"Опасные связи [Роковое наследство]" - читать интересную книгу автора (Майклз Кейси)

Смертельная тоска снедала Мелани, заточенную в Тремэйн-Корте вот уже который год. Жесточайшие ограничения, наложенные Эдмундом на ее расходы, не позволяли ей и мечтать о том, чтобы снять особняк в Лондоне. Ох, если бы он умер, никчемнейший из никчемных людей! Но и тогда ей придется соблюдать траур, а значит, оставаться вдали от столицы, от Люсьена один бесплодный год.

Разве что у Эдмунда хватит совести сдохнуть прямо сейчас. Война с Наполеоном вот-вот кончится — об этом известно повсюду, даже в их дикой глуши. Скоро войска вернутся на родину, и начнется череда праздников, балов и раутов. Следующей весной Лондон станет самой блестящей столицей мира. Ах, участвовать бы в этом веселье!

Но нет. Эдмунд ни за что не пойдет на это. И ей суждено вечно быть прикованной к Тремэйн-Корту и к сопливому Нодди, дожидаясь, пока ее эгоист муж соблаговолит отдать Богу душу. Она должна сидеть здесь, почти нищая, тратя последние гроши из тех денег, что успела раньше прибрать к рукам, — денег, которые с таким удовольствием можно было бы потратить на платья и драгоценности, вместо того чтобы отсылать той проклятой великосветской суке, которой хватает ума помалкивать, коль скоро ее поганые деньги поступают к ней десятого числа каждые три месяца.

Высший свет знает, какая она сука, но высший свет предпочитает смотреть на это сквозь пальцы ради ее происхождения, ее богатства и положения. Угроза разоблачения ничего не значит для нее, в то время как для Мелани, имеющей столь великолепную родословную, подобный скандал равносилен самоубийству.

Если бы только она могла погубить эту женщину! Но Лондон и Суссекс так далеки, — все равно что на разных концах вселенной. Она потеряла счет бессонным ночам, когда, лежа в постели, строила планы мести. Как же несправедливо устроен мир, коль и эта сука, и Люсьен свободны и вовсю наслаждаются столичной жизнью, а она, невинная жертва, остается беспомощная, одинокая в Тремэйн-Корте.

А может, Люсьен и та сука встретились? Может, они посещают одни и те же вечера и приемы? Может, они уже договорились, разрушив мечты Мелани?

Ах, эти вопросы так мучают ее. Никто не понимает, какой хаос царит у нее в мыслях, когда она, вся дрожа, вскакивает посреди ночи, и нет никого, чтобы облегчить ее все возрастающую тревогу и страхи, снедающие ее.

Она не создана, чтобы терпеть такие муки, но всю жизнь она подвергалась несправедливостям, ее не понимали и ненавидели, да, ненавидели, все женщины, которых она знала. Оттого что она наделена такой чудесной, такой неотразимой красотой. Оттого, что она создана для любви. Оттого что мужчины не в силах устоять перед ней.

Люсьен тоже когда-то говорил, что она неотразима, хотя и стал потом таким сумасшедшим упрямцем. Но ведь Мойна обещала ей, что он совсем скоро вернется в Тремэйн-Корт. Неужели и в самом деле прошло больше года? Кажется, время остановилось в Тремэйн-Корте, целые месяцы промелькнули незаметно, а она жила лишь от одного Мойниного зелья до следующего, а обычные дни тянулись для нее целую вечность.

Такие дни, как сегодня.

Мелани металась по главной гостиной, заламывая руки, в который раз пытаясь строить планы, как ей избавиться от инвалида Эдмунда прежде, чем вернется Люсьен. Какими отвратительно упрямыми могут быть эти умирающие! Они управляют из своих постелей, они требуют повиновения и внимания к себе, они словно тень, накрывшая дом.

Умирающий Эдмунд правил домом через своего поверенного, эдакого бескровного стручка, единственного мужчины в округе, сумевшего остаться равнодушным к прелестям Мелани. Не прошло и недели после первого удара, случившегося с Эдмундом, как ее ознакомили с новым распорядком жизни Тремэйн-Корта.

Его новые апартаменты в первом этаже южного крыла отныне отделены от ее. Это условие вызвало ее улыбку: она еще помнила время, когда он рыдал, умоляя дать ему возможность наслаждаться ее обществом, прикосновением ее рук, видом ее прекрасного обнаженного тела, распростертого на кровати его умершей жены. Тогда он был готов убить ради нее. Ах, если бы он сейчас был готов умереть ради нее.

Ее улыбка угасла, когда она вспомнила о некоторых других установленных Эдмундом правилах.

Ей запрещалось принимать гостей в Тремэйн-Корте, устраивать вечеринки и приемы, запрещалось принимать приглашения — только один раз в месяц, — как будто здесь, в Суссексе ее мог кто-то позвать в гости. В межсезонье Бат по сравнению с Суссексом выглядел просто Меккой.

Кроме того, владельцы лавок и все прочие торговцы, снабжающие ее в Тремэйн-Корте, посылают свои счета его поверенным. А ей назначается ничтожная пенсия — и та благополучно уходит в Лондон, той суке. Однако и этой пенсии она немедленно лишится, если посмеет отлучиться из поместья более чем на шесть часов.

Далее, визиты в детскую ограничиваются до трех раз в неделю, причем всякий раз при этом должны присутствовать либо Мойна, либо эта пронырливая потаскуха Кэт Харвей.

Мелани принялась теребить свои белокурые кудряшки, думая о последнем приказе Эдмунда. Да на кой черт ей сдался сопливый младенец? Вот уж воистину это все, что она поимела от своего полуживого жадного мужа-импотента.

И все же, несмотря на неуемную любовь к своему наследнику, Эдмунд предоставил самому Тремэйн-Корту преспокойно приходить в упадок и разлагаться на глазах: поместье стало как бы отражением его полуживого хозяина. Это сравнение рассмешило Мелани. К ней вернулось хорошее настроение, и она вернулась к насущной проблеме.

Эдмунд. Эдмунд умирает. Эдмунд мертв. Эдмунд в могиле, тяжелая земля сыплется ему на грудь, и черви выедают ему глаза. Он навсегда освобождает ее от себя, еще не успев изменить завещания, составленного после рождения Нодди. Он все еще считает, что его жена годится на роль управляющей наследством его сына, пока у нее хватает сил хорошо себя вести, пока она еще может оставаться вдали от Лондона.

Ее улыбка стала шире, когда она представила себе этот вожделенный переезд в Лондон после смерти Эдмунда. Ребенок ей не помеха. Мойна тоже не сможет удержать ее, ибо как только Люсьен окажется в ее постели, придет конец власти Мойниного зелья.

Год. Даже больше, чем год. Вполне достаточно времени для того, чтобы он заскучал по ней, чтобы он захотел выслушать ее, понять и простить, У нее были тысячи часов на то, чтобы сочинить приемлемую историю, в которой не было необходимости упоминать великосветскую суку, ее внезапную потребность в деньгах три года назад, когда найденный ею выход из положения поставил под угрозу любовь к ней Люсьена.

Всю вину примет на себя Эдмунд. Мертвый Эдмунд примет на себя любую напраслину, чтобы унести ее с собой в могилу, где она и пребудет с ним вовеки. Мертвый Эдмунд. Мертвый Эдмунд.

Мелани почувствовала, как у нее стеснило горло оттого, что она почувствовала приближение знакомого, но всегда такого сексуального возбуждения. С ближнего столика она схватила фарфоровую статуэтку, и пока ее пальцы бездумно скользили по ее блестящим изгибам, она прислушивалась к жгучему теплу, разливающемуся между ног. Мертвый Эдмунд. Мертвый Эдмунд.

— Ах, вот ты где, живое воплощение юности и невинности! Это какое-то колдовство, дорогая, ты совсем не постарела.

Фарфоровая статуэтка полетела на пол и разбилась на тысячу кусков, а Мелани зажала рот руками. Бог не оставил ее своей любовью! Она резво повернулась к раздвижным дверям на террасу, откуда раздавался этот неповторимый, любимый, не-за-бы-ва-е-мый голос!

— Люсьен!

Хвала небесам, она надела сегодня новое платье, ведь она Люсьену всегда нравилась в синем. Этот цвет прекрасно оттенял цвет ее глаз, говорил он, и всякий мужчина, способный почувствовать, готов продать свою душу ради возможности любоваться ими. Заметил ли он, с каким искусством портной отделал лиф — под ее руководством, разумеется, — пристроив рюшечку из тончайших кружев как раз посередине, так что она как бы ласкала ее нежные, полные груди?

И ее волосы! Она знала, что они блестят и заботливо уложены, ведь она просидела нынче не меньше часа перед зеркалом, пока служанка укладывала каждую прядь волос. Она почувствовала знакомый аромат мужских духов, тот же, что и в день их первой встречи, и с тех пор она всегда старалась окружить себя этим возбуждающим запахом, с нетерпением ожидая их воссоединения.

Мелани почувствовала, что у нее дрожат руки, что от счастья она не в силах двинуться с места. Слезинка сбежала вниз по ее щеке, и она простерла к нему руки. Каким он был красивым, каким элегантным, каким возмужалым. Ее взгляд пробежался по его прекрасно пошитым панталонам, задержался на выпуклости.

Она почувствовала, что возбуждение ее грозит перерасти в безумие.

Всегда ли он был так красив? Так темноволос? Так загорел? Столь безупречно сложен? Он стал старше теперь, ему двадцать шесть лет, он в полном расцвете мужской силы. Вместе они будут так восхитительно смотреться, что публика в Лондоне будет оглядываться на них и щуриться от их ослепительной красоты.

Она любила его так сильно, что у нее защемило сердце.

— Ох, Люсьен, мой дорогой, я уже почти потеряла надежду! — воскликнула она, рыдая, сбросив наконец с себя оцепенение и кинувшись к нему, не в силах ждать, пока он сделает первый шаг.

Мгновением позже она прильнула к его груди, поднялась на цыпочки и осыпала быстрыми поцелуями его щеки, шею, вцепившись в его плечи.

— Я знала, что ты вернешься к своей Мелани, я всегда это знала, — пыталась говорить она между поцелуями. — Мойна обещала, хотя и ругала меня за то, что я пришла к тебе слишком рано. Ты ведь простил меня за это, правда, дорогой? Я должна была подождать, но ты так был мне нужен! Я просто больна этим. Я должна была дать тебе время набраться сил, и тогда ты смог бы выслушать мои объяснения. Ты бы тогда все понял, и я не показалась бы тебе такой противной, когда ревела, будто какая-то биллинегейтская рыбачка.. Мне так было стыдно за себя! Но ведь это все уже кончилось, правда? Прошло и забыто. Я была терпеливой, я была хорошей, и вот ты вернулся, мой дорогой, мне в награду. Ты вернулся, и мы будем всегда вместе, как и хотели!

Кое-как до Мелани все же дошло, что Люсьен не сделал ни одного движения, не попытался обнять ее, ответить на ее поцелуи. В ее душу вполз страх и внезапная досада. Может ли случиться так, что он намерен продолжать упрямиться — после всего, что она ради него вытерпела?! Как неблагодарно с его стороны и как неприлично! Отступив от него на шаг, она заглянула в его полуприкрытые глаза, кокетливо склонив головку:

— Люсьен? Ты ведь простил свою Мелани, правда?

Он поднял руку к шарфу, и странный рубин на пальце ярко сверкнул, как живой, приковав к себе ее взгляд.

— Простить тебя, дорогая? Пожалуйста, если тебе не трудно, освежи мне память. За что ты хочешь получить прощенье?

Его тон. Разве он был раньше таким холодным, таким равнодушным? Мелани почувствовала, что у нее начинает дрожать нижняя губа, а досада перерастает в панику. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, все ее существо трепетало от его присутствия, его запаха, от близости долгожданного наслаждения. Она снова заговорила:

— Но ты должен простить меня! Я сказала некоторые ужасные вещи, я сделала кое-что нехорошо, дорогой, в ту последнюю ночь, о чем я так сожалею, что ты даже представить себе не можешь. — Трепетавшие губки надулись. — Но ты тоже напугал меня, дорогой, а ведь я только и хотела, что любить тебя.

— Неужели? Как восхитительно грубо с моей стороны, если уж на то пошло. — Люсьен высвободился из ее объятий и аккуратно поправил лацканы фрака, словно их состояние гораздо больше волновало его, чем удовольствие оказаться в объятиях Мелани. Она на краткий и весьма неприятный момент вспомнила его возвращение домой и свои жалобы на то, что он испортит ей платье, и решила позволить ему эту мелкую глупую месть. В конце концов, Люсьен вернулся к ней. Она может быть великодушной.

Он обогнул ее, поднял с пола осколки пастушки и положил их на столик, а потом остановился перед одной из обитых атласом кушеток, расположенных полукругом возле столика.

— Я, видишь ли, был тогда очень болен, и мои воспоминания о том времени довольно туманны. Но постой! Ах да, легкое мимолетное неприятное воспоминание осталось, — промолвил он, приглашая ее усесться, чтобы иметь возможность сделать то же. — Но это такая древняя история, Мелани, и почти забытая, тем более что я нашел возможным прервать свои развлечения в Лондоне и вернулся сюда, имея в виду совершенно иное. — Он помолчал, поощряя ее надежды, чтобы уничтожить их вопросом: — Скажите, миссис Тремэйн, дома ли ваш супруг?

Мелани отодвинулась на самый край кушетки, упиваясь видом своего возлюбленного. Он решил наказать ее, это ясно. Но она видит в его глазах, в его взгляде — он все еще ее любит. Никто на свете не может, однажды прикоснувшись к ней, освободиться от страсти. Никто. Ни Эдмунд. Ни Люсьен. Он что, не понимает этого? Как он может сидеть тут, вальяжно развалившись, и даже не попытаться ее обнять?! Ее собственное сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, она едва понимала, о чем он говорит.

— Эдмунд? — вяло переспросила она. — Ты приехал, чтобы увидеть Эдмунда? Но почему, дорогой? Он же ничто для тебя. Он ничто для нас обоих — ну разве что временное затруднение. Ну пожалуйста, Люсьен, если тебе хочется поговорить, говори про нас с тобой. Тебе так много еще нужно узнать. Я даже не представляю, как передать тебе, какой несчастной я была без тебя.

Люсьен извлек из жилетного кармана изукрашенную финифтью табакерку и ловко откинул пальцем крышку. Мелани захотелось захлопать в ладоши при виде его элегантной небрежности. Поднеся поочередно к каждой ноздре по понюшке специальной смеси, он сказал:

— Честно говоря, дорогая, я был бы скорее рад, если бы ты этого не делала. Я обнаружил, что не в состоянии выслушивать жалобы людей на свои горести и несчастья. Пусть я буду грубым, но я честно признаюсь, что моментально утомляюсь от таких бесед. Скажи мне, пожалуйста, вы случайно не держите прохладительных напитков для гостей в Тремэйн-Корте, или этот смешной обычай отошел в прошлое?

Мелани так и подскочила с кушетки, позвонила в колокольчик и грозно приказала слуге сию же минуту принести прохладительные. Мистер Тремэйн находился в пути с самого рассвета и может даже пострадать от голода!

Разделавшись с этим, она снова обернулась к Люсьену, несколько опасаясь, что она лишь грезит о его возвращении. Но нет, это не могло быть сном. В ее снах Люсьен никогда не бывал с ней столь неумолимо холоден.

Этот новый Люсьен пугал ее и в то же время еще сильнее распалял. Полюби он ее — он был бы чудесен, оставаясь равнодушным — стал неотразим. И теперь она хотела его гораздо сильнее. Она хотела его так, как некогда он хотел ее, так, как он будет хотеть ее снова. Ей нужно только набраться терпения. Он ведь вернулся.

Ей надо еще немножко подождать, и он будет ее. Все, все будет ее.

— Люсьен, ты должен меня извинить, я отлучусь на минуту. Обещай, что не встанешь с места! Я должна сама проследить, чтобы Бизли приготовил для тебя твои прежние комнаты. Они как раз напротив моих. Ну разве это не чудесно? Пожалуйста, останься здесь и дождись меня, ладно? Ты не можешь быть со мной столь жесток, подразнить своим появлением и снова бросить.

Она сделала нерешительный шажок в его сторону. Ее голосок дрожал, но она и не пыталась говорить спокойно:

— Я заболею и умру, если ты опять бросишь меня, дорогой. Правда, я так и сделаю. Она дрожала, ожидая его ответа, а он ловко поднялся с кушетки, чтобы проводить ее к двери. На пороге он остановился и с улыбкой сказал:

— Бедная малютка Мелани. Такая трогательно беспомощная, такая ранимая — и бесконечно преданная. Я отлично помню ее, только мне кажется, что я смутно вспоминаю и другую Мелани — хладнокровную, алчную бабу, которая могла бы заставить устыдиться любую проститутку. И эти смутные воспоминания продолжают смущать и настораживать меня. Но я должен отнести их на счет моей болезни и забыть про это. А чтобы не оставить без ответа твой вопрос, так как с меня уже довольно твоих уговоров — то да, дорогая, я на некоторое время остаюсь в Тремэйн-Корте. Пришло время поискать ответы на весьма важные личные вопросы и я пришел к заключению, что ответы скрываются где-то в этом доме.

— Да! И я могу дать тебе все ответы, Люсьен. — Она порывисто обернулась к нему, не сводя с него глаз, схватила его руку, поцеловала в ладонь, а потом прижала эту ладонь к своей практически голой груди. — И отныне помни только одно. Мое сердце разрывается от любви к тебе. Почувствуй это, вот здесь оно бьется для тебя, оно живет для тебя. Мы оказались жертвами, ты, и я, и дорогая Памела — все мы жертвы больного, больного человека. И ты услышишь всю правду, раз ты вернулся туда, где ты жил, раз ты вернулся в Тремэйн-Корт, домой, к твоей дорогой Мелани.

Люсьен высвободил руку, хотя Мелани была уверена, что сделал он это неохотно. Ее соски, твердые, как галька, приподнялись под легкой тканью платья, умоляя о ласке.

Она подавила злорадный смех, заметив что он следит за тем, как трепещет ее грудь.

— Вся правда принадлежит тебе, дорогая? Значит, мое путешествие не окажется бесполезным. — Слова едва достигали ее сознания сквозь чувственный туман. Его взгляд вернулся на ее лицо, а потом его глаза прикрылись, так что она не смогла увидеть их выражения. Она была заворожена бессмысленными, пустыми словами. — Какая чудесная награда. Но уверен, что мне необходимо начать доискиваться правды о тебе у Эдмунда, коль скоро, как я могу заключить, он и есть тот кровавый людоед, о коем ты упоминала. Пожалуйста, позаботься проследить за тем, чтобы прохладительные напитки доставили для меня туда, где сейчас находится этот больной человек.

— Эдмунд устроил себе резиденцию в южном крыле, дорогой, — торопливо затараторила Мелани, хватая его под руку и семеня рядом с ним по коридору, стараясь лишний раз прижаться к нему своим сгоравшим от похоти телом и распаляясь от этого все сильнее. Она так хотела отдаться ему, что едва стояла на ногах. — Эта ужасно тупая, занудная Кэт Харвей стережет его день и ночь, — продолжала она, но возбужденное дыхание не давало ей говорить. Она изо всех сил старалась говорить подольше, чтобы не отпускать его от себя. — У Эдмунда совсем помутился рассудок, он решил, что мое присутствие усиливает его болезнь. Но это даже и лучше, потому что мне противен вид его больного тела. По правде говоря, дорогой, у меня вовсе не было мужа с той ночи, когда Эдмунд силой взял меня, пользуясь тем, что ты далеко и не можешь мне помочь. И последний год я прожила целомудренно, как младенец, вознося молитвы в своей одинокой кроватке, чтобы милосердный Господь поскорее вернул мне тебя.

Она остановилась, повернулась к нему лицом и снова прижалась щекой к его широкой груди.

— Ах, дорогой, обними меня, люби меня, ущипни меня, чтобы я поверила, что ты живой, настоящий и что я настоящая. Я так счастлива, так невозможно счастлива!

— Хорошо, дорогая, если так надо. — Мелани почувствовала руку Люсьена, методически гладившую ее благоухающие локоны, и наконец-то его тело прильнуло к ней, отвечая на ее лихорадочные объятия. Из груди ее вырвался невольный всхлип. Наконец-то ее страхи рассеялись, и ее охватил блаженный экстаз.

Но и теперь он не поцеловал ее, а мягко высвободился из ее рук и направился в южное крыло дома. Его высокое, сильное тело казалось ей воплощенным совершенством, и оптимизм Мелани не поколебался.

Она следила, как он постучал к Эдмунду и мгновением позже вошел в комнату, плотно притворив за собою дверь.

— Мойна! — радостно завопила она, подхватив юбки и опрометью бросившись вверх по лестнице на второй этаж. — Мойна! Милая моя! Все так, как ты сказала! Мой дорогой Люсьен вернулся ко мне!!!