"Девушка на скале" - читать интересную книгу автора (Кервуд Джеймс Оливер)

Глава IV. В ХИЖИНЕ ТОРО

Дэвид шел в том направлении, где, ему казалось, он видел в последний раз лицо женщины, и остановился как раз вовремя, чтобы не упасть с края платформы. Впереди была сплошная мгла. Вряд ли она пошла сюда.

Дэвид повернул назад. Продолжая поиски, он прошел мимо багажного вагона; кто-то схватил его за руку. Рядом с ним стоял отец Ролан. Они вместе отправились вдоль поезда.

— С багажом все улажено, — сказал отец Ролан. — Мы оба выйдем у хижины француза.

Дэвид сунул в карман тонкий пакет. Он уже не испытывал такого сильного желания рассказать отцу Ролану о незнакомке — по крайней мере, в настоящее время. Его поиски оказались тщетными. Женщина исчезла, как будто и в самом деле растворилась в темноте за дальним концом платформы. Дэвид пришел к заключению, что она жила в этом городе — Грэйхеме — и, несомненно, на вокзале ее встретили друзья. Может быть, сейчас она рассказывает им, или мужу, или взрослому сыну о чудаке, который самым забавным образом разглядывал ее. Неудачные поиски привели к тому, что Дэвид начал испытывать неприятное чувство: он сознавал, что вел себя глупо и позволил воображению взять верх над здравым смыслом. Скорее всего, он сам убедил себя, что женщина в большом затруднении. И так как ему не удалось добыть доказательств, которые подтверждали бы правильность его предположений, он решил умолчать обо всем происшедшем.

Послышалось громкое предупреждение о том, что поезд сейчас отойдет. Пассажиры начали входить в свои вагоны, а отец Ролан повел Дэвида к багажному вагону.

— Нам предложено ехать вместе с багажом, чтобы не произошло ошибки или задержки, когда мы будем выходить, — пояснил он.

Они сели в теплый освещенный вагон. Дэвиду сразу бросились в глаза вещи его и отца Ролана, сложенные около самых дверей. Дэвиду принадлежали чемодан и два саквояжа, между тем, как багаж отца Ролана состоял главным образом из ящиков и туго набитых рогожных мешков и весил не меньше полутонны. Около кучи вещей стояли весы. Указав на них кивком головы, Дэвид странно усмехнулся. С их помощью он сможет доказать, как мало подходит он к роли спутника отца Ролана. Он стал на весы, которые показали сто тридцать два фунта.

— При моем росте я должен был бы весить сто шестьдесят, — брезгливо проговорил Дэвид. — Вы видите, до чего я дошел?

— Я знал одну двухсотфунтовую свинью, которая огорчалась, что ее хозяин держал хорьков, — и в ней осталось всего девяносто фунтов, — со своей странной усмешкой возразил отец Ролан. — Огорчение — одна из самых неприятных и убийственных вещей на земле, Дэвид, вроде черной оспы или пули, пронзившей сердце. Вы видите этот мешок?

Он указал на один из рогожных мешков.

— Вот противоядие. Для человека, потерявшего почву под ногами, лучшее лекарство — хорошая пища. Этого мешка достаточно, чтобы вернуть к жизни троих.

— Что в нем такое? — с любопытством спросил Дэвид.

Его спутник нагнулся, чтобы рассмотреть привязанный к мешку кусочек картона.

— В нем содержится ровно сто десять фунтов бобов, — ответил он.

— Бобов! Я питаю к ним отвращение!

— Их ненавидит большинство неудачников, — весело подтвердил отец Ролан. — Но бобы обладают одним ценным свойством. Если вы лишаетесь омаров и фаршированных раков и наступает момент, когда вы ничего не имеете против бобов в ежедневном меню, то рубка деревьев доставляет вам больше удовольствия, чем слушание оперы. Но I бобы должны быть хорошо приготовлены и служить приправой к жареной утке, куропатке или к нежному мясу кролика.

Дэвид ничего не ответил.

Через некоторое время поезд начал замедлять ход, приближаясь к хижине Торо. В ответ на свисток паровоза багажный кондуктор вскочил с места и открыл двери вагона.

— Теперь скорей слезайте, — сказал он Дэвиду и отцу Ролану. — Мы здесь не остановимся и сбросим ваш багаж на ходу.

С этими словами он выбросил из вагона мешок с бобами. Отец Ролан стал ему помогать, и Дэвид увидел, как его чемодан и саквояжи последовали за бобами.

— Снегу много и притом рыхлого, так что с вещами ничего не сделается, — успокоил его отец Ролан, выкидывая пятидесятифунтовый ящик со сливами.

Теперь до Дэвида донеслись звуки: крики мужчин, адский визг собак и все покрывавший лай лисиц.

Внезапно промелькнул фонарь, затем другой, третий; какой-то бородатый человек с суровым разбойничьим лицом побежал за вагоном. Последний ящик и последний мешок были выброшены, и кондуктор прокричал Дэвиду:

— Прыгайте!

Лицо и фонари остались позади, вокруг было абсолютно темно, когда Дэвид не без страха выбросился из вагона. Он грузно упал в рыхлый снег. Подняв голову, он увидел, как отец Ролан вылетал из вагона. Кондуктор помахал фонарем; паровоз ответил резким свистком, и поезд умчался. Только тогда, когда фонарь последнего вагона стал походить на красного светлячка, Дэвид поднялся на ноги. Отец Ролан уже встал, а вдоль пути к ним быстро приближались два или три фонаря.

Все происшедшее показалось Дэвиду необычайно занимательным, и он внезапно почувствовал, что начинает совершенно новую жизнь — жизнь, о которой ему приходилось читать, о которой он иногда мечтал, но с которой никогда не соприкасался.

Лай лисиц, визг собак, мелькавшие на дороге фонари, ночной мрак, живительный запах хвои, разлитый в морозном воздухе, который он глубоко вдыхал своими легкими — все это заставляло сильнее биться его сердце; а ведь всего несколько часов тому назад он считал себя конченным человеком! У Дэвида не было времени разобраться в своих новых ощущениях: он только испытывал необычный трепет.

Подходили со своими фонарями Торо и индеец. Через несколько мгновений, взглянув на освещенное фонарем лицо француза, Дэвид подумал, что этот человек — живое воплощение того нового мира, в который он, выпрыгнув из багажного вагона, ныне вступал. Торо имел очень живописный вид: обрамленное темной бородой лицо, белые, точно слоновая кость, зубы, яркая, трехцветная, обшитая красной каймой шерстяная куртка Гудзоновой компании и причудливая шапка из меха водяного кота — все это произвело на Дэвида сильное впечатление. В придачу ко всему голос Торо гремел, когда он, мешая французский язык с индейским, выражал свою радость по поводу того, что отец Ролан не умер и наконец приехал. Позади француза, напоминая таинственного бронзового сфинкса, стоял закутанный индеец с неподвижным темным лицом. Но его глаза засияли, когда отец Ролан поздоровался с ним, — засияли так, что Дэвид был им сразу очарован.

— Счастлив с вами встретиться, мсье, — проговорил француз.

Нация, к которой он принадлежал, сохраняла свою вежливость даже в лесах. Пожатие Торо походило на пожатие отца Ролана — таких рукопожатий Дэвиду не приходилось испытывать при встречах со своими городскими друзьями.

Затем отец Ролан произнес:

— Это Мукоки, который служит мне уже много лет.

Дэвид протянул индейцу руку. Несколько секунд Мукоки смотрел ему прямо в глаза, затем его плащ распахнулся, и тонкая темная рука высунулась наружу. Получив урок от отца Ролана и француза, Дэвид вложил в пожатие всю свою силу. Никогда в своей жизни Мукоки не удостаивался такого теплого пожатия белого человека, если не считать его хозяина, отца Ролана.

Тем временем отец Ролан успел справиться насчет ужина. Торо что-то ответил по-французски.

— Он говорит, что хижина напоминает начиненную вкусными вещами большую жареную утку, — со смехом сказал отец Ролан. — Идемте, Дэвид! Наши вещи заберет Мукоки.

После непродолжительной ходьбы Дэвид увидел хижину. Она стояла под защитой темных сосен. В двух окнах, выходивших в сторону полотна железной дороги, приветливо светился огонь. Когда путники приблизились, Дэвид услышал зловещий лязг цепей и скрежет зубов. Лай лисиц прекратился, а вой и рычание собак стали еще более яростными. Пройдя еще несколько шагов, они очутились перед дверью. Открыв дверь, Торо отступил назад.

— Сперва вы, сударь, — улыбнувшись, сказал он по-французски Дэвиду. — Если бы я вошел в свой дом раньше гостя, это принесло бы мне несчастье, быть может, все мои лисицы подохли бы.

Дэвид вошел в хижину. Спиной к нему, склонившись над столом, стояла индеанка. Она была стройна, как тростинка; ее блестящие черные волосы двумя длинными тяжелыми косами спускались вдоль ее спины. Через мгновение индеанка повернула свое круглое темное лицо; ее глаза и зубы блеснули, но она не промолвила ни слова. Торо, согласно своим понятиям, счел излишним представить Дэвиду свою жену, походившую на дикий лесной цветок. Отец Ролан, потирая руки и смеясь, что-то сказал женщине на ее родном языке, и та застенчиво засмеялась. Ее веселость оказалась заразительной: Дэвид улыбнулся, лицо отца Ролана от удовольствия покрылось маленькими морщинами, зубы француза так и сверкали. В большой печи трещал огонь.

Чудесная перемена стала медленно происходить в Дэвиде. Эта сколоченная из грубых бревен хижина своим весельем подействовала на него возбуждающим образом. Его тело, ослабевшее под бременем долгих душевных и физических страданий, казалось, наполнилось новыми силами.

Мари что-то сказала своему мужу; тот, распахнув дверцу духовки, вытащил громадную сковородку с жарким, при виде которого отец Ролан вскрикнул от радости.

— Утка, откормленная рисом, и кролик, мой любимец кролик, зажаренный с луком и хорошо поперченный, — пожирая глазами сковороду, объявил отец Ролан. — Разве есть на земле лучшее блюдо, чтобы вдохнуть жизнь в человека? А кофе, Дэвид! Кофе, приготовленный Мари! Ведь это настоящая амброзия, настоящий эликсир юности! Снимите пиджак, Дэвид, и будьте, как дома!

Снимая пиджак, а вслед затем воротник и галстук, Дэвид думал о своем чемодане, полном изящных костюмов, пикейных рубах, высоких воротничков, замшевых перчаток и почувствовал, как загорелись кончики его ушей. Он сейчас жалел, что отдал отцу Ролану квитанцию от этого чемодана.

Дэвид и отец Ролан сели за стол. Торо сел с ними за компанию, а Мари осталась стоять позади. Вначале Дэвид недоумевал, как приступить к делу. Перед ним стояла большая оловянная тарелка, а на ней лежала трехфунтовая жирная, прекрасно зажаренная утка. Чтобы выиграть время, он засучил рукава и выпил стакан воды, вместе с тем наблюдая за голодным отцом Роланом. Тот вонзил свою вилку в грудь утки, схватил пальцами ножку и, сильно дернув, оторвал ее. Дэвид и раньше ел уток, подававшихся под изысканными соусами, но та, которую он ел у Торо, была совсем не похожа на все, которые ему приходилось пробовать. Он с опасением принялся за трехфунтовую порцию, а покончив с ней, почувствовал такое удовлетворение, какого никогда прежде не испытывал. Дэвид готов был устыдиться своей прожорливости, но заметил, что отец Ролан, казалось, только вошел во вкус: справившись с уткой, тот с жаром атаковал кролика с луком. Дэвид же ограничился тем, что выпил три чашки кофе.

Окончательно насытившись, отец Ролан откинулся со вздохом удовлетворения и вытащил из одного из своих объемистых карманов потертый кожаный мешочек. Оттуда достал черную трубку и табак. Торо и Дэвид последовали его примеру.

Мари уселась около стены и не присоединялась к их обществу. Опираясь на руку, сияющими глазами она смотрела на довольные лица мужчин. Картина, представшая ее взору, вполне вознаграждала ее за все труды. У нее был счастливый вид. Дэвид чувствовал, что в этой простой бревенчатой хижине царила радость, радость дружбы и любви, которой так сильно недоставало ему в его богатом, роскошном доме.

Немного времени спустя Торо провел Дэвида в предназначенную для него маленькую комнатку, отделенную деревянной перегородкой от комнаты, в которой должен был спать отец Ролан. Владелец лисьего питомника поставил на стол около кровати лампу и пожелал Дэвиду спокойной ночи.

Был третий час, но Дэвиду не хотелось спать. Сняв ботинки и наполовину раздевшись, он сел на край кровати и унесся мыслями к событиям последних часов. Он снова вспоминал женщину в поезде — женщину с такими прекрасными, темными глазами и изможденным лицом, и достал из кармана позабытый ею пакет. Он с любопытством посмотрел на красный шнурок, обратил внимание, как крепко был затянут узел, и долго вертел пакетик в руках прежде чем разорвал шнурок. Ему было несколько стыдно той горячности, с которой он стремился узнать, что завернуто в истрепанную газету. Он сознавал неблагородство своего любопытства, хотя и уверял себя, что сейчас, когда пакет остался без владельца, нет никаких причин не развернуть его. Дэвид не сомневался, что ему больше никогда не придется увидеть эту женщину, что она навсегда останется для него загадкой, разве только содержимое пакета откроет ему ее имя.

Спустя полминуты, газета лежала на полу; Дэвид, приблизившись к лампе, наклонился над своей находкой. Приоткрыв от изумления рот, с замирающим сердцем он внимательно смотрел.