"Вороний парламент" - читать интересную книгу автора (Кертис Джек)

Глава 14

В больших парках Лондона и на вересковых пустошах выпавший снег сверкал ослепительной белизной. Казалось, его девственной чистоте ничто не будет угрожать в ближайшие сто лет. На больших пространствах он лежал нетронутым, и лишь кое-где виднелись редкие следы животных. На улицах снег быстро пропитывался грязью и выхлопными газами – сначала на поверхности появлялась ядовито-желтая плесень, потом сажа и копоть разъедали его, проступали огромные, неправильной формы пятна, и снежный покров становился похожим на белое тело, покрытое синяками.

Джордж Бакройд поднял шторы и выглянул из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже дома на Мейда-Вейл. Низкое небо тускло переливалось перламутром, было ясно, что снова пойдет снег. Самая что ни на есть саночная погода.

Когда три дня назад он, проснувшись, увидел яркое сияние, пробивавшееся сквозь щель между шторами, и услышал тишину, которой, казалось, было пропитано все вокруг, он сразу понял, в чем дело. В какую-то долю секунды он ощутил неожиданно охвативший его восторг, как в детстве, когда утром вдруг обнаруживалось, что ночью выпал снег. Теперь, глядя на грязные тротуары и почерневшие сугробы по бокам проезжей части, он вспомнил то чувство. Странно, как это воспоминания о детских восторгах, словно дремавшие под внешней оболочкой вещей в ожидании своего освобождения, вдруг начинают оживать и приводиться в движение случайно услышанной музыкой, забытым запахом или лучом света, пробившимся сквозь шторы. Вот по накатанному снегу с визгом летят сани, и он слышит подбадривающие голоса взрослых, а в ушах звенит холодный ветер, заглушающий пронзительные крики ребят. Потом в памяти всплывают теплая прихожая, покалывание замерзших пальцев и смеющееся лицо отца, который помогает ему, маленькому мальчику, снять ботинки.

Бакройд усмехнулся про себя, несколько смутившись собственной сентиментальности. Он подумал, что потом, как в пьесе, должна появиться нянька с чашкой горячего какао. «Что ж, скорее всего, так оно и было», – заключил он и, громко рассмеявшись, отошел от окна, направляясь на кухню.

Он налил в чайник воды, чтобы заварить кофе, и опустил в тостер два кусочка хлеба, затем накрыл для себя на кухонном столе: положил нож, поставил тарелку, кофейную чашку, молочник, масло в глиняной масленке, блюдечко с джемом. К нему полагалась маленькая ложка. Опять вспомнилась нянька – старая, глупая зануда. У нее были твердые представления о приличиях. «Джентльмен, – однажды сообщила она ему, – это человек, который пользуется ножом даже тогда, когда обедает один». Позднее, уже подростком, он узнал от своих сверстников другое определение, согласно которому джентльменом считался тот, кто не мочится, сидя в ванной. Он представил себе реакцию няньки – не дай Бог, чтобы она услышала такое, – и улыбнулся.

Он залил кипятком гранулированный кофе, положил тосты на подставку для гренков и сел завтракать. Но вновь вспомнил о Дэниеле, мысль о котором не давала ему покоя с того дня, когда выпал первый снег, и улыбка сползла с его лица. Скрестив на коленях руки, он уставился на тарелку, украшенную синим узором в китайском стиле, но видел перед собой только расплывшееся синее пятно. От мыслей о Дэниеле нельзя было ни убежать, ни спрятаться.

Дэниел впервые увидел снег в Девоншире. Они остановились в гостинице, крытой соломенной крышей и расположенной в глубокой долине, как в чаше. Они чувствовали себя счастливыми. Казалось, Дэниелу в этом месте нравилось все – уединенность, неровная дорога к замерзшему морю, бар, который каждый вечер до отказа наполнялся краснолицыми фермерами и их разодетыми женами, щеголявшими новыми пальто, шарфами и шерстяными перчатками. Бакройд видел, какую радость все это доставляет Дэниелу. «Здесь совсем не так, как на Сент-Люсии, Джордж», – повторял он, натягивая шапку на свою густую шевелюру и восторженно улыбаясь.

Снег пошел, когда они сели обедать. Дэниел восхищенно смотрел на крупные хлопья, падавшие за окном. После закрытия бара они пошли прогуляться. Они брели, с трудом преодолевая упругие порывы ветра и смеясь, как дети. Не дойдя до моря, они повернули назад и ненадолго спрятались за высокой живой изгородью. Дэниел зачерпнул полные пригоршни пахнувшего свежестью снега, уткнулся в него своим кофейного цвета лицом и лизнул языком, на кончике которого ледяные кристаллики тут же растаяли. «Нет, это совсем не похоже на Сент-Люсию». Он поцеловал Бакройда, и его занемевшие от холода губы потеплели от прикосновения к щеке пожилого человека.

Неужели тогда действительно казалось, что это счастье будет длиться вечно? Неужели? Но почему?

Он взял с подставки тост, намазал его маслом и положил на тарелку. Прошло уже три года с того Рождества, которое они провели вместе в Девоншире, и одиннадцать месяцев с тех пор, как Дэниел покинул его. Когда это случилось, ему захотелось умереть. Он до сих пор не знал, что думать на сей счет. Он прожил полжизни в подлости, обмане и скрытности, играя в эти жалкие, убогие игры, подписывая документы, равносильные смертным приговорам, и еще смел думать – потому что ему хотелось так думать, – что еще можно все начать заново. Какой же он был глупец!

Незапятнанная жизнь – вот о чем он мечтал когда-то. В университете он впервые стал серьезно подумывать о том, чтобы стать священником. Его привлекала жизнь, наполненная размышлением, познанием, совершением обрядов и проведенная в истинном послушании, жизнь, подчиненная чему-то символическому и таинственному.

Затем его затянула политика и стала делом жизни, хотя складывалось впечатление, что он просто не знал, куда пристроить свой идеализм. Мысль об идеализме заставила его криво усмехнуться, 0-хо-хо, старина.

Чтобы избавиться от воспоминаний, он встал и включил телевизор. Вообще-то он ненавидел смотреть телевизор за завтраком, но в данный момент годилось любое средство, чтобы отвлечься от прошлого.

Снегопад отрезал их от остального мира, и они провели там три дня: пробирались сквозь снежные заносы, сушились, сидя перед камином, пылавшим в баре, тянули напитки, подаваемые в любое время суток. Растущее чувство солидарности объединило всех, кто застрял в этом месте: гостей, которые должны были уехать отсюда на второй день Рождества, тех, кто заглянул в бар в сочельник, просто чтобы выпить или пообедать. На многих женщинах была бижутерия, вечерние платья, поверх которых пришлось накинуть шали, их спутники были облачены в смокинги. Переодеться было не во что. Они спали в баре, как беженцы, и все получали огромное удовольствие от происходящего. Нарушив привычный порядок вещей, снегопад сделал своих пленников более раскованными. Он подарил им праздник души, короткие каникулы, возможность отдохнуть от повседневности, на время позабыв о своих обязанностях и ответственности. Бакройд и Дэниел были органичной частью этой необычной компании, они никому не казались странными, и никого не интересовало, кто они и откуда.

Бакройд покачал головой, словно желая стряхнуть бремя воспоминаний, и сосредоточился на телепрограмме. Диктор зачитывал мрачный прогноз о положении фунта, подкрепляя его мнением ученого мужа из Сити, который требовал от правительства принятия «самых жестких мер». Затем прозвучало сообщение о предстоящих марше мира и митинге. По мнению организаторов этого мероприятия, оно должно было стать крупнейшим событием: марш начнется от новой монтажной площадки министерства обороны, где предполагается установить ракеты «Круз» и «Першинг», затем демонстранты проследуют по улицам Лондона, и по ходу шествия к ним смогут присоединиться все желающие. Многолюдный митинг состоится в Гайд-парке, перед собравшимися выступит Клайв Хоулман.

При упоминании имени Хоулмана Бакройд напряг внимание. Он знал его по Кембриджу, еще до того, как Хоулман избрал карьеру политика, которая казалась многообещающей. С самого начала было ясно, что Хоулман не будет довольствоваться ролью рядового парламентария и она станет лишь ступенькой для достижения заветной цели. Он прекрасно ориентировался в море интриг, плескавшемся в Вестминстере. Он получил должность младшего министра в правительстве Гарольда Макмиллана, чему в немалой степени способствовало его умение выбрать для действия нужный момент. Этот талант был подкреплен особым типом либерализма, смягченного, в свою очередь, обостренным практицизмом.

Он всегда высказывался за контроль над вооружением, часто выступал за общее разоружение, но никогда – за одностороннее.

С течением времени, однако, его мнение все меньше совпадало со взглядами властей предержащих. Он выражал явное несогласие с официальной позицией, и, по мере того как политика становилась все менее либеральной, его собственные взгляды становились все более непримиримыми и радикальными. Он превратился в политического изгоя, взяв на себя роль постоянного раздражителя, ставя свою партию в щекотливое и порой безвыходное положение. Ему так и не удалось снова приблизиться к ответственному посту, но он сделал все возможное, чтобы его голос отчетливо прозвучал для широкой общественности страны. Однако Клайв Хоулман не был человеком, который довольствуется малым. Он видел себя руководителем, организатором, ибо позиция без опоры на власть в его глазах вряд ли чего стоила.

Согласие Хоулмана занять должность председателя Движения за мир и его уход из палаты общин поразили всех, за исключением хорошо знавших его людей, которые усматривали в этом поступке определенную логику. Результат нового хода был ошеломляющим. За год он стал видной политической фигурой. Он мастерски манипулировал средствами массовой информации и на редкость эффективно реорганизовал Движение. Он занял пост председателя в то время, когда общественное мнение день ото дня все более сочувственно относилось к идее разоружения в одностороннем порядке.

В последующие два года Хоулман удвоил число участников Движения, сделав ставку именно на одностороннее разоружение, чем завоевал симпатии и поддержку широкой общественности. Движение за мир стало под его руководством весомой и влиятельной силой в стране. Кандидаты от Движения за мир собирались баллотироваться на предстоящих выборах. Любое правительство и любая партия вынуждены были бы считаться с его политикой и заявлениями. Политикой и заявлениями Клайва Хоулмана. Он достиг того, чего хотел, и вернулся туда, куда так стремился.

Бакройд смотрел на лицо Хоулмана, появившееся на экране. У него брали интервью в телестудии на следующий день после состоявшегося в Бирмингеме большого митинга. Бакройд отметил про себя, что Хоулману удается сочетать в собственной внешности респектабельность с налетом страстной приверженности своему делу, что делает его похожим на стареющего гранда. Его тронутые сединой, тщательно причесанные волосы чуть-чуть длиннее, чем это полагалось члену правительства. Лацканы вельветового пиджака слегка, почти незаметно, оттопыривались. Его худощавое лицо хранило властное и торжественное выражение. Он прекрасно подходил для избранной им роли – этот бывший министр в правительстве тори, самая большая удача Движения за мир. От Хоулмана нельзя было избавиться, выдав его за сумасшедшего или невежду, действовавшего из лучших побуждений, – это было не под силу ни противникам Движения, ни обществу в целом. Его обаяние и влияние нельзя было отрицать, и владел он ими значительно в большей степени, чем Бертран Рассел[8]. Общественное мнение работало на него, поскольку он был человеком, который сумел выбрать правильный момент.

– Этот митинг, – говорил Хоулман, – который состоится через две недели, явится самой убедительной демонстрацией умонастроений, царящих в обществе. Правительству не удастся разогнать его или проигнорировать растущее общественное мнение, которое он выражает. Простые люди Британских островов требуют положить конец участию Великобритании в гонке вооружений и вывести американские ракеты с территории страны. Они ждут от своего правительства соответствующих инициатив и объявления Великобритании безъядерной державой.

Наступило молчание. Хоулман был слишком умным и искушенным политиком, чтобы превратить интервью в монолог. Интервьюер не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью.

– Неужели, господин Хоулман, вы думаете, что правительство позволит Движению за мир вмешаться в ход предвыборной борьбы, признав ваши идеалы реальной альтернативой существующей политике? Ведь ваше Движение представляет мнение всего лишь крикливого меньшинства. Так почему правительство должно всерьез считаться с вами?

Хоулман слегка наклонился вперед – не для того, чтобы его показали более крупным планом, а для придания большей весомости своим словам. Он выглядел спокойным, искренним, уверенно оперировал фактами и чувствовал себя как рыба в воде.

– Во-первых, – начал он, – это не мое Движение. Оно состоит из десятков, сотен, тысяч рядовых граждан, глубоко озабоченных сознательным наращиванием гонки вооружений. Каждую минуту правительство тратит на оружие две тысячи фунтов стерлингов, и это при том, что наша система социального обеспечения трещит по всем швам. Во-вторых, большинству телезрителей известно, что члены Движения, которое я представляю, являются избирателями, и они знают, как им голосовать. Наверное, сейчас правительство прикидывает возможные результаты предстоящих выборов. Ни одна из партий не может позволить себе проигнорировать Движение за мир или сделать вид, что оно не является мощной силой в политической жизни страны. Пусть премьер-министр помнит об этом.

На такой приятной ноте Хоулман закончил свое выступление. Диктор поблагодарил Хоулмана и повернулся к камере, чтобы сообщить прогноз погоды. Бакройд налил себе чашку кофе и краем глаза следил за экраном, так как прогноз обещал продолжение снегопада.

Выступление Хоулмана произвело впечатление на Бакройда, оно было в меру уверенным и в меру агрессивным. Это Бакройда не удивило. Насколько он знал Хоулмана, тот был обречен преуспевать на любом поприще, в любой роли. Он одинаково умело и эффективно смог бы руководить министерством, брокерской фирмой, цементными работами или угловым магазинчиком.

Удивило Бакройда то, что он, хорошо зная Хоулмана, поверил в его искренность.

Он намазал джем на тост и откусил кусочек. Ему удалось отвлечься, но он чувствовал, что предстоящий день обещает быть не из легких. Бакройд тяжело вздохнул. Перед воспоминаниями он беззащитен. По опыту он знал, что единственным способом смягчить боль, заглушить или прогнать ее, было сознательное желание отдаться во власть переживаний, позволив себе бередить старые раны.

Два-три часа он провел за музицированием, перечитыванием писем, которые так и не отправил, рассматриванием фотоальбомов. Чувство потери было сокрушительным. В очередной раз он удивился, как это не умер тогда. Сухими глазами он пристально вглядывался в лица, смотревшие на него со страниц альбомов, и видел страшные сцены, которые жили в его памяти. Он прочитал слова, которые сам написал на модном бланке одного учреждения, и они показались ему откровением умирающего. «Я призрак, – подумал он. – Я гоняюсь за самим собой». Зазвонившего телефона он, казалось, не слышал, но, словно повинуясь какому-то условному инстинкту, поднялся и направился к нему. Он говорил по телефону, сам того не понимая, как оказался рядом с ним.

Звонил его издатель, желавший получить новую главу, чтобы уточнить на неделе дату ленча. Бакройд согласился с датой, хотя знал, что запаздывает с работой. Ему следовало установить самому себе жесткий срок сдачи, что заставило бы закончить главу вовремя. Он подогрел немного кофе и отнес его в кабинет.

Во время телефонного разговора он почувствовал странную пустоту на линии, которую узнал, даже не прислушиваясь. Приятно было сознавать, что служащие отдела quot;Аquot; с Эклс-стрит по-прежнему не жалели на него ни времени, ни пленки. Возможно, они держали под контролем все церкви Большого Лондона, установив за ними наблюдение как за вероятным местом проведения собраний, или просматривали все невостребованные письма. При этой мысли он улыбнулся, но тут же вспомнил о Герни. Где он мог быть сейчас и как у него шли дела?

– Сент Мэри-ле-Гран, – пробормотал он и сел за пишущую машинку, пытаясь сосредоточиться на систематизации фактов о церкви. – Дэниел. О черт! Сент Мэри-ле-Гран. Из верхнего ящика стола он достал лист почтовой бумаги и начал писать письмо, одно из тех, которым никогда не суждено было быть отправленными.

В момент пробуждения Рейчел решила, что она снова в Нью-Йорке. До нее донесся пронзительный звук, который она приняла за вой сирены, и туг же представила себе, как по Пятой авеню несется полицейская машина. Но в этом заблуждении она пребывала не более нескольких секунд – потребовалось именно столько, чтобы к подсознанию и чувствам подключилась реальность.

Она выскользнула из постели и в два шага оказалась у окна. Раздвинув пластинки жалюзи персикового цвета, она посмотрела на улицу. Вверх по реке против течения шел буксир, маневрируя между прогулочными катерами и грузовыми судами. Именно его гудок разбудил ее. Она, не отрываясь, продолжала смотреть в окно, даже когда почувствовала, что в комнату вошел Герни.

– Я сварил кофе.

Она обернулась на звук его голоса. Он уже оделся, в руках у него было синее шелковое кимоно, которое он бросил на кровать.

– Спасибо, – ответила она, даже не пошевелившись, чтобы надеть кимоно. – Сколько времени?

– Половина двенадцатого. Я проспал до одиннадцати. Мы здорово вымотались.

– Так вот для чего ты звонил. Тогда, из «Друидс-Кум».

– Да, я звонил насчет пристанища. Эта квартира принадлежит моей знакомой, точнее, другу. Она ненадолго уехала в Кор-Шеваль.

– Остается пожелать ей много снега и удачных приземлении, – сказала Рейчел. Она взглянула на персиковые жалюзи, затем перевела взгляд на батарею флакончиков, баллончиков и баночек с кремом, аккуратно расставленных на туалетном столике, и, наконец, ее взгляд остановился на дальней стене, на которой висело около двадцати черно-белых фотографий в простых рамках. – Кто она такая? – спросила Рейчел. – И где мы находимся?

Герни кивком показал на кимоно. Она послушно оделась и вышла вслед за ним из спальни, оказавшись в другой комнате квартиры. У окна стоял стол, на который Герни поставил кофейник и две чашки. От стола начиналась своего рода кухня – раковина, сосновый стол, использовавшийся в качестве рабочего, встроенные в стену двухконфорочная плита и гриль. На окне висели светло-голубые жалюзи. Герни закрыл их.

– Она – просто друг, – ответил он. – Вернее, всего лишь друг. Она фотограф. В доме, где мы находимся, множество фотостудий. Когда-то здесь размешался склад для хранения грузов, перевозившихся по реке. Потом некоторое время он был бесхозным, пока его не привели в порядок, благоустроили и приспособили для других целей. Студии располагаются главным образом на этом этаже. Ее студия внизу, под нами. Это место называется «Уоппинг-Уолл». Она здесь и живет, и работает.

Рейчел налила кофе.

– Так мы проплывали мимо Тауэра прошлой ночью, перед тем как попали сюда? Герни кивнул.

– Какое-то время мы сможем действовать отсюда.

– Действовать?

– Ну решать, что делать дальше.

– А разве ты не знаешь, что делать дальше? – В ее голосе не было и тени насмешки.

– Не совсем. Послушай, – он замолчал на мгновение, – я ненадолго уйду. Постараюсь вернуться как можно быстрее. В любом случае три-четыре часа можешь быть абсолютно спокойна. Если я не вернусь к шести, действуй по своему усмотрению.

– Саймон... – В ее голосе прозвучала тревога.

– Не волнуйся, не надо. Но предупредить тебя я должен – всякое может быть. Пока меня не будет, сделай один телефонный звонок. – Он встал, прошел в конец комнаты, где стоял рабочий стол, на листе бумаги написал номер телефона и показал ей.

– Хорошо. – Рейчел взяла было у него листок, но он забрал его и написал что-то под цифрами.

– Если будет включен автоответчик, повесь трубку и позвони попозже еще раз. Когда ответит мужской голос, передай то, что здесь написано. Если он не поймет или ничего не ответит, повесь трубку. В противном случае запомни, что он скажет, и как можно быстрее положи трубку.

– Понятно. Правда, не очень...

– Не важно. – Герни быстрыми глотками выпил кофе и направился к двери. – Закрой за мной на цепочку. Когда я вернусь, постучу так, – он стукнул три раза, выждал паузу, потом два, снова переждал и, наконец, еще два раза.

– Не волнуйся, – сказала она. – В детстве я была членом банды «Черная рука».

– Отлично, – ответил Герни. – Если стучать будут по-другому, прыгай в Темзу из окна спальни и плыви к Плимут-Року.

Она закрыла за ним дверь, набросила цепочку, потом взяла свою чашку кофе и пошла в спальню. Минут десять она наблюдала за движением на реке. Отойдя от окна, занялась осмотром комнаты, где все говорило о том, что здесь жил одинокий человек. Квартира сверкала чистотой и поражала порядком, в котором, однако, не чувствовалось ничего чрезмерного. На туалетном столике возвышался пластиковый куб с дюжиной вставленных в него фотографий, на которых были запечатлены различные комические сцены. Рейчел крутила куб и так и этак, гадая, нет ли на снимках приятельницы Герни, хотя, скорее всего, она делала эти фотографии. Открыв дверь большого стенного шкафа, Рейчел осмотрела одежду: здесь были платья от Джепа, Брауне, Сен-Лорана. Одежда была очень дорогая и, конечно же, стоила своих денег. Ящики для нижнего белья были набиты маленькими нейлоновыми и хлопчатобумажными, отделанными кружевом трусиками и очень открытыми бюстгальтерами. Под стопкой аккуратно сложенных носовых платков и шарфов она нашла кокаин и пачку писем. Ей стало немного стыдно, но находка взволновала ее. Ей казалось, что она роется в содержимом сумочки незнакомой женщины или тайком подглядывает за человеком, не подозревающим, что за ним следят.

Наконец Рейчел остановилась перед стеной со снимками. Это были пейзажи, сделанные на рассвете или в сумерках, – задумчивые вересковые пустоши и суровые скалы; поросшая густым лесом долина, запечатленная с высокого дерева; различные виды побережья во время отлива. Главным героем на всех фотографиях был свет, прорывающийся сквозь низкие облака как будто лучами прожекторов, направленных на землю; заливавший небо прозрачным сиянием или умиравший темными складками в неровностях песчаного берега. Фотографии были просто потрясающими, и Рейчел долго смотрела на них, словно завороженная. Она приняла две дозы кокаина и легла на кровать так, чтобы видеть их перед собой.

Никому бы и в голову не пришло считать «Астлис» привилегированным клубом. Он занимал цокольный этаж здания на Грик-стрит. Этаж над клубом был разделен на крошечные комнаты, входные двери которых были оборудованы кнопкой-звонком и украшены табличками с именами жильцов. Складывалось впечатление, что здесь селились исключительно женщины. На некоторых табличках значились только имена, на других красовались экзотические титулы. Дом находился между армянским рестораном и театром, в котором шел «непрерывный показ обнаженных цветущих девушек».

Хотя клуб и не был престижным, чтобы попасть в него, необходимо было состоять его членом. Членство предоставлялось после подписания клочка бумаги и вручения пяти фунтов швейцару. Когда он принимал у посетителей пальто, рукава его пиджака, распираемые мощными бицепсами, беспомощно собирались под мышками многочисленными складками. Герни заплатил деньги и прошел внутрь. Миновав слабо освещенный вестибюль, он оказался в еще более темной комнате размером во весь цокольный этаж. Свет шел от маленького бара в дальнем конце комнаты, низких светильников над двумя бильярдными столами и напольных ламп, освещавших стол у занавешенного окна, за которым играли в покер. От табачного дыма было не продохнуть. Герни уже побывал в четырех подобных заведениях Сохо, которые практически ничем не отличались от этого, пяти пабах и двух ресторанах, поэтому он с облегчением вздохнул, когда увидел Колина Престона, который, облокотившись на зеленое сукно, готовился нанести удар по розовому шару.

Герни приблизился к столу, наблюдая, как Колин мастерски выбивал шары, неторопливо проводя каждый удар. После очередной удачи Колин обошел стол с оживленной уверенностью человека, готового нанести следующий удар, не дожидаясь, пока предыдущий шар вкатится в лузу. Уже имея шестьдесят пять очков, он виртуозно срезал угол синим шаром, который ударился о красный и направил его прямиком в лузу. На столе остались одни разноцветные шары, и игра в снукер была за Престоном.

– Хорошенького понемножку, Кол. – Его противник поставил кий на место, уныло улыбнулся и протянул Простону пятьдесят фунтов.

Престон довольно кивнул и сунул деньги в задний карман брюк. Не глядя на Герни, он спросил его:

– Сыграем, Саймон?

Он говорил со смачным акцентом, в котором не было небрежной гнусавости жителя южного Лондона, а звучал ясный, резкий, энергичный кокни уроженца Ист-Энда. Это был низенький человек, не выше пяти футов и восьми дюймов, но крепкий и сильный. Каждое утро он поднимал штангу и дважды в неделю занимался в гимнастическом зале. Герни он был не очень симпатичен, однако неисправимый негодяй Престон соображал лучше других и был не очень ленив. Он входил в группу осведомителей, к услугам которых Герни время от времени прибегал и которым иногда платил.

– Не хочется, Колин. Выпьешь?

Престон поставил кий, и они направились в бар. Герни заплатил за два виски, и они сели за столик.

– Я так и думал, что тебя уже выпустили.

– Да, прошлым маем. Будь здоров. – Престон поднял свой стакан и сделал глоток. – Освободили подчистую. С этим все в порядке. Знаешь, Джон и Фрэнк вышли вместе со мной. Остальные еще досиживают.

– Что думаешь делать дальше?

Потягивая виски, Престон покачал головой:

– Черт его знает. В определенном смысле это занятие для дураков. Ну подумай сам: вваливаемся в «Барклис», натянув на голову бабьи колготки и размахивая пистолетом перед носом старой коровы. Я кричу, а она уже в штаны наложила от страха. Я до того взвинчен, что готов отстрелить ей сиськи при малейшем писке. Водитель на улице психует, каждую минуту ожидая появления чертова патруля. Кто-то из ребят трясет понтеров. Когда дело сделано, нервы уже никуда не годятся. И все это ради каких-то нескольких тысяч фунтов? Неделю проваландаешься с букмекером, раздавишь несколько пузырьков, – он стукнул стаканом, – и опять на мели. Правда, не надо платить налоги.

– Тебе за вооруженное ограбление и трех лет не дали.

Престон оскорбился:

– Ради Бога, Саймон. Да мне пришили то дело со складом. Меня там и рядом не было. Очень странно, как это Старине Биллу[9]удалось найти полный комплект отпечатков пальцев, клочья волос, пинту или две крови, маленький пакетик со стриженными ногтями, – и все это принадлежало мне. Для перестраховки районный прокурор, занимавшийся этим делом, задал мне пару вопросов. Я ему так и сказал: «Клянусь Богом, начальник, можно подумать, что вы застукали меня на месте преступления». Блефовали, мерзавцы. Хотели взять меня на понт. Уверен, они не прочь были еще раз поразвлечься за мой счет. Но мы вовремя смылись и утерли им нос. Ну ладно, Саймон, какие у тебя проблемы?

– Мне нужно оружие, – ответил Герни.

– В самом деле, дружище? Это несложно. Когда?

– Сейчас.

Престон вскинул брови.

– Мудрено. Это тебе не выскочить в соседний магазин и приобрести пушку за пять минут до его закрытия.

– Но ты же можешь, я знаю.

– Могу, только это стоит денег. – Герни вопросительно взглянул на него. – Двести или двести пятьдесят – в зависимости от того, что тебе надо.

– Договоримся, в разумных пределах. Нужен пистолет, желательно тридцать восьмого калибра. Но есть еще проблема. У меня нет денег.

– В самом деле? – Престон засмеялся. – Ты на мели?

– Я заплачу пятьсот, когда буду при деньгах.

– Очень заманчиво, однако складывается впечатление, что ты можешь не дожить до этого счастливого момента.

– Рискни, – предложил Герни.

Престон зажег сигарету и отхлебнул виски.

– Хорошо, согласен, – сказал он. – Согласен, черт возьми, хотя не знаю почему. Допивай. На площади Сохо есть забегаловка, называется «Геркулесовы столбы». – Герни кивнул. – Пойдешь туда и закажешь себе картофельную запеканку с мясом. По виду напоминает птичий помет, но в ней много белка. Возьми пинту пива. Почитай газетку. Не знаю, сколько это займет у меня времени. Думаю, час. Когда я войду, не обращай на меня внимания. Через некоторое время я спущусь в туалет. Сосчитай до пятидесяти. Меня уже не будет – я уйду через боковую дверь. В туалете, за бачком. Понятно?

– Да, – ответил Герни. – Спасибо, Колин.

Престон загасил сигарету.

– Сколько патронов?

– А сколько можно?

– Не больше обоймы. Или десять, если это револьвер.

– Постарайся, Колин.

Престон встал.

– Примерно через час, – сказал он. – Долго не болтайся здесь. Мне надо поддерживать репутацию.

Подремав час или два, Рейчел проснулась от чувства голода и пошла в комнату, служившую кухней, в поисках съестного. В холодильнике и навесных шкафах над раковиной было полно еды. На средней полке холодильника поддерживаемый куском стилтона стоял листок бумаги, на котором было написано одно слово: «Пользуйся!»

Рейчел сделала себе яичницу-болтунью и взяла пиво с дверной панели холодильника. Она не чувствовала ни опасности, ни надежного спокойствия. Эта квартира, где во всем ощущалось присутствие другого человека, где все было пронизано исключительно женской атмосферой и радовало глаз приятным сочетанием рабочего места и домашней обстановки, – эта квартира тем не менее казалась ей забытым и покинутым всеми местом. Кокаин обострил ее чувства. Ей нравилось находиться здесь, среди чужих вещей, которые манили ее и раскрывали характер их хозяйки, ее взгляды, ее манеру одеваться.

Она поставила тарелку в раковину и, взяв пиво, направилась к телефону. У нее было подходящее настроение, чтобы звонить по незнакомому номеру и говорить нечто маловразумительное незнакомому человеку. После двух гудков он снял трубку. Рейчел взглянула на бумажку, которую дал ей Герни.

– Здравствуйте, дядя Джордж, – сказала она. – Это Эрминтруд. Вы свободны сегодня в восемь вечера? Может быть, мы встретимся и выпьем?

Мужчина был искренне рад услышать ее и радостно затарахтел в ответ:

– Эрминтруд, дорогая! Как я рад слышать тебя! Давай встретимся в пабе, что возле парка, хорошо? Я буду с нетерпением ждать тебя.

Рейчел положила трубку. Кто он такой? Она вымыла тарелку и включила радио, крутя ручку настройки, пока не поймала музыку. Она с огромным трудом удерживала себя, чтобы не прочитать те письма.

Это был пистолет 38-го калибра. Патронов оказалось всего восемь, но оружие сверкало чистотой и выглядело совсем новым. Перед тем как зайти в паб, он, несколько отклонившись от инструкций, заглянул в супермаркет, чтобы купить овощей. Теперь он переложил содержимое сумки так, чтобы пистолет лежал между бумажными пакетами с овощами. Он воспользовался той же, что и Колин, боковой дверью и направился прямо в «Уоппинг-Уолл».

Рейчел ответила на его условный стук вопросом:

– Кто там?

Когда она открыла дверь, они улыбнулись друг другу.

– Забавно, – сказал он и положил сумку на стол, выкладывая ее содержимое.

Рейчел посмотрела на картофель, морковь и свеклу, извлеченные из пакетов.

– Холодильник, – сказала она, – забит копченой лососиной, мясом и сырами, а в шкафчиках полно банок с супом из раков.

Герни достал пистолет из кожаной кобуры и положил рядом с ним патроны.

– Да, – сказала Рейчел, – ты не очень-то разговорчив. Герни проверил работу пистолета, зарядил его и опустил в карман пальто.

– Ты позвонила? – спросил он.

– Он назвал паб около парка. Это говорит тебе о чем-нибудь?

– Это говорит мне о том, что я встречусь с ним в пабе, что возле парка. Называется «Спэньярдс Инн». Это в Хэмпстеде, в северной части города.

– Я знаю, где Хэмпстед. Кто такой дядя Джордж?

Герни не ответил. Он положил овощи обратно в сумку и поставил ее рядом с раковиной. Рейчел разбирала злость.

– Черт возьми, Саймон. В конце концов, это я пойду на встречу с ним. – Помолчав, она спросила: – Разве не так?

Герни направился к низкой софе, которая стояла у окна рядом с обеденным столом, что должно было создавать зидимость гостиной. Рейчел удержала его за руку.

– Послушай! – Она была настолько возмущена, что не смогла сдержаться и сорвалась на крик. – Тебе пора решить, доверяешь ты мне или нет. Если ты думаешь, что я буду сидеть здесь сложа руки, то ошибаешься. Меня не устраивает роль эдакой женушки. Хорошо, оставим это. Откуда, черт возьми, мне было знать, что мои напарники опередят нас? Что будет, если они доберутся до тебя? Или пронюхают про это место?

– Твои напарники? – переспросил Герни. Рейчел тяжело вздохнула.

– Они уже пытались убить меня. Думаю, когда те двое не вернулись из Сомерсета, кое-кто догадался, что их отсутствие объяснялось не только и не столько автомобильными пробками на автостраде номер пять. Они поняли, что у нас с тобой нашлось время, чтобы обсудить информацию, которую я получила в Вашингтоне. Да, я подставила тебя. До сих пор не знаю, правильно ли я поступила. Думаю, что нет. Можешь не верить мне, но теперь, как ты понимаешь, у меня нет выбора. А мне очень хотелось бы, чтобы он у меня был, тогда ты смог бы мне поверить.

Она отошла от Герни и села на один из стульев. Какое-то время Герни молча смотрел на нее и наконец сказал:

– Дядя Джордж – это человек по имени Джордж Бакройд. Он наш друг. Работал на английскую разведку, теперь на пенсии. Он выуживает для меня кое-какие сведения из своих бывших сотрудников. У меня совершенно иссякли идеи, и я задыхаюсь без информации. Хочу предложить ему рискнуть.

– И он согласится?

– Не знаю. Вероятно.

– К чему все эти детские игры по телефону?

– Он считает, что его прослушивают. К тому же, насколько мы знаем, за его домом следят.

– Боже мой. Что, если?..

– Знаю, – отрезал Герни. – Я уже думал об этом. Но придется рискнуть. Уверен, он не приведет за собой хвоста. Раньше Джордж не допускал оплошностей.

– Тогда он был молод, – заметила Рейчел. – По телефонному звонку они поймут, что мы в Лондоне. И действуем. А ведь они потеряли нас и до настоящего момента не могли найти.

– Ты права, конечно, – согласился Герни. – Это следует ожидать. Я не думаю, что звонок Эрминтруд введет их в заблуждение, но, во всяком случае, стоит попытать счастья. Ведь парень, сидевший на прослушивании, мог быть с тяжелого похмелья, или он мог в этот момент обдумывать очередное любовное приключение. Они ведь обыкновенные люди. Думаю, и Джеймсу Бонду случалось портить воздух, сидя в ванне.

– Боже, развенчан еще один кумир, – улыбнулась Рейчел. Ей хотелось вновь обрести дружбу Герни, но сначала необходимо было заслужить его прощение. – У него есть племянница по имени Эрминтруд? Я имею в виду настоящую Эрминтруд.

– У него нет родственников, – ответил Герни. – Джордж работал на десятом этаже и почти все дни проводил в одиночестве, да и ночи тоже. Однажды он признался мне в этом. Мы выпивали по случаю дня рождения – праздновали его пятидесятивосьмилетие. Тогда я вышел и купил ему белую крысу. Он поселил ее в довольно экстравагантной клетке, стоявшей на его бюро.

– Понятно, – обронила Рейчел.

– Ее звали Эрминтруд, – объяснил Герни.

– Я догадалась.

После звонка Рейчел у него улучшилось настроение. Он приободрился, почувствовав прилив сил. Несмотря ни на что, приятно было сознавать, что Герни жив. Его заинтересовала девушка, звонившая по телефону. На протяжении всего дня он то и дело спрашивал себя, почему помогает Герни. Что он хотел искупить этим? И какой вред причинял, играя роль лесника, переквалифицировавшегося в браконьера? По некотором размышлении он пришел к выводу, что ему в общем-то все равно. Какие бы возражения ни возникли впоследствии, он будет считать, что Герни действовал в интересах справедливости.

После стольких лет надувательства и обмана, которыми он занимался, ему наконец-то представилась возможность продемонстрировать свою отчаянную храбрость – почему бы не взглянуть на свои поступки в этом свете? Это проклятое дело разворачивалось и разыгрывалось как международный фарс, напомнив ему историю, когда на Кипр был послан агент с заданием убить архиепископа Макариоса, служившего постоянной причиной дурного настроения и раздражительности руководителя одного из отделов. Обитатели здания, расположенного по соседству с плац-парадом Королевской конной гвардии, обменивались многозначительными взглядами в ожидании конца операции. Агент прибыл за два дня до ее проведения, купил ящик местного пойла и затаился в борделе. День спустя многозначительные взгляды уступили место сердитым взглядам: видимо, кто-то передумал. Проблема, однако, заключалась в том, что горе-агент окопался в притонах Никосии, и с ним невозможно было связаться. Время шло, и эта история все больше смахивала на бред. Донесения открытым текстом разлетались по белому свету, охваченные паникой офицеры военной разведки метались по закоулкам города, как хорьки в клетке. Все напрасно. Потом выяснилось, что агент был с такого тяжелого похмелья и у него так тряслись руки, что он промахнулся. Бакройд вспомнил, как их всех – кто дорос до такой информации – собрали и проинформировали о положении дел. Все хохотали, даже руководитель отдела, когда рассказывал эту историю. Они смеялись над каждой мелочью, пока у них не заболели животы. Чертовски забавная история.

Выйдя на улицу, он не заметил хвоста, но действовать все же приходилось, соблюдая крайнюю осторожность. Он был уверен, что его телефон прослушивался, а это означало, что Герни был на правильном пути. Если его прослушивали, то наверняка будет и слежка. История с Эрминтруд, разыгранная по телефону, свидетельствовала о том, что Герни очень серьезно относится к этому делу. Бакройд понимал, что чересчур усердно взялся помогать ему, излишне полагаясь на старые представления о дружбе. При данных обстоятельствах прослушивание телефона было обычным делом. Однако если подозрения Герни были оправданы хоть наполовину, то они все подвергались огромному риску.

Бакройд действовал просто, а значит, наиболее эффективно. Он сел в свою машину и спокойно поехал по Эджуэр-роуд, останавливаясь перед светофорами так, чтобы перед ним не было ни одной машины. Подъезжая к очередному перекрестку, он помедлил немного в ожидании момента, когда светофор начнет переключаться на красный свет, потом изо всех сил надавил на акселератор, так что автоматическая трансмиссия с шумом включила первую передачу. Силой инерции его вдавило в мягкую обивку сиденья. Он обогнал две машины, описав вытянутую букву, и вылетел на очередной перекресток. Теперь красный сигнал только зажегся, но он проскочил на него, не глядя по сторонам. К моменту, когда он миновал третий светофор, красный горел не более трех секунд, а стрелка спидометра дергалась вокруг цифры семьдесят. Ему некогда было думать о столкновении с транспортом, который в этот момент пересекал перекресток на зеленый свет, – пришлось маневрировать тем водителям. Вслед неслась их ругань, оглушительно гудели машины, пятеро мотоциклистов были перепуганы насмерть. Никто не рискнул последовать его примеру.

Он оставил машину в переулке рядом с Парк-лейн и взял такси. Водитель поехал по Саут-Одли-стрит, обогнул Гроувенор-сквер и направился к Марилебон-роуд. Он пересел в другую машину на перекрестке с Бейкер-стрит и еще раз поменял такси в Суис-Коттедж. Когда Бакройд появился в «Спэньярдс Инн», Рейчел и Герни уже сидели в баре.

Бакройд подошел к ним и, садясь за столик, взял протянутый ему стакан виски. Он улыбнулся.

Герни показал на Рейчел.

– Джордж Бакройд, – сказал он сухо, – Рейчел Ирвинг. Бакройд по-прежнему улыбался. Герни вскинул брови:

– Вы выглядите до неприличия самодовольным, Джордж. Надеюсь, за вами не было хвоста.

– Не надо думать, Саймон, что я настолько легкомыслен. Сегодня утром у меня было ужасно мрачное настроение. А теперь я сижу здесь, совершив ряд злостных нарушений правил уличного движения на Эджуэр-роуд, заметая следы и петляя по улицам Лондона. И у меня хорошее настроение, но ненадолго, поэтому разрешите мне насладиться им. Так что же случилось?

– Вы не возражаете, если я кое о чем умолчу? – осекся Герни, чуть не сказав: «Ради вашей же безопасности». Не только инстинкт самосохранения заставлял его лишь частично вводить Бакройда в курс дела. За этим крылось другое соображение: чем меньше связей, тем короче цепь информации. Кроме того, были вещи, которые Герни не смог бы объяснить: лицо, отраженное в оконном стекле... Рейчел, входящая в комнату... игральные карты, разбросанные по полу... путешествие по живописной местности... безумные создания, тени которых по-прежнему тревожили его во сне.

Бакройд пожал плечами:

– Знать только то, что необходимо знать. Так?

– Нечто вроде этого.

– Я не возражаю, Саймон. – Бакройд отпил виски. – Меня это даже больше устраивает.

– Итак, на сегодняшний день мы знаем наверняка, – начал Герни, – что парня похитило ЦРУ и перебросило сюда с молчаливого согласия британской разведки. И с ее помощью.

Бакройд поставил свой стакан.

– Так-так, – сказал он. – Вы уверены?

– Уверен.

– Почему?

Герни пожал плечами:

– Не знаю.

Он рассказал Бакройду о том, что произошло в Сомерсете, изложил кое-какие детали разговора Рейчел с Эдом Джеффризом, но умолчал об источнике информации. Старик слушал, не выказывая ни малейшего скептицизма.

– Экстрасенс из Новой Англии, – сказал он, когда Герни закончил.

– Да.

– Вы, конечно, подсчитали шансы... – Бакройд даже не потрудился закончить фразу.

– Я любопытен, – сказал Герни. – И очень сердит.

Бакройд посмотрел на него оценивающе.

– И мстителен, – добавил он. – Это я понимаю. Простите меня, Саймон, но не лучше ли вам выйти из игры и вернуться домой? – Он бросил взгляд на Рейчел, словно ожидая ее поддержки, потом обратился прямо к ней: – Вы ведь в курсе всего этого, иначе зачем вам здесь быть? – Он снова повернулся к Герни: – Итак, вы оба знаете, на что можете рассчитывать, но если не знаете, я скажу. Вам не на что рассчитывать, у вас практически нет шансов.

В разговор вмешалась Рейчел:

– Слишком поздно выходить из игры. Думаю, это уже невозможно. Бакройд заметил еще не зажившую царапину на ее щеке.

– В самом деле? – спросил он. – Понимаю. – На мгновение он задумался и добавил: – Я помогу по мере сил.

– Я не могу все взять и бросить, Джордж, – сказал ему Герни. – Слишком много неясного.

– Складывается впечатление, что вам не дадут ничего выяснить. Герни пошел в бар купить еще виски, а когда вернулся, Бакройд повторил:

– Помогу по мере сил.

– Я скажу, что меня интересует прежде всего, – сказал Герни. – Выслушайте меня и решите сами. Если вы откажетесь, я пойму.

Бакройд улыбнулся:

– Надеюсь.

– Вам ведь до сих пор ничего не было высказано. Никаких намеков, никаких замечаний?

– Нет.

– Вы уверены, что ваш телефон прослушивается?

– Думаю, да. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным. То раздается щелчок, то возникает странная тишина, то слышится треск – любой телефон ведет себя так. Но для меня это доказательство того, что он прослушивается.

– Понятно. Когда подобное повторяется, приходится признать, что это уже факт.

– Вот-вот.

– А как со слежкой?

– Кто знает? Может быть, есть, а может, и нет.

– Предположим, они решили, что пора схватить вас за руку и задать пару вопросов.

– Думаю, прослушивание началось после того, как я бросил пробный камень: коснулся похищения людей, упомянул Нью-Хэмпшир, то есть затронул вопросы, которые могли вывести их на вас. Ничего не могу сказать о том самом моменте, когда вы позвонили, чтобы узнать о Кресте Уайтлиф. Но после этого точно стали прослушивать. Мне кажется, вы утерли им нос.

– Похоже на то.

– Хорошо. Об этом вы мне расскажете в следующий раз, если захотите. Они не знают наверняка, виделись ли мы с тех пор.

– А как вы объясните звонок Эрминтруд, не говоря уже о вашей драматической езде по улицам западного Лондона? Бакройд пожал плечами:

– Мне кажется, я должен не оправдываться, а нападать. Я перейду в наступление. Заявлю, что протестую против прослушивания и слежки. Потребую объяснений – что происходит, в конце концов? В ответ, конечно, получу совет научиться вести себя и не совать нос в чужие дела. Однако у меня все же нет уверенности, что за мной следили.

– Хорошо. Понятно. Учитывая обстоятельства, думаю, вам ничто не мешает еще раз сунуть нос не в свои дела.

– Вы хотите сказать, до того как мне укажут на это? – Герни кивнул. – Они не заставят себя долго ждать.

– Это в последний раз. Я больше не буду обращаться к вам с подобными просьбами.

– А если обратитесь, не стану слушать.

– Мне необходимо знать, зачем им парень. При чем здесь телекинез, электроимпульсы, компьютеры. Все это интересует меня, но я не имею ни малейшего представления, как все это связано между собой. Тот человек, рассказавший вам об экстрасенсе... вы сказали, что он занимался только организационной стороной дела.

– Она, – поправил его Бакройд.

– И вы доверяете ей. – Слова Герни прозвучали скорее как предположение, нежели как вопрос.

– Она начала работать в разведке секретарем. Умная девочка и очень хорошенькая. Вскоре после этого ей предложили квартиру в Брюсселе, зарплату в три раза больше прежней и довольно веселую жизнь. Разумеется, она состояла при посольстве. Кое-что передавала, собирала информацию. У нее было несколько искусно подстроенных и мастерски закрученных романов с мужчинами, которым случалось выбалтывать ей ценные сведения. К сожалению, она влюбилась, и, что еще более печально, влюбилась в русского. В этом не было ничего страшного, во всяком случае, ничего, что могло бы взволновать Сенчури-Хаус. Там считали, что она добросовестно делала свое дело. И все же шила в мешке не утаишь – кое-что все-таки всплыло, потому что она слишком любила этого парня, чтобы признаться ему, чем ей действительно приходилось заниматься, или чтобы переводить любовные разговоры в секретные донесения. Так она сказала мне, даже не сама сказала, а я расколол ее, и она не стала этого отрицать. Я ей очень симпатизировал. И я нашел способ заставить ее вспомнить о своем долге.

– Ей хотелось этого? – спросила Рейчел.

– Нет, конечно. У нее была какая-то безумная идея, что она со своим русским сможет скрыться и жить в тайном блаженстве где-нибудь на задворках Европы. Глупая.

– Глупая, – как эхо повторила Рейчел. – Ну а что русский?

Бакройда, казалось, начали раздражать ее вопросы.

– С ним произошел несчастный случай, – сказал он коротко. – Наезд. Все кончилось трагично.

– И она бесконечно благодарна вам за это?

– Она оправилась, – ответил Бакройд, почувствовав себя уже не таким довольным и счастливым, как в момент встречи с ними. – Человек может многое пережить. Она осталась жива, была свободна, ее карьера не пострадала.

– Ну и на что она согласна ради прошлого? – поинтересовался Герни.

– Я узнаю, но, думаю, она знает не более того, что рассказала мне...

– Но она работает на кого-то, кто знает больше?

– Да.

– Возможно, есть документы?

– Должны быть. Типа «Только для служебного пользования».

– Пока я не выясню, Джордж, почему их так заинтересовал Дэвид Паскини, я буду тыкаться, как слепой котенок. У меня есть один источник, собственный, но не знаю, насколько он окажется надежным.

– Хорошо, Саймон. – Бакройд допил виски и встал. – Сделаю, что смогу.

– Когда?

– Скоро. – Бакройд пожал плечами. – Почему бы не попробовать?

– На Портобелло-роуд есть паб «Граф Лонздейл». Встретимся там в двенадцать тридцать через четыре дня.

– А вы не думаете, что к тому времени они возьмут под наблюдение каждый паб?

Герни широко улыбнулся:

– Будем соблюдать осторожность.

– Хорошо, Саймон. Да! – Бакройд вынул что-то из бокового кармана. – Думаю, вам это пригодится. – Он протянул Герни маленький сверток. – Если, – он перевел глаза с Герни на Рейчел, – за мной действительно был хвост, то они из вредности могут попросить полицию заблокировать колеса моей машины. Представляю, как это позабавит их. Это, конечно, худшее, что может случиться.

Он попрощался и стал пробираться к выходу сквозь толпу посетителей.

Герни опустил сверток в карман, даже не развернув его. Он поднял свой стакан, но не стал пить. Рейчел спросила:

– Он сделает это?

– Сделает, – кивнул Герни.

– Она может отказаться помогать. Та женщина.

– Не откажется. Не волнуйся.

– Он нравится тебе? Я хочу сказать, ты любишь его?

Герни не ответил.

– Что в свертке?

Герни допил свое виски.

– Деньги.