно представившуюся мне возможность посмотреть Москву из-за неподходящего наряда. В полете я познакомился с одним австралийцем, и вдвоем с ним мы отправились бродить по туманному городу под холодным осенним дождем. Кислые москвичи с удивлением взирали на наши футболки и резиновые шлепанцы.

"Возможно, выбранная мною специализация и страсть к путешествиям и побудили Пилчарда сделать мне предложение", – предположил я. Несколько лет спустя я узнал, что МИ-6 испытывала нехватку кадров с хорошим техническим образованием, необходимым для понимания аспектов ее работы, которая все чаще требовала добротных академических знаний, и Пилчарду наряду с другими университетскими вербовщиками было поручено заняться поиском выпускников-технарей вроде меня.

О деятельности МИ-6 я знал немного – в основном по романам Джона Ле Карре, – и в моем представлении это была скучная, кабинетная работа. Я также резко отличался от других выпускников, к которым Пилчард обращался с подобным предложением. То были, как правило, студенты гуманитарных факультетов из состоятельных семей, не вылезавшие из бара при колледже. Хлопок по плечу от Пилчарда они расценивали как обязательный ритуал, знак того, что они оставили свой след в жизни университета. "Если МИ-6 нужны именно такие люди, значит, мне там не место", – решил я.

Вдохновленный книгами, прочитанными мною на досуге в Кембридже, я мечтал о профессии, которая наполнит мою жизнь приключениями, даст возможность попутешествовать; например, Уилфред Тезигер, исследователь пустынь, пересек аравийскую пустыню Эмпти-Квотер, когда ему было едва за двадцать, а сэр Фрэнсис Чичестер в одиночку совершил кругосветное плавание. Мне хотелось приключений, которые обеспечивала бы стабильная, хорошо оплачиваемая работа, и я решил, что смогу совместить подобное на службе в вооруженных силах. Больше всего мне импонировали военно-морские силы.

Предложение Пилчарда я счел интересным, но рассматривать его серьезно не стал, поскольку меня ждали более срочные проекты. Через две недели мне предстояло с пятью приятелями вылететь в Манилу в составе исследовательской экспедиции, организованной университетом для изучения влияния загрязнения окружающей среды на хрупкие коралловые рифы Филиппинского архипелага.

Спустя три месяца после возвращения с Дальнего Востока я предпринял длительную поездку из Камбрии в Портсмут для прохождения собеседования в специальной комиссии Адмиралтейства, отбирающей кандидатов для службы в ВМС. Успешно сдав экзамены и практические испытания, я уже считал себя зачисленным в ряды ВМС и совершенно не испытывал страха перед медицинской комиссией, которая была назначена на следующий день. Как выяснилось, напрасно. В выписке из моей истории болезни указывалось, что в возрасте семи лет я перенес легкую форму астмы. На этом основании меня и отсеяли. Хирург в звании лейтенант-коммандера объяснил, что будущий военно-морской летчик в процессе обучения подвергается тяжелым физическим нагрузкам и потому велик риск, что у него разовьется перенесенная в детстве болезнь, что повлияет на его боеспособность. Дорога в ВМС была мне отрезана. Я приуныл.

А спустя несколько дней после неудачного собеседования, спустившись в метро на станции "Кенсингтон", я случайно обратил внимание на плакат с изображением девушки, пробирающейся по тропическому болоту по пояс в воде. Это была реклама фирмы "Рали", организующей приключенческую экспедицию для молодежи. Я загорелся. Мне требовалось именно такое испытание, чтобы оправиться от разочарования. Я послал заявку и через несколько месяцев уже был на пути к Карибскому морю, где участников экспедиции, жаждущих познать тонкости управления парусником, ждал бриг "Зебу" с четырехугольными парусами.

Вернувшись в Великобританию спустя три месяца, я по-прежнему не имел склонности к какому-либо определенному роду деятельности и потому решил продолжить учебу в университете. Я подал заявление, и был уведомлен, что мне предоставляется стипендия имени Кеннеди для учебы в Массачусетс ком технологическом институте в США с последующим присвоением степени магистра. Фантастический приз, особенно с учетом того, что в стипендию была включена стоимость билета до Нью-Йорка на лайнере "Куин Элизабет-2".

К занятиям я приступил в сентябре 1985 года и поначалу был в шоке. В Кембридже студенты выпускного курса вели беззаботную, веселую жизнь, здесь же приходилось корпеть над учебниками, не разгибаясь. Осенью 1986 года, незадолго до окончания института, комиссия по присуждению стипендий фонда "Ротари" оповестила меня, что их организация готова оплатить еще один год моей учебы в любой стране по моему выбору. Куда же поехать? В технологическом институте я завел дружбу со студентами из Аргентины и под впечатлением их рассказов о перонистах, радикализме, военных переворотах и проблеме Мальвинских островов, решил лично познакомиться с их страной. Спустя несколько месяцев, в январе 1987 года, самолет швейцарской авиакомпании перенес меня в Буэнос-Айрес.

Зажав сумку между коленями, я приготовился к неминуемому столкновению. Уже в третий раз водитель такси бросал свой разбитый "рено-12", визжащий старыми покрышками, в обгон рычащего автобуса "мерседес", пытаясь втиснуться в узкую щель на крайней полосе автострады. Путешествие из аэропорта к центру Буэнос-Айреса характеризовало Аргентину не с самой лучшей стороны. Когда мы проехали огромный рекламный щит с лозунгом "Las Malvinas son Argentinas" (Мальвинские острова – Аргентине – исп.) переливающийся синими и белыми огнями, угрюмый таксист, который на протяжении нескольких километров только сердито поглядывал на меня в зеркало заднего обзора, сделав последнюю затяжку, швырнул окурок в темноту за окном и спросил подозрительно:

– De donde es, Usted? (откуда будешь, приятель? – исп.)

В первую минуту я решил солгать. Война за Фолклендские (Мальвинские) острова окончилась всего несколько лет назад, и я не был уверен, что местный житель благосклонно отнесется к гостю из Англии. Однако любопытно было проверить его реакцию, и я ответил осторожно:

– Soy Britannico.

Водитель опять взглянул на меня в зеркало, словно не расслышал моих слов.

– Britannico... Inglaterra, – громче повторил я.

Угрюмый взгляд водителя заставил меня усомниться в дипломатичности моей реплики. И вдруг глаза его просияли.

– Senora Тэтчер, – произнес он. – Хорошая женщина. Вот бы ее сюда. Сразу бы стало лучше. – Таксист взмахнул рукой, обнажив в улыбке полный рот золотых зубов.

Подобным образом будут реагировать многие аргентинцы, с которыми мне предстоит общаться в текущем учебном году. Из их памяти еще не стерлись горькие события войны за Фолклендские острова, но давние культурные и торговые связи с Великобританией перебивали возникшую антипатию.

В тот вечер, устроившись в дешевой гостинице, я встретился за ужином с Энди Шуйлером, американским студентом, которому тоже была присуждена стипендия фонда "Ротари". Забавный спокойный парень, в Станфорде он специализировался по проблемам Латинской Америки. На следующий день мы сняли на двоих квартиру в центре Буэнос-Айреса.

Стипендия "Ротари" выделялась главным образом на то, чтобы дать возможность ее владельцу познакомиться, с культурой других народов, посещая различные страны и устанавливая дружеские связи с новыми людьми. Но мы также не должны были забывать и об образовании. Мы с Шуйлером записались на вечерний курс политологии при аспирантуре университета Буэнос-Айреса. Наша аудитория состояла из старших офицеров, журналистов левого толка, честолюбивых политиков и католического священника из партии перонистов – микромир противоборствующих сторон аргентинского общества.

Демократия, проповедуемая партией радикалов во главе с ее лидером Раулем Альфонсином, после долгих лет тиранического правления военной хунты находилась пока еще в зачаточном состоянии. Будучи представителями империалистов "Yanquis" и "Britannicos", мы, разумеется, не рассчитывали на снисхождение со стороны других студентов, когда в аудитории возникали пылкие, зачастую с оскорблениями, политические дебаты. Шуйлер вскоре втянулся в активную политику, посещал митинги, демонстрации и студенческие собрания. В пасхальное воскресенье 1987 года правительство Альфонсина едва не пало в ходе попытки военного переворота, и я вместе с Шуйлером отправился к "Каса росада" (Дому президента), чтобы посмотреть, как страстные аргентинцы ратуют в поддержку демократии.

В другие дни наши с Шуйлером пути пересекались нечасто. Он занимался своими делами, я – своими. Я решил обогатить свой летный опыт, и один из офицеров ВВС, посещавший наш курс, порекомендовал мне инструктора, Родольфо Зигера, базировавшегося на аэродроме Сан-Фернандо, который находился в двух часах езды от центра Буэнос-Айреса, если добираться туда автобусом "Колективо". Немецкий иммигрант, во время Второй мировой войны Зигер служил в "Люфтваффе" и в качестве пилота "мессершмитта" Me-109 участвовал в "Битве за Англию". Вся его семья погибла во время бомбардировок Дрездена, и после войны Зигер эмигрировал в Аргентину, где переквалифицировался в пилота гражданской авиации. Он работал в авиакомпании "Аэролинеас Аргентинас", откуда и вышел на пенсию в чине старшего пилота. На пенсию особо не разживешься, поэтому он приобрел старенький самолетик "лускомбе силвэр" 1930 года выпуска, такой же допотопный, как автомобиль "ситроен 2CV", и стал давать уроки всем желающим. Машина его была не настолько надежная, чтобы сдавать на ней экзамен на право получения лицензии аргентинского пилота, но за ее аренду он брал недорого, да и мне любопытно было поучиться у человека, с которым, возможно, сражался в воздушных боях капитан авиации Уитчелл.

По прошествии нескольких недель, готовясь к практическим и теоретическим экзаменам, я узнал еще об одном аспекте бизнеса Родольфо. В ту пору в Аргентине были установлены высокие пошлины на ввоз бытовой электронной техники, а в Парагвае, всего лишь за несколько сот километров, эти товары пошлиной не облагались, так что контрабанда была неизбежна. Аргентинские таможенники, естественно, старались пресекать подобный промысел. Раз в неделю Родольфо перелетал через реку Плате, садился на фунтовую летную полосу в Парагвае и загружал свой "лускомбе" видеомагнитофонами и телевизорами. Маломощный самолет с трудом поднимался в воздух, и Родольфо пускался в обратный путь, пересекая реку во мраке ночи на бреющем полете, чтобы самолет не засекли радары аргентинских пограничников.

Однажды мы отправились в Мендосу, к подножию Анд. Родольфо удалось отыскать очень нужную и редкую запчасть к старому самолету, которую требовалось забрать с территории Чили почти на самой границе. Он попросил меня помочь. Маломощный "лускомбе" не мог перелететь через Анды, и потому этот отрезок пути предстояло преодолеть на автобусе. По прибытии на удаленный пограничный пост, примостившийся под сенью Аннапурны, я вдруг сообразил, что угодил в переплет. Вообще-то у меня было два паспорта – новозеландский и английский. Первый был незаменим для пересечения границы Аргентины, поскольку аргентинские власти в отличие от британцев не требовали визы у граждан Новой Зеландии. В Чили же, наоборот, в более выгодном положении находились британцы, им для въезда и выезда виза не требовалась, и потому там удобнее было пользоваться английским паспортом. Но я, собираясь в поездку в спешке, взял с собой только один документ – английский. Рассчитывать на то, что два неприветливых аргентинских пограничника, поднявшихся в автобус на пропускном пункте, посмотрят сквозь пальцы на отсутствие штампа, не приходилось.

Сообразив, что мой новозеландский паспорт с аргентинскими печатями лежит под замком в тумбочке возле моей кровати в Буэнос-Айресе, я решил попытаться проникнуть через границу обманным путем. Выбора у меня все равно не было. Я заявил, что у меня украли мой новозеландский паспорт и я еду в Сантьяго, где находилось единственное на всем южном континенте посольство Новой Зеландии, чтобы его восстановить. Пограничник постарше поверил моему объяснению, но молодой проявил подозрительность и приказал мне выйти из автобуса, чтобы произвести досмотр моих вещей. Вскоре в моем рюкзаке он обнаружил английский паспорт без соответствующих штампов и арестовал меня по подозрению в нелегальном въезде в страну.

Сотрудники пограничной полиции эскортировали меня в полицейский участок Мендосы, где меня обыскали с ног до головы и бросили в грязную камеру, в которой из обстановки имелись только сырой матрас и ведро. В этой камере я проскучал два часа, после чего меня препроводили в один из кабинетов, где за железным столом сидели два мрачных офицера. К моему неописуемому изумлению, выяснилось, что меня подозревают в шпионаже. Начался допрос. Полицейские интересовались, чем я занимаюсь, где проживаю, кто мои друзья, и аккуратно записывали мои ответы в маленькие черные блокноты. Через час мне уже казалось, что нелепее вопросов я не слыхал в жизни.

– Как зовут вашу собаку? – спросил один из офицеров.

– Джесси, – ответил я, едва скрывая раздражение.

Ночевать меня отправили в ту же грязную камеру, а утром я предстал перед полковником ВВС Аргентины, специально прилетевшим из Буэнос-Айреса, чтобы допросить меня.

– Как зовут вашу собаку? – грозно осведомился он.

– Вчера меня уже спрашивал об этом один из здешних, – с невинным видом отвечал я, недоумевая, с чего вдруг мой щенок из породы лейкленд-терьеров стал представлять опасность для "аргентинских ястребов". Позже я понял, что они испытывали мою "легенду". Если я и впрямь безобидный студент, прибывший на учебу в Аргентину по обмену, значит, я без труда должен вспомнить такие несущественные детали, как кличка моего пса. Шпиону же гораздо сложнее изо дня в день отвечать правильно на нелогичные тривиальные вопросы. Полученный урок сослужил мне добрую службу, когда я стал разведчиком.

Чуть позже в тот же день аргентинская полиция отпустила меня на свободу, но только после того, как по настоянию ее сотрудников я принял участие в спонтанно организованном матче по регби. По мнению аргентинских блюстителей закона, каждый настоящий новозеландец должен быть отличным крайним нападающим. Я пытался протестовать, но меня даже слушать не хотели. Мендоса – одна из ведущих провинций Аргентины по регби, и в ее команде есть очень хорошие игроки. В Буэнос-Айрес я возвращался на следующий день с подбитым глазом.

– Неужто повстречал кого из моих друзей-гестаповцев? – хохотнул Родольфо. Я не был уверен, что он шутит.

Спустя несколько недель один мой приятель-дипломат пригласил меня на ужин в посольство Швейцарии. После войны за Фолклендские острова дипломатические связи между Великобританией и Аргентиной еще не были восстановлены, и потому британские интересы в этой стране представляли несколько английских дипломатов, работавших на территории посольства Швейцарии. Мой друг швейцарец познакомил меня с одним из них, вторым секретарем, – высоким, долговязым парнем чуть старше меня. Узнав, что я обучаюсь летному делу, мой новый знакомый пришел в восторг и стал пытливо расспрашивать меня о том, каковы дальность полета и грузоподъемность "лускомбе". Правда, когда я сообщил, что этот самолет с трудом поднимается в воздух с телевизором и видеомагнитофоном на борту, он, как мне показалось, несколько сник.

Став сотрудником МИ-6, я узнал, что этот долговязый парень, Марк Фримен, работал на разведслужбу. В Буэнос-Айресе он осуществлял операцию МИ-6 против аргентинских ВМС, завершившуюся победой английской разведки.

Не сумев предсказать вторжение аргентинцев на Фолклендские острова в апреле 1982 года, МИ-6 сильно подмочила свою репутацию в глазах английского правительства. Чтобы избежать повторения подобной ошибки, МИ-6 бросила в этот регион дополнительные ресурсы, вдвое увеличив свою агентурную сеть в Буэнос-Айресе, настроив новых постов подслушивания в чилийских Андах, чтобы на раннем этапе узнавать обо всех перемещениях аргентинской авиации, и открыв новую точку в составе одного человека в Уругвае. Эти усилия обеспечили непрерывный поток информации.

Одно из сообщений вызвало особый интерес в Штабе военной разведки Уайтхолла. Аргентинцы разрабатывали новую секретную морскую мину в пластмассовом корпусе с электронным устройством, отличающим по шумам английские суда от аргентинских. Традиционными средствами минообнаружения эту мину было трудно отследить. Штаб счел, что это очень опасное оружие, и пожелал ознакомиться с ее характеристиками. МИ-6 завербовала французского специалиста по оружию, принимавшего участие в разработке данного проекта на военно-морской базе Рио-Гальегос. Ему был присвоен псевдоним FORFEIT.

Вывезти мину с территории базы Рио-Гальегос не представляло особой трудности, поскольку FORFEIT имел высшую форму допуска к секретной работе и пользовался доверием у аргентинской охраны. Он погрузил одну из мин в багажник своего автомобиля и выехал с базы, заявив, что едет испытывать ее на другую военно-морскую базу в Комодоро-Ривадавия. Далее предстояло вывезти мину из Аргентины, и это был самый сложный этап операции.

Вариантов переправки мины в Великобританию насчитывалось немного. В частности, подводную лодку к берегам недружественной Аргентины МИ-6 не могла послать, потому что в этом случае исключалась всякая возможность доказать свою непричастность к похищению секретного оружия. МИ-6 решила завербовать какого-нибудь пилота, который согласился бы переправить мину на своем легком самолете через реку Плате в Уругвай. Вот почему Фримен расстроился, когда узнал, что у "лускомбе" очень маленькая грузоподъемность. В итоге некий сотрудник МИ-6, действовавший под "крышей" датского инженера-химика, встретился с агентом FORFEIT в одном из частных гаражей Буэнос-Айреса, переложил мину в багажник арендованной машины и на ней перевез ее в Уругвай. Предварительные наблюдения показали, что пограничная полиция редко досматривает автомобили, но на всякий случай у датского инженера было припасено правдоподобное объяснение: странный бочкообразный кусок пластмассы в багажнике его машины – всего лишь безобидный прибор для химической промышленности. В результате никакого объяснения не потребовалось. Он беспрепятственно довез мину до Монтевидео. Там ее тайком погрузили на английский военный корабль, зашедший в порт на дозаправку после визита на Фолклендские острова, и переправили в Великобританию.

В декабре 1987 года я возвращался в Лондон рейсом швейцарской авиакомпании. Поднявшись на борт самолета, я взял экземпляр "Нации", самой популярной аргентинской газеты. На пятой странице было помещено сообщение об аварии маломощного самолета, разбившегося при попытке сесть ночью на аэродром с грунтовой полосой неподалеку от Буэнос-Айреса. Пилот получил серьезные травмы. Полиция расследовала причины аварии, в том числе и слухи о том, что пилот занимался контрабандой. Имя летчика не называлось, но я понял, что речь идет о Родольфо.

И вот я в Лондоне. За душой ни гроша. Мне нужна работа, желательно что-нибудь связанное с риском и поездками за границу. Я написал Пилчарду, спрашивая, осталось ли в силе предложение, которое он сделал мне в 1984 году. Сам Пилчард мне не ответил, но через пару недель я получил письмо на бланке Министерства иностранных дел и по делам Содружества, подписанное неким господином М. Э. Халлидеем, приглашавшим меня прибыть на собеседование по адресу: Лондон SW1, Карлтон-Гарденз, 3.

Сидя на кожаном диване в холле элегантного здания, созданного архитектором Джоном Нэшем, выходящего окнами на Сент-Джеймсский парк в центральной части Лондона, я совсем не нервничал. Скорее, был заинтригован и изнывал от любопытства. Гораздо больше, чем предстоящее собеседование, меня волновал тикающий счетчик на автостоянке в квартале отсюда, где я оставил свой старенький побитый "БМВ". Я глянул на часы, надеясь, что пробуду здесь недолго. На маленьком столике со стеклянной поверхностью, стоявшем передо мной, лежало несколько экземпляров "Экономиста" и "Файнэншл таймс". Чтобы скоротать время, я взял один из номеров.

Вскоре я услышал шаги. Кто-то спускался со второго этажа. На мраморный пол, стуча высокими тонкими каблучками, ступила высокая миловидная девушка. Я отложил "Экономист" и поднялся.

– Мистер Томлинсон? – уточнила она с улыбкой. Я кивнул. – Господин Халлидей ждет вас. Кстати, меня зовут Кэтлин. – Мы обменялись рукопожатием, и она повела меня на второй этаж, где препроводила в один из кабинетов.

Я увидел маленького щуплого человечка, с бородой, в старомодном коричневом костюме с большими лацканами и туфлях цвета корнуолского пирожка. Халлидей поздоровался со мной и усадил в низкое кресло, а сам устроился напротив, по другую сторону журнального столика.

– Вам известно, зачем вас пригласили сюда? – осведомился он.

– Нет, не догадываюсь, – осторожно ответил я.

– Так, для начала позвольте попросить вас ознакомиться вот с этим и подписать. – Халлидей вручил мне листок бумаги с отпечатанным текстом и шариковую ручку "Байро". Это была выдержка из Закона об охране государственной тайны 1989 года, с пометкой в верхней части страницы "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"; надпись была сделана красными чернилами. Я прочитал текст, не колеблясь поставил свою подпись и вернул документ.

– А теперь прочтите вот это, – приказал он, передавая мне зеленую папку.

Халлидей поднялся и пересел за стол у окна, предоставив мне время спокойно ознакомиться с содержанием примерно тридцати страниц в прозрачных пластиковых чехлах, на которых объяснялось, что МИ-6 – это британская служба внешней разведки, учрежденная Форин офис с целью получения информации из секретных источников о политической, военной, экономической и коммерческой деятельности иностранных государств. Два абзаца давали представление о процедуре отбора будущих сотрудников, которая была фактически аналогична порядку приема на работу в Форин офис, с той лишь разницей, что в данном случае кандидат должен был пройти дополнительный раунд собеседований. Описывались также процедуры проверки кандидата на пригодность к службе в данной организации и его личной жизни, затем в общих чертах излагалось, как будет строиться его карьера в МИ-6. Полгода подготовки, первая загранкомандировка после двух лет кабинетной работы в Лондоне, затем попеременно три года дома, три – за границей, и так до выхода на пенсию. Обязательный пенсионный возраст для всех сотрудников – 55 лет. В конце была представлена шкала оплаты труда. Жалованье сотрудников МИ-6 не шло ни в какое сравнение с заработками в частных компаниях, но прожить на такие деньги было можно.

Я закрыл папку и положил ее на журнальный столик. Халлидей покинул свой стол и вернулся ко мне.

– Ну, что скажете? – спросил он с нотками нетерпения в голосе, будто я только что закончил осмотр подержанной машины, которую он стремился мне продать.

– Мне хотелось бы узнать больше, – уклончиво ответил я.

Халлидей задал мне стандартные вопросы, без которых не обходится ни одно собеседование, и разбавил их одним необычным дополнением.

– Сотрудникам МИ-6 зачастую приходится давать краткие характеристики самых разных людей, вступающих в контакт с нашей службой. Так сказать, делать словесные портреты. Вы можете описать в двух словах кого-нибудь из ваших знакомых?

Я подумал с минуту и описал Родольфо.

Халлидей дал мне понять, что желает убедиться в моей готовности посвятить свою жизнь работе в МИ-6, откуда просто так никого не увольняли.

– Я готов служить, – заверил я. – Как раз искал что-то подобное.

Уже истекали последние минуты оплаченного времени на автостоянке, когда Халлидей наконец-то меня отпустил, пообещав на прощание, что очень скоро я получу от него письменное уведомление.

Через две недели пришло письмо с приглашением на повторное собеседование. Я был польщен, но мне не улыбалась перспектива торчать два или три года за столом в лондонской конторе; я предпочел бы сразу уехать за границу. Поэтому я скомкал письмо и бросил его в корзину для использованных бумаг.

Тяга к путешествиям не покидала меня, но я не мог потакать своему желанию, поскольку долги требовали, чтобы прежде я начал зарабатывать. Почти все мои друзья по университету уже успешно делали карьеру в лондонских банках и фирмах. Их образ жизни меня не привлекал, но с практической точки зрения это был самый верный способ скопить немного денег. То были первые годы экономического подъема периода правления Тэтчер, и найти высокооплачиваемую работу было несложно. Меня наняла консультационная фирма "Буз Аллен энд Гамильтон", располагавшаяся в Мейфэре, за жалованье втрое выше того, что предлагала МИ-6. Солидные чеки согревали душу, но уже через пару недель я понял, что мне эта работа не по душе. На письмо Халлидея я так и не ответил, что было не только ошибкой, но и грубостью с моей стороны. Поэтому я написал ему, объяснив, что устроился в одну компанию и считаю неразумным увольняться из нее, не проработав и года, но хотел бы поддерживать с ним связь. Халлидей в ответном письме в вежливой форме выразил свое понимание.

Сидячая работа в консультационной фирме не приносила удовлетворения, и я стал искать что-нибудь более интересное. Однажды в газете я наткнулся на объявление с призывом вступать в территориальную армию (ТА), добровольческий резерв сухопутных войск Великобритании. Я счел, что это будет идеальное поприще для моей незадействованной энергии, тем более что сборы устраивались только по уик-эндам и раз в год две недели в лагере. Это означало, что мне не придется бросать работу, которая неплохо меня кормила. Я подал заявление, и через несколько дней мне по почте прислали информационный буклет для новобранцев. Листая глянцевую брошюру, я бегло просматривал информацию о различных резервных формированиях, но просто так, из любопытства. Выбор я сделал сразу: Специальная десантно-воздушная служба. Я позвонил по указанному номеру, и скрипучий голос с шотландским акцентом рявкнул в трубку, чтобы в следующую субботу я явился в казармы герцога Йоркского на Кингз-роуд в центральной части Лондона для проверки на пригодность по состоянию здоровья, имея при себе кроссовки и спортивный костюм.

Первое испытание – требовалось пробежать вокруг казарм пять миль меньше чем за сорок минут – любой тренированный юноша мог пройти с относительной легкостью. Но это был лишь предварительный этап процесса скрупулезного отбора. Инструктор по физподготовке, проводивший экзамен, сказал, что мы должны являться в казармы каждый второй уик-энд на протяжении всего следующего года для прохождения комплекса серьезных испытаний на выдержку и выносливость, а также пройти двухнедельные лагерные сборы с повышенной нагрузкой.

Между выходными, посвященными службе в территориальной армии, все мои помыслы и усилия были направлены на то, чтобы подготовиться к очередному отборочному экзамену. Перед тем как отправиться утром в "Буз Аллен энд Гамильтон", я дважды обегал Гайд-Парк, а на работе с тоской поглядывал на часы, дожидаясь вечера, чтобы помчаться в расположенный по соседству спортивный клуб "Лэндсдоун" и в его бассейне проплыть пару километров. Цели, стоявшие передо мной, отвергали тот образ жизни, который вели мои коллеги, прожигавшие свое свободное время в барах и ресторанах. Рядом с ними меня не покидало чувство исключительности, особенно усилившееся, после того как я был зачислен в SAS. Каждое утро, садясь за свой стол на работе, я искренне пытался понять, что движет ими в их ежедневных усилиях добиваться новых высот в компании.

Особенно удивлял меня Эрнст Голдштейн. Ему оставалось подождать всего несколько лет, чтобы получить солидный капитал, переданный в доверительную собственность до его тридцатилетия, но он уже сейчас жил так, будто владел огромным наследством, напропалую занимая деньги тут и там на свое неоправданно расточительное бытие, хотя как консультанту по вопросам управления ему платили неплохое жалованье. Он часами висел на телефоне, главным образом болтая с приятелями, организуя роскошные вечеринки, и от случая к случаю с клиентами, которых он подобострастно величал "сэрами". Как только у него на столе звонил телефон, его рука бросалась на трубку, словно атакующая кобра, и срывала ее с рычага еще до того, как затихал первый звонок. "Голдштейн на проводе", – произносил он с раздражающим энтузиазмом в голосе. Однажды весь штат сотрудников задержался в офисе допоздна, работая над "жизненно важным" проектом. Голдштейн ненадолго отлучился из комнаты, а я тем временем незаметно проник в его закуток и намазал суперклеем телефонную трубку, наглухо прикрепив ее к аппарату. Через несколько минут он вернулся в сопровождении исполнительного директора и начал с жаром обсуждать с ним данные о доходах и расходах компании. Я позвонил ему по внутренней линии. Рука Голдштейна, как обычно, стремительно, словно лягушачий язык, рванулась к трубке, но на этот раз он поднес ее к уху вместе с аппаратом, со стуком врезавшимся в его щеку. Хуже того, поскольку рычаг по-прежнему был придавлен, телефон продолжал звонить. Голдштейн в исступлении размахивал дребезжащим аппаратом вокруг себя, словно пытался стряхнуть с руки вцепившуюся в нее бешеную собаку. Наконец отчаянным усилием он содрал трубку, но только вместе с верхней частью аппарата, вывалив на стол провода и звонки. Все сотрудники в комнате покатывались со смеху, но Голдштейн, не замечая всего происходящего, поднес трубку к уху и, как всегда, елейным голосом произнес: "Голдштейн на проводе". Исполнительный директор, с трудом сдерживая смех, чтобы не утратить достоинства в глазах подчиненных, поспешил удалиться,

Вскоре после этого я уволился, но тучи надо мной начали сгущаться еще до инцидента с телефоном. Исполнительный директор заметил мое халатное отношение к работе и стал всячески пытаться выжить меня из компании.

Прыжки с парашютом были обязательным пунктом программы подготовки, и я записался на ближайший учебный курс на базе ВВС Брайз-Нортон. Спустя две недели, имея за плечами двенадцать прыжков, я получил от RAF – Королевских военно-воздушных сил – желанный нагрудный знак парашютиста. Я также изучил курс средств связи, освоив скоростную азбуку Морзе и методы работы с шифровальной рацией PRC-319, и прошел начальный курс немецкого языка.

Сдав экзамен на вождение мотоцикла, я купил старенький, потрепанный "БМВ" – легкий мотоцикл для езды по бездорожью с объемом двигателя 800 куб. см. Приключения Тезигера по-прежнему не давали мне покоя, я мечтал сам покорять широкие просторы пустынь, поэтому в один прекрасный день купил в специализированном магазине "Станфордз" карту Сахары фирмы "Мишлен", привесил на бок мотоцикла несколько канистр, упаковал необходимое снаряжение и холодным апрельским утром отправился в Африку.

Поначалу мое путешествие проходило гладко. Неприятности начались, когда я съехал с гудронированного шоссе у Таманрассета, расположенного на юге Алжира. Рыхлый песок сразу выявил все недостатки перегруженного мотоцикла с неподходящими для бездорожья шинами, управляемого неопытным водителем. В первый день я преодолел всего лишь пять миль, то застревая в песке, то ставя тяжелый мотоцикл на колеса после очередного завала. В результате одного жесткого падения вилки колес настолько изогнулись, что переднее колесо стало задевать за кожух двигателя. Мне ничего не оставалось делать, как снять их и вывернуть подпорки на 180 градусов, – иначе ехать было невозможно. После этой операции колесо перестало задевать двигатель, но управлять мотоциклом сделалось еще труднее. К счастью, на следующее утро я опять упал так, что вилки выпрямились и управление наладилось. Сразу же к югу от пыльной заброшенной алжирской деревушки Ин-Геззам проходила граница с Нигером, обозначенная ветхой деревянной хижиной, на которой развевался флаг этой страны. В ней размещался небольшой военный отряд. Возле хижины сидели в ожидании несколько бродячих торговцев-туарегов в оранжевых халатах; под выцветшим тентом, прячась от солнца, фыркали их верблюды. Нигерские пограничники во главе с тучным капитаном в форме цвета хаки и темных очках рылись в тюках туарегов. По другую сторону хижины я увидел три аккуратно припаркованных мотоцикла "БМВ" с немецкими номерами. Без единой вмятинки и царапинки. Их хозяева расположились лагерем рядом под брезентовым навесом, коротая время за чтением книг и журналов, а также готовя себе пищу. Вид у них был скучающий, утомленный, и, когда я подошел поздороваться с ними, они не проявили ко мне интереса.

– Давно вы здесь? – осведомился я.

– Drei Tag, – ответил один из мотоциклистов, рослый ариец с короткой стрижкой в дорогом спортивном костюме. – Вон тот ублюдок нас не пропускает, – зло добавил он, кивком показав на тучного капитана.

– Как катается, гладко? – весело спросил я, пытаясь поднять ему настроение.

Немец глянул на меня, потом на мой мотоцикл, рассматривая повреждения.

– Jah. – Он сделал многозначительную паузу. – Ни разу не упали.

Я оставил их читать журналы, а сам направился к капитану, чтобы представиться. Тот сердито смотрел на меня сквозь темные очки, всем своим видом излучая враждебность. Должно быть, немцы успели поскандалить с ним, и потому от меня он тоже, вероятно, ожидал неприятностей.

– Attendez-la, (подождите-ка – франц.) – рявкнул он, отправляя меня дожидаться своей очереди вместе с остальными мотоциклистами.

Не протестуя, я на плохом французском поинтересовался, долго ли мне предстоит ждать. Он понял, что я не ищу конфликта, и чуть успокоился. Подойдя к нему ближе, я заметил на нагрудном кармане его рубашки значок парашютиста.

– Ah, vous etes parachuttste, (а, вы парашютист – франц.) – с уважением произнес я.

Капитан мгновенно позабыл про свой гнев, словно капризный ребенок, которого угостили конфеткой. Он приосанился, расправил грудь и с гордостью сообщил:

– Je suis le parachutiste le plus experimente de Гагтее du Niger. – Затем хвастливо поведал мне волнующую историю своих четырнадцати прыжков с парашютом в нигерской армии.

Нескольких льстивых фраз оказалось достаточно. Спустя полчаса капитан уже поставил штамп в моем паспорте и махнул рукой, пропуская меня через границу. Удаляясь в южном направлении, я увидел в единственное уцелевшее зеркало, как немцы сердито выражают ему свое недовольство тем, что он позволил мне проехать раньше них.

Через несколько дней я сделал остановку в Агадесе. Это был первый город, повстречавшийся мне на пути, в южной части Сахары. Потягивая пиво за стойкой одного из небольших уличных баров, я увидел еще одного путешествующего мотоциклиста. Переднее колесо его машины было деформировано, вилки покорежены, поэтому мотоцикл подскакивал на дороге, словно старая кляча. Возле бара мотоциклист затормозил и тяжело слез со своей двухколесной машины, скорее просто бросив ее на землю, чем поставив на боковую подпорку, затем подошел к стойке и заказал кружку пива. Выяснилось, что его зовут Педро, он с Мальорки, работает упаковщиком апельсинов. Попивая пиво, мы со смехом рассказывали друг другу о своих авариях. Педро не говорил по-французски, поэтому на следующий день я взял на себя роль переводчика между ним и местным кузнецом, к которому он повез чинить свой мотоцикл. Вместе с Педро я доехал до Ломе, столицы Того и главного порта страны. Это был конечный пункт моего путешествия. Я погрузил свой побитый мотоцикл на грузовой самолет авиакомпании "Сабена" и отправился в Европу, а Педро продолжал колесить по Западной Африке. Спустя несколько лет я навестил его на Мальорке, и он поведал мне о своих дальнейших приключениях. Он заехал в бандитский городок Либревиль в Сьерра-Леоне, и там на одном из светофоров двое мужчин сшибли его с мотоцикла и ограбили. Один вдобавок еще и укусил его, не только оставив на щеке безобразный шрам, но и заразив его СПИДом.

Из Сахары я вернулся как раз вовремя, чтобы в составе подразделения территориальной армии принять участие в натовских учениях по ведению групповой глубинной разведки (LRRP), проводившихся в Бельгии. Всем странам-участницам НАТО было предложено прислать на эти учения свои группы глубинной разведки. Приехали и американские рейнджеры, и датские джегеры, и их немецкие коллеги, разведывательная рота Французского иностранного легиона, отряд специального назначения из Испании с зонтиками, которые зачем-то были включены в комплект полевого снаряжения его солдат, греческие спецназовцы, как клоуны, размалевавшие свои лица ярко-зеленой маскирующей мазью, унылые голландцы, отбывающие воинскую повинность, португальцы, канадцы и турки. Мы представляли Великобританию. Командовал нашей группой Иан – бывший сержант Королевского танкового полка. Ливерпулец Мак считался главным разведчиком. Четвертым в команде был Джок, изъяснявшийся на диалекте шотландских горцев, который мы понимали с трудом. Меня Иан назначил связистом, и это подразумевало, что, помимо личного снаряжения – винтовки SA80 калибра 5,68, телескопического дневного прицела SUSAT, ночного прицела с усилением изображения и аптечки, я должен был таскать сверхвысокочастотную рацию PRC-319, DMHD (прибор ввода первичной цифровой информации), кодовые книги и одноразовые шифроблокноты (OPTs). С самораскрывающимся парашютом на спине, с запасным на груди, с ремней которого свисал весь вышеперечисленный груз, я с трудом дотащился до транспортного самолета "Трансолл", чтобы вылететь в зону десантирования.

На рассвете мы группами десантировались в равнинном районе северной Бельгии. Бельгийская армия, которой отводилась роль "противника", бросила крупные силы – вертолеты, наземные войска, поисковых собак, – чтобы захватить нас в плен. Перед нами стояла задача – немедленно уйти из зоны десантирования и быстро найти укрытие. Мы забрались в небольшую рощу у пруда, и я настроил рацию. Остальные тем временем установили наблюдение и вскипятили воду. В считанные минуты DMHD получил колонку из сорока цифр. С помощью шифроблокнотов и кодовых книг я расшифровал донесение. Нам было приказано установить наблюдательный пост на дороге примерно в десяти километрах от нашего нынешнего укрытия и докладывать о передвижениях войск "противника". Чтобы нас не обнаружили, мы сразу тронулись в путь и добрались до указанного места за несколько часов, остававшихся до наступления дня.

По аналогичной схеме мы действовали следующие четыре дня. Ночью совершали длинный переход, иногда до сорока километров, а в течение дня сидели в укрытии на очередном наблюдательном посту, откуда слали донесения в штаб британского командования о передвижениях бельгийской армии. Между сменами на посту и сеансами радиосвязи нам удавалось перехватить несколько часов сна.

К концу первой недели мы обросли щетиной и покрылись грязью, маскировочный крем и глина въелись в волосы и бороды, под ногти забилась земля, сырая одежда, не просыхавшая от постоянных дождей, смердела. Ко всему прочему у нас кончилось продовольствие. При наличии времени раздобыть пищу и питье не было большой проблемой: на полях созревали картофель и репа, в канавах и прудах плескалась вода. Но руководство давило на нас, требуя новых и новых данных, и добывать пропитание было просто некогда.

Учения близились к концу, но самое трудное еще ждало нас впереди. В ту ночь нам предписывалось встретиться с нашим агентом, действовавшим на территории "противника", по другую сторону хорошо охраняемого Альберт-канала. Естественно, все мосты, равно как и пешеходные дороги вдоль канала, патрулировались. Минувшей ночью мы слышали затяжную перестрелку. Это были обнаружены отряды голландцев и немцев, начавшие учение на день раньше нас. За последние два дня мы съели только по нескольку карамелек и печений, найденных в одном из тайников, местонахождение которых нам сообщали по рации. На наших картах был обозначен пруд в той роще, где мы сейчас укрывались, но, как выяснилось, он пересох, превратившись в вонючее болото, кишащее комарами. А это означало, что мы остались и без воды.

– Нам нужна еда, – постановил Иан под одобрительный ропот остальных членов группы. – Томлинсон, ты, кажется, говоришь по-французски? Давай переоденься в гражданку и попробуй раздобыть нам что-нибудь.

Пока я переодевался, Джок зачерпнул из пруда вонючей жижи, снял с поверхности комариные личинки и поставил ее кипятиться, чтобы я мог умыться и побриться. Час спустя я уже был более или менее похож на человека. С горстью бельгийских франков в кармане я двинулся к одному из ближайших селений.

В Зиттарт я добрался к обеду и, приняв невозмутимый вид, вошел в бар, обратив на себя внимание пожилого мужчины с бокалом "Стелла Артуа" в руках. Двое коротко стриженных молодых парней с пушистыми усами играли в бильярд. Сбоку от стойки находился небольшой прилавок, над которым висели подсвеченные фотографии с изображением блюд быстрого приготовления. Я заказал для нашей группы восемь порций гамбургеров с чипсами и, пока их подогревали и жарили, попросил для себя бокал "Стеллы". Голодный желудок и регулярные недосыпания усилили действие алкоголя, в голове у меня вскоре загудело, и неожиданно для себя я разговорился с барменом.

– Откуда ты? – спросил он, заметив, что я коряво изъясняюсь по-французски.

Бельгийские средства массовой информации оповестили своих граждан о том, что на территории их страны проводятся учения НАТО, и объявили, что лицам из гражданского населения, которые посодействуют в поимке солдат, гарантируется вознаграждение, поэтому мне пришлось солгать.

– Из Швеции, – ляпнул я, назвав первую попавшуюся страну, не входящую в НАТО, и стал на ходу сочинять ответы на вопросы любопытного бармена. – Да, меня зовут Рикард, живу в Гетеборге, работаю инженером на автозаводе, выпускающем "саабы", сейчас в отпуске, еду с друзьями в Париж. Прямо у вашего городка сломалась машина, радиатор перегрелся.

Ложь легко слетала с моих уст. Двое парней у бильярда закончили партию и подошли к стойке, чтобы познакомиться с иностранцем.

– Ну и как жизнь в Швеции? – поинтересовался один. – Хорошо получаешь?

Я назвал цифру наобум, но она произвела на парня впечатление.

– Вам приходится служить в армии? – спросил его приятель.

– Да, два года, – ответил я, зная это от своих друзей-шведов, живших в Лондоне.

– А вам? – в свою очередь осведомился я.

– Тоже на два года призывают, – недовольно протянул парень помоложе. – Еще полгода осталось мучиться. Столько времени потрачено впустую. Сейчас НАТО проводит здесь какие-то тупые учения.

– Да, я видел несколько колонн и вертолеты, – вставил я небрежным тоном.

В разговор включился второй парень.

– Мы всю прошлую ночь таскались туда-сюда вдоль Альберт-канала, там, возле Стрелена, стреляли холостыми в придурков-немцев, пытавшихся переплыть на другой берег. Сегодня мы, естественно, тоже должны патрулировать, да только наш лейтенант свалился вчера и сломал ребро. Бедолага уверен, что мы и без него будем нести службу. – Парни язвительно расхохотались.

Спустя двадцать минут я покинул бар, унося с собой пакет с гамбургерами для моих приятелей-шведов, пять литров воды для автомобильного радиатора и ценную информацию. Я сообщил Иану то, что узнал в баре, и мы в ту ночь спокойно переплыли канал возле Стрелена. Кроме нас, только еще два отряда сумели достичь финишной точки, не попав в плен. На подведении итогов в конце учений, когда давалась оценка действий каждой из групп-участников, наша вошла в десятку лучших. Мы уступили только четырем отрядам датских джегеров, одному португальскому и нескольким отрядам американских рейнджеров. Это был неплохой результат, если учесть, что мы всего лишь резервисты, а все остальные – представители элитных частей своих профессиональных армий.

Спустя две недели, находясь в родительском доме, я опять написал господину Халлидею, выражая свою готовность вступить в ряды МИ-6. Занятия в территориальной армии мне нравились, но нужно было где-то работать, а начинать службу в регулярной армии в двадцать семь лет было уже поздно. Поступив в МИ-6, я стал бы государственным служащим, что само по себе очень почетно. К тому же эта работа обеспечивала возможность служебного роста, стабильность, разнообразие, хороший заработок, различные льготы и, вероятно, приключения. Я с огромным удовлетворением вспоминал эпизод с солдатами бельгийской армии, у которых выудил важные сведения. Если в МИ-6 мне придется заниматься чем-то подобным, значит, я буду на своем месте. Халлидей отозвался быстро, приглашая меня на собеседование по тому же адресу.

"Интересно, вспомнит ли меня Халлидей?" – думал я, звоня в дверь дома на Карлтон-Гарденз во второй раз. Как и тогда, в его кабинет на втором этаже меня проводила Кэтлин. Халлидей заметно изменился со времени нашей последней встречи – подрос на шесть дюймов, сбрил бороду и приобрел более приличный костюм.

– Прошу садиться. – Он подвел меня к тому же низкому креслу, которое я занимал на прошлом собеседовании. – Надеюсь, вы уже догадались, что я не тот самый Халлидей, с которым вы встречались прежде, – сказал он. – Халлидей – псевдоним, который мы используем в процессе вербовки.

– Да, я, разумеется, знаю об этом, – сболтнул я.

Халлидей наградил меня проницательной улыбкой, естественно, сразу раскусив мою жалкую ложь. Процедура данного собеседования во многом повторяла первую: я опять поставил подпись на документе с выдержкой из Закона об охране государственной тайны и ознакомился с содержанием той же зеленой папки. Правда, новый Халлидей задавал более пытливые вопросы.

– Сотрудникам МИ-6, – говорил он, – зачастую приходится пускать в ход все свое обаяние, сообразительность и хитрость, чтобы убедить человека поступить вопреки собственному желанию или выпытать сведения, которые он не должен разглашать. Вы можете привести подобные примеры из своей жизни?

Я подумал несколько секунд и затем рассказал ему, как лестью вынудил капитана нигерской армии пропустить меня быстро через границу и разговорил бельгийских солдат, снабдивших меня полезной информацией. Кажется, обе истории понравились вербовщику МИ-6.

Через несколько недель Халлидей прислал мне письмо с приглашением на очередной раунд экзаменов и собеседований в Уайтхолле. МИ-6 – отдел Министерства по делам государственной службы, поэтому будущие сотрудники Разведывательной службы сначала должны выдержать те же экзамены, что и неиссякаемый поток кандидатов в другие государственные ведомства, будь то МИД, Казначейство или Министерство торговли и промышленности. Однако поступающие на службу в МИ-6 проходили испытания отдельно от остальных, поскольку уже на этой ранней стадии отбора их личности были засекречены.

Перед первым экзаменом в комнате ожидания вместе со мной сидели еще пять кандидатов. Один – сын сотрудника МИ-6, второй работал в Специальном управлении Столичной полиции, третий – в разведуправлении Министерства обороны, еще один – в коммерческом банке и последний являлся сотрудником консультационной фирмы по политическим вопросам в Оксфорде. Нам были предложены тесты с набором ответов, наподобие тех, что печатались в популярной книге 1960-х годов для желающих "узнать коэффициент своего умственного развития". Например, нужно было исключить лишнюю фигуру из набора причудливых образцов или угадать правильный ход в домино. Затем был дан простой тест на знание арифметики и еще один, тоже несложный, но требовавший гораздо больше времени, на проверку навыков письма. После обеда мы в индивидуальном порядке обсудили пару вопросов современной политической обстановки с одним из сотрудников МИ-6, проводившим экзамены, а потом собрались на групповой семинар. Нас попросили представить свои рекомендации некой британской компании, занимающейся разработкой высоких технологий, в которой двое инженеров, работающих по обмену, были уличены в шпионаже. Громче всех кричал полицейский, упрямо настаивавший на том, что китайских шпионов следует немедленно арестовать. Консультант по политическим вопросам пытался вразумить его, объясняя, что жесткие меры могут привести к разрыву англо-китайских отношений, но полицейский, не стесняясь в выражениях, заявил, что тот порет чушь. Дискуссия вылилась в злобную перепалку, которую не предотвратило даже дипломатичное вмешательство сотрудника коммерческого банка.

Не имея представления о критериях отбора, я не мог оценить свои результаты, поэтому после экзаменов я и еще несколько участников данного испытания отправились вместе в пивную "Адмирал Нельсон", находившуюся на противоположной стороне улицы, чтобы обсудить события дня. Обходительный консультант по политическим вопросам (он носил очки) сказал мне, что не станет дальше бороться за место в МИ-6, независимо от того, выдержал он сегодняшний тур или нет, если туда принимают таких агрессивных типов, как полицейский.

Последний этап отборочного процесса – долгое собеседование, проводимое комиссией сотрудников МИ-6, – состоялся через несколько дней в доме на Карлтон-Гарденз. Собеседование началось с опозданием из-за того, что у одного из трех членов комиссии лопнуло колесо на мотоцикле. Наконец они все сели в ряд за столом, "Халлидей" расположился сзади. Меня подробно расспрашивали о современном положении дел в стране и за рубежом, о причинах, побудивших меня искать работу в МИ-6, и о моих честолюбивых планах на перспективу, выясняли, действительно ли я желаю посвятить свою жизнь службе в разведке. Если я не знал ответа на какой-то вопрос, то честно это признавал.

Карлтон-Гарденз я покинул спустя час, уверенный, что не выдержал испытания, но несколькими неделями позже на мое имя пришло письмо с уведомлением об обратном. Я был в восторге. Меня брали на работу в МИ-6 при условии, что я успешно пройду проверку на благонадежность, – последний барьер.

Многим государственным служащим требуется форма допуска "проверку на благонадежность прошел". Это означает, что в ходе поверхностного расследования установлено: данное лицо к уголовной ответственности не привлекалось, не исповедует крайних политических взглядов, свободно от алкогольной зависимости и пристрастия к наркотикам, не имеет финансовых проблем. Кандидаты в МИ-6 подвергаются более серьезной проверке и в случае успешного ее прохождения, получают форму допуска EPV – "специальную проверку на лояльность прошел". Это весьма трудоемкий процесс, в котором задействованы около десятка проверяющих. Сначала сведения обо мне запросили в базе данных МИ-6, в результате чего стало известно про мою краткую встречу с Фрименом в Буэнос-Айресе, которую он зафиксировал в своем отчете. В базах данных МИ-5 и Специального управлен3ия Департамента уголовного розыска никакой информации обо мне не содержалось. Была также проведена проверка моей кредитоспособности. У меня были некоторые долги, но это сочли допустимым, поскольку я не так давно завершил образование в университете, но, если бы были обнаружены факты отказа возвращения займов или задолженности крупных сумм, меня признали бы негодным.

Первый раунд проверки на лояльность закончился для меня благополучно, и я был приглашен на собеседование по вопросам моей личной жизни к проверяющему с отеческим лицом, которому было поручено мое дело. В прошлом он возглавлял управление Восточной Европы. Его интересовали мои политические взгляды, контакты с экстремистскими организациями как правого, так и левого толка, связи с иностранцами, отношение к алкоголю и наркотикам. Анкетные данные оценивались строго, но не так, как в прошлом. За последние годы МИ-6 значительно снизила требования к своим кандидатам. Еще совсем недавно бывший член такой организации, как Движение за ядерное разоружение, не мог рассчитывать на место в рядах МИ-6, а теперь – пожалуйста. Не отвергались и те, кто когда-то баловался наркотиками. Однако проверяющий не собирался верить мне на слово. Он попросил назвать восемь человек, с которыми я был хорошо знаком в тот или иной период своей жизни после окончания школы. Всех этих людей опросили, чтобы проверить мои заявления. Если бы МИ-6 стало известно, что я пытался скрыть какой-то неприглядный факт своей биографии, формы допуска EPV я бы не получил. Но я ничего не утаил, и спустя два месяца мне прислали в простом конверте фотокопию письма с уведомлением о присвоении мне высшей формы допуска и приглашением на работу. Я понятия не имел, чем мне предстоит заниматься на новой службе. На гербовой бумаге МИДа сообщалось только, что мне предписывается "безотлагательно прибыть в Сенчури-хаус по адресу: Вестминстер-Бридж-роуд, 100 к 10.00 в понедельник 2 сентября 1991 г. При себе иметь паспорт".