"Джон Голсуорси" - читать интересную книгу автора (Дюпре Кэтрин)

Глава I РОДИТЕЛИ

В 1867 году маленькая трехлетняя девочка с помощью миниатюрного серебряного мастерка заложила первый камень в фундамент поместья в Кумбе (Куме) вблизи Суррея. Ее отец надеялся, что это событие, обставленное с поистине королевской пышностью, ознаменует собой основание новой «династии». Звали девочку Лилиан Голсуорси, она была первым ребенком лондонского поверенного Джона Голсуорси. Голсуорси был уже немолод: лишь на пятом десятке, прочно встав на ноги, он взял себе в жены Бланш Бартлет, которая была моложе его на двадцать лет. Супруги наблюдали за тем, с какой важностью очаровательная малышка принимает участие в церемонии закладки их первого загородного дома, и будущее рисовалось им в радужных красках. К тому же Бланш ждала второго ребенка. Спустя некоторое время родился сын – будущий писатель Джон Голсуорси.

«В семье нас было четверо детей, – писал Голсуорси в небольшой автобиографической статье. – Бланш Лилиан (Лили), родившаяся 1 сентября 1864 года, я, родившийся 14 августа 1867 года (во время грозы – у меня до сих пор хранится ручка, вырезанная нашим дворецким из ветки дуба в Ричмонд-парке, сгоревшего тогда от удара молнии), Хьюберт, родившийся 18 февраля 1869 года, и Мейбл Эдит, родившаяся 7 октября 1871 года». Эта гроза упомянута не случайно, она, похоже, была единственным событием в детстве Джона, которое не было запланировано заранее, и произошло стихийно, в чем можно усмотреть некую символику.

Отец Голсуорси, изображенный позднее в образе старого Джолиона из «Саги о Форсайтах», всегда играл важную роль в жизни своих детей. Он был замечательным человеком. С детьми его разделяла огромная разница в возрасте: женившись в сорок пять лет, он был глубоким стариком к тому времени, когда дети выросли, таким он и изображен на большинстве своих портретов. Тем не менее ему удалось увидеть своих внуков: в 1904 году, когда он умер, Рудольфу Саутеру, сыну Лилиан, было уже девять лет.

Джон Голсуорси-старший – выходец из семьи девонширских «йоменов» – небогатых фермеров. Генеалогическую линию семьи можно проследить, начиная с Эдмунда Голсуорси, умершего в 1598 году в Плимстоке. С той поры в окрестностях Плимстока и Уэмбери жило по меньшей мере шесть поколений Голсуорси. И только Джон Голсуорси, дед писателя, первым покинул Плимсток и в 1833 году обосновался в Лондоне. Как и Форсайты, он стал энергично и с размахом вкладывать деньги в строительство в период, когда Лондон начал быстро разрастаться, и таким образом ему удалось оставить своему сыну – отцу Джона Голсуорси – приличное состояние.

Джон Голсуорси-второй был уже настоящим городским жителем, более того, его семья стала быстро подниматься по социальной лестнице. У него была прекрасная специальность – он возглавлял юридическую контору, имевшую в городе несколько филиалов. Женитьба в 1862 году на Бланш Бейли Бартлет – двадцатипятилетней девушке из семьи с хорошими связями – еще более упрочила его положение в обществе. Бланш была дочерью Чарлза Бартлета, мирового судьи, человека весьма уважаемого в Вустершире. Постоянно проживая в Реддиче, семья Бартлетов вот уже несколько поколений занимала главенствующее положение в округе. Бартлеты основали в Реддиче фабрику по производству швейных игл, что содействовало не только их семейному обогащению, но и процветанию городка. Второй женой Чарльза Бартлета была Френсис Лавиния Бейли, и хотя она умерла, когда Голсуорси было всего десять лет, он вспоминал бабушку как «восхитительную, но несколько раздражавшую окружающих даму, весьма привередливую в ее аристократических замашках». Часть отрицательных черт своего характера Фрэнсис Лавиния передала дочери. Бланш никогда не забывала, что вышла замуж за человека, занимающего значительно более низкое, чем она сама, положение в обществе, и что род Голсуорси – ничто по сравнению с ее собственным. Поэтому ей так и не удалось оценить неукротимую силу, решительность и трезвый ум этих новоиспеченных богачей Голсуорси – качества, которых столь явно недоставало ее собственной родне.

Для нее, вероятно, было мучительным разочарованием осознавать, что ее дети, и в особенности дочери, гораздо больше похожи на отца, чем на нее. Их же постоянно раздражала мелочность матери, в то время как к отцу они питали чувство безграничной любви и восхищения. «Отцовское влияние на меня было с самого начала превалирующим и определило всю мою дальнейшую жизнь... – писал Джон Голсуорси в автобиографических заметках, посвященных его родителям. – Я так преданно и глубоко любил его, что не мог относиться к матери со всей любовью, которая ей должна была принадлежать по праву...»

К моменту женитьбы Джон Голсуорси-старший занял прочное положение, делал хорошую карьеру, к тому же имел довольно значительное состояние; поэтому его целью было сразу же обеспечить молодой жене и детям, которых они надеялись иметь, соответствующий жизненный уровень. Возможно, именно принадлежность к вышедшему из деревни роду порождала стремление Джона Голсуорси к тому, чтобы его дети проводили за городом столько времени, сколько будет позволять его собственная работа. Во всяком случае, вскоре после рождения Лилиан супруги Голсуорси вместе с маленькой дочерью переехали в Паркфилд, Кингстон-Хилл, считавшийся тогда пригородом. Место это было очень живописным, разрастающийся Лондон еще не успел поглотить окружающие деревушки, и Паркфилд окружали просторные поля и леса. Это был типичный буржуазный дом в викторианском стиле – длинное низкое строение с множеством полукруглых окон, расположенное посреди большого сада. Джон Голсуорси полагал, что, будучи достаточно богатым, он может построить себе дом по собственному вкусу и там, где сам захочет, поэтому, найдя в окрестностях Кингстона подходящее место, он купил большой участок земли возле деревни Мэдлен, названный Кумб. Приобретя эти земли, находившиеся к тому же недалеко от Лондона, он сразу же приступил к строительству.

С точки зрения современного человека, первый дом, который он построил в Кумбе – Кумб-Уоррен, – был гораздо менее привлекательным, чем Паркфилд. Можно себе представить, каким темным и неудобным было это высокое и неуклюжее здание из красного кирпича, своими узкими стрельчатыми окнами и даже маленькой башенкой напоминавшее Сент-Панкрас-Стейшн[1] – этот великолепный образец чудовищного смешения викторианского и готического стилей. Конечно, то, что ходить по дому было неудобно и утомительно, не смущало чету Голсуорси, так как они содержали целый штат прислуги. Этот огромный претенциозный дом позднее был переименован в Кумб-Корт и перешел во владение маркиза Рипона. Кумб-Уоррен легко узнать в Робин-Хилле, построенном Сомсом Форсайтом, героем «Собственника» Голсуорси, чтобы удовлетворить тщеславие и продемонстрировать свои богатства.

Впоследствии Джон Голсуорси-старший построил на участке в Кумбе еще два дома: Кумб-Крофт и Кумб-Лэй, и семья постоянно переезжала из одного владения в другое. В дневнике Бланш Голсуорси есть запись о том, что в 1868 году они поселились в Кумб-Уоррене, с 1875 жили в Кумб-Лэе, с 1878 – в Кумб-Крофте, в 1881 году вернулись в Кумб-Лэй и в том же году уехали из Кумба навсегда.

Кумб-Уоррен был достроен вскоре после рождения Джона, и именно в Кумбе прошло детство писателя, его братьев и сестер. Джон Голсуорси-старший, безусловно, сделал все, чтобы обеспечить своим детям должный образ жизни – «чистый воздух, парное молоко, собственные фрукты и овощи». Дети осознавали, сколь многим они обязаны отцовской заботе и вниманию: «Удивительно, с какой хозяйской предусмотрительностью строил он дом и распределял землю на склоне холма...»

Но не только отцовское чувство помогало Голсуорси-старшему столь продуманно и разумно растить своих четверых детей. В лирической новелле «Портрет» сын характеризует его как высокообразованного человека, интересующегося всеми видами искусства и особенно тонко чувствующего красоту в любых ее проявлениях: «Хорошенькое личико, стройная фигурка, нежная мелодия, танцы, пение дрозда, луна между ветвями тополей, звездные ночи, сладкие запахи и язык Шекспира – все это глубоко трогало его, тем более что он сам не умел ярко выражать свои чувства. Его литературные опыты были до крайности наивны и высокопарны; правда, стихи в юмористическом духе удавались ему лучше, в целом же он стыдился, как и его современники, выражать свои чувства иначе, как в классическом стиле».

Эту любовь к природе Голсуорси-старшего в известной степени унаследовал его сын. Позднее выяснилось (а с годами это проявлялось все заметнее), что к нему также перешла от отца сдержанность в выражении своих чувств, которая стала камнем преткновения в бесплодных попытках Голсуорси-старшего создать что-нибудь самому.

Хотя Голсуорси-старший и не был пишущим человеком, он был необыкновенно начитан: среди его любимых авторов были поэты Мильтон и Байрон, прозаик Джордж Элиот[2], а в последние годы жизни, к удивлению окружающих, он, как и его сын, стал горячим поклонником творчества Тургенева, которого в то время начали переводить на английский язык. Его интересы распространялись также на музыку и театр, он любил Моцарта, Бетховена и Вагнера, восхищался игрой Ирвинга[3], улавливал разницу между игрой современных актеров и мастеров времен его юности, таких, как Эдмунд и Чарлз Кин[4].

Как и сын, он тщательно заботился о своей внешности, избегая при этом любой экстравагантности: он, «казалось, никогда не снимал отлично сшитых мягких башмаков на пробковой подошве и не выносил никакой другой обуви, потому что об нее можно испачкать руки с длинными отполированными ногтями и проступавшими сквозь кожу голубыми жилками».

Воспоминания Голсуорси об отце кажутся непомерно восторженными, перед нами прямо-таки образец совершенства, хотя трудно представить себе человека культурного и высокообразованного, являющегося одновременно хитрым и решительным дельцом, преуспевающим адвокатом, да вдобавок еще и идеальным отцом семейства. И все же дети видели Голсуорси-старшего именно таким; и в своих романах Голсуорси-младший вновь и вновь изображал идеальные отношения отцов и детей.

Совсем иными красками рисует Голсуорси образы матерей. Совсем нередко это суетливые, утомительные существа; единственное, пожалуй, исключение – миссис Пендайс в романе «Усадьба». Бланш Голсуорси тоже была заурядной женщиной с тяжелым характером, и хотя дети старались как можно лучше исполнять свои сыновние и дочерние обязанности, нетрудно заметить, что они считали ее весьма докучливой особой.

Миссис Голсуорси не блистала особым умом или интеллектом. Ее интересы сосредоточивались вокруг дома и семьи; однако даже в этом она была чересчур обыденна И прямолинейна. Она очень любила маленькие предметы, у нее даже был набор миниатюрных домашних инструментов, игрушечные веник и совок для мусора. Она раздражала своих дочерей тем, что постоянно суетилась вокруг них, то поправляя на них одежду, то играя их волосами. «Что касается внешности или одежды, она, как никто другой, подходила под общепринятые стандарты», – писал о ней Голсуорси. В то же время она обладала всеми достоинствами настоящей леди своей эпохи. Она свободно говорила по-французски, пела и немного играла на рояле, искусно вышивала, хорошо ездила верхом и «могла продемонстрировать меткую стрельбу из лука». Но она редко читала книги и, что больше всего раздражало ее сына, «никогда ни над чем не задумывалась». И все же нельзя не посочувствовать Бланш, обе дочери которой были «синими чулками», читали Эмерсона[5], бесконечно обсуждали философские и религиозные проблемы. Должно быть, порой она чувствовала себя чужой в своей собственной семье; ее родные постоянно подвергали сомнению те вещи и понятия, которые для нее самой были незыблемыми истинами. Королевская семья, церковь, общественная иерархия – все это было для Бланш неотъемлемой частью того мира, в котором она жила. Она не могла себе и представить, что мир этот может измениться.

Философски настроенная Лилиан, пытаясь понять, почему они с матерью так непохожи друг на друга, пришла к выводу, что мать ее «жила интересами лишь внешнего мира, преуспевая в ведении домашнего хозяйства и выборе фасона платьев, в содержании в чистоте комнат, организации обедов, руководстве прислугой и т. д.» и «бесконечно страдала от неаккуратности, которая проявлялась главным образом в следующем: брошенные где попало иголки и булавки, не убранные на место книги, газеты и т. д., ошибки в правописании и в соблюдении правил этикета; но больше всего ее раздражала небрежность в одежде».

Джон и Бланш Голсуорси не очень подходили друг другу, и первые годы их супружеской жизни не были особенно счастливыми. Оба обладали сильными характерами, и ни один не собирался уступать другому. Но в просторных викторианских строениях в Кумбе и позднее на Кембридж-Гейт у Гайд-парка было достаточно места, чтобы недовольные друг другом супруги могли бы мирно сосуществовать. Они не мозолили глаза друг другу, как обитатели современных жилищ, встречались лишь за обеденным столом или во время семейных и светских торжеств; у них и в помине не было взаимопонимания, за которое так борются сегодняшние мужья и жены.

И тем не менее финал их совместной жизни был весьма странным и похожим на фарс: за два года до смерти мужа, когда тому шел уже девятый десяток, Бланш решила, что он уделяет слишком много внимания гувернантке их внуков. Даже не выяснив, насколько обоснованны ее подозрения, Бланш собрала чемоданы и ушла от мужа, с которым прожила более сорока лет. Она сняла квартиру в Кенсингтоне, и Джон остатки своих дней проводил по очереди то у одной, то у другой своей замужней дочери.

Было ли это последним «криком души» после долгих лет замужества, во время которого ее так никто и не оценил? Последние пятнадцать лет жизни она провела в путешествиях, изучая новые города и новых людей, завязывая скоротечные дружбы, а дома «собирая коллекцию фасонов женских шляпок, которые она вырезала из журналов и наклеивала в альбом». Наконец-то она смогла стать самой собой и заниматься в свое удовольствие самыми обыденными вещами, не рискуя при этом быть кем-то раскритикованной.