Кинг Стивен'Кадилак' Долана

Стивен КИНГ

"КАДИЛАК" ДОЛАНА

Месть - это блюдо, которое лучше всего есть холодным.

Испанская поговорка

Я ждал, наблюдая за ним, целых семь лет. Я видел, как он - Долан приезжал и уезжал снова. Я видел, как он входил в роскошные рестораны, в смокинге, всегда с красавицей, держащей его под руку, всякий раз с новой, всегда сопровождаемый двумя телохранителями, отгораживающими его от остальных посетителей. На моих глазах его седеющие волосы превращались в изысканное серебро, тогда как мои собственные просто выпадали и я облысел. Я следил за ним, когда он совершал свои ежегодные поездки из Лас-Вегаса на Западное побережье, и видел, как возвращался обратно. Два или три раза я наблюдал с соседней дороги, как его седан "де вилль" такого же цвета, как и его волосы, проносился мимо меня по шоссе 71 в Лос-Анджелес. Видел и как он выезжал со своей виллы в Голливуд-Хилз в том же серебристом "кадиллаке", направляясь в Лас-Вегас, - правда, не слишком часто. У школьных учителей и богатых гангстеров разные экономические возможности в жизни, и потому они не обладают одной и той же свободой перемещения.

Он не подозревал, что я слежу за ним, - я никогда не приближался к нему настолько, чтобы он мог заметить меня. Я был очень осторожен.

Он убил мою жену - или распорядился, чтобы ее убили, что одно и то же. Хотите подробности? От меня вы их не получите. Если вам так уж хочется, вы найдете их в старых газетах. Ее звали Элизабет. Она преподавала в той же школе, что и я и где я продолжаю преподавать. Она учила первоклашек. Они любили ее, и мне кажется, некоторые из них все еще продолжают любить, хотя теперь уж стали значительно старше. Я любил ее и, разумеется, люблю до сих пор. Элизабет нельзя было назвать прелестной, но она нравилась мне. Она была тихой, но временами так заразительно смеялась. Я вижу ее во сне. Мне снятся ее карие глаза. Кроме нес, у меня не было ни одной женщины. И не будет.

Долан допустил ошибку. Больше вам ничего не следует знать. Л Элизабет оказалась там как раз в то самое время и все видела. Она пошла в полицию, полиция направила ее и ФБР. Там ее допросили, и она ответила - да, она готова выступить свидетельницей на суде. Они обещали защитить ее, но либо обманули, либо недооценили Додана. А может быть, и то и другое. Как бы то ни было, однажды вечером она села в свой автомобиль, и несколько динамитных шашек, присоединенных к системе зажигания, сделали меня вдовцом. Это он сделал меня вдовцом - Долан.

Поскольку свидетелей, готовых дать показания, не оказалось, дело закрыли.

Он вернулся и своп мир, а я - в свой. Для пего - великолепный пентхаус в Лас-Вегасе, для меня - пустой деревянный дом. Его сопровождала вереница прекрасных женщин в мехах и вечерних платьях, тогда как моим уделом стало одиночество. Серебристо-серые "кадиллаки" для пего - он сменил их четыре на протяжении этих лет - и старый "бьюик-ривьсра" для меня. Его волосы приобрели цвет благородного серебра, тогда как моих вовсе не стало. Но я следил за ним.

Я был очень осторожен - о, как я был осторожен! Я знал, кто он и на что способен. И ничуть не сомневался, что он может раздавить меня как клопа, стоит только ему заметить меня или заподозрить, что я готовил для него. Поэтому я был осторожен.

Три года назад, во время летних каникул, я последовал за ним (на благоразумном расстоянии) в Лос-Анджелес, куда он ездил довольно часто. Там он жил в своем роскошном доме и принимал гостей. Я наблюдал за их приездом и отъездом с безопасного расстояния в тени здания на дальнем конце квартала, прячась от полицейских автомобилей, нее время патрулирующих этот район. Остановился я в дешевом отеле, постояльцы которого не выключают, казалось, своих радиоприемников, а в окно моей комнаты светила неоновая реклама бара с противоположной стороны улицы.

В эти ночи я не сыпал, и мне снились карие глаза моей Элизабет, снилось, что ничего не случилось, и я просыпался со щеками, мокрыми от слез. Мне казалось, что я теряю надежду. Его хорошо охраняли, понимаете, слишком хорошо охраняли. Куда бы он ни пошел, его повсюду сопровождали двое до зубов вооруженных телохранителей, а "кадиллак" был бронированным. Широкие радиальные шины, на которых он катил, пользуются популярностью у диктаторов в беспокойных странах - пулевые пробоины на них затягиваются сами.

И тут, в тот последний раз, я увидел, как можно убить Додана, - но только после столкновения, изрядно напугавшего меня.

Я сопровождал его обратно в Лас-Вегас, следуя за ним на расстоянии мили, иногда двух, а то и трех. Когда мы пересекали пустыню, направляясь на восток, его "кадиллак" казался иногда всего лишь солнечным пятнышком на горизонте, и я думал об Элизабет, о том, как сияло солнце в ее волосах.

На этот раз я ехал далеко позади Додана. Была середина недели, и автомобили попадались редко. Когда машины лишь изредка встречаются на шоссе 71, преследование становится опасным - это известно даже учителю начальной школы. Я проехал мимо оранжевого знака, на котором было написано: "Объезд через 5 миль", и еще больше сбавил скорость. Объезды в пустыне заставляют машины ползти со скоростью черепахи, и мне совсем не улыбалась вплотную приблизиться к серебристо-серому "кадиллаку" в тот момент, когда водитель осторожно перебирается через особенно неровный участок дороги.

"До объезда 3 мили" - гласил следующий знак, а под ним было написано: "Впереди ведутся взрывные работы" и "Выключите радиопередатчики".

Я задумался о фильме, который видел несколько лет назад. В нем банда вооруженных грабителей заманивает бронированный автомобиль в пустыню, выставив фальшивые знаки об объезде. Как только шофер бронированного автомобиля поддался на уловку и свернул та проселочную дорогу, ведущую в глубь пустыни (здесь тысячи таких дорог, протоптанных овцами к старым ранчо, и заброшенных правительственных магистралей, не ведущих теперь никуда), бандиты убрали знаки, обеспечив таким образом тишину и спокойствие, а затем просто расположились вокруг броневика, ожидая, когда охранники выйдут из него.

Они убили охранников. Это я отчетливо помню. Они убили охранников.

Я подъехал к объезду и свернул на него. Дорога была никудышной - укатанная глина шириной в две полосы, повсюду ухабы, на которых мой старый "бьюик" подпрыгивал и стонал. Мне давно следовало поставить на него новые амортизаторы, но на это требуются деньги, а школьному учителю иногда приходится откладывать покупку, даже если он вдовец, не имеет детей и его единственное хобби - мечта о мести.

Пока "бьюик" подпрыгивал и раскачивался на ухабах и ямах, мне пришла в голову мысль. Вместо того чтобы в следующий раз следовать за "кадиллаком" Додана, когда он отправится из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес или из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас, я обгоню его и буду ехать впереди. Затем переставлю щиты, сделаю фальшивый объезд, как в кинофильме, и заманю его в заброшенную часть пустыни, которая все еще существует к западу от Лас-Вегаса, молчаливая и окруженная горами. Затем уберу знаки, как сделали это бандиты в фильме...

И тут я мгновенно вернулся в реальный мир. "Кадиллак" Додана был прямо передо мной, на обочине пыльной проселочной дороги. Одна из шин самозатягивающаяся или нет - спустила. Нет, даже не спустила. Она просто лопнула и соскочила с диска колеса. По-видимому, виной тому был острый камень, торчащий на дороге наподобие миниатюрной танковой надолбы. Один из телохранителей устанавливал домкрат под переднюю часть машины. Второй чудовище с поросячьим лицом, по которому из-под короткой прически катился пот, - стоял наготове рядом с Доланом. Как видите, они не рисковали даже посреди пустыни.

Сам Долан стоял в стороне от автомобиля, стройный и подтянутый, в рубашке с расстегнутым воротом, темных легких брюках, и его серебряные волосы развевались на ветру. Он курил сигарету и наблюдал за своими людьми, словно находился не в пустыне, а где-то в ресторане, бальном зале или, может быть, в чьей-то гостиной.

Наши глаза встретились через ветровое стекло моей машины, и он равнодушно отвернулся, не узнав меня, хотя семь лет назад видел мою особу (тогда у меня еще были волосы!) на предварительном следствии, когда я сидел рядом с женой.

Мой ужас при виде "кадиллака" исчез, и вместо этого меня охватила дикая ярость.

Мне хотелось наклониться вправо, опустить стекло с пассажирской стороны и крикнуть: "Как ты смел забыть меня? Выбросить меня из своей жизни?" Но это был бы поступок безумца. Наоборот, очень хорошо, что он забыл обо мне, прекрасно, что я выпал из его памяти. Уж лучше быть мышью под стеклянной панелью, перекусывающей , электрическую проводку. Или пауком, висящим высоко под потолком , раскидывая свою паутину.

Телохранитель, обливающийся потом у домкрата, сделал мне знак, призывая остановиться, но Долан был не единственным человеком, способным не обращать внимания на окружающих. Равнодушно выглянул, как он размахивал рукой, мысленно пожелав ему сердечного приступа или инфаркта, а лучше и то и другое одновременно. Я проехал мимо - по моя голова раскалывалась от боли, и на несколько мгновений горы на горизонте как-то странно вздрогнули.

Будь у меня пистолет! Будь у меня только пистолет! Я мог бы прикончить этого мерзкого лживого человека - будь у меня только пистолет!

Через несколько миль восторжествовал здравый смысл. Если бы у меня был пистолет, единственное, чего мне удалось бы добиться, - собственной смерти. Будь у меня пистолет, я бы отозвался на сигнал охранника, работавшего с домкратом, остановил машину, вышел из нее и начал поливать пулями пустынный ландшафт. Не исключено, что я мог бы даже ранить кого-то. Затем меня убили бы, закопали бы в неглубокой могиле, и Долан все так же продолжал бы ухаживать за красивыми женщинами и совершать поездки в своем серебристом "кадиллаке" между Лас-Вегасом и Лос-Лиджелесом. Тем временем дикие звери пустыни раскопали бы мои останки и дрались бы из-за них под холодным светом луны. Я не отомстил бы за смерть Элизабет - просто никоим образом.

Телохранители, сопровождавшие Долана, - профессиональные убийцы, а я профессиональный преподаватель начальной школы.

Это тебе не кино, напомнил я себе, выезжая снова на шоссе. Мимо промелькнул оранжевый щит с надписью: "Конец строительных работ. Штат Невада благодарит вас!" Я мог бы допустить ошибку, перепутав кино с реальной жизнью, предположив, что лысый школьный учитель, обладающий к тому же изрядной близорукостью, способен превратиться в полицейского, в "Грязного Гарри". При любых обстоятельствах ни о какой мести не может быть речи - сплошные мечтания. А свершится ли она вообще, эта месть? Моя мысль о (фальшивом объезде была такой же романтичной и далекой от дальности, как и желание выскочить из старого "бьюика" и осыпать врагов пулями. В последний раз я стрелял из малокалиберной винтовки, когда мне было шестнадцать, и ни разу в жизни не держал в руке пистолет.

Такое покушение невозможно без группы единомышленников - даже тот фильм, что я смотрел, при всей свой романтичности ясно это доказывал. Там действовали восемь или девять бандитов, разделившихся на две группы, поддерживающие между собой связь с помощью портативных раций. Более того, в операции принимал участие даже небольшой самолет. Он барражировал над шоссе, чтобы убедиться, что поблизости нет других автомобилей, когда броневик приблизится к месту поворота для "объезда".

Замысел кинофильма был, несомненно, придуман каким-нибудь тучным сценаристом, сидящим с бокалом коктейля в руке возле своего бассейна, у столика, на котором красуется щедрый набор карандашей и комплект сюжетов по Эдгару Уоллесу. И даже этому сценаристу понадобилась целая армия людей, чтобы осуществить свой замысел. Я был один.

Нет, из этого ничего не выйдет. Это был всего лишь фальшивый проблеск фантазии, такой же, как и многие другие, появлявшиеся у меня на протяжении нескольких лет: как, например, пустить ядовитый газ в систему кондиционирования воздуха в доме Додана, или подложить бомбу в его особняк в Лос-Анджелесе, или, может быть, приобрести какое-то по-настоящему смертоносное оружие - базуку, например - и превратить его проклятый серебристый "кадиллак" в огненный шар, катящийся на восток к Лас-Вегасу или на запад по шоссе 71 в сторону Лос-Анджелеса. О таких мечтах лучше забыть. -Но они не покидали меня.

Захвати его врасплох, отрежь от остальных, шептал голос Элизабет. Отдели его, подобно тому как опытная овчарка отгоняет овцу от стада по команде своего хозяина. Загони его в пустоту и убей. Убей их всех.

Нереально. Если бы спросили мое мнение, я сказал бы, Что по крайней мере человек, сумевший остаться в живых так долго, как Долан, обладает, по всей видимости, тонким; чувством опасности, умеет выживать. Это чувство настолько тонко, что практически переходит в паранойю. Долан и его телохранители сейчас же разгадают трюк с объездом.

Но ведь они свернули с шоссе в тот раз, напомнил голос Элизабет. Они даже не колебались. Они последовали по проселочной дороге послушно, как овечки.

Но я знал - да, каким-то образом я знал! - что люди, подобные Долану, больше походящие на волков, чем на людей, обладают шестым чувством, когда заходит речь об опасности. Я мог украсть настоящие щиты с подлинным указанием объезда с какого-то склада дорожного оборудования и установить их должным образом. Я мог даже добавить флюоресцирующие конусы и дымящие котелки, испускающие черный дым. Я мог сделать все это, но Долан все равно почувствует мой запах пота - свидетельство моей нервозности. Почувствует через пуленепробиваемые стекла своего "кадиллака". Закроет глаза и вспомнит имя Элизабет в той полости, полной ядовитых змей, что заменяла ему мозг.

Голос Элизабет стих, и я подумал, что сегодня больше не услышу его. Как вдруг, когда Лас-Вегас показался на горизонте - голубой, в дымке, колышущейся на дальнем краю пустыни, - ее голос снова заговорил со мной.

А ты не пытайся обмануть их фальшивым объездом, услышал я. Обмани их чем-то более похожим на настоящее.

Я свернул "бьюик" на обочину, уперся обеими ногами в тормозную педаль, и машина, дрожа, остановилась. Я поднял голову и увидел в зеркале заднего обзора свои широко открытые потрясенные глаза. Внутри начал смеяться голос, который я принимал за голос Элизабет. Это был дикий, безумный смех, но через несколько мгновений я стал смеяться вместе с ним.

***

Учителя смеялись надо мной, когда я вступил в Клуб любителей здоровья на Девятой улице. Один из них даже рассказал старый, с бородой, анекдот, суть которого заключалась в следующем. Один слабак, который весил всего девяносто восемь фунтов, однажды отправился со своей девушкой на пляж. К нему подошел громила весом в двести фунтов, бросил ему в лицо песок и увел его девушку. Слабак стал тренироваться, через год он весил уже двести фунтов и снова пошел со своей девушкой на пляж. К нему подошел громила весом в двести пятьдесят фунтов, бросил в лицо песок и увел его девушку. Так вот, остряк-рассказчик спросил меня, не бросал ли кто мне в лицо песок? Я по- смеялся вместе со всеми. Человек, который смеется вместе с остальными, не вызывает подозрений. Да и почему бы мне не посмеяться? Моя жена умерла семь лет назад, верно? В гробу от нее осталась лишь пыль, несколько волосков и кости! Так почему бы мне не посмеяться, а? Люди начинают подозревать неладное лишь после того, как человек вроде меня перестает смеяться.

Я продолжал смеяться вместе с ними, хотя мышцы болели у меня всю осень и зиму. Я смеялся, хотя мне все время хотелось есть, - больше я не просил добавки ко второму, не ел перед сном, не пил пиво, избегал джина с тоником перед обедом. Зато в моем рационе было много мяса и овощи, овощи, овощи...

На Рождество я купил себе тренировочный аппарат "Наутилус".

Нет, это не совсем верно. Это Элизабет купила мне "Наутилус" на Рождество.

Теперь я видел Додана не так часто; я был слишком занят своей физической подготовкой, терял вес, уменьшал пузо, накачивал мускулы на руках, груди и ногах. Бывали моменты, когда мне казалось, что продолжать это - выше моих сил, что восстановить былое физическое здоровье невозможно, что я не смогу жить без добавочной пищи, без кофейного торта и сливок к кофе. Когда мне становилось совсем плохо, я ставил машину рядом с одним из любимых ресторанов Додана или заходил в клуб, где он часто бывал, и ждал, когда он подъедет в своем серебристо-сером "кадиллаке" в сопровождении высокомерной ледяной блондинки или со смеющейся рыжеволосой красавицей, а то и с двумя сразу. Вот он, человек, который убил мою Элизабет, в модном костюме от Биджана, с золотым "Ролексом", сверкающим в огнях ночного клуба. Когда я уставал и терял силу духа, я шел к Долану, как человек, снедаемый неутолимой жаждой, идет к оазису в пустыне. Я пил его отрезвленную воду и испытывал облегчение.

С февраля я приступил к ежедневным пробежкам, и остальные учителя смеялись над моей лысой головой, которая шелушилась и розовела, шелушилась и розовела снова и снова, несмотря на крем от загара, которым я смазывал лысину. Я смеялся вместе с ними, хотя пару раз едва не падал в обморок и по завершении пробежек долго растирал ноги, сведенные судорогой.

Когда пришло лето, я обратился за работой в Дорожное управление штата Невада. Муниципальный отдел поставил печать, предварительно одобрив мое заявление, и послал меня к дорожному мастеру по имени Гарви Блокер. Блокер был высоким мужчиной, сожженным почти до черноты жарким солнцем Невады. На нем были джинсы, запыленные сапоги и голубая майка с обрезанными рукавами. По груди шла надпись: "Плохое настроение". Под кожей на руках перекатывались огромные шары мышц. Он посмотрел на мое заявление, затем взглянул на меня и рассмеялся. Свернутое в трубку заявление казалось крошечным в его огромном кулачище.

- Ты шутишь, приятель. Шутишь, не иначе. Мы работаем под солнцем, которое жарит день-деньской, это вовсе не интеллигентский салон для модного загара. Кто ты на -самом деле, приятель? Бухгалтер?

- Учитель, - ответил я. - Учу третьеклассников.

- Господи! - воскликнул он и снова засмеялся. - Уходи отсюда, ладно?

У меня были карманные часы, доставшиеся мне от прадедушки, который работал на строительстве последнего отрезка Великой трансконтинентальной железной дороги. Согласно семейной легенде, он присутствовал при том, как забивали последний золотой костыль. Я достал из кармана часы и покачал ими на цепочке перед лицом Блокера.

- Видишь? - спросил я. - Стоят шестьсот, а может, и семьсот долларов.

- Хочешь меня подкупить? - Блокер снова засмеялся. Он вообще выглядел очень веселым парнем. - Дружище, я слышал о том, как люди заключали сделки с дьяволом, но ты первый, который хочет предложить взятку за то, чтобы его пустили в ад. - Теперь он посмотрел на меня с сожалением. - Может быть, ты взаправду считаешь, что знаешь, где работать, но я должен сказать тебе, что ты не имеешь об этом ни малейшего представления. Я сам видел, как в июле к западу от Индиан-Спрингс температура в тени достигала пятидесяти градусов по Цельсию. Там сильные люди плачут. А ты совсем не такой, приятель. Мне не надо снимать с тебя рубашку, чтобы убедиться, что у тебя на спине нет ничего, кроме тощих мускулов, заработанных в клубе здоровья, а этого явно недостаточно в Великой пустыне.

- Как только ты придешь к выводу, что я не могу работать, я уйду. Часы можешь оставить себе. Я не буду спорить. - Брехло ты.

Я посмотрел ему в лицо. Он посмотрел на меня.

- Нет, ты не брехло, - произнес он голосом, полным изумления.

- Нет.

- И ты согласен передать часы Тинкеру, чтобы они хранились у него? - Он ткнул большим пальцем в сторону огромного негра в яркой рубахе, который, сидя в кабине бульдозера, жевал фруктовый пирог, купленный в "Макдональдсе", и прислушивался к нашему разговору.

- На него можно положиться?

- Можешь не сомневаться.

- Тогда пусть он хранит эти часы до тех пор, пока ты не выгонишь меня с работы или пока не наступит для меня время возвращаться в школу в сентябре.

- Это - твоя ставка. А какова будет моя?

Я показал на свое заявление у него в руках.

- Подпиши это, - сказал я, - и мы квиты.

- Ты с ума сошел.

Я подумал о Долане, об Элизабет и промолчал.

- Ты начнешь с черной работы, - предупредил Блоке?

- Будешь разбрасывать лопатой горячий асфальт из грузовика в выбитые ямы. И совсем не потому, что мне нужны твои идиотские часы - хотя я с удовольствием заберу их, - просто все так начинают.

- Хорошо.

- Лишь бы между нами все было ясно.

- Согласен. Мне все понятно.

- Нет, - покачал головой Блокер, - тебе ничего не понятно. Но ты поймешь.

***

Следующие две недели буквально вылетели из памяти. Помню, что шел за грузовиком, захватывал лопатой горячий асфальт, укладывал его на выбоины, трещины, утрамбовывал и шел дальше за грузовиком, пока тот не останавливался у следующей прорехи в дорожном полотне. Случалось, что мы работали на главной улице Лас-Вегаса, Стрипе, и я слышал серебряный звон монет, которые сыпались, когда кому-то выпадал джек-пот. Этот звон просто стоял у меня в голове. Я поднимал голову и видел, как Гарви Блокер смотрит на меня странным и вместе с тем сочувствующим взглядом, причем его лицо колышется в волнах жаркого воздуха, поднимающегося от нагретого асфальта. Иногда я смотрел на Тинкера, сидящего под парусиновым тентом, покрывающим кабину его бульдозера, и тогда негр поднимал часы моего прадеда и покачивал их на цепочке, а они отбрасывали серебряные блики.

Самым главным было не потерять сознания, не упасть в обморок, как бы плохо мне ни было. Я продержался весь июнь, затем первую педелю июля. И вот однажды Блоке? подошел ко мне во время обеденного подрыва, когда я дрожащими руками держал сандвич. По большей части дрожь не покидала меня до десяти вечера. Это из-за жары. Приходилось выбирать - дрожать или падать в обморок, тогда я вспоминал про Додана и решал: лучше уж дрожать.

- Ты все еще не стал сильным, приятель, - сказал мастер.

- Нет, - согласился я. - Но, как принято говорить, ты бы посмотрел на материал, с которого я начал.

- Я все время оглядываюсь на тебя и жду, что увижу, как ты лежишь посреди мостовой, а ты все не падаешь. Но ты не выдержишь.

- Выдержу.

- Не выдержишь. Будешь так идти с лопатой за грузовиком, наверняка сломаешься.

- Нет.

- Впереди самая жаркая часть лета, приятель. Тинк зовет ее сковородкой.

- Я справлюсь.

Он достал что-то из кармана. Это были часы моего прадеда. Он бросил их мне на колени.

- Забирай свои дерьмовые часы, - сказал он, не скрывая отвращения. - Мне они не нужны.

- Но ведь мы заключили с тобой сделку.

- Я расторгаю ее.

- Если ты уволишь меня, я обращусь в суд, - предупредил я. - Ты подписал мое заявление. Ты...

- Я не увольняю тебя, - сказал он и отвернулся. - Тинк научит тебя управлять экскаватором.

Я долго смотрел на него, не зная, что сказать. Моя классная комната, где я учил третьеклассников, такая прохладная и уютная, еще никогда не казалась мне столь далекой.., и все-таки я не имел ни малейшего представления о том, как думают люди вроде Блокера или что он имел в виду, когда говорил со мной. Я знал, что он одновременно восхищался мной и презирал меня, но не мог понять, почему.

А какое тебе до этого дело, милый? - внезапно услышал я голос Элизабет внутри себя. Тебе нужно заниматься Доланом, Помни о Долине.

- Зачем это тебе нужно? - спросил я его наконец.

Он посмотрел на меня, и я увидел по его лицу, что в нем борются два чувства - изумления и ярости. И все-таки мне показалось, что верх одерживает ярость.

- Не могу понять, приятель, что с тобой происходит. За кого ты меня принимаешь?

- Я не...

- Неужели ты думаешь, что я хочу твоей смерти из-за этих дерьмовых часов? Ты действительно так считаешь?

- Извини меня.

- Извини, извини. Не встречал еще несчастнее идиота. Я спрятал в карман часы моего прадеда.

- Понимаешь, приятель, ты никогда не станешь сильным. Есть люди и растения, которые выдерживают жар солнца и становятся крепче от этого. А есть такие, что вянут и гибнут. Вот ты погибнешь. Ты это хорошо понимаешь - и все-таки отказываешься работать в тени. Почему? Почему ты так насилуешь себя?

- На то у меня есть причина.

- В этом я ничуть не сомневаюсь. И пусть Господь Бог поможет тому, кто встанет у тебя на пути. С этими словами он ушел. Типкер направился ко мне, улыбаясь до ушей. - Как ты, сумеешь управлять экскаватором?

- Пожалуй, - ответил я.

- Я тоже так думаю, -заметил он. - Старина Блоке питает к тебе слабость, только не знает, как выразить это.

- Да, я обратил на это внимание.

- А ведь ты настойчивый сукин сын, а? - засмеялся Типкер.

- Надеюсь, - согласился я.

До конца лета я управлял экскаватором, и когда осенью вернулся в школу почти такой же черный, как сам Тинк, остальные учителя перестали надо мной смеяться. Иногда они искоса посматривали на меня, когда я проходил мимо, по больше не смеялись.

У меня была своя причина. Именно так я объяснил свое желание работать на ремонте шоссе. Я провел это страшное лето не из-за каприза. Мне было необходимо снова обрести форму. Для того чтобы вырыть могилу для мужчины или женщины, не обязательно прибегать к таким решительным мерам, но я имел в виду не мужчину и не женщину.

Я собирался похоронить этот проклятый "кадиллак". К апрелю следующего года я числился в списке получателей печатных материалов Дорожного управления штата Невада. Ежемесячно я получал бюллетень "Дорожные знаки Невады". Большинство материалов в нем я только просматривал: там речь шла о финансировании предстоящих работ по улучшению дорожной сети, о дорожном снаряжении, которое продавалось и покупалось, законах, принятых конгрессом штата и касающихся борьбы с эрозией и наступлением песчаных дюн. Больше всего меня интересовало то, что находилось на паре последних страниц бюллетеня. В этом разделе, именуемом "Графиком работ", перечислялись сроки и места проводимого ремонта на каждом участке. Особенно важной для меня была та его часть, которая называлась "Перпол" - перестилка полотна. Из опыта работы с командой Гарви Блокера я знал, что именно в этих случаях чаще всего приходится устраивать объезды. Чаще всего, но не всегда - далеко не всегда. Дорожная комиссия прибегает к этой мере лишь в том случае, когда нет другого выхода. Но я не сомневался, что рано или поздно эти шесть букв прозвучат для Додана смертным приговором. Всего шесть букв, которые я постоянно видел во сне: "Перпол".

Это будет совсем не просто и скорее всего наступит не скоро. Я знал, что мне придется, возможно, ждать несколько лет, а тем временем кто-то другой может прикончить Додана. Он был плохим человеком, а такие люди ведут опасную жизнь. Для того чтобы все произошло именно так, как .

Мне хотелось, требовалось совпадение четырех факторов, похожих на редкое сближение планет: Долан должен отправиться в поездку, а у меня должны быть каникулы, национальный праздник или уик-энд, длящийся три дня.

По всей видимости, такого редкого совпадения придется ждать годы. Но я сохранял спокойствие, не сомневался, что рано или поздно нечто подобное случится, и тогда я буду готов вступить в игру. И действительно, такой момент настал. Это произошло не тем, первым летом и не той осенью, и не следующей весной. Но вот в июне прошлого года я открыл бюллетень "Дорожные знаки Невады" и увидел следующее объявление в графике предстоящих ремонтных работ:

С 1 по 22 июля (предварительно) на шоссе 71 между отметками 440 и 472 мили (западное направление) работы по "Нерп олу".

Дрожащими руками я перелистал свой настольный календарь и увидел, что национальный праздник - День независимости - выпадает на 4 июля, понедельник!

Итак, совпали три фактора из четырех, потому что при ремонте полотна такой длины обязательно будет организован объезд.

Но.., как поступит Долан? Совпадет ли четвертый фактор? В прошлом я видел, как он трижды ездил в Лос-Анджелес на День независимости 4 июля, - все равно эта неделя не такая уж оживленная в Лас-Вегасе. Я вспомнил еще три, когда он куда-то уезжал - один раз в Нью-Йорк, другой - в Майами, а однажды даже в Лондон. Наконец, еще один раз во время празднования Дня независимости он просто оставался в Лас-Вегасе. Если он решит уехать на этот раз...

Как бы мне узнать заранее? Я думал об этом долго и напряженно, но две картины постоянно вторгались в мои мысли. В первой я видел "кадиллак" Додана, мчащийся на запад, к Лос-Анджелесу, по шоссе 71, разрывая вечерние сумерки и оставляя за собой длинную тень. Я видел, как он проносился мимо дорожных знаков, гласящих: "Впереди объезд", причем последний предупреждал о необходимости выключить автомобильную рацию. Я видел "кадиллак", проносящийся мимо оставленного на обочине дорожного оборудования - бульдозеров, грейдеров, экскаваторов, - машин, брошенных на обочине не потому, что кончилось рабочее время, л из-за наступающего уик-энда, продолжительного трехдневного уик-энда.

Во второй картине все выглядело таким же, только щиты с предупреждением об объезде отсутствовали. Их не было, потому что я убрал их.

В последний день занятий в школе, перед началом каникул, я внезапно понял, как узнать, собирается ли Долан уезжать из Лас-Вегаса. Я сидел за своим столом и дремал. Мои мысли были за миллион миль и от школы, и от Додана. Вдруг я внезапно выпрямился, опрокинув вазу на столе (в ней стояли прелестные полевые цветы, которые преподнесли мне мои ученики в ознаменование окончания школьных занятий), она упала на пол и разбилась. Несколько учеников, тоже дремавших перед концом урока, вскочили. Выражение моего лица, по-видимому, напугало некоторых из них, л маленький Тимоти Урих расплакался и мне пришлось успокаивать его.

Простыни, думал я, утешая Тимми. Простыни, наволочки, столовое белье, столовое серебро. Ковры и занавески. Навести порядок на вилле. Все должно выглядеть соответствующим образом. Он обязательно потребует этого.

Разумеется, он захочет, чтобы все было в порядке. Это было такой же неотъемлемой частью Делана, как и его "кадиллак".

На моем лице появилась улыбка, и Тимми Урих улыбнулся мне в ответ, но я улыбался не Тимми. Я улыбался Элизабет.

***

Занятия в школе закончились 10 июня. Через двенадцать дней я вылетел в Лос-Анджелес. Там я арендовал машину и поселился в том же дешевом отеле, где проживал в прошлый раз. Три дня подряд я ездил в Голливуд-Хиллз и следил за виллой Додана. Наблюдать подолгу было опасно - меня могли заметить. Богатые люди нанимают охранников, следящих за любопытными - те слишком часто оказываются опасными. Вроде меня.

Сначала я не заметил на вилле никаких признаков жизни. Окна не закрыты ставнями, лужайка перед домом аккуратно подстрижена, вода в бассейне чистая и прозрачная. И все-таки там царила атмосфера пустоты и чувствовалось отсутствие жизни - задернутые шторы, у подъезда нет автомобилей, никто не пользуется бассейном, за которым каждое утро ухаживает юноша с пучком волос, закрепленных резинкой на затылке.

Я уже решил было, что потерпел неудачу. И тем не менее не уезжал, надеясь на последний, четвертый фактор.

29 июня, когда я решил, что придется потратить на ожидание еще год - еще один год слежки, упражнений, управления экскаватором в летнее время в бригаде Гарви Блокера (если он возьмет меня, разумеется), - к воротам виллы Додана подъехал синий автомобиль с надписью "Служба безопасности Лос-Анджелеса". Из машины вышел мужчина в обмундировании, похожем на полицейское, и открыл ключом ворота. Затем он сел в машину, объехал виллу и оставил машину за углом дома. Через несколько мгновений показался из-за угла, запер ворота и ушел.

Это по крайней мере нарушило томительное однообразие ожидания. У меня появилась крошечная надежда.

Я сел в машину, заставил себя поездить по городу пару часов и снова вернулся, поставив "бьюик" на этот раз не в конце квартала, а в начале. Пятнадцать минут спустя перед виллой Додана остановился голубой фургон. На нем была надпись: "Фирма по уборке домов Большого Джо".

Сердце радостно забилось у меня в груди. Я сидел в машине и следил за происходящим в зеркале заднего обзора, сжимая руками руль.

Из фургона вышли четыре женщины: одна черная, одна китаянка и две белые. Они были одеты в светлые платья, какие носят официантки, но это были, конечно, не официантки, а уборщицы.

Одна из них нажала на кнопку звонка, охранник открыл ворота, пропустил их во двор и снова запер ворота. Все пятеро направились к дому, болтая о чем-то и смеясь. Охранник попытался ущипнуть одну из них, она оттолкнула его руку и засмеялась еще громче.

По лицу моему катился пот, и мне казалось, что он какой-то жирный. Сердце билось подобно отбойному молотку.

Они исчезли из пространства, охватываемого зеркалом. Я рискнул и оглянулся.

Задние двери фургона, стоящего теперь у входа в виллу, открылись. Одна из женщин несла пачку простыней, другая - полотенца, третья держала в обеих руках по пылесосу. Я отъехал от обочины, с трудом управляя машиной. Они приводили в порядок дом. Долан приезжал на праздник в Лос-Анджелес.

***

Долан менял свой "кадиллак" не каждый год и даже не каждый второй год серебристо-серый седан "де вилль", на котором он ездил, когда нынешний июнь подходил к концу, был у него уже почти три года. Размеры машины были мне известны совершенно точно. Я написал письмо в "Дженерал моторе", прикинувшись писателем. Они прислали мне техническое описание автомобиля и спецификации последней модели. И даже вернули пустой конверт с маркой, который я вложил в письмо с запросом. По-видимому, крупные компании соблюдают обходительность, даже когда терпят убытки.

После этого я взял для расчетов три цифры - наибольшая ширина "кадиллака", также наибольшая высота и длина. С этими цифрами я зашел к своему приятелю, преподавателю математики в средней школе Лас-Вегаса. Я уже говорил вам, по-моему, что основательно готовился, и далеко не все мои приготовления касались укрепления физической силы, далеко не все.

Своему приятелю я представил эту проблему как чисто гипотетическую. Я сказал, что пишу научно-фантастический рассказ и мне нужно, чтобы мои расчеты оказались достаточно точными. Я даже набросал несколько возможных вариантов сценария - нужно сказать, что меня удивила собственная изобретательность.

Мой друг спросил меня, с какой скоростью будет передвигаться этот инопланетный разведывательный корабль. Я не ожидал такого вопроса и спросил его, какое это имеет значение.

- Очень большое, - ответил он. - Если ты хочешь, чтобы разведывательный корабль в твоем рассказе упал точно в подготовленную ловушку, та должна обладать соответствующими размерами. Теперь взглянем на те цифры, которые ты мне дал - семнадцать футов на пять.

Я открыл было рот, чтобы сказать ему, что речь шла не об этих цифрах, но он предостерегающе поднял руку.

- Приблизительно, - сказал он. - Так легче рассчитать дугу снижения.

- Что?

- Дугу снижения, - повторил он, и я успокоился.

Человек, намеревающийся отомстить, был очарован этой фразой. В ней было какое-то темное, мрачное звучание. Дуга снижения.

Делая расчеты, я счел само собой разумеющимся, что могила, вырытая для "кадиллака", должна соответствовать его размерам. Потребовалиnь разъяснения моего друга-математика касательно того, что перед тем, как стать могилой, она должна послужить ловушкой.

Да и сама форма имеет значение, по его мнению. Тот вид траншеи, который я придумал, может и не сработать должным образом. Более того, сохраняется большая вероятность, что траншея не выполнит свое предназначение. Если разведывательный корабль, объяснил математик, не попадет точно в начало траншеи, а покатится по ее краю, он остановится, инопланетяне вылезут через двери для пассажиров и прикончат всех героев. Чтобы правильно решить этот вопрос, убеждал он меня, нужно расширить входной конец так, чтобы ловушка имела вид воронки. Наконец, немаловажное значение имеет скорость. Если "кадиллак" Додана будет двигаться слишком быстро, а вырытая яма окажется слишком короткой, то машина пролетит через яму, опускаясь во время полета. В результате или ее корпус, или колеса ударятся о край ямы на дальней стороне, и "кадиллак" перевернется - но не упадет в яму. С другой стороны, если "кадиллак" будет двигаться слишком медленно, а яма окажется излишне длинной, то он просто уткнется в дно носом, а это никуда не годится. Нельзя похоронить "кадиллак", когда два фута его багажника и задний бампер высовываются из земли, равно как нельзя похоронить человека с высовывающимися на поверхность ногами.

- С какой скоростью будет двигаться твой разведывательный корабль?

Я сразу принялся за вычисления. На прямом отрезке шоссе шофер Делана поддерживал скорость между шестьюдесятью п шестьюдесятью пятью милями в час. Возможно, на участке, где по обочинам стоят дорожные машины, то есть там, где я приготовлю ему ловушку, он поедет несколько медленней. Я мог бы убрать знаки, извещающие об объезде, но не смогу устранить все признаки ведущихся ремонтных работ.

- Примерно двадцать руллов, - ответил я.

- А если в переводе на земной язык? - улыбнулся он.

- Скажем, пятьдесят миль в час.

Он склонился над своим компьютером, а я сидел рядом, широко открыв глаза и радостно улыбаясь, думал об этих замечательных словах: "дуга снижения". Он поднял голову и посмотрел на меня.

- Знаешь, - сказал он, - тебе придется подумать о том, чтобы изменить размеры своего разведывательного корабля, приятель.

- Да? А почему?

- Семнадцать футов на пять - это слишком много. - Он рассмеялся. - Твои разведывательный корабль почти точно соответствует размерам "линкольна" "Марк IV". Я тоже засмеялся. Мы смеялись оба.

***

После того как я увидел женщин, входящих в дом Долана с простынями и полотенцами, я вылетел обратно в Лас-Вегас.

Я отпер дверь своего дома, вошел в гостиную и поднял телефонную трубку. Моя рука немного дрожала. В течение семи лет я ждал и следил, подобно пауку под навесом крыши или мышке, спрятавшейся за шкафом. Я старался не подать Долану ни малейшего знака, что муж Элизабет все еще интересуется им,, совершенно безразличный взгляд, который он бросил на меня в тот день, когда я, возвращаясь в Лас-Вегас, проезжал мимо его "кадиллака" со спущенной шиной, хотя и привел меня в ярость, послужил наградой за все мои усилия.

Но теперь мне придется рискнуть. Придется пойти на риск, поскольку я не мог находиться одновременно в двух местах, а мне было совершенно необходимо точно знать, приезжает ли Долан на свою виллу, и если приезжает, то когда следует временно убрать знаки, касающиеся объезда.

Возвращаясь домой на самолете, я разработал план. Мне казалось, что он осуществим. Я заставлю его стать осуществимым.

Я позвонил в справочную Лос-Анджелеса и спросил телефонный номер фирмы Большого Джо. Записав номер, я набрал его.

- Здравствуйте, это Вилл из фирмы Ренни по обслуживанию приемов, - сказал я. - В субботу вечером нам заказано обслуживание обеда по адресу: 1121 Эстер-Драйв в Голливуд-Хиллз. Не могла бы одна из ваших девушек проверить, стоит ли на месте большая ваза для пунша в шкафу над сушкой в доме мистера Додана. Вы очень бы мне этим помогли.

Меня попросили подождать у теле({юна. Я ждал, хотя с каждой секундой мне начинало казаться, что меня заподозрили и сейчас звонят в телефонную компанию по другой линии.

Наконец- спустя длительное время - отозвавшийся поднял трубку. Его голос звучал расстроенно, но в этом не было ничего страшного. Мне хотелось, чтобы он звучал расстроенно.

- Вечером в субботу?

- Да, совершенно верно. Но у меня нет достаточно большой вазы для пунша, так что придется искать. У меня создалось впечатление, что у мистера Додана есть такая ваза. Я просто хотел убедиться.

- Послушайте, мистер, в моей заявке говорится, что мистера Додана не ждут здесь раньше трех часов дня в воскресенье. Я буду рад послать одну из моих девушек проверить, стоит ли такая ваза в шкафу, но сначала мне хотелось бы уладить эту проблему. Мистер Долан - крутой человек...

- Я полностью с вами согласен, - сказал я.

- ...

И если он приедет на сутки раньше, то лучше послать для уборки побольше девушек прямо сейчас.

- Разрешите, я проверю, - сказал я.

Учебник для третьего класса, которым я пользуюсь, "Дороги повсюду", лежал рядом со мной на столе. Я взял его и принялся листать страницы у самого микрофона.

- Боже мой! - воскликнул я наконец. - Это я все напутал. Он пригласил гостей вечером в воскресенье, а не в субботу! Извините меня ради Бога. Вы не сердитесь?

- Нет, ничего страшного. Давайте сделаем так - я пошлю одну из своих девушек, и она проверит, стоит ли ваза...

- Нет, не надо, ведь вечеринка-то в воскресенье, - сказал я. - Моя большая чаша для пунша будет привезена со свадьбы в Глендейле утром в воскресенье.

- А-а. Ну, тогда все в порядке. Не волнуйтесь. - Спокойный, ничего не подозревающий голос человека, который не любит много думать. По крайней мере я на это надеялся. Я положил трубку и замер, обдумывая создавшуюся ситуацию. Чтобы приехать в Лос-Анджелес в три часа дня, ему придется выехать из Лас-Вегаса в воскресенье примерно в десять утра. И он окажется в районе объезда между четвертью и половиной двенадцатого, когда на шоссе почти никого нет.

Я решил, что пришел конец размышлениям - время приниматься за дело.

Я раскрыл страницу с объявлениями, сделал несколько телефонных звонков и затем поехал посмотреть на пять подержанных автомашин, которые были мне по средствам. Наконец я остановил свой выбор на стареньком фургоне марки "Форд", сошедшем со сборочного конвейера в том же году, когда убили Элизабет. Расплатился я наличными. После этого на моем счету в банке осталось всего двести пятьдесят семь долларов, но это ничуть меня не беспокоило. Возвращаясь домой, я остановился возле склада промышленных товаров и взял в аренду портативный компрессор, оставив в залог свою кредитную карточку "Мастеркард".

К вечеру пятницы я загрузил в фургон все необходимое: кирки, лопаты, компрессор, тачку, ящик с инструментами, бинокль и взятый в Дорожном управлении отбойный молоток с набором головок для разбивания асфальта. Туда же я погрузил большой рулон брезента песочного цвета - его я сберегал еще с прошлого лета, приложив немало усилий, - и тонкие деревянные планки по пять футов длиной, двадцать одну. Последним, но не менее важным, оказался большой промышленный проволочный сшиватель.

На краю пустыни я остановился у торгового центра, снял со стоящего там (фургона номерные знаки и поставил их на свой.

В семидесяти шести милях к западу от Лас-Вегаса я увидел первый оранжевый щит: "Впереди ремонтные работы. Проезжайте с максимальной осторожностью". Затем, примерно в миле за первым знаком, я увидел знак, который ждал в течение.., в общем, с момента смерти Элизабет, хотя и не знал тогда этого. "Через шесть миль объезд".

Сумерки сгустились, и стало совсем темно, когда я подъехал поближе и изучил ситуацию. Если бы мне пришлось планировать ее по моему вкусу, я улучшил бы ее не намного.

Поворот в объезд шел направо между двумя холмами. Он выглядел как старая проселочная дорога, которую департамент строительных работ отремонтировал и укатал для проезда большого количества машин, по крайней мере временно. Поворот был помечен мигающей стрелой, электроэнергия подавалась к ней от гудящей батареи, запертой в стальном ящике с висячим замком.

Сразу после поворота на объездную дорогу шоссе было перегорожено двойной линией флюоресцирующих конусов. За ними (если водитель оказался настолько глуп, что, во-первых, не обратил внимания на мигающую стрелу и, во-вторых, переехал двойной ряд дорожных конусов, даже не заметив, - впрочем, некоторые водители, несомненно, принадлежат к этой категории) стоял огромный оранжевый щит вроде тех, что используются для придорожной рекламы. На нем было написано большими буквами: "Проезд закрыт! Проезжайте в объезд!"

Но все-таки здесь причина для объезда не была очевидной, и я остался удовлетворенным. Мне не хотелось, чтобы у Додана появилось даже малейшее подозрение о поджидающей его ловушке, прежде чем он угодит в нее.

Стараясь двигаться как можно быстрее - мне не хотелось, чтобы меня заметили в этот момент, - я вышел из фургона и убрал с десяток конусов, чтобы получить возможность проехать. Перетащил знак "Дорога закрыта" на правую сторону, подбежал к машине, сел в нее и проехал через образовавшийся промежуток.

И тут послышался звук мотора приближающегося автомобиля.

Я мгновенно выскочил из машины, схватил конусы и принялся поспешно расставлять их поперек шоссе. Два конуса выпали у меня из рук и скатились в канаву. Я побежал за ними, тяжело дыша, споткнулся в темноте о камень, упал и быстро поднялся на ноги, весь в пыли и с рассеченной в кровь ладонью. Автомобиль приближался; скоро он покажется на последней возвышенности перед поворотом на объезд, и водитель в свете фар увидит мужчину в джинсах и майке, спешащего расставить дорожные конусы. Увидит и его фургон, стоящий по ту сторону заградительной полосы, там, где не должны стоять машины, не принадлежащие Дорожному управлению штата Невада. Я поставил на место последний конус и бросился к знаку. В отчаянии я слишком сильно дернул. Знак качнулся и едва не упал.

Дальний свет фар приближающегося автомобиля осветил последнюю возвышенность, разделяющую нас. Внезапно мне пришло в голову, что это дорожный полицейский патруль.

Наконец знак удалось установить на место - если не на место, то почти рядом с ним. Я бросился к фургону, включил двигатель и переехал на противоположный склон возвышенности. В тот момент, когда фургон скрылся за ним, увидел, как шоссе залил яркий свет фар.

Неужели он увидел меня в темноте с выключенными габаритными огнями? Не думаю.

Я сидел в кресле водителя, откинувшись на спинку, с закрытыми глазами, ожидая, когда успокоится сердце. Наконец, когда звуки автомобиля, подпрыгивавшего и скрипевшего на ухабах и рытвинах объездной дороги, стихли, сердце пришло в норму.

Я был в безопасности - за поворотом на объездную дорогу. Пора приступать к работе.

***

За последней возвышенностью вытянутое в прямую линию шоссе постепенно спускалось вниз. По всей его ширине вдоль покрытия здесь больше не существовало. Вместо него виднелись кучи глины и длинная широкая полоса укатанного гравия вдоль одной лишь стороны, на одну треть ширины дорожное покрытие сохранилось.

А вдруг они заметят это и остановятся? Повернут обратно? Или поедут дальше, уверенные в том, что это и есть установленный путь движения, потому что не увидели знаков объезда?

Теперь беспокоиться на этот счет слишком поздно. Я выбрал место примерно через двадцать ярдов после начала прямого отрезка, но все еще в четверти мили от того участка, где покрытие было снято. Съехал на обочину, забрался внутрь фургона и открыл заднюю дверь. Затем опустил две доски и вытащил снаряжение. Потом чуть передохнул, глядя на холодные звезды на безоблачном небе пустыни. Ну вот и беремся за дело, Элизабет, - прошептал я. Мне показалось, что ледяная рука погладила меня по шее.

***

Компрессор работал с чудовищным шумом, а отбойный молоток грохотал еще хуже, но выхода не было - оставалось только надеяться, что удастся завершить первый этап работы до полуночи. Если придется работать дольше, в любом случае возможны осложнения - запас бензина для компрессора был ограничен.

Наплевать. Не стоит думать о том, кто там может прислушиваться и удивляться, что за дурак работает отбойным молотком среди ночи. Лучше думать о Долане. О серебристо-сером "кадиллаке". О дуге снижения.

Сначала я разметил границы могилы, пользуясь мелом, рулеткой и цифрами, которыми снабдил меня мой друг математик. Когда я закончил, передо мной простерлась полоса футов пяти в ширину и сорока двух в длину. Со стороны подъезда она расширялась, словно горло воронки. Правда, в темноте это расширение не так походило на воронку, как начерченное моим другом математиком на листе миллиметровки. Во мраке ночи оно казалось разинутым ртом на конце длинного, вытянутого горла. "Это для того, чтобы лучше проглотить тебя, мой милый", - подумал я и улыбнулся в темноте.

Я прочертил еще двадцать линий поперек прямоугольника с тем, чтобы каждая полоса имела в ширину два фута. Наконец я провел вертикальную линию посередине, образовав тем самым сетку из сорока двух прямоугольников размером два фута на два с половиной. Сорок третий сегмент представлял собой нечто похожее на лопату с расширением на конце.

Затем я закатал рукава, запустил компрессор и принялся за работу.

Дело шло быстрее, чем я мог надеяться, но не так споро, как бы мне хотелось, - разве бывает по-иному? Было бы куда лучше, если бы я мог пользоваться более тяжелым оборудованием, но его очередь наступит позже. Сначала мне нужно было раскроить квадраты на дорожном покрытии. Я не сумел покончить с этим к полуночи, не закончил и к трем часам, когда в компрессоре кончился бензин. Я предвидел такой исход и припас трубку, чтобы отсосать бензин из бака в фургоне. Я уже отвинтил крышку бака, но, почувствовав запах бензина, положил крышку на место и залег внутри фургона.

Все, сегодня ничего больше я сделать не смогу. Это выше моих сил. Рабочие рукавицы не спасли мои ладони от сплошных водяных мозолей, многие из которых лопнули. Мое тело, казалось, продолжало содрогаться от непрерывной вибрации отбойного молотка, кисти рук походили на обезумевшие камертоны. Голова нестерпимо болела, ныли даже зубы. Но самые большие мучения причиняла спина позвоночник будто набили толченым стеклом. Мне удалось продолбить двадцать восемь квадратов. Двадцать восемь. Осталось четырнадцать. И это было только начало.

"Нет, - подумал я. - Это невозможно. Я не смогу". И снова ледяная рука погладила меня по шее.

Сможешь, милый. Сможешь.

Звон в ушах стал стихать. Временами я слышал рев приближающегося автомобиля, который затем превращался в жужжание, когда машина сворачивала направо, на объездную дорогу, и направлялась по петле, в объезд участка, где велась перекладка дорожного полотна.

Завтра суббота.., нет, суббота уже сегодня. Суббота сегодня. Долан проедет здесь в воскресенье. У меня нет времени.

Есть, милый.

Взрыв разорвал ее в клочья.

Мою любимую разорвали в клочья за то, что она рассказала полиции правду о том, что видела, за то, что не испугалась угроз, за свое мужество. А Долан по-прежнему разъезжает в своем "кадиллаке" и пьет шотландское виски двадцатилетней выдержки, золотой "Ролекс" сверкает на его запястье.

"Я постараюсь", - подумал я, и провалился в бездонный сон, похожий на смерть.

***

Я проснулся в восемь утра, когда лучи солнца, уже горячие, упали мне на лицо. Я сел и вскрикнул от невыносимой боли, прижимая бесчувственные руки к пояснице. Работать? Вырубить отбойным молотком еще четырнадцать квадратов асфальта? Я не в силах был даже шелохнуться.

Но я должен был ходить и заставил себя. Двигаясь, словно глубокий старик, я пробрался в кабину (фургона и открыл крышку "бардачка". Там я припас флакон с эмпирином как раз на случай, что придет такое утро.

Неужели я думал, что нахожусь в хорошей физической форме? Неужели? Правда, смешно?

Я проглотил четыре таблетки эмпирина, запив их водой, подождал, пока они растворятся у меня в желудке, а затем жадно набросился на завтрак из сушеных фруктов и холодного пирога.

Я посмотрел на компрессор и отбойный молоток, которые ожидали меня. Желтое покрытие уже, казалось, кипело в утренних лучах солнца. К нему вели аккуратно вырезанные квадраты асфальта.

Мне не хотелось брать в руки отбойный молоток. Я вспомнил, что сказал мне Гарви Блокер:

- Ты никогда не станешь сильным, приятель. Некоторые люди и растения выдерживают жар солнца, становясь только крепче, а некоторые вянут и гибнут... Почему ты так насилуешь свой организм?

- Ее разорвали на куски, - прохрипел я. - Я любил ее, а они разорвали ее на куски.

Это заявление не могло превзойти победный крик "Вперед, медведи!" или "На рога их, быки!" Однако меня оно заставило двигаться. Я откачал бензин из топливного бака (фургона, задохнувшись от отвратительного вкуса и запаха и лишь крайним усилием воли удержав в желудке свой завтрак. В голове промелькнула ужасная мысль - что я стану делать, если механики, прежде чем отправиться домой наслаждаться длинным уик-эндом, слили дизельное топливо из баков своих дорожных машин? Но я тут же выбросил эту мысль из головы. Нет смысла беспокоиться о том, что не поддается твоему контролю. Все больше и больше я чувствовал себя человеком, выбросившимся из бомбардировщика Б-52 с зонтиком в руке вместо парашюта.

Я отнес банку с бензином к компрессору и залил в бак. Мне пришлось пальцами левой руки наложить пальцы правой вокруг стартовой рукоятки компрессора. Когда я дернул за трос, лопнули мозоли, оставшиеся целыми. Компрессор заработал, и я почувствовал, как из моего кулака сочится жидкость. Нет, мне не справиться.

Но я прошу тебя, милый!

Я подошел к отбойному молотку и принялся за работу. Первый час оказался самым трудным, а затем монотонная вибрация отбойного молотка вместе с эмпирином, казалось, прогнали боль куда-то далеко - у меня онемели руки, спина, голова. К одиннадцати часам я покончил с последним квадратом асфальта. Пришло время проверить, насколько хорошо я запомнил уроки Тинкера - как включать дорожные машины в обход системы зажигания.

С трудом переставляя ноги, размахивая руками, я подошел к своему фургону и проехал полторы мили к тому месту шоссе, где велись ремонтные работы. И тут же я увидел свою машину: огромный экскаватор фирмы "Кейс-Джордан" с приспособлением для захвата сзади. Дорожная машина стоимостью 135 тысяч долларов. У Блокера я управлял катерпиллером, но эта машина мало отличалась от моей. По крайней мере я надеялся на это. Я забрался в кабину и взглянул на диаграмму на головке рычага управления. В точности как и на моем кате. Я несколько раз переключил скорости. Сначала они переключались с трудом - в коробку передач попал песок: парень, который управлял этой машиной, не закрыл коробку противопесочным фильтром, а мастер не потрудился проверить. Блокер обязательно проверил бы. И вычел бы у механика пять баксов, независимо от продолжительности уик-энда.

Его глаза. Его глаза, полные полувосхищения-полупрезрения. Что бы он подумал обо мне сейчас?

Не важно. Сейчас не время думать о Гарви Блокере, надо думать об Элизабет. И о Долане.

На полу кабины валялся кусок брезента. Я поднял его, надеясь увидеть под ним ключ. Но никакого ключа, разумеется, не было.

Голос Тинка звучал у меня в сознании: "Кретин, да любой мальчишка может запустить такую машину - как два пальца обоссать. В автомобиле по крайней мере имеется замок зажигания - в новом-то есть. Вот посмотри. Да нет, не там, куда вставляется ключ, у тебя нет ключа, чего ты смотришь туда, куда вставляют ключ? Загляни под панель. Видишь свисающие провода?"

Я нагнулся и увидел провода, висящие точно так, как описывал мне Тинкер: красный, синий, желтый и зеленый. Я счистил изоляцию по дюйму с каждого и достал из кармана моток медной проволоки.

"А теперь слушай, парень, потому что потом тебе, возможно, придется заниматься этим делом самому, сечешь? - вспомнились слова Тинка. - Соедини красный и зеленый провода. Это ты никак не забудешь, потому что походит на Рождество. Теперь с зажиганием в порядке".

Я соединил куском медной проволоки зачищенные места на красном и зеленом проводах "кейс-джордана". Горячий ветер, долетавший из пустыни, завывал, свистел, будто кто-то дул над горлышком бутылки из-под содовой. По шее стекал пот, катился под рубашку, щипал и щекотал кожу.

"Сейчас перед тобой только синий и желтый провода, - продолжал свои поучения Тинк. - Их нельзя соединять вместе; достаточно дотронуться одним проводом до другого. Только смотри сам не касайся оголенных проводов, если не хочешь, чтобы у тебя из трусов пошел пар, приятель. Синий и желтый провода проворачивают стартер. Ну, действуй. Когда тебе надоест кататься на машине, разъедини красный и зеленый провода. Это вроде как поворачиваешь ключ зажигания, которого у тебя нет".

Я коснулся синим проводом желтого. Блеснула огромная желтая искра, я отпрянул назад и ударился головой об одну из металлических стоек в задней части кабины. Затем я наклонился вперед и снова соединил провода. Двигатель провернулся, чихнул, и экскаватор неожиданно дернулся вперед. Меня бросило на примитивную панель управления, и левой щекой я врезался в какой-то рычаг. Оказывается, я забыл перевести рычаг скорости в нейтральное положение, и в результате едва не остался без глаза. Мне казалось, что я слышу хохот Тинка.

Я перевел рычаг в нейтральное положение и сделал новую попытку. Мотор проворачивался и проворачивался, чихнул, выбросил порцию грязного коричневого дыма, которую тут же унес нестихающий ветер, и продолжал проворачиваться дальше. Я пытался убедить себя, что двигатель экскаватора просто плохо отрегулирован - в конце концов человек, который забывает установить (фильтр, защищающий коробку передач от песка, может забыть и про что-то другое. Но мне все больше казалось, что из топливного бака просто слили солярку, как я и опасался.

Как раз в тот момент, когда я собирался выключить стартер, спуститься на песок и поискать, чем бы смерить уровень топлива в баке, мотор неожиданно заработал.

Я разъединил провода - оголенный отрезок синего уже начал дымиться - и нажал на педаль газа. Когда двигатель разогрелся и заработал плавно, я включил первую скорость, развернул экскаватор и поехал обратно к длинному коричневому прямоугольнику, аккуратно вырезанному на той части дорожного полотна, что вела на запад.

***

Остальная часть дня превратилась в бесконечный ослепительный ад, состоящий из ревущего двигателя и пылающего солнца. Водитель "кейс-джордана" забыл поставить (фильтр, защищающий коробку передач от песка, но не забыл унести солнечный зонтик. Думаю, старые боги иногда смеются. Не знаю почему. Просто смеются. Мне кажется, что у старых богов извращенное чувство юмора.

Лишь к двум часам дня мне удалось сбросить все вырезанные квадраты асфальта в кювет. Так много времени мне потребовалось потому, что я все еще не научился аккуратно работать клещами. Поэтому мне приходилось сначала раскалывать каждый квадрат пополам, а потом вручную тащить к кювету. Я боялся, что, пользуясь клещами, разобью квадраты асфальта на мелкие куски.

Когда все они оказались в кювете, я отвел экскаватор обратно. В баке оставалось совсем мало топлива; пришлось заняться перекачкой. Я остановился у фургона, взял шланг.., и замер, глядя на большую канистру с водой. Я отбросил шланг и забрался внутрь фургона. Там я с восторженным визгом лил на себя воду. Я знал, что если выпью много воды, то меня стошнит, но не мог удержаться. Я все-таки напился, и меня стошнило, но я даже не встал, а просто отвернул голову в сторону и отполз от оставленной мной мерзкой лужи.

Затем я заснул, и когда проснулся, почти стемнело. Где-то выл волк на новую луну, поднимающуюся в пурпурном небе.

В свете умирающего дня прямоугольник со снятым асфальтовым покрытием действительно походил на могилу - могилу какого-то мифического чудовища. Голиафа, может быть.

- Это мне не по силам, - прошептал я, глядя на длинную тень на асфальте.

Я тебя прошу, послышался ответный шепот Элизабет. Пожалуйста... Ради меня.

Я достал из "бардачка" еще четыре таблетки эмпирина и проглотил их. - Ради тебя, - сказал я.

***

Я поставил "кейс-джордан" так, что его топливный бак оказался рядом с баком бульдозера, и с помощью лома сорвал крышки на обоих баков. Водитель бульдозера может не обратить внимания на фильтр, защищающий двигатель от пыли, но его бригадир уж никак не забудет проверить, запер ли работяга пробку на топливном баке при цене солярки один доллар пять центов за галлон. Никак.

Я начал переливать солярку из топливного бака бульдозера в бак экскаватора, а сам ждал, пытаясь ни о чем не думать, наблюдая за поднимающейся в небе луной. Через некоторое время я закрыл крышки, вернулся к намеченной яме и принялся копать.

Управлять экскаватором при лунном свете намного легче, чем бить асфальт отбойным молотком под обжигающими лучами солнца, но все-таки работа продвигалась не так быстро, как мне бы этого хотелось. А все потому, что я решил придать дну ямы точно такой уклон, как рассчитал математик. В результате мне постоянно приходилось сверяться с плотницким уровнем, который я прихватил с собой. Это означало, что надо было останавливать экскаватор, спускаться из кабины, делать необходимые замеры и снова забираться назад. При обычных условиях в этом не было бы ничего трудного, но к полуночи мое тело начало цепенеть, и при каждом движении по мышцам и костям проносился всплеск боли. Больше всего болела спина; я уже пришел к выводу, что с ней случилось что-то серьезное.

Но этим - как и всем остальным - придется заняться позже и в другом месте.

Если бы мне требовалось вырыть яму длиной в сорок два фута, а глубиной и шириной по пять футов, то задача была бы действительно неосуществимой, работай я с помощью экскаватора или без него. В этом случае мой план мести вполне мог предполагать заброску Додана в космическое пространство или обрушение на него Тадж-Махала. Общий объем извлеченного грунта составил бы более тысячи кубических футов.

"Но тебе понадобится ловушка, напоминающая формой воронку, которая засосет в себя твоих вредных инопланетян, - пояснил мой друг математик, - и потому тебе придется вырыть наклонную плоскость, очень напоминающую дугу снижения". Он взял еще один лист миллиметровки и сделал набросок.

"Это означает, что твои инопланетные преступники - или кого они там представляют - должны будут удалить всего половину первоначально рассчитанного грунта. В этом случае... - Он принялся писать на листке и широко улыбнулся. Пятьсот двадцать пять кубических футов! Сущая чепуха. Такое под силу одному человеку".

Тогда я поверил ему, но ведь я не принимал во внимание жару.., мозоли.., усталость.., неимоверную боль в спине.

Сделаем на минуту перерыв, но только на минуту. Проверим правильность уклона траншеи.

Все не так плохо, как тебе казалось, милый, правда? - слышал я голос Элизабет. По крайней мере это дорожное покрытие, а не выжженная солнцем глина пустыни...

Теперь, когда глубина возросла, я двигался вдоль края могилы не так быстро. Руки мои кровоточили. Я бросал ковш на дно траншеи, тянул на себя рычаг, опускающий стрелу, и толкал вперед рычаг, выводящий вперед арматуру ковша с пронзительным гидравлическим визгом. Следил за тем, как блестящий от масла металлический стержень выдвигался из грязной оранжевой трубы, вдавливая ковш в глину. Нередко ковш натыкался на кусок кремня, и тогда вспыхивала искра. Затем я поднимал ковш, поворачивал его - темный продолговатый предмет на фоне звезд (и одновременно пытался не обращать внимания на постоянную боль в шее, точно так же, как старался не замечать еще более острой боли в спине) и вываливал грунт в кювет, покрывая им уже находящиеся там асфальтовые квадраты.

Не обращай на все это внимания, милый, - ты перебинтуешь руки, после того как все будет кончено, и тебе станет легче. Главное - разделаться с ним, подбадривал меня голос Элизабет.

- Ее разорвало на куски, - прохрипел я и перевел ковш обратно в траншею, чтобы забрать еще двести фунтов глины и гравия из могилы Додана. Как быстро идет время, когда увлечешься делом!

***

Через несколько мгновений после того, как стали заметны первые проблески света на востоке, я спустился из кабины, чтобы еще раз замерить уклон траншеи плотницким уровнем. Работа близилась к концу. Я уже начал думать, что сумею справиться. Встал на колени и почувствовал, как что-то с тупым тихим звуком хрустнуло в позвоночнике.

У меня из горла вырвался хриплый стон, и я свалился боком на узкий наклонный спуск траншеи. Я лежал, сжав зубы и прижимая руки к пояснице. Понемногу боль слегка утихла, и мне удалось встать. "Ну вот, - подумал я. Все кончено. Я сделал все, что мог, но теперь все кончено".

Прошу тебя, милый, послышался шепот Элизабет - каким бы невероятным это ни показалось мне некоторое время назад, теперь этот шепчущий голос начал пробуждать во мне неприятные чувства - в нем слышалась чудовищная безжалостность, непреклонность. Пожалуйста, не бросай работу. Прошу тебя, продолжай.

Продолжать рыть траншею? Я не знаю, смогу ли даже идти!

Но ведь осталось так мало! - послышалось стенание. Это уже не был голос, говорящий за Элизабет, как раньше; это была сама Элизабет. Осталось так мало, милый!

В надвигающемся рассвете я посмотрел на траншею и медленно кивнул. Она права. Экскаватор стоял всего в пяти футах от конца, может быть, в семи. Но это была самая глубокая часть траншеи, конечно. Пять или семь футов, где находился наибольший объем грунта.

Ты сможешь сделать это, милый, я знаю, что сможешь, умоляюще звучал голос.

Но убедил меня продолжать работу не он. Решающим для меня стал образ Додана, спящего в своей роскошной квартире на верхнем этаже небоскреба, тогда как я находился здесь, в этой траншее, рядом с грохочущим, изрыгающим вонючий дым экскаватором, весь в грязи, с израненными руками, кровоточащими мозолями. Долан спит в своих шелковых пижамных брюках, а рядом с ним одна из блондинок в его пижамной куртке.

Внизу, в огороженном стеклом помещении гаража, стоит серебристо-серый "кадиллак", заправленный, с уже погруженными вещами, готовый к поездке.

- Ну хорошо, - пробормотал я, медленно взобрался в кабину экскаватора, опустился в кресло и нажал на газ.

***

Я продолжал работать до девяти утра, а потом кончил - нужно было предпринять еще кое-что, а времени оставалось так мало. Моя наклонная траншея вытянулась на сорок футов. Этого должно было хватить.

Я отогнал экскаватор на прежнее место и оставил там. Он мне еще понадобится, и для этого придется отлить дополнительное количество топлива, но сейчас на это времени не было. Мне был нужен эмпирии, а во флакончике его оставалось так мало - нужно, чтобы таблеток хватило на сегодняшний вечер.., и на завтра. О да, на завтра, на славный праздник независимости - Четвертое июля.

Взамен эмпирина я передохнул минут пятнадцать. Я не мог позволить себе этого, но заставил себя. Растянувшись внутри фургона - мышцы мои при этом вздрагивали и дергались, - я думал о Долане.

Сейчас он перед самым отъездом упаковывает вещи, кладет в свой кейс деловые бумаги, которые будет просматривать в пути, туалетные принадлежности, может быть, книгу или колоду карт.

А вдруг на этот раз он решит лететь? - послышался внутри меня зловредный шепот, и я не смог удержаться - из губ моих вырвался стон. Никогда раньше он не летал в Лос-Анджелес - всегда пользовался "кадиллаком". Мне казалось, что он просто не любит летать. Правда, иногда ему приходилось путешествовать самолетом - однажды он летал в Лондон, - и мысль о том, что он может полететь, неотступно билась в моем мозгу, не покидая меня ни на мгновение, словно зуд.

***

В воловине десятого я достал из фургона большой рулон брезента, аппарат, сшивающий проволокой, и деревянные планки. Стало облачно и чуть прохладнее иногда Бог приходит на помощь. До этого момента я забыл о своей голове, потому что все остальное болело у меня намного больше, но теперь я коснулся ее пальцами и тут же с невольным стоном отдернул руку. 'Я подошел к зеркалу на пассажирской стороне фургона и посмотрел в него - лысина была ярко-красная, покрытая пузырями.

В Лас-Вегасе Долан делал последние звонки, готовясь к отъезду. Водитель наверняка уже подал "кадиллак". Между ним и мной оставалось всего семьдесят пять миль, и скоро "кадиллак" начнет сокращать это расстояние со скоростью шестьдесят миль в час. У меня не было времени стоять и оплакивать лысину, обожженную солнцем.

Мне нравится твоя загорелая макушка, милый, послышался рядом голос Элизабет.

***

- Спасибо, Бет, - сказал я и начал раскладывать деревянные планки поперек траншеи.

По сравнению с прошлым днем работа была легкой. Почти невыносимая боль в спине превратилась в тупой, саднящий жар.

Но что ты будешь делать потом? - звучал в голове насмешливый голос. Что будет потом, а?

Потом все решится само собой, вот и все. Мне начинало казаться, что ловушка будет выглядеть как следует, а это было самым главным.

Деревянные планки перекрывали траншею таким образом, что позволяли мне надежно закрепить их по сторонам в асфальте, по бокам траншеи. Такую работу было бы труднее делать ночью, когда асфальт становился твердым, но сейчас, поздним утром, он размягчился, и мне казалось, что я втыкаю карандаши в остывающий ячменный сахар. .

Когда все планки были на месте, траншея стала походить на мою первоначальную диаграмму, начерченную мелом на асфальте, - за исключением центральной линии. Я положил рулон брезента у той части, где помельче, и развязал стягивающие его веревки. Затем начал раскатывать сорок два фута "шоссе 71".

Если смотреть вблизи, иллюзия была далеко не идеальной - подобно сценическому гриму и декорациям, которые никогда не выглядят идеальными из первых трех рядов. Но стоило отойти на несколько ярдов, и брезент полностью сливался с дорожным покрытием. Это была темно-серая полоса, ничем не отличающаяся от действительного покрытия шоссе 71. С краю, слева (если смотреть на запад), на брезентовой полосе была нанесена прерывистая желтая линия, разрешающая обгон.

Я раскатал длинную полосу брезента по деревянным планкам, прошел вдоль нее, поправил и еще раз прошел вдоль, прикрепляя брезент к деревянным полоскам проволочным сшивателем. Мне трудно было заставить руки исполнять эту работу, но я заставил их.

Когда брезент был закреплен, я вернулся к фургону, сел за руль, испытав при этом еще один короткий, но мучительный спазм, и проехал к вершине подъема. Там я сидел целую минуту, глядя на свои изуродованные руки, лежащие на коленях. Затем я вышел из машины и небрежным взглядом окинул полотно шоссе 71. Мне не хотелось обращать внимания на конкретные детали, нет, мне хотелось получить общее впечатление. Я стремился, насколько это возможно, запечатлеть в памяти картину, какой ее увидят

Долан и его спутники, выехав на вершину подъема. Мне хотелось убедиться, насколько она естественна.

То, что я увидел, было лучше того, на что я мог рассчитывать. Дорожные машины, выстроившиеся вдоль обочины на дальнем конце прямого отрезка, дополняли кучи грунта, вываленные мной в кювет, когда я копал траншею. Куски асфальта были почти скрыты грунтом, хотя порой и высовывались. Усиливавшийся ветер сдувал с них грунт, однако и они казались остатками прежних работ. Компрессор, который я привез в своем (фургоне, ничем не отличался от дорожных машин.

Если смотреть отсюда, иллюзия была полной - шоссе казалось совершенно нетронутым.

Транспортный поток был особенно напряженным в пятницу, в субботу он чуть спал - гул автомобилей, сворачивающих в объезд, почти не стихал. Однако этим утром шума моторов совсем не было слышно. Большинство автомобилистов уже приехали туда, где собирались проводить Четвертое июля, или воспользовались другим шоссе в сорока милях к югу. Меня это вполне устраивало.

Я поставил фургон в стороне, за вершиной холма, и повалялся в нем на животе до без четверти одиннадцать. Затем, когда большой молоковоз медленно и неуклюже въехал на объездную дорогу, я подал фургон задом, открыл двери и побросал внутрь все ярко окрашенные конусы, перегораживающие шоссе.

Справиться с мигающей стрелкой оказалось гораздо труднее. Сначала я не мог догадаться, как отсоединить ее от запертого стального ящика с аккумуляторами внутри, не подвергаясь опасности погибнуть от электрошока. Затем я увидел вилку, подсоединенную к розетке. Она была спрятана под кольцом из жесткой резины - страховка, судя по всему, от шутников, которые могут решить, что будет весьма забавно выдернуть вилку и отключить стрелку, указывающую направление объезда.

Я достал из своего инструментального ящика молоток и стамеску, и четырех резких ударов оказалось достаточно, чтобы сбить резиновое кольцо. Плоскогубцами я сорвал его и выдернул кабель. Стрелка перестала мигать и потухла. Я столкнул ящик с аккумуляторами в кювет и засыпал его песком. Было как-то странно стоять и слушать жужжание под слоем грунта. Но это напомнило мне о Долане, и я рассмеялся. Долан вряд ли станет жужжать.

Он может кричать и просить о пощаде, но жужжать он не будет.

Стрелка была прикреплена к стойке четырьмя болтами. Я ослабил их, стараясь работать как можно быстрее, все время прислушиваясь к шуму мотора. Прошло достаточно времени, и можно было ждать еще один автомобиль - но пока не "кадиллак" Додана, это уж точно.

***

И тут снова заговорил мой внутренний пессимист.

Что, если он решит все-таки лететь? Но он не любит летать на самолете. Ну а если он поедет, но другой дорогой? Например, по магистральному шоссе? Сегодня все... Он всегда ездит по семьдесят первому. Да, но вдруг...

- Заткнись, - прошептал я. - Заткнись, черт тебя побери, закрой свой говенный рот!

Успокойся, милый, успокойся! Все будет в порядке, - услышал я голос Элизабет.

Я отнес стрелку в фургон. Она ударилась о борт, и несколько лампочек разбилось. Остальные лопнули, когда я бросил на нее стальную стойку.

Покончив с этим, я снова въехал на подъем и остановился на вершине, чтобы оглядеться вокруг. Я убрал стрелку и аварийные конусы; остался только большой оранжевый знак, предупреждающий: "Дорога закрыта. Пользуйтесь объездным путем".

Я услышал шум приближающегося автомобиля. И тут мне пришла в голову мысль, что если Долан приедет слишком рано, все мои усилия пойдут прахом - бандит, сидящий за рулем, просто свернет в объезд, оставив меня сходить с ума в пустыне. Но приближался "шевроле".

Мое сердце успокоилось, и я глубоко, с дрожью вздохнул. Но нервничать сейчас - непозволительная роскошь.

Я вернулся на то место, где останавливался, чтобы оценить мой камуфляж. Протянув руку, я покопался в куче всякого барахла и достал домкрат. Напрягая все силы, не обращая внимания на горящую от боли спину, я поднял заднее колесо фургона, ослабил на нем гайки. Они увидят его, когда... (если) приедут. И я забросил колесо внутрь фургона, услышав звон бьющегося стекла и надеясь, что покрышка останется целой. Запаски у меня не было.

Подойдя к капоту, я достал свой старый бинокль и направился обратно, в сторону объездной дороги. Миновал ее и поднялся на вершину следующей возвышенности, стараясь двигаться как можно быстрее. Лучшее, на что я оказался способен, был старческий бег трусцой.

Поднявшись на возвышенность, я направил бинокль на восток.

Передо мной открылось трехмильное поле видимости, а позади него еще отрезки шоссе на протяжении пары миль. Сейчас по нему двигалось шесть автомобилей, вытянувшихся подобно бусинкам, нанизанным на длинную нитку. Первой, меньше чем в миле от меня, ехала какая-то иностранная марка, "датсун" или "субару". Далее следовал пикап, за ним - машина, похожая на "мустанг". Остальные автомобили обозначались всего лишь отблесками солнечных лучей на хроме и стекле.

Когда ко мне приблизился первый автомобиль, это был "субару", я встал и вытянул руку с поднятым вверх большим пальцем. Отдавая должное своему внешнему виду, я не рассчитывал, что меня подвезут, и не был разочарован. Сидящая за рулем женщина с изысканной прической, бросив на меня взгляд, полный ужаса, тут же отвернулась, и машина исчезла, скользнув вниз по склону и направилась в объезд.

- Сначала умойся, приятель! - крикнул мне водитель пикапа полминуты спустя.

"Мустанг", оказалось, открывал "эскорт": за ним последовал "плимут", за "плимутом" - "виннебаго", полный детишек, увлеченных дракой подушками. Никаких признаков Додана.

Я посмотрел на часы. Двадцать пять минут двенадцатого. Если "кадиллак" появится, то очень скоро. Самое время.

Стрелки моих часов медленно передвинулись. Без двадцати двенадцать - и все еще никаких признаков Додана. Мимо проехали новенький "форд" и катафалк, черный, как дождевая туча.

Он не приедет. Отправился по магистральному шоссе. Или полетел самолетом. Нет. Приедет.

Не приедет. Ты боялся, что он учует тебя, и он учуял. Вот почему изменил свой маршрут.

Вдалеке солнечный луч блеснул на хромовой облицовке машины. Большой автомобиль. Похож на "кадиллак".

Я лежал на животе, упершись локтями в песок обочины, прижимая бинокль к глазам. Автомобиль исчез за возвышенностью шоссе.., снова появился.., скрылся за поворотом.., и выехал опять.

Это действительно был "кадиллак", но не серебристо-серый, а цвета темно-зеленой мяты.

Далее последовали тридцать самых ужасных секунд в моей жизни: тридцать секунд, растянувшихся на тридцать лет, Что-то в моем сознании ясно и бесповоротно заявило, что Долан поменял старый "кадиллак" на новый. Разумеется, он делал это и раньше, и хотя еще ни разу не приобретал зеленого автомобиля, это отнюдь не запрещено законом.

Другая половина моего рассудка настойчиво твердила, что по шоссе и дорогам, соединяющим Лас-Вегас и Лос-Анджелес, ездят десятки - нет, сотни "кадиллаков" и вероятность того, что этот, зеленый, принадлежит Долану, не больше одной сотой.

Глаза застилало потом, мешая смотреть, и я опустил бинокль. Он все равно ничем не сможет мне помочь. К тому времени, когда я увижу пассажиров, будет слишком поздно.

Уже сейчас слишком поздно! Беги вниз и опрокинь знак объезда! Ты упустишь его!

Давай-ка я скажу тебе, кто "окажется в твоей ловушке, если ты уберешь знак объезда: двое старых богатых людей, едущих в Лос-Анджелес повидаться с детьми и съездить с внуками в Диснейленд. Да нет же! Это он! Не упусти свой единственный шанс! Совершенно верно. Единственный шанс. Так что используй его и не поймай в ловушку невинных людей. Но это Долан! Нет, не он.

- Прекратите, - застонал я, хватаясь за голову. - Прекратите, прекратите. Уже слышался шум мотора. Долан. Старики. Дама за рулем. Тигр. Долан. Ста...

- Элизабет, помоги мне! - простонал я.

Милый, у него никогда, на протяжении всей жизни, не было зеленого "кадиллака", прозвучал словно по заказу ее голос. И никогда не будет. Это не он.

Головная боль прошла. Я заставил себя встать, вытянуть руку с поднятым вверх большим пальцем.

В "кадиллаке" не было стариков, не было там и Додана. В машину втиснулось с дюжину хористок из Лас-Вегаса и преклонных лет плейбой в самой большой ковбойской шляпе и Сеемых темных очках, которые я когда-либо видел. Одна из хористок окинула меня равнодушным взглядом, и "кадиллак", хрустнув шинами по гравию, свернул на объездную дорогу.

Медленно, чувствуя себя до предела измученным, я снова поднял бинокль. И увидел его.

Невозможно было ошибиться в "кадиллаке", показавшемся на дальнем конце прямого трехмильного отрезка, - он был серебристо-серым, как небо над головой, но выделялся с поразительной четкостью на фоне темно-коричневых холмов на востоке.

Это был он - Долан. В одно мгновение исчезли сомнения и нерешительность. Теперь они казались далекими и глупыми. Это был Долан, и мне не нужно было видеть серебристо-серый "кадиллак", чтобы понять это.

Я не знал, доходит ли до него мой запах, но его запах я чувствовал.

***

Теперь, когда я знал, что он приближается, мне стало легче передвигать усталые ноги.

Я вернулся к огромному знаку "Объезд" и опрокинул его в кювет надписью вниз, накрыл брезентом песочного цвета и засыпал пригоршнями песка круг, на который он опирался. Общее впечатление не было столь идеальным, как поддельная полоса шоссе, но мне казалось, сойдет и так.

Теперь я подбежал к следующей возвышенности, на которой оставил фургон, представлявший сейчас собой еще одну декорацию - машина, временно брошенная владельцем, который ушел то ли за новой покрышкой, то ли отремонтировать старую.

Я забрался в кабину фургона и улегся на сиденье, чувствуя, как колотится сердце.

И снова потянулось время. Я лежал, прислушиваясь к шуму приближающегося автомобиля, а его все не было, и не было, и не было.

Они свернули. Долан в последний момент почуял ловушку.., или что-то показалось подозрительным ему или кому-то из его людей.., и они свернули.

Я лежал на сиденье, спина моя горела от нестерпимой боли, глаза крепко зажмурены, словно это позволяло мне лучше слышать. Это звук мотора?

Нет - всего лишь ветер, задувавший теперь с такой силой, что горсти песка летели в борт фургона. Нет, не приедут. Свернули в объезд или поехали обратно. Всего лишь ветер. Свернули в объезд или...

Нет, это не просто ветер, это был шум мотора. Его звук нарастал, и через несколько секунд автомобиль - один-единственный автомобиль - промчался мимо меня.

Я сел и схватился руками за руль - мне нужно было держаться за что-то - и глядел вперед через ветровое стекло выпученными глазами, прикусив язык.

Серебристо-серый "кадиллак" плавно скользил по склону, приближаясь к ровной поверхности шоссе со скоростью пятьдесят миль в час или чуть быстрее. У "кадиллака" даже не вспыхнули тормозные огни. Они не почуяли ловушки. У них не возникло ни малейшего сомнения до самого конца.

Произошло следующее: внезапно "кадиллак" поехал не по поверхности шоссе, а углубляясь в него. Иллюзия асфальтового покрытия была настолько убедительна, что у меня закружилась голова, хотя я сам создал эту иллюзию. Сначала "кадиллак" Додана погрузился до середины колес, затем до уровня дверей. Мне пришла в голову причудливая мысль: если "Дженерал моторе" захочет выпускать роскошные подводные лодки, при погружении они будут выглядеть именно так.

До меня доносился хруст ломающихся деревянных реек, поддерживающих брезент. И я услышал треск рвущегося брезента.

Все это длилось меньше трех секунд, но эти три секунды я запомню на всю жизнь.

У меня создалось впечатление, что от "кадиллака" над поверхностью шоссе остались только крыша и пара дюймов поляризованных стекол. Затем послышался громкий тупой удар - звук бьющегося стекла и сминаемого металла. В воздух поднялось облако пыли, которое порывом ветра унесло вдаль.

Мне хотелось скорее пойти к этому месту, но сначала нужно было привести в порядок знаки, указывающие на объезд. Мне не хотелось, чтобы нас прерывали.

Я вышел из фургона, достал снятое колесо, поставил его на прежнее место и вручную затянул все шесть гаек. Я затяну их туже потом; пока мне нужно было всего лишь подъехать к тому месту, где начинается объезд.

Трясущимися руками я выдернул домкрат и рысцой подбежал к задним дверям фургона. Остановился и прислушался, наклонив голову. Я слышал вой ветра.

А из длинной продолговатой ямы на дороге доносились крики.., или, может быть, стоны.

Я быстро вывел фургон на дорогу. Снова вылез, открыл задние дверцы и достал яркие дорожные конусы. И постоянно прислушивался, не приближается ли какая еще машина, но ветер был слишком силен. К тому моменту, когда я услышу приближающийся автомобиль, он будет уже рядом.

Я соскользнул в кювет, проехал вниз на заднице и остановился на самом дне. Здесь я сдернул кусок брезента с большого знака "Объезд", с трудом выволок его на дорогу и установил на место. Потом подошел к фургону и захлопнул дверцы. Устанавливать на место стрелку и подключать ее к аккумулятору у меня не было ни малейшего желания.

Далее я переехал на противоположную сторону возвышенности, остановился вне пределов видимости объезда и как следует закрепил гайки на колесе. Отдельные крики теперь прекратились, зато неумолкающие вопли стали гораздо громче.

Я не спешил, затягивая гайки. Меня ничуть не беспокоило, что они могут выбраться из "кадиллака" и напасть на меня или просто убежать в пустыню, потому что выбраться из автомобиля они не могли. Ловушка сработала идеально. "Кадиллак" стоял сейчас на колесах в дальней части траншеи, причем дверцы с каждой стороны упирались в стены вырытой могилы. Трое мужчин, не сходящихся внутри, не могли открыть их даже для того, чтобы высунуть ногу. Не могли они опустить и стекла в окнах, потому что стекла опускались с помощью электрических стеклоподъемников, а аккумуляторная батарея превратилась в кучу металла и пластика, смоченную кислотой, где-то рядом с расплющенным двигателем.

Водитель и телохранитель, сидящий с ним рядом, на переднем сиденье, тоже, по-видимому, оказались раздавлены силой удара, но это меня не касалось. Я знал, что кто-то все еще жив в машине, равно как мне было известно, что Долан всегда ездил на заднем сиденье и аккуратно пристегивал ремень, как и полагается добропорядочному гражданину.

Надежно затянув гайки на колесе, я направил фургон к широкой мелкой части траншеи и вышел из кабины.

Деревянные планки большей частью сломались, остальные торчали из асфальта. Брезентовая "дорога" комом лежала на дне траншеи - смятая, разорванная и спутанная, похожая на сброшенную змеиную кожу.

Я подошел к глубокому концу траншеи и увидел "кадиллак" Додана.

Капот его был полностью смят. Он превратился в гармошку и вдавился в салон. Беспорядочная куча металла, резины, шлангов - все это было покрыто песком и глиной, осыпавшимися сверху в момент удара. Слышался шипящий звук, стекала и капала какая-то жидкость. В воздухе ощущался ледяной алкогольный запах антифриза.

Меня беспокоило ветровое стекло. Нельзя было исключить вероятность того, что оно разобьется и Долан получит возможность выбраться из машины. Впрочем, шанс был невелик. Я уже говорил, что автомобили Делана строились в соответствии с требованиями диктаторов и военных деспотов, поэтому ветровое стекло не должно было разбиться, и оно не разбилось.

Заднее стекло "кадиллака" было еще прочнее, поскольку его площадь меньше. Долан не мог разбить его - по крайней мере не за то время, которое я намеревался ему дать, -и он не решится стрелять в стекло. Стрельба в пуленепробиваемое стекло является вариантом русской рулетки. Пуля оставляет на стекле всего лишь маленькую белую царапину и отлетает рикошетом внутрь машины.

Я не сомневался, что он сумел бы выбраться из "кадиллака", окажись в его распоряжении достаточно времени, но я находился рядом и не собирался предоставить ему эту возможность.

Я поддал кучу грунта ногой, и на крышу автомобиля посыпался песчаный дождь. Реакция была немедленной.

- Нам нужна помощь, пожалуйста. Мы застряли. Голос Додана. Он не пострадал, и голос звучал как-то до жути спокойно. Но я чувствовал, что под внешним спокойствием скрывается страх и только силой воли он держит себя под контролем. Мне едва не стало жаль его: сидит на заднем сиденье сдвинувшегося вперед салона, один из его людей пострадал и стонет, а другой либо мертв, либо без сознания.

Меня на мгновение охватило какое-то странное чувство сопереживания. Нажимает на кнопки дверей - ничего. Пытается опустить стекла - тщетно.

Затем я остановил себя - ведь он попал сюда по собственной вине, не так ли? Да. Он купил билет и заплатил за него сполна.

- Кто там?

- Это я, но я не намерен оказывать вам помощь, которой вы ждете.

Я снова поддал ногой кучу земли, и на крышу серебристо-серого "кадиллака" опять посыпался дождь песка и гравия.

- Мои ноги! Джим, мои ноги!

Голос Делана внезапно стал осторожным. Человек, что стоял снаружи, возле траншеи, знал его имя. Это создало исключительно опасную ситуацию. - Джимми, я вижу кости, они торчат из моих ног! - Заткнись, - холодно бросил Долан. Голоса, доносящиеся из-под земли, звучали как-то жутко. Пожалуй, я мог бы спуститься на крышу "кадиллака", сойти на багажник и попытаться заглянуть внутрь через заднее окно. Нет, вряд ли мне удастся рассмотреть что-то, даже если я прижму лицо к стеклу. Как я уже говорил, стекла были поляризованными.

К тому же мне не хотелось видеть его. Я знал, как он выглядит. Зачем мне на него смотреть? Выяснить, одет ли он в сшитые на заказ джинсы и носит ли свой "Ролекс"?

- Кто ты, приятель? - спросил он.

- Я - никто, - ответил я. - Никто с вескими основаниями закопать тебя в могилу, где ты сейчас и находишься.

И тут со странной, сверхъестественной проницательностью Долан спросил:

- Тебя зовут Робинсон?

Мне показалось, что кто-то со страшной силой ударил меня в живот. Он догадался неимоверно быстро, выловив из тысяч полузабытых фактов и лиц именно те, что требовались. Разве я не считал его хищником со всеми инстинктами животного? Но я не знал даже половины того, на что он способен, и это к лучшему, потому что в противном случае я не решился бы совершить то, что сделал.

- Мое имя не имеет значения. Но ты ведь догадываешься, что сейчас произойдет с тобой, верно?

Внутри "кадиллака" снова послышались ужасные булькающие вопли.

- Вытащи меня отсюда, Джимми! Вытащи! Ради Бога! У меня сломаны ноги!

- Заткнись, - повторил Долан и произнес, обращаясь теперь ко мне: - Я не слышу тебя, он так громко кричит.

Я встал на четвереньки и наклонился над крышей автомобиля.

- Я сказал, ты догадываешься, что сейчас...

Внезапно в моем воображении промелькнул образ волка, одетого в костюм бабушки и говорящего Красной Шапочке: "Это чтобы лучше видеть тебя, милая.., подойди немного поближе..." Я откинулся назад как раз вовремя. Револьвер выстрелил четыре раза. Звуки выстрелов были громкими даже снаружи, где я находился. А внутри машины они наверняка звучали оглушительно. Четыре черных глаза открылись на крыше "кадиллака" Додана, и я почувствовал, как что-то пронеслось в дюйме от моего лба.

- Ну что, я прикончил тебя, ублюдок? - спросил Долан.

- Нет.

Вопли перешли в стоны. Раненый сидел на переднем сиденье. Я видел его руки, бледные, как у утопленника, слабыми движениями царапающие ветровое стекло, и скорчившееся рядом неподвижное тело водителя. Джимми должен спасти его, он истекает кровью, ему больно, боль такая ужасная, он не может выдержать ее, пусть всемилостивый Господь простит ему все грехи, но даже это...

Послышались еще два громких выстрела, и стоны прекратились. Руки отвалились от ветрового стекла.

- Ну вот, - произнес Долан голосом, который был почти задумчивым. - Больше у него ничего не болит, и мы можем спокойно разговаривать.

Я промолчал. Внезапно у меня закружилась голова, и я почувствовал себя в каком-то другом мире. Он только что убил человека. Убил. Ко мне вернулось ощущение, что я недооценил его. Несмотря на все предпринятые мной меры предосторожности, мне повезло, что я остался жив.

- Я хочу сделать тебе предложение, - сказал Долан.

Я молчал...

- Эй, приятель?

...

И продолжал молчать.

- Эй, ты! - Его голос начал дрожать. - Если ты все еще там, говори со мной! Неужели это так трудно?

- Я здесь, - ответил я. - Мне только что пришла в голову мысль, что ты выстрелил шесть раз. Я думал, что ты сбережешь одну пулю для себя - скоро она понадобится тебе. Впрочем, в магазине может быть восемь патронов или у тебя есть запасная обойма. Теперь замолчал он. Затем послышалось: - Что ты хочешь со мной сделать? - Думаю, ты уже догадался, - сказал я. - Я потратил тридцать шесть часов на то, чтобы вырыть самую длинную в мире могилу, и теперь я собираюсь похоронить тебя в этом проклятом "кадиллаке".

Он все еще держал под контролем страх, казалось, вот-вот зазвучащий в его голосе. Мне хотелось, чтобы контроль был снят.

- Так ты хочешь выслушать сначала мое предложение?

- Выслушаю. Через несколько секунд. Сейчас мне нужно кое-что принести. Я вернулся к фургону и захватил лопату.

***

Когда я подошел к траншее, он повторял: "Робинсон? Робинсон?" - словно человек, говорящий в молчащий телефон.

- Я здесь, - сказал я. - Давай говори. Я выслушаю тебя. А когда кончишь, у меня может возникнуть встречное предложение.

Когда он заговорил, голос его стал более оживленным. Если я упомянул о встречном предложении, значит, речь идет о компромиссе. А если я заговорил о компромиссе, то он, считай, уже наполовину выбрался из могилы.

- Я предлагаю тебе миллион долларов за то, чтобы ты вытащил меня отсюда. Но не менее важно...

Я швырнул на крышу багажника полную лопату песка с гравием. Камни застучали по заднему окну. Песок посыпался в щель на крышке багажника.

- Что ты делаешь? - В его голосе звучала тревога.

- Лень - мать всех пороков, - заметил я. - Вот и решил заниматься делом, пока слушаю.

Я захватил еще лопату песка и высыпал его на багажник. Теперь Долан говорил быстрее, и голос звучал более настойчиво:

- Миллион долларов и моя личная гарантия, что никто тебя и пальцем не тронет... Ни я, ни мои люди - никто.

Руки у меня перестали болеть. Просто поразительно, хотя я непрерывно работал лопатой. Прошло не больше пяти минут, и задняя часть "кадиллака" была засыпана вровень с дорогой. Засыпать яму, даже работая вручную, куда легче, чем рыть ее.

Я сделал передышку и оперся на лопату. - Продолжай, чего замолчал?

- Слушай, это безумие, - сказал он, и теперь я услышал в его голосе панические нотки. - Я хочу сказать, ты сошел с ума.

- В этом ты совершенно прав, - согласился я и принялся ритмично работать лопатой.

Он продержался дольше, чем мог, по моему мнению, продержаться любой другой, - уговаривал, умолял, просил, взывал к разуму. И все-таки его речь становилась все более беспорядочной и бессвязной, по мере того как новые порции грунта сыпались на крышу "кадиллака". Один раз открылась задняя дверца и уперлась в земляную стену траншеи. Я увидел, как показалась волосатая кисть с большим перстнем-рубином на безымянном пальце. И тут же высыпал туда четыре полные лопаты грунта. Послышались ругательства, и дверца захлопнулась. Вскоре после этого он сломался окончательно. Думаю, его доконали звуки непрерывно сыпавшегося на крышу автомобиля грунта. Да, конечно. Шум сыплющейся земли отдавался внутри "кадиллака" очень громко. Песок и гравий падали на крышу машины и сыпались вдоль бортов. Долан понял наконец, что он сидит в восьмицилиндровом, обитом бархатом гробу с электронным зажиганием.

- Вытащи меня отсюда! - завопил он. - Прошу тебя! Я сойду с ума! Вытащи меня!

- Ты готов выслушать встречное предложение? - спросил я.

- Да! Да! Боже мой! Конечно, готов!

- Тогда кричи. Это и есть мое встречное предложение. Мне нужно, чтобы ты кричал. Если будешь кричать достаточно громко, я тебя выпущу.

Долан пронзительно завопил.

- Очень хорошо! - отозвался я без тени иронии. - Но все-таки недостаточно.

Я снова принялся копать, бросая лопату за лопатой на крышу "кадиллака". Рассыпающиеся комки глины скатывались по ветровому стеклу, заполняя щель, отведенную для дворников.

Он закричал снова, еще громче, и мне пришла в голову мысль: а может ли человек кричать так громко, что у него лопнет собственная гортань?

- Совсем неплохо! - заметил я, удваивая свои усилия. Несмотря на разрывающуюся от боли спину, я улыбался. - Ты добьешься своего, Долан, определенно добьешься.

- Пять миллионов. - Это были его последние слова, которые можно было разобрать.

- Думаю, мало, - ответил я, опершись на ручку лопаты и вытирая пот с лица тыльной стороной грязной ладони. Теперь крыша автомобиля была почти засыпана грунтом. Казалось, большая коричневая рука стискивает "кадиллак" Делана. - Вот если ты завопишь так, чтобы перекрыть взрыв восьми динамитных шашек, заложенных в "шевроле" 1968 года выпуска, тогда я выпущу тебя. Можешь на это рассчитывать.

И он закричал, а я продолжал сыпать грунт на "кадиллак". Некоторое время он действительно кричал очень громко, хотя, по моему мнению, ни разу не превзошел уровень шума при взрыве двух динамитных шашек, прикрепленных к системе зажигания "шевроле" 1968 года выпуска. Или самое большее - трех. К тому времени, когда вся крыша "кадиллака" была покрыта грунтом и я остановился, чтобы взглянуть на кучу песка и гравия в длинной яме, из машины доносились только отрывистые бессвязные хрипы.

Я посмотрел на часы. Чуть больше часа дня. Мои руки снова кровоточили, и ручка лопаты была скользкой. Облако песчаной пыли ударило мне в лицо, и я попятился назад. От сильного ветра в пустыне возникает очень неприятный звук непрерывный равномерный гул, который шумит и шумит, не прекращаясь. Он напоминает голос безумного призрака. Я склонился над траншеей.

- Долан?!

Молчание.

- Кричи, Долан!

Сначала никакого ответа - затем хриплый лай. Все в порядке.

***

Я вернулся к (фургону, завел его и проехал полторы мили к тому месту, где стояли дорожные машины. По пути я настроил приемник на местную станцию Лас-Вегаса - больше никаких станций этот приемник не брал. Барри Манилоу сообщил мне, что написал песни, которые будет петь весь мир. Я встретил это заявление с долей скептицизма, а затем последовал прогноз погоды. Ожидался сильный ветер: на дорогах между Лас-Вегасом и границей Калифорнии находящихся в пути предупреждали об угрожающей опасности. Возможно резкое ухудшение видимости из-за облаков песка, добавил диск-жокей, но больше всего следует опасаться резкой смены ветров. Я знал, что он имеет в виду, потому что чувствовал, как порывы ветра раскачивают фургон.

Я остановился у своего экскаватора "кейс-джордан" - я уже относился к нему как к своему. Забрался в кабину, напевая песню Барри Манилоу, и коснулся синим проводом желтого. Экскаватор сразу завелся. На этот раз я не забыл поставить рычаг переключения скоростей в нейтральное положение. "Неплохо, белый парень, - услышал я в своем воображении голос Тинка. - Ты многому научился". Это верно. Я научился действительно многому. В течение минуты я сидел в кабине, следя за тем, как песчаная пелена скользит по поверхности пустыни, прислушиваясь к реву двигателя и думая о том, что предпримет Долан. У него остался в конце концов его единственный шанс. Он может попытаться выбить заднее стекло или перелезть через передние кресла и рискнуть выбить ветровое. И на то, и на другое стекло я насыпал достаточно песка и гравия, но это все-таки было возможно. Все зависело от того, насколько он обезумел к этому моменту, а поскольку я ничего не знал на сей счет, то и раздумывать было бессмысленно. Следовало заниматься другими делами.

Я включил скорость и двинул экскаватор обратно по шоссе к траншее. Остановившись рядом с ней, с беспокойством выскочил из кабины и посмотрел вниз, едва ли не рассчитывая увидеть нору человеческих размеров от переднего или заднего стекла "кадиллака", если Долан сумел разбить стекло и выползти наружу. Но грунт, набросанный лопатой, был нетронут.

- Долан, - произнес я, как мне показалось, достаточно добродушно.

Ответа не последовало.

- Долан!

Тишина.

Он застрелился, подумал я и почувствовал горькое разочарование. Убил себя, застрелился или умер от страха. - Долан?

Из-под кучи песка донесся смех: звонкий, нескончаемый, совершенно искренний смех. Я почувствовал, как у меня по спине побежали мурашки. Это был смех человека, разум которого пошатнулся.

Он смеялся и смеялся хриплым голосом. Затем издал пронзительный вопль и снова засмеялся. Наконец он стал смеяться и вопить одновременно.

Некоторое время я смеялся вместе с ним, или вопил, или что там еще, а ветер смеялся и кричал вместе с нами. После этого я вернулся к "кейс-джордану", опустил ковш и начал закапывать траншею по-настоящему.

***

Спустя несколько минут исчезли даже очертания "кадиллака". Это была лишь траншея, наполненная грунтом.

Мне казалось, что я что-то слышу, но, поскольку ветер завывал, а мотор ревел, трудно было утверждать это наверняка. Я вышел из кабины и встал на колени, затем лег ничком, свесив голову в небольшое углубление, оставшееся от траншеи.

Далеко внизу, под толстым слоем грунта, Долан все еще хохотал. До меня доносились звуки его безумного смеха. Похоже, он что-то еще .

И говорил, но я не мог ничего разобрать. Я улыбнулся и кивнул.

- Кричи, - прошептал я. - Кричи, если хочешь. - Но едва слышные звуки смеха продолжали пробиваться сквозь грунт подобно ядовитому газу.

Внезапно меня охватил мрачный ужас - Долан стоит позади! Да, каким-то образом Долан сумел оказаться позади меня! И я еще не успею обернуться, как он столкнет меня в эту яму и...

Я вскочил и повернулся, стиснув искалеченные руки в какие-то подобия кулаков.

В лицо мне снова ударило песчаное облако, уносимое ветром.

Больше здесь никого не было.

Я вытер лицо грязным платком, влез в кабину экскаватора и продолжил работу.

Траншея была наполнена грунтом задолго до заката. Несмотря на то, что часть песка унес ветер, остался даже лишний грунт. И немудрено, "кадиллак" занимал достаточно большой объем в песчаной могиле. Он исчез в ней быстро.., так быстро.

Мысли, роившиеся у меня в голове, были бессвязными, запутанными и полубредовыми. Я повел экскаватор обратно по шоссе, прямо через то место, где закопал Додана.

Потом поставил его на обычное место, снял рубашку и протер ею все металлические части в кабине, пытаясь стереть отпечатки пальцев. Не знаю, зачем я делал это, не знаю лаже до сегодняшнего дня, потому что я оставил отпечатки пальцев в сотне других мест. Затем в хмуром коричнево-сером мраке штормового заката я вернулся к фургону.

Там я открыл одну из задних дверей и увидел скорчившуюся на полу фигуру Делана. Отшатнувшись назад, я с криком закрыл лицо руками. Казалось, сердце взорвется у меня в груди.

Ничто - никто - не вышел из фургона. Дверь раскачивалась и билась на ветру подобно последней ставне дома, населенного привидениями. Наконец с бешено стучащим сердцем я заполз внутрь и осмотрелся. Внутри не было ничего, кроме вещей, которые я погрузил сюда раньше - стрелка-указатель с разбитыми лампочками, инструментальный ящик, домкрат...

- Возьми себя в руки, - сказал я себе тихо. - Возьми себя в руки.

Я ждал, что Элизабет скажет мне:

Ты молодец, милый. Теперь все в порядке... - или что-то вроде этого.., но вокруг раздавалось только завывание ветра.

Я сел в кабину фургона, включил двигатель и проехал половину расстояния до могилы. Ехать дальше я не мог. Я понимал, что это безумие, но меня все сильнее охватывала уверенность, что Делан прячется внутри (фургона. Я то и дело смотрел в зеркало заднего обзора, пытаясь разглядеть его тень.

Ветер дул теперь сильнее и раскачивал (фургон. Из пустыни неслись облака пыли и проплывали перед фарами подобно дыму.

Наконец я съехал на обочину, вышел из фургона и запер все двери. Я знал, что спать снаружи - безумие, но не мог заставить себя лечь внутри фургона. Не мог. Потому со своим спальным мешком забрался под машину. Через пять секунд после того, как я застегнул мешок, меня сморил сон.

***

Когда я проснулся от кошмара, не помню. Руками я держался за горло, чувствуя, что меня хоронят заживо. В носу, в ушах, в горле был песок, душивший меня.

Я закричал и попытался встать, приняв поначалу спальный мешок, не позволявший мне двинуться, за грунт, засыпавший меня. Ударившись головой о ржавое шасси, я увидел, как вниз посыпались чешуйки ржавчины.

Я выкатился из-под фургона. Брезжил грязно-серый рассвет. Едва мое тело покинуло спальный мешок, как его унесло вдаль, словно перекати-поле. Я удивленно вскрикнул и бросился следом, но тут же понял, что это будет роковой ошибкой. Видимость не превышала двадцати ярдов, а то и меньше. Местами дорога полностью исчезала под песчаными заносами. Я оглянулся на фургон и едва различил его, словно бледную копию или выцветшую фотографию старого города-призрака, сделанную сепией.

Наклонившись навстречу ветру, я вернулся к фургону, нашел ключи и залез внутрь. Я все еще отплевывался от песка и содрогался от кашля. Включив мотор, я медленно поехал обратно. Я не стал включать радио и слушать прогноз погоды: погода была именно такой, о которой говорил вчера диск-жокей. Худший песчаный шторм в истории Невады. Все дороги закрыты, движение остановлено. Оставайтесь дома, если у вас нет критической необходимости покинуть его, но и тогда все равно оставайтесь дома.

Славный праздник Дня независимости - Четвертое июля.

Не выходи из фургона. Нужно быть сумасшедшим, чтобы работать в такую погоду. Несущийся песок ослепит тебя.

Но у меня не было другого выхода. Передо мной открылась блестящая возможность навсегда спрятать следы происшедшего. Никогда даже в самых диких мечтах я не представлял себе этого, но такая возможность выдалась, и ею нужно воспользоваться.

Я привез в фургоне три или четыре лишних одеяла. От одного оторвал длинную широкую полосу и обвязал ее вокруг головы. Затем, похожий на какого-то безумного бедуина, я вышел из фургона.

***

Все утро я перетаскивал куски асфальта из кювета и укладывал их на поверхность траншеи, стараясь быть таким же аккуратным, как каменщик, кладущий кирпичную стену.., или закладывающий нишу. Сама переноска кусков асфальта не представляла трудности, хотя большинство их приходилось вытаскивать из-под грунта, подобно тому как это делают археологи, ищущие остатки древней человеческой культуры. Каждые двадцать минут я вынужден был возвращаться к фургону, чтобы скрыться от обжигающего песка и дать отдых глазам.

Работая, я продвигался на запад, начав от мелкой части траншеи. В четверть первого - я принялся за работу в шесть - достиг последних семнадцати футов. К этому времени ветер начал стихать и на небе появились первые голубые просветы.

Я поднимал кусок за куском асфальт и укладывал его, поднимал и укладывал. И вот я оказался над тем местом, где, по моим расчетам, находился Долан. Жив ли он еще? Сколько кубических футов воздуха содержится в "кадиллаке"? Через какой срок в этом воздухе невозможно будет дышать, принимая во внимание, что два спутника Делана уже давно мертвы?

Я встал на колени на голую землю. Ветер стер отпечатки гусениц "кейс-джордана", но я все-таки мог разглядеть что-то: внизу под этими неясными отпечатками находился человек с золотым "Ролексом" на запястье.

- Долан, - произнес я добродушным голосом, - я передумал и решил выпустить тебя.

Ничего. Полное молчание. На этот раз он был мертв, без сомнения.

Я спустился в кювет, взял кусок асфальта, положил его на грунт и, когда начал вставать, уловил едва слышимый кудахтающий смех, просачивающийся сквозь землю.

Я снова опустился на четвереньки и наклонил голову вперед - если бы у меня были волосы, сейчас они свисали бы на лицо. Оставался в таком положении некоторое время, прислушиваясь к его смеху. Звук был еле слышный и монотонный.

Когда он прекратился, я принес еще один кусок асфальта. По нему пробегала извилистая желтая линия. Я наклонился, чтобы уложить его.

- Ради Бога! - донесся вопль Делана. - Ради Бога, Робинсон!

- Да, - улыбнулся я. - Ради Бога.

Я положил кусок асфальта аккуратно рядом с соседним и, как ни прислушивался некоторое время, больше ничего не услышал.

***

Я вернулся к себе домой в Лас-Вегас в одиннадцать вечера. Проспал шестнадцать часов, встал, прошел в кухню за кофе и там рухнул на пол, извиваясь в чудовищной судороге. Одной рукой я гладил поясницу, и другую сунул в рот, чтобы заглушить крики боли.

Через какое-то время я дополз до ванной, попытался встать, но это вызывало лишь новую судорогу. Опираясь на умывальник, я сумел достать с полки еще один флакончик эмпирина.

Проглотил три таблетки и включил воду в ванне. Пока ванна наполнялась, я лежал на полу. Затем мне удалось выбраться из пижамы и залезть в ванну. Я провел там пять часов, главным образом в дремоте. Когда я выбрался из ванны, оказалось, что могу ходить. Немного.

Я отправился к хиропрактику. Он осмотрел меня и сообщил, что у меня сдвинуты три диска и имеется серьезное повреждение в нижней части спины. Он поинтересовался, не принимал ли я участие в конкурсе цирковых силачей. Я ответил, что упал, когда копал землю у себя в саду. Он послал меня на операцию в Канзас-Сити. Я поехал. Мне сделали операцию.

Когда анестезиолог закрыл мне лицо резиновой маской, я услышал смех Додана из шипящей темноты внутри и понял, что умру.

***

Больничная палата была облицована нежно-зеленой плиткой.

- Я все еще жив? - прохрипел я. Медсестра засмеялась.

- Да, конечно. - Ее рука коснулась моей лысины, которая заканчивалась у затылка. - Ну и загар у вас! Господи! Вам больно или вы все еще не пришли в себя после наркоза?

- Все еще не пришел в себя, - ответил я. - Я говорил во время операции?

- Да.

Все внутри у меня похолодело.

- Что я говорил? - "Здесь так темно, - говорили вы. - Выпустите меня отсюда". - И она рассмеялась.

- Вот как, - сказал я.

***

Делана так никогда и не нашли.

Все произошло из-за бури, этой неожиданно налетевшей песчаной бури. Я уверен, что знаю, как все это случилось, хотя по определенным причинам - они вам известны - не занимался проверкой.

Помните, мы говорили о ремонте дорожного покрытия? Так вот, в этот момент на шоссе 71 клалось новое дорожное покрытие. Песчаная буря почти занесла ту его часть, где начиналась объездная дорога. Когда дорожники вернулись на работу, они не стали разом убирать все песчаные дюны, а очищали шоссе лишь по мере продвижения. Да и зачем делать по-другому? Шоссе все равно было закрыто для автомобильного транспорта. Поэтому они одновременно убирали песок и снимали старое покрытие. Если какой-нибудь бульдозерист и заметил, что часть асфальта - футов в сорок длиной - разбивается под ножом его бульдозера на почти точные прямоугольники, то никому об этом не сообщил. А может быть, перебрал наркотиков. Или думал о том, как отравится гулять со своей девушкой этим вечером.

Затем прибыли самосвалы с гравием. За ними - грейдеры и дорожные катки. Следом приехали огромные автоцистерны с горячей смолой, которые разбрызгивали ее специальными приспособлениями, прикрепленными сзади. А когда свежий асфальт затвердел, появились разметочные машины. Водители их, укрывшись под брезентовым зонтиком, часто оглядывались назад, чтобы убедиться, что желтая полоса идеально прямая, и не ведали, что проезжают над серебристо-серым "кадиллаком" с тремя трупами внутри. Не подозревали, что там, в темноте, находится золотой "Ролекс" и перстень с большим рубином, а "Ролекс", может быть, даже все еще отмеряет время.

Одна из этих тяжелых дорожных машин, несомненно, продавила бы место, находись там обычный "кадиллак"; что-то хрустнуло бы в глубине, и бригада землекопов принялась бы раскапывать подозрительное место, чтобы узнать, что или кто - там находится. Но "кадиллак" Додана скорее походил на танк, чем на обычный автомобиль, и сама осторожность Додана до сих пор не позволила никому выяснить, где он находится.

Рано или поздно, разумеется, "кадиллак" не выдержит скорее всего под весом большегрузного прицепа. Машина, следующая за ним, попадет во впадину в асфальтовом покрытии, водитель сообщит об этом в Дорожное управление, и в том месте проведут очередной ремонт дорожного полотна. Но если при этом там не окажется опытных дорожников, думаю, придут к выводу, что повреждение вызвала "болотная впадина" - так обычно называют подобные места - или низкая температура, а может быть, просто сотрясение почвы. Поврежденное место отремонтируют, и жизнь будет продолжаться.

***

Додана так и не нашли. У кого-то это вызвало слезы печали. Журналист в местной газете "Лас-Вегас сан" высказал предположение, что он играет в домино или в бильярд с покойным Джимми Хоффой, известным профсоюзным деятелем, убитым из-за связей с преступным миром. Может быть, журналист не так далек от истины.

***

У меня все хорошо.

Со спиной все в порядке. Мне категорически запретили поднимать любой груз весом больше тридцати фунтов, но в этом году у меня отличный класс мальчишек и девчонок, и если мне нужна помощь, они готовы ее оказать.

Я уже несколько раз ездил по этому отрезку шоссе в своем новом автомобиле "акура". Один раз я остановился, вышел из машины (предварительно убедившись, что шоссе в обе стороны пустынно) и помочился на том месте, где, я уверен, находится "кадиллак". Однако мне не удалось выпустить полноценную струю, хотя я чувствовал, что пузырь прямо-таки переполнен. Когда я поехал дальше, то и дело оглядывался в зеркало: у меня возникло странное ощущение, что он поднимается с заднего сиденья, коричневая кожа туго, как у мумии, обтягивает кости лица, волосы полны песка, сверкают только глаза его и "Ролекс".

Больше я никогда не ездил по шоссе 71. Теперь всякий раз, когда мне нужно ехать на запад, я предпочитаю магистральное шоссе.

А как Элизабет? Она замолчала подобно Долану. Я почувствовал от этого облегчение.