"Яик – светлая река" - читать интересную книгу автора (Есенжанов Хамза)

Глава пятая

Подходил к концу второй месяц с тех пор, как Хаким расстался с Мукарамой, но все еще не мог забыть ее черных глаз и приветливой улыбки; хотелось поскорее увидеться с ней, и он с тревогой и радостью мечтал о встрече. Еще в Уральске, перед отъездом в аул, он решил, что пробудет дома с неделю или самое большее десять дней и поедет в Джамбейту, где теперь работала в больнице Мукарама. Но почти в первый же день приезда домой планы его рухнули. Он понял, что после разговора с отцом, а главное, после беседы с Абдрахманом поездка в Джамбейту едва ли будет возможна. Если и учитель Хален будет такого же мнения об Ихласе, как Абдрахман, то тогда навсегда прощай мечта о встрече с Мукарамой в Джамбейте. «Абдрахман очень умный и проницательный человек, слова его – сама правда. Оказывается в аулах еще больше несправедливости и зла, чем в городе. Как же я не замечал этого раньше?.. А жизнь все-таки интересная штука, как хочет, так и обращается с тобой. Думаешь сделать одно, а она заставляет тебя делать совершенно другое. Ведь я еще вчера был твердо убежден, что мне необходимо ехать в Джамбейту, а сегодня?..» – рассуждал Хаким, спускаясь вниз по тропинке к Анхате. Он шел навестить учителя Халена.

Выйдя на пологий песчаный берег, Хаким взглядом стал искать лодку. Но ее нигде не было видно. На противоположной стороне реки спускалась к воде стайка девушек. Хаким решил подождать их, чтобы спросить, не на том ли берегу лодка. Было позднее утро. Хаким отошел на лужайку, сел и стал наблюдать, как над водой стремительно носились ласточки, кончиками своих черных крыльев бороздя речную гладь. Почти у самого берега на песчаной отмели Хаким заметил целый косяк мелкой рыбешки. Они резвились тоже, очевидно радуясь солнцу. Хаким оторвал ветку полыни, и бросил ее в рыбешек. Рыбки скрылись, но через минуту уже снова были на отмели. Близился полдень, а вместе с ним и наступала жара. В это время обычно взрослые забираются в землянки или юрты и пьют прохладный кумыс, а молодежь устремляется к реке, чтобы искупаться в холодной и чистой воде Анхаты. Девушки все ближе и ближе подходили к реке. Впереди шли молодуха Шолпан и сестра учителя Халена Загипа. Они издали не узнали сидевшего на лужайке Хакима, так как Анхата в этом месте разливалась очень широко и они не могли разглядеть лица юноши. Да хотя бы и увидели его, едва ли узнали бы, потому что Хаким давно уже не бывал в ауле Халена, а годы учения и город очень изменили его. И голос Хакима, когда он окликнул девушек, показался им незнакомым и чужим.

– Эй, девушки! Девушки! Кто из вас может пригнать лодку? – прокричал Хаким.

– На этой стороне нет лодки, – в несколько голосов ответили девушки и засмеялись.

Хаким недоуменно пожал плечами и, вернувшись на лужайку, снова начал швырять веточки в рыбешек, раздумывая, как бы все же ему переправиться на тот берег. Между тем девушки, не обращая внимания на Хакима, разделись и начали купаться, крича, плескаясь и брызгаясь. Девочки-подростки держались ближе к берегу и особенно резво бултыхали ногами и руками. На повороте, где берег был круче и река глубже, играли в догонялки Загипа и Зада. Они то выскакивали на песок, то снова ныряли в воду и, рассекая грудью голубую гладь Анхаты, стремительно плыли к центру реки. От них кругами расходились волны, накатывались одна на другую и рокотали над яром. Там, где купались девушки, была песчаная отмель, а вправо и влево вдоль берега – густые заросли камыша. «Может быть, лодка в камышах?» – подумал Хаким. Взгляд его упал на плывшую по-мужски к центру реки Шолпан. Она пересекла быстрину, развернулась и снова поплыла к своему берегу. Возле ее ног белой пеной бугрилась вода. Шолпан неожиданно остановилась и подняла руки, словно под ногами почувствовала твердое дно.

– Эй, тонкие бикеши[66], чем мутить воду у берега, – крикнула Шолпан девушкам, – плыли бы лучше сюда, здесь тоже не очень глубоко!

– А ну смеряй дно, Шолпан, – попросила Зада, еле-еле успевшая отдышаться после игры в догонялки. На ее щеках играл румянец.

Шолпан подняла руки вверх и, сложив их ладонями вместе, погрузилась в воду. Через минуту над водой снова показались ее черные волосы. «Пуф!..» – выдохнула она с облегчением и тряхнула красивой головой, откинув спадавшие на глаза пряди волос.

– В три человеческих роста глубина, чуть пальчиками до дна достала, – крикнула она, подплывая к девушкам.

Когда Шолпан стала выходить на берег, Зада, лукаво улыбаясь, бросила вслед ей пригоршню синего ила. Смуглая шея, спина и грудь Шолпан, по которым только что, серебрясь на солнце, стекали прозрачные капли воды, вмиг покрылись потоками ила.

– Ты чего балуешься? – резко обернулась Шолпан, досадливо хмуря брови. – Я сейчас тебе покажу, как кидаться!..

Шолпан нагнулась, нагребла у ног пригоршню ила. Зада трусливо кинулась убегать. Комки ила шлепались в спину и затылок Заде. Случайно на бегу она обернулась, и комок жидкой грязи, метко брошенный Шолпан, попал прямо в лицо девушке. Зада вскрикнула и запросила пощады:

– Хватит, хватит! Все глаза мне залепила…

Зада готова была вот-вот расплакаться.

– Сама первая начала… Будешь знать…

Оставив хныкающую Заду, Шолпан вернулась к девочкам-подросткам:

– Ну, и вы тоже илом бросаться? Я вот вам!..

Девочки с визгом и криком повыскакивали из воды и кинулись врассыпную к яру. Шолпан для острастки швырнула им вслед несколько комков ила и, войдя по грудь в чистую воду, вымыла лицо, шею и, постояв немного, нырнула. Хаким наблюдал за ней, любуясь ее красивым станом, и теперь мысленно стал определять, где она вынырнет. Она вынырнула почти на середине реки и, легко взмахивая руками, поплыла по направлению к лужайке.

Когда Хаким наблюдал за игрой девушек в догонялки и за тем, как они кидались илом, ему так и хотелось включиться в игру. Ведь он сам, казалось, еще совсем недавно вот так же, как они, бегал с ребятами по берегу, купался и мазался илом… Но сейчас перед ним были не ребята, а девушки. Приличие удержало его.

Шолпан подплыла совсем близко.

– Выходи на берег, выходи, – шутливо пригласил Хаким.

– Сам иди сюда! Или ты плавать не умеешь?

Хаким только теперь узнал Шолпан, когда она остановилась в пяти метрах от него. «Вон кто, оказывается, эта красавица!..» Шолпан очень рано овдовела и должна была, по старому степному обычаю, выйти замуж за брата мужа – девятилетнего мальчика. Она была примерно одних лет с Хакимом, или, самое большее, на год старше. Вдове Кумис Шолпан приходилась снохой.

– Что ты сказала, молодушка? – переспросил Хаким, немного растерявшись и не зная, что ответить. – Так невнятно говоришь, что ни одна душа на свете не узнает ни тебя, ни твоего голоса.

– Тебя тоже трудно узнать. Если не боишься, идем сюда, поиграем в догонялки.

– Ну вот, теперь ясно слышу твой голос, Шолпан. Пригони мне лучше лодку с того берега, а?

Шолпан бросила лукавый взгляд на Хакима – она узнала его. Не говоря ни слова, она круто повернулась и, взмахнув руками, поплыла к противоположному берегу за лодкой. Лодку она отыскала в зарослях куги, вытолкнула ее на чистую воду и погнала к Хакиму.

Хаким стоял на берегу и не мог оторвать глаз от Шолпан, он любовался легкими, красивыми и плавными движениями молодой женщины. Сквозь прозрачную воду было видно все ее тело, верткое, белое, как брюшко опрокинутой на спину рыбы; она поочередно то левой, то правой рукой хваталась за корму лодки и стремительно толкала ее вперед. Притворившись равнодушной, Шолпан между тем тоже с большим любопытством разглядывала Хакима. Когда до берега, где он стоял, осталось не больше двух саженей, она с силой толкнула лодку и тут же уплыла обратно. Хаким следил за ней до тех пор, пока она не вышла на песок и, одевшись, совсем не ушла с реки.

Долго выплескивал Хаким пригоршнями воду из лодки. Весел не было. Он сел в лодку и, подгребая ладонями, кое-как добрался до противоположного берега. Девушек здесь уже не было, они шли через луг к аулу. И хотя они успели уже отойти сравнительно далеко, Хаким заметил, как Шолпан и Загипа, перешептываясь, поминутно оглядываются назад.

Учитель Хален очень обрадовался, увидев своего бывшего ученика. Он любил Хакима – любознательного и восприимчивого мальчика. Казалось, он только вчера отправлял его с напутствиями в Уральск на учение, и вот – перед ним стройный красивый юноша, выпускник реального училища. Хален засуетился, стараясь как можно приветливее принять Хакима. Он надеялся узнать от него, какие события произошли в Уральске и вообще что сейчас творится на белом свете. Хаким – человек образованный, он-то наверняка знает все и сможет хорошо рассказать. Едва обменявшись приветствиями, Хален повел своего бывшего ученика в холодок за юрту. Ему хотелось поговорить с Хакимом наедине, пока еще никто не узнал о приезде его в аул и не пришел с визитом.

– Загипа, – окликнул сестру Хален, – расстели-ка нам кошму в холодке. Мы с Хакимом хотим побеседовать.

– Сейчас!.. – ответила Загипа. Она стояла в юрте за дверным пологом и украдкой разглядывала красивое лицо Хакима. Щеки ее покрывал стыдливый румянец, она чувствовала неловкость оттого, что не поздоровалась с Хакимом там, на реке, и обманула его, сказав, что лодки нет. С минуту помедлив, она прошла в глубь юрты, взяла свернутую в трубку кошму и вышла во двор. Расстелив ее в холодке, она снова вернулась в юрту и вынесла подушки. Проходя мимо Хакима, который внимательно слушал учителя, с улыбкой вспоминая школьные годы, Загипа опять искоса посмотрела на молодого стройного джигита. Когда учитель и ученик, удобна расположившись на кошме и подложив под локти подушки, начали беседу, Загипа скрылась в юрте. Притаившись у двери за пологом, она с замиранием продолжала разглядывать в узкую щель Хакима. Юноша сидел к ней лицом. Загипа с удовлетворением отмечала, как изменился и похорошел Хаким. «Как он вырос!.. Какие крутые у него плечи! А лоб – открытый, белый, как у Халена. На смуглом, чуть продолговатом лице – добрая улыбка. Как похорошел!.. Или я тогда просто не присматривалась к нему?»

Хаким ни разу не взглянул на Загипу, словно ее вовсе не было здесь. Он разговаривал с Халеном.

Но Загипа не желала мириться с тем, что ее не замечают. Хотя угли под казаном давно уже погасли, она прошла к очагу, пошуровала палочкой в золе и снова направилась в юрту. Стройная, гибкая, она шла медленно, гордо вскинув голову, черные косы змейкой спадали на спину. Но и на этот раз Хаким не повернул головы в ее сторону. Учитель Хален засыпал его вопросами. Хаким отвечал неохотно, вяло, и мало-помалу Хален стал убеждаться, что его бывший ученик почти ничего не знал о том, что именно произошло в городе, не знал ни имен, ни фамилий людей – руководителей Совдепа, которые были схвачены казаками во время переворота и теперь томились в тюрьме. Даже с известным всему народу большевиком Абдрахманом Айтиевым он познакомился только вчера в лавке Байеса. Недовольный ответами Хакима, учитель задумался: «Неужели вся молодежь нынче такая? Ничем не интересуется, ни во что не вникает? Когда мы учились, все было по-другому… С какой жадностью мы читали зажигательные статьи в газете «Единство», в журнале «Шора». Каждое политическое событие в стране мы встречали с большим интересом, спорили и обсуждали в кружках… Удивительно! Или только он один такой?» Хален испытующе разглядывал лицо Хакима. Только одно понравилось учителю в ответе Хакима – стремление продолжать учение.

– Это хорошо, – сказал он. – Лучшего тебе и пожелать нечего. А к Ихласу в Джамбейту нечего ездить, правильно решил. Да поездку к Ихласу, пожалуй, и отец твой тоже бы не одобрил…

Хаким повернулся и случайно взглянул на дверь юрты, возле которой стояли Загипа с Шолпан, и опять, как и несколько часов назад на реке, залюбовался красивой и стройной фигурой молодой женщины. Ее темные волосы были теперь заплетены в тугие косы… Они спадали на спину и, казалось, оттягивали голову. Обтянутая белым ситцевым платьем, поднималась высокая грудь. Хакиму показалось, что Шолпан смотрит поверх его головы куда-то в степь. Он тоже взглянул туда, стараясь узнать, что заинтересовало молодую женщину, но в степи ничего не было видно – зеленая даль убегала к горизонту и там, далеко-далеко, в белесой туманной дымке сливалась с небом. Когда Хаким снова повернулся к девушкам, они стояли все в той же позе. В глазах Загипы светились сердитые огоньки ревности. Встретившись взглядом с Хакимом, она быстро опустила глаза, на бледных щеках вспыхнул румянец. И девушка Загипа и молодая женщина Шолпан – обе были красивыми. Девушка была немного худа, отчего стан ее казался тонким и хрупким, как травинка в поле; округлившаяся с умеренной полнотой фигура молодой женщины привлекала гибкостью; у девушки – бледноватое лицо, большие карие глаза и прямой тонкий нос; на полных щеках Шолпан играет здоровый румянец. Она была более обаятельна, чем Загипа. Во всем облике молодой женщины – в ее фигуре, в движениях рук, в посадке головы и даже в манере смотреть – было что-то привлекательное и приятное, и Хаким невольно почувствовал к ней симпатию.

Застеснявшись учителя, Хаким опустил голову и сделал вид, будто разглядывает заползшего на узорчатую кошму кузнечика. Он стал медленно направлять его на край кошмы, к траве. Глядя со стороны на Хакима, можно было подумать, что все его внимание в эту минуту сосредоточено на кузнечике, но он думал о Загипе и Шолпан. «Обе хороши!.. Как же я раньше не видел их?..»

Тихи и безветренны летние вечера в безмятежной степи. Один за другим растворяются в сумерках бугорки и холмики, аулы погружаются в блаженную дремотную тишину. Тонкие линии туч окаймляют далекие края неба, тучи все ниже и ниже опускаются к горизонту и сливаются с темной землей, синее небо постепенно линяет, становится бледно-серым, затем иссиня-черным; то здесь, то там вспыхивают первые звездочки, их слабые мигающие огоньки кажутся робкими и далекими, но с каждой минутой они словно опускаются ниже и светят ярче, появляются новые звезды – и уже мириады огоньков на черном шатре ночи; силуэты дальних юрт, ясно выделяющиеся на закатном небе, неразличимы с землей. Стихает степь, и кажется, что все замирает в ней: люди забираются в юрты от ночной сырости, умолкает в загонах скот. Спит степь в объятиях летней ночи, только иногда шалун ветерок вдруг пробежит над цветущим джайляу, всколыхнув благоухающий разнотравьем воздух, и снова все тихо…

Хаким засиделся у Халена. Едва они успели поужинать, как на степь опустились сумерки, а вместе с ними пришла и ночь. Учитель оставил Хакима ночевать в своем ауле. Он лежал на кошме возле юрты, укрывшись ватным одеялом. Хотя дневная жара, ходьба и продолжительная беседа с учителем утомили его, спать все же не хотелось. Разные мысли приходили в голову. Ему казалось, что он находится накануне каких-то счастливых свершений, но каких – этого он никак не мог себе уяснить; ночные шорохи тревожно бередили душу, он до боли в глазах всматривался в темноту – там, возле соседней юрты, словно кто ходит в белом. Это была юрта вдовы Кумис, где жила Шолпан. «Почему у нее такой равнодушный взгляд? О чем она думала, когда стояла вместе с Загипой у двери юрты?.. Красивая она. И почему это на ее долю выпало такое несчастье – должна жить с девятилетним братом своего умершего мужа? Завянет она, пропадет, пока подрастет мальчик… А ведь она могла бы сейчас осчастливить любого джигита!..» – думал Хаким, жалея молодую женщину.

Не спала в эту ночь и Шолпан.

– Женеше, – окликнула она ворочавшуюся с боку на бок свекровь, – какая родственная близость между предками учителя Халена и хаджи Жунуса? Они могут друг у друга сватать дочерей?

– Астафыралла![67] – испуганно сказала Кумис. – О чем ты спрашиваешь, Шолпан!.. Грех тебе произносить такие слова! – Кумис лежала возле очага, в котором еще теплился огонек, а Шолпан – в глубине юрты со своим будущим мужем – девятилетним Сары. Сары, свернувшись калачиком, давно уже спал безмятежным мальчишеским сном. Темно в юрте, темно во дворе. Кумис была еще далеко не старой женщиной, ей едва-едва исполнилось сорок лет. Она потеряла мужа почти десять лет назад. Сначала тяготилась ранним вдовством, потом свыклась со своей судьбой и все силы отдавала на воспитание своих двух сыновей. Когда старшему исполнилось восемнадцать лет, она засватала за него Шолпан. Через год он умер, и Шолпан осталась вдовой. Она оказалась в еще худшем положении, чем когда-то Кумис. Все взрослые жители аула, следуя дедовским обычаям, единодушно решили, что Шолпан должна ждать, пока подрастет Сары, и затем стать его женой. Но смелая и упорная, умеющая постоять за себя, Шолпан не хотела мириться с таким положением. Поговорив с родителями, она отправилась за советом к учителю Халену.

– Вы, кайнага, защитник вдов и сирот! Кроме вас, мне больше некому рассказать свое горе. Вы правильно поймете меня и посоветуете, что делать. Скажите: ждать мне, пока подрастет Сары, жертвуя молодой жизнью, или можно считать себя вольной, свободной птичкой, какой я была до замужества?

Хален не решился ответить сразу, он обещал подумать и попросил Шолпан зайти через несколько дней. Учитель не желал идти против старых степных обычаев не потому, что был убежден в их справедливости, – просто не хотел обижать стариков аула. Когда снова пришла Шолпан, он сказал ей:

– Потерпи, светик, еще немного, я не успел со всеми переговорить. Я не могу один решить твою судьбу, да и не имею на это права. Что скажет Кумис?!.

Вскоре учитель собрал у себя стариков и завел разговор о Шолпан. Старики ни в какую не соглашались нарушить степной обычай. «Шолпан должна стать женой Сары, и все!» – сказали они и разошлись. Как ни жаль было Халену молодую несчастную вдову, он ничем не мог ей помочь. Шолпан хотя внешне, казалось, смирилась – жила у Кумис и считалась ее снохой, – но в глубине души продолжала лелеять надежду на лучшее будущее. Она ждала только случая. Между тем словоохотливые женщины аула сочиняли про нее разные сплетни. Говорили, будто она собирается выйти замуж за Аманкула и что даже старая Кумис не против этого брака. Некоторые добавляли, что именно сама Кумис хочет, чтобы Шолпан завлекла Аманкула и привела в дом, – в хозяйстве нужны мужские руки. На самом же деле было далеко не так: когда до Кумис дошли эти нехорошие разговоры, она огорчилась и отругала сноху.

Шолпан, с юных лет познавшая горестное слово «вдовушка», злилась на свою судьбу и страстно жаждала настоящей жизни. Когда сегодня на реке, купаясь, она впервые увидела Хакима, взволнованно и тревожно забилось ее молодое сердце.

– Ну вот и прилетел желанный сокол. Только к кому он на руку сядет?! – как бы между прочим сказала она, возвращаясь с купанья вместе с девушками в аул.

По-разному реагировали девушки на ее слова: Зада весело рассмеялась, а Загипа побледнела.

– Чего бледнеешь? Думаешь, к тебе прилетел? – спросила Шолпан у Загипы, стараясь придать своим словам шутливый тон. Но шутки не получилось. – Бледнеешь?.. А если бы довелось нам с тобой быть соперницами, а? Да ты, вижу, уже сейчас ревнуешь. К кому? Он же твой родственник!..

Загипа вздрогнула, словно кто вдруг прижег ей спину горящей головешкой. Немного высокомерная и злопамятная, она не умела скрывать свои чувства. Слегка запрокинув голову, Загипа гордо ответила:

– Ну и что ж, что родственник? Родство у нас дальнее, и мы, по шариату, можем быть вместе!..

Дальше шли молча. До самого аула ни Шолпан, ни Загипа не произнесли ни одного слова. Весь остаток дня до наступления вечера Шолпан была задумчива и печальна. «Как же так, Загипа, эта болезненная Загипа счастливее меня, что ли?.. Чем же я провинилась перед аллахом?..»

Вот почему теперь, когда над степью дремала ночь, Шолпан лежала с открытыми глазами. Она думала все о том же – правду ли сказала Загипа, действительно ли шариат разрешает им быть вместе?

– Женеше, – приподнявшись на локте, снова обратилась Шолпан к свекрови, – по-вашему, грешно даже спрашивать об этом, а вот сестра учителя Загипа говорит совсем другое: «По шариату, говорит, Хаким вполне может жениться на мне». Откуда она это знает? Наверное, ей Хален рассказал?

– Ты что, Шолпан?!. – с ужасом проговорила Кумис. – Сон видишь? Или на самом деле что-нибудь слышала сегодня? Я впервые от тебя слышу, чтобы потомки Баркина сватали друг у друга дочерей!.. О аллах, спаси нас, грешных! Конец света приходит, что ли? Да если твои слова дойдут до старика Жунуса, непоздоровится нам, ой непоздоровится!..

Шолпан тихо вздохнула: «Кто знает?..»

На следующий день в местечко Кольтабан, расположенное в двух верстах от аула Халена, перекочевала семья хаджи Жунуса. Учитель решил помочь хаджи устанавливать юрты и послал в Кольтабан жену Кубайры с дочкой, Макку и Загипу. К ним присоединилась и Шолпан.

Было позднее утро, когда люди приступили к работе. Старик Жунус, указав место, где нужно ставить юрты, отправился отдыхать к Халену. Женщины энергично принялись распаковывать тюки. Тут же были Нурым и Хаким. Они помогали привязывать уык[68], натягивать на него кошмы.

Работали весело, шутили и смеялись. Незаметно к полудню над травой поднялась большая юрта хаджи, а затем отау[69] и другие. Высокий и черный, похожий на турка, большеносый весельчак и остряк Нурым обычно грубо и открыто шутил с Шолпан. Пытался он заигрывать с ней и сегодня. Но Шолпан не отвечала на шутки, держалась все время возле старух, и было как-то странно видеть ее грустной и сосредоточенной. Хаким с самого утра наблюдал за ней, глядя на ее красивое круглое лицо и гибкий стан, испытывал тревожное волнение. Хотелось подойти и поговорить с ней, но он робел, стеснялся. Несколько раз неожиданно оказывался рядом с ней, слышал ее дыхание, шелест платья. Шолпан же ни разу не взглянула на него. Как только Хаким поворачивал голову в ее сторону, она сейчас же пряталась за пожилых женщин, помогая им стягивать остов юрты баскуыром[70]. Когда все было закончено и хозяева и гости сели пить чай, Шолпан опять, против обыкновения, держалась степенно и скромно, ни разу не заговорила при старших, выпив только одну чашку чаю, тут же перевернула ее вверх донышком, вежливо поблагодарила хозяев и принялась помогать Балым убирать и расстанавливать вещи в юрте. Старуха была немало удивлена поведением Шолпан. «А говорили, что она – ветреная!.. Ничего подобного, она очень скромная и умная женщина…»

Вечером учитель Хален заколол семимесячного баранчика и пригласил всю семью хаджи Жунуса на ерулик[71]. Ужин был сытным, и гости, плотно покушав, наслаждались вечерней прохладой и вели степенную беседу.

У хаджи Жунуса хорошее настроение. Он был доволен просторным летним пастбищем и тучными травами, где расположил свой аул; гостеприимство и приветливость учителя еще больше подняли настроение, и он охотно поддерживал беседу. Разговор зашел о Шугуле, и старик вспомнил поездку на жумгу-намаз.

– Этот задира хаджи Шугул, чтобы унизить меня, сказал: «Ты – бальшебек. И твой Хален – тоже бальшебек!..»

Учитель Хален с интересом расспросил у Жунуса обо всем, что произошло на жумге-намазе. Его очень обрадовало то, что народ потребовал преобразовать одно из медресе в школу.

– Это замечательно! Для подготовки хари[72] хватит и одного медресе. Надо во что бы то ни стало добиться преобразования медресе в школу. Да, что же вы ответили Шугулу, когда он назвал вас большевиком? Наверное, вспомнили его паломничество в Мекку?

– Ничего не вспоминал. То, что нужно было сказать, само подвернулось на язык. Я так ему ответил: «Если я бальшебек, то ты меньшебек!» Правильно я сказал? Ведь ты же сам говорил мне, что меньшебеки – это смутьяны, которые натравливают людей друг на друга, чтобы дрались между собой.

Обычно Хален почти никогда не смеялся громко, но сейчас он рассмеялся так закатисто, что в глазах появились слезы.

– Хорошо, хорошо ответили ему, – сквозь смех проговорил учитель. – Даже немного мягко… А я думал, вы выкинете его из мечети, ведь вы же когда-то грозились сбросить его с парохода в море?

Плечи старика Жунуса тихо вздрагивали – он тоже смеялся.

– Откуда ты об этом узнал, Хален? – спросил он и, не дожидаясь, что ответит учитель, сам начал рассказывать: – Наверное, Орынбек?.. В том году из нашего края трое ездили молиться Каабе[73] – Шугул, Орынбек и я. Все началось из-за скверного характера Шугула. Ведь он никогда не соглашается с тем, что ему говорят, обязательно сделает все наперекор. Если ему скажешь: «Шугул, принеси вон ту вещь сюда», – он непременно оттащит ее еще дальше. К тому же язык у него ядовитее, чем зубы у змеи, того и гляди ужалит. Как только мы отправились в путь, я сразу же сказал Орынбеку: «Я не могу быть вместе с этим человеком!..» Но Шугул, видимо, сам догадался о моем намерении и присоединился к другой группе паломников, кажется из города Акберлы и Тукиш. В общем, отдельно от нас и ел и спал. Как только сели на пароход и вышли в Черное море, у всех от качки началась морская болезнь. Паломники, схватившись за животы, катались по палубе, как просо, их тошнило и рвало. Только глядя на них, можно было сойти с ума. Однако меня не рвало. Сначала, правда, немного голова закружилась, а потом ничего, все прошло. Я стал ухаживать за паломниками: уложил их на койки, принес воды. Больше всех рвало и мучило Шугула. До того закачало его, что он лежал на полу почти без памяти. Жалко стало его, подошел к нему, чтобы помочь, да возьми и скажи в шутку: «Поехал очищать совесть, а, выходит, вперед желудок очистился!..» Обиделся, посмотрел на меня своими волчьими глазами и говорит: «Приторочить бы тебя к седлу разбойника-бедуина, тогда одним сумасбродом меньше станет у нас на Анхате». А я ему: «Пока ты меня приторочишь к седлу разбойника-бедуина, я отправлю тебя за кольцом Сулеймена!..»[74] – и бросился было с мешком к нему. Испугался, сразу выздоровел – так проворно шмыгнул под койку Орынбека, что только и видели его. На море мертвых кладут в мешок и бросают в воду. Шугул, видно, подумал, что и с ним поступят так же…

Беседа длилась до полуночи. Потом совершили тарауык[75], попили кумыс и разошлись по домам.

Вместе с родителями был в гостях у Халена и Хаким. Когда старики приступили к чтению тарауыка, он ушел с джигитами и девушками играть в ак-суек[76]. Ни Загипы, ни Шолпан не было на лужайке. «Неужели ни одна из них не придет?..» – с грустью подумал Хаким. Он то и дело посматривал на юрту вдовы Кумис. С молодыми джигитами и девушками-подростками играть было скучно, и он наконец не выдержал и вернулся в аул. Когда проходил мимо юрты вдовы Кумис, чей-то тоненький женский голос окликнул его:

– Кто это ходит вокруг нашей юрты и подкарауливает?

Хаким вздрогнул. «Это голос Шолпан! Несомненно, это ее голос!..» Но все же, чтобы окончательно убедиться, он пригнулся и стал разглядывать в темноте фигуру женщины.

Шолпан возвращалась с реки с двумя полными ведрами воды.

– Это ты, Шолпан?

– Да.

– Почему не позвала меня, вместе на реку сходили бы.

Шолпан ничего не ответила, продолжала идти.

– Выходи, Шолпан, будем играть в ак-суек.

– Поздно уже. Да и не такие наши годы, чтобы играть в ак-суек.

– Не поздно еще.

Хаким замолчал. Все случилось так неожиданно, что он не знал, что еще сказать Шолпан, чтобы задержать ее хоть на минуту. Пока он подыскивал слова, молодая женщина была уже возле двери. Не оборачиваясь, она только чуть пригнулась, отодвигая полог, и скрылась в юрте.

Идти к Халену в такой поздний час было неудобно. Домой возвращаться тоже не хотелось. Он постоял еще немного, прислушиваясь к ночным звукам степи, затем присел на корточки и оглянулся вокруг. Было слышно, как Шолпан устанавливала ведра в юрте, как тарахтела посудой и о чем-то негромко разговаривала со свекровью. Вдруг Хакиму показалось, что полог над дверью юрты приоткрылся и кто-то вышел. Он еще пристальнее стал всматриваться во тьму, но никого не было видно. «Почему она не остановилась? Не захотела поговорить со мной? – подумал Хаким. – Ничего не сказала: выйдет или нет? Не может быть, чтобы она легла спать, выйдет!..»

Оставаться возле юрты было неудобно, да и опасно, может кто-нибудь увидеть, и потом пойдут разные нехорошие толки. Хаким решил отойти к котану[77] – там темнее и удобнее ждать.

Юрты аула Халена были расставлены широким полукругом, как бы ограждая с трех сторон площадку, на которой располагался на ночь скот. Невдалеке от котана, где притаился Хаким, лежали коровы. За день вдоволь наевшись травы на богатых пастбищах, вдосталь напившись студеной воды из Анхаты, они теперь отдыхали, пережевывая жвачку и пуская с влажных губ тягучую слюну. Слышно, как они тяжело-тяжело вздыхают и шершавыми языками чистят ноздри и лижут свои бока. Тут же, сбившись в сплошные темные комки, дремлют овцы. Неожиданно вскочил ягненок и жалобно заблеяв, стал тыкать мордочкой в пах матери.

Безмолвно в степи ночью. Притих говор в плотно закупоренных юртах: задернуты дверные пологи, опущены вниз кошмы, закрыты дымовые отверстия, давно погасли еле светившиеся красноватые огоньки керосиновых ламп. Над аулом шумно пролетели утки, и снова тихо.

Казалось, прошло много времени, а Хаким все продолжал сидеть возле котана. После шумного города, после тех тревог и волнений, которые ему пришлось пережить в последнюю неделю пребывания в Уральске, теперь было приятно ощущать тишину и покой ночной степи. Хаким вспомнил Амира. «Если бы Амир увидел меня здесь», – подумал он и усмехнулся. Бросив еще раз короткий взгляд на юрту вдовы Кумис, Хаким поднялся и медленно зашагал с своему аулу.