"Ангел Габриеля" - читать интересную книгу автора (Кейтс Кимберли)

Глава 7

Ночь за окном гостиной была темной, одинокой и бесконечной. Алана в ночной рубашке смотрела в ее черноту, и старый дом вокруг вздыхал во сне, как беспокойно вздыхает седой, но все еще крепкий пожилой джентльмен.

Прошло уже много часов с тех пор, как она оставила Тристана у постели сына. Сначала у себя в спальне она при колеблющемся свете свечи читала дневник в зеленом кожаном переплете. А потом целую вечность ходила по комнате, мучительно переживая слова, написанные Шарлоттой Рэмзи много лет назад.

Чужие грустные слова преследовали Алану и не давали ей уснуть, новые открытия вызывали беспокойные мысли, стены уютной спальни обступили Алану, будто высокие стены тюремной башни, ей не хватало воздуха, и она пришла сюда, в просторную гостиную, где было легче дышать.

Год за годом на Рождество она смотрела в окно этой комнаты и любовалась ярким пламенем камина, сиянием свечей, смеющимися радостными лицами, уютом обжитого жилища, с его шкафами, заполненными старыми книгами и знакомыми, привычными безделушками. И она твердо верила, что никому в этом волшебном мире не грозит никакая беда. Но она ошибалась.

Вчера Алана стала свидетелем того, как сильно одиночество меняет человека. Какими опустошенными бывают глаза, каким несчастным и сиротливым становится человек даже под защитой толстых кирпичных стен, даже в тепле комнаты, освещенной множеством свечей. Даже если за его спиной стоят прошлые поколения – надежная опора для тех, кто пришел им на смену.

Листая страницу за страницей, Алана проследила, как медленно, постепенно разрушались мечты Тристана и каким горьким было его разочарование в жене, своими руками погубившей их счастье.

Что произошло с Тристаном после рождения Габриеля? Какая потеря, настолько огромная, что он до сих пор не оправился от нее, постигла его в те годы? И все же вчера в гостиной у камина Алана ощутила, как зашевелилась в ее сердце надежда, крошечный росток, пригретый первыми весенними лучами. Тристан наконец обратился душой к сыну и не таясь открыл ему всю глубину своих страданий.

Их послания небесам, письмо Габриеля, наивное и трогательное в своей детской непосредственности, и письмо Тристана с мольбой о прощении, легкий дым, что унес их просьбы наверх, к ангелам, вряд ли способным устоять перед таким искренним проявлением чувств… И Шарлотта, его жена, где она теперь? Неужели там вверху, среди ангелов?

На земле Шарлотта Рэмзи не была ангелом. Сколько сил потратил Тристан, чтобы заставить ее улыбаться, чтобы защитить ее и согреть своей любовью! Нет, Шарлотта не заслуживала такой преданности. Каждую уступку Тристана, каждую его слабость она безжалостно обращала против него.

Вчера вечером Тристан попросил прощения у Шарлотты Рэмзи, и мысль об этом огнем жгла Алану. Чем он провинился перед ней? Тем, что посмел показать свою боль и обиду, когда его лишили возможности творить? Ведь Тристан бросил вызов самому Всевышнему, отказавшись от ниспосланного ему дара и подчинившись женщине, которая не раздумывая закрыла перед ним дверь в будущее.

Если бы Тристан принадлежал ей, Алане, как бы преданно она оберегала его талант и его отзывчивое сердце – свидетельство красоты души и страстности натуры! И может быть, из их союза, союза сердец и слияния тел, родилось бы новое существо, маленькое, хрупкое, беззащитное, которое Тристан принял бы в свои любящие объятия.

Но этой мечте не суждено осуществиться, Алана знала это с того самого мгновения, когда впервые увидела Тристана, впервые заглянула в окно этой гостиной. Еще больше она уверилась в этом, кружась с ним в танце под легкую прелестную мелодию музыкальной шкатулки. Одна его рука на ее талии, другая крепко сжимает ее ладонь, и прикосновение его тела к ее телу при стремительных поворотах… И поцелуй, теплый и влажный… А потом возвращение к действительности и холодное сознание безнадежности.

Люди утверждают, что Ева отказалась от рая ради того, чтобы вкусить от запретного плода. Никогда прежде Алана так остро не сознавала всю глубину вины Евы, потери ею благодати. И никогда прежде она не оправдывала ее с такой горячностью, потому что готова была отдать, имей она их, и небо, и звезды, и даже рай за один поцелуй Тристана.

Если бы ей хватило смелости взять руку Тристана в свою, поднести ее к губам и до тех пор целовать его пальцы, пока они не обретут прежней гибкости, потом вложить в его руку кисть и уговорить его вернуться к живописи, занятию, на которое Тристана благословил Бог… Если бы она могла распахнуть ему свои объятия, как делали это женщины для своих любимых испокон веков… Но они с Тристаном принадлежат к разным мирам, таким же далеким друг от друга, как Габриель от тех звезд в небе, к которым он взывал.

Алана подошла к столику с музыкальной шкатулкой и подняла крышку, и тут же зазвучала музыка, полились в ночь прозрачные серебряные звуки. Внезапная тоска охватила все ее существо, горькие обжигающие слезы безысходности подступили к глазам.

Когда-то она думала, что знает все о Тристане Рэмзи: лукавый огонек в его мальчишеских глазах, неистовую внутреннюю силу, которую излучала вся его фигура, твердую решимость в каждом движении и слове, пугавшие и притягивавшие ее с их первой встречи.

«Я буду самым великим художником на свете». Что это такое? Неразумная похвальба подростка? Ни в коем случае. Он готов был трудиться и принести в жертву все ради искусства, он готов был идти до конца избранной им дорогой. Если бы не его отец, заблудившийся и обреченный на муки на своем одиноком пути к смерти… Тристан пришел к нему на помощь, разве мог он поступить иначе?

Никогда прежде Алана не задумывалась над тем, что стены отчего дома, согревающие и защищающие, могут превратиться в холодные застенки каземата, хотя уже ребенком, глядя на собственного отца, знала, что неосуществленные возвышенные мечты часто превращаются в жалкие низменные пороки. Она была благодарна судьбе за то, что ее мать не видела, как любимый ею человек, падая все ниже и ниже, еще при жизни обрекал себя на страшную смерть.

– Прошу тебя, Боже, помоги Тристану! – попросила она вслух. – Он так нуждается в Твоей помощи!

– Габриель, наверное, сейчас бы сказал, что Бог прислал вас, чтобы молиться за нас.

– Тристан! – смущенно воскликнула Алана, захлопнула музыкальную шкатулку и обернулась.

Тристан стоял на пороге. Он был без сюртука, и черные панталоны подчеркивали стройность его бедер, белая рубашка была распахнута на груди, открывая смуглый треугольник кожи, покрытой темными волосами. Его усталый, напряженный взгляд был устремлен на Алану, и весь он был так дорог ей, что у нее защемило сердце.

Алана знала, что, возьми он сейчас в руки кисть, он бы с легкостью запечатлел на полотне не только ее лицо, но и состояние ее души: мечту о недостижимом и мучительное сожаление о том, что их любви не суждено осуществиться.

Как ей хотелось броситься ему на шею, крепко обнять, прижать к груди! Но она знала, что самые тесные объятия не смогут преодолеть разделявшую их пропасть.

Внезапно она вспомнила, что на ней тонкая ночная рубашка, и краска залила ее щеки.

– Я не думала, что разбужу вас, – сказала она.

– Вы меня не разбудили.

Тристан охватил взглядом ее всю – от облака рыжевато-каштановых волос до ступней ног, выглядывавших из-под края тонкой рубашки. Он не удивился, что она бродит по дому в столь легком одеянии. Скорее он принял это как должное: он бы не удивился, обнаружив сияние вокруг ее головы или крылья за спиной. Если бы только он знал правду…

Тристан подошел к камину, на полке которого стояло несколько миниатюр – портретов членов семьи Рэмзи, хорошо знакомых Алане.

Вот улыбающаяся Бет Рэмзи в подвенечном платье, а рядом с ней ее муж, надежный, крепкий Генри Мулдауни.

Вот мать Тристана, явно чувствующая себя неловко в слишком модном платье, с единственной розой в руке, рожденная на свет не для кокетства, а для того, чтобы вытирать детские слезы и лечить разбитые коленки.

Вот Тристан на своем пони, готовый к поединку с Зеленым Рыцарем, битве с Титанами, а может быть, к путешествию по Европе, где он покорит народы не мечом, а силой своего таланта и богатством воображения.

– Как это странно! – сказал Тристан, взяв в руки позолоченную рамку с портретом матери. – Вы, кажется, знаете абсолютно все обо мне, моей семье, о том, как украшали дом к Рождеству и в какие игры мы играли. Вы даже знаете о моем пони Галахеде, самом замечательном подарке, который я когда-либо получал. Но я никогда не слышал, чтобы вы говорили о своей семье или о том, как праздновали Рождество в вашем доме.

– Я никогда не праздновала Рождества, но иногда мне случалось видеть, как это делают другие люди.

Тристан смотрел на нее, тронутый скрытой жалобой, прозвучавшей в ее словах: Алана была лишь сторонним наблюдателем, а не участницей волшебного праздника с его радостным смехом, сердечным теплом и ярким светом.

– Вы хотите сказать, что наблюдали за нами? – спросил он, вдруг догадавшись, откуда ей столько известно о жизни их семьи.

– Я наблюдала за вами через окно. Ваша семья всегда была такой любящей и счастливой, вы все – такими красивыми. Самое удивительное, что я никогда не мерзла, часами стоя на холоде.

– Удивительно, Алана, но иногда мне кажется, что я знаю вас всю жизнь. И что вы появились у нас не просто так, а словно по волшебству, вместе с приходом Рождества.

Огонь в камине бросал неровные блики на ее лицо и волосы, ее маленькие груди розовели сквозь тонкое полотно рубашки, и ему хотелось прикоснуться к ним. Как кающийся с благоговением прикасается к чему-то святому…

Но особенно его влекли ее золотисто-карие глаза, никогда Тристан не видел, чтобы глаза излучали такой свет. Неужели это свет любви, или он ошибается?

Свет любви…

Эта мысль перевернула его душу и пробудила в ней неутолимую жажду. Господи, это безумие – он начинает ее любить, даже не зная, существует ли она на самом деле!

Он хотел разрушить разделяющую их загадочную стену, открыться перед ней, ничего не тая и не пряча. Но кто решится осквернить руки ангела, доверив им душу грешника?

Нет, он не смеет к ней прикоснуться, это было бы кощунством. Но он может обратиться к ней со словами, и это будет все равно что прикосновение. Он расскажет ей о вещах, в которых не смел признаться другим, о тех мыслях, что, почти неосознанные, еще только зарождались в нем.

– Как только Габриель уснул, я сразу поднялся на чердак, – наконец решился он.

Алана представила себе Тристана перед грудой его неоконченных картин. Что он хотел вернуть, уж не свои ли потерянные мечты? Или, напротив, он хотел их оплакать?

– И вы нашли там то, что искали? – спросила она.

– Право, не знаю. Я просто сидел там и думал… О многих вещах, которые уже давно не приходили мне в голову. Думал о Шарлотте. Об отце. О Габриеле и о том, чего лишился, обделяя сына своим вниманием, когда он был совсем маленьким.

– Но сегодня вы были воплощением любви. Вы заметили, как блестели глаза Габриеля, когда он посылал письмо своей маме?

– Как вы думаете, оно дошло до нее? – спросил Тристан, с надеждой вглядываясь в лицо Аланы.

– Я не понимаю…

– Я имею в виду письмо. Попало ли оно на небеса? – Его искренний и немного испуганный взгляд вопрошал ее. – Получил ли я прощение?

Господи, неужели он думает, что она знает ответы на все вопросы? И за что его прощать? За то, что он принес себя в жертву другим? За то, что слишком любил Шарлотту? Или за то, что был слишком сильным?

– Тристан… – начала она, посмотрела ему в глаза и твердо закончила: – Да, вы прощены.

Проклятие, гнев небес должны были бы обрушиться на нее в наказание за такую дерзость. Но почему же тогда она не сомневается в истинности своих слов?

Он глубоко вздохнул, и Алана догадалась, что он не дышал, ожидая ее ответа, как если бы в ее власти было отворить ему врата рая или, наоборот, ввергнуть его в пучину ада.

– Вы ведь мой ангел-хранитель, Алана Макшейн? – спросил Тристан. Он взял прядь ее золотисто-каштановых волос и накрутил на палец, словно привязывая ее к себе. – Я так долго вас ждал, что почти потерял надежду.

– Но теперь я здесь, с вами.

Она коснулась его щеки, упрямого сильного подбородка, почувствовав на своей ладони его теплое дыхание.

– Может, ты укажешь мне дорогу, ангел? Почему мне кажется, что стоит мне взять тебя за руку и… – Он рассмеялся и отпустил прядь ее волос. – Я говорю как Габриель, выдумываю сказки об исполнении желаний и волшебстве и о том, что ангелы спускаются с небес, чтобы помочь страдающему человеку залечить раны.

– Если бы я могла помочь вам, Тристан, я бы это сделала.

– Когда вы произносите эти слова, в вашем голосе и в ваших прекрасных глазах столько сочувствия… Если бы вы могли… Неужели я такой грешник, что прощение уже невозможно, что никто не может мне помочь?

– Я не могу залечить ваши раны, Тристан. Никто не может это сделать за вас, пока вы сами не решите, что пришло время выздоровления.

– Значит, я сам должен позаботиться о себе?

– Почему вы терзаете себя, Тристан? Что для вас дороже: самобичевание за прошлые вымышленные грехи или будущее, полное любви к своему сыну? Неужели вы не хотите увидеть, как он вырастет и станет сильным мужчиной? Можно сокрушаться об ошибках и наказывать себя за них, но нельзя ради этого приносить в жертву любовь ребенка. Я вижу, что боль, сознание вины и раскаяние превратили вашу жизнь в ад. А ведь все дорогие вам люди готовы простить вас. Шарлотта, ваш отец и даже Габриель. Но прежде всего вы сами должны простить себя. Что бы вы хотели получить, Тристан, если бы сейчас могло исполниться любое ваше желание?

– Я бы хотел… я бы хотел вернуть обратно это Рождество. Я хочу, чтобы звучала музыка и чтобы все целовались под омелой. Я хочу подарить Габриелю самого красивого пони какой только есть на свете, хочу сам посадить сына в седло и увидеть, как его лицо засияет от счастья.

Надежда и радость яркими бабочками запорхали перед глазами Аланы. Она схватила руку Тристана и изо всех сил сжала ее.

– Тогда пусть Рождество вернется! – воскликнула она.

– Поздно, Рождество уже прошло, – сказал он, и Алана поняла, как не хватает ему рождественского веселья, горящих свечей и детского восторга Габриеля.

– Но мы можем его удержать, – пообещала она и подошла к стоящим на каминной полке часам, стремительно и безжалостно отсчитывающим минуты и часы. Встав на цыпочки, она повернула ключ в стеклянной дверце, прикрывавшей циферблат. Дверца открылась, Алана протянула руку и отвела назад черные стрелки. Один час, два, три, пока они не стали показывать без одной минуты двенадцать. Потом она осторожно остановила маятник.

– Я ведь волшебница, Тристан, вы помните? Еще есть время, чтобы все наши желания исполнились.