Кэтлин Вудивисс Ускользающее пламя

Глава 1

13 октября 1825 года

Лондон, Англия

Серинис Эдлин Кендолл застыла в парадной гостиной у высокого окна, выходящего на Мейфэр-стрит, сквозь пелену слез печально наблюдая за людьми, снующими по тротуару перед домом. С лихорадочной поспешностью они стремились оказаться под крышей, прежде чем сгустившиеся тучи обрушат на землю ливень. Ледяные порывы ветра силились сбить с ног молодых и старых, женщин и мужчин, проказливо подхватывали полы плащей и рединготов прохожих, пока те придерживали цилиндры, модные шляпки и развевающиеся шали. Щеки и носы приобрели красноватый оттенок, одетых не по погоде пробирала зябкая дрожь. Но в большинстве своем горожане — кто решительно, кто со смиренной покорностью — продолжали путь, торопясь оказаться у домашнего очага, в кругу семьи или добраться до одинокого пристанища. Они не задумывались об уюте, ждущем их, и тем более о том, как недолговечна жизнь.

Стоящие на мраморной каминной доске большие фарфоровые часы, искусно украшенные статуэтками, мелодично пробили четыре. Отчаянно борясь с нахлынувшим горем, Серинис судорожно стиснула тонкие пальцы, спрятав руки в пышных жестких складках юбки из черной тафты. Когда звон часов смолк, у нее возникло непреодолимое желание бросить выжидательный взгляд через плечо: наступило время чаепития, ритуала, которого Серинис и ее опекунша, Лидия Уинтроп, неуклонно придерживались на протяжении последних пяти лет.

Внезапная смерть Лидии ошеломила Серинис, в случившееся было невозможно поверить. В свои без малого семьдесят лет Лидия производила впечатление на редкость жизнерадостной и энергичной особы. Даже в день смерти ее искрящееся остроумие составляло разительный контраст с угрюмостью ее внучатого племянника, нанесшего визит. Но как бы Серинис ни хотелось повернуть время вспять, Лидия была мертва и похоронена. Не далее как вчера девушка устремляла застывший взгляд на гроб красного дерева, слушая последние молитвы о том, чтобы душа усопшей обрела покой. Казалось, прошла вечность с тех пор, как пригоршни земли, символизирующей превращение бренного человеческого тела в прах, стучали по крышке гроба. Добрая, любящая женщина, в которой Серинис нашла покровительницу, поверенную, мать и верную подругу, ушла навсегда.

Несмотря на старания Серинис побороть печаль, ее губы задрожали, а слезы вновь подступили к горлу и затуманили ореховые глаза, обрамленные густыми ресницами. Никогда больше ей не доведется радоваться беспечным беседам за чашкой чая и сдобными лепешками или сидеть по вечерам перед приветливо мерцающим пламенем в камине. Больше некому читать вслух стихи или романы. Гостиную никогда уже не огласят мелодичные песни, которые Серинис исполняла под аккомпанемент Лидии. Не будет прогулок по оживленным улицам города или безлюдным полям, не будет радости, мира и покоя под кронами старых деревьев. Навеки утрачена поддержка престарелой опекунши, которая вопреки мнению света помогала Серинис осуществить заветную мечту — стать художницей. Благодаря Лидии картины Серинис появлялись на выставках и продавались за солидные суммы богатым меценатам — правда, вместо подписи художника на этих картинах были указаны лишь инициалы С.К. Мучительные воспоминания вызвали новый прилив скорби. Серинис отчетливо представилась высокая, стройная фигура в неизменном черном платье справа от мольберта. Лидия часто стояла там, когда Серинис рисовала, и низким, чуть хрипловатым голосом напоминала ей, как важно всегда оставаться самой собой.

На минуту отчаяние и одиночество стали для Серинис невыносимыми, пол под ногами покачнулся, а перед глазами поплыли разноцветные пятна. В панике она схватилась за оконную раму, чтобы удержаться на ногах, и прислонилась лбом к прохладному темному дереву, пока головокружение не утихло. С тех пор как умерла Лидия, Серинис забыла о еде, ограничиваясь несколькими глотками бульона и ломтиком подсушенного хлеба. В предыдущую ночь ей так и не удалось уснуть. Серинис сомневалась, что со временем горе отступит, хотя и была уверена: Лидия опечалилась бы, узнав, как подействовала на подопечную ее неожиданная кончина. Некогда Лидия окружила теплом и сочувствием перепуганную двенадцатилетнюю девочку, потерявшую родителей во время ужасной бури, когда громадное дерево обрушилось на их дом. В то время Серинис винила себя в том, что в час беды была далеко от дома и не смогла спасти родителей, но Лидия, давняя подруга ее бабушки, пережившая смерть собственной дочери, помогла Серинис понять: если бы родители не отослали ее в пансион, она тоже погибла бы. Пожилая дама часто повторяла: жизнь продолжается, что бы ни случилось. Окажись Лидия в эту минуту рядом, она напомнила бы ей эту давнюю мудрость.

Серинис чуть не застонала. Как все ужасно! Если бы за последние пять лет Лидия хотя бы раз пожаловалась на здоровье, если бы какое-нибудь недомогание возвестило бы о приближающейся смерти, домочадцы оказались бы готовы к ней. Вместе с тем Серинис ни за что не пожелала бы своей благодетельнице длительной, изнуряющей хворобы. Если смерть неотвратима, значит, скоропостижную, легкую кончину Лидии следует считать благом.

Дождевые капли заколотили в окна, по стеклу заструились ручейки, возвращая Серинис к настоящему. Надвигающаяся гроза почти опустошила улицы. Несколько запоздалых прохожих ускорили шаг. Мимо дома проехало несколько экипажей; кучеры на козлах ежились под дождем, втягивая головы в плечи и повыше приподнимая воротники щегольских ливрей.

В гостиной послышались осторожные шаги, и Серинис вскинула покрасневшие от слез глаза на молодую горничную, которая, подобно другим обитателям дома, искренне скорбела о смерти хозяйки.

— Прошу прощения, мисс Серинис, — пробормотала девушка, — я зашла узнать, будете ли вы пить чай?

Серинис не ощущала голода, но горячий чай прогнал бы озноб, появившийся после посещения кладбища. Под пронизывающим ветром она промерзла до костей, но откуда она могла знать, что погода переменится так внезапно?

— От чая я не откажусь, Бриджет. Спасибо. — За годы, прожитые в Англии, Серинис так и не удалось избавиться от выговора, свойственного уроженцам Южной Каролины. Помимо прочих премудростей, наставники старательно учили девушку правильному произношению и этикету, но, поскольку усердием и умом они уступали обожаемым родителям Серинис, она сводила на нет все усилия учителей, озорничая, словно избалованный ребенок. Под настроение Серинис была способна продемонстрировать правильный, даже рафинированный английский выговор, который обманул бы самого внимательного слушателя, однако она упорно отказывалась становиться чужестранкой на своей родине. Еще до отъезда из Южной Каролины Серинис решила, что когда-нибудь непременно вернется туда.

Служанка сделала книксен и удалилась, радуясь возможности чем-нибудь занять себя. В последние дни в доме воцарились гнетущая тишина и уныние. Временами Бриджет вздрагивала: в безмолвии ей слышался неповторимый, чуть хрипловатый голос, который на протяжении нескольких лет наполнял ее жизнь теплом и добротой.

Вскоре горничная вкатила в гостиную чайный столик, уставленный серебром и мейсенским фарфором. К крепкому чаю было подано блюдо печенья и хрустальная вазочка с ароматным земляничным вареньем.

Горничная вышла, а Серинис со вздохом расположилась на элегантной кушетке возле столика. Дрожащими руками она наполнила чашку чаем и добавила в него сливки и сахар — маленькая уступка английским традициям. Переложив в блюдце печенье, она твердо вознамерилась съесть его, но вдруг почувствовала, что вновь лишилась аппетита.

«Съем потом», — пообещала себе Серинис и с дрожью отвращения отодвинула от себя блюдце. Она поднесла чашку к губам и отхлебнула, надеясь, что чай согреет ее и успокоит нервы, но вскоре неожиданно для себя вновь оказалась у окна с чашкой в руках. Мир за окном гостиной казался огромным и неукротимым. Сумеет ли она выжить в нем, оставшись в свои семнадцать лет совсем одна?

Серинис закрыла глаза, преодолевая пульсирующую боль в висках, которая терзала ее после возвращения домой и, несомненно, была вызвана волнением и бессонницей. Внезапно шпильки в прическе начали причинять Серинис мучительное неудобство. Не выдержав, она отставила чашку, вытащила из изящного узла волос все шпильки и распустила по плечам и спине густые волнистые пряди. Боль не утихала, со злобной мстительностью атакуя мозг. Серинис начала медленно массировать голову, не задумываясь о том, как выглядит ее встрепанная русая грива в парадной гостиной, где следовало появляться только в безупречном туалете и с аккуратной прической. Впрочем, в доме находились только слуги, а внучатый племянник Лидии, не появившийся на похоронах, во время последнего визита к пожилой даме три дня назад был так раздосадован, что поклялся не показываться здесь целых две недели.

Боль отступала, и Серинис подумала, что вскоре ей предстоит принять важные решения. Она принялась беспокойно вышагивать по гостиной, пытаясь представить свою будущую жизнь. У нее остался всего один родственник — дядя, живущий в Чарлстоне. Закоренелый холостяк, он предпочитал свои книги и исследования браку и семье, но Серинис твердо знала: дядя примет ее с распростертыми объятиями. Перед отъездом племянницы в Англию он заявил: если бы он не сомневался в своей способности вырастить ее, как подобает заботливому отцу, и научить всему, что должна знать женщина, то ни за что не отпустил бы ее. Тщательно обдумав все преимущества общения Серинис с пожилой дамой, дядя принял решение и со слезами на глазах посоветовал девушке отправиться в Англию, научиться языкам и другим премудростям, стать настоящей леди, а затем вернуться к нему драгоценным камнем, получившим изысканную огранку. Теперь Стерлинг Кендолл стал последней надеждой Серинис.

К счастью, некоторое время ей незачем беспокоиться о деньгах. Серинис облегченно вздохнула. Благодаря деньгам, вырученным от продажи картин, она может жить без особых забот, работая над очередными полотнами. В Чарлстоне немало богатых плантаторов и торговцев, многие из них одержимы коллекционированием предметов искусства. Разумеется, известие о том, что создатель картин — девушка, не очень-то им понравится. Разумнее будет подыскать посредника, который сумеет продавать ее картины, не разглашая тайны авторства. До сих пор дела Серинис шли успешно, и она считала, что найти такого человека удастся без труда.

Заметив отражение, промелькнувшее в огромном зеркале с позолоченной рамой, Серинис застыла, изумленная своим видом, совершенно неожиданным для парадной гостиной. С длинными, пышными волосами, в беспорядке разбросанными по плечам, она походила на молодую цыганку — хотя и прилично одетую.

Склонив набок голову, она окинула себя критическим взглядом. Узнает ли ее дядя после длительной разлуки? Когда они расстались, Серинис была худенькой долговязой девочкой, болезненно стесняющейся своего роста. С годами она превратилась во взрослую женщину, чуть превосходящую ростом своих ровесниц, стройную, с округлыми формами, привлекающими взгляды молодых кавалеров, которые уже начинали выспрашивать у Лидии подробности первого выезда в свет ее воспитанницы. От бессонницы и недоедания последних дней ореховые глаза Серинис, окаймленные густыми ресницами, казались громадными под изящно изогнутыми дугами бровей. Ее высокие скулы стали заметнее, чем обычно, благодаря слегка впалым щекам. Собственный нос, прямой и тонкий, вполне устраивал Серинис — в отличие от бескровных губ.

Если не считать белой кружевной отделки на рукавах и воротнике, она была облачена во все черное. Ее модный бархатный жакет заканчивался чуть выше талии и был отделан черным шнуром на манер военного мундира. Присборенные у плеч рукава плотно облегали руки, заканчиваясь у запястий узкими черными оборками, отделанными дорогим кружевом. Неширокая юбка с фестонами на подоле не скрывала стройные ножки в чулках и модных туфельках на плоской подошве. Черный бархатный плащ и шляпку с небольшим пером Серинис сбросила сразу после возвращения с кладбища.

Закончив созерцать собственное отражение, Серинис улыбнулась с печальной иронией. Она не сомневалась в том, что Лидия одобрила бы ее поведение и не упрекнула бы за распущенные волосы. Хотя опекунша была леди до кончиков ногтей, она знала, когда следует соблюдать правила приличия, а когда можно отказаться от них в пользу здравого смысла.

Ее размышления прервал шум подъехавшей к дому кареты, за которым последовал громкий стук в дверь. Стук был настолько дерзким и настойчивым, что дворецкий бросился к двери с несвойственной ему поспешностью. Пока он открывал дверь, Серинис собрала волосы и заколола их шпильками на затылке. Благовоспитанной леди не следует принимать гостей с прической вакханки.

Шум вторжения, усиленный женским смехом, наполнил холл, и, прежде чем Серинис успела узнать, кто удостоил ее визитом, в гостиную ввалилось двое мужчин в сопровождении растерянного дворецкого.

— Покорнейше прошу простить меня, мисс, — извинился Джаспер, морщинистое лицо которого отражало тревогу. — Мне следовало доложить о прибытии мистера Уинтропа и мистера Радда, но они не дали мне возможности…

— Не волнуйтесь, Джаспер, — все в порядке, — заверила его Серинис и шагнула вперед с обманчиво-невозмутимым видом, пряча в складках юбки дрожащие руки. Она была хорошо знакома с единственным родственником Лидии, несмотря на то что во время своих визитов Алистер Уинтроп всегда оставался с Лидией наедине. Рослый и худощавый, он казался нескладным и каким-то развинченным. Черные волосы он зачесывал назад, впалые щеки подчеркивались бакенбардами. В профиль его тонкий нос выглядел крючковатым, а широкий подбородок выдавался вперед. Алистера Уинтропа никоим образом нельзя было назвать привлекательным мужчиной, однако он, очевидно, тратил на свою персону немалые суммы, одевался с иголочки, хотя и пренебрегал правилами хорошего тона.

Его спутник Ховард Радд был таким же рослым и прокладывал себе путь объемистым животом. На его круглом, как картофелина, носу, отчетливо темнели жилки, на левой щеке красовалось лиловое родимое пятно. В последний раз Серинис видела его несколько лет назад, но хорошо помнила, как он осматривал, словно ощупывал, ценные вещи, пока Лидия не пригласила его в гостиную. Алчный блеск в глазах Радда заставил девушку задуматься о том, какую ценность он приметил на этот раз. Серинис не понимала, как Аидия могла доверять этому человеку, ибо зловонные пары, окутывающие Ховарда Радда, явно свидетельствовали о его пристрастии к крепким напиткам.

— Мистер Уинтроп — всегда желанный гость в этом доме, Джаспер, — сдержанно начала Серинис, повернувшись к дворецкому. Она недолюбливала Алистера, но Лидия взяла себе за правило любезно принимать племянника даже во время неожиданных визитов. То же самое входило в обязанности Серинис. — И конечно, мистер Радд…

Ее прервал сиплый, иронический смех. Алистер двинулся навстречу Серинис, злобно Поблескивая черными глазами. Развинченная походка племянника опекунши невольно наводила на мысль, что в его теле нет ни единой твердой кости.

— Как это любезно с вашей стороны, мисс Кендолл! — съязвил он, раззявив лягушачий рот. — Вы на редкость тактичны.

Серинис попыталась взять себя в руки, почувствовав недоброе. Несмотря на то что ее предыдущие встречи с племянником Лидии были краткими, она сумела составить себе весьма нелестное мнение об Алистере Уинтропе. Он непрестанно бахвалился, и Серинис подозревала его не только в мотовстве, но и в полном пренебрежении к тетушке. Лидия всегда умалчивала о причинах его визитов, но Алистер либо добивался от нее согласия уплатить его очередные долги, либо в бешенстве выбегал из комнаты, проклиная тетушкино упрямство и упреки, — в последний раз это случилось несколько дней назад. Учитывая эти обстоятельства, Серинис с трудом сохраняла сдержанность в присутствии Алистера.

Алистер махнул бледной волосатой рукой в сторону юриста и громко распорядился:

— Объясни ей!

Ховард Радд вытер слюнявые толстые губы тыльной стороной ладони и открыл рот, но, прежде чем он успел вымолвить хотя бы слово, в гостиную танцующим шагом влетела крикливо разодетая девушка, волоча за собой яркое боа из перьев. Ее бюст и бедра были вызывающе подчеркнуты низким вырезом лифа и туго обтягивающей юбкой. Волосы незнакомки — беспорядочная масса ярко-желтых кудряшек, собранных на макушке, — имели оттенок, который вряд ли можно найти в природе. Карие глаза были щедро подведены черным, поверх толстого слоя румян на правой скуле сидела крупная мушка, а цвет губной помады совпадал с цветом пятна на воротнике Алистера.

С хихиканьем незнакомка прильнула к своему спутнику.

— Ал, пожалуйста, не заставляй меня ждать в холле! — жеманно выговорила она, надув губки и хлопая неестественно длинными ресницами. Маленькой ручкой она игриво погладила жилет Алистера. — Я никогда не бывала в таких шикарных домах, но ты же знаешь, мне не занимать хороших манер. Слуги даже не предложили мне присесть или выпить чашку чаю! Пожалуйста, разреши мне остаться здесь! Я просто не вынесу одиночества. Меня мороз подирает при мысли, что отсюда только что вынесли твою бедную тетушку!

Алистер раздраженно стряхнул с себя ее руку:

— Ладно, ладно, Сибил! Но сиди тихо, ясно? Я не желаю слушать твои жалобы, поняла?

— Еще бы, Ал! — со смешком откликнулась Сибил. Джаспер поморщился, отводя взгляд от непристойного зрелища, с горделивым достоинством вскинул голову и возмущенно уставился на Алистера. Свой вопрос дворецкий адресовал воспитаннице покойной хозяйки:

— Прошу прощения, мисс, прикажете мне остаться?

— Убирайся вон! — рявкнул Алистер, взмахнув рукой. — Тебя это не касается.

Джаспер не сдвинулся с места, пока Серинис не кивнула головой, позволяя ему удалиться.

Проводив слугу злобным взглядом, Алистер повернулся к своему спутнику:

— Продолжайте, мистер Радд.

Поверенный выпрямился во весь рост и озабоченно посмотрел в глаза Серинис, очевидно, подчеркивая этим важность момента.

— Мисс Кендолл, как вам известно, я имел честь быть поверенным миссис Уинтроп в течение нескольких лет. Я составлял ее завещание. Оно здесь, при мне.

Серинис следила за ним настороженно, как за змеей, изготовившейся к прыжку. Из внутреннего кармана сюртука Радд вытащил свернутый лист бумаги и с торжественным видом взломал печать. Серинис медленно опустилась в ближайшее кресло, пытаясь собраться с мыслями.

— Вы намерены прочесть завещание миссис Уинтроп сейчас же?

— Так полагается, — пояснил Ховард и повернулся к Алистеру, ожидая подтверждения.

— Не тяни, — велел Алистер, щегольским жестом откинув фалды и усаживаясь в кресло напротив Серинис. Злорадно усмехнувшись, он принялся вертеть в руках статуэтку мейсенского фарфора.

Сибил не могла допустить, чтобы внимание ее любовника отвлекла какая-то девчонка, и потому пристроила свои пышные формы на деревянном подлокотнике кресла Алистера. Поглядывая на Серинис из-под ресниц, она по-хозяйски обняла Алистера за костлявые плечи. Самолюбие Сибил было задето: Алистер ни словом не упомянул о том, что воспитанница его тетки так хороша собой. Сибил живо вспомнилось, как Алистер отговаривал ее от поездки — видимо, затем, чтобы без помех позабавиться.

Ховард Радд прокашлялся: его мучило желание промочить горло, однако он знал, что Уинтроп не позволит ему сделать ни единого глотка, пока с делом не будет покончено. Он развернул бумагу и внимательно изучил ее.

— Завещание совсем короткое. Небольшие суммы назначены слугам и дальним родственникам. Миссис Уинтроп оставила основную часть своего имущества, в том числе дом, мебель и все деньги, своему единственному близкому родственнику, племяннику, — мистеру Алистеру Уэйкфилду Уинтропу. Он вступает во владение имуществом немедленно.

— Немедленно? — ахнула Серинис.

Ей так и не довелось обсудить вопросы имущества с опекуншей, но она твердо знала, что Лидия искренне любит ее и не позволит вышвырнуть из дома, не дав времени на приготовления к переезду или на поиски жилья. Не будучи родственницей Лидии, Серинис не ожидала никакого наследства, кроме этой маленькой любезности. Она не понимала, почему Лидия проявила такую жестокость, не удостоив ее даже объяснением причин.

— Вы позволите мне взглянуть на завещание? — спросила она, ненавидя себя за дрожь в голосе, и выжидательно поднялась.

Радд заколебался, взглядом спросил согласия у Алистера и, получив резкий кивок, протянул девушке документ. У Серинис не было опыта в подобных делах, но она очень внимательно просмотрела каждую страницу завещания. На неискушенный взгляд документ мог показаться подлинным: инициалы Лидии удостоверяли каждую страницу, а на последней стояла ее красивая подпись. Серинис чувствовала, как поверенный переминается на месте от нетерпения, наблюдая за ней. Внезапно ее взгляд упал на дату рядом с подписью Лидии. Удивленно вздрогнув, Серинис посмотрела на поверенного:

— Но завещание было составлено шесть лет назад!

— Верно, — кивнул Радд, выхватывая у нее бумагу и поспешно сворачивая ее. — В этом нет ничего странного. Многие составляют завещания заранее, до того как они понадобятся. Вполне разумное решение.

— Но завещание было подписано еще до того, как погибли мои родители и Лидия стала моей опекуншей. Обстоятельства могли заставить ее изменить свою последнюю волю…

— В вашу пользу? — язвительно вмешался Алистер. Гневно фыркнув, он поднялся с кресла, чуть не сбросив Сибил на пол, и крадучись зашагал по просторной комнате, оглядываясь словно хищник. Казалось, им движет потребность поставить свое клеймо на каждую вещь в доме. — Вы это имели в виду, мисс Кендолл? Считали, что моя тетя что-нибудь завещает вам?

Несмотря на отвращение, оставляющее во рту привкус желчи, Серинис заставила себя ответить спокойно:

— Ваша тетя отличалась дотошностью в деловых вопросах и поэтому вполне могла пересмотреть свою волю. По крайней мере она позволила бы мне оставаться здесь до тех пор, пока я не закончу приготовления к отъезду…

— Но она этого не сделала! — с жаром перебил Алистер, наклоняясь всем телом вперед. — Достаточно и того, что она заботилась о вас при жизни! Она позволила вам жить здесь, потакала вашим прихотям, одевала вас как картинку, заплатила кругленькую сумму за устройство выставки ваших дурацких картин… Вам следовало бы на коленях благодарить мою тетю за щедрость, вместо того чтобы оспаривать мое законное право на наследство!

Серинис вспыхнула, уязвленная его словами.

— Я не надеялась получить ни гроша, мистер Уинтроп, — ледяным тоном заявила она. — Просто мне показалось странным, что Лидия ни словом не упомянула обо мне, хотя я еще не достигла совершеннолетия. Смею напомнить: она была моей законной опекуншей.

Алистер злорадно ухмыльнулся:

— Вероятно, милая тетушка надеялась распрощаться с вами еще до смерти. Очевидно, она вознамерилась выдать вас замуж за какого-нибудь богатого джентльмена и препоручить его заботам. Кто же мог предсказать, что она так рано испустит дух?

Ореховые глаза Серинис сверкнули под шелковистыми черными ресницами.

— Если бы вы лучше знали свою тетю, мистер Уинтроп, — возразила Серинис, — то поняли бы, что она слишком добра к людям, чтобы беспечно избавляться от них.

— Ваше мнение никого не волнует! — рассвирепел Али — стер, сжимая в кулаке изящную фарфоровую пастушку. — Завещание — прежде всего! Вы слышали, что в нем написано. Теперь я здесь хозяин, и мое слово в этом доме — закон!

У Сибил вырвалось восторженное восклицание, она с удовольствием захлопала в ладоши, словно ребенок, завороженный кукольным представлением.

— Поделом ей! Слишком уж высоко она задирает нос, верно?

— Очевидно, мисс Кендолл мнит себя знатной дамой, — ехидно откликнулся Алистер, отставляя пастушку и окидывая Серинис взглядом масленых черных глаз.

Серинис невольно попятилась. Она слишком плохо знала этого человека, чтобы предвидеть, каков он в гневе, однако догадалась, что он вовсе не джентльмен и способен на недостойные поступки. К несчастью, кушетка преградила путь Серинис, и ей пришлось остановиться.

Уловив ее страх, Алистер испытал прилив воодушевления.

— Но мисс Кендолл ошибается, — вкрадчиво продолжал он. — Она ничтожество, просто маленькая нищенка, которая надеялась разбогатеть благодаря старухе, а пока получала от нее дорогие наряды. — Протянув руку, он ухватился за белое кружево на воротнике Серинис и дернул за него.

— Уберите руки! — выпалила Серинис, отталкивая Али — стера. — Даже если этот дом принадлежит вам, сэр, то я отнюдь не ваша собственность!

Губы Алистера сложились в уверенную ухмылку, он неторопливо ощупал взглядом ее грудь.

— Как знать, как знать, мой персик.

Ал! — встрепенулась Сибил, вовсе не намеренная делить поклонника с особой, по сравнению с которой она выглядела уродливой жабой. Она не питала к Алистеру пылкой любви, зато весьма интересовалась его кошельком. Пройдясь по комнате, Сибил с жеманным смешком втиснулась между Серинис и Алистером, застывшими нос к носу. — Не унижайся перед этой тощей соплячкой, милый, — с льстивой улыбкой пропела она, прижимаясь к Алистеру. — Твоя Сибил знает, как осчастливить тебя.

Алистер мстительно прищурился, найдя способ отплатить Серинис за высокомерие. Обняв любовницу, он с улыбкой взглянул в ее раскрашенное лицо:

— Ты хотела бы получить новые наряды, Сибил?

— Неужели ты купишь их мне, Ал?

Он сделал неопределенный жест костлявыми плечами.

— К чему покупать, Сибил, если в покоях миледи Серинис тебя ждет целый гардероб?

Сибил разочарованно сникла.

— Ее вещи не подойдут мне, Ал, — возразила она, не в силах открыто признаться, что ее соперница, несмотря на высокий рост, обладает более стройной фигурой. — Она слишком долговязая.

— Отправляйся к ней в комнату и выбери то, что будет тебе впору, — велел Алистер. — Тетя потратила на эту нищенку целое состояние. Среди ее вещей наверняка найдется что-нибудь и для тебя. Ступай же!

Сибил чуть воспряла духом и выпорхнула из комнаты. Ее каблучки зацокали по лестнице, а немного погодя послышался шум открывшейся двери и пронзительный вопль восторга.

Алистер был доволен собой:

— Кажется, Сибил нашла вашу спальню, миледи.

Серинис ответила ему холодной пренебрежительной усмешкой, которой мать могла бы наградить скверного ребенка, пресытившись его шалостями.

— Надеюсь, мне будет позволено уложить свои вещи и покинуть дом, когда Сибил выйдет из спальни? Может быть, до отплытия в Южную Каролину мне удастся найти комнату на постоялом дворе.

— Какие еще вещи? — рявкнул Алистер. — Все, что находится в этом доме, принадлежит мне!

— Ошибаетесь, — сухо ответила Серинис, упрямо вскинув подбородок.

Несмотря на спокойную жизнь под присмотром Лидии, она вовсе не была оранжерейным растением. Присутствуя на уроках отца, школьного учителя, она не раз сталкивалась с мальчишками, которые без зазрения совести помыкали теми, кто был младше, меньше ростом или слабее их. Многих избаловали любвеобильные родители; их проказы не всегда бывали безобидными. Очевидно, к тому же сорту людей принадлежал и Алистер Уинтроп.

— Мои картины и деньги, вырученные за них, принадлежат мне, — твердо заявила она.

Радд вмешался в разговор с уверенностью адвоката, заранее продумавшего свои доводы:

— Вы пользовались материалами, купленными миссис Уинтроп. Кроме того, она оплачивала недешевые услуги учителя рисования. Короче говоря, вы жили под ее крышей, она была вашей опекуншей, а вы еще не достигли совершеннолетия. Именно миссис Уинтроп устраивала ваши выставки, добивалась самой высокой цены и хранила вырученные деньги в банке. На картинах даже не значится ваше имя — только инициалы. Мне известно об этом потому, что устроители выставки отказывались назвать имя художника, сообщая лишь, что обо всем позаботилась миссис Уинтроп. — Он сделал краткую паузу, вытер потный лоб и подытожил: — Следовательно, полноправным владельцем картин, а также прибыли, полученной от их продажи, является не кто иной, как миссис Уинтроп.

Сердце Серинис упало. К несчастью, поверенный был прав почти во всем. Ей принадлежал лишь талант. Но для того, чтобы создавать на полотне жанровые сценки, пейзажи и изображения интерьеров, требовались масляные краски и холсты. Лидия понимала, что меценаты вряд ли воспримут всерьез картины молоденькой девушки, поэтому убедила Серинис хранить тайну.

— Лидия хранила деньги для меня, — сказала она, но даже ей этот довод показался неубедительным. — Мы не считали нужным класть их на отдельный счет. Чтобы отплыть в Чарлстон, мне понадобятся деньги на билет.

— Будь у вас даже отдельный счет, это ничего бы не изменило, — возразил Алистер. — Моя тетя была вашей опекуншей. Все, что вы имели, принадлежало ей… — Он едко усмехнулся. — Но теперь принадлежит мне.

— Вы только посмотрите! — в восторге воскликнула Сибил, врываясь в комнату. Она была закутана в великолепную накидку из темно-розового муара, отделанную гирляндами розовых бутонов по краям капюшона и вороту. — Ну разве это не прелесть? — Рискуя наступить на слишком длинный подол, Сибил закружилась по комнате, демонстрируя свое новое приобретение. В эту минуту она сожалела лишь о том, что ей не удалось втиснуться в шелковое платье в тон накидке. — Там целая гардеробная, битком набитая чудесными вещами! Вот уж не думала, что когда-нибудь мне привалит такое счастье! А шляпки! Туфельки! А платьев — видимо-невидимо! И белье — сплошные кружева! — Она в экстазе оглянулась через плечо, проверяя впечатление Серинис. — Как я выгляжу в моей новой накидке?

Серинис не удержалась от неучтивого замечания:

— Боюсь, все мои платья расползутся на вас по швам.

— Ал! — воскликнула Сибил, в ярости топая ножкой. — Как она смеет так обращаться со мной!

Наблюдая за Сибил, Алистер жалел о своем решении. Ее ярко накрашенные губы и румяна на щеках не сочетались с изысканным оттенком накидки. Как бы ему ни хотелось отомстить Серинис за высокомерие, он понял, что без значительных переделок Сибил сможет носить лишь ее накидки и другую верхнюю одежду.

Он перевел взгляд на Серинис и бесцеремонно уставился на соблазнительные изгибы ее тела под траурным платьем. Она выпрямила спину и вскинула голову, всем своим видом демонстрируя надменность и непреклонность, и в этот миг напоминала богиню, с которой Сибил не шла ни в какое сравнение.

Губы Алистера сложились в кривую усмешку, от которой по коже Серинис пробежал холодок. Еще до того, как родственник покойной опекунши шагнул вперед, она поняла: он задумал такое, что вряд ли придется по душе ей.

— Не тревожьтесь понапрасну, Серинис, — вкрадчиво заговорил Алистер, протягивая руку к тяжелому узлу поспешно заколотых волос девушки. — Какое-то время я позволю вам побыть здесь. Уверен, мы в конце концов столкуемся. Может, даже станем близкими друзьями. — Не обращая внимания на предостерегающий взгляд Серинис, он распустил ее волосы, тяжелой вуалью накрывшие грудь, и провел по ним ладонью.

Вскинув руки, Серинис оттолкнула его изо всех сил.

— Негодяй! — выпалила она. — Неужели вы и вправду надеетесь на мою благосклонность? Что вы о себе возомнили — вы, ничтожный червь, выползший из зловонной норы? Лучше уж оказаться на улице, чем жить рядом с вами!

Глаза Алистера оскорбленно вспыхнули, на лице проступили багровые пятна. Он замахнулся, но Ховард вовремя перехватил его руку.

— Если от удара останется след, она покажет его в полиции, — предостерег он. — Лучше выгнать ее, не поднимая лишнего шума.

Алистер не сразу понял слова поверенного: он трясся от ярости. Прошло немало времени, прежде чем он овладел собой и высвободился из рук Радда.

— Убирайся отсюда, тварь! — взревел он. — Ты недостойна даже того, чтобы преподать тебе урок хороших манер!

Едва дыша, Серинис прошептала:

— С удовольствием. Я сейчас же уложу вещи и…

— Нет! — оборвал ее Алистер. — Ты уйдешь немедленно.

Схватив Серинис за руку, он поволок ее в коридор. Джаспер, находящийся в холле, попытался вступиться за Серинис:

— Сэр, умоляю вас…

— Теперь я здесь хозяин! — прервал Алистер робкую попытку слуги вмешаться. — А те, кто этого еще не понял, последуют за этой дрянью. — Распахнув дверь, он вытолкнул Серинис из дома с такой силой, что она чуть не свалилась с гранитных ступеней. — Советую всем хорошенько об этом подумать! — продолжал Алистер, обращаясь к слуге и не торопясь закрывать дверь. — Найти место нелегко. Не надейтесь на рекомендации!

Он обратил яростный взгляд на Серинис, стоявшую под проливным дождем.

— Убирайся с глаз моих долой, пока не поздно, иначе я прикажу арестовать тебя или же запру в сумасшедший дом!

— Он вправе сделать это, — подтвердил Радд, выглядывая из двери. — Теперь он состоятельный, уважаемый джентльмен. А вы — никто. Если не хотите очутиться в Бедламе, поскорее уходите отсюда. — Поверенный успел скрыться за секунду до того, как Алистер решительно захлопнул дверь.