"Опасные связи [Роковое наследство]" - читать интересную книгу автора (Майклз Кейси)

ГЛАВА 13

Мелани спустилась из своей спальни за добрых четверть часа до того, как Бизли сообщил, что обед подали. Ну как только Мойна позволила ей проспать весь день!

К тому времени, когда она вышла к ланчу, оказалось, что Люсьена давно нет в доме, что он ездит где-то по полям с Джереми Ватсоном, этим тупым, как стоячая вода, мужланом — или еще черт знает с кем. И что она опять осталась одна, не зная, чем заполнить еще один бесконечный пустой день.

Ей, правда, удалось проскользнуть к нему в комнату, пока Хоукинс отлучался по какому-то поручению хозяина, и она всласть повалялась на его высокой кровати, сунула нос в подушку и насладилась таким памятным, таким любимым запахом. А не то она бы наверняка уже решила, что его возвращение ей только приснилось. Ну, зато теперь он наконец-то вернулся: она слышала его голос в соседней комнате. Он беседовал со своим лакеем по меньшей мере полчаса, пока она не услышала шаги мимо ее спальни по коридору и вниз по лестнице.

Противный мальчишка. Он даже не постучал к ней и не спросил — может быть, она уже готова спуститься вместе с ним. Она будет с ним холодна как лед. Да, так и надо сделать. Она оттолкнет его, дразня своей обворожительностью, и ничем не намекнет, что хочет вновь видеть его в своей постели, — накажет за то, что он сам не потрудился поискать ее.

Но, возможно, так даже лучше. У него еще будет вдоволь времени полюбоваться на ее спальню и поразиться сиянию множества восковых свечей. Ему будет чем полюбоваться, прежде чем они долюбуются своими телами, слившимися в самом древнем эротическом танце, под огромным зеркалом, закрепленным как раз под пологом кровати.

Как она будет любоваться его лицом, когда он придет к ней и она не спеша станет расстегивать пуговицы у него на рубашке, а его взор затуманится от страсти.

Но довольно об этом! Она и так уже достаточно нафантазировала.

Сосчитав как можно медленнее до ста, Мелани встала из-за своего туалетного столика и поспешила вслед за Люсьеном. Перед тем как уйти, она еще раз предупредила Мойну не забыть зажечь свечи.

И вот она уже пересекла мозаичный пол фойе и остановилась у самых дверей гостиной, прижав к груди ледяные пальцы, стараясь унять свои чувства. Нельзя дать Люсьену понять, что она только о нем и мечтает. Она покрутилась перед зеркалом, изучая свое отражение. Мелани провела напряженные полдня, готовясь к этой минуте. Ее несравненные пышные волосы были забраны назад и вверх, открывая личико безупречной формы; локоны были стянуты атласной лентой, и лишь несколько завитков оставлены на свободе: они свисали вдоль висков, щекоча шею, отчего мужчины должны возбуждаться до безумия. Люсьен однажды нарочно попросил ее собрать назад волосы и повернуться к нему в профиль: тогда она превращалась в точную копию драгоценной камеи, вывезенной в прошлом его предками с Капри. Напомнить ему об этом не принесет вреда.

Выбранное ею платье мягкого васильково-синего цвета было сшито по самой изящной выкройке. Она привезла его из Бата, и именно в этом платье она когда-то впервые обратила внимание на Люсьена Тремэйна — он стоял неподвижно, откровенно любуясь ею через все пространство бального зала, словно увидел богиню, сошедшую на землю с небес, — и именно тогда и именно там у нее созрело решение.

Наверняка Люсьен тоже об этом вспомнит и будет благодарен ей за это воспоминание. И воздаст ей за это должное.

Она повернула головку так и этак, слегка прищурившись, так как была немного близорука, уверяя себя, что у нее все то же свежее, с прозрачным взором милое личико, которое она совсем недавно разглядывала в ручное зеркальце.

Удовлетворенная, в последний раз поправив двойную нитку жемчуга, которую предпочла бриллиантам, подаренным ей Эдмундом, Мелани направилась к дверям, по дороге турнув идиота-лакея, который собрался было распахнуть перед ней створки. Положив трепетные ладони на бронзовые ручки двери, она набрала в грудь побольше воздуха, улыбнулась, подняла нос повыше и вошла.

Он стоял возле столика с напитками с бокалом кларета в руках. С головы до ног облаченный в идеально сидевший на нем похоронно-черный сюртук, в жилете, таком белоснежном, что от него слепило глаза, Люсьен до кончиков пальцев смотрелся джентльменом. Единственным украшением на нем было кольцо с огромным рубином: камень интригующе вспыхивал на левом мизинце.

Красивый. Очень красивый. Просто превосходный самец — с мощными мышцами, ловкий и могучий. Мальчик был многообещающим, а мужчина превзошел все ожидания. Тонкие ноздри Мелани затрепетали, и она наконец отцепилась от дверей, приняла изящную позу и прошла в комнату, где знакомые запахи самца — вина, одеколона, хорошего табака — подействовали на нее как всегда возбуждающе.

— Мелани, — донеслось до нее, пока она стояла, застыв в ожидании его приветствия и алчно всматриваясь, вспыхнет ли в его глазах та же страсть, что бушевала в ней. Но он не двинулся с места, не поклонился, не поцеловал ей руку. — Я уже начал гадать, не придется ли мне снова обедать в одиночестве. Надеюсь, что ты достаточно оправилась от недомогания и сможешь составить мне компанию за столом, хотя и выглядишь еще довольно слабой, не так ли, дорогая? — Он снова отвернулся к столику с напитками. — Может быть, маленький бокальчик шерри поможет розам вернуться на эти бледные щечки?

Мелани почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы, ее недавнюю уверенность как ветром сдуло. Как это так получилось, что теперь здесь все пляшут под дудку Люсьена?

— Как скажешь, милый, — отвечала она, на ватных ногах подходя ближе и принимая протянутый ей бокал.

Когда она взяла его, Люсьен отступил назад и окинул ее фигуру ленивым взором полуприкрытых глаз. Это оживило ее надежды. Он мог не понимать, как ее ранят его слова. Но если он это знает и позволяет себе с ней так обращаться, ей придется его возненавидеть. Но ненавидеть Люсьена — это уж слишком. Ведь она же его любит!

— Во время верховой прогулки я познакомился с невообразимо смешным французом и позволил себе пригласить его к нам на обед завтра вечером, чтобы оживить наше общество. Ты ведь не очень-то находчивый собеседник, насколько я помню. Ах да, у тебя амплуа красавицы. Такие женщины, как ты, считают ум не более чем помехой, верно? Хотя, будь ты поумнее, ты, быть может, выбрала бы более подходящий наряд дорогая, и не напяливала то, что на тебе сейчас надето.

Болван! Она ошибалась. Она приписывала ему качества, о которых он и понятия не имеет. Равно как и о хорошем тоне. И о способности прощать. И о способности понять, какая мука терзала ее все эти нескончаемые годы. Каждый Божий день она только о том и думала, что ему сказать, как поступить, когда он наконец явится за ней.

Он не из тех, кто способен это понять.

Отступив назад и гордо задрав носик, она заявила:

— Он твой, знаешь ли.

Люсьен препроводил ее к изящному стулу с атласной обивкой, заботливо усадил и лишь после этого уселся напротив.

— Граф де ла Крукс — мой? Вряд ли, дорогая. Я повстречался с ним совсем недавно впервые в жизни и не имел большого желания приглашать его. Если уж на то пошло, я был уверен, что он станет твоим, если ты пожелаешь. Похоже, он весьма увлечен тобой. Но скорее всего это окажется невозможным, ты и так с головою погружена в заботы и треволнения. Муж, цепляющийся за жизнь, как собака за кость. Пасынок, от которого ты ожидаешь любви. Бедняга Гай, боюсь, что его ждет разочарование.

Мелани стиснула руки на коленях, комкая платье. Как он смеет быть таким непроходимым тупицей? Она подалась вперед, сощурив глаза, горя желанием во что бы то ни стало испортить Люсьену его развеселое настроение.

И она затараторила, чтобы он не успел ее перебить:

— Нодди, Люсьен. Нодди — твой. Как ты думаешь, отчего еще я так охотно приняла предложение Эдмунда? Как же это смешно, дорогой. Старому дураку наставили рога не единожды — но дважды! Теперь ты понял? Теперь ты представляешь, как я страдала, живя с этим мерзким старикашкой, который лапал меня, грубо тискал мое тело — все то время, пока тебе угодно было играть в солдатики, не вспоминая ни меня, ни свое семя, которое ты столь беззаботно посеял перед отъездом? Ты ведь помнишь нашу последнюю ночь вместе, не правда ли, дорогой? Ту последнюю, чудесную, бесконечную ночь.

Сделав это сообщение, Мелани снова уселась прямо, не спуская с него глаз, готовясь проявить снисходительность, когда он рухнет к ее ногам, умоляя о пощаде.

— Ну, мой дорогой Люсьен, что ты на это скажешь?

— А я что-то должен сказать? Ну просто ничего не могу придумать. — Он подавил легкую зевоту. — Если ты ждешь ненароком, что публика разразится аплодисментами, то боюсь — тебе придется ужасно разочароваться. На лондонской сцене выступают гораздо лучшие актрисы.

Нет! Она вскочила на ноги, но только для того, чтобы рухнуть на пол у его стула. Он что, не понял? Он, наверное, просто не слушал ее!

— Но ты должен мне поверить! Нодди — твой сын. Послушай меня! Я поняла, что беременна, как раз после того, как умерла Памела. Подумай, Люсьен! Ты себе даже представить не можешь, в каком отчаянии я была! Когда Эдмунд был в таком состоянии, разве могла я сознаться ему, что ношу незаконного ребенка от незаконного сына его мертвой жены?..

Он снял ее руки со своих колен и сложил кончики пальцев, любуясь блеском рубина. Кроваво-красный камень привораживал взгляд, и она позавидовала кольцу: ведь оно сидело на руке, которая некогда ласкала ее.

Его следующие слова заставили ее вернуться с небес на землю.

— Да, пожалуй, ты права, дорогая. Я сильно сомневаюсь, что Эдмунд решил бы отослать объявление об этом в лондонские газеты. Позволь подумать: как бы это пришлось сформулировать? Мистер Эдмунд Тремэйн, из Тремэйн-Корта, с гордостью сообщает о деликатном положении невесты незаконнорожденного сына Памелы Кингсли Тремэйн, мисс Мелани — нет, это чересчур замысловато, не так ли?

— Перестань!!! — Она была в отчаянии. Сцена вышла совсем не такой, как она рассчитывала. Какая же она дура! Опять полезла напролом, поспешила все выложить и снова нарвалась. — Выслушай меня, ведь это все правда! Я была беременна твоим ребенком. Эдмунд вышвырнул бы меня. Я не знала, к кому обратиться, что делать. Когда Эдмунд ворвался ко мне в комнату, пьяный, почти ничего не соображавший, я попыталась с ним бороться…

— К тебе в комнату, дорогая? А я слышал краем уха, вот только запамятовал где, что это ты пришла к нему в комнату, в ту самую, которую он незадолго до того делил с моею матерью.

Люсьен достал из жилетного кармана свою знаменитую табакерку и занялся ею.

— Умоляю, дорогая, я всего лишь простой смертный… Столько трагедий в один присест — ты совсем смутила меня. Так что ты говорила?

Он колеблется — она была в этом уверена.

— Да, конечно, мой дорогой. Давай вернемся к самому началу. Когда я с ним боролась, я внезапно поняла, что могу воспользоваться им, чтобы помочь тебе, чтобы помочь нам всем. Если я позволю Эдмунду овладеть собой, если он поверит, что зачал со мною ребенка — он почти наверняка женится на мне и наше дитя будет в безопасности. Ребенок будет носить имя Тремэйнов, как раз так, как того бы хотела и Памела, а впоследствии мы трое завладели бы и самим Тремэйн-Кортом!

Люсьен встал, вскочила и она. Сейчас!.. Сейчас он заключит ее в объятия!

— Я понял. Да, теперь все стало совершенно ясно. Какая удивительная простота. Кое-кто даже счел бы ее извращенной. Ты все это сделала для меня. Какое самоотвержение, самопожертвование! Как ты бесконечно бескорыстна! Да тебе памятник надо поставить.

Ее руки судорожно вцепились в его плечи.

— Да! Да! Я сделала это для тебя, дорогой! Для нас. Я хотела тебе сказать это еще тогда, в первый раз, когда ты только вернулся домой. Просто я растерялась от желания поскорее быть вместе с тобою. Но Мойна была права: я поспешила и тоже потом впала в истерику — после всего, что перестрадала ради нас. И я говорила тогда всякие ужасные вещи, я знаю, но я должна была защищать свое положение в Тремэйн-Корте. И я должна была защитить нашего дорогого, драгоценного Нодди. Мойна предсказала, что в свое время ты вернешься ко мне, и вот ты здесь. Только все не так, как обещала Мойна. Ты теперь ненавидишь меня, тогда как я… я так тебя люблю!..

Ее голосок прервался, поскольку ей больше нечего было сказать, и она припала головкой к его плечу, горько рыдая. От того, что он сейчас скажет, зависит вся ее жизнь. Ее будущее. Весь ее мир!

Он долго молчал, позволяя ей рыдать у себя на плече, но, к ее ужасу, не делая попыток ее обнять. Наконец — то ли через минуту, то ли через целую жизнь, когда она уже совершенно утратила надежду, — он подхватил ее на руки и понес к двери.

Она тут же приникла к нему, разгораясь от тепла его тела. Она верила, что он несет ее в спальню, где все давно готово к этому чудесному моменту. Но вдруг Мойна забыла зажечь свечи? Ах, они осветят комнату огнем своей пылкой любви! И она почувствовала, как у нее повлажнело между бедер — ее тело уже было готово к его приходу.

И вдруг, не успели они даже дойти до фойе, ее туфельки коснулись пола. Он еще какое-то время поддерживал ее за плечи, не давая упасть, но вскоре убрал руки, оставив в совершенной растерянности.

— Люсьен? Что-то не так? Ты не хочешь отнести меня в спальню?

— Бедная, обманутая Мелани. Ты и впрямь поверила, что я сейчас затащу тебя наверх, чтобы заняться любовью? На самом деле я сначала решил было отнести тебя к Эдмунду, как уже сделал однажды, чтобы ты могла ему повторить свою трогательную историю. Но только что мне в голову пришла превосходная мысль. Я подумал, что еще лучше справлюсь с этим сам.

Она подняла на него глаза, взглянула в его красивое безжизненное лицо, холодные темные глаза. Что за непостижимый человек! А ведь она считала, что он принадлежит ей, — стоит только поманить его, и он будет ее.

— Люсьен, дорогой, — взмолилась она. — Ты не поверил мне, да? Но ведь ты должен знать, как я тебя люблю и что я никогда тебе не лгу. Разве я не доказывала тебе это много раз прежде? — Она тряхнула его что было сил, словно от этого он должен был прийти в чувство, и ее детский голосок поднялся до крика от какого-то непонятного ужаса. — Посмотри же на меня, черт бы тебя побрал! Ты что, не понял?! Нодди — твой! И теперь ты должен меня любить! Что я должна сделать, чтобы ты мне поверил?

— Вот вы где, миссис Тремэйн. Обед подан, мадам.

— Вон отсюда, осел!!! — взвизгнула Мелани, не поворачиваясь в сторону Бизли, который вошел в гостиную через противоположную дверь.

— Похоже, у тебя постоянные проблемы со слугами то в одном вопросе, то в другом, дорогая? — заметил Люсьен после того, как за Бизли захлопнулась дверь, тем безразличным тоном, который доводил ее до истерики. Люсьен вернулся, но от этого в ее жизни ничего не изменилось.

Его руки потянулись к ее шее, и мгновение спустя в них оказались жемчуга, принадлежавшие некогда Памеле. Мелани почувствовала себя странным образом обнаженной.

— Я ничего не могу с собой поделать, но застежка на этом ожерелье совершенно не внушает доверия, — сказал он, опуская жемчуга в карман. — Я бы не хотел, чтобы такая чудесная вещь потерялась, а ты?

Ее руки поднялись к голой шее, а потом опять вцепились в лацканы его фрака. От ярости она утратила остатки осторожности.

— С застежкой все в порядке! Ты просто не хочешь, чтобы я их надевала, потому что когда-то они принадлежали твоей матери. Ну, теперь-то твоя бесстыжая мамаша мертва. И эти жемчуга теперь мои, Люсьен. Все ее драгоценности мои. Я заплатила за них! Боже милостивый, как я за них заплатила!

Ожерелье оставалось в его кармане.

— Да. Ты заплатила. Но ты должна меня теперь извинить, дорогая. Наша с тобой дискуссия просто приводит меня в восторг, однако утром я проснулся с легким насморком, и хотя попытался не обращать на него внимания, чувствую, сейчас он усилился. Кажется, я вынужден буду обедать у себя, осчастливив Хоукинса возможностью поухаживать за мной. Возможно, мы увидимся завтра, чтобы продолжить эту милую дискуссию с того самого места, на котором ее пришлось прервать. Ты ведь не забудешь, на чем мы остановились, и, я уверен, сумеешь доказать свою бескорыстную, неувядающую любовь ко мне.

И пока она стояла не в силах пошевелиться, он отцепил от своих лацканов ее пальцы, словно их прикосновение было ему противно.

— А может быть, и не сумеешь, — добавил он.

Мелани попятилась, прижав ладони к щекам, беспомощно округлив ротик, не в силах поверить в то, что он все-таки уходит от нее.

— Люсьен, не уходи, я умоляю тебя. Я люблю тебя. Мне не нужны драгоценности. Не бросай меня! Ты не понимаешь, что творишь! Я умру, если ты меня не простишь! Правда умру. Ты не можешь снова меня бросить! Это нечестно!

Голова Люсьена величаво повернулась, и он кинул на нее взгляд через плечо, слегка приподняв одну бровь .

— Честно, дорогая? После того, что ты изволила продемонстрировать, я сильно сомневаюсь, имеешь ли ты хотя бы отдаленное представление о том, что означает сие слово. Доброй ночи.

— Люсьен! Не бросай меня! — Мелани смотрела, как он уходит. Она ненавидела его, она хотела его так, что все ее тело болело.

Невероятность происшедшего ошеломила ее. Все ее надежды, все ее мечты — все рухнуло. Ее обожаемый Люсьен ее ненавидит.

Никто еще не смел ненавидеть Мелани. Никто. Даже мысль об этом была невозможна. Все любили Мелани. Кое-кто мог, конечно, ее ревновать. Как Фелиция. Фелиция, которая до сих пор заставляет ее платить за то время, что они вместе провели в Бате, еще до Люсьена, когда ей пришлось пожертвовать своим телом, чтобы ее приняли в обществе.

Но все любили Мелани. Даже Фелиция. Красавица Мелани. Милая Мелани. Мужчины, женщины — никто не мог устоять перед ее красотой. Даже Эдмунд любил ее. Она может вернуть его в один момент, если захочет. Да, может! Она может получить любого мужчину. Но не Люсьена. Не ее обожаемого Люсьена. Она отдала ему то, чего не удостоился ни один мужчина на свете, она дала ему свою любовь.

И он втоптал ее в грязь.

Мелани развернулась на месте и бесцельно прошлась по гостиной, чувствуя себя опустошенной, разбитой. Вместе с тем знакомый плотский голод безжалостно терзал ее, требуя удовлетворения.

Неужели эта боль так и останется в ней? Неужели она обречена мучиться от этого ужасного голода до конца своих дней, постоянно пытаясь утолить его и всегда оставаясь не удовлетворенной полностью, чтобы хоть на минуту обрести покой?

К черту Люсьена Тремэйна! К черту, пусть его корчится в самом ужасном, самом жарком адском огне! Он может спасти ее. Только Люсьен. Все ее приспособления, все ее любовники и любовницы могут дать лишь временное успокоение, они лишь изматывают ее, но не удовлетворяют до конца. Только его любовь, его ласки могут полностью удовлетворить ее.

А он отказался. Он оттолкнул ее, и не раз, не два — трижды! И он расплатится за это, Мелани клянется. Она заставит его заплатить!

Мелани резко повернулась и помчалась к столику с напитками, надеясь хотя бы в вине обрести некое подобие утешения, но не успела она снять крышку с тяжелого хрустального графина, как ее покинули остатки самообладания.

Мгновение спустя пол был усеян мириадами блестящих осколков, а на китайских обоях ручной росписи растекалось огромное кроваво-красное пятно.

Перепуганный Бизли тут же примчался в гостиную и увидел, что Мелани стоит на коленях, поджав ноги под себя, под прикрытием подола устроившись так, что пятка правой ноги вдавилась ей в лоно. Руками она обхватила себя за плечи что было сил, и раскачивалась взад-вперед, взад-вперед, закусив нижнюю губу.

— Пошли за ним, Бизли, — пробормотала она. Дальнейших разъяснений не требовалось — дворецкий знал, что должен делать и за что ему платят.

Повернув голову, Мелани заглянула в зеркало Памелы Тремэйн, и оттуда на нее взглянула Мелли: глаза широко распахнуты, тело скрючено на полу — и тем не менее все та же прекрасная Мелли. Она просто как чудесный летний цветок, сорванный в самом соку. Все то же. Все повторяется. Красота при ней, а вместе с ней и похоть. Как только Люсьен смог смотреть на нее и не любить?

— Скажи, чтобы пришел сейчас же!

Нижняя половина ее тела начала судорожно подергиваться — эти судороги предвещали спровоцированный ей самой оргазм. Но такие упражнения никогда не дают полного оргазма. Только дразнят этот голод. И эту неутолимую боль. Ни голод, ни боль никогда не оставляют ее. Только Люсьен оставил ее, оставил ее любить саму себя. Снова. Бедная Мелли. Бедная, бедная Мелли.

— Но, мадам, как же обед?

Неужели ей теперь так и проводить свои дни в окружении идиотов? Кретинов?

— Делай, что я сказала, или свой следующий обед ты будешь жрать на помойке!

Кое-как она поднялась с пола, обхватив себя руками, словно стараясь зажать свежую рану, и заковыляла к двери на террасу.

— Быстрее, Бизли! Скажи ему, что Мелли будет ждать в обычном месте.