"Джон Голсуорси" - читать интересную книгу автора (Дюпре Кэтрин)

Глава 13 «СОБСТВЕННИК». ЧАСТЬ I

Голсуорси писал «Собственника» три года, но, несмотря на это, роман доставил автору гораздо меньше хлопот, чем «Остров фарисеев». Большую часть книг он создавал одновременно и поэтому чувствовал облегчение, переходя от неуклюжего Шелтона к менее беспокойным Форсайтам.

Работа над «Собственником» шла у Голсуорси более естественно, и писать о большом клане Форсайтов не представляло для него труда: это было сословие, которое он досконально знал изнутри, это были его собственные родственники.

«Остров фарисеев» как бы «расковывал» Голсуорси, так как устами Ричарда Шелтона автор выражал гнев против всего того, что его раздражало. Он был неудовлетворен положением женщин в обществе, сознавая, что их считают низшими существами по отношению к мужчинам; даже богатые женщины до такой степени не вольны в своих поступках, что после смерти мужа их принуждают вновь вступать в брак, а бедные женщины, вынужденные приставать на улицах к мужчинам, которые используют их для удовлетворения своей похоти, ими же и бывают наказаны. «Мы получаем то, что хотим, не запятнав свою репутацию никоим образом, – страдают от этого только женщины. А почему бы и нет – они ведь низшие существа», – сердито размышляет Шелтон, сидя в своем клубе. Шелтон, как и Голсуорси, посещает тюрьму в Дартмуре, и его потрясают условия, в которых содержатся заключенные; как и Голсуорси, он бродит по бедным районам Лондона и видит, в каких отвратительных условиях живут неимущие. (Голсуорси использовал собственный опыт, полученный им в годы, когда молодым человеком он «любил гулять вечерами по беднейшим кварталам»; он бывал также в домах рабочих, собирая ренту во владениях отца.) Но наиболее отвратительным Голсуорси было безразличие его собственного класса, восприятие как должного несоответствия между их собственным благополучием и жизнью бесчисленных Ферранов, представляющих остальное человечество.

Шелтон слишком сердит, чтобы быть приятным героем, он никогда не расслабляется, не перестает морализировать. Это похоже на кипящий котел, в котором поднимается давление: Голсуорси нужно сказать слишком много, и все это говорит Шелтон, выражающий мысли своего автора. Но написанная книга дала Голсуорси чувство свободы, он стал спокойнее и бесстрашнее и смог создать свой настоящий мир – мир «Саги о Форсайтах».

Впервые новая книга упоминается в письме Конрада, датированном июнем 1905 года:

«Меня очень взволновала новость о вынашиваемом Вами романе. Это хорошая новость: ведь Вы – человек, идущий к поставленной цели и знающий, чего он хочет. Но чего именно Вы хотите? Для меня это вопрос. Имя человека уже само по себе говорит о его моральных устоях и традициях; и все же мне хотелось бы знать абсолютно точно, знать столько же, сколько знаете Вы (или думаете, что знаете), что же будет дальше с этим обреченным родом Форсайтов?»

С самого начала Голсуорси почувствовал, что напал на «золотую жилу», писалось ему легко, и он с определенностью мог сказать, что книга, над которой он трудится, будет хорошей, возможно, даже гениальной; после долгих лет тяжелой работы, после многих «фальстартов» он нашел тему и манеру письма, которые подходили ему более всего. Первый отзыв Гарнета свидетельствует о том, что он по достоинству оценил книгу: «Первая глава великолепна, совершенна и по стилю, и по авторской концепции – и по-настоящему глубока», – писал он 12 июня 1904 года, а в постскриптуме к письму добавляет: «Вы сумели проникнуть в суть всех этих Джемсов, Сомсов и прочих почти сверхъестественным образом».

В этот период автор и редактор часто совершали совместные походы по Южному Уэльсу, и в том же самом письме Гарнет подтверждает, что условленная встреча состоится: «Все верно. Встречаемся в следующую субботу на станции в Кардиффе после прихода поезда в 5.45 или в Абервэгенни в 6.55».

Нетрудно представить себе двух литераторов примерно одного возраста – между тридцатью и сорока годами, бредущих куда-то с рюкзаками на спине. У них обоих наступил тот этап, когда, казалось, жизнь обещает все: их еще не постигли разочарования и неудачи, до ужасов первой мировой войны оставалось десять лет, они пока верили в значимость собственной работы и в цивилизацию, носителями которой себя считали. Много лет спустя Голсуорси вспоминает «наши долгие споры в те давние времена, уютные обеды с услужливыми официантами, длительные прогулки в Уэльсе и утро, когда мы сквозь плотный туман пробирались к Карматен-Вэну, а на обратном пути обсуждали «Собственника» (который уже зрел во мне)». У Гарнета своя версия этого похода в тумане: «Та прогулка была безрассудно храброй, так как по дороге в горы нам нужно было обогнуть два озера, окруженных скалами. Я настоял на своем и искупался в первом же из них, а Голсуорси – фигура с туманными очертаниями где-то на берегу – ждал меня, свирепо поглядывая на часы.

И все же судьба была к нам благосклонна: когда мы добрались до второго озера, поднялся сильный ветер и разогнал туман, открыв перед нами чудесный вид».

Именно во время этой прогулки произошло еще одно событие, имевшее для Голсуорси далеко идущие последствия: это было открытие Манатона – маленькой деревушки в Девоне, расположенной между Мортонхамстедом и Бови-Трейси[48]. Манатон значил для Голсуорси больше, чем любое другое место на земле. Здесь, в Уингстоне, обычном деревенском коттедже, он провел свои самые счастливые годы, ибо с 1908 года они с Адой стали постоянными обитателями этого дома и до 1924 года он был их главной загородной «резиденцией». Конечно, учитывая неутолимую страсть Ады к путешествиям, их посещения Манатона были нечастыми. Долгие годы, за исключением лишь военного времени, их жизнь состояла из бесконечных приездов и отъездов, из непрестанной возни с багажом, и можно лишь удивляться решимости Джона, который ухитрялся при этом еще и писать. Но для Джона Манатон был тем, чего он желал: он соответствовал его любви к природе, уединенной жизни, к безбрежным открытым просторам, его потребности побыть в одиночестве, забыть на время о сумятице городской жизни. В рассказе «Лютик и ночь» он описывает свое первое посещение Манатона и мгновенно возникшее чувство, что это место станет его духовным пристанищем:

«Почему так случается, что в каких-то местах у нас возникает ощущение полноты жизни не только благодаря открывшимся нашим глазам просторам, но и потому, что мы вдыхаем и чувствуем огромный мир, частицей которого мы являемся, причем не более важной для него, чем ласточки или сороки, жеребята или овцы, пасущиеся на лугах, платаны, ясени и цветы в полях, скалы и маленькие стремительные ручейки или даже большие кудрявые облака и легкий ветерок, который гонит их по небу?

Мы замечаем все эти частицы мирозданья, но они (насколько нам известно) нас не замечают; и все же в таких местах, о которых я говорю, невозможно не почувствовать, сколь суетна, суха и самодовольна наша жизнь и все то, что так много значит для нас – разумных существ.

В этих редких уголках, находящихся, как правило, в отдаленных, не испорченных достижениями цивилизации местах, начинаешь чувствовать, как тебя обволакивают выскальзывающие из тумана видения – или, может быть, это волшебные и печальные души тех, кто некогда жил здесь в такой тесной близости к природе?

Впервые я встретился с подобным видением в воскресенье в начале июня, забредя далеко на запад. Я прошел с рюкзаком на плечах двадцать миль, и, когда в маленькой гостинице крошечной деревушки не оказалось свободных мест, мне сказали, что я должен выйти через заднюю калитку, спуститься вниз по тропинке через поле к ферме, где смогут меня приютить. Как только я вышел в поле, я вдруг ощутил растущее чувство умиротворенности и присел на камень, чтобы сохранить его подольше.

Встав наконец, я направился к дому. Он был длинный, низкий и очень грустный на вид, стоящий одиноко посреди мшистой травы, лютиков, нескольких рододендронов и цветущих кустарников, окруженный рядом старых развесистых ирландских тисов».

Голсуорси, должно быть, вернулся из этого похода полный идей и воодушевления, так как они с Гарнетом исчерпывающе обсудили книгу; теперь, несомненно, наступит долгий период непрерывной работы, прежде чем труд, наконец, будет завершен. Но, как часто бывает, помимо нашей воли происходят события, порой полностью меняющие нашу жизнь. 8 декабря 1904 года после долгой и тяжелой болезни в возрасте восьмидесяти семи лет умер отец Голсуорси. «Если учесть, что два с половиной года назад врачи утверждали, что жить ему оставалось всего несколько недель, можно понять, сколь упорным был он по характеру, и оценить весь ужас нашего положения – ужас положения людей, наблюдавших эту долгую борьбу со смертью. У меня осталось чувство удивления и возмущения непостижимой грубостью природы», – писал Голсуорси своему другу Сент Джону Хорнби. Болезнь была не единственным фактором, омрачившим последние годы отца; за год до смерти старика Бланш ушла от него, обвинив в связи с гувернанткой их внуков.

У его сына эта смерть, должно быть, вызвала противоречивые чувства. Несомненно одно: наряду с горем от утраты отца он испытывал чувство огромного облегчения. Наконец он смог предпринять официальные шаги, чтобы сделать возможным брак с Адой. Десять лет назад они сочли, что публичное обнародование их связи нанесет отцу Голсуорси огромную рану, а ему было тогда уже семьдесят семь лет. Могли ли они предполагать, что время ожидания окажется таким долгим, или вообразить, сколь мучительным будет этот период? Особенно для Ады, женскому достоинству которой был нанесен столь серьезный удар, что она так и не смогла полностью от него оправиться. Все это делало их отношения чрезвычайно деликатными. В характере Джона было заложено стремление исполнить все желания любимого человека, и эта его черта эксплуатировалась без меры. Ради здоровья Ады они должны были много ездить – повсюду, куда та пожелает; ее нужно было защищать от всего, что могло быть для нее трудным или неприятным; ее нужно было баловать, как ребенка, уступать ей во всем; даже игры они выбирали такие, в которых она могла быть победителем. Ее нужно было оберегать от любых волнений, которые могли бы ей напомнить о долгих годах ожидания. Трагедия Ады заключалась в том, что она, не ведая, что творит, требовала от Джона все больше и больше, пока его самопожертвование не стало полным и писатель, которого она сначала поддерживала своей верой и воодушевляла, не оказался всецело в оковах их брака.