"Дитя в небе" - читать интересную книгу автора (Кэррол Джонатан)Кэррол ДжонатанДитя в небеДжонатан КЭРРОЛЛ ДИТЯ В НЕБЕ Посвящается Биверли - моей жизни в небе Они собираются научить нас хорошим манерам... Но у них ничего не получится, потому что мы - боги. Джузеппе Лампедуза1, "Леопард". РАЗ Люди, которых любишь, умирая, должны забирать свои вещи с собой. Габриэль Гарсия Маркес "Любовь во времена холеры" 1 Где-то за час до того как покончить с собой, мой лучший друг Филипп Стрейхорн неожиданно позвонил, чтобы поговорить о больших пальцах. - Тебе никогда не приходило в голову, что люди никогда по-настоящему не моют большие пальцы? - О чем это ты? - Ну, понимаешь, ведь, по сути, наши большие пальцы - самые важные из всех, но, из-за того, что они как бы отстоят от остальных, да ещё и торчат в стороны, мы их никогда как следует не моем. Разумеется, свою толику воды и мыла они тоже получают, но по сравнению с работой, которая приходится на их долю, толика эта незаслуженно мала. А ведь они, пожалуй, и пачкаются больше остальных. - Слушай, Фил, неужели ты позвонил только для того, чтобы обсудить какие-то там пальцы? - Понимаешь, просто это очень символично. Советую обдумать на досуге... Что почитываешь? - Да пьесы. Все надеюсь подыскать то, что нужно. - А я тут на днях столкнулся с Ли Онаксом. Так вот, он снова подтвердил, что если ты согласишься сделать для него фильм, он легко отвалит полмиллиона. - Слушай, Фил, не собираюсь я больше ставить фильмы. Ты же отлично знаешь, что я по этому поводу думаю. - Знаю, знаю, просто сдается, что твоему театру вовсе не помешают лишние пятьсот тысяч долларов. - Ему бы и пять долларов не помешали, но если я сейчас все брошу, вернусь и снова займусь кино, эта трясина наверняка опять меня засосет, и мне опять захочется снимать фильмы. - Помнишь, в "Энеиде" говорится о ста сорока тысячах разновидностей мук? Интересно, какие из них испытываешь ты? "Не желаю быть знаменитым голливудским режиссером, потому что стесняюсь". Мука номер 1387. - Откуда ты звонишь, Фил? - Из Лос-Анджелеса. Мы тут все ещё монтируем фильм. - И как же он будет называться? - "Убийства в полночь". Я улыбнулся. - Потрясающе. Интересно, и какие же ужасы там творятся на этот раз? Но в трубке слышалось лишь потрескивание, доносящееся через три тысячи миль. - Фил, ты меня слышишь? - Да-да. Но настоящие ужасы творятся вовсе не в фильме. - Знаешь, дружище, кино есть кино. Ничего удивительного, если там порой случается что-то нехорошее. - Да-да, конечно... Ну, а ты-то как, Уэбер? - Помаленьку. Правда, одному из моих ведущих актеров стало хуже, но, в общем, учитывая состояние большинства из них, удивляться не приходится. - Я бросил взгляд на небольшую афишку, висящую над письменным столом. "Нью-Йоркская РАКОВАЯ ТРУППА представляет "ВИЗИТ СТАРОЙ ДАМЫ" Фридриха Дюрренматта2. - Премьера - через месяц. Мы все очень волнуемся. - А все же согласись, театр - совсем другое дело. В день выхода на экраны фильма становится ясно: дело сделано и остается только сидеть и ждать, как твою работу примет зритель. В театре же премьера - лишь начало. Это-то я помню. В голосе его мне почудилось то, что я принял за изнеможение. Но я ошибся. Позвонила Саша Макрианес и сообщила, что его больше нет. Она пришла, чтобы заняться обедом и обнаружила Фила в патио, в его любимом кресле с высокой спинкой. Сначала она решила, что он просто задремал над книгой. Рядом с креслом на земле валялся томик стихов Рильке3 и неоткрытая баночка "Доктора Пеппера"4. Она окликнула Фила и только тут заметила, что книжка забрызгана кровью. Подойдя поближе, она увидела, что он сидит наклонившись вперед, а то, что было его головой, веером разбрызгано вокруг. Бросившись в дом, чтобы вызвать полицию, она наткнулась на мертвую Блошку, его любимого шарпея5, лежащую в большой корзинке, привезенной им из Югославии. То, что Фил убил собаку, потрясло меня ничуть не меньше, чем само известие о его смерти. Ведь Саша иногда сквозь зубы даже шутила, что он любит свою Блошку ничуть не меньше чем её. Первое, что мне cразу вспомнилось, так это наш с ним разговор насчет больших пальцев. Интересно, о них ли он думал и час спустя, когда заряжал револьвер и совал в рот дуло? Вообще, почему в нашем последнем разговоре он затронул именно ЭТУ тему? Несколько лет назад нам с ним довелось вместе пережить землетрясение. Пока земля грохотала и ходила ходуном у нас под ногами, Фил как заведенный, продолжал повторять: "Это не кино! Это вовсе не кино!" Мы столько лет писали сценарии и ставили по ним фильмы, что какая-то часть моего сознания упорно продолжала думать о том, хорошо ли поставлена сцена и какими могли бы быть последние слова героя - Филиппа Стрейхорна. Я даже устыдился было того, что мне в голову лезут подобные мысли, но тут представил, как смеялся бы сам Фил, расскажи я ему об этом. Ведь мы с ним битых двадцать лет потратили на то, чтобы наши имена замелькали на экране, и за эти годы отчасти утратили способность объективно оценивать реальную жизнь. Когда умирает кто-то из близких, люди обычно рыдают, а не думают о каких-то там ракурсах или заключительных репликах. После разговора с Сашей я решил пройтись. Неподалеку от моего дома располагалось турагентство. Закажу-ка я билет до Калифорнии прямо на завтра, подумал я. Но, оказавшись на улице, я не успел сделать и нескольких шагов, как понял, что на самом деле больше всего мне хочется повидаться с Каллен Джеймс. Каллен со своим мужем Дэнни жили на Риверсайд-драйв, в добром часе ходьбы от моего дома. Подняв воротник, я тронулся в путь, надеясь, что продолжительная прогулка утомит меня достаточно, чтобы хоть немного снять остроту потрясения, которое я испытал, узнав о смерти Филиппа Стрейхорна. За последние несколько лет Каллен стала довольно известным человеком, причем в довольно необычной области. Когда мы только познакомились, она как раз испытывала то, что точнее всего было бы назвать "неземными приключениями". Каждую ночь на протяжении многих месяцев ей снилось некая страна, называющаяся Рондуа6. Она путешествовала по ней в довольно странном поиске каких-то "костей Луны". Тогда я сразу влюбился в нее, и это было очень плохо, поскольку она состояла в счастливом браке с прекрасным человеком, и к тому времени у них уже появился ребенок. В принципе, я никогда не принадлежал к числу тех, кого принято называть похитителями чужих жен, но Каллен Джеймс буквально сводила меня с ума, и меня тянуло к ней так, будто она была для меня единственным светом в окошке. Будь я моряком, я бы, наверное, вытатуировал на руке её имя. Сердце её завоевать мне так и не удалось, но зато в этот период ослепления страстью я тоже стал видеть сны о Рондуа. И эти сны полностью изменили мою жизнь. Они, да ещё землетрясение. Добравшись наконец до дома Джеймсов, я понял, что промерз до мозга костей. Похоже, гибель близкого человека лишает вас какого-то жизненно необходимого внутреннего тепла. Или, возможно, нарушает подачу топлива, поддерживающего пламя в горелках жизни. Как бы то ни было, окончательное осознание того, что моего лучшего и старейшего друга больше нет, пришло лишь после часовой прогулки по нью-йоркским улицам в декабрьскую стужу. Конечно же, он вовсе не был жестоким человеком. Только теперь, после двадцати лет знакомства с ним, я понял, что на самом деле он даже лучше, чем я привык считать. Однажды он заметил, что в году аж тридцать один миллион секунд. И что лишь ничтожно малое их число заслуживает того, чтобы о них помнили. Да и те, что помнятся, как правило, лишь мучают нас и причиняют боль. - Слушаю вас! - Каллен, ты? Это я, Уэбер. Я тут у вас внизу. Ничего, если зайду? - Господи, Уэбер! Мы только что узнали о смерти Фила. Конечно, поднимайся скорее. На входной двери их квартиры красовался огромный праздничный венок. Семейство Джеймсов всегда любило Рождество. Оно у них начиналось ещё в ноябре и затягивалось чуть ли не до конца января. Конечно, они настаивали, что главная виновница этого их дочурка Мэй, но было совершенно ясно, что праздник куда больше нравится им самим. Во всех углах их квартиры были вечно разложены апельсины с корицей, подоконники уставлены рождественскими открытками, а в гостиной высилась елка, будто позаимствованная из какого-то фильма сороковых годов вроде "Жены епископа"7 или "Жизнь прекрасна"8. Одним словом, уютное у них было гнездышко. В него удивительно удачно вписывались и домашние шлепанцы и добродушный пес, который, как привязанный, таскался за вами из комнаты в комнату. Каллен открыла мне дверь, и на лице её расцвела улыбка. На свете много женщин с идеально красивыми лицами. Мне доводилось знавать таких, а с некоторыми из них я даже спал. Но лица эти таковы, что всегда остаются безмятежными и равнодушными, их выражение не меняют ни серьезные чувства, ни даже долгая ночь любви. Они чем-то похожи на смокинг, который одеваешь только по особым случаям, а вернувшись домой, аккуратно вешаешь на плечики и отправляешь обратно в шкаф до следующего раза. Любое пятнышко или складочка безвозвратно губят его. Лицо же Каллен никак не назовешь идеальным. Она слишком много улыбается и зачастую её улыбка неискренна: это просто самое доступное для неё средство защиты от любопытного и навязчивого мира. Тем не менее, Каллен женщина очень красивая и... цельная. Когда мы с ней познакомились, она была целиком захвачена любовью и крайне застенчива. Даже тогда я страшно нуждался во всем этом, хотя точно знал, что никогда не получу ничего. Сама того не сознавая, она навсегда, будто наручниками, приковала меня к своему сердцу. В этот печальный день, впустив меня в прихожую, Каллен не обняла меня, как обычно, а лишь сняла с руки серебряный браслет и протянула его мне. Еще пытаясь завоевать её, однажды я сам попросил её об этом. Такой жест был единственным проявлением реальной физической близости, которая только и могла у нас с ней быть: браслет хранил тепло её руки, представлял для меня единственную возможность ощутить его. И пусть, когда я попросил её об этом впервые, она даже порозовела от смущения, со временем протянутый мне браслет стал означать: я здесь, друг. И сделаю для тебя все, что в моих силах. - Как поживаешь, Уэбер? - Так себе. А где Мэй? - В комнате, с Дэнни. Мы ей ещё ничего не говорили. Сам же знаешь, как она любила Фила. - Какой человек! - Из глаз у меня покатились слезы. - А знаешь, что ещё чертовски странно? Когда Фил в последний раз ночевал у меня, на обратном пути из Югославии, он спал на диване и пользовался моей пижамой. На следующее утро, после его отъезда, я, ни с того, ни с сего, взял эту пижаму, прижал к лицу и стал нюхать. Мне вдруг захотелось ощутить его запах. До сих пор не представляю, зачем мне это понадобилось. Совсем недавно он был у меня. А теперь его больше нет. И в то же время он повсюду. Она ласково обняла меня за плечи и провела в гостиную. Не успели мы войти, как из соседней комнаты важной трусцой выбежал небольшой черный керн-терьер9, как две капли воды похожий на собачку из "Волшебника Страны Оз"10. Выпачканный чем-то белым нос придавал песику удивительно смешной вид. Похоже, он только что лакомился чем-то вроде взбитых сливок. - Мама! А Негнуг11 весь крем съел! - В комнату возбужденно размахивая руками и высунув язык вбежала пятилетняя Мэй Джеймс. Ее большие глазенки восторженно сияли. - Уэбер! - Она бросилась вперед и повисла на мне, крепко обхватив мои ноги своими крошечными ножками. - Привет, Мэй! Вот, заглянул на огонек. - Уэбер, знал бы ты, что случилось! Мама взбила крем для торта, а Негнуг его взял да и съел. Следом за дочерью в комнате появился Дэнни. На лице его была широкая улыбка, которая мне всегда так нравилась. Он протянул руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. Потом, не отпуская моей руки, он положил левую ладонь поверх моей и сказал: - Хорошо, что ты зашел, Уэбер. А то мы за тебя страшно волновались. Давай-ка выпьем. - Пап, а как же крем? Разве ты не отшлепаешь Негнуга? Да-а, вот мне за такое точно бы досталось! А его теперь ещё и на ковер стошнит, как в прошлый раз. В камине негромко потрескивали дрова. Пес развалился на боку возле огня. Вид у него был крайне усталый и довольный. Мэй подошла к лохматому обжоре, подбоченилась и негодующе покачала головой. - Теперь из-за тебя, негодник, торт получится совсем не такой вкусный как всегда! Мы с Каллен устроились на диване, а Дэнни опустился в стоящее рядом кресло. - Мэй, малышка, будь добра, сбегай, посмотри, как там чайник. Только ничего не трогай, а просто взгляни, вскипела вода, или нет. - Сейчас, мамочка. Когда девочка убежала на кухню, Каллен быстро проговорила: - Слушай, Уэбер, только не торопись уходить, ладно? Сейчас они с Дэнни сходят в кино. А нам с тобой нужно будет поговорить. - О Филе? Они переглянулись. Потом - уже Дэнни - ответил: - О нем и ещё кое о чем. - Он наклонился, пошарил рукой под креслом и вытащил оттуда какой-то пакет. - Пару дней назад по почте пришла посылка от Фила. Сначала мы решили, что это рождественские подарки для Мэй. Но, когда вскрыли, внутри оказались три пакета, на одном из которых было твое имя. Я тут же сел прямо и спросил: - Так это от Фила? Дэнни пожал плечами. - Мы тоже ничего не поняли. Правда он знает, что Рождество ты всегда справляешь с нами. Может, он хотел, чтобы мы развернули подарки в присутствии друг друга? Во всяком случае, так считает Каллен. - Мам, вода закипает! - донесся из кухни голосок Мэй. - Но я, честное слово, ничего не трогала, даже поднос. Вставая с дивана, Каллен заметила: - Понимаешь, Уэбер, Фил был очень несчастным человеком. Он никак не мог смириться с медлительностью остального мира. Впрочем, ты и сам знаешь это лучше чем кто-либо. Он ВСЕ делал очень быстро и хорошо, но в этом было и его главное горе. Люди вроде него всегда испытывают разочарование оттого, что остальные за ними не поспевают. Я очень любила Фила, но то, что случилось, в общем-то, меня ничуть не удивляет. - Не слишком ли ты жестока к нему, Каллен? Она через плечо взглянула на меня и сказала: - Понимаешь, Уэбер, только две вещи никогда не оставляют человека в покое: любовь и разочарование. Просто невозможно вдруг взять да и выключить их, как вентилятор, или по желанию заставить их течь в другую сторону. - А хочешь, я расскажу тебе кое-что? Однажды, когда Фил был навеселе, он позвонил мне и произнес всего одну фразу, а потом повесил трубку. А сказал он вот что: "Жизнь - это сплошные обломы и обиды". - Возможно, но в то же время я не знала человека более жизнелюбивого, чем он. Его интересовало буквально все на свете. - Согласен, но ведь этим не заполнишь сердце. - А как же Саша? - Мам, ну иди же! Чайник кипит. - В последнее время они больше не жили вместе. Ладно, подожди секундочку. Сейчас заварю чай и вернусь. - Она на мгновение коснулась пальцами моего плеча и вышла. - Хочешь посмотреть, что там? - Дэнни протянул мне коробочку. - А сам-то ты как думаешь, Дэн? - Мы с Филом виделись неделю назад. - Что? Он был здесь? Дэнни кивнул. - Попросил меня встретиться с ним в отеле "Пьер", но только чтобы ни ты, ни Каллен не знали. - Но почему? Боже, и что же он тебе рассказал? - А вот и чай! В комнате появилась Каллен с огромным подносом, уставленным чашками с чаем и тарелочками с пирожными. Но я лишь мельком взглянул на неё и снова уставился на Дэнни. Тот лишь отрицательно покачал головой и произнес: - Разверни и посмотри сам. - Этот пакет? Который он прислал? - Конечно. Сперва просмотри, а потом уж поговорим. - Просмотри что? - Кассеты. Каллен, тебе помочь? В камине весело полыхало очередное яблоневое поленце. Мы с Каллен сидели, молча уставившись на язычки пламени. В комнате царила мертвая тишина. Наконец я потряс головой. - Он всегда хотел, чтобы его любили и восхищались им. А еще, чтобы его оставили в покое. - Кто же этого не хочет. Уэбер, ты ведь сам знаешь, что такое слава. Когда она приходит, то подобна фанатичному поклоннику, от которого никак не отделаться. И который, на поверку, может оказаться ещё и опасным! Слава буквально одержима тобой, причем болезненно одержима. Помнишь старую шутку насчет того, как женщина ловит своего мужчину? "Он гнался за мной до тех пор, пока я его не поймала!" Так вот, то же самое относится и к славе. Ты гонишься за ней, но, стоит тебе ухватить её за хвост, как понимаешь, что это она подкарауливала тебя... вроде чудовища из какого-нибудь фильма Фила. Как Кровавик! Филипп Стрейхорн страшно хотел стать знаменитым, но при этом по-прежнему жить очень замкнуто, жить своей собственной жизнью. И теперь мы знаем, что из этого вышло. Понимаешь, вы оба получили именно то, о чем мечтали, ещё учась в Гарварде. По крайней мере, ты сам это утверждал. Но как же вы распорядились славой, которой так страстно желали? Например, ты забросил свою ради того, чтобы ставить с умирающими от рака людьми какие-то мрачные пьески. А Фил? Этот вообще застрелился. Поверьте, ваша история стара как мир, мистер Грегстон. - Похоже, сегодня ты твердо решила показать зубы. Она вздохнула. - Да нет, просто понимание того, что такого милого человека, как Фил Стрейхорн, действительно больше нет, только сейчас, подобно медленно наплывающему туману, начало заполонять мои мысли. Уже второй из моих друзей умирает насильственной смертью. Мне ненавистна даже сама мысль об этом. Ведь ни тот, ни другой вовсе не заслуживали такой участи. - Но ведь Фил покончил с собой. Она задумчиво потерла подбородок. - А ты сам-то веришь в это, Уэбер? - Конечно. Он не раз упоминал о самоубийстве. - Чертовщина какая-то! Ведь я и сама в это верю. Хотя и не хочется. А знаешь, о чем я постоянно вспоминаю? О том, как мило, как изящно он чистил апельсины. Посылку Фила я вскрыл ещё до того, как кабина лифта добралась до первого этажа. Внутри, как и сказал Дэнни, оказались три видеокассеты, но и только. Я рассчитывал, что в пакете будет записка или хоть какое-то объяснение случившемуся, но там оказались лишь три четырехчасовые кассеты, на которых было написано: ПЕРВАЯ. ВТОРАЯ. ТРЕТЬЯ. Даже сидя в мчащем меня домой такси, я продолжал разглядывать их. Что же на них такое записано? Тут я вспомнил, как рассказывал Каллен о последнем визите Фила. О том, как я нюхал оставленную им пижаму. На мгновение мне вдруг захотелось понюхать и кассеты, все три, одну за другой - вдруг они тоже сохранили его запах! Но это было бы странно и глупо, да и ни к чему: ведь у меня в руках было целых 720 минут того, что Фил считал достаточно серьезным и заслуживающим быть отправленным мне незадолго до смерти. Наверное, я найду там все, что меня интересует. Не может быть, чтобы я не нашел там всех ответов. Одно из моих окон выходит на квартиру, где живет симпатичная девушка, которой очень нравится ходить по дому нагишом. Я просто уверен, что она скидывает с себя одежду едва переступив порог - так же, как некоторые люди, входя, вешают зонтик в прихожей. Должно быть, она каждый месяц отваливает целую кучу денег за отопление, поскольку её розовая кожа и небольшие заостренные грудки мелькают то в одном окне, то в другом и летом и зимой, в любое время суток. Такое впечатление, будто она все время куда-то спешит. Бегает по квартире взад-вперед с какими-то предметами в руках, и, даже болтая по телефону, без устали расхаживает по комнатам. Всегда очень занятая и всегда совершенно голая. Я частенько наблюдаю за ней, хотя ни она сама, ни её нагота меня, в общем-то, не возбуждали. Больше всего меня привлекает возможность быть как бы незримым участником её повседневной жизни. Конечно же, мое любопытство вполне невинно и вовсе не имеет целью узреть что-нибудь запретное. Нет, порой я ощущаю себя кем-то вроде её мужа или приятеля: в общем, человеком достаточно близким и, в то же время, не испытывающим ни малейшего неудобства при виде того, как она голышом заходит на кухню, даже, скорее, просто испытывающим удовольствие от знакомого вида её нагого тела, совсем не предполагающего необходимости обязательно им обладать. Вылезая из такси, я поднял голову и вдруг заметил её. Она стояла на тротуаре всего в каких-нибудь четырех футах от меня. Голова моя была так занята разными мыслями, и я так растерялся, увидев её вблизи, что неожиданно взял да и ляпнул: - Вы хотели эту грудь? - Простите, что? - То есть, я хотел сказать, такси. Вы ведь ловите такси? - Да, спасибо, - Потому, как она смотрела на меня было ясно, что она принимает меня за умалишенного. Я поспешил вылезти и придержал дверцу, пока она садилась на мое место. От неё исходил какой-то нежный, напоминающий о лесе аромат. Я уже совсем было собрался спросить, как её зовут, но сдержался. Разве на самом деле я так уж хочу знать, кто она такая? Ведь тогда она сразу станет для меня какой-то обычной Лесли или Джилл. Просто именем, почтовым индексом, номером карточки Дайнерз-клуба12. Захлопнув за ней дверцу такси, я улыбнулся и в первый раз за сегодняшний день ощутил, что мне хорошо. Сам не знаю почему. Но теперь возвращение в пустую квартиру показалось совсем не таким мучительным как раньше. Когда Фил впервые оказался в моей нью-йоркской обители, он усмехнулся и заметил: - Комнатка в Бруклине, да? Мы с ним немного посидели, а через некоторое время он вышел и вскоре вернулся с только что купленной книгой "Дневники Луизы Боган"13. В ней он отметил одно место: "Комнатка в Бруклине" Эдуарда Хоппера14. Вот к какому жилищу тянется мое сердце: окна не оскверненные занавесками, почти полное отсутствие мебели, бесконечные крыши вокруг. Чистая постель, книжный шкаф, крошечная кухонька, душевный покой, одна или две полупустые комнаты. Вот и все, к чему я когда-либо стремилась в жизни, но так и не смогла обрести. Видимо, чересчур упорно я трудилась не над тем. Сосредоточь я все свои усилия на обретении этого жилья моей мечты, я без сомнения очень скоро преуспела бы в этом. ... Я просто должна в этом преуспеть". У меня в шкафу всего две пары брюк, и я никогда не позволяю себе держать дома более пяти книг одновременно. Может быть, это и звучит довольно претенциозно и отдает каким-то псевдо-дзеном, но подобный образ жизни оказался для меня и весьма болезненным, и в то же время довольно поучительным. В душе я настоящий стопроцентный американец-яппи, поскольку просто обожаю вещи. Было время, когда я являл собой самую настоящую ООН разных престижных ярлыков и мне это страшно нравилось. Итальянские кожаные пиджаки, английские костюмы, парижские кашемировые свитера от Хилдича и Ки15. Одним словом, был парнем, которому только подавай самые качественные вещи, причем, чем больше, тем лучше. А если на них красуется ярлык фирмы что ж, я был вовсе не против того, чтобы выступать в роли ходячей рекламы. Тогда одной из самых восхитительных сторон положения кинорежиссера для меня было то, что от меня, как от молодого гения все именно этого и ждали. Обычный удел человека, выигравшего битву за Голливуд: стоит сделать хоть мало-мальски стоящий фильм, как тебя тут же уговаривают купить твои первые в жизни швейцарские часы фирмы "Патек-Филипп". И оглянуться не успеешь, как за бумажником уже лезешь в карман брюк от Мияке, а засыпая, выключаешь бра дизайн которого разработан либо Ричардом Саппером, либо Гарри Радклиффом. Да здравствуют излишества! Но, переехав в Нью-Йорк, я сознательно избавился от всей этой мишуры. Может быть именно потому, что она мне так нравилась, а может и потому, что в квартире с голыми стенами обставленной лишь чистым воздухом просто легче жить. Я вернулся после года проведенного в Европе, где приходилось жить в крошечных пансионах с туалетами в конце длинного коридора и с душем за отдельную плату. В начале поездки у меня на спине красовался пятисотдолларовый рюкзак из дорогого магазина "Охотничий Мир". Но ещё на вокзале в Кракове у меня его увели. И почти весь год я проездил с купленным в том же Кракове простеньким фибровым чемоданчиком, в польском костюме, польских же ботинках и в грубом драповом пальто, приобретенном всего за четыре доллара на венском блошином рынке. Я, конечно, читал и "Экономию" Торо16, и жития некоторых святых, но до землетрясения и поездки в Европу я ни за что не согласился бы с тем, что довольствоваться малым лучше. Или что владеть меньшим - это на самом деле обладать большим. Благодаря уроку, преподанному мне в Кракове, я начал понимать, что без всех тех милых дорогих вещей, которых я лишился вместе с рюкзаком, вполне можно обойтись или заменить их другими. Притом чрезвычайно легко. Разве могут они быть дороги сердцу, если при желании всегда можно пойти и купить другие, точно такие же, хоть десяток? Поэтому, вернувшись в Штаты, я избавился почти от всего, что у меня было. И вступил в нью-йоркскую жизнь лишь со своим верным польским чемоданчиком, экземпляром только что вышедшей книги Каллен "Кости Луны" и горячим желанием выяснить, есть ли на свете окна, из которых открывается вид, отличный от того, на что мне приходилось ежедневно взирать на протяжение последних двух лет. Впрочем, от "прежних времен" две вещи у меня все же остались. Я просто не нашел в себе сил расстаться с ними. Видимо, очень трудно было вытравить из себя кинорежиссера до конца. Кроме того, я вовсе не был уверен, что мне так уж этого хочется. Я оставил себе маленькую видеокамеру и телевизор с видеомагнитофоном, купленные мною на остаток денег, полученных за фильм "Скорбь и сын". Не снимая пальто, я прошел в комнату, включил телевизор и видеомагнитофон и поставил первую кассету. Присев на краешек дивана в позе кетчера, ожидающего первого в игре броска, я нетерпеливо потирал озябшие руки. Наконец черно-белое мелькание помех прекратилось. На экране появилось лицо Фила. Он сидел на диване у себя в гостиной и ласково поглаживал Блошку. Собака полулежала у него на коленях и внимательно глядела в камеру. Из-за своих невероятно забавных морщинок и складочек она была похожа на большую живую сливочную помадку. - Привет, старина. Мне страшно жаль, что все так вышло. Ты же знаешь, как я тебя люблю, и именно тебя мне больше всего не хватает. Ведь ты был моим единственным братом. За это-то я тебя больше всего и люблю. Впрочем, что это я все: ты-ты-ты. Уж больно зачастил. Несколько дней назад я виделся с Дэнни. Думаю, он сможет ответить на большинство твоих вопросов. Прошу тебя лишь об одном: не спрашивай его ни о чем, пока не сделаешь двух вещей - не просмотришь эту кассету до конца, а потом не позвонишь Саше. И ещё одно: постарайся не удивляться тому, что увидишь. За следующие несколько месяцев тебе предстоит проделать трудную и довольно неприятную работу. Надеюсь, кое-что из увиденного поможет тебе справиться с ней. Ты спрашиваешь, откуда я знаю? Просто знаю, Уэбер, и все. Отчасти поэтому сейчас, когда ты это смотришь, я и мертв. Не сумел справиться с этой работой. Но тебе, думаю, она вполне по плечу. Притом так же считает и кое-кто еще. И, наконец: вторую и третью кассеты тебе посмотреть не удастся до тех пор, пока ты не слетаешь в Калифорнию. Позднее ты поймешь, что я имею в виду. В этот момент пес, похоже, увидел что-то рядом с камерой. Глядя прямо на меня, он начал лаять. Фил улыбнулся и ласково потрепал его, успокаивая. Собака обернулась, взглянула на него и лизнула ему руку. - Я люблю тебя, Уэбер. Что бы там ни было, никогда не забывай об этом. Он поднял руку и медленно помахал мне на прощание. Экран потемнел. А через мгновение все и началось. Мать погибла в авиакатастрофе, когда мне было девять. Она летала в Коннектикут, где в Хартфорде жили её родители, но обратно так и не вернулась. На взлете самолет угодил в стаю скворцов и, как в каком-то дурацком комиксе, птиц засосало в двигатели. Они заглохли. Самолет упал. Погибло семьдесят семь человек. Мамину сумочку нашли в целости и сохранности (носовой платок даже сохранил запах её духов), зато обгоревший труп самой мамы смогли идентифицировать лишь по зубам. Когда мне рассказали о том, что она погибла, я не мог думать ни о чем кроме одного: быстро она умерла или нет. В те дни авиакатастрофы буквально завораживали меня, притягивали так, как влечет детей все страшное и опасное, если можно наблюдать за ним издалека. Пока оно не выказывает желания пробраться к тебе в комнату, ты, прилипнув носом к стеклу, следишь за ним. Но тут вдруг погибла моя чудесная мамочка. Итак, чудовище все же ворвалось в мою жизнь. К несчастью, из газетных статей и рассматриваемых с замиранием сердца фотографий разбившихся самолетов, я знал, что существует едва ли не тысяча возможных ужасных вариантов гибели в эти последние минуты или секунды жизни. Так каким же был её конец? Быстрым? Медленным? Мучительным? Эти вопросы мучили меня на протяжение всех последних тридцати лет. Каждый раз, оказываясь на борту самолета, я всегда первым делом внимательно оглядывал салон, отмечая про себя наличие занавесок, которые могут загореться, кресел, которые грозят разломиться надвое и пронзить мое тело острыми, подобными средневековым орудиям убийства обломками... Конечно, её тело обгорело, и это, само по себе, было очень плохо, но огонь ли явился причиной смерти? Не случилось ли с ней ещё чего-то - ХУДШЕГО - о чем я не знал? Но все же, почему мне так страстно ХОТЕЛОСЬ это узнать? Не знаю, но пленка Фила ответила на все мои вопросы. Первым, что я услышал, был приглушенный, доносящийся из динамиков голос: - Добрый день, леди и джентльмены. Командир корабля Майк Мэлоу рад приветствовать вас на борту! Добро пожаловать на рейс 651, следующий в Вашингтон. Наш полет займет приблизительно один час пятнадцать минут. Лишь через несколько мгновений я понял, что нахожусь в салоне пассажирского самолета и вижу окружающее глазами какого-то другого человека. Общий план. На некоторых женщинах пастельных тонов круглые шляпки, вошедшие в моду с легкой руки Жаклин Кеннеди, большинство мужчин носит короткие стрижки и читает свежий номер "Хартфордского Куранта" за март 1960 года. "Я" опустил глаза и только тут меня, наконец, осенило. Я только теперь понял, кто "я" такой - моя собственная мать. На коленях, туго обтянутых подолом её серого шерстяного выходного платья, примостилась та самая красная кожаная сумочка. А накануне отъезда я как раз сидел на кровати в спальне и видел, как мама тщательно складывает это платье вдвое и аккуратно кладет его в чемодан. - Когда ты вернешься, ма? - Во вторник, милый. Ты ещё из школы не успеешь вернуться, а я уже буду дома. Пилот продолжал говорить. Взгляд моих - маминых - глаз устремился в окно, где виднелась взлетная полоса и снующие взад и вперед мимо самолета маленькие желтые грузовички. Наконец ожили двигатели, и самолет тронулся с места. Я хоть и видел все происходящее её глазами, мысли сохранял свои собственные. Перепуганный и все же целиком захваченный происходящим, я точно знал, что сейчас случится. Может быть, именно так Бог наблюдает за нами? Может быть, он вот так же разваливается в роскошном кожаном кресле там у себя наверху и включает ящик, чтобы понаблюдать за каким-нибудь несчастным, попавшим в крутой переплет? Примерно так же, как мы следим за перипетиями жизни и судьбой героев мыльных опер. Что же было делать? Остановить фильм? Но ведь мне практически всю жизнь так хотелось знать, каковы были эти её последние минуты. Вопросы, связанные со смертью матери, в значительной степени явились причиной моей юношеской замкнутости, не говоря уже о том, что именно они вдохновили меня на создание моего первого фильма "Ночь светла". Сидящий рядом с мамой мужчина предложил ей номер журнала "Тайм". На обложке было большое фото Фиделя Кастро. Она поблагодарила соседа, но отказалась, сославшись на то, что от чтения в полете у неё начинает болеть голова. Тогда тот попытался завязать с ней разговор, но она лишь улыбнулась в ответ и занялась пряжками ремня безопасности. Я вспомнил, как она всегда нервничала, стоило какому-нибудь незнакомцу заговорить с ней. Она была очень миловидной, но страшно застенчивой - отец завоевал её только благодаря ласковой настойчивости. Она даже не раз потом говорила, что сначала влюбилась не в него, а в его бесконечное терпение. Ее изящные руки были до боли знакомы. Золотое обручальное кольцо всегда свободно сидело на её тонком безымянном пальце и, когда она мыла руки, то и дело грозило соскочить. А вот и блестящий маленький шрамик на большом пальце, который она однажды здорово порезала, готовя обед. Самолет между тем круто свернул налево и начал разбег. В проходе между креслами появилась стюардесса, предлагая желающим кислые леденцы, мамины любимые. Она обожала их сосать, и дома мы даже часто шутили, что рот у неё всегда полон сладких зубов. Сейчас, в этот последний раз она взяла всего два - оранжевый и зеленый. Потом снова посмотрела в иллюминатор. Стояла чудная погода. На юге у самого горизонта неподвижно висело несколько серовато-пурпурных облачков. Через час с четвертью самолету предстояло совершить посадку в Вашингтоне. А через полтора часа пожарные будут тщетно пытаться одолеть высоко вздымающееся в ясные хартфордские небеса пламя. Она положила леденец в рот. Самолет все набирал скорость. Блондинка-стюардесса торопливо шла по проходу, направляясь в хвост самолета, на лице её застыла нервная улыбка. Самолет движется все быстрее и быстрее, рассмотреть что-либо в окне становится все труднее. Затем этот почти мгновенный, переворачивающий внутренности отрыв от земли и резкий набор высоты. Несколько секунд подъема вверх, вверх... Громкое быстрое трам-трам-трам. Тарарам-тарарам. Все останавливается. Просто останавливается и все. Ощущение того, что самолет... он падает назад, скользя к земле под каким-то совершенно диким углом. Кто-то вскрикивает. Еще крики. Взрывы. Я поперхнулся. Леденец попал не в то горло. Я не могу дышать! Давлюсь, пытаюсь выкашлять его. Взрыв. Я мертв. Экран потемнел, потом осветился снова, явив мне лицо Филиппа Стрейхорна. - Она умерла практически мгновенно, Уэбер. Всего один сильный удар, которого она даже не почувствовала. Можешь быть уверен. Я знаю совершенно точно. На этой кассете ты должен посмотреть ещё кое-что, но только не сейчас. Если хочешь, можешь ещё раз прокрутить этот кусок про свою мать, но больше ты из него ничего не узнаешь. Все именно так и было. И позвони Саше, ладно? Экран снова потемнел, затем на нем появилась плотная сетка электронных помех, которая всегда так раздражает в конце почти любого видеофильма. Я промотал метров сто пленки, затем снова нажал клавишу воспроизведения: помехи. Тогда я вернул пленку в начало и ещё раз просмотрел часть того, что уже видел: Фил в своей гостиной с собакой. Ускоренная перемотка: маме снова предлагают леденцы. Еще перемотка: помехи. Я взял остальные кассеты (ВТОРУЮ и ТРЕТЬЮ) и попробовал просмотреть их: на обеих ничего, кроме помех. Сам не знаю зачем, я снова поставил первую и домотал её до слов "И позвони Саше, ладно?" Но на сей раз, на ней оказалось кое-что еще. Сначала опять помехи, затем снова его лицо. Я даже отшатнулся, как будто мне отвесили пощечину. - Кассета раскручивается все дальше и дальше и дает тебе все больше и больше, Уэбер, сам видишь. Ты, очевидно, уже попробовал другие две и убедился, что на них ничего нет. Но изображение на них появится, только позже, когда ты будешь готов. Как на этой. Чем больше ты выяснишь сам, тем больше расскажут тебе кассеты. Это чем-то похоже на расшифровку иероглифов. - Он улыбнулся. - Что ж, пора трогаться, Скруно. Рад бы проделать этот путь вместе с тобой, да я уже пытался одолеть его, но, к сожалению, он одолел меня. Впрочем, пусть это тебя не тревожит. Я по-прежнему буду с тобой, здесь, на этих кассетах. Я даже некоторым образом смогу помогать тебе. Помнишь, у Кеннета Патчена17 есть такие строчки: "Может, до утра ещё и далеко, но разве есть закон, запрещающий беседовать в темноте?". Так позвони Саше, ладно? 2 По матери Саша Макрианес была русской, а по отцу - гречанкой, причем её папаша был одним из тех счастливцев, которым волей судьбы удается изобрести какую-нибудь пустяковину, вроде одноразовой зажигалки, и благодаря ей мгновенно разбогатеть. От отца Александра унаследовала не только кучу денег, но ещё и глубоко посаженные карие глаза, а также высокие скулы, не только делающие привлекательных русских или гречанок столь интересными, но и придающие им какой-то трагический и даже слегка пугающий вид. Первое, что приходит на ум, так это "цыганка" или "революционерка". Мы познакомились в Вене, у друзей. Хотя одна рука у неё была в гипсе и висела на перевязи, на первый взгляд она не производила впечатления человека уступчивого или позволяющего себя использовать. Наверное, жизнь для неё была, скорее, чем-то вроде послушной и ласковой болонки, которую она не задумываясь таскает за собой на серебряной цепочке. Эта женщина казалась и крайне избалованной, и, одновременно, весьма сильной и решительной. Я был совершенно уверен, что даже будь она без гроша за душой, окружающая её аура была бы точно такой же. Как глубоко я заблуждался! Оказывается, за неделю до нашего знакомства её бросил мужчина, с которым они прожили около двух лет. А рука оказалась в гипсе потому, что, опрометью выбежав из ресторана, где у них состоялось объяснение, она, ничего не замечая вокруг себя от горя, выскочила на проезжую часть и угодила под проезжавшее мимо такси. - В любом случае, наши с ним отношения всегда были похожи на паутинку: очень тонкие и нежные, зато разорвать их могло любое даже легчайшее дуновение ветерка. Под конец дело дошло до того, что он стал казаться мне чревовещателем, который, положив руку мне на спину, управлял движением моих губ - я стала бояться ляпнуть что-нибудь не то. Знаете, любовь чем-то похожа на уличного хулигана: и стороной трудно обойти и на расстоянии вытянутой руки удержать почти невозможно. Налетает, возвращается, обрушивается - в общем, делает, что хочет, а только и остается, опустив руки, "надеяться на лучшее. Разве нет? Мой психоаналитик сказал, что я сбежала от своего приятеля примерно так же, как ребенок убегает от родителей - ну, знаете, смеясь, крича, а сам то и дело оглядывается через плечо и больше всего на свете хочет, чтобы его поймали. Она болтала без умолку, причем, если не считать её многословных излияний по поводу оставленного приятеля, все остальное, о чем она рассказывала, было довольно интересным. В человеке, буквально не дающем раскрыть рта собеседнику, всегда есть что-то удивительно трогательное и отчаянное. В тот первый вечер нашего знакомства мы изрядно засиделись в гостях и, выйдя от друзей, медленно двинулись по Бенногассе к её припаркованной неподалеку машине. - У Истерлингов я каждый раз чувствую себя уродливой жабой, оказавшейся в аквариуме с великолепными разноцветными рыбками. Понимаете, да, что я имею в виду? Я остановился и взял её за руку. - Вы так напряжены. В чем дело? - Да ведь вы же тот самый Уэбер Грегстон! Это вы сняли величайший из всех виденных мной когда-либо фильмов: вы режиссер "Удивительной". Наверное, я кажусь вам дурой, да? - Вырвав у меня свою руку, она отступила на шаг и продолжала: - Если б вы знали, что для меня значит знакомство с вами! Я так стеснялась этой своей дурацкой руки в гипсе и боялась сморозить какую-нибудь глупость... Мне ужасно хотелось послушать вас... И, конечно же, я все испортила... - Она хотела добавить ещё что-то, но тут из глаз у неё хлынули слезы. Красивая плачущая женщина с рукой на перевязи, стоящая посреди улицы в Вене глубокой ночью, - эта сцена годится для кино, но никак не для обычной жизни. Я спросил, не хочет ли она кофе, и мы направились в большое убогое кафе напротив. Даже в этот поздний час оно было залито желтым светом, а в воздухе стоял запах застарелого табачного дыма. Я даже помню название этого заведения: "Шмель". К счастью, в кафе "Шмель" хоть никто не жужжал. Оказывается, у её отца нашли рак поджелудочной железы. Приятель бросил её потому, что она ему наскучила. Мы проговорили в кафе до трех часов, а затем поехали к ней на квартиру и совершили ошибку, занявшись любовью. Ничего хорошего из этого не вышло. Но благодаря той ночи откровений и нескольким проведенным нами вместе следующим дням, случилось нечто гораздо более важное. Между нами завязалась дружба, которая исключительно благотворно повлияла на нас обоих. Очень скоро мы прониклись друг к другу такой симпатией, что поняли: мы обрели нечто жизненно важное и необходимое. Под влиянием момента, мы с ней, бросив все, отправились на долгий уикэнд в Церматт18, потому что в тот год зима в Европе выдалась очень снежная. Есть на свете места, в которые люди влюбляются с той же беззаветностью и страстью, которые обычно приберегаются для большой человеческой любви. Чувствуя подобную влюбленность, сразу понимаешь, что это всерьез и надолго. А если повезет, то пребывание в подобном месте обогащает дальнейшую жизнь, придавая ей дополнительные измерения и позволяя глубже её понимать. В нашей любви там уже не было захватывающей дух страстности, столь характерной для начала отношений. Мы любили другу друга нежно, неторопливо и долго: просто двое близких друзей, прогуливающиеся по чудесному, знакомому городу. В день отъезда мы сидели на балконе своего номера и, держась за руки, любовались Маттерхорном19. Мы были утомлены и пресыщены, мы были буквально влюблены в тот миг нашей жизни, когда сумели принять верное решение, подарившее нам драгоценные снежные шапки, тишину и Schlagobers20 в кофе. - Побег может стать дорогим удовольствием, но, согласись, иногда сбежать так же необходимо, как дышать. - Что ты имеешь в виду? - Послеполуденное порыжевшее солнце устало клонилось к горизонту. - Все это наше путешествие... перед тем, как сесть на поезд в Вене, я обернулась и напоследок окинула взглядом тот мир. Какая-то частичка меня понимала: после возвращения, независимо от того, как сложатся наши отношения, все будет иначе. Для меня что-то обязательно должно было закончиться. Вот поэтому... поэтому я и смотрела на Вену, будто в последний раз. Все не так просто, Уэбер. Я ни за что не отправилась бы на уикэнд с человеком, которого не люблю. А мы ведь с тобой прекрасно знаем, что у нас вовсе не любовь. Зато время, проведенное с тобой, наконец позволило мне окончательно освободиться от "прежней себя" и понять, как выглядят многие вещи, если смотреть на них со стороны. Кроме того, я поняла, что настало время возвращаться домой, в Америку. И я чувствую себя гораздо лучше, сознавая, что очень скоро там же окажется и мой друг, хотя и не мой возлюбленный, Уэбер Грегстон. Я очень тебе благодарна за это. Она уехала через неделю, чтобы напоследок побыть с умирающим отцом. Пока я разъезжал по Европе, мы часто писали друг другу, а после моего возвращения в Штаты, она прилетела в Калифорнию. Сексуальная часть наших отношений осталась позади, но мы по-прежнему были очень рады видеть друг друга. Я познакомил её с Филом Стрейхорном. Сначала они были буквально напуганы друг другом. Она больше знала его как человека пишущего: была постоянной читательницей его колонки "Полночь в Голливуде", которую он вел в "Эсквайре"21 и очень её любила. Узнав, что он мой лучший друг, и что я собираюсь их познакомить, она немедленно взяла в прокате первый фильм "Полуночи". И уже минут через десять, вскричав "Ну уж нет, с меня хватит!", выключила его. - А как он выглядит? - Ты хочешь знать, похож ли он на Кровавика? Нет, он самый обыкновенный лысеющий мужчина среднего роста. - Слушай, Уэбер, но ведь это же просто кошмар какой-то! Мне и раньше доводилось видеть фильмы ужасов, но этот, по-моему, худший из всех. Взять хотя бы то место, где псы рвут на части ребенка. - А-а, это босховский22 "Сад наслаждений". Вообще, большинство самых чудовищных своих сцен Фил заимствует из знаменитых картин или прочитанных книг. Кстати, я тебе не говорил, но у Фила два университетских диплома - по физике и истории искусств. Много лет он мечтал лишь об одном реставрировать картины. - Как же он тогда дошел до фильмов ужасов? - Видишь ли, где-то за месяц до окончания университета он решил, что хочет снимать кино. Он решил, что она слишком хороша для него. - Фил, прошу тебя, пойди и поболтай с ней о чем-нибудь! - Я делаю салат. - Он сказал это, не оборачиваясь. - Ты не салат делаешь, а просто прячешься. Не забывай, ведь мы с тобой четыре года прожили бок о бок в одной комнате. - Слушай, Уэбер, неужели же все это правда? И очаровательна, и богата, и притом с хорошим характером? Что-то не верится. - И напрасно, она именно такая. Честное слово. - А она знает, кто делает "Полночь"? Кто играет Кровавика? Ты ей рассказал? - Я рассказал ей абсолютно все. Что ты и сценарист, и режиссер, и актер... Короче, давай сюда свой дурацкий салат и быстренько дуй к ней! Влюбились они друг в друга, по-моему, из-за собаки. Черного китайского шарпея по кличке Блошка. Фил называл шарпеев "шарпиками". Во время первого же их официального свидания, Фил повел Сашу в Беверли-Центр, где в кинозале демонстрировался новый фильм братьев Тавиани23. На эскалаторе этого торгового улья оказалась стайка девочек-подростков, которые случайно узнали "Кровавика" и, мгновенно обступив его, стали клянчить автографы. Он всегда раздавал их довольно охотно, но на сей раз поклонницы, видимо, оказались чересчур назойливы и бесцеремонны. Дело кончилось тем, что он, схватив Сашу за руку, просто-напросто бросился бежать. Девчонки погнались за ними, но Филу удалось сделать несколько спринтерских рывков и нырнуть в оказавшийся поблизости зоомагазин. Я знаю этот магазин, где даже несчастный хомячок стоит столько же, сколько приличный обед в Спаго. Но кто-то из них (впоследствии каждый утверждал, что это именно его заслуга) случайно обратил внимание на клетку в углу, из которой выглядывало что-то черное и морщинистое. Народная мудрость гласит: никогда не покупай собаку в магазине - она обязательно окажется больной. Но Фил заявил, что никогда ничего подобного не видел, да и вообще, разве это не чудо? Саша заметила, что щенок больше всего похож на какой-то обезвоженный фрукт: капни на него водой, и он разбухнет до нормальной величины. Но, оказывается, Фил вовсе не шутил. Ему в жизни ещё не встречалось более оригинальное животное. Он расплатился по кредитной карточке, а после фильма забрал щенка. Он расположился на заднем сидении, величественный и невозмутимый, как эмблема "Бугатти" на капоте... а потом его вдруг стошнило, причем прямо на Сашину замшевую сумочку. Щенок продолжал блевать и дома у Фила - несколько часов подряд. Тогда они отвезли его в круглосуточную ветеринарную клинику, и там сказали, что это просто нервы - мол, привыкает к новым условиям. Вернувшись из клиники домой они остановились на том, что начали тихонько петь ему все песенки, которые по их мнению могли успокоить бедняжку. Саша потом рассказывала, что имя Блошка, пришло Филу в голову где-то посреди битловской "Вчера"24. Интересно, в какой именно момент люди пересекают линию любви? Может быть, в одно прекрасное утро человек просыпается не только с ощущением её богатого вкуса на языке, но и с уверенностью, что этот вкус будет сохраняться во рту до тех пор, пока ему будет хотеться наслаждаться им и стараться сохранять его как можно дольше? Фил описывает все это иначе, По его словам, наступает какой-то удивительный момент, когда ты открываешь рот, и с первым же неожиданным для тебя словом вдруг осознаешь, что можешь говорить на совершенно новом языке, о существовании которого до этого и не подозревал, и понимать его. - Обычно, оказываясь в чужой стране, стараешься запомнить несколько слов или фраз, чтобы хоть как-то объясниться, верно? Типа "Donnez-moi lе раin"25 или что-нибудь в этом роде. Так вот с этим языком все по-другому. Ты либо мгновенно узнаешь его целиком, либо не знаешь его совсем. Для этого языка не существует никаких берлицевских26 разговорников и на улице его тоже не услышишь. Просто улиц таких нет, где бы на нем говорили. Но, даже зная язык в совершенстве, человек совсем не обязательно может писать на нем стихи. - Я как-то не очень тебя понимаю... - Когда я убедился, что мы с Сашей любим друг друга, что мы оба понимаем этот новый язык и легко можем объясняться на нем, я был просто на седьмом небе от счастья. У нас появился свой собственный язык, и с его помощью мы можем делать что угодно. Представляешь, каким бы ты считал себя крупным специалистом по итальянскому, сдав по нему даже самый простенький экзамен? Но потом, взяв в руки Данте27 или Павезе28, вдруг осознал бы, что, вроде бы, понимаешь итальянский язык, и это само по себе прекрасно, вот только, к сожалению, обращаться к богам так, как это удавалось им, ты не способен. - То есть, насколько я понимаю, ваша любовь оказалась недостаточно сильна? - Ты же знаешь меня как облупленного, Уэбер, - мне всего всегда мало. Стоило мне узнать об этом новом языке, и я тут же решил, что пора нам подняться на ещё более высокий уровень и начать общаться вообще без слов. Телепатически, или вроде того. Порой начинает казаться, что жизнь - это просто жадность. Щенка тошнило ещё три дня. За все это время Саша лишь однажды заехала ко мне переодеться и рассказала мне о происходящем. Следующий наш с ней разговор состоялся по телефону: она позвонила сообщить, что щенок все ещё болеет, и она пока будет ночевать у Фила на диване. Так она и поступила. По тому, как события разворачивались в Вене, я понимал, что ей хочется поскорее оказаться у Фила в постели, но их отношения развивались иначе. Ни он, ни она довольно долго не предпринимали никаких шагов в этом отношении. Он спал у себя в комнате, а она - в гостиной на диване. Целых четыре дня прошли в разговорах, все это время оба занимались почти исключительно здоровьем Блошки. Готовил на всю компанию Фил и без устали расспрашивал её о жизни. Иногда она рассказывала ему правду, а иногда лгала. - Вот тогда-то я и поняла, что начинаю влюбляться в него - когда начала столько врать. Я боялась ему не понравиться. И старалась говорить только то, что ему хотелось бы услышать. - А когда мы с тобой познакомились, ты мне тоже врала? - Нет, Уэбер, думаю, я с самого начала знала, что у нас с тобой ничего подобного не будет. Отчасти из-за того, что тебе в самом начале нашего знакомства пришлось меня жалеть. Жалость не самый лучший фундамент для строительства отношений. Фил слушал меня очень внимательно. И постепенно я стала замечать, что говорю все меньше и меньше. Я чувствовала, насколько серьезно он обдумывает все услышанное. Помнишь, в Вене, в том кафе? Твое лицо было исполнено участия, и я чувствовала себя не то слабоумной, не то калекой. Я была очень благодарна тебе за предоставленную возможность излить душу, но ты ведь слушал меня главным образом из вежливости, а вовсе не потому, что тебе интересно. Фила же искренне интересовало то, что я рассказываю. * * * Первые два фильма "Полуночи" она просмотрела не говоря ни единого слова и не выпуская его руки из своей. Даже когда он поднялся, чтобы сходить в уборную, она попросила его остановить фильм. Она сделала ему массаж спины. Он приготовил ей югославские сvарсici9. Блошка наконец почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы доковылять до патио и как следует там все обнюхать. Когда же он нагулялся вволю и решил вернуться в дом, ему пришлось поскулить под дверью, потому что как раз в это время они в первый раз целовались. Ее венский приятель был рок-музыкантом, без зазрения совести пользовавшийся и ею, и её деньгами, и при этом вовсе не считал зазорным плохо с ней обращаться. Фил был нежен и застенчив. Не будучи красавцем, он вовсе не был уверен, что у него достанет таланта или ума удержать её. Проведя молодые годы в одиночестве, постоянно занятый мыслями о том, как произвести впечатление хоть на какую-нибудь девушку, он даже на четвертом десятке, став кинозвездой и богатым человеком, больше всего на свете желал быть любимым не за то, чем он стал, а за то, какой он есть. Но Голливуд не то место, где можно найти такого понимающего человека. Говорят, актер Стивен Эбби как-то заметил: "В Голливуд едут, чтобы прославиться, а не потрахаться. Тем более, что увидеть свое имя в титрах - круче самого крутого траха на свете. Точка". Их чувство было робким и искренним. Им страшно хотелось бы верить, что это любовь, но оба были достаточно умны, опытны и остерегались северного сияния ложной любви. Как-то утром она позвонила из телефона-автомата и сказала, что Фил попросил её переехать к нему: как ей быть? Чуть позже в тот же день из другого телефона-автомата позвонил Фил и сообщил, что предложил ей пожить с ним. Как, по-моему, правильно ли он сделал? Потом они вместе слетали в Японию. Вернулись переполненные впечатлениями и щебетали, как новобрачные. Я был просто уверен, что они скоро поженятся, но они просто продолжали жить вместе и, похоже, были этим вполне удовлетворены. Саша начала работать у Фила в его кинокомпании "Ускоренная перемотка" и проявила себя толковой, а порой даже изобретательной бизнесвумен. Благодаря ей, помимо съемок очередного фильма "Полуночи" компания приняла участие в двух других удачных проектах. Как-то она сказала мне, мол, Фил настолько уверен в ней и в прочности их отношений, что это даже в какой-то степени сказывается на всем остальном. Я ответил, что просто раньше ей никак не удавалось подыскать подходящего места для посадки. Но это вовсе не значит, что это ей вообще никогда не удастся. Она покачала головой. - Само собой, Уэбер, просто до сих пор мне это было как-то ни к чему. Пользуясь твоей же аналогией, мне всегда было намного легче оставаться в воздухе. Ведь приземляться гораздо труднее: нужно постоянно следить за приборами и к тому же переключиться с автопилота на ручное управление. Как раз на самом пике их счастья я переехал в Нью-Йорк. На прощание я сделал снимок - они стоят на дорожке перед домом Фила в Лорел-Каньоне, а Блошка неподалеку обнюхивает розовый куст. И Фил и Саша стоят с заложенными за спину руками. Когда я тронулся с места, они буквально на мгновение отвернулись, а потом снова повернулись ко мне лицом. Теперь на обоих были эти ужасные маски Кровавика, совсем недавно появившиеся в продаже. Они замахали мне вслед. Блошка наконец оторвался от своего занятия, увидел вместо двух своих друзей каких-то чудовищ и залаял. Через некоторое время они навестили меня в Нью-Йорке. За обедом Фил смущенно признался, что они подумывают пожениться или завести ребенка. - А почему не то и другое сразу? Саша ответила: - Всему свое время. С тех пор, каждый раз, когда они звонили из Калифорнии, дела, по их словам, обстояли все лучше и лучше. Примерно за три недели до того как Фил покончил с собой, я получил от Саши вот это письмо: Уэбер! Мы с Филом вместе больше не живем. Наши отношения в подвешенном состоянии, но окончательно ещё ничего не решено, поэтому ни ему, ни мне пока не очень хочется говорить об этом. Как только мы придем к какому-то решению, ты узнаешь об этом первым. А пока, будь добр, расскажи обо всем Каллен и Дэнни. А мы с вами обязательно свяжемся. Обещаем. Я много раз пытался дозвониться до них и выяснить, что происходит, но в ответ всегда слышал лишь записанный на автоответчике голос Кровавика. В конце концов, я оставил сообщение: если они хотят поговорить, приехать в гости или будут нуждаться в какой-либо помощи с моей стороны, я всегда в их полном распоряжении. Но после этого от них так и не было никаких известий, пока не позвонила Саша и не сообщила, что Фил мертв. * * * - Алло, Саша? - Уэбер, ты? Привет. Я ждала твоего звонка. - Ее голос казался каким-то очень старым и сухим. - Я... ээ... мне пришлось позвонить, Саша. - Знаю. Ты получил кассеты Фила? - А откуда ты знаешь? - Я сегодня тоже получила одну по почте, сразу после нашего утреннего разговора. - Ты не могла бы мне рассказать, что на ней было? - Там был Фил. Фил, сидящий на диване с Блошкой. Мне тяжело... Я... Молчание. - Саша! Она глубоко вздохнула и наконец отозвалась: - Он сказал, что хочет показать мне мое будущее. Потом на экране появилась я, причем на больничной койке. Уэбер, там была я на последней стадии беременности. Сначала я решила, что это родильный дом, но, оказывается, нет. Я угодила в больницу потому, что у меня нашли рак, и врачи собираются вырезать опухоль. - А ты действительно беременна? - Это невозможно. Мы с Филом не были близки уже много месяцев. К тому же, у меня совсем недавно были месячные. Потом на экране снова появился Фил и заявил, что все якобы зависит от тебя. Ничего не понимаю! - Она всхлипнула. - Уэбер, в чем дело? Черт бы его побрал! Где он? Боже мой! Боже мой, ну где он? - Тише, тише, Саша, тш-ш-ш... Помолчи минуточку, милая. А на пленке больше ничего не было? - Нет. Я получила только эту кассету и ксерокопию "Мистера Грифа". - А это ещё что такое? - Так, небольшой рассказик. Он собирался снимать по нему свой следующий фильм. - Ясно. Слушай, сделай одолжение: сейчас повесь трубку, пойди снова поставь кассету и посмотри, нет ли на ней чего-нибудь еще. - Хорошо. - Она даже не спросила, зачем это нужно, а просто повесила трубку и через несколько минут перезвонила снова. - Нет, больше ничего. Только я в больнице беременная и с раком. Ты собираешься сюда? - Да. Буду, скорее всего, завтра. - Я тут звонила его родителям. Знаешь, что ответил его папаша? "Хорошо. Когда похороны?" И больше ничего, причем совершенно спокойно: "Когда похороны?" - А его сестре, Джекки, не сообщила? - Отец сказал, что до неё не дозвониться. Она, мол, сейчас где-то в Нигерии, изучает каких-то насекомых или что-то в этом роде. Обещали послать ей телеграмму. Нет, ну это ж надо! "Хорошо. Когда похороны?" И все. Только это. "Эй, мистер, у вас сын умер!" "Хорошо. Когда похороны?" Час спустя я собрал вещи и сидел у окна, раздумывая над происходящим. На вопрос Саши о содержании кассет, которые Фил послал мне, я ответил, что там было лишь его короткое прощание и разные глупости, которые мы с ним снимали во время моего последнего приезда к ним. Повесив, наконец, трубку, я снова просмотрел первую кассету, но ничего нового на ней не появилось. На других двух тоже. Я выключил свет. Мне очень хотелось посидеть и подумать в темноте. Через некоторое время я поймал себя на том, что, сам того не сознавая, смотрю на неосвещенные окна квартиры любительницы походить нагишом. Когда же мне наконец удалось сосредоточиться и сфокусировать взгляд, я разглядел в её неосвещенном окне едва различимую фигуру сидящего человека. Может быть и она, не подозревая обо мне, тоже смотрит в окно? Я улыбнулся. Неплохая могла бы получиться сцена для фильма. Зазвонил телефон. Не отрывая взгляда от своей невидимой соседки, я снял трубку. - Уэбер? Здравствуй, это Каллен. - Привет. - А больше ты мне ничего не хочешь сказать? "Привет" и все? Что было на кассетах? После того как я очень тихо, едва ли не шепотом все ей рассказал, она долго молчала. Потом сказала: - Бедненький ты мой. Значит, говоришь, любительские съемки апокалипсиса, да? Представляю, каково тебе было смотреть такое. Кстати, знаешь что? Это напомнило мне о том, что как-то сказал Фил. Однажды я стала расспрашивать его о новой серии "Полуночи", которая вот-вот должна была появиться на экранах. Мне хотелось знать, будет ли она такой же мерзкой, как и предыдущие. Знаешь, что он ответил? "Я вел себя в ней очень хорошо. Тебе будет по-настоящему стыдно за меня". На следующее утро в семь часов в дверь позвонили: почтальон принес отправленное вчера экспресс-почтой из Калифорнии письмо. Расписываясь в получении, я разглядывал красно-бело-голубой конверт, на котором рукой Стрейхорна был надписан мой адрес. Внутри оказался короткий рассказ, о котором вчера упомянула Саша "Мистер Гриф". Аккуратно отпечатанный. И ничего больше - ни записки от Фила, ни каких-либо пояснений к самому рассказу. Поскольку имя автора тоже не было указано, я решил, что его написал Фил. МИСТЕР ГРИФ V В день моего сорокалетия Ленна Роудс пригласила меня на обед. Такая у нас традиция - когда у одной из нас день рождения, устраивается праздничный обед, преподносится хороший подарок и несколько проведенных вместе приятных часов помогают хоть ненадолго забыть о том, что сделан ещё один шаг вниз по лестнице. Наше знакомство состоялось много лет назад-тогда мы обе в результате замужества оказались членами одной семьи. Через шесть месяцев после того как я ответила согласием на предложение Эрика Роудса, она сказала "да" его брату Майклу. Мы разломили на счастье куриную косточку, но Лейне досталась её лучшая половинка: они с Майклом до сих пор не надышатся друг на друга, зато мы с Эриком всю дорогу только и делали, что грызлись по поводу и без повода, а потом развелись. Однако, к моему вящему удивлению и облегчению, с разводом они мне здорово помогли, даже невзирая на то, насколько им было нелегко продираться сквозь тернии семейных и кровных уз. У Ленны и Майкла большая квартира на Сотой улице. В квартире несколько длинных коридоров и она, пожалуй, чересчур темноватая. Но сумрачность её совершенно не бросается в глаза, благодаря разбросанным повсюду детским игрушкам, наваленным грудами разноцветным курткам и кофейным чашкам, на боках которых красуются надписи вроде "ЛУЧШЕЙ В МИРЕ МАМОЧКЕ" и "ДАРТМУТ". Дом буквально пропитан взаимной любовью и вечной спешкой, холодильник облеплен детскими рисунками, а рядом - записки с напоминаниями купить "La Stаtра "30. Майкл владеет магазинчиком коллекционных авторучек, а Ленна пописывает статьи для "Нъюсуик"31. И их жилище очень похоже на их жизнь: высокие потолки, все тщательно продумано, изобилие интересных комбинаций и возможностей. Мне там очень нравится и я всегда с удовольствием, хоть ненадолго, погружаюсь в его атмосферу. Для своих сорока я чувствовала себя довольно неплохо. В конце концов, у меня было кое-что отложено в банке, а кое-кто, к кому я была неравнодушна, недавно начал поговаривать о том, что неплохо бы было весной вместе махнуть в Египет. Бесспорно, сорок лет были вехой, но такой, которая на данный момент значила для меня не так уж много. Думать о себе, как о женщине средних лет, я уже как-то привыкла, зато я была здорова и впереди маячили неплохие перспективы. Поэтому, началу своего пятого десятка я запросто могла бросить. Ну и что! - Неужели подстриглась! - Нравится? - Ты стала похожа на француженку. - Да, но как, по-твоему, мне идет, или нет? - Кажется, да. Но мне ещё нужно привыкнуть. Ну, входи же скорей. Стол мы накрыли в гостиной и начали пировать. Лобик, их бультерьер, тут же положил голову мне на колени и с тоской уставился на стол. После обеда мы помыли посуду, а потом Ленна вручила мне небольшую красную коробочку. - Надеюсь, тебе понравится. Я сама их сделала. В коробочке оказалась пара удивительно красивых золотых сережек. - Боже мой, Ленна, они же великолепны! Неужели ты сама их сделала? Я и не знала, а ты у нас, оказывается, настоящий ювелир! Она радостно-смущенно спросила: - Правда нравятся? Не поверишь, но это чистое золото. - Верю, верю. Настоящее произведение искусства! Слушай. Ленна, просто глазам своим не верю - неужели ты действительно сама их сделала? Поразительно. Это действительно произведение искусства: они чем-то напоминают работы Климта32. - Я осторожно вынула серьги из коробочки и надела. Она как ребенок захлопала в ладоши. - Ой, Джульетта, как они тебе идут! Я очень дорожу нашей дружбой и дружим мы уже очень давно, но такие дорогие подарки обычно делают раз в жизни - супруге на свадьбу или, например, человеку, спасшему тебе жизнь. Не успела я это (да и вообще что-либо) сказать, как погас свет. Сыновья Ленны внесли в комнату именинный пирог о сорока свечах. Несколько дней спустя я шла по Мэдисон-авеню, гордая дорогой обновкой, как вдруг совершенно случайно мой взгляд упал на витрину ювелирного магазина. Там были выставлены они - мои новые сережки. Вернее, их точные копии. Ра зинув от удивления рот, я пригляделась повнимательнее и увидела бирку с ценой: пять тысяч долларов! Я простояла, вытаращив глаза, перед витриной несколько долгих минут. В любом случае, я испытала настоящее потрясение. Неужели она солгала, что сделала их своими руками? И истратила пять тысяч мне на подарок? Вряд ли, Ленна не была ни вруньей, ни богачкой. Ладно, допустим она сделала их копии из бронзы или какого-то другого похожего металла, а сказала что они золотые - сказала, просто желая сделать мне приятное. Нет, это тоже было на неё не похоже. В чем же, черт побери, дело? Растерянность придала мне храбрости, и я вошла в магазин. Или, вернее, подошла к двери и позвонила. Замок почти сразу щелкнул, и я смогла войти. Появившаяся из-за занавески продавщица была типичным синим чулком с дипломом Радклиффа33. Но, вполне возможно, в подобные заведения только таких и берут. - К вашим услугам... - Я хотела бы посмотреть те серьги, что у вас в витрине. В этот момент она машинально бросила взгляд на мои уши, к которым я машинально прикоснулась, и с ней произошла разительная перемена. Как будто в её отношении ко мне внезапно отдернулся какой-то занавес. До сих пор я была для неё всего лишь очередным ничтожеством в простенькой юбке, захотевшим хоть недолго понежиться в атмосфере роскоши. Но внезапное осознание того, что мочки моих ушей оттягивают книзу знакомые пять тонн, сразу все изменило: теперь она готова была стать моей рабыней - или подругой - хоть по гроб жизни. Мне оставалось только сказать, кем именно. - Ах, да, конечно, Дикси! - Простите? Она улыбнулась, как бы давая понять, что оценила шутку. Меня почти сразу осенило: да ведь по её мнению на самом деле я прекрасно знаю, что такое "Дикси", поскольку сама их ношу. Она достала серьги из витрины и аккуратно положила на расстеленный передо мной кусочек черного бархата. Они были прекрасны. Зрелище буквально захватило меня, и я даже забыла про точно такие же у себя в ушах. - Честно говоря, меня очень удивляет, что вам удалось их купить. К нам они поступили всего неделю назад. Недолго думая, я ответила: - Муж где-то купил. Они мне безумно понравились, и теперь вот подумываю, не купить ли такие же в подарок сестре. Кстати, вы не знаете, кто дизайнер? Как его зовут? Дикси? - К сожалению, не знаю, мадам. Только хозяин знает, кто такой Дикси, и откуда они у нас появились. Но кем бы он ни был, этот человек - настоящий гений. К нам уже заходили люди от Булгари и из группы "Мемфис" и тоже пытались выяснить, кто он такой и как с ним связаться. - Откуда вы знаете, что это "он"? - Я положила серьги обратно на бархотку и в упор взглянула на нее. - Нет-нет, точно я не знаю. Но просто работа по виду типично мужская, вот я так и решила. Впрочем, может вы и правы, и дизайнер действительно женщина. - Она взяла одну сережку и подняла её к свету. - А вы заметили такое впечатление, будто они не столько отражают свет, сколько сами его испускают. Такой чудный золотистый свет. И вы можете наслаждаться им, когда захотите. Никогда такого не видела. Как я вам завидую! Золото оказалось настоящим. Я отправилась к ювелиру на Сорок Седьмую улицу, чтобы проверить их, а потом наведалась ещё в два ювелирных магазина, где только и смогла найти "Дикси". Но никто ничего не знал об их создателе, а может, и знали, только не хотели говорить. Оба ювелира вели себя очень вежливо и уважительно, но ответа на вопрос о происхождении украшений я так и не добилась.. - Джентльмен просил нас сохранить эту информацию в тайне, мадам. Мы должны уважать его просьбу. - Но это хотя бы мужчина? Профессиональная улыбка. - Да. - А нельзя ли связаться с ним через вас? - Да, уверен, что это вполне возможно. Чем ещё могу быть полезен, мадам? - У вас есть ещё какие-нибудь его вещи? - Насколько мне известно, только эти серьги, авторучка и брелок для ключей. - Он продемонстрировал мне ничем не примечательную ручку, а потом достал небольшой золотой брелок для ключей выполненный в виде женской головки в профиль: профиль Ленны Роудс. Когда я входила в магазин, звякнул колокольчик. Майкл был занят с покупателем, но, увидев меня, улыбнулся и знаком дал понять, что скоро освободится. Он открыл свой магазин под названием "ПЕРО" почти сразу после окончания колледжа, и с самого начала дела у него пошли весьма успешно. Авторучки вообще довольно капризные, не прощающие равнодушия создания, требующие постоянного внимания и большого терпения. Но в то же время они исполнены шика и элегантности Старого Света: есть в пользовании ими приятная неторопливость, доставляющая владельцу лишь одно удовольствие, а именно возможность наблюдать, как на сухой бумаге остается влажный блестящий чернильный след. Клиентами "ПЕРА" были люди и богатые, и не очень, но всех их отличал одинаковый охотничий блеск в глазах и неодолимое желание приумножить свою коллекцию очередным редким экземпляром. Обычно, раза два в месяц, когда Майкл не справлялся в одиночку, я ему помогала. Так я постепенно прониклась симпатией к этим старинным вещицам из позолоченного бакелита и даже полюбила их. - Привет, Джульетта! Представляешь, сегодня утром заходил Роджер Пейтон и купил-таки тот желтый "Паркер-Дуофолд"34. Ну, помнишь, тот, на который он столько месяцев облизывался? - Наконец-то. Неужели за полную стоимость? Майкл улыбнулся и потупился. - Сама же знаешь, Роджу отвалить такую сумму целиком не по плечу. Я разрешил ему платить частями. Что с тобой? - Ты когда-нибудь слышал о ручке "Дикси"? Она немного похожа на "Картье-Сантос". - "Дикси"? Нет. Говоришь, похожа на "Сантос"? - По выражению его лица было сразу ясно, что он не врет. Я вытащила прихваченный в ювелирном магазине проспект и, открыв его на нужной фотографии, показала Майклу. Он отреагировал мгновенно. - Ах, мерзавец! Ну что мне с ним делать? - Так ты его знаешь? Майкл наконец отвел взгляд от фотографии, на лице его боролись гнев и бессилие. - Знаю ли я его? Еще бы, отлично знаю. И знаю я его так хорошо потому, что он живет в моем чертовом доме. Значит, говоришь, Дикси, да? Что ж, неплохое имечко. Да и человек хороший. Секундочку, Джульетта. Сейчас я тебе кое-что покажу. Просто постой. Не двигайся. Вот засранец! В "ПЕРЕ" на стене за прилавком висит зеркало. Когда Майкл скрылся в подсобке, я взглянула на свое отражение и сказала: - Ну вот, ты и добилась своего Он вернулся Почти сразу. - Если хочешь полюбоваться действительно красивой вещью, взгляни на это. - Он протянул мне синюю бархатную коробочку. Я открыла её и увидела... авторучку "Дикси". - Но ведь ты же сказал, что никогда о них не слышал? Он громко и с обидой воскликнул: - Да никакая это не "Дикси". Это - "Синбад". Подлинный золотой "Синбад". Изготовлен на фабрике авторучек Бенджамина Суайра в немецком городе Констанц35 примерно в 1915 году. Поговаривают, будто дизайн принадлежит итальянскому футуристу Антонио Сант-Элиа36, хотя никаких достоверных тому доказательств так и не обнаружено. Красивая штучка, да? Штучка и впрямь была красивой, но он был настолько рассержен, что окажись даже это и не так, я все равно не осмелилась бы ему перечить. Я согласно кивнула. Он снова взял её в руки. - Я занимаюсь ручками двадцать лет, но за все эти годы таких видел всего две или три штуки. Коллекционная стоимость? Около семи тысяч долларов. Но, как я уже сказал, их просто не найти. - А у этих - из "Дикси" - не будет неприятностей из-за того, что они её скопировали? - Нет, наверняка оригинал и эти новые ручки имеют небольшие различия. Дай-ка мне ещё разок посмотреть проспект. - Слушай, Майкл, но ведь у тебя-то все равно оригинал. И стоит он ничуть не меньше чем раньше. - Дело не в этом. Дело не в цене. Да и вообще я бы никогда не стал это продавать. Ты знаешь классический "порше-корыто"?37 Одну из самых необычных и самых замечательных машин нашего времени? Так вот, какой-то смекалистый циник, поняв это, теперь штампует фиберглассовые копии этого красавца. Они очень неплохо сделаны и буквально напичканы самыми современными прибамбасами. Но, понимаешь, Джульетта, ведь это всего лишь жалкая подделка: принюхайся и поймешь, что она не пахнет ничем, кроме сегодняшнего дня немного пластиковых штучек-дрючек и кое-какие незаметные усовершенствования. Практически все это не так уж и важно, зато с точки зрения подлинности играет решающую роль. Машина как раз и была удивительна тем, что Порше придумал её так давно и так здорово. Это настоящее искусство. Но произведением искусства является лишь вся машина целиком со всеми подлинными деталями, но уж никак пусть даже самая убедительная внешне копия. Будь уверена, внутри твоей "Дикси" невидимая снаружи пластиковая начинка, а золотое напыление пера раза в три тоньше, чем у оригинала. Внешне выглядит неплохо, но все эти современные усовершенствования лишают вещь души. Ладно, в любом случае ты рано или поздно все узнаешь, так наверное лучше рано, чем поздно. - О чем ты? Майкл вытащил из-под прилавка телефон и знаком велел мне подождать. Он позвонил Ленне и в нескольких словах рассказал ей о том, что я все-таки обнаружила изделия "Дикси". Потом, глядя на меня, он спросил: - Ленна, а он говорил тебе, что делает их? Не знаю уж, каков был её ответ, но говорила она долго, а он молча слушал с каменным лицом. - Ладно, тогда я, пожалуй, приведу Джульетту к нам. Хочу её с ним познакомить... Что? Просто с этим пора как-то разбираться, Ленна! Может быть, ей придет в голову какая-нибудь дельная мысль. А ты считаешь, это нормально?... Вот как? Интересно. И, по-твоему, мне тоже это кажется нормальным? - При этих словах изо рта у него вылетела капелька слюны. Когда Майкл открыл дверь, оказалось, за ней стоит Ленна со сложенными на груди руками. На её обычно мягком лице сейчас было выражение угрюмой решимости. - Что бы он ни сказал тебе, Джульетта, возможно, это неправда. Я подняла руки, как бы заранее сдаваясь. - Ничего он мне не говорил, Ленна. Я ведь и вообще к вам не собиралась. Просто показала ему фотографию одной ручки. Что в принципе было не совсем правдой. Я показала ему фотографию ручки, желая побольше выведать о Дикси и моих пятитысячедолларовых серьгах. Да, временами я становлюсь чересчур любопытной. Мой бывший супруг не раз указывал на этот мой недостаток. Роудсы были исключительно спокойными и рассудительными людьми. По-моему, я вообще никогда не видела, чтобы они расходились во мнениях по какому-либо мало-мальски серьезному вопросу или повышали друг на друга голос. - Где он? - рявкнул Майкл. - Снова жрет? - Может быть. Подумаешь! Все равно ведь тебе не нравится то, что он ест. Он повернулся ко мне. - Видишь ли, наш гость вегетарианец. А его любимая еда - сливовые косточки. - Как тебе не стыдно, Майкл. Ну ты даешь... - Она развернулась и ушла. - Значит, он на кухне? Отлично. Пошли, Джульетта. - Он схватил меня за руку и потащил вслед за собой на поиски их гостя. Прежде, чем мы увидели его, я услышала звуки музыки. Рэгтайм38, исполняемый на фортепьяно. Скотт Джоплин39, что ли? За столом спиной к нам сидел какой-то человек. Длинные рыжие волосы спадали на воротник спортивной куртки. Веснушчатые пальцы вращали ручку настройки стоящего рядом приемника. - Мистер Гриф! Позвольте вам представить лучшую подругу Ленны Джульетта Скотчдупоул. Не успел он обернуться, как я поняла, что тону. Какое лицо! Эфемерно тонкое, с высокими скулами и глубоко посаженными зелеными глазами, светящиеся и весельем, и мудростью. Проникновенные глаза, морковные волосы и множество веснушек. И как только веснушки вдруг могли показаться мне такими сексуальными? Ведь, в основном, они являются атрибутом детей да ещё трогательных рекламных картинок. Мне же сейчас больше всего на свете хотелось по очереди прикоснуться к каждой из них. - Привет, Джульетта! Как ваша фамилия? Скотчдупоул, да? Неплохо. Не отказался бы и сам иметь такую. Гораздо лучше, чем моя. Подумаешь, Гриф какой-то! - Его низкий голос покачивался в гамаке сильного ирландского акцента. Я протянула руку, и мы обменялись рукопожатием. Опустив глаза, я едва заметно, очень мягко провела подушечкой большого пальца по тыльной стороне его ладони. Меня тут же бросило в жар, и я затрепетала, будто кто-то, очень желанный, в первый раз положил руку мне между бедер. Он улыбнулся. Возможно, почувствовал. На столе рядом с приемником стояла желтая, чем-то до краев наполненная тарелка. Чтобы так пристально не таращиться на него, я перевела взгляд на тарелку и только тут поняла, что она полна сливовых косточек. - Любите их? Ох и вкуснятина! - Он взял из тускло поблескивающей оранжево-коричневой кучки косточку и, отправив в рот, разгрыз. Треск был такой, будто сломался зуб, но он с ангельской улыбкой на лице продолжал жевать, как ни в чем не бывало. Я перевела взгляд на Майкла, но тот только покачал головой. На кухне появилась Ленна, крепко обняла и поцеловала мистера Грифа. Он же лишь улыбнулся в ответ и продолжал грызть свои... косточки. - Слушай, Джульетта, прежде всего ты должна знать, что насчет подарка я тебе наврала. Серьги сделала не я, а мистер Гриф. Но поскольку он - это я, в принципе, ложь не такая уж большая. - Она улыбнулась, словно была уверена, что мне все понятно. Я беспомощно взглянула на Майкла, ожидая разъяснений от него, но он как раз в этот момент что-то искал в холодильнике. Очаровательный мистер Гриф по-прежнему жевал. - В каком смысле "он - это я", Ленна? Как тебя понимать? Майкл вытащил из холодильника пакет молока, а заодно и сливу, которую с преувеличенной любезностью предложил жене. Ленна состроила ему рожу, выхватила сливу и, откусив кусочек, сказала: - Помнишь, я рассказывала тебе, что была единственным ребенком в семье? Ну и подобно многим одиноким детям, я решила свою проблему, как смогла - придумала себе воображаемого друга. У меня прямо глаза на лоб полезли от удивления. Я взглянула на рыжеволосого. Он весело подмигнул в ответ. Ленна продолжала: - Я выдумала мистера Грифа. Я столько читала и мечтала, что в один прекрасный день все мои мечты слились воедино - в мое представление об идеальном друге. Прежде всего, его имя должно было быть мистер Гриф, поскольку это имя тогда казалось мне самым лучшим на свете, таким, которое утешало бы меня даже в самые горькие моменты жизни Далее, он должен был быть родом из Ирландии, поскольку именно там родина всех гномов и фей. Короче говоря, мне хотелось обзавестись чем-то вроде сказочного человека, только в натуральную величину с рыжими волосами и зелеными глазами, а, самое главное, он должен был обладать волшебной способностью по моей просьбе делать для меня прямо из воздуха золотые браслеты и другие украшения. - Это, должно быть, и объясняет появление в магазинах изделий "Дикси"? Майкл кивнул. - Он, видишь ли, заявил, что ему надоело сидеть сложа руки, ну я и предложил ему заняться чем-нибудь полезным! Все шло прекрасно до тех пор, пока он ограничивался серьгами и часовыми цепочками. - Он со стуком поставил стакан на стол. - А вот насчет ручки я до сегодняшнего дня ничего не знал. Как это понимать, а, Гриф? - Я просто хотел попробовать, получится у меня или нет. Мне ужасно понравилась та, которую ты как-то показывал, вот я и решил использовать её в качестве модели. Не понимаю - что тут такого? Ведь совершенную вещь все равно не улучшишь. Я разве только добавил немного золота там и сям. Я, как школьница на уроке, подняла руку. - Но кто же такой Дикси? Лейна улыбнулась и ответила: - Я. Это тайное имя, которое я придумала себе ещё в глубоком детстве. Кроме меня, его знал только мой тайный друг. - Она большим пальцем указала на рыжеволосого. - Вот это мило! Получается, теперь любой кретин в Нью-Йорке, который в состоянии купить себе часы "Пеже"40 или атташе-кейс "Эрме" сможет приобрести и авторучку "Дикси", на самом деле являющуюся жалкой копией "Синбада". Нет, меня сейчас, кажется, стошнит. - Майкл гневно уставился на Грифа и воинственно ожидал ответа. Но в ответ мистер Гриф лишь тонко прохохотал голоском мультяшного дятла Вуди Вудпекера. Это оказалось для нас с Ленной последней каплей, и мы обе просто покатились со смеху. После чего её благоверный не выдержал и пулей вылетел с кухни. - Неужели это правда? Они оба дружно кивнули. - Но ведь у меня в детстве тоже был воображаемый друг. Дурашка. Только я его никогда не видела наяву. - Может, просто, он получался у тебя недостаточно реальным. А может, ты сварганила его лишь в трудную минуту, или когда тебе не с кем было поговорить. В случае же с Ленной, я становился тем более реальным, чем больше она во мне нуждалась. А нуждалась она во мне просто отчаянно. И вот в один прекрасный день я, наконец, появился окончательно. Я взглянула на подругу. - То есть, выходит, вы вместе с самого детства? Он так все время и живет с тобой? Она рассмеялась. - Ну конечно же нет. Чем я становилась взрослее, тем меньше он был мне нужен. У меня появлялось все больше друзей, и жизнь с каждым годом становилось все веселее, все полнее. Поэтому он появлялся все реже и реже. - Лейна коснулась его плеча. Он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то печальной, исполненной воспоминаний. - Я мог бы преподносить ей большущие горшки золота и показывать удивительные фокусы. Я даже занялся чревовещанием и немного овладел этим искусством. Но просто удивительно, насколько женщины равнодушны к чревовещателям. А теперь, с вашего позволения, я вас покину. Пойду к мальчикам, посмотрю с ними телик. Скоро начнутся "Три шута"41. Помнишь, Лейна, как мы любили этот сериал? Одну серию, по-моему, смотрели раз десять. Ну ту, где они открывают в Мехико парикмахерскую. - Конечно, помню. Тебе ещё всегда больше нравился Мо, а мне - Керли. Объединенные общими воспоминаниями, они, улыбаясь, смотрели друг на друга. - Подожди, подожди, но ведь если он и вправду... то, что ты говоришь, почему же он через столько лет вернулся? - Я тебе не рассказывала, но нам с Майклом не так давно пришлось пережить очень трудное время. Он даже на две недели уходил из дома, и мы оба уже были уверены, что это конец: наш брак приказал долго жить. Однажды я улеглась спать, плача, как дура, и больше всего на свете желая, чтобы рядом снова оказался мистер Гриф и как-нибудь помог мне. И тут он вдруг действительно возник в дверях ванной с широкой улыбкой на лице. - Она снова стиснула его плечо. Он накрыл её ладонь своей. - Боже, Лейна, а ты что? - Как что? Вскрикнула! В первый момент я его просто не узнала. - Неужели? - Так он ведь вырос! Мистер Гриф, каким я его представляла себе в детстве, был моим ровесником. Но, по-видимому, он взрослел вместе со мной. В принципе, так, наверное, и должно быть. - Извини, но мне просто необходимо присесть. Что-то ноги не держат. Сегодня, пожалуй, самый необычный день в моей жизни. Гриф тут же вскочил, уступая мне место. Я с благодарностью уселась, а он пошел к ребятам смотреть телевизор. Я проводила его взглядом, потом машинально взяла забытый Майклом недопитый стакан с молоком и влила в себя остатки. - Неужели все, что ты рассказала - правда? Она подняла правую руку, как для присяги. - Клянусь нашей дружбой. - И этот красавец-мужчина всего-навсего плод твоих детских фантазий? Она с удивлением посмотрела на меня. - О-о-о, так значит, на твой взгляд, он красив? В самом деле? Знаешь, лично мне он, честно говоря, кажется скорее забавным. Я, конечно, люблю его, как друга, но... - она виновато оглянулась на дверь, - ни за что не стала бы заводить с ним роман или что-нибудь в этом роде. Зато я завела, а, следовательно, мы завели. После нескольких свиданий, я, кажется, пожелай он того, отправилась бы с ним даже охотиться на крыс в южном Бронксе. Как и следовало ожидать, я по уши влюбилась. Оказывается, даже изящная мужская шея может полностью изменить вашу жизнь. При виде того, как мужчина шарит в карманах в поисках мелочи, у вас начинает бешено колотиться сердце, а руки становятся холодными как лед. И уж, не дай Бог, он коснется вашего локтя или начнет застегивать пуговицу на манжете: можно подумать, он, сам того не сознавая, спускает с привязи целую свору демонов. Мужчины завладевают нами мгновенно. Гриф был просто неотразим. Больше всего на свете мне хотелось соответствовать ему и его появлению в моей жизни, стать гораздо лучше, чем я до этого считала себя способной. Кажется, он тоже начал влюбляться в меня, хотя эту тему никогда не затрагивал. Только иногда признавался, как он счастлив со мной, или как ему очень хочется поделиться со мной тем, чем он никогда в жизни ни с кем не делился. Зная, что рано или поздно ему придется уйти (куда именно он так и не сказал, а я перестала спрашивать), он, казалось, окончательно наплевал на всякую осторожность. Я же до встречи с ним никогда ни на что не плевала, включая и осторожность. Я всегда была вдумчивым читателем всяческих расписаний, каждое утро первым делом аккуратно застилала постель и люто ненавидела грязную посуду в раковине. В сорок лет моя жизнь была комфортабельно ограниченной и строго упорядоченной. Терять голову было совершенно не в моем стиле, и до сих пор люди, способные на это, вызывали у меня лишь презрительную гримасу. Я осознала, что влюблена и окончательно потеряла голову в тот день, когда учила его играть в сквош. Помахав ракетками примерно с час, мы сидели в баре и пили колу. Он двумя пальцами смахнул со лба пот. Горячая, возбуждающая капелька попала мне на запястье. Я быстро накрыла её ладонью и втерла в кожу. Он ничего не заметил. И тогда я поняла, что отныне мне предстоит забыть о своих видах на будущее и плыть по течению вслед за ним. Куда бы он меня ни повлек. В тот день, поняв, что готова пожертвовать ради него чем угодно, я потом несколько часов ощущала себя едва ли не святой, послушницей, воплощением любви. - А почему Майкл разрешил тебе остаться у них? Он вытащил сигарету из моей пачки. Курить он начал где-то за неделю до этого и ему очень нравился вкус табачного дыма. По его словам, почти так же, как вкус спиртного. Одним словом, идеальный ирландец. - Не забывай, все-таки это он ушел от Ленны, а не наоборот. Вернувшись с повинной, он только что в ногах у неё не валялся. Пришлось. Поэтому он и предпочел помалкивать насчет меня. Особенно после того, как узнал, кто я такой и почему появился. Слушай, а у тебя случайно нет сливовых косточек? - Вопрос номер два: почему, во имя всего святого, ты ешь эти штуки? - Ну, это-то просто! Потому что больше всего на свете Лейна любит сливы. В детстве она время от времени устраивала нам чаепития: музыка Скотта Джоплина, чай понарошку и настоящие сливы. Она съедала сливу, а косточку отправляла в мою тарелку. Все очень логично. Я провела рукой по его рыжей шевелюре. Пальцы то и дело застревали в густых локонах, и это доставляло мне удовольствие. - Но это же отвратительно. Похоже на рабство! Моя лучшая подруга почему-то нравится мне все меньше и меньше! - Джульетта, если тебе нравлюсь я, то должна нравиться и она. Ведь именно она создала меня. Я взяла его за руку. - Вот этот её поступок мне нравится гораздо больше. Кстати, как ты насчет того, чтобы переехать ко мне? Он коснулся губами моих пальцев. - Я бы и рад, но, видишь ли, я вряд ли пробуду здесь очень долго. Но, конечно, если хочешь, можем пожить вместе до тех пор, пока я... э-ээ... не уйду. - О чем это ты? - Я резко села на кровати. Он поднес ладонь к моему лицу. - Вглядись и поймешь. Это потребовало нескольких секунд, но, поняв в чем дело, я ахнула: под определенным углом я могла видеть сквозь его руку. Она постепенно становилась прозрачной. - Лейна снова счастлива. Старая история. Когда ей плохо, я становлюсь нужен, и она призывает меня. - Он пожал плечами. - А когда дела налаживаются, я опять ни к чему, и она отправляет меняпрочь. Не сознательно, конечно, но... послушай, ведь мы же с тобой все прекрасно понимаем, и я нечто вроде её собственного маленького Франкенштейна, с которым она может делать все, что хочет. Даже вообразить, будто я обожаю эти идиотские сливовые косточки. - Но ведь это несправедливо! Он тяжело вздохнул, тоже сел и принялся натягивать рубашку. - Несправедливо, но такова уж жизнь, малышка. Сама понимаешь, от нас мало что зависит. - Нет, зависит. Мы могли бы что-нибудь придумать. Передо мной маячила его спина. Я вспомнила, что когда увидела его в первый раз, он тоже сидел ко мне спиной, и тогда ещё длинные волосы свешивались на воротник куртки. Я продолжала молчать, и через несколько мгновений он улыбнулся мне через плечо. - Думаешь, могли бы? И что же именно? В его нежные и любящие глаза я счастлива бы была смотреть до конца жизни. - Мы могли бы заставить её чувствовать себя несчастной. Тогда ты снова станешь ей необходим. - Что ты имеешь в виду? - Только то, что сказала, Гриф. Ты нужен ей в горе. И мы должны придумать, как сделать её несчастной на возможно более долгий срок. Например, что-то связанное с Майклом. Или с детьми. Его пальцы, застегивавшие пуговицы на рубашке, вдруг замерли. Тонкие, артистичные пальцы. Веснушки. 3 В аэропорт мы ехали на машине Вертуна-Болтуна, и всю дорогу я ужасно нервничал, так как он вполне мог в любой момент умереть прямо за рулем. Вертун-Болтун, он же Уайетт Леонард, в свое время бывший звездой самой веселой и необычной детской передачи на телевидении. "Сначала был Молчун, за ним пришел Ворчун. Не забудьте Коротышку, тоже славный был парнишка. Но самый клевый хохотун Все равно Вертун-Болтуууууууун!" Помните? Помните Колечки Вертуна-Болтуна? Или его волшебный Ковер-Смердолет, на котором, несмотря на все его волшебные достоинства, никто не хотел летать из-за издаваемой им ужасной вони? Уайетт стал звездой так быстро, потому что был исключительно умен, достаточно безумен и готов на все, только бы как следует рассмешить ребятишек. В жизни не встречал человека, который бы любил детей, как Уайетт Леонард. Познакомились мы с ним за несколько лет до его прихода в нашу Раковую Труппу. Он был знакомым знакомых Каллен Джеймс и узнал, что у него лейкемия в самом зените славы. Этот удар судьбы Уайетт воспринял удивительно спокойно. Скорее всего, в глубине души он просто никогда не верил, что недуг способен одолеть его. Как-то раз он даже обмолвился, что любовь миллионов ребятишек непременно удержит его над свирепыми волнами, бушующими в море смерти. Через шесть месяцев после того, как я начал работать с труппой в Нью-Йорке, он появился на репетиции и попросил разрешения посмотреть. Начать готовиться к реальной постановке мы решились только через год, поскольку поначалу наши репетиции были скорее ни чем иным, как своего рода групповой терапией. Одна до предела ожесточенная болезнью молодая женщина, в результате облучения потерявшая волосы, увидев его в зале, указала на свою лысую голову и спросила, не найдется ли у него в передаче роли и для нее. Нашлась. Помните Женщину в Парике с этим её розовым платьем и совершенно несусветными прическами? Первая звезда, ведущая происхождение из нью-йоркской Раковой Труппы. Люди, занятые в передаче, считали её просто какой-то полоумной, которая наголо бреет голову. Ни Уайетт, ни она сама так никогда никому и не рассказали правды, а потом она умерла, и Вертун-Болтун сделал такое шоу о смерти, что получил за него "Эмми"42. Когда же необходимость постоянно подвергаться разного рода процедурам и подолгу валяться по больницам наконец полностью лишили его энергии и воли к сопротивлению, он забросил телевидение и стал одним из самых активных членов нашей труппы. Фил был страстным поклонником передачи и просто ушам своим не поверил, услышав, что я лично знаком с Уайеттом. Пришлось их познакомить. Через месяц компания "Ускоренная Перемотка" отправила Вертуна-Болтуна самолетом в Лос-Анджелес, и там он сыграл ту очень известную и очень странную сцену в "Снова полночь", от которой потом зрители буквально катались со смеху... и блевали. Прочитав утром "Мистера Грифа", я позвонил Уайетту и попросил его временно заменить меня на репетициях пьесы. Узнав о причине моего отъезда, он заявил, что я должен найти себе на замену кого-нибудь другого, поскольку он летит со мной. - С чего бы это? - Расскажу в самолете. Во сколько вылет? Поедем на моей машине. Мне и раньше доводилось оказываться в компании знаменитостей, и всегда было интересно наблюдать, как на них реагируют обычные люди. В случае с кинозвездами, на лицах окружающих обычно преобладали восхищение и вожделение, но, зачастую, они выражали и темные чувства - зависть и голод, неподдельный гнев. С Уайеттом все обстояло по-другому. Когда он оставил машину на стоянке в аэропорту Кеннеди, служитель не только получил от него автограф на кепке-бейсболке, но ещё и быстренько слетал к ближайшему киоску с хот-догами за приятелями. Вскоре нас уже окружала небольшая толпа, из которой то и дело слышались возгласы: "Вертун!" Передача исчезла с экранов уже более года назад, но он до сих пор оставался их веселым героем и другом. Сначала ему пришлось обменяться с пятью присутствующими тайным приветствием - прикоснуться сначала к сердцу, потом к носу, послать воздушный поцелуй, и, наконец, обменяться рукопожатиями. Затем последовала раздача автографов. Какой-то оборванец стал выпрашивать сувенир. Уайетт протянул ему взятую с собой в дорогу книжку в мягкой обложке, и оборванец попросил её надписать. - Но ведь я же не автор! - Да, но зато она ваша! То же самое повторялось ещё несколько раз - и в здании аэропорта, и позже, на борту самолета: приветствия, рукопожатия, искренние выражения любви к старому другу, с которым давно не виделся. Сразу после взлета к нам подошла стюардесса и поведала, что однажды победила в конкурсе мокрых футболок, причем тогда на ней была футболка Вертуна-Болтуна. Уайетт оценивающе взглянул на её грудь, потом улыбнулся и голосом Вертуна произнес: "Да уж! И впрямь, моя счастливая футболка!" Наконец улыбающаяся стюардесса ушла. Я спросил его, зачем он полетел со мной. Самолет все ещё набирал высоту, и к тому времени, как он ответил, мы успели пробиться сквозь облачный слой и оказались посреди чистой голубизны неба на высоте не" скольких тысяч футов. - Мы когда-то были любовниками. - Вы с Филом? Он взглянул на меня и коснулся пальцами моей руки. - Нет, Уэбер, ты не думай, голубым он не был. Просто ему хотелось узнать, на что это похоже. Помнишь, однажды я летал к нему на съемки "Снова полночь"? Мы провели вместе всего пару дней. Ничего такого, просто немного душевного тепла для меня, и прелести новизны для него. Ему, кстати, не очень понравилось, и это меня нисколько не удивило. Хотя я знал, что Уайетт голубой (он сам мне как-то признался), внешне это никак не проявлялось. У нас в труппе даже как-то вышла довольно некрасивая история, когда одна из женщин влюбилась в него, а он не ответил ей взаимностью. Позже он объяснил мне, что болезнь все равно постепенно практически лишила его пола: когда у тебя рак, и тебе постоянно то что-то втыкают, то что-то вырезают, трудно испытывать желание. - Ты шокирован, Уэбер? - Конечно. Но это и очень интересно. Уж, кажется, знаешь своих друзей как облупленных, а потом выясняется, что это не так. - Наверное, не следовало тебе об этом рассказывать, особенно сейчас. - Нет, Уайетт, ты правильно сделал. В Калифорнии я как раз и хочу попытаться выяснить, почему Фил покончил с собой. До вчерашнего дня я вообще не верил, что это он. А ты не мог бы рассказать мне поподробнее о том, как вы тогда провели время? - Ну, ему я казался забавным, а я считал его гением. Этакое общество взаимного восхищения. Сначала мы перекинулись парой слов на съемочной площадке, затем вместе отправились перекусить. Ну, а остальное ты знаешь. В принципе я вовсе не пытался соблазнить его, и это самое странное. Я лишь сказал ему, что я голубой, но это ничего не значит. Он начал задавать вопросы, а я отвечал. Я не сторонник теории, будто в глубине души каждый обычный человек немножко голубой, и его голубизна лишь дожидается подходящего момента, чтобы наконец проявиться и громко заявить о себе миру. Просто некоторые люди голубые, а другие - нет. Фил никогда им не был, он просто любопытствовал - и только. Его интересовало все на свете. Именно поэтому с ним и не было скучно. - Но, в таком случае, чем же вы занимались эти два дня? Неужели вам не хватило бы и одной ночи? - Только не Филу. Он хотел узнать как можно больше. Добиться у детей такого успеха, какого сумел добиться Уайетт, можно только обладая детской искренностью и способностью удивляться. Когда я рассказал ему обо всем, что произошло вчера, включая и удивительные метаморфозы с видеокассетами, на которых было записано мое прошлое и Сашино будущее, он только покачал головой и крякнул. Потом, немного помолчав, спросил, не присылал ли Фил чего-нибудь еще. Я вытащил из сумки "Мистера Грифа" и протянул ему. - Что это? - Небольшой рассказ. По Сашиным словам, он должен был лечь в основу его следующего проекта. - Можно мне его прочитать? - А ты все рассказал или нет? Он взглянул на зажатые в руке листки. - Позволь мне сначала прочесть рассказ. - Он вынул из кармана знаменитые очки Вертуна и нацепил их. Помните, с оправой в виде крутого поросенка-рокера на мотоцикле, у которого вместо колес - стекла? Те самые. Пока он читал, я смотрел в иллюминатор и вспоминал - сначала Фила, потом свою мать. Уайетт, занятый чтением, несколько раз насмешливо фыркнул. Один раз он оторвался от чтения и сказал: - Похоже, писал действительно Фил. Я так и слышу, как он рассказывает все это. А мистер Гриф, очевидно, ты. - С чего ты взял? Потому что я тоже рыжий и зеленоглазый? - Отчасти. Позволь, я дочитаю. Мертвый Фил. Фил, спящий с Уайеттом. Фил, пишущий "Мистера Грифа". Самолет сильно тряхнуло, и на табло загорелась надпись "ПОЖАЛУЙСТА, ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ". - Мне не совсем понятна концовка. - А что там непонятного? - В чем её смысл? - Он вслух прочитал несколько последних фраз: "Тонкие артистичные пальцы. Веснушки. Мы с Грифом были потрясены тем, что я сказала и понимали это. Он снова выключил свет. Я буквально побагровела, и оставалось только надеяться, что в темноте мои щеки не светятся красным. Теперь я, кажется, начинала его ненавидеть. Мне как будто хотелось обвинить его в чем-то, что ещё не случилось". Я взял у Уайетта рукопись и заглянул в конец. Там действительно были напечатаны прочитанные им только что фразы: слова, которых всего несколько часов назад не было. - Когда я читал его, рассказ заканчивался словом "веснушки". А все остальное, видимо, появилось позже. - Слушай, а Фил никогда не рассказывал тебе о Спросоне? - Уайетт, ты меня слушаешь, или нет? Говорю тебе: за сегодняшний день рассказ слегка подрос. - Я слышал. Так тебе известно о Спросоне? Я отрицательно покачал головой. К этому времени моя голова была настолько переполнена, что отказывалась соображать. За неделю до смерти Фил приезжал в Нью-Йорк. Обычно его приезды превращались в какую-то кольцевую гонку - этакий Индианаполис-50043 настоящий вихрь посещений любимых мест и визитов к многочисленным друзьям. Сам город Фил терпеть не мог, зато очень любил многое из того, что тот мог ему предоставить, поэтому его приезды, хотя и были нечастыми, всегда сопровождались неистовой активностью. Он любил собирать друзей: закатывал для них в ресторанах роскошные пиры, где известные своими заслугами или эксцентричностью гости рассказывали захватывающие истории, которые присутствующие слушали, затаив дыхание. Зато последний его приезд разительно отличался от предыдущих. Фил встретился только с двумя своими знакомыми - Дэнни Джеймсом и Уайеттом Леонардом. Остальные же друзья и поклонники его творчества - букинисты, ученый-палеонтолог из Колумбийского университета, специализирующийся на динозаврах, шеф-повар популярного вегетарианского ресторана "Бенихана" и, наконец, я сам - вообще не знали о его приезде. Как потом припоминали Уайетт и Дэнни, Фил остановился в отеле "Пьер" и большую часть времени провел в поездках по городу. Несколько раз выезжал он и за город, только вот куда именно, так и осталось неизвестным. Даже когда он позвонил и сообщил о своем приезде, оба были немало удивлены, а когда увидели его, то просто глазам своим не поверили. У Дэнни сложилось впечатление, что он тяжело болен, а Уайетту показалось, что у Фила слегка поехала крыша. - Сам, наверное, не раз замечал, какой безумный взгляд частенько бывает на фотографиях у людей, застигнутых фотографом врасплох. Вот точно такой же взгляд был тогда и у Фила. Он казался совершенно расслабленным и говорил очень спокойно, зато в глазах был какой-то затаенный ужас. Подобный взгляд бывает у человека, незадолго до того лицом к лицу встретившегося со смертью. Или неожиданно узнавшего, что его близким в недалеком будущем грозит какая-то страшная опасность. Мы вместе погуляли, потом пообедали и после этого ещё очень долго разговаривали, но странный взгляд так и не исчезал. Тогда это меня страшно напугало. - А ты не пытался выяснить, в чем дело? - Вертунчик не прочь пропустить бурбончик. Уэбер, дружок, не хочешь стакашок? Да, конечно, я его спрашивал. Мы как раз сидели в "Четырех временах года" и ели омара. Он вдруг спросил, читал ли я У. X. Одена44. Ну. допустим, читал. В таком случае, не помню ли я у него такой строчки: "Нашей жизнью управляют силы, которые мы, якобы, понимаем"? При этом он продолжал неправдоподобно медленно один за другим отправлять в рот кусочки омара, тщательно пережевывая каждый; внешне все очень спокойно и изящно, но при этом взгляд у него по-прежнему оставался взглядом человека, которого с минуты на минуту расстреляют. Да, так вот, по поводу У. X. Одена. Я заметил: "Но это вовсе не ответ на мой вопрос. Фил. Что с тобой?" Причиной оказался Спросоня. Оказывается, существует древнее еврейское поверье, согласно которому ребенку в чреве матери открыты все тайны мироздания. Но сразу после рождения его уст касается ангел, и дитя все забывает. Так вот, по словам Уайетта Леонарда, Фил незадолго до смерти решил, что снова вспомнил все эти тайны - правда не самостоятельно, а с помощью некоего ангела по имени Спросоня. - Стоило ему начать описывать этого ангела и то, что произошло, слова так и полились из него. Казалось, он только и ждал возможности все кому-нибудь рассказать. Я знаю о "Мистере Грифе", поскольку о Спросоне впервые услышал именно в связи с ним. Фил признался, что сюжет пришел ему в голову давным-давно, и он не раз подумывал превратить его в сценарий. Будучи на съемках в Югославии, он на досуге даже начал над ним работать. Но едва написал пару страничек, как возникли то ли проблемы с югославскими властями, то ли что-то в этом роде. Он отложил сценарий, а потом и вовсе забыл о нем. Дальнейшее развитие дело получает в Калифорнии, несколько месяцев спустя. Фил разбирает бумаги, с которыми работал в Югославии, и натыкается на коротенький пятистраничный рассказ, озаглавленный "Мистер Гриф". И тут он вспоминает, как действительно начинал работать над чем-то подобным, но только тогда это был сценарий, и написать он успел всего две странички. Он прочитывает найденные пять страниц и приходит в ужас. Сюжет тот же самый, который он прочил для фильма, только изложенный в виде рассказа, причем текста гораздо больше, чем в свое время успел написать он. Рассказывая все это, Фил продолжал вальяжно отщипывать кусочки омара, то и дело бросая на меня эти свои высокооктановые взгляды человека, на полной скорости мчащегося к гибели. Рассказ и сам по себе стал для него страшным потрясением, а тут ещё ночью ему приснился кошмар. И знаешь, что ему приснилось? Гибель Блошки. Пес выбегает на дорогу и, что самое удивительное, попадает не под колеса, а под пулю какого-то проезжавшего мимо на угнанной машине придурка. Больше того, в этом своем видении он узнал, в какой день это произошло, в какое именно время, даже разглядел марку машины и запомнил лицо придурка. А ещё он почему-то ни капли не сомневался, что все так и будет, и лучше внять предупреждению. Короче, в указанный день он запер Блошку в доме, вышел на улицу и принялся ждать. Все точно. Мимо проезжает белая "тойота" с нарисованным на дверце Вуди Вудпекером45. Перед домом Фила водитель притормозил и пристально поглядел на него. По словам Фила, у парня было очень странное выражение лица - будто он чувствовал, что его каким-то образом провели, не дав пристрелить пса. Видения продолжались, параллельно разрастался и рассказ. Фил никому ничего не говорил, хотя Саша и начала намекать, что он ведет себя как-то странно. Чуть позже я восстановил хронологию событий - и действительно, пару раз она звонила мне как раз в тот период и жаловалась, каким странным и капризным он стал после возвращения из Югославии. - А скажи, это было до того, как умер Мэтью Портланд? - Задолго до того, Уэбер. В то время Спросоня являлся ему каждый день. А ещё он сказал, что был предупрежден о предстоящей гибели Портланда, но палец о палец не ударил, чтобы её предотвратить. - Расскажи-ка поподробнее об этом ангеле. Начали разносить обед. Стюардесса, которую, как выяснилось, звали Андреа, принесла нам подносы и попросила автограф. Уайетт быстро нарисовал ей в блокноте Вертуна-Болтуна, её саму и меня. Мы втроем, взявшись за руки летели по небу. - Интересно, что это такое? - Даже не знаю. Наверное, мясо. Или пирог? - Мы имели в виду как две капли воды похожие друг на друга какие-то коричневатые куски чего-то непонятного, лежащие у каждого из нас на подносе. - Возможно, просто салфетка. Кстати, видеокассеты, которые он прислал тебе и Саше довольно серьезное доказательство того, что нечто действительно существовует. Хотя кто знает, ангел это или нет? - А почему он решил, что это ангел? - Он понял это, когда Спросоня явился и велел перестать снимать "Полночь". Первый фильм "Полуночи" появился как своего рода отчаянная шутка. Восемь лет назад Фил Стрейхорн был на грани полного отчаяния. Голливудское золотое яичко разбиваться никак не хотело и, в поисках заработка, он дошел до того, что брался за любые исследования по любым вопросам для кого угодно. Внешность у него была ничем не примечательная, актерского опыта не было вовсе, поэтому в списках ищущих работы актеров он стоял едва ли не на последнем месте. Одно время он даже проявлял кинопленки на одной из студий, но и для этой работы оказался недостаточно общительным и умелым и надолго там не задержался. Ему очень хотелось играть, и он обожал кино, но в какой-то момент понял, что ни на то, ни на другое рассчитывать не приходится. Занимаясь подборкой материалов по зороастризму для какого-то типа, пишущего исследование по оккультизму, Фил, копаясь в литературе, неожиданно наткнулся на "Книгу Арда Вирадза", автобиографию одного персидского жреца, который после смерти, якобы, снова явился в мир и смог рассказать о том, что видел "там." По ту сторону, наряду с другими испытаниями, Вирадзу пришлось пройти по Чинвату - "Мосту Судебного Разбора", где ему (и всем остальным душам) пришлось встретиться со своей совестью для переосмысления всего, что им было сделано в жизни. Захваченный этой идеей, Фил стал копать глубже и обнаружил сходные сюжеты в исламской литературе. Там говорилось, что в судный день человеку предстоит пройти "испытание мостом аль-Сират, мостом, что тоньше волоса, острее сабли и... "- согласно некоторым источникам, - "... сплошь утыкан крючьями и острыми штырями. Праведник легко преодолеет его и попадет в райский сад, зато грешнику на мосту будет невероятно скользко и темно. После долгих тысяч лет бесплодных попыток преодолеть преграду, несчастный в конце концов сорвется с него и угодит прямо в адское пламя". В те дни мы с ним почти не виделись, поскольку я как раз собирался в Европу на съемки "Нежной кожи" и был полностью погружен в свои собственные проблемы. Впрочем, может оно и к лучшему, поскольку отношения наши были довольно натянутыми. Со времени окончания колледжа я уже успел опубликовать сборник стихов и снял фильм, к которому критика отнеслась более чем благосклонно. Я определенно становился на ноги и, как бы он ни любил меня и ни радовался моим успехам, я знал, насколько ему тяжело видеть, как все высшие баллы получает кто-то другой, ведь он привык всегда быть среди первых учеников. Когда несколько месяцев спустя я вернулся из Европы, Фил встретил меня в аэропорту. Отъехав немного и притормозив, он вручил мне сценарий. - Что это? - Сценарий, который я написал. Скорее всего, он тебе не понравится это фильм ужасов, однако очень тебя прошу - прочти его и скажи, стоит он чего-нибудь, или нет. Может ли из него хоть что-то получиться. - Фильм ужасов? "Полночь". О чем он? - О встрече с собственной совестью на мосту. Миропорядок начал давать какие-то сбои. Причина так и осталась невыясненной, но уже с самого начала фильма подразумевалось, что виновато в этом человечество. Войны, алчность, проникновение в разные опасные закоулки науки... Как бы то ни было, на космическом уровне начался распад, и в самый разгар торжества глупости на сцене появился Кровавик. В результате начавшегося процесса какой-то части смерти удалось преодолеть границу и проникнуть в жизнь в облике Кровавика. Он мог бы быть просто озлобленным крошечным осколочком смерти или частицей нашей совести, вышедшей навстречу нам на Мосту Судебного Разбора... будь мы мертвы, но ведь мы-то пока ещё живы. Он мог бы даже быть и самой Смертью, в силу каких-то обстоятельств вынужденной обосноваться среди нас, к востоку от Эдема. Как бы то ни было, значение имеет лишь то, что Кровавик вне себя - он разгневан необходимостью обитать здесь, ему ненавистна сама мысль о пребывании в чужой ему стране. Говоря о нем, Фил всегда улыбался и называл его ксенофобом. Страсть к насилию и изобретательность этого стрейхорновского демона одновременно и возмущали и поражали. Читая сценарий в первый раз, я просто глазам своим не верил, переворачивая страницу за страницей с описанием его кошмарных деяний. Но Кровавик все продолжал творить свои злодейства самыми изощренными и чудовищными способами. Я называю подобные вещи искусством автокатастроф - и смотреть невыносимо, и оторваться невозможно. Я позвонил Мэтью Портланду, продюсеру, всегда старающемуся подыскать сценарии, где было бы побольше женской плоти, крови и насилия. Он тут же прямо по телефону начал расспрашивать меня о сюжете. Но я не стал ему ничего рассказывать, а просто прочитал вслух ставшую впоследствии такой знаменитой сцену с Кровавиком, грудным младенцем и увеличительным стеклом. - В жизни не слыхивал ничего более отталкивающего! Кто это написал? Вскоре мы втроем встретились за обедом. Обменявшись с Филом рукопожатием, Портланд сразу перешел к делу. В принципе, сценарий ему нравится, но требует серьезной доработки. Мы все знали, что сценарий просто идеален, но любой продюсер при первой встрече говорит сценаристу одно и то же. Фил улыбнулся и негромко прошелся насчет того, какая вонючая куча дерьма "Игла в пятки" - последний фильм Мэтью. Тот улыбнулся в ответ и заявил, что и сам это отлично знает, но расходы фильм окупил сполна. Подобными любезностями они обменивались на протяжении почти всего обеда, но в конце концов пришли к соглашению: в сценарии Фила все остается как есть, и Кровавика будет играть он сам. За это он был готов удовольствоваться довольно скромным гонораром, выговорив себе, однако, изрядную гарантированную долю потенциальной прибыли. В качестве режиссера они взяли совсем молодого человека - недавнего выпускника Академии киноискусства - который чуть ли не наизусть знал все когда-либо снятые фильмы ужасов, включая даже самые одиозные картины, вроде "План-9 из открытого космоса"46. Но им страшно повезло, поскольку в его лице они получили настоящего фанатика жанра, к тому же точно знающего, что он делает. "Полночь" была снята за двадцать девять дней в небольшом городке в северной Калифорнии, все шестьсот жителей которого с радостным удивлением наблюдали за тем, как члены съемочной группы предают огню их улицы и периодически выбрасывают из их окон муляжи самых разных частей человеческого тела. Половину ролей исполняли сам Мэтью Портланд и статисты. Фил один играл три роли (включая Кровавика). Режиссер, как выяснилось, был приверженцем полного совершенства и замучил буквально всех, но его приверженность делу заражала окружающих. На закрытом предварительном просмотре фильма в городке Хиббинг, штат Миннесота, у одной девочки-подростка начался сердечный приступ, и она умерла. Новость мгновенно облетела всю страну и стала бесплатной рекламой, о которой можно было только мечтать. Фильм принес миллионы. Были зарегистрированы авторские права на футболки и плакаты. Сбытчики кинопродукции, прокат, а вместе с ними и крупнейшие студии сразу начали алчно облизывать губы и потирать руки в предвкушении того, что они считали возможным началом очень продолжительного и счастливого брака между золотом и новым кровавым маньяком. Фильм произвел настоящий фурор. И это было вполне объяснимо. "Полночь" - своего рода шедевр, но при этом она совершенно аморальна и чересчур убедительна, слишком реалистична. Фильмы ужасов развлекают именно потому, что обычно они крайне топорны или изобилуют множеством преувеличений, и половину времени вы, глядя на все эту неприкрытую глупость, просто посмеиваетесь. "Полночь" же совсем другое дело. Во-первых, это очень умный фильм. Хотя Фил и утверждал, будто задумал его под впечатлением картин Иеронима Босха, я-то прекрасно знал, что в основном он навеян воспоминаниями о собственном исключительно горьком детстве. Картина производит впечатление не столько ужасами, сколько почти ощутимой печалью, восседающей на фильме подобно ночному демону, устроившемуся на груди спящей женщины со знаменитой картины Фьюзели47. Первой на это обратила внимание Полина Кэл, в своей замечательной статье сравнившая "Полночь" с де-пальмов-ской48 "Кэрри"49 и "Днями жатвы" Теренса Малика50. Это привлекло на фильм и интеллигенцию. Почти то же произошло в семидесятые годы, когда Леонард Бернстайн51 заявил, что ему нравятся "Битлз". "Неужели мы действительно живем в мире, одержимом Кровавиком? Если так, то подлинным монстром в фильме выступает вовсе не он, а наша посредственность, наше молчание и самоуничижение. Все остальное ерунда". А ещё она процитировала художника Роберта Генри52. "Примитивное искусство способно лишь просто сообщать те или иные факты, например: "Стояла ночь". Высокое же искусство создает ощущение ночи... Здесь мы имеем некий эмоциональный ландшафт. Это как мысль, как воспоминание". Кстати, слова "... как мысль, как воспоминание" стали заголовком её статьи, и этот едва заметный намек на Пруста53 лишь добавил фильму престижа. Уже через много лет после того, как я посмотрел фильм в первый раз, мне довелось услышать один из монологов Сполдинга Грея. Где-то в середине монолога прозвучало то, что в какой-то мере тоже выражает сущность "Полуночи": "Больше всего на свете мой брат боялся подвала нашего дома. Когда родители куда-нибудь уходили, он всегда выключал свет и ползком спускался по ступенькам с парадного крыльца, потом по лестнице сползал в подвал и, крепко зажмурив глаза, ощупывал руками его стены, каждую трещинку, обходя его весь по периметру и не зная, то ли он вот-вот умрет со страху, то ли все же не умрет". Филу Стрейхорну каким-то образом удалось создать фильм, смотря который, зритель оказывался лицом к лицу со своими подвальными страхами, в кромешной тьме и без какого бы то ни было оружия под рукой. Когда Фил был ещё мальчишкой, отец обычно рассказывал им с сестрой истории, которые сам любил называть "колыбельными. "Мистер Стрейхорн, будучи человеком довольно черствым, по-видимому, считал это наилучшим способом воспитания детей, которых не слишком любил и которым практически не помогал. По словам его сына, истории были очень длинными и довольно интересными, но уж слишком часто чересчур страшными или с печальным концом. - Он пугал нас ими до смерти, настолько, что иногда мы даже плакали от страха. Тогда старый ублюдок обычно обнимал нас за плечи и приговаривал: "Не плачьте, все хорошо. Папочка с вами! Папочка вас в обиду не даст". Ему одновременно хотелось чувствовать и наш страх и нашу любовь. Знаешь, по-моему, это просто нечестно. Если вы смотрели "Снова полночь", то наверняка помните похожую сцену. Только в фильме Папочка - это переодетый Кровавик, и в конце для детей все кончается не так благополучно. После выхода фильма родители окончательно порвали с Филом. Он на это отреагировал так: "Тем хуже для них. Они обиделись, потому что узнали на экране себя". "СП" посмотрело (и приобрело видеокассеты с ней) втрое больше людей, чем первый фильм. В результате, Фил и Мэтью Портланд организовали фирму "Ускоренная перемотка" и стали думать, во что бы ещё вложить деньги. Одним из самых забавных результатов появления первого фильма стала удивительная популярность Мэтью Портланда как актера. Он сыграл роль Пола Эддоуса, мэра городка и профессионального пилота-спасателя, и начал получать столько писем от поклонников своего таланта, что они с Филом решили сохранить Пола и во второй и в третьей частях сериала. Мэтью был просто в восторге. Третий фильм назывался "Полночь приходит всегда", но, к тому времени, когда они закончили съемки, Фил уже называл её не иначе как "Полночь не уходит никогда". Он устал от Кровавика, устал от крови, устал раздавать автографы, которые у него просили потому, что он сыграл роль ставшего столь популярным маньяком-убийцей. - Понимаешь, Уэбер, я, конечно, не собираюсь играть короля Лира на Бродвее, но для разнообразия с удовольствием сыграл бы не в какой-нибудь очередной кровавой бане, а самую обычную, нормальную роль. В то время я как раз снимал свою "Удивительную" и предложил ему сыграть в ней небольшую роль трансвестита, Лайли Рейнарда. Он сразу же согласился, причем сыграл на удивление хорошо. Вскоре после этого грянуло землетрясение, и Фил спас мне жизнь. Не вытащи он меня тогда из ресторана буквально после первого же толчка, я, когда с одним большим ужасающим вумп! обрушилась крыша, наверняка был бы раздавлен вместе с остальными. Усталый, опустошенный и со все ещё стоящим в ушах грохотом рухнувшей крыши, я, едва закончив "Удивительную", снялся с места и отбыл в Европу. Мне просто необходимо было хоть ненадолго уехать из Калифорнии, тем более что к тому времени я почти решил вообще распроститься с прежней калифорнийской жизнью. Самой подходящей тихой зеленой гаванью мне тогда казалась Европа. Я был совершенно убежден, что, пожив там, смогу, по крайней мере, спокойно обдумать, как быть дальше. За годы, проведенные в Европе, я почти не имел вестей от Фила, не считая нескольких открыток с более чем туманным содержанием, вроде того, что он прикидывает, чем лучше заняться. Когда я вернулся, он показал мне свой "Цирк в огне" пятнадцатиминутный ролик, снятый им для рок-группы "Витамин Д" - настоящее чудо, этакая шкатулочка Джозефа Корнелла54, полная чудес и неожиданностей. Ролик можно было посмотреть пять раз подряд и продолжать мечтать увидеть в шестой. В определенном смысле это было лучшей работой Фила, но идиоты-музыканты решили, что клип получился слишком тяжеловесным и забраковали его. По-видимому, они ожидали, что Кровавик преподнесет им нечто в духе "Полуночи". Вместо этого им подсунули нечто более чем странное, клип, почти без музыки, с какими-то куклами и древними картами. Не сказав ни слова, Фил забрал кассету и снова взялся за '"Убийства в полночь". Я как-то поинтересовался, сильно ли его огорчила неудача с роликом. Но он ответил, что во время работы над клипом ему в голову пришел просто великолепный сюжет для нового фильма. Еще раз сыграв Кровавика, он заработает достаточно, чтобы самостоятельно финансировать весь проект. И что же, интересно, за сюжет? Фил промолчал. Это было хорошим признаком. Примерно тогда же в его жизни произошли два очень разных события. Первым было его знакомство с Сашей, а вторым - двойное убийство во Флориде. Многие газеты поначалу называли их "Убийствами Кровавика", но, к счастью, название не прижилось. Один семнадцатилетний придурок из Саратоги, по-видимому, слишком насмотрелся "Полуночи". И однажды вечером, когда родители оставили его присматривать за малолетними братишкой и сестренкой, он расправился с детишками точно так же, как это сделал Кровавик в одном из фильмов. Мертвые светятся. Я по-прежнему не понимаю почему, но это так. Здесь столько любви, тепла и дружбы... это самое ценное, что только можно себе представить, да к тому же у нас есть ещё и - впрочем, нет, скорее, он - это мы сами - чудесный мягкий свет. В принципе, мы действительно очень похожи на светлячков, но все равно, окидывая себя взглядом в первый раз и видя, насколько много у тебя общего с этими малютками, трудно удержаться от улыбки. Кстати, дети, о которых упоминал Уэбер, тоже здесь. Они очень тихие и милые, и я изо всех сил стараюсь стать им другом. Я просто не могу иначе - ведь они здесь по моей вине. Я не верил в это, пока был жив, но теперь понимаю. Это один из аспектов процесса. Тебя учат понимать такие вещи. Конечно же, здесь приходится и заново пересматривать прожитую жизнь, но, как выяснилось, это гораздо интереснее, чем я мог себе представить. Прежде всего, тебе показывают, каковы были её важнейшие моменты и где именно они имели место. События, которых в свое время ты даже не ощутил и о которых порой вообще не подозревал, хотя именно они придали ткани твоей жизни её окончательный оттенок. Лично мне, например, была показана ночь, когда родители зачали меня (отец очень быстро кончил, мать лишь похлопала его по спине и мгновенно уснула). Неведомые мне до сих пор моменты истинной боли, подлинного удивления и искренней любви, обитавшие в четырех стенах нашего медленно взрослеющего дома, в тогда ещё сравнительно юных сердцах моих родителей, моей сестры, моем собственном. Теперь я пересмотрел все: Джеффри Винсент, зверски убивающий своих маленьких братишку и сестренку, Саша, обнаруживающая в патио мое бездыханное тело, даже то, как погибла мать Уэбера. Мне разрешили показать ему эту сцену, хотя до сих пор подобных прецедентов ещё не бывало: никто никогда не получал возможности при жизни узнать даже малую толику всей правды. Ведь это одна из важнейших задач жизни - самостоятельно отыскать сохранившиеся обломки душевных развалин и докопаться до смысла высеченных на них иероглифов. Да и вообще, археология сердца - единственное по-настоящему важное занятие. Вот, например, в нью-йоркской квартире Уэбера на полке стоит несколько фотографий, в том числе и моя. На ней я сижу в его удобном старом кожаном кресле, сцепив руки на животе и положив ногу на ногу. Лицо мое - всегдашний маловыразительный скуластый пиковый туз с хохолком на макушке. Рядом с креслом, на полу, разложены четыре когда-то столь популярных маски Кровавика. В тот день я как раз в шутку преподнес их Уэберу. Я сижу с крайне самодовольным видом в спортивном пиджаке от "Андерсон энд Шепард". На шее - шелковый аскотский галстук с широкими концами, завязанный шикарным идеально правильным узлом. А на полу поблескивают лежащие в беспорядке совершенно одинаковые серебристые лица. Уэбер частенько поглядывает на эту фотографию - то с горечью, то с тоской, то с печальной улыбкой... Как, оказывается, по-разному можно смотреть на что-то значащий для тебя снимок... Но, пусть Уэбер и смотрел на фотографию довольно часто, он никогда не понимал, что в ней самое важное. Впрочем, это не так просто понять. Зачем мы фотографируем, зачем потом смотрим на снимки, почему так мало помним и так много забываем? А ведь все это не случайно. Древние римляне в свое время поняли, что делать и ответом стала гаруспикция или гадание на внутренностях жертвенных животных. Полагая, что в их расположении заключены порядок и формы всего сущего, римляне изучали их, в надежде узнать, каким в этом миропорядке окажется будущее. Они были правы. Если бы Уэбер смотрел на эту фотографию как надо, он разглядел бы на ней многое из того, что с ним должно было произойти. И дело вовсе не в том, что это моя фотография, а в том, как лежат на полу маски, в тугом узле галстука, в том, как падает на мое лицо свет. Тогда, собираясь меня "щелкнуть", он, прильнув к видоискателю, начал командовать: "Поверни-ка голову. Переложи по-другому руки. Чуть-чуть поверни голову и смотри в сторону. Надо сесть так, чтобы маски тоже попали в кадр... Вот так!" Почему так, а не как-нибудь иначе? Да просто какой-то малюсенькой частичкой сознания мой друг понимал, что на пленку попадет крошечный осколок его будушего К несчастью, другие части его сознания не знали, как его увидеть, поэтому Фил просто вставил так и не распознанный осколок будущего в рамочку и поместил на полку вместе с остальными. То же самое справедливо и для чего угодно другого. Например, сигарета, которую он собирается закурить: как он её держит, количество затяжек, которые он сделает. Так много ответов, лениво плавающих в воздухе над нашими жизнями, как сероватый дым у лица Уэбера. * * * - Слушай, а Фил когда-нибудь рассказывал тебе о собаке и о том, как к нему в комнату вошла смерть? - Уайетт, что же все-таки случилось с этим ангелом, Спросоней? Я думал ты наконец собрался рассказать мне об этом. Он поджал губы и кивнул. - Расскажу, но ведь нам лететь ещё целых три часа. - Вот за что я люблю "Декамерон"56 и "Кентер-берийские рассказы"57 все сидели кружком да травили друг дружке всякие сногсшибательные истории, поскольку, пока вокруг свирепствовала чума или предстояло топать ещё добрую сотню миль до Кентербери, просто нечем было заняться. - Позволь я все же сначала расскажу тебе о собаке и смерти. К тому же, это все равно, в той или иной степени, связано с Филом и Спросоней. Так вот, когда Фил был маленьким, у них была собака по кличке Генриетта, Ее свободно отпускали бегать, где вздумается, поэтому она довольно регулярно приносила щенков. В доме её место было в комнате Фила, в уголке, и Генриетта, когда приходило время рожать, просто укладывалась на подстилку и рожала. В одном из пометов среди нормальных здоровых щенков оказался один очень слабенький и притом явно больной малыш. По словам Фила, сразу было видно, что он не жилец, но Генриетта по какой-то непонятной причине любила его гораздо больше, чем остальных, и всегда проявляла по отношению к нему особую заботу. Всем это казалось довольно странным, поскольку обычно животные просто не обращают внимания на самого слабого детеныша, а порой даже убивают его. Однако, вопреки всему, Генриетта просто души не чаяла в бедняге, всегда следила за тем, чтобы он получал достаточно молока и вылизывала его чаще других... Одно время стало даже казаться, что малыш, всем на удивление, вытянет, но вскоре он стал слабеть и через несколько дней явно должен был умереть. Как-то вечером, делая уроки, Фил вдруг поднял голову, потому что услышал рычание Генриетты. Она вообще крайне редко подавала голос, а сейчас, в совершенно пустой комнате, ей и тем более рычать было абсолютно не на что. Но она все не унималась. Гррр! Гррр! Без остановки. При этом она неотрывно смотрела на одно из окон. Фил выглянул из него наружу, но и возле дома ничего подозрительного не заметил. Собака тем временем бешено колотила хвостом и яростно рычала: налицо были все признаки начинающейся собачьей свары. Но ведь в комнате-то никого не было! Внезапно она вскочила и теперь стояла с трясущимися задними лапами, оскалив зубы и воинственно размахивая хвостом. Взгляд её по-прежнему был устремлен все туда же, но постепенно она стала медленно поворачивать голову, будто следя за кем-то, пересекающим комнату и приближающимся к ней. Перед этим она лежала вместе со своими щенками, кормя их, и теперь они слепо тыкались на подгибающихся трехдневных лапках во все стороны, пытаясь снова отыскать материнские соски. Все, кроме несчастного доходяги. Он уже так ослаб, что не в силах был двигаться. Как рассказывал Фил, в этот момент он будто что-то почувствовал: не колебание воздуха или прикосновение ледяной руки к шее, а просто что-то. Возможно даже, что-то приятное, он точно не помнил. Но чем бы ни было это что-то, и мальчик, и собака определенно чувствовали его присутствие. Генриетта на пару секунд вдруг смолкла и застыла на месте. Замерла. Потом она жалобно заскулила и оглянулась на щенят. Те виляли хвостиками и пищали - все, кроме доходяги. Он был мертв. Совершенно явно мертв. - Так значит, это смерть вошла в комнату? Он кивнул. - Во всяком случае, именно так решил Фил. По его мнению, собака-мать видела, как она прошла через всю комнату к щенку, и тот буквально через мгновение умер. А у тебя есть другое объяснение? - По мне, эта сцена так и просится в "Полночь". - Что я ему и сказал. Почему, говорю, ты её никуда не вставил? А он, оказывается, считал её слишком красивой для такого рода фильмов. Но, сдается мне, он все же собирался использовать её, только уже в "Мистере Грифе". - А причем же тут Спросоня? - Спросоня - это и есть Ангел Смерти. Стрейхорн был богат, знаменит и ещё не пересек сорокалетнего рубежа. Он пережил землетрясение, а один из самых влиятельных американских критиков назвал его выдающимся режиссером. Этот критик вел в популярном мужском журнале колонку, в которой мог писать о чем угодно. Жизни людей бывают двух размеров: в натуральную величину и в величину мечты. Жизнь Фила относилась к последней категории. Более того, он до конца жизни оставался очень хорошим и разумным человеком, что для Голливуда большая редкость. Я ещё почти ничего не сказал о гуманности Фила, а без этого трудно будет понять суть его отношений со Спросоней. Мы вместе прожили четыре года в Гарварде, и за это время узнали друг о друге во время душевных разговоров заполночь достаточно много. Поэтому я лучше, чем кто-либо, представлял себе его несчастливое и трогательное детство. Родители, в общем-то, заботились о них с сестрой, но этого было недостаточно. Вместо участия они проявляли власть, а в тех случаях, когда ребенка нужно было бы просто обнять, ограничивались рукопожатием. В принципе, такие отношения между родителями и детьми можно было бы назвать самым обычным делом, если бы не своеобразная реакция Фила. В то время, как они пытались пожать ему руку, он прыгал им на колени и пытался рассмешить. Они были довольно угрюмыми людьми, и единственными подлинными проявлениями любви он считал их улыбки и смех: именно по ним Фил судил, добился он успеха, или нет. Возможно, именно поэтому они так и подружились с Вертуном-Болтуном. Для мальчишки это было не просто желанием "рассмешить их" или "ну кто же не любит клоунов!", это было чем-то гораздо большим - "я могу дышать, только когда вы улыбаетесь, а если рассмеетесь, то это придаст мне столько энергии, что я смогу не есть два дня". Мистер Стрейхорн держал магазин авторучек, а в качестве хобби одно время занимался разведением пуделей. Ему довелось поучиться в Гарварде и, хотя степени он так и не получил, зато вынес из университета то дурацкое высокомерие, которое заставляет человека думать, будто его в совокупности с первоклассным образованием вполне достаточно, чтобы преуспеть в жизни. Но через пару лет, или хоть немного поработав, такие люди начинают понимать насколько миру наплевать, где ты учился, если ты преуспел. Но жизнь оказалась к старику неблагосклонной, и он затаил обиду на весь белый свет, устроив сам себе пенсию по надменности и неприятию окружающей жизни. Так он и тянул помаленьку до тех пор, пока на шестом десятке у него не нашли рак, после чего стал совсем невыносимым. Его супруга была ему под стать. Простушка из захудалого городишки, по гроб жизни благодарная мужу за то, что он на ней женился, Бетти Стрейхорн свято верила всему, что бы он ни говорил, пусть даже её благоверный и молол несусветную чушь. "Не забывай, твой отец учился в Гарварде!" - часто говорила она, и даже в тех случаях, когда в душе сознавала, что он не прав, держала язык за зубами. Любимым её выражением было "ради мира в семье". И в семье Стрейхорнов действительно царил мир, но лишь потому, что отец всегда все знал лучше всех, а если кто пытался настаивать на своем, то получал затрещину. Фил все всегда делал "правильно", а его сестра Джекки - неправильно. Он учился. А она тем временем попадала в разные переплеты. Он заставлял родителей смеяться и гордиться собой, она же была для них источником лишь страха и гнева. Он говорил отцу, что учится на "отлично", она же обычно посылала старика подальше. Между собой дети вечно ссорились и жили как кошка с собакой, но в случае малейшей угрозы со стороны родителей всегда защищали друг друга. Несомненно, прототипом Дженни, героини всех фильмов "Полуночи", была Джекки. Они даже внешне были похожи. Фил никогда толком не рассказывал, как ему это удалось, но со временем он сумел помочь ей побороть саморазрушительное упрямство и понемногу выправить жизнь. В старших классах она вдруг увлеклась наукой и после школы поступила на биологический. Правда, за это она была благодарна исключительно брату, но никак не родителям. - Он научил меня одной вещи, Уэбер, которую мне никогда не забыть. Однажды, после того, как я в очередной раз вдрызг разругалась с родителями, мы с ним обсуждали эту проблему. Я заявила, что, скорее всего, покончу с собой, поскольку жизнь совершенно бессмысленна и несправедлива. Он не рассердился на меня и не стал трясти за плечи, чтобы образумить. Он просто сказал: "Запомни вот что, сестричка. Миру от тебя не нужно ничего, зато ты миру кое-что должна. Именно поэтому ты и живешь. Покончи с собой - и ты всего-навсего подтвердишь, что ты лишь ещё один из миллионов других лежащих в земле черепов. Зато, стоит тебе дать миру хоть что-нибудь, неважно большое или маленькое, - и ты выиграла". Фил не оставлял попыток сплотить семью и заставить всех домашних улыбаться. Так продолжалось до тех пор, пока он не закончил колледж с отличием. Отец пожал ему руку и подарил ручку "Синбад" из своей коллекции. Когда же Фил сообщил им, что в конце лета собирается в Калифорнию, учиться на актера, отец обозвал его глупой задницей и вышел из комнаты. Миссис Стрейхорн, с трудом подавив гордость и радость, велела ему пойти и извиниться перед отцом. Вместо этого Фил собрал сумку и ушел из дому. После этого они с родителями не общались два года. Оказавшись в Лос-Анджелесе, мы с ним на пару сняли квартирку на Мэнсфилд-авеню в Хэнкок-Парке и начали пытаться стать знаменитыми. Но у нас ничего не выходило. В конце концов, мы оба так и не сумели начать делать карьеры и, соответственно, вынуждены были подрабатывать официантами в разных модных ресторанчиках на Беверли-Хиллз. В этот сумбурный и полный разочарований период я ухитрился выпустить сборничек стихов. Тайком от меня Фил обошел все книжные лавки от Венис-Бич до Голливудского бульвара и договорился с торговцами разместить мою книжицу везде, где имелись отделы поэзии. Далее, все происходило, как в кино: сотрудница отдела новых проектов одной независимой кинокомпании в одной из этих книжных лавок услышала, как я читаю свои стихи. Подойдя ко мне после выступления, она сказала, что ей понравились мои "стихи-диалоги" и спросила, не хочу ли я попробовать свои силы в сценариях. Так я и начал. И этого бы не произошло, если бы Фил Стрейхорн не взял дело в свои руки и не убедил скептиков, что мою книгу стоит заказать. Мне повезло. Я переделал три чужих сценария, а потом написал и свой собственный. Фил слышал каждую строчку из всех четырех и был справедливым и откровенным критиком. Затем мой сценарий, называвшийся "Хладные одежды" без малого год путешествовал по киностудиям, пока в конце концов кто-то не сказал "да". Мне отвалили кучу денег, но фильм снят так никогда и не был. Непривычное состояние финансового благополучия позволило мне немного притормозить и многое обдумать - чего мне как раз и не хватало Результатом явился костяк моего первого собственного фильма "Блондинка-ночь". Впрочем, с чего это я вдруг начал рассказывать о себе, когда это история жизни Фила? Да потому, что он тогда, как и я, изо всех сил старался прорваться, но безуспешно. Мы всегда жили вскладчину, но он решительно отказался пользоваться теми деньгами, которые я получил за переделанные сценарии, заявив, что они чисто мои. И как я ни убеждал его в обратном, он лишь упрямо качал головой. Мне только и оставалось, что время от времени угощать его обедом, и все. Когда же я купил ему в подарок на день рождения отличный цейссовский бинокль, у Фила на глазах показатись слезы. Существует особая категория людей - они не то чтобы святые, а просто почти бессознательно считают себя на вторых ролях по отношению к тем, кого любят. С их стороны это ни в коем случае не жертва и не свидетельство преклонения - они просто любят. И нет ничего трогательнее, чем их удивление, когда хоть малая толика этой любви и заботы возвращается им. И дело, по-моему, вовсе не в том, что они не считают себя совсем уж недостойными внимания. Просто их удивляет, когда кто-то удосуживается подумать и о них. Многие добрые люди удивляются (и бывают очень тронуты) проявленной по отношению к ним щедростью. Неудачи следовали одна за другой. Те из нас, кто искренне беспокоился за него, пытались помочь, чем только могли, однако эти долгие месяцы стали для Фила настоящим "периодом пощечин": придуманный им образ. Он рассказывал, что в те дни просыпался утром уже заранее готовый уклониться от готовой появиться невесть откуда руки, которая сегодня снова начнет валять его по полу жизни. Иногда ему вроде бы поначалу и удавалось увернуться, но рука каждый раз неизменно находила его вновь. А может, этим делом занимались и сразу две руки. Он встречался с девицей, которая постоянно норовила затащить его в постель. Это помогало ему сохранять спокойствие и ходить с забавно, чуть по-рыбьи, вытаращенными глазами, но оказалось, что она к тому же ещё и большая любительница разных источников высокого напряжения. В том состоянии, в котором тогда пребывал Фил, он просто не мог время от времени не поддаться искушению отведать её кислотной "пурпурной дымки" или поучаствовать в её экспериментах с кокаином. Как-то раз они на пару выкурили несколько косяков с колумбийской дурью, пропитанной псилобицином58. У него начались такие галлюцинации, что он, сам того не осознавая, выкатился из её дома задом наперед и таким манером одолел целых три квартала. Но потом, благодарение Богу, он повстречался со свиньей. Ее звали Конни, и она была вьетнамской вислобрюхой свиньей. Представьте себе дикого кабана без клыков и с провисающей от холки до крестца буквой "U" спиной так, что брюхо волочится по земле, с горячим пристрастием к "эм-энд-эмз", исключительно проницательным умом, и вы сможете себе представить Конни. Фил был из тех людей, которые не теряются ни в каких ситуациях, поэтому, когда это создание однажды вечером появилось у нас на заднем дворе, где мы как раз были заняты барбекю, он лишь слегка пригнулся к ней и спросил, не на десерт ли она пришла. Я спросил, это ещё что за тварь? а он ответил. это, мол, вьетнамская вислобрюхая свинья. Спрашивать, откуда он это знает, я уже не стал, поскольку Стрейхорн знал понемногу обо всем. Он был единственным из тех, кого я знал, способным просто для развлечения прочитывать целые энциклопедии ради того, чтобы стать актером, отказаться от предложения учиться физике в Калифорнийском технологическом, а на сон грядущий почитывать книжки вроде "Tractatus Logico-рhilosophicus" Людвига Витгенштейна59, постоянно валяющиеся у него на тумбочке возле кровати. На шее у свиньи был красивый кожаный собачий ошейник, с вытисненным на нем именем "Конни" и нацарапанным рядом номером телефона. Я отправился в дом звонить, а Фил тем временем кормил её изюмом в шоколаде. Минут через пятнадцать в нашем патио появился довольно жизнерадостный с виду старик. Он был коренаст, плотно сбит и имел вид человека, много времени проводящего на открытом воздухе. Округлое лицо с живыми яркими глазами обрамляли седые, будто присыпанные тальком коротко стриженные волосы. В общем, он был похож на человека, то ли имеющего собственный грузовик, то ли работающего на заводе, где здоровые парни зарабатывают на жизнь своим горбом, теряя по кварте пота каждый день. - Вот ты где, моя Конни! Привет, ребята. Я - Венаск. Так началось выздоровление Фила. Венаск жил в соседнем квартале в собственном доме вместе с этой самой свиньей да ещё пожилым бультерьером по кличке Кумпол. Оказывается, они по три раза в день прогуливались чуть ли не мимо нашего дома, хотя до этого мы их ни разу не видели. Поскольку эти прогулки были регулярными, Фил стал по возможности принимать в них участие. Единственным, что старик реально сделал для Фила за следующие несколько месяцев, так это научил его плавать. Но, очевидно, между ними происходило ещё что-то, о чем я не имел ни малейшего понятия. Чем больше они сближались, тем меньше при мне разговаривали друг с другом. И все же с самого начала было совершенно ясно, что у них очень много общего. Иногда нас спасает какая-то сущая мелочь: внезапное похолодание, забавный жест ребенка, несколько чашек хорошего кофе. Обычно, когда я спрашивал Фила, чем они с Венаском целый день занимались, он улыбался и неопределенно отвечал, что они "плавали", "болтали" или "играли с животными". Венаск был родом из Франции, но родины не видел уже лет тридцать. Этот бежавший во время войны от нацистов еврей осел в Калифорнии потому, что она напоминала ему родные места в окрестностях Авиньона60. Он был женат, но жена умерла. Много лет назад они держали довольно популярную закусочную напротив одной из киностудий. Поэтому, когда бы вы ни пришли к нему, первым делом он неизменно спрашивал, не сделать ли вам сэндвич. И отказаться было довольно трудно. Они с Филом проводили вместе все больше и больше времени. Сначала это меня удивляло. А потом я стал даже немного ревновать. Как-то я спросил его, чем ему так полюбился старик, но Фил лишь заметил, что тот "много чего знает" - самая большая похвала в устах Стрейхорна. Что бы там ни знал Венаск, это делало моего друга счастливее и примиряло с самим собой. Он перестал встречаться с наркоманкой, бросил работу в ресторане и снова начал искать работу по специальности. На некоторое время ему даже удалось получить небольшую роль в одной ужасной комедии положений, что служило ему хоть каким-то занятием и позволяло оплачивать счета. Он, как и я, страшно любил вещи и покупал их вне зависимости от того, позволяли ему это средства, или нет (он даже шутил, что на кредитных карточках "Америкен Экспресс" или "Мастер Чардж" следовало бы красоваться надписи "Оставь надежду всяк сюда входящий"). Еще когда-то давно, в нашем совместном прошлом, мы дружно пришли к выводу, что лучшее средство для поднятия духа - пойти и купить себе что-нибудь экстравагантное. Подумаешь, нет денег! - зато новый атташе-кейс или какая-нибудь библиографическая редкость хоть немного, да взбодрит. Я познакомился с актрисой и совершил ошибку, переехав к ней. Из-за этого, моей карьеры и Венаска, мы с Филом не виделись около двух лет. После того, как я съехал, он ещё несколько месяцев прожил в нашей квартире один. А потом, к моему удивлению, перебрался к старику. После этого обстановка у Венаска стала прямо какой-то едва ли не сказочной мудрый старик, его ученик, собака и свинья. Время вечно шепчется у нас за спиной. Внешне оно дружелюбно и рассудительно, оно без колебаний старается помочь, чем может. Но, стоит нам отвернуться, и оно крадет наши жизни, а потом рассказывает про нас же украденным кусочкам всякие нехорошие вещи. Юность? Она могла бы стать для тебя гораздо более удачной, если бы он больше трудился. Дружба? Сколько бы времени я ему ни отводил, он никогда не уделял его тебе достаточно. Двадцать лет? Ты мог бы претендовать на большее, используй он меня как надо. Подобное мы слышим с самых разных сторон, особенно часто это наши внутренние голоса, которые беспрерывно и с удовольствием нашептывают то, что услышали от недругов. Мы со Стейхорном хотели работать в кино, стремились к интересной жизни. Возможно, именно этим-то наше - послевоенное - поколение и отличается от других: правильно это или нет, но мы привыкли ощущать частью нашего права от рождения возможность хотя бы побороться за создание своей собственной окружающей среды, позволяющей нам просыпаться по утрам с жаждой свершений и желанием узнать, что готовит для нас новый день. Но время уже начинало нашептывать свое. Я сделал "Блондинку-ночь" на 16-миллиметровой пленке. Никто не снимал шестнадцатимиллиметровых фильмов уже так давно, что, узнав о моем творении, большинство людей лишь улыбалось или недоуменно приподнимало брови. Фильм был черно-белым, порочным, но в то же время каким-то очень нежным. По-моему, лучше всего о нем отозвался Фил. Он сказал, что картина жгучая и немного странная на вкус - как хрен. Выходя из кинотеатра после просмотра, люди горячо спорили о ней. Иногда её можно увидеть и сейчас в местах вроде нью-йоркской "Талии", где её обычно показывают в паре с такими фильмами, как "Человек-слон"61 или "Чужероднее рая"62. Перед моим отъездом в Европу на съемки "Нежной кожи ", мы с Филом сделали то, в чем поклялись друг другу в первый же день приезда в Голливуд: когда один из нас наконец добьется успеха, мы вместе отправимся в салон и сделаем себе татуировки. Мы точно знали: ни один мастер не сделает нам того, что мы хотим, поэтому взяли с собой картинку, на которой сошлись ещё много лет назад. На ней был изображен большой черный ворон. Символ нашей вечной дружбы. Мы попросили выколоть их высоко, почти у самых плеч, так, чтобы казалось, будто они летят по нашим спинам. Пять месяцев спустя, когда я вернулся из Европы, Фил встречал меня в аэропорту со сценарием "Полуночи" в руках. Утро сопровождало нас с Уайеттом весь полет. В иллюминаторах мы видели только самые первые светлые лучи рассвета, и даже грозовые тучи над Колорадо выглядели новенькими и чистенькими. Приземлиться в Лос-Анджелесе мы должны были в полдень. Вертун-Болтун пока так ничего и не рассказал о Спросоне. Поднявшись, чтобы сходить в туалет, я внезапно почувствовал ужасную, какую-то одновременно и царапающую, и тянущую боль в спине. Это было так неожиданно, что я охнул и судорожно схватился рукой за больное место. Уайетт и наши соседи удивленно взглянули на меня, но я тогда просто не мог вымолвить ни слова. На меня будто кто-то напал: какой-то огромный рот пытался всосать кожу на моей спине или что-то в этом роде. Никогда до сих пор я не испытывал ничего подобного. Поспешно пройдя в конец салона, я взглянул на светящиеся надписи над дверями туалетов и с облегчением увидел, что один из них свободен. Проскользнув в тесную, как телефонная будка кабинку, я запер за собой дверь. Что же со мной такое, черт побери? Но не успев ещё даже снять куртку, я ощутил под рубашкой на спине что-то новое и страшно пугающее. Боль прекратилась, но теперь там что-то шевелилось. Что-то большое, размером с кисть руки, отчаянно царапающейся и старающейся выбраться наружу. Я потерял контроль над собой. Срывая с себя одежду, я наконец ухитрился стянуть с себя джинсовую куртку и несколькими отчаянными рывками высвободил из брюк рубашку. Думаю, при этом я ещё и наделал шума. Я вообще плохо помню, что делал, если бы счел необходимым. Увы, большинству людей летать ни к чему. Величайшим из чудес Венаска была его способность помочь вам найти то, что, в конце концов, спасет вам жизнь. Зачастую это оказывалось чем-то весьма тривиальным. Радклифф как-то поведал мне одну из любимых историй Венаска. Получив Притцкеровскую премию по архитектуре и попав на обложку журнала 'Тайм", Гарри пережил нервный срыв. Проявилось это довольно оригинальным образом: в самый разгар работы над очень важным проектом здания, строительство которого было приурочено к 750-й годовщине основания Берлина, Гарри неожиданно полностью забросил работу над ним и принялся прямо у себя в гостиной на полу собирать какой-то совершенно заумный миниатюрный город. Поначалу он состоял из бумажных моделей Музея Венского Сецессиона, здания лондонского Ллойда работы Ричарда Роджерса66 и миниатюрной копии "Teatro del Monado" Альдо Росси. Чуть позже он добавил к ним тридцать или сорок дешевых сувенирных копий таких сооружений, как Эйфелева Башня, "Космическая Игла" в Сиэтле и Статуя Свободы. Потом к ним добавились шесть хромированных заварных чайничков работы Майкла Грейвза, слегка приплюснутый китайский котелок, призванный служить частью Космопорта для приема гостей с иных планет, разные другие модельки, игрушки и глиняные фигурки, которые Радклифф либо делал своими руками, либо покупал. Попробуйте представить себе все это и вы получите представление о том, каков был его город. От друзей жена Гарри случайно услышала о Венаске, связалась с ним и попросила помочь. Он, якобы, подкатил к их дому в Санта-Барбаре в джипе, на переднем сидении которого чинно восседала свинья. Оказавшись в гостиной, эта самая свинья, которую звали Конни, заметив лежащий на столе завтрак Гарри, тут же направилась к нему, по пути сокрушив половину построенного Гарри города. Венаск же ногами расшвырял другую половину, приговаривая: "Довольно с него зданий. Ему нужен кларнет ". Сам старик ни одним инструментом не владел, но это не помешало ему заставить Гарри начать учиться играть по четырехдолларовому самоучителю, который они вместе купили в тот же день вместе со стареньким кларнетом. Я читал Поуэллса, Леви-Стросса, Джозефа Кэмпбелла71, Кастанеду7 и Мирче Элиаде и достаточно знаком с их взглядами на волшебство и шаманов. Но их взгляды совершенно неверны по одной простой причине: те, кто что-то могут - делают, те же, кто не может, говорят (или пишут) об этом. Еще только начиная понимать, на что способен Венаск, я в один прекрасный день по наивности спросил его, существуют ли люди, умеющие летать. - Да. - А ходить по воде? - Конечно. Может, ещё рыбного салата? - Почему же, в таком случае, они никогда не демонстрируют этого другим? - А зачем? Думаешь, их волнует, знаешь ты об этом или нет? Вот, к примеру, ты, Фил, человек, несомненно, умный. А хотел бы ты, чтобы и все окружающие узнали, что ты умен? Я улыбнулся. - Ну да, в принципе я бы не прочь. Он подмигнул. - Вот в том-то и разница между тобой и человеком, который может ходить по воде. Он делает это лишь для того, чтобы определиться на своей карте, а вовсе не с целью попасть в вечернее телешоу. За те шесть месяцев, что он позволил мне провести рядом с ним, я узнал от Венаска о своей "карте "и как находить на ней определенные координаты. Я узнал от него об ожидающем меня успехе и о том, насколько легче его добиться, чем потом справляться с ним. Я научился плавать. Я научился умирать. В первый раз я услышал имя "Спросоня" во сне, приснившемся мне, когда, однажды вечером, я дремал в океане. Да, и такое мне тоже доводилось делать. Старик меня научил. Но все это не помогло. У Саши Макрианес необычное лицо. Если смотреть на неё анфас, она просто великолепна - густые каштановые волосы, высокие скулы, полные губы, глубоко посаженные глаза, внимательный, но в то же время открытый взгляд. Все выражение её лица как бы говорит: да, я внимательно слушаю, но, прежде, чем придти к какому-либо решению, я должна узнать все до конца. В наши дни таких людей почти не встретишь. Оглянитесь вокруг и увидите, насколько скептичны взгляды большинства окружающих, как много ртов мрачно и твердо сжимается, как бы говоря "Да ничего подобного!", хотя вы ещё и слова не успели вымолвить. Саша просто какой-то обломок прошлого - ей хочется, чтобы вы ей понравились. А лицо её говорит, что она очень на это надеется. Но это только анфас - профиль её, к сожалению, говорит совсем о другом. Короткий, безвольный подбородок и чуть загнутый книзу нос совершенно меняют первое впечатление. Да и лоб её, оказывается, тоже вовсе не так высок, как вы считали. Это профиль человека крайне слабого человека, которому нельзя полностью доверять. Она сама так отозвалась о своем лице вскоре после того, как мы познакомились в Вене, и была совершенно права. В Голливуде (особенно через объектив съемочной камеры) замечать такие вещи просто необходимо, но ведь я находился в Европе в качестве flапеиr74, а не как аuteur и не старался рассматривать людей под профессиональным углом зрения. Жизнь от этого становилась проще, а я менее критичен. Когда мы с Уайеттом наконец миновали последнюю дверь лос-анджелесского аэропорта и увидели её, она выглядела совершенно измученной и какой-то эфемерной, будто в любое мгновение могла просто медленно воспарить над землей. Лицо её было совершенно белым, как у актера театра Кабуки76, длинные волосы заколоты в тугой пучок на затылке. На ней были джинсы и белая футболка, выглядывавшая из-под единственной спортивной куртки Фила, той самой, купленной им когда-то много лет назад у "Андерсона энд Шепарда" в Лондоне. Помню, тогда я ещё спросил его, почему именно в этом магазине, а он ответил, что это любимый магазин Фреда Астера77. Саша знала, как он любит эту куртку. Я вдруг испытал такой прилив любви и жалости, что первым моим порывом было стиснуть её в объятиях и обнимать до тех пор, пока мы оба не разрыдаемся от горечи боли и утраты. Но она по-прежнему оставалась на месте, не делая попытки приблизиться к нам. - Это из-за моих рук. Не хочу вас ими касаться. И только тут я впервые обратил внимание: кисти её рук были воспаленно-красными, сплошь испещренными какими-то отвратительными, отталкивающими царапинами. Впечатление было такое, будто она побывала в аварии и едва не лишилась их. - Мне ужасно неудобно. Такого со мной не случалось с самого детства. Руки всегда становились такими, когда со мной случалось какое-нибудь несчастье. Я знаю, зрелище отвратительное, но доктор велел держать их на воздухе и ни в коем случае не закрывать перчатками. Впрочем, на похороны перчатки все же придется надеть... Привет, Уайетт! А я и не знала, что ты тоже прилетишь. Он наконец уронил сумку и все-таки притянул её к себе. Она через его плечо взглянула на меня и её глаза говорили: я в порядке. Просто слишком много плакала. Яркое солнце казалось давним задушевным другом. Иногда мне кажется, что Калифорния вообще владеет всей самой хорошей погодой в мире - или, как минимум, выдает её остальному миру по мере надобности. Уайетт заметил женщину, когда-то работавшую в его шоу. Он остановился перекинуться с ней парой слов, и Саша сказала, что мы с ней пока сходим на стоянку и пригоним машину. Совершенно не глядя по сторонам, она двинулась наперерез потоку машин. Я ухватил её за куртку. - Полегче, Саша. Притормози. Мы переглянулись, потом, крепко держа её за руку, я осторожно перевел нас через забитую машинами улицу. - Может, остановишься у меня, Уэбер? Не собираешься же ты снимать номер в отеле, правда? - Конечно, как скажешь. С удовольствием поживу у тебя. - Хорошо. - Она не смотрела на меня. - Иногда я сплю нормально. Порой крепко сплю до самого утра и даже снов не вижу. Но знаешь, что я делаю, когда не могу спать? Смотрю кассеты с записью шоу Вертуна-Болтуна. Представляешь, в три часа ночи хохочу, глядя старые записи "Шоу Вертуна-Болтуна". Потому-то я так и удивилась, увидев его здесь. Мне на мгновение почудилось, будто он только что вылез из своих дурацких ботинок-булок и шагнул прямо ко мне в комнату. Это кассеты Фила. Он постоянно их смотрел. Что я мог ей сказать? Мы прошли ещё немного и свернули на одну из стоянок. Саша несколько минут ходила между машинами и, наконец, остановилась у черного "ягуара-ХКЕ" модели 69 года. Машины Фила. Единственного из моих знакомых, кто купил машину потому, что она была похожа на немецкую авторучку. - Значит, "монблан" все ещё на ходу, да? Фил всегда говорил, что пора обзавестись чем-нибудь другим. - Ему нравилось, как он выглядит. Они с Блошкой ужасно любили кататься по городу с опущенным верхом. Блошка похрапывал, а Фил слушал записи Паоло Конте. Думаю, он завещал машину тебе, Уэбер. Да и вообще, не удивляйся, если тебе достанется большинство его вещей. Тебе и Джекки. - Стоя почти вплотную ко мне, она отперла дверь с моей стороны и пристально взглянула на меня. - А как же ты? - Об это пока рано говорить. Я ещё не вполне пришла в себя и плохо соображаю. Прежде, чем мы начнем обсуждать всякие важные вещи, я должна привыкнуть к тому, что ты здесь. Ладно? Не успел я ответить, как Саша сделала нечто, заставшее меня совершенно врасплох. Она обхватила меня своими красными изуродованными руками за голову, притянула к себе и впилась в губы. При этом её собственные губы были сомкнуты, и поцелуй был скорее похож на крепкое товарищеское рукопожатие, но продолжался так долго, что, когда она наконец отпустила меня, я уже начал слегка задыхаться. Казалось, она довольна собой. - Ты ведь не против, нет? - Не дожидаясь ответа, она обошла машину и отперла противоположную дверь. - Я так счастлива, что ты здесь. Все, поехали, заберем Вертуна-Болтуна. Я во второй раз оказался в доме недавно умершего человека. Когда у Венаска случился удар, мы с Филом поехали к нему домой, чтобы взять там костюм для похорон старика. Самым возмутительным там мне показалась полная незавершенность всего, чего бы то ни было. Криво стоящее кресло в гостиной, полупустая бутылка кетчупа в холодильнике, раскрытый на статье о Доне Джонсоне78 журнал в ванной. Я помню, как мне хотелось закрыть этот журнал, поправить кресло так, чтобы оно снова стало единым целым с остальной обстановкой гостиной. Вещи, оставленные наспех под странными, неправильными углами, вещи, которые непременно были бы поставлены правильно или использованы, или закончены, будь только у их владельца ещё возможность вернуться и расставить все как следует, в последний раз посидеть на толчке, выкроить пять минут и дочитать дурацкую статейку о любимой телезвезде. Но у Стрейхорна оказалось хуже. Высадив Уайетта с Сашей у её дома, я поехал к Филу. Это было необходимо, иначе воображение просто замучило бы меня. Я обязательно должен был собственными глазами увидеть место, где он покончил с собой (единственное, что я мог себе представить, так это забрызганный кровью томик Рильке), пустую собачью корзинку, вмятинку на синем диване, где он сидел в последний раз. А ещё я хотел взглянуть на содержимое его аптечки. Лежит ли грязное белье в стиральной машине? До чего ещё он дотрагивался в последний день своей жизни? Чем занимался? Есть ли пластинка на проигрывателе? Последние взгляды, мелочи, намеки. Разве это ненормально? На вскрытии патологоанатом сообщает вам, что именно ел покойный накануне смерти. Мерзость это или объективность, но смысл в этом определенно есть, и он таков: это то, что имело место накануне конца. Неважно, жалкое или внушительное. После этого остается лишь крестик. Все кончилось именно на этом. Свитер на спинке кресла, птичий корм, просыпанный на кухонном столе, незнакомая мне картина на стене. Конец. Я лгал. Сталкиваясь с чудесами, мы обычно либо начинаем лгать, либо вовсе затыкаемся. Мы просто не можем иначе. Невероятные вещи требуют хотя бы недолгого молчания. Я ведь ещё ничего не рассказал про самые невероятные события, которые буквально чередой пошли с того момента, как я у себя в Нью-Йорке услышал о его смерти. Присланная им видеозапись, которая никогда не кончается. Заболевание Саши и её поистине загадочная беременность (если, конечно, это правда). То, что Уайетт рассказал мне в самолете о Филе и Спросоне, ангеле Смерти. Или моя ожившая татуировка. А лгал я из-за того, что в тот день произошло в доме Стрейхорна... Это до сих не дает мне покоя. Будто я должен открыть какую-то мрачную тайну, которую скрывал всю жизнь. Но ведь это была вовсе не моя тайна. Наверное, я просто очень любил Фила Стрейхорна и по-прежнему не хочу признаваться ни себе, ни другим, что то, чем он занимался, полностью выходило за рамки тривиального любопытства или художественных исканий. То, что он делал, было невообразимо неправильным. Хотя то, к чему он стремился... достаточно понятно. Впрочем, наверное, не стоит ходить вокруг да около. А произошло вот что. По дороге, я вспоминал тот день, когда Фил с Сашей в масках Кровавика стояли на дорожке и махали мне вслед, а Блошка тем временем что-то вынюхивал в кустах. Подъехав, я остановился, заглушил двигатель и несколько минут просидел неподвижно, прислушиваясь к наполняющим окружающую тишину нежному щебету птиц, деловитому жужжанию насекомых, удаляющемуся звуку машины. Перед домом вовсю цвели кактусы, которые мы вместе с ним сажали сразу после его переезда сюда. Сквозь одно из больших окон мне была видна часть гостиной и кое-что из вещей. Там что-то двигалось. Я мгновенно насторожился. В окне на мгновение что-то мелькнуло, но почти сразу скрылось из поля зрения. Голова? Ребенок, мелькнувший на фоне окна? Точно сказать я бы не смог. Да и какой может быть ребенок в доме умершего три дня назад человека? И снова движение. Прыжки. Это и впрямь был ребенок: коротко стриженые волосы, желтая рубашка, мелькающие над головой руки, которыми он размахивал, скача по комнате. Я вылез из машины и нашел ключи от дома, оказавшиеся на кольце вместе с датчиком сигнализации, который дала мне Саша. Идя по дорожке к дому, я надеялся ещё раз увидеть детскую головку, но так ничего больше и не заметил. - Эй вы! Я обернулся и увидел приближающегося мистера Пайла, соседа Фила. - Как поживаете, мистер Пайл? - Грегстон? Слава Богу, а то я уж решил, небось опять какие-нибудь ненормальные поклонники. Видели бы вы, что тут творилось, когда появилось сообщение о его смерти. Просто двинутые какие-то. Это ж надо, клубы поклонников Кровавика! Один толстяк даже ухитрился отломать задвижку от почтового ящика! Лично по мне, так мертвых лучше оставлять в покое. Очень, очень плохие новости, Уэбер. Такой хороший человек. Уж так он мне был по сердцу. Фильмы его, конечно, дрянь, зато сам был на редкость приятным и никому не мешал. Вот только зачем он заодно прикончил и своего чертова пса, никак не пойму. Такой ведь был симпатяга. Лучше бы он его супружнице моей отдал. Она как узнала, так целый день проревела. - А вы не знаете, после ухода полиции в доме кто-нибудь был? - Не-а, как копы закончили там возиться и все закрыли, так с тех пор я за ним и приглядываю. Я бы враз заметил, если б кто туда забрался. Ну, само собой, несколько раз Саша заглядывала, а вот кроме неё после копов здесь никого не было. - И сейчас там тоже никого? - Да вроде не должно... Хотите войти? - Да. - А ключ есть? И откуда? - Да, мистер Пайл, ключ у меня есть. Спасибо, не смею задерживать. - Намекаете, мол, пора бы мне и честь знать, да? - Он скрестил руки на впалой груди. В свое время он был бригадиром рабочих на киностудии, но подлинным его призванием в этой жизни было совать свой нос в чужие дела. В первый момент его дотошность могла даже понравиться, но в следующий вам больше всего на свете уже хотелось отвесить ему хорошего пинка. - Видите ли, мистер Пайл, здесь мой лучший друг вышиб себе мозги. И сейчас мне предстоит войти в дом и увидеть его кровь на мебели. Мне просто не до вежливости. Спасибо, что присматривали за домом. Он развернулся и пошел прочь, ворча на ходу: - Кое-кому не вредно бы поучиться благодарности. Надо было плюнуть, и пускай разносили бы дом по кусочку. Мое-то какое дело? Не обращая на него больше внимания, я подошел к двери и проделал все необходимое для отключения сигнализации. Я нисколько не боялся того, кто находился внутри, мне было просто интересно. За последние дни случилось слишком много, чтобы я ещё чего-нибудь боялся. То или иное объяснение было уже совсем близко, и мне не терпелось получить его. Открывая дверь, я услышал чересчур знакомую песенку: Свисти и чуди, из себя выходи, это шоу Вертуна-Болтуна! Хоть ты и отрастил мослы, но в школе сплошняком колы, из-за слишком малой головы не боись, отрастет и онаааааааааааа... Я вошел в гостиную как раз в тот момент, когда из кухни, вприпрыжку, мне навстречу выбежал какой-то ребенок, на ходу распевая знакомые слова. Сначала, из-за коротко остриженных темных волос мне показалось, что это мальчишка лет семи, но распевающий веселые куплеты высокий и нежный звонкий голосок, явно принадлежал девочке. Одетая в синий джинсовый комбинезончик и черную футболку, она босиком скакала по комнате. На животе комбинезон сильно оттопыривался - так, будто под него засунули баскетбольный мяч. Девочка продолжала скакать и поглядывать на меня до тех, пока не убедилась, что я уставился на её живот. Тогда она остановилась посреди гостиной и сняла с себя и комбинезон и футболку. Она была беременна. Зрелище было и отвратительным и смешным одновременно. Она стояла, опустив руки, и с улыбкой смотрела на меня. Я же просто глаз не мог отвести от её округлившегося живота. Впрочем, в моем взгляде не было ничего сексуального или грязного. Картина казалась мне слишком возмутительной, чтобы быть сексуальной, такое могли бы использовать в своих работах Эрик Фишль или Пол Кадмус79. Или Босх. Босх! "Сад земных наслаждений". После того, как "Полночь" вышла на экраны, Фил в нескольких интервью упоминал, что фильм, в основном, и навеян именно этой картиной. Еще учась в Гарварде, он у себя над письменным столом прикрепил большую репродукцию "Сада". Сейчас я припоминал лишь некоторые её детали, но, глядя на эту маленькую беременную девочку, я почему-то был абсолютно уверен, что она тоже там изображена. При мысли об этом, я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок. В следующий раз это повторилось, когда она наконец заговорила. У неё оказался низкий, хриплый, похожий на шоколадный мусс голос: такой как у Лорин Бэколл80 в "Иметь и не иметь"81 - исполненный чувственности и доступности. Голос, отдававший тысячами выкуренных сигарет и готовностью всю ночь оставаться с тобой. - Вот то, что тебе нужно. - Она подошла к столу, взяла с него книгу и принесла её мне. - Он читал её как раз перед тем, как застрелился. - Мне почему-то хотелось одновременно смотреть и на нее, и на книгу. Она протягивала её открытой на определенном месте. Я неуверенно протянул руку и взял книгу: "Райнер Мария Рильке. Избранное". На белой странице виднелись бурые пятна. "Элегия вторая". Девочка подошла к телевизору и выключила его. Затем, повернувшись ко мне, она продекламировала, медленно и отчетливо выговаривая слова: - Каждый ангел ужасен. И все же, горе мне! все же Вас я, почти смертоносные птицы души, воспеваю, Зная о вас... Если б архангел теперь, там, за звездами, грозный, К нам хотя бы на миг, спускаясь, приблизился, нашим Собственным сердцебиеньем убиты мы были бы. Кто вы?* - Ты ведь Спросоня, да? - Да. Я просто не знал, что ещё сказать. Она была ангелом Спросоней. Ангелом, явившимся к Филу незадолго до смерти и велевшим ему не снимать следующих серий "Полуночи", потому что они - зло. - Неужели, перед тем как сделать это, он и вправду читал об ангелах? Ее нагота была и округлой и одновременно угловатой. У зрелых женских тел - изгибы, у маленьких девочек - углы. Даже у беременных девочек. Она по-прежнему стояла и улыбалась. - Думаю, да. Я хотела сделать ему сэндвич на завтрак. Когда я оказалась здесь, он сидел в патио с этой книгой, открытой именно на этой странице. - Но Саша сказала мне, что это она пришла приготовить ему завтрак! - Так и есть. Мы с ней пришли. - Ничего не понимаю. Девочка взяла меня за руку и подвела к дивану. - Ты помнишь тот вечер в Вене, когда вы с Сашей отправились в... - Слушай, давай-ка ближе к делу! Неужели не ясно - я вообще ничего не понимаю! Мой лучший друг покончил с собой. Позвонил мне, чтобы поговорить о больших пальцах, а потом взял и застрелился. Бессмыслица какая-то. Целых два дня я слушаю всякие связанные с ним истории. Оживающие татуировки. Видеокассеты! На одной из них заснята смерть моей матери. А теперь ты... Господи Иисусе! Неужели ты не можешь просто объяснить мне, что означает вся эта чертовщина? Она взяла розовую подушку и положила на свои безволосые бедра. - Меня зовут Спросоня. Я пришла, потому что у него были неприятности. - Что ещё за неприятности? - С Богом. - Послушай, я верю в ангелов. Честное слово! Но ты - совсем не то, во что я верю. Понимаешь? Им совсем необязательно сходить с небес, или... в общем, я мечтал о них всю жизнь. Повсюду искал их: в друзьях и на улицах, как потерянные монетки. Однажды я даже познакомился с женщиной... Говоришь, ты ангел, Спросоня. Так докажи это. Взлети. Или соверши какое-нибудь чудо. Ангелы могут... Она подняла руку, как бы веля мне замолчать, затем опустила её на свой большой живот. Под её тоненькими пальчиками живот начал становиться прозрачным. Наконец, нормальная телесного цвета кожа вдруг как будто превратилась в стекло. Внутри, прекрасно различимый, свернувшийся клубочком, но обращенный лицом к нам, плавал зародыш с длинными каштановыми волосами: крошечная, ещё не рожденная Саша Макрианес. - Мы с Сашей беременны друг другом, Уэбер. Та из нас, кто родит первой, останется жить. Погибнет только ребенок. - Но почему? При чем тут Фил? Ведь она даже не знает, откуда взялось это дитя! Это его ребенок? - Нет. Он появился вместе с её раком. И то, и другое совершенно неправильные и противоестественные вещи, впрочем, как и смерть Фила. И то и другое является результатом его самоубийства. Я пришла сказать ему это. Объяснить ему, что и его фильмы, и вся его жизнь зашли слишком далеко. Есть человеческое равновесие, и есть крайности. Для каждого они свои, но в какой-то момент человек доходит до предела. За этим пределом алчность взрывается, как бомба, неся гибель во всех направлениях. Вспомни, что произошло с теми детьми во Флориде. И что потом случилось с Мэтью Портландом. То же самое происходит с Сашей. И во всем этом виноват Фил. Если бы он остановился после первого предупреждения, думаю, все было бы в порядке. Но он не остановился. Он ещё много чего наделал, а потом покончил с собой. Возможно, он считал это единственным способом остановить свою алчность. Но я всегда говорила ему, что ответственность за содеянное им будет лежать только на нем. Всегда. Теперь же, когда он мертв, отвечать придется кому-то другому. ДВА И чего же ты хочешь? Ничего, кроме грома. Майкл Ондатжи82 "В шкуре льва ". 1 Точно помню, где начал писать "Мистера Грифа ". Только тогда он назывался по-другому: "Спросоня". Именно так. Уэбер, возможно, никогда этого не узнает, а уж она-то почти наверняка никогда ему этого не скажет: фильм должен был быть кусочком моего детства, вроде кусочка пиццы, который покупаешь ребенком, потому, что у тебя нет денег на целую. Я и раньше использовал в "Полуночи" кое-какие кусочки своего детства, но "Спросоня" должен был стать самым крупным из них. Идея пришла мне в голову, когда я работал над видеороликом для "Витамина Д". Однажды вечером, за ужином в компании Виктора Диксона, лидера группы, мы начали вспоминать детские годы. Виктор рассказал о знакомстве с женщиной, детство которой было настолько травматичным для нее, что она всю жизнь только и занималась тем, что рисовала его. Я спросил его, часто ли он вспоминает свое? Своим ответом он и подарил мне "Спросоню ". - Да, дружище, вроде того. Понимаешь, я по жизни был одним из таких, ну, типа, одиноких ребятишек. Ну, короче, я и выдумал себе Дурашку, и мы довольно клево проводили времечко. Что-то вроде помеси Шины, Королевы джунглей, Тома-Дуро-лома и Вертуна-Болтуна. А после я всю свою распроклятую жизнь старался найти дружбана под стать Дурашке. - А кто это был? Девчонка? - Хрен его знает, хотя, думаю, да. Ну, если и парнишка, то со всеми хорошими качествами девчонки. Что-то вроде этого. Я рассмеялся, но, по-видимому, чересчур громко. Он бросил на меня какой-то немного странный взгляд. - Я смеюсь, потому что у меня в детстве тоже была своя Спросоня, пояснил я. - Она, похоже, почти ничем не отличалась от твоего Дурашки, только определенно была девчонкой. А знаешь почему? Да потому, что моя воображаемая подружка по первому моему требованию должна была без колебаний стягивать штанишки и показывать мне "то самое". Сам понимаешь, мне тогда просто до смерти хотелось узнать, как выглядит это "то самое", а сестренка показать никак не соглашалась. Вот я и сделал Спросо-ню девчонкой, чтобы она не только была мне другом, но и могла бы удовлетворять мое любопытство. Виктор завистливо фыркнул: - Черт. Жаль я сам до этого не дотумкал! Правда, тогда, скорее всего, я ещё и про свой-то кончик толком не думал, а уж тем более не задумывался о том, куда мне его потом совать. Он продолжал рассказывать о своем выдуманном друге, но я уже почти не слушал его, вдохновенно обкатывая в уме пришедшую мне в голову свежую идею. Я сниму фильм о Спросоне! Но только о Спросоне, которая возвращается через двадцать лет, чтобы навестить старинного друга и творца. Как бы мы поступили, случись такое7 Что бы мы делали с вернувшимся детством? Или с его потаенной частью, которая вдруг явилась нам во плоти и решила на некоторое время остаться, чтобы посмотреть насколько все вокруг изменилось? Я уже настолько устал от Кровавика с его убогим мирком, что понимал: мне срочно нужно заняться чем-то совершенно иным, а не то у меня просто поедет крыша. Как-то раз я уже играл небольшую роль в одном из фильмов Уэбера, но сейчас мне требовалось нечто гораздо большее, чем подобные экзотические блюда. И как раз в такой момент мне, буквально из ниоткуда, прямо в руки падает такой дар небес! Проблема заключалась в том, что ни единая живая душа на идею не клевала, в том числе и мой партнер Мэтью. - Скажу тебе всего два слова, Фил, но ты сразу все сам поймешь: Вуди Аллен83. - Он откинулся на спинку кресла с таким гордым видом, будто только что доказал неправоту Эйнштейна. - Что ты имеешь в виду, при чем тут Вуди Ал-лен? Не понимаю, почему ты считаешь это последним доводом? - Стоит Вуди Аллену снять несмешную картину, как он каждый раз может отправляться с ней прямо в сортир: с точки зрения критиков, с финансовой и с любой другой. Ты спросишь, почему? Да потому, что люди идут на фильмы Вуди Аллена, чтобы посмеяться. И точно так же они идут на твои фильмы убедиться, что Кровавик в очередной раз заставит их обделаться со страху. Вспомни, что было с "Кока-колой ", когда они попытались изменить рецепт. Классический Стрейхорн все ещё привлекает людей, Фил. И не стоит начинать суетиться с новым рецептом. - А как бы ты поступил, если бы я стал настаивать на том, чтобы снять этот фильм? - Ну, разумеется, продал бы свою коллекцию мебели Легендарных Пятидесятых, чтобы выручить бабки, ты, кретин. Сам же знаешь. Но это вовсе не означает, что я не сунул бы тебе в глаз ствол "узи", если бы мы прогорели! Шучу, шучу. Хочешь - снимай. Кому какое дело? Повтори, как, как ты там собираешься его назвать, "Засоня", что ли? О, Господи! - СПРОСОНЯ. Слушай, Мэтью, у меня есть предложение. Я напишу сценарий четвертой серии "Полуночи" и сначала мы снимем её. А уже потом мой фильм. Идет? - Конечно, идет! Я уже целых два года и думать не думал, что когда-нибудь смогу убедить тебя снова загримироваться под этого гнилорожего ублюдка. Как я его, а? А ведь в последнем выпуске "Фангории" именно так тебя и обозвали Я начал набрасывать заметки по поводу "Спросони "и мира известных лишь двоим тайн в перерывах во время работы над "Полночь убивает. "Труднее всего было вспомнить, как именно она выглядела. Совершенно ясно я смог её вспомнить лишь через много месяцев в Югославии, когда мы вели переговоры о правах на съемку там отдельных фрагментов нашего следующего "полуночного" хита. Помню, я набросал её на бумажной салфетке, сидя за столиком какого-то уличного ресторанчика в Дубровнике. Мы ели "сеvарсiсi" и запивали их добрым югославским "рivо'м". Закончив набросок, я свернул салфетку, сунул её в бумажник и хранил там до самой смерти. Сам не знаю почему. Кровавик. Возвращение к нему и в мир "Полуночи" явилось для меня тяжким испытанием. И вовсе не потому, что написать сценарий четвертого фильма было таким уж трудным делом: ведь мне нужно было лишь оказаться на месте, а уж здешнюю географию и в какую сторону двигаться я знал преотлично Больше всего мне претила необходимость вообще снова отправляться туда Отвратительнее всего был сам факт того, что я никак не могу расстаться с этой частью своей жизни, похожую на тот захолустный городишко, где я вырос, но с которым расстался сразу по окончании школы. Где-то на середине добротного и замечательно посредственного сценария, я вдруг взял да и выбросил его в корзину и начал работу заново, поставив перед собой новую цель: если, как я надеялся, "Полночь убивает" станет последним из "этих" фильмов очень надолго, почему бы мне не постараться и не сделать её лучшим фильмом всего сериала? Сделать фильм ужасов мощный и страшный, как атомная бомба, фильм с таким количеством разных трюков и ловушек, чтобы люди до самого конца пребывали в неведении и страхе! Пока у меня не появится возможность приступить к серьезной работе над "Спросоней" такое вполне стоило бы сделать. Я поселился в доме Мэтью в Малибу84 и три дня просто наблюдал за океаном. Это не помогло. Морской ветерок так и не наградил меня вдохновением. Разочарованный я вернулся домой и обнаружил там то, что было мне необходимо на обороте открытки от Уэбера. В Европе он открыл для себя Элиаса Канетти и теперь периодически посылал мне открытки с цитатами из его произведений, иногда аж по три штуки в неделю. Наружность людей настолько обманчива, что, если хочешь прожить жизнь скрытно и никем не узнанным, достаточно просто выглядеть самим собой. Я перечитал эти слова трижды, потом выключил единственную в комнате лампочку и улыбнулся, как довольная гиена. В висках стучала кровь, и мне даже казалось, будто я свечусь в темноте. А что, если на сей раз, я выпущу Кровавика на улицы в консервативном синем костюме, с потрепанной Библией в руке: Гнилорожий в честном, потном, лицемерном облике телевизионного проповедника? Что, если в этот раз, он, такой, как он есть, будет вызывать у людей не страх, а преклонение? Он станет объектом преклонения общества, кото-рому больше всего хочется, чтобы и Бог, и спасение были такими же понятными и отвечающими их чаяниям - доступными - как пышный чизбургер с картошкой фри. Одним словом, этакий спаситель с хлебами и чудесами. Вот только Кровавик будет преподносить себя, как оборотную сторону спасения. ... Взять хоть меня, братья и сестры! Я пошел по кривой дорожке, и вот, смотрите, что со мной стало! Я видел Ад, конец, безысходность. Да-да, это именно так ужасно, как вы и думали. Да, там и впрямь водятся дьяволы взгляните на меня. Пламя? Вглядитесь в мое лицо. Присмотритесь ко мне - да ведь я же самая, что ни на есть, живая виза из этих самых стран. Подтверждение ваших самых худших страхов. О'кей. Смотрите, но и слушайте меня: я был там и могу помочь вам обойтись малой кровью. Лео Нотт. Такое вот имечко, друзья, самое обычное американское имя, такое же американское, как и у вашего закадычного друга. Такое же американское как и ваше. Лео Нотт. Вот как меня звали. Это был я. Вовсе не тот Кровавик, что теперь стоит перед вами. Вовсе не этот вопль ужаса в человеческом обличий, с похожим на лужу блевотины лицом и душой, смердящей горклыми старыми духами и падалью. Нет, это был просто Лео Нотт, проповедник Божьей милостью, отправившийся по верной стезе. А потом вдруг кое-что случилось, друзья. Лео Нотт неожиданно понял, что может употребить данную ему силу убеждения на то, чтобы получать все то, чего ему хочется. Исполнять не волю Господню, а волю собственную, волю Лео Нотта. Вы спрашиваете, использовал ли я свой дар, чтобы грешить с женщинами? Да мой дом был просто битком набит блондинками. Пришлось даже отключить телефон, потому что они звонили буквально дни и ночи напролет. Не поверите, но у меня было аж две толстые черные записные книжки с телефонами! Использовал ли я его, чтобы купаться в деньгах? Да у меня карманы постоянно просто оттопыривались от денег, будто я все время таскал в них пару сэндвичей! Ну как, поняли, наконец, в чем фокус? Стоит только промолвить "Бог", и к вам со всех сторон начнут бегом сбегаться добрые люди. Они будут продавать свои фермы и фирмы, слать вам чеки. Раз уверовав, они настежь распахивают свои сердца, и тебе только и остается просто протянуть руку и взять все, что ни пожелаешь. Именно так я и делал. Я брал у них все самое лучшее без малейших угрызений совести. Я отбирал у них их любовь, доверие и, ну разумеется, их кровные денежки. Не для Господа, а для Лео Нотта. Я истратил все! Спустил в дорогих магазинах и мягких постелях. Профукал на ночи, от которых наутро не оставалось ни малейших воспоминаний, кроме разве что переполненных окурками пепельниц да следов розовой помады на стаканах из-под виски. Надеюсь, понимаете, о чем я? Именно так ''Полночь убивает" и начинается: Кровавик самоуверенно прохаживается по кафедре занюханной церквушки в Уоттсе. А его слушатели отвратительное сборище наркоманов, придурков, нищих, разного отребья, не знающего, как убить остаток дня в этот вторник в ожидании бесславного конца своей бессмысленной жизни - в ожидании раздачи бесплатного супа, внимают какому-то толкующему им о Господе уроду. Мы набрали толпу самых отвратительных мужчин и женщин, каких только смогли найти в трущобах. Я хотел, чтобы все в них выглядело как можно правдоподобнее: их лица, одежда, выражение полной безысходности на лицах. Обращаясь к ним, я не испытывал ни малейшей необходимости притворяться или играть. При всей его бесчеловечности, Кровавику ничего не стоило оставаться "собой", поскольку его ненависть была пронзительной и резкой, как запах дерьма. Да в общем-то, он и был дерьмом: полное отсутствие тонкости, внутреннего спокойствия, никакой маски. Одна лишь ненависть, которой от него буквально разило, и если даже вы отказывались её обонять, то делали себе только хуже, потому что она смердела вам прямо в лицо. Я знал его как облупленного, поскольку меня роднила с ним моя собственная дикая ненависть, хотя, вы, скорее всего, будете разочарованы, если решите, будто я тем самым признаю, что я и являлся своим собственным чудовищем, что я сам был Кровавиком. Ни в коем случае. Я никогда не бродил по улицам со скрюченными, как у Дракулы, пальцами и каменным сердцем в поисках жертв. И у меня никогда даже и в мыслях не было совершать те же грехи, что и он, и желать, чтобы у меня хватило смелости или извращенности совершать их. Но должен заметить вот что. Сутью чудовищности или банальности зла является не что иное, как самое обычное любопытство. Уже одно то, что мы без малейшего удивления взираем на ужасы, совершаемые в наши дни некоторыми людьми, является достаточным доказательством, что нас интересуют подобные вещи. Как там сказал Гете: "Даже представить себе не могу преступления, которое я сам не мог бы совершить при определенных обстоятельствах"? А теперь переиначьте это на современный лад: "Не могу представить себе преступления, которое, в той или иной степени, не привлекало бы меня ", и вот вам наш современный мир. Людям "нравился "Кровавик и творимые им ужасы именно потому, что он брал отдельные моменты нашей извращенной вдохновенной ярости и растягивал их на целую жизнь. Короче, нежтесь на здоровье в собственном дерьме. В первый день съемок все шло наперекосяк. Члены съемочной группы, притираясь друг к другу, допускали одну дурацкую ошибку за другой. Но в начале съемок любого фильма это было вполне обычным делом. Гораздо важнее то, что, по сценарию, в середине моей "проповеди" один из придурков должен был громко испортить воздух. Я даже помню, как его звали, поскольку в здешних местах благодаря своей способности пердетъ по желанию он был довольно известным человеком. Майкл Роудс. После моих слов: "Любой, кто считает, что у него доброе сердце, просто дурак и лжец" Майкл Роудс должен был сделать свое дело. На репетиции все прошло как надо. И теперь, стоило мне произнести "дурак и лжец", как он должен был подпустить такого ветра и грома, что хватило бы надуть паруса. Но, когда застрекотали камеры, и настал звездный час Майкла, талант вдруг изменил ему. Не раздалось даже малейшего писка, хотя по его напряженному и перепуганному испитому лицу было ясно, что он старается изо всех сил. На протяжении нескольких дублей это казалось даже забавно. Но над одним и тем же промахом без конца смеяться невозможно. Очень скоро становится уже не смешно, а просто скучно и тошно, а потом начинаешь понимать, что это провал. Когда ничего не вышло то ли на пятый, то ли на шестой раз, и я уже хотел было скомандовать "Стоп!", откуда-то из толпы вдруг раздался звук, похожий на рев пересекающего гавань буксира. Присутствующие зааплодировали. Оглядывая публику, я вдруг заметил новое лицо, которого раньше не видел. Это ещё кто? Маленькая девочка, зато какая! Короткие волосы, прелестное личико. Среди этого отребья, она казалась небольшим, но ослепительным пламенем ацетиленовой горелки. Проказливо ухмыляясь, малышка двумя пальцами зажимала нос, как делают дети, почувствовав какую-нибудь вонь - Ффффу! Спросоня. * * * - Фил при тебе покончил с собой? Спросоня преувеличенно рьяно отрицательно замотала головой, как ребенок, излишне убедительно старающийся сказать "нет". - Говорю же - я пришла приготовить ему завтрак, а он уже был мертв. - Так кто же все-таки его нашел - ты или Саша? - Я ведь тебе сказала, Уэбер, это все равно! Мы с ней - одно и то же. - Ну-ка, ну-ка, объясни поподробнее. - Я начинал беситься. То она говорит с апломбом профессионального дипломата, то - как маленькая девочка, раздраженная тем, что не выспалась или перевозбудилась. Как тут выяснишь все, что мне требовалось узнать? - Мне нужно в уборную. - Она вскочила и выбежала из комнаты. Через стеклянные двери я бросил взгляд в патио. Там виднелось кресло, в котором он умер. Там... Зазвонил телефон. Одновременно с первым звонком я услышал, как закрывается дверь уборной. Аппарат стоял неподалеку от меня, и я взял трубку. - Уэбер? Это я, Саша. Ну как ты там? Скоро? - Секундочку, Саша. Не вешай трубку. - Положив трубку на диван, я едва ли не бегом бросился к туалету. Если малютка на горшке, отлично. Но я просто должен был в этом убедиться. Но дверь распахнулась, и я понял, что уборная совершенно пуста. Ни Спросони, ни Саши. Совершенно пусто. У одного моего знакомого есть кот, который всегда заранее знает, когда вот-вот зазвонит телефон. Девчонка тоже вскочила перед самым звонком и скрылась из вида к тому времени, как я услышал Сашин голос. Стоя у двери в уборную и все ещё держась за ручку, я вспомнил последние слова девчонки. "Это все равно! Мы с ней - одно и то же." - Это страшное несчастье случилось давным-давным давно... Я ошарашено оторвался от бумажки. По другую сторону могилы стояла Саша и смотрела на гроб с телом Фила. На её бледном лице было выражение глухой печальной опустошенности. Слева от неё стоял Уайетт Леонард, а справа Гарри Радклифф. Оба смотрели на меня с удивлением, и только Саша по-прежнему смотрела на зияющую перед нами яму. Я вернулся к бумаге и словам, которые Фил просил меня прочитать на его похоронах - вступительным словам к "Полуночи." - Один знаменитый поэт как-то сказал: "Возможно, все драконы в нашей жизни на самом деле принцессы, которые только и ждут, чтобы мы хоть раз совершили красивый и отважный поступок. Возможно, все, пугающее нас, в глубинной сути своей является чем-то беспомощным, жаждущим нашей любви. Но это не так. Драконам и чудовищам не нужны ни отвага, ни красота. Только страдания. Только смерть. Есть и люди, подобные им". Будь это начало фильма, вы бы увидели актрису Вайолет Мейтланд, которая с младенцем на руках пересекает просторную, выдержанную в пастельных тонах гостиную, направляясь к широко распахнутым дверям, ведущим на балкон. Гугукая и что-то шепча малышу, она выходит на залитый солнцем просторный балкон. Отсюда, с этого высоко расположенного роскошного балкона вид открывается просто великолепный. После нескольких мгновений, дающих нам возможность оценить и прелесть вида, и окружающий её невыразимо прекрасный мир, женщина поднимает ребенка и с силой швыряет его с балкона вниз. Единственный звук, который мы слышим, это её громкий выдох. Но сейчас мы вовсе не смотрели фильм. Мы - несколько сотен собравшихся на похоронах людей - стояли у могилы, занятые каждый своими собственными воспоминаниями о человеке, которого вот-вот навсегда забросают парой сотен фунтов земли. Почему он это сделал? Какую цель преследовал? Какая-нибудь цитата из Рильке могла бы показаться здесь даже трогательной, поскольку он являлся его любимым поэтом, да и вообще сентиментальность была вполне в духе Стрейхорна. Но вот включать в надгробную речь все вступление из такого мрачного фильма целиком, отдавало просто безвкусицей и извращением. Саша передала мне конверт ещё по дороге на кладбище. Я хотел сразу вскрыть его, но она положила свою руку на мою и сказала, что в предсмертной записке Фил просил не открывать конверт и не читать текст до самого момента похорон. Наверное, решил я, таким образом он хотел сказать нечто такое, что все собравшиеся должны были услышать одновременно, какое-то последнее очень важное его послание. Но такого я не ожидал. Только не этой жуткой шутки, сыгранной им с нами на собственных похоронах, в те последние минуты, что многие из нас когда-либо посвятят его памяти. Что ещё было в его предсмертной записке? ... В определенный момент я погрузил в лодку все самое важное - то, что, как мне казалось, я хотел бы взять с собой в последнее путешествие в прежние дни моей жизни, через океан, раскинувшийся на тридцать или сорок лет. Все, представлявшее для меня какую-либо ценность - людей, предметы, мысли. Но вскоре, из-за последних событий (штормов!), я вынужден был начать выкидывать все эти вещи за борт, одну за другой, и теперь мой кораблик стал таким легким, что, к моему удивлению, взмыл над водой, а это означает, что им теперь почти невозможно управлять, и у меня значительно меньше шансов достичь намеченного места. Если Уэбер приедет, будь добра, попроси его зачитать на моих похоронах то, что находится в конверте. Желательно, чтобы никто, включая и вас с ним, не читал этого до церемонии. Хотя мне это и глубоко безразлично, я все же предполагаю, что вы и мои родители захотите устроить похороны. Так вот, единственное, о чем я прошу, это именно похоронить меня, а не кремировать. Саша, мне страшно жаль, что так получилось. Знай - ты в этом ни в малейшей степени не виновата. Ты всегда была для меня чем-то вроде тихого и ласкового шепотка. Я люблю тебя. Мне предстояло дочитать присутствующим предсмертное послание Фила. Я совсем уже было собрался продолжать, когда загремели первые выстрелы. В отличие от того, что обычно рассказывают "очевидцы" происшествий в новостях, пораженные или потрясенные люди: "Мы приняли выстрелы не то за автомобильный выхлоп, не то за взрыв игрушечной петарды, эти звучали именно как настоящие выстрелы. Три очень быстро последовавших один за другим баха. За то короткое мгновение, которое мне потребовалось, чтобы обернуться на звук, я успел заметить, что и все остальные обернулись в ту же сторону. Будто все мы точно знали, куда смотреть, с какой именно стороны пришла беда. - Вон он! - Чтоб его, да это же Кровавик! Он шел прямо на нас неторопливой скользящей походкой, в черных штанах и рубашке, с серебристым лицом Кровавика. Пистолет в его руке казался огромным, как полено. Он хохотал и продолжал палить в нас. Сначала у могилы упала женщина. Потом мужчина. Убиты? Люди в панике разбегались. Вертун-Болтун, недолго думая, столкнул Сашу в могилу и спрыгнул туда же вслед за ней. Я же, совершенно ошалев от происходящего, бросился навстречу Кровавику. Этот его визгливый, пронзительный смех. Бах! 2 Мы как следует отделали его. Где-то за нашими спинами женщина все кричала и кричала: "Перестаньте, перестаньте! Вы же его убьете!" Но именно этого нам больше всего и хотелось. Бить и пинать этого сукина сына до тех пор, пока он не сдохнет, и больше никогда никому не сможет причинить вреда. Вообще-то, я не прочь подраться, но участвовать в подобном мне ещё не доводилось - человек двадцать (или около того) на одного, он валяется на земле, а мы сгрудились вокруг, и каждый старается пнуть неподвижное тело, как только образуется просвет. - Убить эту гнусную сволочь! - В голову цель, в голову! Я в очередной раз нанес удар и почувствовал, как под ногой что-то твердое вдруг стало мягким. Молотя его ногами и руками, мы вели себя, как стая обезумевших от голода псов, накинувшихся на беспомощную жертву. Каждому хотелось укусить, оторвать свой свежий окровавленный кусок. Мой темный похоронный костюм побурел от грязи и был сплошь покрыт поднявшейся в свалке пылью. Кто-то нагнулся и сорвал серебристую маску. Валяющийся на земле человек оказался едва ли не подростком. Во всяком случае, ему было не более двадцати. Меньше чем за минуту юношеское лицо превратилось в какую-то кашу цвета переспелых фруктов: лоснящихся яблок и винограда, с проблесками белого там, где их не должно было быть. Кость. Пистолет оказался просто пугачом. До того, как я подбежал к нему и пнул в пах, он успел бабахнуть ещё раз - прямо в меня. При этом он смеялся и продолжал смеяться, даже уже валяясь на земле, под градом превращающих его в мешок с костями ударов толпы обезумевших скорбящих. Думаю, ещё никогда в жизни я не приходил в подобное бешенство. Я слышал его смех, и мне больше всего на свете хотелось его убить. Стоит только выпустить на волю человеческий гнев, и обратно его уже ничем не загонишь. Напугайте нас как следует, и мы способны на что угодно. Полицейские приехали очень скоро, но, когда они попытались оттеснить нас и спасти его от нашей ярости, мы едва не взбунтовались. Как же его звали? Вылетело из головы. Саша подсунула мне напечатанную на следующий день в газете статью про него, но с меня хватило и одного взгляда, брошенного на заголовок: "Поклонник "Полуночи" хотел, чтобы уход из жизни его героя Филиппа Стрейхорна стал таким же славным, как и его фильмы". Собственная злость пугала меня. И страх тоже. В лимузине, на обратном пути с кладбища в компании Саши и Стрейхорнов, я продолжал молчать даже тогда, когда старик вдруг забубнил: - Конечно, очень жаль, что так вышло, но лично я ничуть не удивлен. Хоть он и был моим сыном, происшедшее меня нисколько не удивляет. В самом деле, нельзя же снимать такие фильмы, как снимал Филипп, и при этом ожидать, что твои зрители сохранят здравый рассудок. Они были порочными - и эти фильмы, и люди, платившие деньги, чтобы их посмотреть. А все случившееся - просто плоды этой порочности. - А что же тогда, по-вашему, хорошее кино, мистер Стрейхорн? Он явно не привык, чтобы ему задавали вопросы - особенно женщины поэтому, прежде чем ответить Саше, он смерил её внимательным взглядом. - Хорошее кино? "Гражданин Кейн"86. "Седьмая печать". Даже "К северу через северо-запад"88 очень хороший фильм, возможно, даже великий фильм. Саша, сидящая в кресле напротив него, слегка подалась вперед так, что их лица оказались совсем близко друг от друга. - Тогда, может, заодно, назовете и несколько хороших книг? Такая её близость была ему явно не по душе, но он не сдавался. - О-о, даже не знаю. Ну, вот Киплинг89, например, неплох, я как раз недавно его перечитывал. Ивлин Во90. А почему вы спрашиваете? - Тогда как насчет хорошей живописи? Миссис Стрейхорн коснулась Сашиного колена. - А почему вы спрашиваете, дорогая? - Ваш сын своими фильмами пытался добиться чего-то довольно странного, нового и жизненно важного, а вы о деле всей его жизни только и можете сказать, что его работы порочны! Мистер Стрейхорн сложил руки на груди и с жалостью улыбнулся. - По-видимому, Саша, вы читаете слишком много критических обзоров. Филипп стал очень богатым человеком, угождающим вкусам двенадцати-тринадцатилетних подростков нашей несчастной страны не более чем жалкой унцией воображения и годовым запасом цыплячьей крови. И не было в его "Полуночи" ничего жизненно важного. Как, по-вашему, кого вы пытаетесь обмануть? Да, согласен, швырять младенца с балкона действительно довольно странно, но это совсем не та странность, что у Феллини91 в его "8, 5"92. Я всегда относился к успеху Фила с уважением. Он решил что-то делать, и делал это хорошо. Но если кто-то из вас заблуждается, принимая его "достижения" за что-то серьезное и высокохудожественное, а тем более стоящее, то это либо глубокий цинизм, либо просто глупость. Вы спрашиваете, что такое хорошие фильмы? Вот, например, Уэбер делал хорошие фильмы. Посмотрите внимательно его "Удивительную" и увидите настоящие любовь и своеобразие, покрывающие два часа действия, как настоящая шоколадная глазурь - торт. Да, фильмы "Полуночи" довольно умело сделаны, и они действительно до смерти пугают, но они смердят. - Почему, потому что они "потворствуют" нашим животным инстинктам? - Нет, как раз потому, что они не любят этих самых животных инстинктов, которые играют столь важную роль в нашей жизни. В лучшем случае, эти фильмы их высмеивают. Вам это никогда не приходило в голову, Саша? Впрочем, уверен, что нет. Зная своего сына, я нисколько не сомневаюсь, что он, будучи человеком умным, не раз доказывал вам их полную этиологию и "семиотическую важность": все эти интеллектуально напыщенные и, в то же время, совершенно пустые термины, которыми в наши дни, как густым джемом, намазано общественное мнение. Но, когда откусываешь кусок, бутерброд с дерьмом все равно остается бу тербродом с дерьмом, есть на нем джем или нет. Люди вроде Филиппа специально изобретают разные подобные термины, чтобы обмазывать ими свою работу и помешать нам понять... Послушайте, я прекрасно знаю, он меня ненавидел... Миссис Стрейхорн положила ладонь ему на руку и что-то тихонько проворковала на ухо, пытаясь успокоить мужа. Но он, не обращая на неё никакого внимания, продолжал выпускать в Сашу пулю за пулей. - ... но это было его право. Возможно, мы неправильно воспитали их с сестрой. Возможно. Но должен сказать вам следующее: мне очень жаль, что он покончил с собой, но вины в этом за собой я не чувствую. Он верил в возможность достижения совершенства. Он всю жизнь это твердил. Но как раз в этом-то и состояла его беда. Я уверен, для него создание этих фильмов было "странным и жизненно важным" способом показать людям, насколько они опасны и в какой беде находятся, и что им уже пора начать заглядывать себе в душу и попытаться понять, почему им нравятся фильмы вроде "Полуночи". Это я понимаю. Это один из возможных путей. Но он, зная, что его работа пользуется таким успехом по совершенно противоестественным причинам, не брезговал зарабатывать на ней деньги и славу... Он снова и снова демонстрировал нам, какими бесконечно жестокими и отвратительными мы можем быть по отношению друг к другу. Вот что ходили смотреть люди, а не разные там бессмысленные, наспех приклеенные высокоморальные концы с улыбающимися лицами и фальшивыми восходами. И всякие подонки и придурки, вроде того типа на кладбище, кончили тем, что скупили все билеты. Кстати, я обратил внимание, что Полина Каэль даже не упомянула о самом последнем его фильме, ведь так? Зато, знаете, кто высказался? Журнал "Фангория". Причем их обзор сопровождался цветным фото какого-то типа в перемазанной кровью маске свиньи и с мотопилой в руках. А знаете, как они назвали величайшее творение моего сына - то существо, с помощью которого он намеревался просвещать людей? Гноерожим. - Гнилорожим, - поправила его супруга. - Ах, да, прошу прощения. Гнилорожим. Пока я готовил обед, Саша сидела за кухонным столом. Она уже переоделась, и теперь была в халате и шлепанцах. - Думаешь, его отец прав? Я начал чистить яблоко. - До известной степени, да. Но на вершине успеха чертовски трудно не чувствовать себя уютно. Это как после тяжелого дня опуститься в мягкое кресло. Особенно для такого человека, как Фил, добившегося своего после многих лет неудач. "Полночь" явилась для него формулой счастья, и он, естественно, так или иначе, уцепился за нее. В общем-то, ничего такого в этом нет. - Но ведь ты так не поступал. Каждый твой очередной фильм непохож на другие. - Саша, не нужно нас сравнивать. Я больше не снимаю фильмов. Бросил. - И почему? Ведь не из-за землетрясения же. - Отчасти. Однажды Фил сказал своей сестре слова, запавшие мне в память. "Миру на меня совершенно наплевать, зато мне есть, что ему сказать". После землетрясения я вдруг ощутил, что мне больше нечего "сказать" миру своими фильмами. Но было и ещё кое-что. Помнишь, как нам с Каллен Джеймс одно время снились общие сны? Она взяла с тарелки ломтик яблока. - Да. Я читала "Кости Луны". - В принципе, Каллен просила меня об этом не распространяться, но могу тебе признаться в одном: на протяжении нескольких недель жизни я имел возможность чувствовать, что такое чудо на самом деле. И это совсем другое, чем снимать кино. Она уже собиралась отправить кусочек яблока в рот, но внезапно замерла и взглянула на меня. - Так ты действительно знаешь, что такое чудо? - Пока я лишь пришел к выводу, что оно существует где-то в реальной жизни, а не в воображении или искусстве. Может, и есть способ добраться до него при посредстве того или другого, но все равно оно там - за мостом. Она потрясла головой. - Не понимаю, что ты имеешь в виду. Я взял солонку и перечницу и поставил их перед собой: опоры моего моста. - Единственное, на что способно искусство, так это подсказать способ как перейти мост. Нужны глаза лучше, чем у нас, уши лучше, чем у нас, нужно куда более глубокое понимание жизни, возможно, даже прозрение, которое поможет сделать это. А что на другой стороне? Спасение и мир. Но ведь спасение можно обрести и без искусства. Разумеется, множество художников, жизнь которых, как, к примеру, у Ван-Гога93, была ужасна, нашли выход именно через свое искусство. Но не думаю, что в конечном итоге именно искусство спасло их. Скорее, их спасла работа, любовь к сопряженному с ней чисто человеческому действию - именно это принесло им умиротворение. Просто их работа оказалась связанной с нанесением краски на холст, и тому подобное. Чудо таится где-то в человеческой деятельности. Единственным различием, которое мне видится между художником и землекопом, любящим свою работу, является вот что: когда у художника ладится работа, он, помимо получаемого от неё удовольствия, через неё ещё и имеет возможность до какой-то степени управлять хаосом своей жизни. Землекоп же лишь перекидывает землю с места на место. Только не пойми меня превратно - если ему по душе эти однообразные движения, он в гораздо лучшем положении, чем многие другие. Она улыбнулась. - Значит, ты перестал снимать потому, что это больше не приносило тебе удовлетворения? - Черт, ну конечно же нет! Я всегда любил снимать. И сейчас люблю. Снимать для меня все равно, что беседовать с человеком, который тебе по-настоящему нравится, и которым ты восхищаешься. Но, когда ты больше не знаешь, что ему ещё сказать или просто не находишь нужных слов, пусть даже твой собеседник самый распрекрасный человек на свете, тебе все равно становится не по себе. Вот почему я организовал Раковую Труппу. Там я могу сказать хоть миллион самых разных вещей. - Потому, что актеры умирают? - Нет, просто они все постоянно испытывают голод - голод по всему, что могут получить. А я, чувствуя этот их голод изо дня в день, начинаю испытывать его и сам, только мой голод - это голод к жизни, а не к искусству. - А разве искусство не возводит жизнь на более высокий уровень? - По опыту работы с этой труппой, могу сказать, что в лучшем случае искусство поднимает жизнь лишь до всеохватывающего сейчас. Заставляет забыть о времени, смерти и о многом другом и позволяет просто жить в каждый конкретный момент настоящего. Вот почему актеры работают с таким энтузиазмом. В своем ожидании грядущего со дня на день неизбежного конца они хотя бы на пару часов получают возможность не думать о лекарствах или химиотерапии. На это время они становятся бессмертными. - У меня тоже рак. - Это ты так считаешь. Хочешь, можем поговорить об этом. - Я не смотрел на неё и говорил, не меняя тона голоса. - Пока ещё нет. Но у меня действительно рак и, к тому же, я беременна. Ничего комбинация, да? Жизнь и смерть в одной утробе, рука об руку! Притом, совершенно не представляю, откуда мог взяться ребенок. - Мы можем обсудить это, когда сама захочешь. Да, кстати, у тебя, случайно, нет хрена? Чувствуя, что все идет из рук вон плохо, я нередко отправляюсь на ближайшую кухню и готовлю. Я стараюсь превратить необходимые для резки и отмеривания, вливания и перемешивания движения в маленькие шедевры дзена94, которые в совокупности в один прекрасный день могут преобразиться в мини-сатори. Чтобы сконцентрироваться, мне не требуется закрывать глаза или швырять в мишень стрелки дартс - нет, я просто стою себе и жарю-парю. Пока я собирался с мыслями, Саша спросила, можно ли ей, пока готовится обед, пойти и прилечь. Это было даже и к лучшему, потому что хорошие блюда очень капризны - если, готовя не уделять им полного внимания, они довольно часто получаются либо безвкусными, либо даже невкусными, стараясь укрыться за чрезмерным количеством соли или специй. Минут десять спустя, я настолько погрузился в таинство чистки моркови, что и не заметил, как на кухне появилась она. - Ой, морковка! Можно я возьму одну? - На ней были сине-белые матросские юбочка и блузочка, белые гольфы и лакированные кожаные туфельки. Но особенно поражали и бросались в глаза на вид совершенно новенькие крошечные белые перчатки и лакированная белая сумочка. Первым моим порывом было бросить взгляд за её спину - в сторону Сашиной спальни. Заметив это, она снова заговорила, причем в голосе её слышались обида: - Хочешь, чтобы я ушла, да? Что ж, разбуди её. Если не желаешь меня видеть, этого будет вполне достаточно! - Ну-ка, иди сюда! - Схватив гостью за маленькую руку в белой перчатке, я затащил её в небольшую комнатку рядом с кухней, где у Саши стояли телевизор и старый диван. - Куда ты пропала? Где ты сейчас была? - На кладбище. Отнесла на могилу Фила букет цветов. - А куда ты исчезла вчера? Когда мы были в его доме? Несколько раз щелкнув замочком своей блестящей сумочки, она пожала плечами. - Должно быть, в определенном месте в определенное время может находиться лишь одна из вас. Так? Она взглянула на сумочку, снова открыла и закрыла её и, не глядя на меня, кивнула. - Но кое-чего я все равно не понимаю. Ты же существовала и до того, как Фил познакомился с Сашей. Так почему же ты сейчас... внутри нее? - Не знаю! Но я была с Филом, когда он был ещё маленьким мальчиком. Я была его другом гораздо дольше, чем она. - Тогда почему же она беременна тобой? Она утверждает, что они с ним не спали уже много месяцев. - Что значит "спать"? Находиться в одной постели? - Нет, я имею в виду физическую близость. Они не трахались уже несколько месяцев! - Что значит "трахались"? Я недоверчиво уставился на нее. Неужели такое возможно? Столько всего знать, быть сверхъестественным созданием и все же не знать таких простых вещей? Да, в том случае, если она действительно была всего лишь ребенком. - Сядь-ка. Устраивайся вот здесь, рядом со мной. Ты должна рассказать мне обо всем происшедшим с той самой минуты, как ты вернулась, чтобы быть рядом с Филом. Согласна? Мне просто необходимо знать все-все, понимаешь? Разные чудеса всегда являются прерогативой детей, поэтому, рассказывая о них, они обычно делают это расслабленными, рассудительными голосами умудренных опытом людей. Чудо для них - родной дом, причем в гораздо большей степени, нежели реальная жизнь. Они верят в волшебство, в то, что люди могут летать, в Бога. "Невозможное" - их враг, притяжение - тоже: все это просто наша приземленная и совершенно неприемлемая для них рутина. Значительную часть времени они даже вообще не проводят здесь, с нами, в нашем мире. Они просто очень умело притворяются, что они здесь. Спросоня сказала, что ей восемь лет. Несколько позже я предположил, что, должно быть, это просто Филу было восемь лет, когда он создал её, и с тех пор она ничуть не повзрослела. Но если так, то как же она смогла написать "Мистера Грифа"? - Да не писала я его! Просто увидела у Фила и подумала, что было бы неплохой шуткой немного изменить его. Я всего-то навсего только и прикоснулась к страничкам. На телевизоре лежал блокнот. Я взял его и быстро пролистал, желая убедиться, что там ничего не записано. Все страницы оказались девственно чистыми. Мне требовалось получить от неё еще одно неопровержимое доказательство, ещё одно чудо, которое окончательно убедило бы меня в том, что Спросоня говорит правду. - Возьми его и сделай с ним то же самое. Пусть снова появится "Мистер Гриф". Она взяла блокнот, побарабанила по нему пальчиками и вернула мне. Теперь все листы блокнота оказались исписанными почерком Фила, причем с обеих сторон. Должно быть, в рукописном виде рассказ был очень длинным, поскольку блокнот был исписан до конца. Я положил его на место и взглянул на нее. - Скажи, а Фил придумал тебя, когда вы были детьми? - Вроде того. 3 Она взяла у меня видеокассету и, сунув её в щель видеомагнитофона, нажала все необходимые кнопки. На экране телевизора появился Фил. Привет, Уэбер! Очень рад, что ты наконец дошел до этой стадии. Я, конечно, надеялся на это, но в людях, которых любишь, ошибиться легче всего. Причем, это худшая из возможных ошибок. Но в тебе я не ошибся. Очевидно, ты хотел бы побольше узнать насчет Спросони. И "Мистера Грифа" заодно. Интересно, много ли она уже успела тебе поведать? Впрочем, это неважно. Я сам расскажу тебе, что смогу, а если у тебя появятся вопросы, на них ответит она. Последовавшее за этим явилось для меня полной неожиданностью. Я ожидал, что Фил расскажет мне всю историю теми точными и ясными фразами, которые я так привык от него слышать. Но, вопреки моим ожиданиям, на протяжении следующей четверти часа он крутил мне любительское видео вроде того, с последними минутами жизни моей матери. Только на сей раз Стрейхорн показал мне страшно одинокого ребенка, разговаривающего с воображаемым невидимым другом по имени Спросоня. Зато реального друга в этих его фильмах не было. И уж тем более таинственной маленькой красотки, сидящей рядом со мной. Фил (и Спросоня) лазили по деревьям, строили крепость, сражались на мечах. По ходу действия он рассказывал о тех их совместных годах: как он сначала придумал её, чтобы заполнить пустоту своей одинокой восьмилетней жизни, каким ещё целям служила его воображаемая подруга, о том, когда она исчезла. - Лет в десять, я по уши влюбился в Китти Уилер. Поскольку в моей жизни внезапно появилась настоящая девочка, Спросоня оказалась больше не нужна. После Китти появилась Дебби Салливан, а потом Карен Иноч. Я просто... перестал в ней нуждаться. Теперь у меня были настоящие подружки. Да ты, должно быть, и сам помнишь их, Уэбер? Своих подружек по четвертому классу? Скажи, разве мы кого-нибудь любили сильней? Спросоня сидела рядом со мной и тоже смотрела. Пошевелилась она только единственный раз, да и то просто нетерпеливо стукнула пяткой по низу дивана, когда что-то показалось ей слишком скучным. Когда с воспоминаниями о начальной стадии их совместной истории было покончено, изображение на экране растворилось в искусном затемнении, а потом передо мной вновь возник Фил, сидящий на диване в своей гостиной. - Впервые за многие годы я вспомнил о ней лишь во время разговора с одним парнем. Мы говорили о наших воображаемых друзьях детства. Именно тогда у меня и возник замысел "Мистера Грифа", Будучи на съемках в Югославии, я набросал несколько страниц диалогов. Просто грубые наброски - ничего мало-мальски законченного или вообще стоящего. Я надеялся вернуться к ним после окончания работы над "Полночь убивает". Но, увидев эти свои наброски через некоторое время, я понял, что они каким-то чудом превратились в целый рассказ. Законченный рассказ. Кое-что об этом я уже слышал от Вертуна-Болтуна, кое-что оказалось для меня новым. Девчонка продолжала колотить по дивану до тех пор, пока я, чтобы заставить её перестать стучать, не положил руку ей на колено. У меня была куча вопросов, я хотел бы прояснить некоторые продолжающие смущать меня вещи. Но ведь не станешь задавать вопросы телевизору. Стоило ему начать говорить конкретно о ней, я тут же почувствовал, как она напряглась и замерла. - Чего люди по-настоящему не осознают, Уэбер, так это того, что мы сами создаем своих ангелов-хранителей. Обычно люди представляют себе ангелов, примерно как на карикатурах в "Нью-Йоркере"95 - этакие музы с арфами, выглядывающие из-за плеча испытывающих творческие затруднения писателей. Однако на деле все гораздо сложнее. Они есть, это верно, но появляются всегда лишь специально приспособленными для наших нужд. В раннем детстве Спросони у меня не было. А потом я просто нарисовал в воображении идеального друга, который мне потребовался. Очевидно, тогда я ещё не осознавал, насколько больше мне была нужна настоящая Китти Уилер из плоти и крови. Потому что, стоило появиться Китти, как - фрррр! Спросоню только и видели. Мой ангел-хранитель или идеальная подружка появилась лишь тогда, когда была мне абсолютно необходима. Мы как раз торчали в какой-то занюханной облупившейся церквушке в Уоттсе, снимая один из начальных эпизодов для "Полночь убивает". Я поднял голову и вдруг увидел её. - Он щелкнул пальцами и криво усмехнулся. - Я мог бы сказать, что она появилась ниоткуда, но это было бы просто глупо. Она появилась из моей собственной чертовой башки! Помнишь, ведь тогда я уже начал работать над "Мистером Грифом", поэтому, подсознательно, я не был так уж потрясен, увидев её. Сказалось это, да ещё тот факт, что я помнил её лицо по далеким дням своего детства. Все равно как заглянуть в школьный альбом и увидеть там лицо кого-то, о ком ты двадцать лет и думать не думал. Ах, да. Я его помню! Вот какова была моя первая реакция. Только ощущение это было гораздо ближе, где-то под самой кожей. Я не сразу узнал её, но с первого же момента ни капли не сомневался, что в какой-то период жизни это лицо являлось для меня необыкновенно важным. Первое, что она сказала, было... Экран телевизора потемнел - Я сама расскажу. - Она повернулась ко мне, сжимая в руках пульт дистанционного управления. - Тогда он действительно был в беде! Он делал эти гадкие фильмы, от которых всем становилось плохо и страшно. Знаешь, что происходит, когда вы их делаете? Знаешь, что они делают с вами? Очень многое. Тебе тоже начинают вредить. И ещё как! - О ком ты говоришь? - Конечно о Боге, глупый! Когда Бог начинает на тебя сердиться, лучше делать то, что он велит, а не то рискуешь угодить в большую беду! - То есть, Бог не хотел, чтобы Фил делал свои фильмы? - Вот именно. - Она преувеличенно энергично закивала головой и вручила мне пульт. Дискуссия был окончена. Она высказала все, что хотела. Примерно через час проснулась Саша и в поисках меня вышла в гостиную. Большую часть этого времени я слушал Спросоню, а потом, когда она ушла, досматривал остаток нового сегмента стрейхорновской кассеты. А после этого я ещё довольно долго сидел, тупо уставившись на погасший экран и пытаясь развязать множество завязавшихся в моей голове узлов. Это было нелегко. Нет, это было просто невозможно. Будучи ангелом, она спустилась на землю, чтобы убедить Фила перестать снимать "Полночь убивает". Дело зашло чересчур далеко - он начал копаться в тех потаенных уголках человеческого и космического духа, проникать в которые, а уж тем более познать их, не должен был ни в коем случае. Кровавик оказался слишком близок к открытию какой-то исключительно важной правды. А Стрейхорн был слишком близок к нему. Наверное, проще объединить и вычленить суть монологов каждого из них в своего рода диалог на разделенном пополам экране. Вот, послушайте: "Я не знаю, на каком этапе, когда все так обернулось, Уэбер: где я наткнулся на некую рудную жилу в подсознании и начал добывать настоящий металл. Она не захотела сказать мне, что является нормальной территорией, а что - владениями дьявола ". "Они у него становились все хуже и хуже! Мне было сказано: "Иди и вели ему остановиться. Люди напуганы и убивают друг друга". "Но ведь такими же были и все предыдущие фильмы "Полуночи". Чем же так уж отличался именно этот? И почему Спросоня не появилась раньше?" "Тебе позволяли делать то, что ты делал, пока это не стало опасным". "Опасным для кого? Я задал этот вопрос дважды: ответа не было. Она лишь сказала: перестань снимать этот фильм. И все. Представляешь себе? Бюджет в три с половиной миллиона долларов, в работе занято сорок человек, а я должен вот так просто взять и остановиться? У меня был интересный сюжет, но я вовсе не считал его произведением искусства или чем-то таким уж... выдающимся. Так с чего же мне было останавливаться? Фильмы ужасов вряд ли способны потрясти мир. Если они сделаны хорошо, они тебя пугают. Ты выходишь из кино, начиная немного больше ценить свою безмятежную жизнь. Вот и все ". "Он не остановился! Он не послушался меня. Знаешь, как это плохо? Знаешь, в какую беду можно угодить из-за этого ?" "Помнишь, Моисею нужно было доказать фараону, что он послан Богом? И те чудеса, которые он демонстрировал египтянам? Ну, там, превращая воду в кровь, а свой посох в змею? Я попросил Спросоню показать мне чудо. Думаю, и ты тоже. Ну и как, убедился, что она вполне реальна, да? А знаешь, как она выполнила мою просьбу? На вечер превратила меня в тебя. Не забыл, как один раз в Нью-Йорке ты вылезал из такси, а девушка, живущая в доме напротив, которая так любит ходить по квартире нагишом, хотела взять его? И ты ещё тогда спросил: ''Хотите эту грудь?" Замечательный вопрос. Я даже использовал эти твои слова в фильме. Надеюсь, ты не против. Я даже знаю, когда это было, Уэбер. В тот день, когда ты услышал, что Фил Стрейхорн застрелился ". "Но он и после этого не остановился! Он знал, что покончит с собой, знал все остальное, но не останавливался!" "Я не останавливался, поскольку был заинтригован. Что я такого сделал? К чему такому я подошел вплотную, если испугал даже их? Уж не Прометей ли я, случаем? Может, я урвал немного их большого огня? Может, я оказался близок к тому, чтобы сложить наконец их дерьмовый кубик Рубика! А ты сам остановился бы, окажись ты на моем месте? Вот то-то, слишком любопытно. Даже страх, в сущности, не что иное, как чистый адреналин, поверь мне. Чем больше Спросоня убеждала меня бросить фильм, тем более я заинтересовывался ". Фильм был закончен, даже несмотря на гибель в один из последних дней съемки Мэтью Портланда (и с ним ещё десяти человек). Часть съемочной группы отправилась на церемонию открытия нового торгового центра в долине Сан-Фернандо, чтобы заснять торжества для одной небольшой сцены в "П. У." Архитекторы спроектировали здание так, что стоянка для машин располагалась на крыше. На середине речи местного мэра одна из гигантских опорных балок вдруг треснула и обломилась. Крыша обрушилась вниз. Мгновенно сверху рухнули на публику шесть автомобилей: упали, как бомбы, сквозь пролом в крыше в самую середину зала. Я видел все это в телевизионных новостях и, помню, тогда ещё подумал, покажи такое в кино, никто просто не поверит. Особенно запоминающимся было зрелище зеленого микроавтобуса, валяющегося вверх тормашками в большом, все ещё извергающем струи воды фонтане. В день похорон Мэтью из лаборатории вернулись последние части фильма. Когда Фил наконец получил возможность просмотреть их, он понял две вещи: "Полночь убивает" - фильм более, чем посредственный, и в материалах не хватает самой важной сцены. В лаборатории сказали, что вернули все полностью, но, в любом случае, проверят ещё раз. Саша отправилась к ним, чтобы поприсутствовать при проверке, но вернулась ни с чем. - Для съемок этого эпизода я выгнал всех с площадки. Остались только мы с Мэтью, камера, да ещё звукооператор. Кровавик заговорил в первый и последний за все фильмы раз. Возможно, это был единственный текст, который я писал по вдохновению. Вся серия вращалась вокруг этого монолога. Хочешь знать, что случилось дальше? Мэтью и Алекс Карсанди, оператор, оказались в торговом центре, когда обрушилась крыша. После этого в живых из тех, кто знал, что происходило в той сцене, остались только звукооператор Райнер Артуc и я. Спросоня не брала пропавшей ленты. Я верю ей, потому что, когда я рассказал ей о пропаже, она буквально ударилась в истерику. Мол, именно поэтому погибли Мэтью и остальные: сцена, как только она была отснята и стала частью реальности, сделалась действенной и опасной, как нервно-паралитический газ. Все было в порядке, пока она существовала только на бумаге, но едва её сняли, заключенное в ней зло как бы родилось на свет и начало распространяться вокруг. Единственным способом остановить это зло было либо уничтожить саму сцену, либо, как пришло мне в голову чуть позже, того, кто её создал. Поэтому я исключительно благородно и с полным сознанием собственной вины покончил с собой. Ну и дурак. Ничего это не дало. Как бы невероятно и мелодраматично это ни звучало, все это правда. Вот почему явилась Спросоня - помешать мне выпустить эту сцену в жизнь. Поняв, что у неё ничего не выходит, она осталась со мной, надеясь убедить уничтожить её позже. Ты сам видел, что произошло с Сашей и Спросоней. Ни та, ни другая абсолютно ничего не могли с этим поделать. Ведь мы с Сашей не были близки уже очень давно. И, тем не менее, она все равно забеременела. Это случилось как раз в тот день, когда мы отсняли пропавшую впоследствии сцену. И ещё у неё появился рак. И Спросоня ничем не может помочь, во всяком случае, до тех пор, пока этот эпизод существует. Хочешь верь, хочешь нет, но, даже сейчас, находясь здесь, я по-прежнему не знаю, где он. После смерти узнаешь множество самых удивительных вещей, но ещё удивительнее то, чего тебе узнать так и не удается. И вот что забавно. Ты, наверное, знаешь, что, после того, как человека арестовывают, он имеет право на один телефонный звонок. Вот и здесь то же самое - они дают кому-либо из все ещё живущих шанс выручить тебя. Единственный шанс исправить что-то важное - то, что ты испортил. Если вдуматься, то это очень интересное испытание любви. Вот поэтому я и выбрал тебя, Уэбер. Я спросил, ничего, если ты поищешь пленку? Ты должен найти её до того, как все пойдет прахом. Первым, что они показали мне, когда я попал сюда, было то, что случится с тобой, если ты не сможешь найти её и уничтожить. Это жестоко и страшно. Ты даже представить себе не можешь насколько. Он уставился прямо в камеру. - Всю жизнь мне хотелось стать большим художником и создавать настоящие произведения искусства. Один раз мне это удалось. Ровно однажды, когда мне по-настоящему удалось хоть что-то оживить. Результат? Худшее, что мог совершить человек. Я создал произведение искусства, но при рождении оно наделало столько шума, что разбудило злых троллей, спавших в пещере. Теперь они вылезают оттуда, и они разъярены. Господи, как же они разъярены! 4 Когда появился Вертун-Болтун, я стоял, уставившись на куст сирени. Сирень пахнет совершенно так же, как и выглядит. У неё просто не может быть другого запаха или цвета. Цветки сирени попросту пахнут чем-то розовато-лиловым, этим своим навязчивым, простоватым, фиолетовым запахом, загадочным и сладковатым, вот-вот готовым превратиться в запах тления. Задумываясь об этом, сначала понимаешь, что сочетание цвета и запаха правильное, а потом приходишь к выводу, что оно просто идеально. Уайетт приехал на филовом "ХКЕ". Саша настояла, чтобы мы воспользовались им для поездки в долину к Райнеру Артусу, и даже не думали брать машину напрокат. Когда я, наконец, дозвонился до Артуса шел уже четвертый день нашего пребывания в Лос-Анджелесе. У него был автоответчик, который постоянно отвечал мне голосом Питера Лорре97, что ''никого нет дома". Поначалу это казалось жутковатым, а затем стало раздражать - набираешь номер в пятнадцатый раз и снова слышишь, как голос этого скользкого немца снова повторяет: "Хе-хе-хе. Я извиняюсь, я дико извиняюсь, но абонента 933-5819 в настоящее время нет дома... Я попросил Уайетта поехать со мной, поскольку он знал всю историю. А Саша - нет. Почему я ей не рассказал? Потому что у неё сейчас и без того было достаточно проблем, и я, прежде чем рассказывать ей что-либо, хотел выяснить побольше сам. Это имело смысл. Уайетт же первым обмолвился о Спросоне и именно поэтому знал все. Кроме того, благодаря дискуссиям, то и дело возникающим у нас в труппе, я знал, насколько глубоко он верил во все оккультное и в "иные миры". Саша же не верила. Для неё жизнь и смерть были всего лишь добром и злом: все же остальное представляло собой либо недоказанную теорию, этакий костыль для слабых, либо очевидную глупость. Если бы я поведал ей, что она беременна ангелом, который, в свою очередь, беременен ею самой (не говоря уже обо всем остальном), Саша, скорее всего, наверное, опустила бы голову и расплакалась в отчаянии. А может, сделала бы и что-нибудь похуже. В самый первый вечер моего пребывания у нее, она в три часа ночи пришла в мою комнату и забралась ко мне в постель. "Я боюсь. Позволь мне побыть с тобой". С каждым днем она выглядела все хуже и хуже. После похорон она регулярно ходила в клинику Калифорнийского университета и сдавала разные анализы. Люди, само место, анализы - все это пугало её и делало наше присутствие рядом с ней ещё более важным. Хотя Саша и знала, что Уайетт собирался остановиться у приятеля, на второй день она попросила его тоже перебраться к ней. Пожалуй, это было и к лучшему, поскольку они быстро нашли общий язык и подолгу обсуждали, каково это быть тяжело, неизлечимо больным. Я рассказал ей о своем опыте общения с членами нашей Раковой Труппы, Уайетт поведал, каково просыпаться каждое утро и, через пару секунд после того, как сознание поднимает свой занавес, вспоминать, что это вполне может произойти сегодня. Иногда им хотелось, чтобы я присоединился к ним, иногда нет. Порой, сидя в соседней комнате, я напряженно прислушивался к их то тихим, то внезапно набирающим громкость голосам и думал, что они обмениваются лишь им одним известными секретами, измерить глубину которых не может никто, кроме них. Смерть, а тем более неминуемая смерть, должна иметь свой собственный язык, специфическую грамматику и словарь, понятный только по ту сторону ограды. Театр - искусство позитивное. По крайней мере, он пытается придать словам больше жизни. Если слова уже и так живы и прекрасны, хорошая драма помогает вознести их над бренной землей. Я видел, как это случается в театре, причем не раз даже у нас в труппе, в Нью-Йорке. Актеры, с которыми я там работал, привносили во все, что мы делали, свои энтузиазм и страх, и окончательную энергию. Я мог направлять их, но те талант или вдохновение, которыми они обладали, усиливались, в основном, страшным тиканьем отмеряющих им время часов, а вовсе не тем, что я мог им сказать. Мне представлялось, будто я даю им только то, что можно просунуть сквозь маленькую дырочку в стеклянном окне или через ячейку сетчатой ограды. Для меня этот опыт был бесценен, поскольку их энергия и усилия были весьма поучительны и понятны: все мотивировалось откровеннейшей и здоровейшей алчностью, с которой мне когда-либо приходилось встречаться - алчностью, требующей прожить ещё один день. Прислушиваясь к разговорам Уайетта и Саши, я частенько представлял себе эту ограду и то, какой неприступной она кажется до тех пор, пока в совершенно неожиданный момент жизни вдруг с ужасом не обнаруживаешь, что ты уже на той стороне. Уайетт своим лучшим голоском Вертуна-Болтуна окликнул меня из машины: - Так мы едем, или ты намерен до вечера изучать сирень? Я отломил благоухающую ветку и подошел к машине. - А когда должна вернуться Саша? - Это зависит от того, насколько быстро ей сделают анализ. Возможно, через несколько часов. Открыв дверцу, я положил цветы на приборную доску. - Расскажи-ка мне поподробнее об этих анализах. Он завел машину и отъехал от тротуара. - Ну, они то что-то выкачивают из тебя, то что-то тебе вкачивают. Они разглядывают твои внутренности так, будто это видеоигра, но, заканчивая её, никогда не говорят тебе, кто выигрывает. Ты пьешь какую-то дрянь, от которой твои кишки начинают сверкать, как Лас-Вегас, а потом тебе говорят, что ты можешь отправляться в сортир и спустить свой Лас-Вегас в унитаз. Это и унизительно и страшно, но хуже всего становится, когда они, наконец, все же показывают тебе твои снимки или ещё что-нибудь, а ты ни бельмеса не понимаешь. Ты чувствуешь себя полным идиотом, поскольку на снимках твое тело, только ты его не узнаешь. Тебе не остается ничего другого, как верить тому, что покровительственным тоном рассказывают тебе о происходящем в твоем несчастном измученном теле врачи. Тебе отчаянно хочется понять, и, когда они начинают объяснять, ты сосредотачиваешься изо всех сил, но все равно ничего не улавливаешь. Они говорят "гемоглобин" и "уровень лейкоцитов", и ещё кучу всего такого, твой мозг замыкается, и ты вообще перестаешь что-либо понимать. Но они чувствуют даже и это. Поэтому перестают пользоваться медицинскими терминами и начинают разговаривать с тобой, как с умственно отсталым. У одного врача, который меня консультировал, была чертова компьютерная игра, где ты должен сражаться с раковыми клетками, вторгающимися в твой организм. Если сыграл хорошо, ты выиграл - то есть, выжил. Эта штука ещё так тонко пищала: бип, бип, бип. Я много раз играл в эту чертову игру и один раз все же выиграл. Как это было приятно. Я играл в эту бессмысленную компьютерную игру, представляя себе, что эти крошечные писки издавали хорошие ребята, защищающие мое тело. Он притормозил у знака и взглянул на меня. - Все эти анализы, Уэбер, чушь собачья. Те, что они сегодня делают Саше, скорее всего, второстепенные. Их берут, когда уверены, что твои дела плохи, но, прежде чем выбирать для тебя подходящее лечение, хотят выяснить, насколько они плохи. - Слушай, а что ты сделал, когда впервые узнал о том, что болен? - Вышел на улицу и купил сэндвич с копченым мясом. Никогда в жизни мне ничто не казалось таким вкусным. Еще купил сэндвич с копченым мясом и пачку "Мальборо". К тому времени я уже три года как бросил курить, но какого черта, верно? Поездка к Артусу обещала быть долгой, и по дороге мы обсуждали всевозможные "что-то-тут-не-так" последних дней. - А знаешь, что ещё очень странно? То, что он убил Блошку. По идее, Стрейхорн просто не способен был убить свою собаку. - Даже если бы сошел с ума? - Даже и в этом случае. Я ведь прожил с ним достаточно долго. Не таким он был человеком. Обычно он даже москитов ловил и выпускал за окно. А в этой псине он просто души не чаял. Ему все в нем нравилось. Зачем же ему было убивать своего любимца? - Наверное, потому что он спятил. Мы говорили и говорили. Один из нас высказывал идею или теорию, и мы тут же начинали препарировать её или выдвигали другую, или обкатывали её со всех сторон, как бильярдный шар. Незадолго до прибытия на место, Уайетт, наконец, выдал самое интересное из предположений. - Готов держать пари... - Что? - Я собирался сказать довольно странную вещь, но теперь вижу, что это вполне разумно. Все случившееся и все, о чем мы говорили... это же чистый "Доктор Фаустус"98. - Он по-прежнему смотрел на дорогу, лицо его, как и лицо любого водителя, было совершенно бесстрастным. Я и сам в глубине души с затаеннейшим ужасом подумывал об этом. - Ну-ка, поясни. - Знаешь, Уэбер, по-моему, ты просто хочешь, чтобы я признался тебе в том, будто верю в возможность подобных вещей и в наше время. Но ведь ты и так знаешь, что верю. - Нет, расскажи мне, как ты пришел к этой мысли. Он покрутил головой, словно от долгого пребывание за рулем у него затекла шея. - Мы все в колледже читали "Доктора Фаустуса". Умному парню не по душе его жизнь. Все получается совсем не так, как ему хотелось бы. Что же делать? Конечно, обратиться к Богу. Но Бог не отвечает, и наш парнишка обращает взор себе под ноги. Люцифер говорит - ну конечно, я помогу. Я устрою тебе красивую жизнь, но после смерти твоя душа будет принадлежать мне. Фаустус соглашается и ставит подпись под договором. Что случилось дальше мы знаем - он получает столь любезное ему могущество, но использует его по-дурацки. Обладая властью над миром, он использует её на то, чтобы появилась Елена Прекрасная и он смог бы её трахнуть. Тебе это ничего не напоминает? - Фила. Он тогда был страшно подавлен и готов на все. - Так и вышло - он написал "Полночь"! Но, Уэбер, ко всему прочему, он был ещё и умен. Не забывай. Вот почему он пошел на сделку. Правда, это всего лишь моя теория. Он, конечно, заключил какую-то очень важную сделку, да, но только потому, что считал, будто сможет без этого обойтись. Он ошибался. - И с чем же он расстался? Уайетт повернул голову и холодно взглянул на меня. - С моральным равновесием. Фил делал лучшие фильмы ужасов в мире, таких больше никто никогда не снимет. Но они слишком хороши - слишком ужасны. Славу ему принесли презренные, отвратительные кошмары. Поначалу они являлись для него чем-то вроде циничной шутки, но со временем это ухватило его за яйца и уже не отпускало. Обрати внимание на то, как он всегда стремился поучаствовать в других проектах. Но каждый раз его, так или иначе, затягивало обратно в это его "полуночное" дерьмо. Только однажды появилась надежда, что ему все же удастся вырваться. Но тогда сразу произошли три вещи: появился ангел, и давай на минуту допустим, будто это действительно был ангел, а не какая-то странная маленькая девочка. Она велела ему не снимать эпизод. Но он все же снял его. И каков результат? Двое его лучших друзей гибнут при странных, почти невероятных обстоятельствах. По-твоему, здесь нет связи? Ты не видишь ни причины, ни следствия? В конце концов Самый Обыкновенный Парень получил все: великолепные фильмы, сделавшие Кровавика культовой фигурой. Со злом все в порядке до тех пор, пока оно оригинально. Это приносит известность. Но Стрейхорна так мучают угрызения совести, что он кончает с собой. И, наконец, мелкая, но весьма специфическая деталь, Шизик Фил убивает не только себя, но и одного из тех немногих, кого он по-настоящему любил - совершенно невинную и преданную псину. - Плюс то, что случилось с Сашей. - Да, и это тоже. - Хорошо. Допустим, Уайетт, ты прав. А как же тогда посланные им Саше и мне видеокассеты? Что они означают? Как он ухитрился послать весточку из ада? - Вот этого я пока и сам не понимаю. Может быть, он говорит правду. Возможно, ему и впрямь дали последнюю возможность искупить свою вину через кого-то, кого он любил. Но сейчас лично я ничему бы не верил. В "Докторе Фаустусе" мне больше всего нравилась та часть, где дьявол столь искусно соблазняет человека. Он отнюдь не хватает его за ногу и не тащит за собой. Нет, напротив, они с Фаустусом ведут совершенно замечательные беседы, во время которых дьявол убеждает его не продавать душу, поскольку ад просто ужасное место. И в конце концов Фаустус вынужден едва ли не уговаривать его согласиться. Думаешь, все это не было спланировано заранее? По-твоему, зло так и бегает в поисках нас? Как раз наоборот. Мы гоняемся за злом до тех пор, пока оно не поймает нас. Это же совершенно очевидно. * * * Прежде, чем поведать о случившемся в доме Артуса, я должен хоть немного рассказать вам об этом человеке. Несмотря на свою репутацию одного из лучших звукооператоров Голливуда, он всегда с трудом находил работу, поскольку был исключительно требовательным и невероятно въедливым человеком. Он никогда ничего не проверял дважды - нет, поскольку он все проверял по пять раз. Ему нужно было не лучшее оборудование, ему обязательно требовалось два комплекта лучшего оборудования на тот случай, если что-нибудь случится с одним. Он любил рассказывать историю о пианисте Кейте Джаретте", который к каждому концерту требует по два специальных рояля - просто на всякий случай. Голливуд готов сутки напролет носиться с любыми, даже самыми идиотскими требованиями кинозвезд, но у него не хватает терпения на капризы технического персонала. Когда Райнер Артус требует два магнитофона "Награ" - просто так, на всякий случай - будьте уверены, несколько важных шишек обязательно поднимут вой. Поэтому Артус хоть и работал, но не так часто, как мог бы. Но Фил все равно использовал его на съемках всех фильмов "Полуночи" несмотря ни на что, поскольку знал, чего стоит Артус, и ещё потому, что важнейшей составляющей фильмов ужасов является именно звук. Короче, они вполне устраивали друг друга. Нам как-то довелось работать с Артусом в одном из фильмов, но мне он показался чересчур замкнутым, слишком властным, и я всегда в глубине души задавался вопросом, а не являлся ли он в свое время нацистом? Фил считал, что нет, но я так уверен не был. Я знал, что у Артуса был трудное детство в Германии, с будто сошедшей со страниц трудов Фрейда100 матерью. У неё была так развита анальная ретенция, что в ванной она вешала два разных полотенца - одно для "верхней" половины тела, а другое - для "нижней". Поймав детей на том, что они одним полотенцем вытираются целиком, она била их. Таким образом, совсем нетрудно было понять, почему её сын столь педантичен. В мире Райдера царил абсолютный порядок, и просто не могло быть пыли. Его длинная машина буквально сверкала, и пепельницы в ней всегда были безукоризненно чистыми, хотя он и курил, как паровоз. Та же чистота царила и в его доме. Фил утверждал, что Артус даже медитировал, пылесося гостиную. Одним из самых ярких воспоминаний, оставшихся у меня после посещения его дома много лет назад, действительно был стоящий в кладовке самый примечательный из когда-либо виденных мною пылесосов. Да-да, я тайком заглянул туда. Машина была огромной, изобиловала кнопками и клавишами, и скажи мне тогда кто-нибудь, что это русский спутник, я бы, наверное, поверил. Он жил на сонной тупиковой улочке в одном из тех построенных в стиле полу - ''Миссия "домов, которые когда-то возводились в Калифорнии целыми кварталами. Когда Уайетт подрулил к входу, до нас донеслись рвущиеся из окон звуки дорзовскои01 "Зажги во мне огонь ". - Это у него так играет? - Думаю, да. Но, по-моему, Райнер всегда ненавидел рок. Уайетт кивком указал на дом. - Похоже, у него изменились вкусы. - У Райнера никогда не менялись вкусы. Пошли. Мы прошли через поросшую пожухшей травой и высокими сорняками плешивую лужайку. Райнер любил возиться на участке. В последний раз, когда я был здесь, эта лужайка была просто идеальной. А теперь она больше всего походила на какую-то кожную болезнь. Поднявшись на крыльцо, мы увидели, что сетчатая дверь распахнута настежь и в дом то влетают, то вылетают наружу целые тучи ленивых черных мух. - Здорово смахивает на дом Флэки Фунта из "Зап Комикс"102. - Или из "Тобакко Роуд"103. - Я позвонил. Сквозь оглушительную музыку я услышал, как кто-то громким криком приглашает нас войти. - Райнер? - Я медленно вошел. - Ага. - Райнер, это Уэбер Грегстон. Вы где? - Здесь, в спальне. Просто идите прямо. Мы двинулись через дом, который был не то чтобы грязным, а, скорее, каким-то... нечистым. Запах стоял такой, будто в доме кто-то умер. Медленно продвигаясь вперед, я почувствовал, как Вертун-Болтун ухватился сзади за шлевку на моих джинсах. Он шепнул: - Ничего? Ты не против? Я улыбнулся и покачал головой. - Это хорошо, я все равно бы не отцепился. - Райнер, где же вы, черт побери? - Да здесь я, здесь. Идите вперед. Наконец, мы оказались в комнате, которая, по-видимому, служила ему спальней. По крайней мере, на полу здесь валялся матрас, а на нем восседал Райнер. ' - Уэбер, как делишки? Ба, и Вертун-Болтун здесь! Он сидел на матрасе, привалившись спиной к стене. На нем не было ничего, кроме трусов и черных носков. Его длинные, грязные волосы свисали сальными прядями. Перед нами как будто предстал совершенно другой человек, поскольку неотъемлемой частью солдатского облика Райнера всегда являлась очень короткая седовато-стальная стрижка. - Интересно, что вам двоим здесь нужно? - Мы пришли поговорить о Филе. - О каком ещё Филе? - О Филе Стрейхорне. Он прищурился, с трудом пытаясь припомнить имя человека, с которым сделал четыре фильма. - Фил Стрейхорн? А, ну да, конечно. Только ведь он приказал долго жить. Не слышали, что ли? Фил мертв. - Да, мы знаем. Но что с вами такое, Райнер? Вы кошмарно выглядите. Он улыбнулся. - Правда? Зато чувствую себя прекрасно. Даже не представляю, с чего бы это мне ужасно выглядеть, если я так здорово себя чувствую. - Вы что - под кайфом, что ли? - Под кайфом? Брось, Вертун, ты же отлично знаешь, что я этим не балуюсь. Даже не пью. Просто мне хорошо, вот и все. - Он медленно, с трудом, опираясь рукой на стену, поднялся. - Я сейчас в небольшом отпуске, вот и решил расслабиться, музон послушать. - Он запрокинул голову и, прикрыв глаза, начал негромко подпевать следующей вещи "Дорз". - Можно, я сделаю чуть потише, а то говорить трудно. - Не дожидаясь ответа, Уайетт подошел к большому музыкальному центру в углу и выключил его. - Вот так-то лучше. Есть не хотите, Райнер? Или чего-нибудь выпить? - Нет, спасибо. Присаживайтесь, ребята. Ну, давайте, спрашивайте, чего вы там хотели? В следующие полчаса я не мог избавиться от странного чувства. Этот человек выглядел, как Райнер, вроде, говорил, как он и знал вещи, которые мог знать только он, но мы с Уайеттом не взялись бы с уверенностью утверждать, что это он. Человека, которого мы знали, целиком здесь не было - только какие-то части. Несомненно, части узнаваемые, но все же не стопроцентный Райнер Артус. Когда позже я заметил, что это очень похоже на мух, то влетающих в дом, то вылетающих наружу, Уайетт согласился со мной. Только в данном случае, в странном человеке, с которым мы разговаривали, то мелькал, то пропадал наш знакомый. Я задавал ему вопросы о фильме, который мы делали вместе - мелкие вопросы, совершенно ничего не значащие, но ответить на которые мог бы только человек, присутствовавший на съемочной площадке. Он ничего не забыл и даже смеялся, вспоминая кое-какие подробности. Это был Райнер. Нет. Нет, не он. - Послушайте, пожалуйста. Это очень важный вопрос. Помните съемки того эпизода для "Полночь убивает", где Кровавик произносит свой монолог? По-моему, это вообще единственный раз, когда он что-нибудь говорит. - Точно. И что вы хотите об этом узнать? - Вы, случайно, не в курсе, где пленка с этим эпизодом? Такое впечатление, что эта часть фильма исчезла. - А вы узнавали на студии? - И на студии, и в лаборатории, спрашивали у Саши Макрианес, короче, у всех. Эпизода нет. - Странно. - Это слово он произнес так, что по тону его голоса сразу становилось ясно, насколько мало его интересует данная проблема. - Так значит, вы не представляете где она ещё может быть? - Нет. - А вы помните сам эпизод? Что он там говорил? - Это была сцена в церкви, и когда мы закончили, Фил забрал и мои пленки и то, что отснял Алекс Карсанди, и сказал, что сам позаботится о проявке. Раньше он никогда так не делал, но, поскольку он был боссом, мы отдали ему все материалы. - Это было самой длинной тирадой Артуса за все время нашего пребывания у него и, похоже, она окончательно утомила его. Мы поняли, бедняга вот-вот совершенно выбьется из сил, и нужно поскорее вытягивать из него, что только можно. - А о чем он тогда говорил, Райнер? Не помните его слова хотя бы примерно? Артус потер лицо обеими руками и растерянно посмотрел на нас, как будто только сейчас проснулся. - Он говорил экспромтом. В первоначальном сценарии этого не было. У нас у всех было чувство, что он выдумывает прямо на ходу. Ну, там, вроде, говорил о зле и боли... но ничего такого, чего бы вы уже не слышали раньше. Короче, плохой парень рассказывает, почему он плохой. Ничего особенного. Зато уж что было по-настоящему плохо, так это конец сцены, когда Кровавик убил маленькую девочку. Боже, как это было реально! Никто из нас не знал, как ему это удалось. Такая симпатичная девчушка, думаю, лет восьми или девяти. Он закончил с этим своим "Почему я такой плохой", а потом вдруг взял да и вытащил её откуда-то сбоку, ну вроде как фокусник, который собирается проделать трюк с одним из зрителей. Никто из нас не понимал, что он собирается делать, но Фил всегда был прекрасным импровизатором, поэтому мы не вмешивались. На съемки девчушку привел Мэтью Портланд, но она стояла так тихо, что я про неё и вообще забыл. - А как её звали? Вы не помните её имени? Он снова потер лицо. - Да, помню, потому что оно было очень забавное: Засоня. Да, именно так он её и называл. Вытащил эту маленькую Засоню и через мгновение перед работающей камерой Кровавик перерезал ей горло, в то время как она пела песенку, которую он велел ей петь. - Челюсти его задвигались, будто он жевал резинку. - У нас в городке, когда я был ребенком, была женщина, которую мы звали "Салат". Даже не знаю, откуда такое прозвище и взялось. Так вот, мы вечно при любой возможности старались напугать её до смерти. Челюсти его продолжали шевелиться. Он взглянул на меня, и на мгновение взгляд его прояснился. - После того, как мы закончили тот фильм, я чувствую себя просто отлично. Ни за какие коврижки не стал бы делать ещё одну "Полночь". И платят хорошо, и Фил молодчина, но только я больше в этом не участвую. Надо бы позвонить и сказать ему. Он уже вернулся в город? - Вон она - возле машины. Приложив ладонь козырьком ко лбу, Вертун-Болтун взглянул в указанном мной направлении. Спросоня стояла у дерева, держа в руках яркий оранжевый мяч. Увидев нас, она радостно замахала рукой. - Если она ангел, то, пожалуй, может спасти меня, разве нет, Уэбер? - Наверное, да, Уайетт. Скорее всего, может. Мы спустились с крыльца и двинулись к ней. Она пошла нам навстречу. - Привет, Вертун-Болтун. Да, я могу тебя спасти. Он взглянул на меня. Она взглянула на меня. - Почему ты не рассказала мне об этой сцене? - Я не могу рассказать тебе всего, Уэбер. Фил ведь предупреждал тебя об этом на своих кассетах, разве нет? - Скажи, а почему в одних случаях ты говоришь, как ребенок, а в других - как взрослая? - Потому что я и то, и другое. Сегодня я похожа на ребенка с оранжевым мячиком. Что вы узнали у Райнера? - Он стал совершенно другим человеком. В чем* дело? - Дело в "Полночь убивает". Так значит, он рассказал о том, что меня в этом фильме убили? - Да. А Фил с самого начала собирался это сделать? - Думаю, да. Когда он пригласил меня на съемку, я подумала, что он хочет показать, как решил изменить эпизод в лучшую сторону. Но к тому времени он зашел уже слишком далеко. Он непременно должен был убить и то немногое доброе, что в нем осталось, да ещё продемонстрировать это всему миру. И места для этого лучшего, чем кино, даже представить себе трудно. - Так эпизод пропал окончательно? Она подбросила мячик над головой, поймала его. - Пленки больше нет, но это не так и важно. Перед смертью он сжег и кинопленку, и магнитофонные записи, но было уже поздно, и ему это было известно. Он снял сцену, значит она обрела право на жизнь. И жива до сих пор. Вот почему он покончил с собой. - Тогда какова же моя роль? Что я могу сделать? Спросоня бросила мячик Уайетту и взглянула на меня. - Ты должен снять другую сцену, Уэбер, вместо той, снятой Филом. Если она окажется лучше, то все снова поправится. С Сашей все будет в порядке. И с ним тоже. - И это все? Ты хочешь только этого? - Да. - А как же мне сделать её "лучше"? В этот момент нас кто-то окликнул. Мы обернулись и увидели стоящего на крыльце Райнера, все ещё в трусах. Он махал нам рукой. - Эй, ребята, спасибо что заехали. Вертун, я просто балдею от твоего шоу. Если когда-нибудь понадобится звуковик, зови меня! Когда мы снова повернулись к Спросоне, её уже не было. 5 Взгляните на эту прекрасную комнату. Пошли, я вам все покажу. Саша всегда отличалась склонностью к коллекционированию. Если у вас водятся деньги, вы коллекционируете "произведения искусства", а если бедны собираете "вещи". У Саши собраны "произведения искусства". Некоторые из них покупал ей я. До того, как все это случилось, я был так богат и мог настолько ни в чем себе не отказывать, что имел возможность спокойно зайти в художественную галерею или в антикварный магазин и, увидев приглянувшуюся мне вещь, не торговался, не вертел её в руках, делая вид, что ищу в ней изъяны или пытаюсь определить, не дешевка ли это. Я просто спрашивал: сколько? Они называли какую-нибудь совершенно безумную цену. Я говорил беру. Например, я купил ей вот этот небоскреб работы Мориса Йорка, что над камином, и вон то полотно Йорга Иммендорфа104. Помню, привез его в машине с опущенным верхом. Картина была такой большой, что хлопала на ветру, как парус. Владелец галереи был в ужасе, но мне хотелось преподнести её Саше немедленно и увидеть её реакцию. Саша положила её на пол и несколько минут ходила вокруг, внимательно рассматривая со всех сторон. Саша ведь такая... о, не беспокойтесь, она вернется только через несколько часов - она все ещё в больнице, сдает анализы. У нас вполне хватит времени, чтобы по достоинству оценить её жилище: два китайских ковра, один цвета сумерек, другой - мороженого, старая чернильница, которую с удовольствием держал бы у себя на письменном столе мой отец, рядом с ней - круглый камень, найденный ей во время нашего путешествия в Нью-Мексико... Будучи женщиной, способной взять взаймы или просто выманить миллионы долларов у самых неприступных представителей сильных мира сего, она, занимаясь любовью, любит смеяться. По утрам, просыпаясь, она, обычно, в хорошем настроении. Саша всегда покупает дорогие, в твердой обложке, издания книг, которые советуют ей прочитать знакомые. Да нет, просто смешно составлять перечень достоинств человека. Впрочем, я все равно лишь собирался показать вам её квартиру, а не её саму. Но наши книги, две пары черных кроссовок, то, как часто и насколько тщательно мы поливаем цветы... гаруспикция. Помните это слово? Изучай расположение - найдешь ответ. Почему она подобрала именно этот круглый камень, а не какой-нибудь другой? Вот он, возьмите его в руки. Размер тут совершенно не играет роли, уж поверьте мне. Размер, цвет, где именно она его нашла - все это не имеет абсолютно никакого значения. Скорее, важно все в совокупности, пунктир жизни, соединенный в линию понимающим взглядом. Камень и чернильница на письменном столе, висящий в ванной динозавр, нарисованный неумелой рукой. Пустячок, который ей дорог и который она никогда не снимет, хотя порой и подумывает об этом. Потому что его подарил ей я. Ни одна из подаренных мной вещей не покинула стен её дома. Ни до, ни после моей смерти. Я проверяю это каждый день, в её отсутствие, прохожусь по дому и пытаюсь понять, жива ли здесь память обо мне. И, если бы вдруг не стало хоть одной из этих вещей, я бы начал беспокоиться. Порой, когда она дома, я устраиваюсь в соседней комнате и прислушиваюсь к звукам её маленьких повседневных дел. К звуку льющейся воды, когда она принимает душ, к нехитрым мотивчикам, которые она так любит напевать себе под нос, к быстрым щелчкам переключаемых каналов, когда она усаживается посмотреть телевизор, но не может найти ничего подходящего ничего подходящего, чтобы убить хоть час своей жизни, потому что сейчас ей с ней просто нечего больше делать. Я почти никогда не сижу в той же комнате, что и она. Слишком уж близко. Слишком грустно. Даже по выражению наших лиц было бы трудно сказать, кому из нас хуже - беременной женщине или мертвому мужчине. Можно, я расскажу вам об этом? Вы не против? Я был бы очень вам благодарен. Отношения начинаются с мягкого, опасливого использования больших слов, которые, как вы надеетесь, очень скоро вам потребуются: забота, преданность, любовь. Первое из этих слов - "откровенность" - я произнес, когда мы с Сашей сидели в "Гамбургерной деревне "на Голливудском бульваре. - Позволь мне быть с тобой откровенный. Саша быстро отвела глаза, и я внутренне вздохнул: о-хо-хо. Когда она снова посмотрела на меня, на лице у неё было подозрительное, грустное выражение. Потом сказала, что я ничем ей не обязан, ведь она тоже что-то получала "в постели ". Это прозвучало довольно глупо. Я взял её за руку, но она, вместо того, чтобы как-то отреагировать на это или пожать мою руку в ответ, лишь взглянула на наши сомкнутые руки и спросила, не означает ли моя "откровенность ", что я признателен за прошлую ночь, но должен уйти? - Нет, моя откровенность означает, что я хочу прямо сейчас признаться тебе в любви. - Вот уж чего никак не ожидала услышать. Лично я все ещё пытаюсь привыкнуть хотя бы к мысли, что мы вместе спим. - Отлично, привыкай скорее. Привыкай ко мне. Мы были друг для друга большой, реальной надеж: - дои и, к счастью, осознали это очень скоро. Когда тебе вдруг неведомо откуда приваливает счастье, прежде всего начинаешь подозревать неладное и долго колеблешься, прежде чем воспользоваться им. И у меня, и у Саши в жизни были долгие периоды одиночества, поэтому нам обоим было отлично известно, насколько малы шансы встретить по-настоящему симпатичного тебе человека. Иными словами, не раздумывай слишком долго, а действуй. В своих "Письмах к молодому поэту" Рильке переписывает одно из стихотворений своего корреспондента Каппуса и отсылает его молодому человеку. ...А эту копию я посылаю Вам, потому что знаю, насколько важно и сколько нового опыта дает заново открытое для себя собственное произведение, написанное рукой другого человека. Перечитайте это стихотворение так, будто никогда не видели его раньше и Вы до самой глубины своей души прочувствуете, насколько оно Ваше собственное... То, что этот великий человек от руки переписывает стихотворение какого-то любителя, да ещё и отсылает его парню, почему-то всегда глубоко меня трогала. Какая щедрость! Кто бы ещё додумался сделать такое? Но потом я встретил Сашу, и она брала многое из того, чем я был или во что верил, и, оставив на взятом свой неизгладимый отпечаток, снова возвращала его мне, но уже таким, каким я никогда раньше его не видел. Может быть, это и есть любовь - желание другого вернуть тебя тебе самому, только уже улучшенного его видением, облагороженного его рукой. Я попросил её перебраться жить ко мне. Она потупилась. - Мне с этим никогда особенно не везло. - Улыбка её исчезла, едва успев появиться. Я протянул руку и погладил её по голове. - Меня не интересует, сколько у тебя было побед и поражений. Ты нужна мне такой, какая ты есть, Саша, а не такой, какой мне хотелось бы тебя видеть. - Ты мне тоже. И это лучшее, с чего можно начать. Сегодня, гуляя с Блошкой, я вдруг увидела человека на большом мотоцикле. За спиной у него сидела его подружка. Он начал притормаживать ногами и, скорее всего, у него на каблуках были металлические подковки или что-то в этом роде, потому что во все стороны полетели искры. Девица засмеялась и сделала то же самое. Это выглядело невероятно впечатляюще и буквально завораживало: громкий рокот мотоцикла, её смех, все эти искры... Я просто дождаться не могла, когда вернусь и расскажу тебе об этом. Но потом, войдя в дом после всего каких-то десяти минут проведенных на улице, я увидела тебя и испытала такую радость, что даже забыла рассказать об увиденном, Это ведь тоже искры, правда, Фил? Отношения, начинающиеся, когда тебе под тридцать или чуть за тридцать, обладают оттенками, которых лишены, когда ты моложе. К этому времени ты не только больше знаешь - ты ещё и с гораздо большей благодарностью реагируешь на все хорошее, и куда легче относишься ко всему плохому. То, что в двадцать лет сводило бы тебя с ума, через десять лет кажется просто мелочью, по крайней мере, не более чем незначительным пятнышком на рукаве. Его можно отчистить. На него можно просто не обращать внимания, главное, что пиджак хорошо сидит и удобен в носке. Лично я с самого начала наших отношений ни разу не видел ярких искр, вылетающих у нас из-под каблуков. Я никогда не говорил этого Саше, но мне вполне достаточно было в темноте, перед телевизором, сунуть руку ей под юбку и почувствовать под пальцами мягкий пушок и гусиную кожу на внутренней поверхности бедер. У нас была любовь и взаимное уважение. Мы обнаружили, что можем говорить обо всем на свете. Когда Уэбер однажды вечером пришел к нам на ужин, он сказал, что мы производим впечатление супружеской пары. - Некоторые люди долгие годы живут вместе, но все равно никогда не кажутся подходящими друг другу. Как будто живут на разных этажах. А у вас все по-другому. Мы были с ним вполне согласны. Странно было только каждый день уходить на съемки такой жестокой вещи, как "Полночь убивает", а потом вечером снова возвращаться домой к Саше и Блошке и к жизни, которая стала столь наполненной и приятной. Сейчас, вспоминая то время, я понимаю, что долго такое продолжаться не могло. Я знал, что это счастье принесла мне вовсе не "Полночь ". Саша восхищалась вовсе не Кровавиком, а моей колонкой в 'Эсквайре ", где я писал о жизни в Голливуде. И, тем не менее, хотелось мне того или нет, именно Кровавик был моим хлебом и маслом, и в размышлениях о нем я проводил значительную часть своей жизни. Однажды, когда мы лежали в постели и наблюдали за Блошкой, топтавшемуся на одеяле в поисках местечка, где бы прилечь, Саша спросила, откуда взялся Кровавик. - Ты имеешь в виду - на самом деле или в фильме? - На самом деле. Откуда он взялся в тебе? Блошка наконец шлепнулся на кровать и, по чистому совпадению, тоже уставился на меня, будто, как и Саша, ждал ответа. - Из рок-н-ролла. - Из музыки? - Нет, не совсем. Когда я был мальчишкой, отец в первый и последний раз вывез нас на каникулы в БраунМиллз, в Нью-Джерси. Единственное, что там было примечательного, так это наличие тинистого озера и близость к Форт-Диксу, одной из самых крупных военных баз на Восточном побережье. У нас был домик в чаще леса, а вокруг жили семьи военных с базы. Одно семейство носило фамилию Мазелло, а его глава служил в военной полиции. Мы с сестрой проводили у них много времени, потому что у них было трое детей примерно нашего возраста. Как-то раз, после купания, мы сидели у них на заднем крыльце, лакомясь шоколадными пирожными с орехами и слушая радио. Это была передача какой-то станции из Трентона. Помнишь песню "Время обезьяны" Мейджора Лэнса? И вдруг она прерывается экстренным выпуском новостей. На территории базы к машине военной полиции неожиданно подошел какой-то человек, нагнулся и в упор застрелил двух сидящих в ней полицейских. Одним из них был мистер Мазелло. Мы все переглянулись. Я очень хорошо это помню, потому что у всех рты были набиты пирожными, и мы усиленно жевали. - Ты использовал эту сцену в одной из "Полуночей "! - Правильно, в "Снова полночь". Я снял все в точности так, как это было в действительности: у старшего сына Мазелло отвалилась челюсть, и изо рта посыпались крошки пирожного. Потом он вдруг зажмурил глаза и начал дико выкрикивать: "Рок-н-ролл! Рок-н-ролл!" и продолжал кричать до тех пор, пока не пришла его мать, и, все так же стоящим на коленях, не утащила его в дом. - Как ты мог использовать такое, Фил? А что, если кто-нибудь из этих детей видел твой фильм? - Так и было. Один из них написал мне письмо, в котором обозвал меня ублюдком. - Зачем же ты это сделал? - Позволь мне закончить. Родители страшно перепугались, что этот убийца может придти и перестрелять нас, поэтому в тот же вечер упаковали вещи и рвану ли домой. В машине я задремал и увидел сон, в котором человек с серебристым бесстрастным лицом гнался за мной, выкрикивая "Рок-н-ролл!" Потом этот сон периодически снился мне всю жизнь. Он и до сих пор жутко меня пугает. Этот Рок-н-ролл буквально травмировал меня. Каждый раз, слыша по радио или прочитав в газете об очередном убийстве, я вспоминал о Рок-н-ролле. Я был уверен, что его звали именно так и, скорее всего, это преступление совершил он. Мать регулярно читала "Нешнл Инкуайрер" и все убийства, мозги на полу, кровь на стенах, для меня были его рук делом. Каждый представляет зло по-своему, и мое зло носило облик Рок-н-ролла. Война в Африке? Виноват Рок-н-ролл. В Дарьене пропал ребенок? Опять Рок-н-ролл. Он был олицетворением всего плохого. Он заполнял собой все. И каждый раз, когда мне снился этот сон, он становился все кровожаднее и ужаснее, поскольку в мыслях я приписывал ему и многое другое. Саша вздохнула. - Интересно, сколько же в этих фильмах взято из твоей жизни? - Больше, чем мне хотелось бы. - А тебе от этого становится легче? Это что - своего рода катарсис? - Иногда. Зачастую все лежит слишком глубоко. Как эти катера, на которых катают туристов во Флориде, сквозь прозрачное днище которых можно наблюдать за большими рыбами, проплывающими в глубине. Иногда то, что я снимаю подобные сцены, позволяет мне становиться ближе к вещам, но я лишь вижу их, вижу их темные тени. И не могу выловить их. Бывают ночи, когда вы становитесь близки настолько, насколько вообще возможно. Обычно это начинается с нескольких доз чудесного, всепоглощающего секса, но потом расцветает, превращаясь в нечто гораздо более глубокое и необыкновенное. Вы начинаете делать друг с другом то, о чем до этого могли лишь фантазировать. Затем, немного успокоившись, начинаете рассказывать о себе или о своей жизни такие потаенные вещи, которые, казалось, никогда никому и не расскажешь. Уэбер называл подобные ночи "святыми ", и мне такое название кажется вполне подходящим. С его точки зрения, в зрелом возрасте мы крайне редко бываем "просто "честными. Нам это либо ни к чему, либо мы считаем, что в повседневной жизни говорить правду вредно, а потому и не говорим. Именно в этом одна из причин того упадка, который претерпела в наш век религия - ведь чтобы по-настоящему обрести Бога, ты должен быть честен. Чтобы быть честным, нужно, прежде всего, непредвзято взглянуть на себя самого, но это, как правило, слишком мучительно. В итоге, мы вместо этого учимся поклоняться вещам материальным, поскольку все материальное не только достижимо, но и обретение его не сопряжено с наличием каких-либо личных достоинств или просто достойного поведения, как того требуют высшие цели. Нам не нужна добродетель, нам нужен "мерседес ", К чему серьезные отношения с женщиной, когда ты можешь воспользоваться всеми их приятными сторонами, не связывая себя никакими обязательствами? В конце концов, даже СПИД является идеальным потребительским заболеванием: его источник - либо плохой секс, либо плохие иглы. В наше время просто не может быть никакой "кары Господней". Всякие там моровые язвы - это, скорее, для Темных веков. Впрочем, я, кажется, начинаю отвлекаться. Но почему же, если подумать, мы так честны в наши "святые "ночи? Да потому, что именно в эти часы мы ближе всего к смерти. В ту ночь мы с Сашей обсуждали смерть. Мы говорили о том, какой её себе представляем (мы ошибались), каким будет наш конец (я ошибался), и как бы нам хотелось быть похороненными. И я, и она говорили обо всем этом так, будто один из нас обязательно будет присутствовать при последних минутах жизни другого и исполнит его последнюю волю. После этого мы снова предались любви, поскольку после разговоров о смерти всегда чувствуешь себя куда более недолговечным и голодным. Вот что я вам скажу: смерть - это минимум. Минимум чего угодно, В эти ночи такой тесной близости с другим человеком, вы с ним из двоих превращаетесь практически в одного. В минимум. Любовь - это смерть: смерть индивидуальности, смерть пространства, смерть времени. Когда держишь девушку за руку, самое прекрасное то, что через некоторое время забываешь, какая из рук твоя собственная. Забываешь, что вас двое, а не просто кто-то один большой. Смерть. В ней нет ничего отталкивающего. Позвольте, я расскажу вам ещё одну историю. Лет в двенадцать, я, со своим приятелем Джеффом Пирсоном, слонялся по берегу речки, протекающей через наги городок. Мы уже выкурили все имевшиеся у нас сигареты и доскучались аж до середины соревнования по пусканию "блинчиков". Стоял жаркий июльский день, и слышны были лишь доносившееся откуда-то издалека жужжание газонокосилки да хлюпанье скачущих по воде плоских камешков. Джефф запустил свой. Я запустил свой чуть дальше. Он - ещё дальше. Потом я снова запустил свой, который во что-то угодил. Медленно, лениво это что-то перевернулось и превратилось в локоть, согнутую в локте руку, похожую на торчащее из воды перевернутое "V". Рука оставалась над поверхностью несколько секунд, а потом так же вяло (как будто устала) снова скрылась под водой. Я велел Джеффу сбегать и позвать копов, а сам бросился в воду, как выпрыгнувший из лодки пес. На поверхности ничего не было видно, но место где появился локоть, буквально выжглосъ у меня в мозгу, и мне не нужны были никакие ориентиры, чтобы снова его отыскать. Проплыв футов тридцать, я заметил впереди что-то светлое, что-то темное, что-то большое. У самой поверхности воды виднелся локоть! Вцепившись в него одной рукой, другой я принялся грести обратно к берегу. Обратный путь занял много времени, а эта штука в моей руке была твердой и холодной. Я не оглядывался до тех пор, пока не нащупал под ногами дно и не выволок тело на берег. Передо мной лежала женщина. На ней почти ничего не было. Только лифчик и трусики. И то, и другое было белым, и сквозь тонкую ткань я мог различить темные соски и волосы на лобке. Тело застыло в трупном окоченении - одна рука согнута и прижата к груди (откуда и торчащий локоть), другая вытянута вдоль тела. Лицо утопленницы было полностью покрыто чем-то, похожим на слизь. Вытащив её на траву, я нагнулся и попытался стереть эту слизь с её лица. И вдруг она сошла вся одним большим поблескивающим куском. До этого я никогда её не видел, но даже в смерти она казалась очень привлекательной, особенно её тело. А о чем ещё мог думать двенадцатилетний? Вот она, прямо передо мной - воплощенная мечта - секс (до этого я ещё никогда не видел обнаженной женщины), смерть, ужас. Возбуждение. Неважно, кем она была, или как оказалась в реке. Я рассказываю это для того, чтобы ты поняла, каково было мое огорчение, когда вернулся Джефф, а вскоре послышался и вой полицейской сирены. Только однажды за всю свою жизнь я имел перед собой все, о чем мечтал. Все, о чем я знал, чего желал, лежало ~ нет, было сосредоточено здесь. Через несколько минут (я и сейчас слышу шуршание по траве кроссовок бегущего ко мне Джеффа Пирсона) жизнь снова возьмет это - возьмет ее - в свои руки, и я опять стану всего лишь самим собой: двенадцатилетним, смущенным, возбужденным, трепещущим. Если можешь, запечатлей этот момент в своем сознании. Запечатлей выражение алчности и желания на моем лице. Именно в тот момент своей жизни я узнал величайший из всех секретов - мертвые любят тебя. * * * Мы пробыли на съемочной площадке фильма "Сжечь веселых монахинь!" всего около часа, когда я почувствовал, что с меня довольно, и отправился выпить кофе. Будь Стрейхорн жив, то, что мы сейчас делали, могло бы стать прекрасной темой для его очередной колонки в "Эсквайре". Людей на съемочной площадке звали Ларри и Рич, Лорна и Дебби. Они были профессионалами и делали свое дело споро и умело. Дебби, которую жрец (недавно восставший из мертвых) самурайским мечом через несколько мгновений должен был лишить одежды (и головы в придачу), терпеливо стояла в одном нижнем белье, дожидаясь, пока две болтливые женщины закрепят на её великолепной фигуре подлежащее срыванию одеяние, Колонка Фила вполне могла бы быть посвящена одному дню съемок сексуального ужастика категории "В". Или стать интервью со "звездой" Дугласом Мэнном, который расхаживал по площадке со второй головой подмышкой, поглощая один ломтик французского хвороста за другим. После колоссального успеха фильмов, вроде "Пятница, 13-е"105 и "Кошмар на улице Вязов"106, люди постоянно пытались снять подобный им низкобюджетный хлам "ножа и крови", который можно бы было, как картофельные чипсы, продавать обывателю, который трахается в автокиношках или берет в видеопрокате по четыре кассеты в день. Те фильмы, что снимал я, в принципе тоже не были такими уж спокойными (особенно последний), но, пролистав сценарий "Веселых монахинь", я почувствовал, что, по сравнению с ним, снимал едва ли не "Шоу Вертуна-Болтуна". Незадолго до этого мы смотрели по телевизору передачу о причинах популярности фильмов ужасов. Передача началась с показа совершенно тошнотворных фрагментов самого популярного на сегодняшний день видеофильма в Соединенных Штатах. Он назывался "Лики смерти" и представлял собой кое-как смонтированные документальные кадры, на которых были запечатлены по-всякому умирающие люди: самоубийцы, выпрыгивающие из окон, человек, которого пожирает аллигатор (он был заснят выроненной им же самим камерой), расстрельный взвод, электрический стул. Совершенно бездарный фильм, который можно где угодно взять напрокат за три доллара. Потом ведущий передачи спросил двенадцати летнюю девочку, только что посмотревшую какую-то чушь под названием "Я плюю на твою могилу", почему она смотрит такие фильмы. Она просияла и ответила: "Обожаю кровь!" Причем говорила она совершенно искренне. Например, для меня в детстве даже просмотр "Вызывающего трепет" с Винсентом Прайсом107 означал целый месяц ночных кошмаров. Что же до Вертуна-Болтуна, то его появление на съемочной площадке вызвало радостный фурор. Актеры со стекающими лавой по щекам раздавленными глазными яблоками или с торчащими из спин топорами подбегали к нему, чтобы взять автограф или просто пожать руку. Уайетт был очаровательным Вертуном, эксцентричным самим ^обой, и, в качестве большого одолжения режиссеру, даже сыграл пятисекундную эпизодическую роль в неизбежной сцене с "ожившим мертвецом". Зачем мы здесь? Мне оправданием служило то, что это был единственный снимающийся в это время в Лос-Анджелесе фильм ужасов. Я не снимал фильмов уже больше двух лет. Если моей следующей работой должен стать ужастик - во исполнение воли Фила и Спросони - мне сначала хотелось посмотреть, что делают эти ребята. По словам же Уайетта, он отправился со мной, поскольку ему всегда хотелось посмотреть, как снимают подобную чушь. Увиденное за час, проведенный на съемочной площадке, меня разочаровало. Они пользовались новой, более совершенной австрийской камерой, но во всем остальном картина была до боли мне знакома. Оказавшись здесь, я сразу вспомнил, почему расстался с киношной жизнью. Киношники, даже практически невидимый осветитель или статист, чувствуют себя очень важными персонами, что вполне понятно, поскольку все вокруг тоже просто мечтали бы работать в кино. Феномен вообще очень интересный: спросите десять человек, хочет ли кто-нибудь из них стать президентом, и наверняка найдется, по меньшей мере, один, который ответит отрицательно. После этого спросите их, хотели бы они хоть в каком-нибудь качестве работать в кино, и можете быть уверены, что большинство, если не все десять ответят утвердительно. Ирония в том, что съемки фильма, пожалуй, один из самых скучных на свете способов убить время. Ничто не делается быстро, и обычно повторяется четыре, пять, шесть... бесчисленное количество раз. Чувства общности тоже как-то не возникает, поскольку на съемках у каждого свои настолько специфические и требующие времени обязанности, что всем приходится заниматься своим делом до тех пор, пока не отснята сцена, а затем вкалывать как проклятым, чтобы подготовиться к следующей. Но, как и в случае со многими другими занятиями, потребитель видит лишь конечный продукт, и продукт этот настолько романтичен и увлекателен, что трудно не захотеть поучаствовать в его создании. Стоя со стаканчиком кофе в руке, я оглянулся на съемочную площадку и вспомнил свои последние съемки: как во время работы над "Удивительной" у меня частенько появлялось чувство, что я скорее смотрю на свою жизнь со стороны, нежели проживаю её. Этакое навязчивое, зловещее ощущение, избавиться от которого стоит большого труда. Отчасти я снова испытал его в тот день, когда узнал о смерти Фила. Как я уже говорил, одной из первых мыслей, посетивших меня после этого известия, было изобразить его смерть кинематографически. Это можно отнести на счет шока, но разве всего за несколько месяцев до того я не видел все, что знал исключительно через объектив своей внутренней камеры. "Я - камера", конечно, замечательное название, но не слишком здоровое в том случае, если речь идет о твоей жизни. И сейчас, глядя на съемки этого фильма, я вспомнил свои последние дни в Голливуде. - Мистер Грегстон? Уэбер Грегстон? Я обернулся и увидел симпатичную женщину лет тридцати с небольшим. - Да, а что? - Вы меня не знаете, зато я вас немного знаю. Меня зовут Линда Уэбстер. Я шила одежду Филу Стрейхорну для его "Полуночи". - Она неуверенно протянула мне руку. Я, почти не глядя, сунул ей свою и тут же громко вскрикнул. Опустив глаза, я увидел, что в мой большой палец вонзилась игла. Она вытащила её и снова воткнула в пристегнутую к запястью подушечку для иголок - непременная принадлежность костюмера. - Ой, простите! Вечно я забываю... Извините, ради Бога. - Ничего, ничего. Правда! - У неё было такое потрясенное и виноватое выражение лица, что мне вдруг больше стало жалко её, а не свой палец. Может, выпьем кофе? - Я поднял свой стаканчик. - Похоже, вы какое-то время провели в Европе, да? - С чего вы взяли? - Просто обычно европейцы так говорят: "Выпьем кофе". А американцы чаще всего предлагают: "Пошли, угощу тебя кофе". Так что сразу можно определить, с какой вы стороны океана. Сколько вы там пробыли? - Около года. - Ну да-ааа, конечно, вспомнила! Фил много рассказывал о вас и всегда интересовался, где вы в тот или иной день. Он часто приносил на площадку ваши фотографии и показывал нам. Такие забавные... Ну и как вам его шуточка? Кстати, он вам не говорил, чем сейчас занимается? - Занимается! Да он же мертв. Она ухмыльнулась и покачала головой. - А я слышала совсем другое. - Лина... то есть, Линда, правильно? Линда, я сейчас живу у Саши Макрианес. Это она обнаружила тело. Он мертв, неужели вы не знали? - Я знаю Сашу. Она обнаружила человека с простреленной головой, вот и все. - Линда, вы ещё будете мне рассказывать! Он был моим лучшим другом. У неё были глаза женщины, считающей их гораздо более привлекательными, чем они есть на самом деле. Сейчас эти глаза говорили, что ей известно нечто такое, - возможно, какая-то тайна - чего не знаю я. И уж она постарается не рассказывать об этом как можно дольше. Сзади подошел Вертун-Болтун и положил руку мне на плечо. - Привет, Линда! А я и не знал, что ты работаешь на этом фильме. Она демонстративно надула губки, сильно оттопырив нижнюю. - Я уже тебя видела и даже поздоровалась с тобой, Уайетт, но ты, наверное, был слишком занят болтовней с Дебби и остальными. Он рассмеялся смехом Вертуна-Болтуна и его же знаменитым голосом ответил: - Я тебя тоже видел, но сколько раз повторять: нельзя нам с тобой встречаться на людях. - Линда, пожалуйста, повторите Уайетту то, что вы сейчас сказали мне. Она пожала плечами. - Да просто все знают, что Фил вовсе не мертв. Это было одним большим дурацким розыгрышем. Голос Вертуна мгновенно сменился голосом Уайетта, мягким, но напряженным. - О чем это ты? - После того, как это случилось, целая куча людей видела его в самых разных местах. Да будет тебе, Уайетт, что же тогда, по-твоему, означает стрельба на кладбище? Неужели ты и впрямь думаешь, будто это случайность? Говорю же тебе - все это подстроено. - А где именно его видели? - Кто-то видел, как он покупает хотдог у Томми, Уолт Плоткин видел его на Мелроуз в Лос-Анджелесе, короче говоря, я от многих людей слышала, что его видели в самых разных местах. - И чем же он занимался? - Просто слонялся. Пил, ел. Ничего особенного. Я взглянул на него. - Похоже на заголовок в "Нешнл Инкуайрер": "Филип Стрейхорн обнаружен живым в магазине на Мелроуз-авеню". - Но ведь это объясняет твои кассеты, разве нет? Получается, что эти кассеты вовсе не от мертвеца. - Господи, Уайетт, ну неужели ты веришь в подобную чушь? Ведь то же самое говорили практически о любой умершей знаменитости! Элвис108 жив. И ДФК09 жив. И Говард Хьюз110. - Вот значит как, чушь, да? Что ж, спасибо на добром слове! - Линда развернулась и пошла прочь. Но мы не обратили на её уход ни малейшего внимания, Уайетт начал загибать пальцы. - В этом случае, Уэбер, все становится на место. Обретает ужасный мелодраматический смысл. Маленькая девочка, ангел-посланец, если угодно, появляется с предупреждением от Бога не снимать эти фильмы. А ведь нам известно, что он и так не хотел больше их делать. А ещё нам известно, что он был на грани срыва, возможно даже болен. К тому же, здесь такое случается не впервые. Иногда ради пущей популярности, иногда потому, что у кого-то едет крыша. - А как же Саша? - А что Саша? Просто Фил каким-то образом узнал, что она больна, раньше её самой. - Ладно, давай далъше. Ее беременность? Об этом он тоже знал? - Беременность у некоторых женщин можно определить по лицу. Это не новость. - А как же тогда моя татуировка? Он взял у меня кофе и отхлебнул. - Возможно, это твое чудо, Уэбер, а не его. Мы это с тобой ещё вообще не обсуждали. Вспомни, ведь в Рондуа угодил ты, а не Фил. 6 Когда сны становятся явью, ты на шаг приближаешься к Богу. Но чем ты к Нему ближе, тем яснее ты Его видишь, и вполне может статься, что он совсем не такой, каким ты Его себе представлял. В Каллен Джеймс я влюбился именно так, как мечтал влюбиться всегда: с радостным энтузиазмом и преданностью подростка, с благодарностью ценящего нахлынувшее чувство умудренного опытом человека. Я возжелал её в тот самый миг, когда увидел впервые. Она была женщиной, за которую стоило бороться, к которой стоило стремиться. Но я слишком поторопился со своими объяснениями, с желанием выложить ей все это. Ее улыбка свидетельствовала о том, что ей понятна причина моей поспешности. Моя мечта стала явью. Мы с ней так ни разу и не переспали. Мне ни разу не довелось ощутить вкуса её тонких губ. Он состояла в счастливом браке с человеком, против которого я ничего не имел, человеком способным, сильным и необходимым ей. Я всеми этими достоинствами не обладал, и именно в этом мой сон стал даже чересчур явью. Я наконец нашел то, что искал - бесценную монетку на улице, но обратная сторона этой монетки оказалась гладкой. Каллен нужен был друг, а не кто-то, с кем можно было бы делить жизнь. Почему же с Дэнни Джеймсом, а не с Уэбером Грегстоном? По множеству причин, которые частично становятся ясны из её книги "Кости Луны". Но что мне запомнилось ярче (и болезненнее) всего, так это один наш с ней разговор, в ходе которого я и задал ей именно этот вопрос. Почему он, а не я? - Потому, Уэбер, что мы с тобой слишком сводим друг друга с ума. Я и так свожу себя с ума собственной нервозностью и странностями. Мы лишь раздуваем друг в друге пламя. Пока все в порядке - более того, прекрасно! но ведь это только начало. В начале любви люди следят за тем, чтобы от них всегда приятно пахло, и стараются как можно лучше себя вести. Но что происходит потом, когда одному с первого взгляда становится ясно, что у другого дерьмовое настроение и ничего с этим не поделаешь? Или лучший способ отомстить - это трехдневное молчание? Именно так мы с тобой и поступали бы друг с другом. Мы бы слишком подолгу дулись и были нетерпимы друг к другу даже в тех случаях, когда в душе и не желали бы этого. Мы слишком похожи, Уэбер. Но больше всего свожу себя с ума я сама. И что будет, когда в одной постели окажутся либо две меня, либо два тебя? Ну разумеется, наша любовь будет великолепна, и наш разговор будет лучшим в мире, но ведь, кроме всего прочего, нам ещё и отлично известны самые уязвимые места друг друга, как мастерам карате. Все самые опасные точки. Надави на одну, и человек через секунду умрет. Надави на другую, и ты попросту уничтожишь самолюбие партнера. Дэнни дает мне мир. И мир этот вовсе не скучный. Мы уравновешиваем друг друга. Разве это не то, чем нам и следует заниматься - искать равновесие? - Откуда ты все это знаешь, даже не попробовав? - Я просто боюсь, что мне слишком понравится жить с тобой, и я чересчур поздно пойму, какой ужасной ошибкой была даже попытка. - Звучит довольно трусливо. - Чувствовать себя в безопасности и быть любимой вовсе не трусость. Пойми, Уэбер, мы бы, конечно, любили друг друга, но никогда не чувствовали бы себя в безопасности. Мы бы постоянно перебрасывали друг друга с трапеции на трапецию без страховочной сетки. Все это хорошо, пока ты молод, и тебе нечего терять, кроме сердца, но, становясь старше и начиная понимать, что твое сердце всего лишь часть целого, ты наконец отшатываешься и говоришь, что предпочитаешь иметь семью, а не питаться несбыточными мечтами о счастье. Лучше я буду лежать на земле и смотреть на звезды, чем пытаться долететь до них, зная, насколько мало у меня шансов туда добраться. - Думаешь, у нас все же мог бы быть шанс? - Конечно. Но очень маленький, и, к тому же, я больше не желаю играть в азартные игры. Сейчас у меня хороший муж, ребенок и никаких невзгод. Что же, по-твоему, я должна бросить все эти фишки на кон в надежде сорвать банк? Часто ли его срывают? Много ли людей отходит от стола богатыми? Этого разговора в её книге нет, но я помню его так отчетливо, потому что именно в эту ночь мне приснился мой первый сон о Рондуа. Что такое Рондуа? Представьте себе мировосприятие и жизненный опыт шести - или семилетнего ребенка, попавшего в магазин игрушек. Туда, где полно плюшевых зверей, больших и всеохватывающих, как небоскребы, где хочется посмотреть и потрогать буквально все, пусть даже пугающее или отталкивающее. Вот это и есть Рондуа. Место, где к вам возвращаются все ваши мечты, знакомые существа и ситуации, которые вас помнят (да-да, в Рондуа ситуации тоже могут вас помнить), с тем, чтобы проведать вас, дать совет или просто удивить. Но это лишь часть. Там вы не только встречались со знакомыми вещами, но и с целым миром, где расхожей валютой являются новые чудеса и неожиданности и где нет места определенности. Людям все время снятся разные странные места, но в данном случае нам с Каллен Джеймс почему-то снились одни и те же картины, мы видели одни и те же удивительные ландшафты и встречались с одними и теми же созданиями, и, таким образом, на следующий день имели возможность обмениваться записями и рисовать карты. Что это значило и почему так случилось? Я очень нервничал и спрашивал об этом множество людей, но самое правдоподобное объяснение прозвучало из уст Венаска, шамана Фила и нашего бывшего соседа - того, что со свиньей. Единственным доказательством могущества старика была беспредельная вера в него Стрейхорна, что никак не умаляло моего скептицизма. Но когда сны о Рондуа стали сниться все чаще и чаще, я подумал, что если спрошу его, особого вреда не будет. - Вы слышали анекдот про термос? Группа ученых опрашивает людей, выясняя, что они считают величайшим изобретением человечества. Кто-то, естественно, называет колесо, кто-то - самолет, кто-то - азбуку... а один вдруг возьми да и скажи: "Термос". - Термос! Как же так? Парень и говорит: "Понимаете, зимой, когда на улице минус десять, я наливаю в термос горячий бульон и отправляюсь на футбол. Через два часа на улице все такой же адский холод, а когда я открываю термос, в нем горячий суп. Правильно? Ну вот. Потом, в разгар лета, когда на улице сорок, я наполняю тот же термос ледяным лимонадом. Через два часа я уже умираю от жары, открываю его, а в нем все такой же ледяной лимонад. А теперь вы ответьте мне на один вопрос: "Откуда он знает?" Венаск зачерпнул пригоршню "эм-энд-эмз" и предложил их свинье. - Я что-то не вижу аналогии. - Величайшее изобретение людей, Уэбер, это любовь. Это настолько великое изобретение, что человек не только сделал его, но и вдохнул в него жизнь, а через некоторое время оно стало таким сильным и умным, что вырвалось у нас из рук, и теперь само управляется со своими делами. Оно как этот термос - оно знает. А вот откуда оно знает, никому не известно. Ты хочешь заполучить эту женщину и понимаешь, что хотя она буквально создана для тебя, ты бессилен. Поэтому за дело берется любовь. Пусть ты не можешь получить её, зато можешь узнать о ней больше, чем знает кто-либо другой на свете, включая даже её замечательного мужа. Вы не можете вместе спать, и, тем не менее, ты получаешь возможность "узнать" её лучше, чем смог бы даже за сотню проведенных вместе ночей. Как, говоришь, называется то место? Рон-дуа? Радуйся, Уэбер. Радуйся даже самому плохому. Любовь делает вам подарок. Вам обоим. Прекратились эти сны так же внезапно, как и появились. Если верить книге Каллен, я перестал их видеть, потому что она положила руку мне на лоб и произнесла тайное слово. По-моему же, они прекратились потому, что я прошел через свою непредусмотрительную любовь к ней, как через своего рода глубокий туннель под горой, миль в десять или двадцать длиной, и, наконец, вышел на другую сторону. К тому времени, как она коснулась моего лба и произнесла это слово "Кукунары"111 я уже миновал туннель и снова вышел на свет, моргающий и ещё не соображающий, где я, но уже в безопасности и совсем в другой стране. Я всегда буду любить её, однако, уже не с таким нездоровым отчаянием и надеждой как раньше. Это было просто самоубийственно. Если Венаск говорил правду, и Рондуа дала нам Любовь, то потеря этой удивительной страны означала для меня также и избавление от моей болезненной одержимости Каллен Джеймс, которая так тяжело влияла на меня несколько долгих месяцев. Через пару часов после того, как Уайетт упомянул Рондуа, позвонил Дэнни Джеймс, чтобы узнать, как дела. Я хотел было рассказать ему о видеокассетах и о том, как у меня со спины вспорхнула ожившая татуировка, но Саша была дома, а я пока не хотел, чтобы она услышала об этом. Уайетт был единственным, кто знал всю историю целиком, и мы с ним договорились не рассказывать ей ничего до тех пор, пока сами ни в чем до конца не уверены. Что, если Стрейхорн и вправду жив! Или Спросоня в самом деле ангел, сошедший на землю, чтобы исправить его дурные дела? Саша была беременна и одновременно больна раком. Когда я напомнил Уайетту, что у него тоже рак, он отмахнулся и возразил: да, но ведь не беременей же... Более того, он взаправду верил во всякие невозможные вещи, вроде ангелов и возможность искупления грехов покойника. А вот Саша не верила, и это очень затруднило бы все дело в случае, если для разрешения проблем нам пришлось бы делать другие странные вещи. - Дэнни, ты так и не рассказал мне, зачем Фил накануне своей гибели прилетал в Нью-Йорк. Может, сейчас скажешь? Мне кажется, это важно. - Он был с маленькой девочкой, которую называл Спросоня. Лет восьми или девяти. Сказал, мол, она его племянница, но я почему-то сомневаюсь. Это первое, что меня обеспокоило. Они с ней несколько раз куда-то уезжали из города, а потом возвращались обратно. Я уверен в этом, поскольку каждый раз, когда я звонил, мне приходилось оставлять сообщение на автоответчике. А в день нашей встречи они только что вернулись из Нью-Джерси. - А не помнишь, где именно в Нью-Джерси они были? - Нет, но Фил говорил, что в детстве он где-то там провел одно лето. - Случаем не в Браун-Миллз? - Да, точно, Браун-Миллз. Именно так он и сказал. - И как он выглядел при вашей последней встрече? - В подозрительно приподнятом настроении, как будто декседрина наглотался. Все время шутил, а девочка смеялась. Создавалось впечатление, что ему поручили за ней присматривать, и он чувствовал себя обязанным все время её развлекать. Выглядело это довольно странно. Я даже как-то неуютно себя почувствовал. - А почему ты не взял с собой Каллен? - Да он сам специально попросил меня об этом. Чтобы не было ни Каллен, ни Мэй. Тоже довольно странно - сам ведь знаешь, как он их обеих любил. Мы проболтали несколько часов, а потом я собрался уходить, поскольку у меня была назначена ещё одна встреча. Когда мы прощались, он попросил меня передать тебе, что скоро пришлет какие-то очень важные видеозаписи. - А почему же он мне сам об этом не сказал? - Потому что через несколько дней покончил с собой. Если вы смотрели "Снова Полночь", то вам знаком городок Браун-Миллз, что в штате Нью-Джерси. Только в своем фильме Фил назвал городок Левреттом - в честь студенческого кампуса, где мы жили во время учебы в Гарварде. И чего ему вздумалось снова ехать туда, да ещё и с ребенком? Порой отдельные события изменяют или навсегда определяют наш дальнейший жизненный путь. Я говорю не только о браке или потере дорогих тебе людей. Для Стрейхорна таким событием стала смерть двух совершенно посторонних людей. Случилось это в то*лето, когда ему исполнилось десять, и он отдыхал в Браун-миллз. Его родители сняли там домик у озера. Поскольку городок находился неподалеку от военной базы, поблизости жило множество семей военных. Фил подружился с детьми одного из них, и они все время играли вместе. Их отец служил в военной полиции. Однажды, когда все дети сидели и слушали радио, стали передавать последние новости, и диктор сообщил, что неизвестный преступник застрелил двух офицеров военной полиции. Когда прозвучали фамилии убитых, и оказалось, что один из них отец его товарищей, Фил сорвался. Неизвестно почему, но он вдруг начал вскрикивать: "Рок-н-ролл! Рок-н-ролл!" Пришлось его на некоторое время поместить в госпиталь под наблюдение врачей. Для одного лета этого происшествия было бы вполне достаточно, но несколько недель спустя он гулял у озера с другим приятелем, швыряя камешки в воду, и один из камушков вдруг во что-то угодил. Оказалось, это труп девушки. Стрейхорн стоял на берегу и наблюдал, как его друг вытаскивает утопленницу на берег. А потом вдруг опрометью бросился прочь с криком: "Это сделал Рок-н-ролл!" После этого он много лет был одержим этим своим чудовищем, Рок-н-роллом. Когда бы ни случалось что-нибудь плохое, он всегда точно знал, кто это сделал. Если после какой-нибудь очередной безумной борьбы он просыпался ночью с криком и в поту, то знал, кто был виновником кошмара. У всех нас есть свои демоны, вот только демон Фила был связан с настоящей смертью и настоящим трупом. Даже когда мы с ним учились в Гарварде, ему по ночам иногда снились эти кошмарные сны, и он просыпался с криком: "Рок-н-ролл!" Он как-то рассказал мне об их происхождении и о том, как с годами кошмар обрел лицо и тело, которые он впоследствии положил в основу образа Кровавика. Попрощавшись наконец с Дэнни и повесив трубку, я почувствовал, что из головы у меня вот-вот повалит пар: Саша, Спросоня, Стрейхорн (живой или мертвый), ангелы, дьяволы, Браун-миллз... Интересно, какого черта он делал со Спросоней в Браун-Миллз, штат Нью-Джерси? Его видели в "Эль-Койоте" - мы отправились туда и стали задавать вопросы: ничего. Его видели в долине, в баре для голубых под названием "У Джека" - мы съездили и туда: ничего. Его видели на Родео-драйв... Мы потратили на расспросы три дня, прежде чем хоть что-то обнаружили. Я то и дело возвращался к видеокассетам, чтобы проверить, не появилось ли на них ещё чего-нибудь, но напрасно. И я, и Уайетт обзванивали знакомых и знакомых этих знакомых до тех пор, пока у нас не покраснели и не начали болеть уши. По Лос-Анджелесу гуляет столько полностью противоречащих друг другу историй, что мы были вынуждены постоянно сравнивать наши записи, чтобы понять, имелась ли у нас уже эта информация или она противоречит той, которую нам удалось собрать. А выяснить нам удалось следующее: человек, внешностью и голосом напоминающий Филиппа Стрейхорна, разгуливал по городу в очках "порше", в черном шелковом костюме, рубашке и туфлях из крокодиловой кожи, всем своим видом как бы говоря: "Ха-ха, все это было просто крутым розыгрышем ради вящей известности. Короче, вот он я, а все слухи о моей смерти сильно преувеличены". Проблема с этим описанием была лишь в том, что Стрейхорн, в отличие от мистера Туфли-из-Кроко-диловой-Кожи, всегда был одним из самых равнодушных к модной одежде людей. Фил приобретал себе одежду так, как некоторые люди покупают себе еду, когда проголодаются. Когда его нижнее белье пронашивалось до дыр, он отправлялся в один дешевый магазинчик на Ла-Бреа (свое любимое заведение) и покупал там три упаковки по шесть комплектов нижнего белья. В магазине его мог вдруг охватить и приступ потребительской лихорадки, что означало приобретение ещё пары белых футболок и нескольких пар белых хлопчатобумажных носков. Добавьте к этому кроссовки с джинсами - и вот вам хорошо одетый Стрейхорн. Кроме того, он вообще редко куда-нибудь выходил. В шикарных и модных ресторанах он всегда начинал нервничать и чувствовал себя более чем неуютно. Самым лучшим с его точки зрения времяпрепровождением было сидеть дома и болтать с Сашей или играть с собакой. У него был, пожалуй, один из самых уютных среди известных мне домов. Я позвонил своему приятелю Доминику Скэнлону, офицеру лос-анджелесской полиции и объяснил, что происходит. Он пообещал разобраться. Через два часа он перезвонил и пригласил встретиться с ним в центре. Когда мы с Уайеттом приехали по указанному адресу, небольшое желтое здание было час-1ично опутано полицейскими лентами. Доминик подъехал через несколько минут. - Уж очень быстро окрестные ребятишки обрывают наши ленты. Пару дней назад нам позвонил один из соседей и сообщил, что здесь творится что-то не ладное. Слышатся какие-то странные громкие звуки, треск, удары и все такое прочее. Здесь вокруг довольно много пустующих домов, вот мы и подумали, может, какие-нибудь гопники разгулялись. И черт бы побрал нас со всеми нашими предчувствиями. Ничто ведь не бывает просто, верно? Первый же коп заходит внутрь, тут же выскакивает и зовет напарника: "Эй, давай сюда! Не поверишь, смеяться будешь!" - Доминик вытащил из кармана конверт и открыл его. Вытащив несколько фотографий, он протянул их нам. - Боже милостивый! - Джеймс Пени, бывший безработный актер, бывший официант в "У Джека"... - И бывший человек! - Вот именно, Финки. Ребята-патологоанатомы до сих пор стараются понять, что с ним случилось. - А отчего он умер? - От удара электрическим током, от потери крови... черт, даже не знаю. От всего. Ха! Вам это должно понравиться - парень умер от всего! - И это тот самый человек, который выдавал себя за Стрейхорна? - А вы взгляните на другие фотографии. Здесь было несколько снимков, на которых Пени был жив и улыбался. Он действительно здорово смахивал на Фила, и было вполне понятно, почему кое-кто принимал его за другого. И тут у меня прямо мурашки по спине побежали. Я взглянул на Доминика. - Да это же сцена из "Полночь приходит всегда!" Он кивнул. - Угадал. Идеальное голливудское преступление: парень шляется по городу, разыгрывая из себя Филиппа Стрейхорна, а кончает тем, что его убивают точно так же, как в одном из фильмов Фила Кровавик кончает парня. Кинематографическая справедливость. Может, где-то в других местах существует поэтическая справедливость, а у нас здесь - кинематографическая! - А нельзя нам зайти в дом? - Нет уж, Уэбер, если хочешь - иди, а я туда ни ногой. - Конечно, сходи, только ничего не трогай, ладно? Следствие ещё не закончено. А мы с Вертуном подождем здесь. Хочу задать ему пару вопросов насчет его шоу. У меня дома до сих пор хранится эта клевая футболка Вертуна-Болтуна. Жаль, не догадался прихватить её с собой, чтобы ты на ней расписался. Вот ключ, Уэбер. К парадному входу вела вымощенная кирпичом дорожка. Лужайка пахла свежескошенной травой. Когда я поднимался на крыльцо, под ногами скрипнули две ступеньки. Я вспомнил о том, как несколько дней назад вот так же поднимался по ступенькам в дом Райнера Артуса. В его доме царило какое-то смутное безумие, в этом же обосновалась жесточайшая смерть. Я отпер дверь и вошел. Меня охватил какой-то суеверный страх, когда я обнаружил, что в доме полный порядок. Чистые деревянные полы, в воздухе запах какого-то хвойного дезодоранта. Нигде ни пятнышка, все расставлено по местам. Будучи техническим консультантом одного из моих фильмов, Доминик несколько раз водил меня на места убийств. Они неизменно отражали хаос происшедшего кровь, беспорядок, занавески, в отчаянии оборванные людьми, перед которыми замаячила смерть. Здесь же все было иначе. Дом Пенна, казалось, был готов хоть сейчас принять толпу гостей. Я вошел в гостиную и увидел сидящую на синем диване Спросоню, лижущую красное мороженое. - Привет, Уэбер. - И давно ты здесь сидишь? - Не знаю. Я ждала тебя. Вот, только что кончила прибираться. - Ты знала этого человека? - Джеймса Пенна? Нет. Но это ещё одна часть того, что связано с Филом. - Пени был убит так же, как Кровавик убил кого-то в фильме. - Правильно. Я же тебе говорила: когда Фил снял эту сцену, все зло вырвалось на волю. - Ты хочешь сказать, что Кровавик существует на самом деле? Она улыбнулась и лизнула свое мороженое. - Нет. Эту сцену придумал Фил, а не Кровавик. Все "Полуночи" придумал Фил. - Так он жив? - Нет. Он мертв. Но то, чем он был, все ещё живо. Понимаешь? Если бы мы смогли растянуть по небу всех тех детей, которыми когда-то были, мы бы начали понимать самих себя гораздо лучше. Сколько раз Фил убивал себя, снимая эту сцену после того, как я посоветовала ему не делать этого, не имеет ни малейшего значения - он убивал всего лишь себя тогдашнего. А все другие Стрейхорны, накопившиеся за тридцать лет, оставались целыми и невредимыми: маленький мальчик Фил, который убежал от буки Рок-н-ролла, Фил, который выдумал Кровавика, все-все. Всеми теми, кем ты был, управляешь ты нынешний. Но если этот нынешний "ты" умирает не так, как следовало бы, остальные начинают творить, что им вздумается. И, если их некому направлять, они со временем сходят с ума. - Так значит, они убили Пенна? - Ну естественно. Может, это был восьмилетний Фил с дурным характером, которому не понравилось, что кто-то его копирует. Или двадцатишестилетний Фил, который вечно был под кайфом и порой делал самые странные вещи... Не могу тебе сказать, кто именно. Может, это была какая-то их комбинация. А может, они навалились на Пенна всей толпой. Саша когда-нибудь говорила тебе, почему они разошлись на самом деле? Так ты спроси. Попроси её дать тебе "Без четверти ты". Он все ещё у нее. И не верь, если она скажет, что его у неё нет. Он познакомит тебя с некоторыми другими Филами, которых ты ещё не знаешь. Пойми, Уэбер, ты единственный, кто может хоть что-то с этим поделать. Если не снимешь эту сцену, все кончено. Не только Саша умрет, но и кое-кто еще. - Например? Она покачала головой. - А значит, если я сниму это... ага, наверное, Саша останется жить, а её ребенок - ты - умрет. Так? - Так. Ну, мне пора. Больше мне незачем здесь оставаться. БЕЗ ЧЕТВЕРТИ ТЫ Началось все довольно невинно или почти невинно. Они любили друг друга. Им хотелось вместе состариться, а это единственное реальное доказательство настоящей любви. Но не так давно у них появилась некая проблема, единственная, хотя и довольно весомая пылинка на их в остальном совершенно чистом объективе: секс. С ним у них всегда все обстояло прекрасно, и было время, когда они искренне наслаждались друг другом. Но попробуй проведи с человеком тысячу ночей, и от прикосновений привычных пальцев волшебное свечение секса как-то тускнеет. Однажды, когда они старались подстроиться под ритм друг друга, с её губ вдруг непроизвольно сорвался какой-то возглас, а он лишь улыбнулся и решил обсудить это позже, в недолгие умиротворенные моменты мягкой расслабленности перед сном. - Не надо! - вот что у неё непроизвольно вырвалось. Сегодня он не делал ничего нового или особенного, поэтому ему лишь оставалось предположить, что она мысленно представляла себя в греховных объятиях какого-то другого мужчины. При этой мысли он испытал прилив возбуждения, в особенности потому, что он и сам частенько фантазировал. Немного позже, в заливающей спальню голубоватой тьме, он коснулся её руки и спросил, правильно ли угадал. - Мне так неловко... - Но тут же хихикнула - верный признак того, что на самом деле она вовсе не прочь поговорить. - Да брось ты, ничего такого в этом нет. Я и сам так делал, честное слово! Это же просто для разнообразия. - Ладно, только обещай, что не примешь этого всерьез. - Обещаю. - Хорошо, только мне все равно как-то неудобно. Он лишь молча сжал её руку, поскольку твердо знал, что сейчас лучше ничего не говорить, иначе она замкнется и ничего не расскажет. - Ну, в общем, это не конкретный человек. Просто какой-то мужчина. Выдуманный. Я представляю его себе в метро и не могу удержаться, чтобы то и дело не поглядывать на него. - А как он одет? - Так, как мне нравится - на нем пиджак и галстук, короче - хороший костюм. Но самое главное, на ногах у него снежно-белые кроссовки, и это вообще отпад. Вопреки всем предрассудкам, он одевается, как хочет, и плевать ему, что думают по этому поводу другие. - О'кей. И что же дальше? Она набрала побольше воздуха и прежде, чем продолжить, медленно выпустила его. - Ну, как я уже сказала, я вижу его и буквально не могу оторвать от него взгляда. Он очень симпатичный и, отчасти поэтому, привлекает внимание, но и многое другое делает его особенным. У него совершенно сногсшибательные французские глаза, и он всегда ездит с книгой, которую я давно собиралась прочитать. В конце концов он тоже бросает на меня взгляд, и я тут же оказываюсь у него на крючке. Самое приятное то, что он не раздевает меня взглядом и вообще не делает ничего такого. Просто смотрит на меня, но я твердо знаю, что заинтересовала его. Это мне нравится. Под его взглядом не чувствуешь себя какой-то новой машиной на автосалоне. Оказывается, её история проработана гораздо более тщательно, чем он предполагал. Сам он в своих фантазиях обычно попросту строит глазки официанткам на высоких каблуках или продавщицам с пухлыми губками. Дальше все предопределено. Они отправляются к ней на квартиру, где тут же с большим жаром и любопытством приступают к делу. Проходит несколько мгновений, прежде чем он осознает, что она снова начинает говорить. - ...я выхожу из метро, он следует за мной. Это ощущение его присутствия прямо за спиной невероятно возбуждает. Я твердо знаю, что должно случиться и уверена, что пойду на это, и плевать на все. Она продолжала рассказывать, приводя мельчайшие подробности их интимных отношений. Она и мистер Белые Кроссовки никогда не разговаривали, ни разу. Когда возбуждение доходит до предела, они замедляют движения настолько, что кажется, будто все происходит под водой. Единственными когда-либо произнесенными вслух словами был возглас: "Не надо!" В воображении это вырывается у неё каждый раз, а в действительности случилось только однажды, и от этого она испытывает мгновенный укол совести. Но чувство вины быстро проходит, поскольку сейчас, рассказывая о своих фантазиях, она испытывает попросту слишком редкие и необычные ощущения, где не может быть места чувству вины. Когда она закончила, между ними пролегло молчание, густое, как мех. Она едва слышно пробормотала, что это, пожалуй, не такая уж оригинальная фантазия. - Не смей так говорить! Не унижай себя! Какая разница, если это тебя возбуждает? Какая разница, оригинально это или нет? Пари готов держать, что у людей три четверти сексуальных фантазий связано с тем, что либо ими кто-то овладевает, либо они сами кем-то овладевают. Как его зовут? - Кого, мужчину? Понятия не имею. Мы же не разговариваем. Он мне не говорил. - А как бы тебе хотелось, чтобы его звали? - Вот уж никогда не задумывалась. Занятный вопрос. Он отправился на кухню налить себе вина. Вернувшись же, обнаружил, что ночник у неё на тумбочке зажжен, а она сидит обхватив руками колени. - Питер Коупленд. - Она улыбнулась ему и немного смущенно пожала плечами. - Питер Коупленд? Прямо как выпускника Йеля. Она пожала плечами. - Может быть, не знаю. Просто такое у него должно быть имя. - О'кей. А у вас с ним все всегда происходит одинаково? Ты больше ничего про него не придумывала? Она отхлебнула вина и задумалась. Теперь, когда наличие Питера Коупленда перестало быть тайной и он обрел имя, она, говоря о нем, больше не испытывала чувства неловкости. - Обычно одно и то же - метро, что на нем надето, как он идет за мной. Этого вполне достаточно. Последняя фраза больно ужалила его. Ведь у него самого было столько разных фантазий с такими разными, но вполне предсказуемыми лицами и антуражами, "Этого вполне достаточно". Он вдруг понял, что завидует ей и этому её Питеру Коупленду, их полной поглощенности друг другом и их безмолвной чувственной лихорадке. На следующий день, по дороге на работу, он вдруг остановился прямо посреди улицы, и на лице его расплылась глупая самодовольная улыбка. Зайдя в цветочный магазин, он купил десять тюльпанов - её любимые цветы - и попросил доставить их к ним домой. На карточке он написал: "Надеюсь, тебе нравятся тюльпаны. Лично я их просто обожаю. Спасибо за комету, которой ты украсила вчерашнее небо. Питер". И в постели в эту ночь он делал все совершенно по-другому. В темноте он стал совершенно другим человеком. Она не могла его видеть, поэтому он мог быть кем угодно. Ему хотелось быть Питером Коуп-лендом, только он не знал, как. Обычно они разговаривали, но в эти полчаса обладания друг другом, он не произнес ни слова. С самого начала она все поняла и с жаром приняла его ласки. Но стоило им начать подплывать к чему-то знакомому, обретенному за проведенные вместе годы, как он тут же изменял направление их движения. Через некоторое время инициативой завладела она и была то сильной, то пассивной в те моменты, когда он меньше всего этого ожидал. Это оказалось намного лучше, чем можно бы было себе представить, и он снова испытал чувство ревности к Питеру Коупленду. Ни один посторонний мужчина, каким бы расчудесным он ни был, не заслуживал того, что она сейчас предлагала. Все, что давал своим воображаемым любовницам он сам, всегда было сугубо анонимным и быстро забывалось. В конце, когда она снова произнесла: "Не надо!", он с замиранием сердца подумал, что она говорит это и ему, и кому-то еще. А мгновение спустя, страстно пожелал, чтобы эти слова предназначались только ему. На следующий день он купил книгу, которую, как он знал, ей хотелось прочитать. На титульном листе он написал: "Надеюсь, тебе это понравится. Питер". Она обнаружила книгу под подушкой. Усевшись в кровати, она положила её на колени, прикрыла ладонями и замерла. Что же он делает? Нравится ей это или нет? Наэлектризованность их чувств и желание отправиться сразу в стольких новых направлениях и приводило их в трепет, и немного пугало. Оба задавались вопросом, для кого они это делают - для себя или для кого-то еще? Всю прошедшую неделю их ночи были долгими изнурительными экспериментами. Он не мог спросить, что ей больше нравится, поскольку все должно было происходить в молчании и общение ограничивалось лишь прикосновениями и движениями. Каждый вечер к восьми часам они начинали возбуждаться и поглядывать на часы. Все, чем они привыкли заниматься, стало неважным и было забыто. Теперь они поспешно натягивали свои новые вторые кожи, и то, что оставалось от дня, поспешно пряталось, потому что было с ними незнакомо. В четверг она отправилась по магазинам и решила купить ему подарок. В магазине продавец расстелил перед ней на стеклянном прилавке несколько прекрасных кашемировых свитеров: сиреневый, темно-серый, черный. Она никак не могла решить, какой из них выбрать. Только выйдя из магазина, она поняла, что выбрала тот, который гораздо больше пошел бы Питеру Коупленду, а не её мужу. Это удивило её, но она не стала возвращать покупку. Она просто ничего ему не скажет. * * * На работе он вдруг понял, что трижды написал в открытом перед ним блокноте имя Питер Коупленд. И даже не заметил, как это произошло. Каждый раз имя было выведено другим почерком, будто он старался подделать, а не придумать подпись другого человека. - Что у нас на обед? - Твое любимое блюдо - чили. Он терпеть не мог чили. На самом деле никакого чили и в помине не было - просто её маленькая шутка - зато присланные им тюльпаны стояли в новой черно-желтой вазе на столе между ними. Будто в комнате был кто-то еще. Он хотел рассказать ей о том, как писал имя Коупленда, но в данный момент яркие цветы были и без того достаточным свидетельством присутствия того, другого. Он снова взглянул на них и понял, что смотрит вовсе не на те цветы, которые купил. Те были розовыми, а эти - темно-красными. Куда же она дела его букет7 - Похоже, снова сезон тюльпанов, а? Она улыбнулась и кивнула. - Вчера я тоже видел, правда, розовые, но просто великолепные. Так и чувствовал, что нужно их было купить для тебя. Похоже, кто-то меня опередил, да? Ее улыбка оставалась прежней. Практически ничем не отличалась от той, что была у неё на лице какую-то секунду назад. Или все же она стала чуть более жалостливой? Перед тем как улечься в постель, он всегда любил бриться - давняя привычка. Стоя перед зеркалом в ванной комнате и соскребая остатки снежной пены, он внезапно ткнул бритвой в зеркало. - Я слышал, чем вы там занимаетесь. Не думай, будто я ничего не знаю, ублюдок! - Ты со мной говоришь? - окликнула она его из спальни. - Нет, с Питером Коуплендом. На это она ничего ответила, и он улыбнулся своей собственной странной улыбкой. * * * Ее пальцы легко касались его лица, когда он вдруг понял, как разорвать порочный круг. Оттолкнув её ладонь, он взял инициативу в свои руки и принялся ласкать её, но чересчур сильно, что причиняло ей боль. К его удивлению, она вздрогнула и изогнулась, но продолжала молчать. Теперь их постоянно окружало молчание. В какой-то момент они оба безмолвно согласились с этим. Но почему она не протестует? Почему не просит его остановиться? Может, ей нравится? Нет, это невозможно. Она миллион раз говорила, что не понимает, как это людям может нравиться причинять друг другу в постели боль. Или Питеру Коупленду было позволено все? Может, все ещё хуже, и та боль, которую он ей сейчас причиняет, доставляет ей наслаждение? Но это же просто безумие! Это означало бы, что он вообще ничего не знает о своей жене. При этой мысли дыхание его участилось. Какие части её тела и души были ему знакомы? Что ещё она скрывала от него долгие годы? Он начал нашептывать ей на ухо всякие грубости и непристойности. Они оба всегда терпеть этого не могли. Их интимные, обращенные друг к другу слова, всегда были забавными и ласковыми, полными любви. - Не надо! - Она заговорила в первый раз. Она смотрела прямо на него, и на лице её читалась неприкрытая тревога. - Почему? Буду делать, что хочу. Он продолжал говорить, причинять ей боль, говорить, разрушать все. Он рассказал ей, где работает, сколько успел заработать, чем увлекается. Он рассказал ей, какой окончил колледж, где прошло его детство, какими предпочитает яйца на завтрак. Скоро она уже плакала и оставалась совершенно неподвижной. Он как раз объяснял ей, что носит белые кроссовки из-за болезни ног... * * * Сама Саша не стала рассказывать, до какой степени этот небольшой рассказ Фила основывался на его личном опыте (и даже почему он вообще его написал), а я не спрашивал. Зато она попыталась выяснить, откуда я о нем узнал, и я соврал, сказав, что Фил упоминал о нем Дэнни Джеймсу в Нью-Йорке. По её словам, описанное в "Без четверти ты", представляло собой только часть проблемы и причины их расставания. После того, как было отснято уже больше половины "Полночь убивает", Фил стал каким-то болезненно неуравновешенным, и жизнь с ним превратилась в муку. Он всегда был довольно добродушным человеком, крайне редко дававшим понять, что у него плохое настроение - даже когда это действительно было так. Его отец не любил капризных детей, поэтому миссис Стрейхорн приучила Фила и Джекки либо тщательно скрывать свое плохое настроение, либо прятать его за плотно закрытыми дверями их комнат. Фил не слишком любил отца, но все же согласился на подобный способ скрывать свою боль. За те годы, что мы прожили вместе, учась в колледже, я почти не видел его в дурном расположении духа. Если такое и случалось, он уходил из комнаты и не возвращался до тех пор, пока его настроение не поднималось или мучавшая его проблема не находила своего разрешения. Я просто не мог себе представить своего друга таким эгоистичным и неуравновешенным, каким упорно продолжала представлять его Саша. Но в конце концов мне на ум пришли слова Спросони: "Не так уж и важно, сколько раз Фил убил себя, снимая ту сцену, которую я велела ему не снимать - он убивал только себя тогдашнего. А все остальные Стрейхорны за тридцать лет по-прежнему жили не тужили". Может быть, этот ставший столь шизоидным и неприятным человек просто начал дробиться до того, как совершил свой последний акт? Был ли человек, столь странно обращавшийся с Сашей, тем же человеком, который покончил с собой? И тем же, кто послужил причиной гибели Мэтью Портланда? Тем же, кто был на моих видеокассетах, тем же, кто разговаривал с Дэнни Джеймсом в Нью-Йорке, тем же, кто возил Спросоню в Браун-Миллз, тем же...? 7 Охо-хо... Ну и чему - вернее, кому - вы поверите: ангелу или мертвому человеку? На сей раз, Спросоня превзошла саму себя. И явно воспользовалась своим преимуществом. Она же главная свидетельница обвинения, всегда появляющаяся на сцене в нужный момент, чтобы направить жюри (Уэбера) в нужном направлении. А какие же действия позволено предпринимать в свою защиту мне? Да никаких, кроме демонстрации ему и Саше двух дурацких видеозаписей, где мне не дали сказать практически ничего, ну разве что сделать нескольких туманных намеков. Такое впечатление, будто я стал участником какой-то паршивой телевизионной игры, этакий "Фарс для Знаменитостей". Отгадайте-ка, что говорит привидение! Лгал ли я тебе раньше? Да, лгал. Лгал насчет того, откуда взялся Рок-н-ролл. И кто на самом деле побежал за копами, когда мы нашли мертвую девушку Но сейчас я не лгу. Почти все, что она говорит ~ правда, ну или чуть-чуть неправда. Проверь её на детекторе лжи, и она бы проскочила. Но ведь правду не измеришь в процентах. Правда на восемьдесят процентов. На девяносто девять. Она - или правда, или нет. Вот официальная версия Спросони: Филипп Стрейхорн, делая свои глупые маленькие фильмы ужасов, так увлекся, бедняга, что по ходу дела продал душу дьяволу. В обмен на что? На власть, ребята! А ещё на что? На власть, способную заставить зрителей, выходя из кино, начинать убивать друг друга; власть, позволяющую продавать миллионы билетов и делать кучу денег, и, наконец, власть, дающую возможность использовать самые настоящие темные силы! Эге-гей! А ну-ка, подать мне сюда настоящие темные силы! Подать их, пока они с пылу с жару! А нельзя ли нам, вместо этого, возглавить кавалерийский полк или небесный хор? Поскольку на данной поворотной точке нашего повествования является ангел, чтобы предупредить Фила больше не делать глупостей, так как он очень огорчает Бога. Глупый Стрейхорн, весь такой гордый, плюет на предупреждение и продолжает снимать свою совершенно дурацкую "Полночь убивает". В результате, из прошлого в настоящее врываются остервеневшие малютки Филы и все, кто оказывается в пределах досягаемости, либо гибнут, либо заболевают раком. В фильме была всего одна стоящая сцена, и именно её они - или она? предложит уничтожить. Я отказался. После этого начались всякие нехорошие события. Явилось ли это результатом моего отказа? Скажу честно - не знаю. Но я вынужден был сказать Уэберу, что это так. Потому что меня заставили. Скажи ему это, скажи ему то. Заставь его поверить, что... Даже странно, что здесь позволено лгать. Я запросто могу лгать Уэберу, вам, любому живущему человеку. Но я больше не собираюсь лгать. Я хочу, чтобы вы знали столько, сколько мне будет позволено рассказать. Почему? Потому что нам предстоит долгий путь и я хочу, чтобы вы знали о том, какое отчаяние и гнев я испытывал, наблюдая за Спросоней (со всей их шайкой) и их махинациями. Кроме того, вы, как и я сам, никак не можете повлиять на происходящее с Уэбером, Сашей и Уайеттом. Присаживайтесь здесь, рядом со мной. Придержал местечко специально для вас. Будем сидеть на самых дорогих местах и вместе смотреть игру. Даже если мы будем орать во всю глотку, на поле нас будет едва слышно. Только на нас все равно не обратят внимания, поскольку все слишком увлечены игрой. Чуть позже, во время перерыва между таймами я расскажу вам о том, что произошло в Браун-Миллз. Или о сцене, которую они требовали вырезать. На сей раз, я расскажу вам правду. Можете относиться к ней, как хотите. Одной из приятных особенностей Лос-Анджелеса является то, что он расположен на берегу океана. Нужно просто выехать на бульвар Санта-Моника и ехать до тех пор, пока не увидишь воду. Ехать примерно с полчаса и это очень приятная поездка, особенно если верх машины опущен и рядом сидят симпатичные тебе люди. Саша и Уайетт заспорили, кому сидеть на неудобном, тесном заднем сиденье "ягуара". В конце концов я предложил им бросить жребий. Они оба загорелись и стали играть в "камень - ножницы - бумага" до тех пор, пока Уайетт не выиграл три раза из пяти и не плюхнулся назад. Сегодня на нем были шорты-бермуды цвета хаки и такая же рубашка-сафари, отчего казалось, будто он собирается не на пляж, а охотиться на львов. - Понимаете, я никогда по-настоящему не купаюсь. Просто разуваюсь и брожу босиком по мелководью. У Саши с собой была сумка, набитая бутербродами, прохладительными напитками, лосьоном для загара, тарелочкой-фрисби, книгой... "Люблю, когда есть, из чего выбирать". На ней был модный темно-синий купальник, выгодно подчеркивавший все достоинства прекрасной фигуры. Столь приятно открытый вид напомнил мне о времени, проведенном нами в Церматте: как щедра она была в постели, сколько удовольствия доставила нам эта поездка. Кроме того, на голове у неё красовалась бейсбольная кепка с рекламной надписью "Полночь убивает", которая, учитывая происходящее, казалась немного не к месту. Впрочем, может быть и хорошо, раз она была способна носить её и, вроде бы, не обращать внимания на то, что с этим названием связано. Значит, в её жизни все ещё оставались уголки, не затронутые тенями, отбрасываемыми на неё Филом и его фильмами. Настало время заняться чем-нибудь легкомысленным и малозначительным. Когда накануне вечером я предложил утром съездить на пляж, Саша лишь пожала плечами, но нам с Уайеттом все же удалось увлечь её этой идеей. И, судя по тому, как она сегодня себя вела, было ясно, что она просто счастлива. Хотя ничего и не было сказано, мы как бы заключили молчаливое соглашение не говорить ни о Стрейхорне, ни о связанных с ним и витающих вокруг наших жизней вещах. Нам нужно было отдохнуть. Искупаться. Позагорать. Поваляться на спине, ощущая под собой доисторический песок, такой колючий, горячий и такой знакомый. Должно быть, выглядели мы чрезвычайно по-калифорнийски. Черное авто с откидным верхом, симпатичная женщина в бейсболке и темных очках - впереди, рядом с водителем, и приятель с задранными вверх коленями и широкой улыбкой на лице - на заднем сиденье. Думаю, нам всем было очень хорошо. День обещал быть достаточно погожим и в то же время нежарким, и мы вполне могли вытащить краски (или инструменты) и слегка подкрасить (или подрегулировать) хоть небольшие части наших жизней. Я вспомнил, как в детстве именно такими мне всегда казались субботы. Сегодня я позанимаюсь со штангой или пробегу две мили, приберу свою комнату и схожу с мамой в магазин. А может, по собственной инициативе подстригу лужайку, сделаю все уроки. В том возрасте человек ещё слишком юн, чтобы понимать подобные вещи, но тогдашняя энергия проистекала из чувства благодарности. Спасибо за то, что я жив, молод, здоров. Я просто ещё не знаю другого способа выразить свою благодарность, кроме как сделать сегодня много чего нужного и важного. Вот какие чувства я испытывал, катя с друзьями на пляж. Саша что-то сказала, но я не расслышал. - Прости, что? Она нагнулась ко мне и почти прокричала: - Я спросила, почему ты перестал ставить фильмы. Всегда хотела спросить, но никак не решалась. Я взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что Уайетт наклонился вперед, и его длинные волосы развеваются на ветру. Он пытался разобрать, о чем мы говорим. - Мне хотелось некоторое время пожить в Европе, а не просто проторчать пару недель в парижском "Крильоне", снимая фильм. Однажды, когда мы работали над "Удивительной", я покупал на рынке фрукты. Возле меня стояли два старика. Один из них сказал: "Аарон112 говорит, что до отъезда я должен закончить два сценария "Династии"113, а не один. Ну, я и говорю Фрэнсис - извини, мол, дорогуша, но придется нам на сей раз обойтись без Италии и пожить пару неделек в Германии". Когда я услышал это, мне стало просто хреново. Мне не хотелось быть шестидесятилетним и писать сценарии для "Династии", вместо того, чтобы съездить в Италию. А ведь когда живешь здесь слишком долго и забываешь, что на свете есть и многое другое, такое может случиться запросто. - Почему же ты не остался в Европе? Притормозив на красный свет, я взглянул на нее. - Потому что когда-то все равно приходится возвращаться домой. Чем дольше ты на чужбине, тем труднее вернуться. Мне хотелось вернуться в Америку, только не к той жизни, которую я вел раньше. Вот я и переехал в Нью-Йорк. Когда я снова рванул с места, Вертун-Болтун положил голову Саше на плечо. - Расскажи ей о своей теории "пополам-на-попо-лам". Ведь она, в какой-то мере, тоже на тебя повлияла. - В общем-то, это даже не теория... Просто, вторую половину жизни я хочу прожить лучше, чем первую Они тут же в один голос спросили: - А что значит "лучше"? И поняв, что задали вопрос хором, рассмеялись. Поездка на пляж была сплошным солнцем, ветром и криками. Мы никак не могли придти к единому мнению по поводу того, что такое хорошо, но каждый яростно отстаивал свое мнение, и становилось ясно: у всех нас чертовски ясное представление о том, что каждый из нас считает хорошим. В Санта-Монику мы приехали оживленные и готовые продолжать веселье. Уайетт вытащил наши вещи и предложил нам искупаться, а он, мол, тем временем, все приготовит. Долго уговаривать нас не пришлось, и мы тут же бросились в холодные океанские воды. Была самая середина дня в середине недели, и народу на пляже почти не было. Мы плыли до тех пор, пока волны не начали швырять нас по-настоящему. - Ты похожа на симпатичную тюлениху-блондинку! - А ты - на спасателя! Она подплыла ко мне сзади и обхватила руками и ногами. - Это была отличная идея, Уэбер. Спасибо. - Всегда пожалуйста. Ты только взгляни на Вертуна! Оставшийся на берегу Уайетт снял рубашку и занимался чем-то похожим на тай-ши. Резкие холодные шлепки волн и бегущая по поверхности воды рябь вокруг нас резко контрастировали с его медленными изящными движениями. - Довези меня на спине. - Она куснула меня в шею. Я извернулся и тоже легонько укусил её в руку, а затем медленно, по-стариковски, поплыл обратно к берегу. Приятно было ощущать на себе её тело. С женщиной я в последний раз был уже очень давно, и сейчас давление женской груди на спину, теплое дыхание на шее и ушах... Когда все закончится, с этим нужно будет что-то делать - мне уже пора найти человека, который бы что-то для меня значил. Не считая моей мазохисткой любви к Каллен Джеймс, серьезные интимные контакты у меня бывали только с женщинами из Раковой Труппы. Но их потребности сильно отличались от моих. Едва начав там работать, я совершил ошибку, переспав с одной из них, но очень скоро ко мне пришло мучительное понимание того, что жалость - не слишком хорошая опора. - Я не кажусь тебе тяжелее? - Не знаю, Саша. Не так уж часто я плавал с тобой на спине. - Нет, я имею в виду, из-за беременности. Может, мне просто кажется, что я стала лучше плавать. - А что врач сказал насчет твоей беременности? - Сказал, мол, все это довольно странно, но такое бывает. - А сама ты что думаешь? - Это ребенок Фила, и я хочу его. Это может быть только его ребенок! С тех пор как мы с тобой были в Вене, я ни с кем, кроме него, не спала. Мы проплыли ещё немного. Как много мне хотелось ей рассказать и сколько всего обсудить. - Уэбер, нет, ты только посмотри, вон там! - Она указывала куда-то направо. В накатывающейся на нас сзади высокой волне виднелась большая золотистая собачья голова. Она быстро приближалась к нам, изо всех сил вытягиваясь над водой. Саша отпустила меня, и я поплыл к собаке, решив, что она, должно быть, вывалилась из лодки и теперь плывет к берегу. - Сюда, дружок! - Я попытался свистнуть, но вместо этого лишь глотнул соленой воды. Пес заметил меня, но, похоже, не очень заинтересовался. Саша позвала его, и её он тоже заметил, но результат был тем же. Пес (он был похож на венгерскую гончую или на золотого ретривера) миновал нас и продолжал плыть дальше. Мы переглянулись, и на лицах у нас появилось одинаковое выражение: "Ну что тут поделаешь?" Оставаясь на месте, мы могли только наблюдать. - Я думала, он тонет! - Уж во всяком случае, точно не желает, чтобы мы ему помогали. Одиночество пловца на длинную дистанцию. Доплыв до берега, пес с исключительно довольным видом выскочил на песок. Хорошенько отряхнувшись, он затрусил вдоль по пляжу. Саша рассмеялась. - Это мне нравится! И откуда он только взялся? - От Нептуна. Она просияла. - Да, наверное, это и впрямь собака самого Нептуна. Точно! Я подплыл и обнял её. Она прижалась ко мне. - Это так загадочно! Просто появился из ниоткуда и не пожелал иметь с нами никакого дела. - Тайны морских глубин. - Иногда эти тайны довольно симпатичны. Давай ещё немного поплаваем. Хочу, чтобы ты ещё немного прокатил меня на спине. Когда мы, наконец, вернулись, Уайетт уже все приготовил и теперь лежал на спине, загорая, но на лице у него было выражение, наводящее на довольно мрачные мысли. - В чем дело, Вертун-Болтун? - Сама идея валяния на солнце мне всегда нравилась, но когда я загораю, то всегда начинаю нервничать и чесаться. Я присел рядом с ним. - Разве смысл не в том, чтобы просто расслабиться и позволить солнцу делать свое дело? Он сел, увидел, что я весь мокрый и отодвинулся. - То, что люди тратят сотни долларов ради возможности сидеть на солнцепеке и потеть, выше моего понимания. - Вы только посмотрите, что наш друг приготовил на обед. За едой Саша рассказала ему о собаке. С моей точки зрения, это было просто забавным, хотя и довольно странным происшествием, рассказать о котором вполне хватило бы и пяти минут. Но она была в полном восторге и даже не могла толком объяснить, что же произошло. Думаю, Уайетт в душе был солидарен со мной, поскольку то и дело просил её продолжать, глядя при этом на меня глазами, в которых застыл немой вопрос: что все это может означать9 Только несколько часов спустя, я понял, насколько она изголодалась по чему-то легкому, хорошему и веселому в жизни - настолько, что даже плывущая собака оказалась достаточным поводом для удивления. На пляже мы провели целый день, как можно ненавязчивее стараясь развлекать Сашу. Если она смеялась, нам хотелось, чтобы она смеялась ещё больше, громче, дольше. Мы рассказывали разные истории, анекдоты, изображая их героев в лицах, как будто прямо здесь, на пляже, ставили какое-то шоу. Может, так оно и было. Саша ведь и вправду была очень хорошим человеком и вполне заслуживала всей нашей энергии и заботы. Мы знали, как высоко она ценила все то, что мы делали и, в случае необходимости, в один прекрасный день вернула бы нам все это сторицей. Именно поэтому они с Филом так хорошо и уживались вместе. Оба были необычайно щедрыми людьми, которые - и это очень трогательно - никогда по-настоящему не понимали, почему их так любят друзья. В сумерках мы отправились в долгую прогулку по пляжу. Люди выгуливали собак, влюбленные держались за руки и выглядели даже романтичнее обычного, серфингист пропустил волну, и его взлетевшая в воздух доска поймала оранжевый луч вечернего солнца и на мгновение отразила его в нас. Раскинувшийся слева от нас океан волновался и шумел. Справа, по Тихоокеанскому шоссе с ревом проносились машины. У самого горизонта куда-то спешил далекий вертолет. Уайетт был великолепным мимом и сам озвучивал большинство созданий в своем "Шоу Вертуна-Болтуна". По дороге мы просили его изобразить Злюку, Локтя, Слезку и других. Самым смешным было то, что всех их он изображал с совершенно каменным выражением лица. Руки в карманах, лицо бесстрастное, он легко перемежал тонкий птичий писк Слезки со, скажем, гулким басом Локтя. Они переговаривались, они вместе пели песни. Проходя мимо стоящего в воде рыбака с удочкой, Уайетт отвлекся и так похоже изобразил звук бешено вращающейся катушки, что можно было подумать, будто парень поймал Моби Дика114. Наконец, один из голосов потребовал и получил от нас шквал аплодисментов, после чего Уайетт остановился и, взяв Сашу за руку, притянул её к себе. Она взглянула на него, но он лишь покачал головой и приобнял её рукой за спину. - Как тебя звать, милочка? Саша открыла было рот, но не успела она ещё ничего сказать, как голос, очень похожий на её собственный, произнес: - Миссис Пузырик. - Откуда вы, миссис Пузырик? - Из океана. Я душа океана. - И давно вы узнали, что вы душа океана? Саша, улыбаясь, потрясла головой. Замечательное у неё было выражение на лице: ребенок, которому только что показали чудо, дитя, сидящее на коленях у Сайта-Клауса в универмаге. * * * На следующий день у нас с Уайеттом были намечены две встречи. Первая с человеком, который стал продюсером ''Полночь убивает". Наша встреча с ним была короткой и деловой. Мы сказали ему, что готовы взять на себя монтаж "П.У." и, если потребуется (я хотел оставить эту дверь открытой), заново написать и отснять сцену взамен той, которая пропала после смерти Стрейхорна и Портленда. Стерев наконец с лица выражение лицемерного удивления (мы знали, что Саша уже сообщила ему о нашем плане), он спросил сколько мы за это хотим. Ничего, мы делаем это в память о Филе. Тогда как мы хотим быть представленными в титрах? Никак. Впрочем, встреча оказалась все же не столь короткой, как мы рассчитывали, поскольку теперь уже сам продюсер принялся угрожать, что если мы не позволим ему указать нас в титрах, он не позволит нам участвовать в работе над фильмом. "Знаете, насколько больше я смогу продать билетов и кассет, если на экране будут ваши имена? Триумфальное возвращение сразу и Вертуна-Болтуна, и оскаров-ского лауреата Уэбера Грегстона, принявших участие в создании последней серии "Полуночи"! Господи Иисусе, вы что шутите? Да пресса просто с ума сойдет!" Ни Уайетта, ни меня нисколько не интересовало "триумфальное возвращение" в Голливуд, но, если использование наших имен было условием того, что все пойдет, как мы задумали, ладно. Мы неохотно согласились и договорились в конце недели подписать бумаги и посмотреть сохранившиеся от фильма материалы. Другая встреча в этот день нам предстояла с Домиником Скэнланом и одним его приятелем из полиции. Об этом втором я знал только по рассказам Доминика. Его звали Чарльз как-то-там, но никто никогда его так не называл. Все звали его Никапли. Очевидно, даже его собственные дети звали его так же. Когда мы вылезали из машины в гараже Беверли-Центра, Вертун-Болтун спросил: - Слушай, а зачем мы обедаем в этой тошниловке, да ещё с человеком по прозвищу Никапли? - Доминик утверждает, что это самый страшный из всех, кого он знает. - А с какой радости нам с ним встречаться? - С такой, что у меня есть одна идея. Вернее, даже две идеи, и он поможет нам с обеими. - Неужели ты знаешь мало страшных людей? - Послушай, Скэнлан был "морским котиком" во Вьетнаме. Слышал о них? По сравнению с ними, спецназовцы просто сосунки. А служа в полиции, он заработал четыре благодарности за отвагу. Поэтому, когда он говорит, что этот парень нечто особенное, я ему верю. - Но почему здесь? - Потому что Никапли любит приходить сюда обедать и за покупками. - Прошу отметить, что я не согласен. - Отмечу, отмечу. Пошли. Мы поднимались на эскалаторе, бегущем вдоль боковой стены здания и забитом так, будто одновременно с нами на нем поднимались и все остальные жители Лос-Анджелеса. По случайному совпадению, первым встретившимся нам в торговом комплексе магазином оказался тот самый зоомагазинчик, где Фил когда-то купил Блошку. - И где, интересно, мы встретимся с мистером Никапли и Ко? - В компьютерном магазине на втором этаже. - Чтобы сменить тему, ответь, пожалуйста: ты уже думал, как собираешься переснимать эту сцену? - Да. Вот почему я и хочу встретиться с этим парнем. Уайетт взглянул на меня, слегка наклонив голову. - Ты ничего не хочешь мне рассказать? - Пока нет. Сначала я хочу встретиться с ним. А уж потом расскажу тебе, что думаю. Одежда, продукты, электронные игрушки, столовое серебро... В этом огромном торговом центре, наверное, было все, что человеку могло бы понадобиться до конца жизни. Притом и все вещи, необходимые для разных её этапов. Хотите в пятнадцать лет быть хиппи, носить брюки-клеш, есть простую пищу и слушать "Ванилла-Фадж"?!15 Третий этаж. Коротко стричься в двадцать два, ходить исключительно в черной рубашке с закатанными рукавами и с черным алюминиевым "дипломатом" из Германии, да, кстати, не забудьте и об очках "рэй-бэн"?116 Четвертый этаж. И так далее. - Эй, ребята! - Мы обернулись и увидели перед собой Доминика с большим шоколадным пирожным в руке. - Не обращайте внимания. Знаю, что предстоит обед, но просто не смог удержаться. - А где Никапли? - Играет на компьютере. Пошли, я вас познакомлю. Знаешь, Вертун, на сей раз, я все-таки прихватил с собой ту футболку. Так как, подпишешь? - Нет. - Нет? - Мы с Домиником уставились на него. - Нет, потому что я прихватил для тебя кое-что получше. - Он протянул Доминику свой пакет. В нем оказалась бирюзовая футболка с портретами Вертуна и всей его команды на груди. - Вот это да! Просто чудо! Спасибо тебе огромное! Даже не знаю, что и сказать. - Ты ведь уже сказал спасибо, Дом. - А, Никапли, вот и ты. А мы как раз к тебе. В его внешности совершенно не было ничего примечательного. Чуть выше среднего роста, темные волосы, очень круглое, с едва заметными оспинками лицо, украшенное очками в металлической оправе, за которыми скрываются совершенно никакие глаза. Руку он пожал крепко, но не раздавил. Костюм, белая рубашка, галстук. Встреть я такого на улице, принял бы, скорее всего, за торговца недвижимостью или страхового агента. Но определенно не за полицейского. И определенно не страшного. - Что будете брать? У них здесь есть буквально все: китайская кухня, любые деликатесы - в общем, на любой вкус. - Я, пожалуй, ограничусь сэндвичем с мясом. - Заметано. Мы направились к ресторану, а Уайетт с Домиником тащились за нами. - Как мне вас... - Можете называть меня Ник, Уэбер. Не стесняйтесь. Голос у него тоже был ровным и ничем не примечательным. Мне все больше хотелось посмотреть на него в упор, но я не решался. - А с чего это вы надумали встречаться со мной? - Доминик говорит, что вы именно такой человек, который мне нужен - И какой же вам нужен? - Я попросил его познакомить меня с самым страшным на вид человеком, которого он только знает. Сзади к нам подошел Доминик. - На самом деле он сказал так: "Какого самого страхолюдного ублюдка ты знаешь?" Понимаешь, Ник, я просто не смог соврать. Обедали мы сэндвичами и обсуждением последних игр "Лос-Анджелес Лейкерз"117. Самый страшный из известных Доминику людей чуть ли не после каждого прожеванного кусочка вытирал уголки губ салфеткой и, казалось, очень скучал в нашем обществе. - Ник, а что было самым страшным событием в вашей жизни? - Ну, и во Вьетнаме довелось навидаться такого, что поневоле крепко задумаешься. А уж когда так давно работаешь в полиции... Хотя нет, погодите минуточку! Да, могу вам точно сказать: самый страшный случай у меня был в детстве. Может, это покажется вам странным, но, кажется, я понял, что вы имеете в виду. Когда мне было лет шесть или семь, мы с матерью в первый раз отправились с ночевкой к бабушке, которая жила в собственном доме в Уилкоксе. Милейшая старушенция. Но я все равно был страшно взбудоражен, поскольку ещё никогда не спал не в своей постели. То есть для меня это было большим событием, понимаете? Ну, так вот, когда мать отправилась на покой, мы с бабушкой остались смотреть "Неприкасаемых"118 и лакомиться карамельным мороженым, которое она приготовила к нашему приезду. Я был просто на седьмом небе: смотрю "Неприкасаемых", никто не гонит в постель в девять вечера, мороженое... В конце концов настало время отправляться в койку. Мне предстояло спать в постели вместе с бабушкой и, едва я успел забраться под одеяло, как тут же мгновенно выключился, будто лампочка. И вот, может, полчаса спустя, я вдруг просыпаюсь от страшных звуков, издаваемых каким-то гигантским долбаным монстром, причем прямо рядом со мной. Представляете? То есть я хочу сказать, что он был совсем рядом. И рычал так: хрррра-аа....глллллккк....хрррааа... Я мгновенно проснулся, но что я мог поделать, убежать что ли? Я хотел было просто улыбнуться, но не смог удержаться от смеха, который попытался скрыть, прикрыв рот рукой. Напрасно. Все трое уставились на меня. Никапли улыбнулся. - Представляете, да? - Представляю и понимаю! Сколько, говорите, вам тогда было лет? - Шесть. Сами, небось, помните, как в те годы бывало страшно. Доминик взглянул на нас. - Так что же, черт возьми, случилось? Что там был за монстр? Ник посмотрел на меня и подмигнул. - Чудовищем оказалась моя храпящая бабка! Вот что это было за рычание. Просто я никогда раньше не слышал храпа. Можете себе вообразить, кем представляется громко храпящий в темноте взрослый шестилетнему мальцу? - Ладно, будет тебе заливать-то, Ник. Так я и поверил, что у тебя самое страшное воспоминание в жизни - храп твоей бабушки, а не... - Ей-богу, в жизни сильнее не пугался, Доминик. - Никапли сказал это так, будто упал нож гильотины. При этом очарование и нежность, буквально пронизывавшие его рассказ, будто умерли, а мы остолбенело уставились на человека, произнесшего последнюю фразу. После этого мы с ним встречались довольно часто, но я так и не заметил в нем той "ужасности", которую приписывал ему в разных страшных историях Доминик. Единственное, в чем я приметил нечто угрожающее, так это дьявольский тон, каким он выговорил те последние несколько слов. Но я был вполне удовлетворен. Я нашел нашего Кровавика. 8 Саша просто поверить не могла, что я действительно уезжаю. И нам с Уайеттом пришлось по очереди убеждать её в моем скором возвращении не позднее, чем через неделю. Зачем я собирался в Нью-Йорк? Уладить кое-какие дела перед тем, как я начну работу над "Полночь убивает". Почему они не могли подождать до лучших времен? Потому что, отчасти, это было связано с фильмом: мне нужно было переговорить с несколькими тамошними актерами, которых мы хотели привлечь к участию в съемках. Накануне моего отъезда мы с Уайеттом составили список участников Раковой Труппы по нашему мнению подходивших для того, что мы намерены были попробовать, а потом сделать с нашими эпизодами. Именно эпизодами, во множественном числе, поскольку после просмотра сохранившихся материалов мы поняли: если мы хотим, чтобы фильм приобрел хоть какой-то смысл, кроме пропавшего потребуется снять еще, минимум, два. Назвать "Полночь убивает" хорошим фильмом было невозможно, даже сильно напрягая воображение. Сама идея была ещё куда ни шло: Кровавик на сей раз предстает в виде проповедника, который вбивает людям в головы, что его "философия" не только убедительна, но и единственно верна. А где-то на середине фильма мы обнаруживаем, что, на самом деле, это вовсе не Кровавик, а... Разных вывертов и неожиданных поворотов сюжет делал больше, чем угодившая в костер змея. Фил просто взял и заменил настоящее повествование разными сюрпризами и трюками. Вас постоянно потрясали все новыми ужасами, зверствами или отрезанными частями тела, но сюжета, как такового, не было. Все очень просто. Первое, что сказал Уайетт после того, как мы просмотрели материал, было: "Здесь нужен не эпизод, а врач-проктолог!". Я был с ним вполне согласен, и нам пришлось убить кучу времени, решая, что предстоит сделать. Другой проблемой было придумать, как все объяснить Саше. Мы избрали самый легкий и бесчестный путь, сказав, что выполняем за Фила условия заключенного им контракта. Мол, слишком уж много вложено времени и денег. А поскольку осталась сущая ерунда, почему бы ни сделать это самим, вместо того, чтобы отдать в лапы какому-нибудь придурку со студии? Фил не любил показывать Саше свою работу до тех пор, пока она полностью не закончена, поэтому она, к счастью, пока ещё не видела "П.У." Интересно, как бы она отреагировала, если бы увидела фильм? Согласилась бы с нами, что самым лучшим было бы уничтожить его и забыть? - И как он на твой взгляд, Уэбер? Хороший? - Нет. Но, думаю, мы можем это дело исправить. - Неудивительно. Когда ему нравилось то, над чем он работал, Фил никогда не занимался ничем другим. А после того, как он написал "Без четверти ты" и показал мне, я поняла, что все летит к черту: наши отношения, фильм. В общем, все. И с чего это ему вообще понадобилось писать такой рассказ, а, Уэбер? Неужели ему не было стыдно или хотя бы неловко? Вертун-Болтун, грызя ноготь, заметил: - В последний раз, когда мы виделись с ним в Нью-Йорке, он был не просто смущен. У него просто шарики за ролики заехали. Короче, совсем умом двинулся. Это мы с Уэбером и по фильму заметили - такой бессвязный и скомканный... - Фильм, снятый сумасшедшим, да? - Ей явно хотелось, чтобы мы ответили утвердительно, мол, "Полночь убивает" это и впрямь фильм, снятый сумасшедшим, а Стрейхорн, написавший и его сценарий, и небольшой рассказ об их с Сашей интимной жизни и кончивший тем, что вышиб себе мозги, был совсем не тем человеком, которого мы все знали и любили. Уайетт заговорил: - Мой отец, умерший пару лет назад, на протяжении последних нескольких лет перед смертью был настолько злым и невозможным в общении, что делал жизнь окружающих просто невыносимой, особенно для матери. Каждый раз, когда я звонил и спрашивал, как дела, она отвечала: "Устала, милый, я очень устала." Она отдавала ему всю свою оставшуюся любовь - до последней капли, как кровь. Все то, что она приберегла в себе, возможно, для своих внуков, или для нас, её детей, или вообще для кого-то, она отдавала ему. Это было подобно переливанию: если любовь способна поддерживать в нем жизнь, она готова была отдать её всю целиком. Я постоянно об этом думаю. Но печальнее всего то, что отцу это ничуть не помогло. Ему становилось все хуже, а характер у него все портился и портился. Саша, ты сделала все, что могла. Эгоистично думать, будто мы всегда можем спасти любимого человека. Будь ты даже идеальной подругой, после случившегося с Филом, ты все равно будешь испытывать ощущение, что кругом перед ним виновата. Так было и с моей матерью, а уж поверь, она обращалась с мужем, как святая. Не мучайся, с тобой Фил был счастлив. Оставаясь с ним, ты поддерживала его и творила нечто доброе и благое. - А вдруг это я свела его с ума? - Она переводила взгляд с Уайетта на меня. - Его, Саша, свела с ума работа над "Полуночью". Давайте закончим этот проклятый фильм и спокойно заживем собственными жизнями. Когда голубое аэропортовское такси остановилось напротив дома, я обнял Уайетта за плечи, и мы пошли к микроавтобусу. - Так ты позвонишь Никапли и объяснишь, что нам нужно? - Похоже, единственной причиной твоего отлета в Нью-Йорк является нежелание его просить. Ладно. Позвоню. Что еще? - Ты достаточно ясно представляешь себе то, как все должно происходить. Что мне от тебя по-настоящему нужно, так это юмор. Во всей этой штуке чертовски много грязи и крови, и мы в них буквально утопаем. Я хочу, чтобы первая же сцена совершенно оторвала нас от земли и унесла куда-нибудь подальше. - Куда? В Диснейленд? - Нет, не так далеко, но туда, где мы могли бы... хоть немного отдохнуть от Кровавика. Куда-то, где можно было бы глотнуть хоть немного свежего воздуха. Он кивнул, и мы обменялись рукопожатием. Саша стояла у микроавтобуса рядом с моими вещами. - Все равно, лучше бы ты не уезжал. Я подошел к ней и обнял. - Я ненадолго, а когда вернусь, то уже надолго. - То потом, а то сейчас. Ох, Уэбер, как же я ненавижу скучать по кому-то. Это отнимает столько сил и вгоняет в такую тоску... Ладно, поезжай. Мы с Уайеттом сегодня поедем обедать в "Ларчмонт". Счастливо тебе долететь и возвращайся поскорее. Раньше, чем обещал! Отъезжая, я обернулся и увидел их обоих, неподвижно стоящих на тротуаре, никто из них так и не сдвинулся с места ни на дюйм. У обоих был рак. По крайней мере одного из них вскоре не станет. Полет на восток прошел без приключений. Примерно с час я делал заметки, а потом заснул и проспал весь остаток пути. Так мало периодов или мест, где волей-неволей приходится обуздывать свою энергию и просто сидеть спокойно несколько часов. Вот почему я так люблю перелеты, когда можно лишь думать, читать или спать. Смотреть фильмы или есть в полете для меня настоящая пытка, и об этом даже говорить нечего. Со дня смерти Фила я буквально не имел ни минуты покоя, поэтому ни о чем конкретном подолгу и напряженно думать был не в состоянии. И сейчас, садясь в кресло, я дал себе клятву на протяжении нескольких следующих часов постараться обдумать и свести некоторые события воедино - в какой-нибудь понятный порядок. Но мое тело, в первый раз за последние дни оказавшись в стороне от стрейхорновского урагана, отключилось и сказало: "Позже. А теперь вздремнем". Проснулся я уже над штатом Нью-Йорк, чувствуя себя одновременно и освеженным и виноватым. Через несколько дней мне предстояло лететь обратно в Калифорнию, но пока мне было приятно находиться на пути домой. Так много предстояло сделать. Закрыть квартиру, поговорить с актерами, прикинуть, смогу ли я связаться со своим прежним оператором, а потом убедить его, что снять пару сцен для фильма ужасов будет для него интересным опытом... Одним из самых важных качеств, необходимых режиссеру, чтобы заработать на кусок хлеба - это умение добиваться самых разных вещей: денег от продюсеров, игры от актеров, особых углов съемки от операторов... Будучи режиссером, я обычно выбивался из сил уже к моменту начала съемок, поскольку ему предшествовали долгие дни, проведенные в уговорах и лести, похвалах и попытках убедить множество самых разных людей в том, что я хочу того же, чего и они, и наоборот. С театральной режиссурой дело обстояло примерно таким же образом, но в Нью-Йорке я работал с трудолюбивыми, активными людьми, не состоявшими ни в каких профсоюзах, не претендовавшими на Оскаров и не боявшимися, что потеряют последнюю рубаху, если мы потерпим неудачу. Но было бы отъявленной ложью утверждать, будто меня ничуть не увлекало и не волновало то, чем мы занимались. Накануне вечером мы с Уайеттом долго сидели и обсуждали как раз эту проблему. - Ну, Уэбер, что будем делать? Исправим фильм так, чтобы он стал моральным или аморальным! - Не знаю. Ты же присутствовал, когда я задал Спросоне тот же самый вопрос. - Так как же мы поступим? - Мне пока лишь известно, что Кровавика должен играть Никапли, и что мы пригласим участвовать в фильме трех актеров из труппы. Может быть, нам просто собрать всех вместе и позволить каждому высказаться. Взгляд Уайетта говорил, что это не тот ответ, который ему хотелось бы услышать. - Уэбер, я, конечно, много раз смотрел все твои фильмы и считаю их превосходными, но все-таки это не одно и то же. - Погоди-ка минутку. Ты вообще-то считаешь это реальным - стоит нам снять что надо и как надо, и Саша будет спасена? - Да, я думаю это реально! Но ведь самые безумные вещи в основном происходили с тобой. Так вот ты-то сам считаешь это реальным или нет? - Реально все то, Уайетт, что происходит с тобой в настоящий момент. Когда-то для меня реальным было видеть сны Каллен, реальна была вспорхнувшая у меня со спины татуировка. Присланные мертвецом видеокассеты, которые есть сейчас, но которых не было ещё минуту назад, тоже стали реальными. - Я встал и воздел руки горе. - Но вот только скажи мне, что же такое, черт возьми, "реально"? Разве нас всю жизнь не учили ориентироваться в границах... разве не вдалбливали определения того, что есть реальность, а что - нет? Учили, будь я проклят! Именно это и позволило нам оставаться в здравом уме! Так что же нам делать, когда все начинает выходить за эти границы, как сейчас? Не означает ли это, что старые правила были чепухой и теперь нам нужно придумывать новые правила, новые определения реальности? А если это так, если все границы пали и нам нужно начинать заново вырабатывать все определения, то что же такое теперь будет "хорошо" и "плохо"? Приведу тебе глупый пример. Пару лет назад, в Мюнхене, я познакомился с одним бароном и он пригласил меня на аукцион, где распродавалось кое-что из личных вещей принцессы Елизаветы Австрийской. Думаю, ты слышал о Сисси, да? Короче говоря, шикарное мероприятие, вход только по приглашениям, а присутствующие, в основном, аристократы с кучей денег. Одной из выставленных на продажу вещей был купальный халат Сисси. Да-да, именно: белый халат с простым красным кантом по краям. И знаешь, за сколько он ушел? За две тысячи долларов. Будь это картина, что-то необычное и ценное, я бы ещё понял, тут за две тысячи долларов был продан самый обычный халат! Так вот и скажи мне, Вертун, что же это было такое - просто халат, за который какой-то идиот сильно переплатил, или исключительно ценная памятная вещь? - Очевидно, он так дорого стоил из-за того, кто его носил. - Но ведь это не дает ответа на вопрос! Мы здесь не обсуждаем контекст. Мы говорим о халатах! Что именно было продано за две тысячи долларов? Понимаешь? Я говорил так громко, что он поднес палец к губам. - Тесс. Нет, не очень. - Халат - это вот что: вещь, которую ты накидываешь, чтобы обсохнуть, и стоит он совсем недорого. О'кей, это вроде бы тоже халат! Но кто-то заплатил за него две тонны, а потом упрятал в сейф или вставил в раму. Так что же это на самом деле? "Полночь убивает" - фильм о зле. Но о таком, каким оно считалось лишь согласно старым правилам и дефинициям. Старый халат. Это было ещё до маленького беременного ангела, до видеокассеты с гибелью моей матери... Спросоня не собирается подсказывать, что нам делать. Придется догадываться самим. Наверное, в этом-то все и дело. Но сначала нам нужно решить как... Знаешь, о чем я думаю. Вертун? Мы вот сейчас посмотрели и этот фильм, и три других, и ни один из них не представляет собой ничего особенного. Некоторые части-да, но, в целом, даже первый явно переоценен. Конечно, нехорошо так говорить, но, по-моему, только первая "Полночь" Фила была чем-то новым, а в трех остальных он просто плыл по течению, особенно в этой последней. По тому, что мы посмотрели, я просто представить себе не могу, какой такой ящик Пандоры он мог открыть, или какое этакое новое "зло" выпустил наружу. Все это тот же старый халат, и люди платят ту же цену и получают именно то, что ожидали. Прежде всего, мы должны заново сформулировать для себя некоторые из этих понятий и уж только потом менять их. А вот после этого можно будет и подумать, что же от нас нужно Спросоне. Воздух в квартире был затхлым и знакомым. Мебель и несколько безделушек казались безмолвно приветствовавшими меня старинными друзьями. Почта гласила, что я кому-то должен, что мне не следует упускать нескольких сногсшибательных возможностей, что дети с печальными глазами нуждаются в моей помощи. Открытка от Каллен и Мэй Джеймс с видом Рокфеллер-центра сообщала, что настало время нам всем вместе снова покататься на коньках. Каллен! Вот с чего нужно начать. Я позвонил и, к счастью, она оказалась дома. В нескольких коротких фразах я поведал ей обо всем случившемся в Калифорнии и сказал, что мне нужно как можно скорее с ней увидеться. В конце концов мы договорились встретиться сегодня же во второй половине дня в баре поблизости от их дома. Поговорив с ней, я минут десять яростно разыскивал свою записную книжку, которая непонятно почему наконец нашлась под кухонным столом. Я позвонил двум актерам и оба раза угодил на автоответчик. Я наговорил на пленку, что намечается интересное дельце, и я прошу их срочно со мной связаться. Пока это было все, что я мог сделать (у третьего вообще не было телефона), поэтому я приготовился сходить перехватить сэндвич и выпить пива. Направляясь к выходу, я бросил мимолетный взгляд на окна квартиры девушки-нудистки. Ее не было дома, но тут я в первый раз с тех пор, как посмотрел кассету Фила, вспомнил его рассказ о том, как он был мной, когда я, выходя из такси, столкнулся с ней. Тут зазвонил телефон. - Уэбер? Привет, это Джеймс Эдриан. Только что получил твое сообщение. Так ты вернулся! И что там такое затевается? - Привет, Джеймс. Хочешь поехать в Калифорнию и поучаствовать в фильме? - Шутишь! Конечно! А что за фильм? Режиссером ты будешь? - Да. Последняя серия "Полуночи". - Ты хочешь предложить мне роль в "Полуночи", которая с Кровавиком? - Именно. Мы хотим, чтобы ты, Шон и Хьюстон поучаствовали... - Хьюстон умер, Уэбер. Пока тебя не было. - Нет! О, Боже! Что случилось? - Я знал, каков будет ответ - я слышал его уже пять раз, но никак не мог привыкнуть. - Ему стало плохо, он ослаб и лег в больницу. А что ещё нового? Расскажи мне об этом фильме. Я вздохнул и потер лоб. - Его делаем мы с Вертуном-Болтуном, и мы оба решили, что вы трое подойдете лучше всего. А Хьюстон умер. Просто не верится. - Джеймс на другом конце негромко хмыкнул. Ну конечно же, на самом деле я верил в это. - Короче, ты ведь знаешь, что Филип Стрейхорн был нашим другом, так вот он перед смертью почти доснял этот фильм... - Я читал, что он покончил с собой. - Да, верно. Как бы то ни было, кинокомпания попросила нас закончить фильм за него, и мы согласились. - Ты и Вертун-Болтун собираетесь снимать "Полночь"? Дружище, это самое удивительное, что я слышал за последний месяц. Можешь не сомневаться, я участвую. Что мы будем делать? - А ты не можешь сегодня вечерком в районе девяти подъехать ко мне? Мне бы хотелось объяснить это всем сразу. - Конечно. Мы с Шон сегодня все равно собирались в кино, так что я ей сам скажу, когда встретимся. Слушай, Уэбер это же просто фантастика. Большое тебе спасибо за то, что не забыл про меня. Это будет первый раз, когда мне доведется играть профессионально. - Может, для начала это и не лучший вариант, поскольку мы ещё и сами точно не знаем, что делаем. Но, думаю, в любом случае будет интересно. Послушай, давай потом поговорим. А то мне ещё нужно позвонить Уайетту и рассказать ему о Хьюстоне. - Уэбер, я только вот что ещё хочу тебе сказать. По словам Хьюстона, то, что ты для него сделал, было первым и последним хорошим событием в его жизни. Он знал, что он не великий актер, но ты был единственным, кто хоть раз дал ему возможность пусть немного, но гордиться собой. Я думаю, ему приходилось хуже, чем всем нам - я имею в виду его жизнь - но знаешь, все мы, вся труппа в большом долгу перед тобой за то, что ты для нас сделал. Просто мы никогда тебе этого не говорим, и сейчас я говорю это не потому, что ты сделал мне столь роскошное предложение. Мы очень благодарны тебе, ты самыми разными способами спасал нам жизни. Пусть даже у нас, возможно, не так уж много от них осталось. Потом я позвонил Уайетту и рассказал ему о Хьюстоне Таффе. Мы немного поговорили и сошлись на другой кандидатуре. Может, оттого, что он находился в сходной с Хьюстоном ситуации, а может, и просто будучи человеком более спокойным, чем я, Уайетт, кажется, был не слишком расстроен печальными новостями. - Он умер, надеясь на что-то. Счастливчик. У него была главная роль в спектакле. И её ему дал ты, Уэбер. Ты дал ему его последнее будущее. На встречу с Каллен я пришел раньше времени и стоял у входа в бар, наслаждаясь приятно остужающим лицо нью-йоркским холодком. Я смотрел в другую сторону, когда почувствовал, как кто-то сзади хлопает меня по плечу, и услышал: "Отличная куртка. Где достал?" Это оказалась Каллен, точно в такой же куртке. Я подарил её ей в качестве сюрприза в начале наших отношений как спонтанный подарок, призванный возвестить: ия от тебя без ума". На ней куртка смотрелась гораздо лучше, чем на мне. - Слушай, Уэбер, я целый день просидела дома с Мэй. Ты не против, если мы просто прогуляемся к реке и немного подышим свежим воздухом? А потом можно вернуться и выпить рома или чего-нибудь еще. Мы дошли до тянущегося вдоль Гудзона парка и пошли дальше, потому что было холодно, и ветер пронизывал до костей. Каллен любит поговорить и часто перебивает, не задумываясь. Иногда это просто приводит в отчаяние, поэтому, на сей раз, я попросил её сначала выслушать меня до конца, а уж только потом задавать вопросы или отпускать замечания. История обещала быть долгой, к тому же её и без того было трудно рассказывать. - Все это немного напоминает Рондуа, Каллен. Она взяла меня под руку и притянула к себе. - Прежде чем начнешь, поцелуй меня, Как следует. - Свободной рукой она обхватила меня за шею и прильнула к моим губам. Ее поцелуй был крепким и любящим. - Ты в первый раз так меня поцеловала. Она пожала плечами и кивком головы дала понять, что нам пора продолжать прогулку. - Не смогла удержаться - уж больно у тебя печальный и усталый вид. Так ты мне что-нибудь расскажешь, наконец, или так и будешь ходить вокруг да около? - Сейчас. Помнишь тот день, когда умер Фил и я пришел к вам? Мы гуляли два часа, и все это время я говорил не умолкая. Хотя она и обещала не перебивать меня, но несколько раз все же не смогла удержаться. Наконец мы замерзли и зашли в закусочную выпить кофе. Согрев желудки, мы снова вышли на улицу и пошли по Бродвею. Я заметил собаку, напомнившую мне собаку в океане. Я увидел девочку, немного похожую на Спросоню. Мы прошли букинистическую лавку, в витрине которой были выставлены три экземпляра "Костей Луны". По соседству была кафешка, где продавались точно такие же шоколадные пирожные как те, что ел Доминик Скэнлан в день нашего знакомства с Никапли. Это была прогулка, когда все напоминало мне о чем-нибудь еще, и таким образом мне было гораздо легче сделать свой рассказ более четким и подробным. Тем не менее, просто невозможно рассказать кому-либо о необычных или пугающих событиях в твоей жизни после того, как они перестали случаться. Это все равно, что описывать запах. Однажды я попал на лекцию писателя, знаменитого своими книгами о самых разных экзотических местах. После лекции кто-то спросил, почему он всегда, прежде чем писать об этих местах, сначала посещает их. Разве нельзя просто использовать воображение? "Нет, потому что, если не побываешь там, то не уловишь невидимый запах места, а это самая главная его отличительная особенность". То же самое вполне справедливо и для хороших или плохих моментов жизни - эти важные для человека мгновения пронизывают невидимые запахи, и если другие люди не имели возможности их обонять, они никогда ничего по-настоящему не узнают или не поймут. Попытки все объяснить и утомляли, и нервировали меня, но мне хотелось знать, что думает о событиях последних дней именно Каллен, а не кто-нибудь другой. Теперь, когда не стало Фила, она была моим лучшим другом. Поскольку нам не суждено было быть любовниками, я мог прислушаться к порой нескладным, но интересным логическим рассуждениям женщины, не принимая при этом во внимание сексуальный дамоклов меч, обычно всегда нависающий над подобными разговорами. Когда я закончил свой рассказ, мы снова зашли выпить кофе в "Шоколад с орешками" где-то в районе пятидесятых улиц. Каллен ела пышку, и вся её верхняя губа была в сахарной пудре. Стоило ей заговорить, и пудра посыпалась на куртку. Я потянулся и втер её в кожаный отворот. - Тебе никогда не доводилось слышать болгарскую музыку? Пока я сегодня сидела с Мэй, по радио как раз была передача о ней, и я прослушала её всю до конца. Очень странная и загадочная, печальная, но мне это, в общем-то, пришлось по душе. Что-то в тебе сразу признает её, понимаешь? О чем вообще мы говорим, Уэбер? Ангелы и дьяволы - они тоже болгарская музыка. Ты вступаешь с ними в контакт, и это отвратительно, но в то же время ты сразу узнаешь их. Не их как таковых, а их - как часть самого себя. Мне кажется, всякий, у кого бывают видения... - Не было у меня никаких видений, Каллен. Когда я видел Спросоню, со мной был Уайетт. - А когда я видела Рондуа, со мной был ты. Позволь мне закончить то, что я собиралась сказать. Все увиденное и пережитое тобой - это та же болгарская музыка. Поначалу ты отшатнулся и состроил кислую мину, поскольку раньше ничего подобного не слышал, но потом начал притопывать ногой, думая: а штука-то, в общем, ничего! Так было у меня с Рондуа. А ты помнишь заключительные слова моей книги? Я только их и могу теперь цитировать, поскольку только они по-прежнему отражают мои чувства: 'Трудно убедить себя, что твой дом там, где ты находишься в данный момент, и это не всегда то место, где находится твое сердце. Иногда у меня получается, а иногда нет". Жаль, ты не видел своего лица, когда говорил, дружок. Что бы сейчас не происходило, оно тебя явно поражает. Это как раз все то, что ты любишь призраки, фильмы, помощь другим людям. Просто раньше ты никогда не слышал, чтобы так играли, и такое исполнение кажется тебе чертовски странным. Хочешь, дам тебе практический совет? Так вот, слушай: побыстрее возвращайся туда и посмотри, чем ты можешь помочь... Я думаю, ангел хочет, чтобы, встретившись с ужасами и злом в кино, люди просто смеялись. Вот так и сними эту сцену. Похоже, Фил, вольно или невольно, изобразил зло хорошим - слишком хорошим - и именно из-за этого началась такая кутерьма. Но в принципе ты, наверное, прав. Мне все эти "Полуночи" никогда не казались такими уж пугающими. Действительно, от них бегут мурашки по телу, в них как надо завывают и вскрикивают, но в конечном итоге все это так себе. Скажи, а Вертун-Болтун никогда не рассказывал тебе о попкорнометре для фильмов? Нет? Но это чистая правда. Идешь в кино и покупаешь порцию попкорна, неважно какого размера. Можно даже шоколадку. Если фильм отличный, он тебя так захватывает, что ты съедаешь только половину или треть. И так далее, по нисходящей. К примеру, знаешь, сколько попкорна я съела на твоей последней картине? Ни крошки, клянусь Богом. Спроси у Дэнни. Знаешь, сколько я умяла на последней "Полуночи"? Почти два пакета изюма в шоколаде - свой и почти весь у Дэнни. А знаешь, почему я запомнила? Когда он обнаружил, что я съела большую часть его конфет, мы прямо в кино поругались, и мне пришлось купить ему ещё пакет. Хорош фильм, да? Съедаешь два пакета конфет, да ещё и успеваешь поссориться с мужем прямо... - Слышь, Ларри, лучше заткни-ка ты свое поганое хлебало да иди куда подальше! Неподалеку от нас тщедушный парнишка-пуэрториканец тыкал пальцем в грудь сидящего рядом с ним здоровенного негра. - Да пошел ты в жопу, Карлос! Как я говорю, так оно и есть! Перепалка становилась все громче, но чего ещё ожидать в Нью-Йорке? Я уже начал было поворачиваться обратно к Каллен, когда разбилась первая тарелка. Снова обернувшись, я увидел, что те двое начали пихать друг друга. Наконец тщедушный Карлос слетел со стула и, поднявшись на ноги, ударил здоровенного Ларри в лицо. Все, кто сидел поблизости, поспешно встали и убрались подальше, включая и Каллен, которая отошла к дальнему концу стойки. - Уэбер, иди сюда! - Я ещё не допил кофе. Я продолжал сидеть на своем месте и прихлебывать кофе, в то время как Давид и Голиаф мутузили друг друга. Карлос был пожиже, но Ларри слишком часто промахивался. - Уэбер. Блюдце приземлилось всего в каком-нибудь футе от меня, поэтому я прихватил свою чашку и присоединился к Каллен. Когда я подошел к ней, она нахмурилась и обозвала меня упрямым мужиком. Появился полицейский, и все сразу успокоилось. Когда драчуны в сопровождении блюстителя порядка наконец ушли, Каллен взорвалась: - Ты, похоже, так и собирался сидеть там и потягивать свой кофе! Два идиота вот-вот убьют друг друга в футе от тебя, а ты и ухом не ведешь? Я уже раза три замечала такое геройство с твоей стороны. Это нисколько не впечатляет, это не храбрость, а типичная глупость! - Я вовсе не старался произвести на тебя впечатление, Каллен. Просто не было причин пересаживаться. - Наверное, поэтому вы с моим муженьком так хорошо и ладите: никто из вас не знаете разницы между храбростью и тупостью. Встреча у меня на квартире в этот вечер прошла удачно. Я объяснил собравшимся - двум мужчинам и одной женщине - примерное содержание "Полночь убивает" и как мы собираемся изменить фильм новыми сценами. Вот и все. Один из актеров спросил, почему бы нам просто не смонтировать уже имеющийся материал и не запустить картину в прокат? Ведь сидя в кино на фильме ужасов, вряд ли кто-нибудь задумывается о его сюжете. Я ответил, что это последняя работа Стрейхорна и мы хотим сделать все возможное и спасти её. Другой улыбнулся и заметил, что, судя по всему, Уайетт и я сами не знаем, чего хотим добиться новыми сценами. Я согласился и обратил их внимание на то, насколько важно, чтобы они сами крепко подумали над тем, что они считают истинным злом и как можно - да и можно ли вообще - его изобразить. Является ли рак настоящим злом? Являются ли злом боль и отчаяние, которые причиняет им болезнь? Я зачитал им словарное определение зла - "то, что приносит печаль, расстройство или горе" - и спросил, отвечает ли подобное определение их представлениям. Они в один голос ответили - нет. Тогда я попросил их рассказать мне какие-нибудь зловещие истории, рассказать о знакомых им злых людях и о том, почему они считают их злыми, рассказать об их собственных злых поступках. Работая в труппе, мы постоянно так делали. Театр по большей части просто групповая терапия со зрителями, поэтому сейчас ни для кого из присутствующих это не было чем-то неожиданным. Эта первая встреча не принесла ничего особенного, но ничего особенного я от неё и не ждал. Чего я добивался и что через несколько часов почувствовал сам, так это пробуждения в них желания вернуться к работе. Преданность и энтузиазм, конечно, очень важные качества, но на самом деле всегда стараешься добиться едва ли не болезненного пристрастия к работе. Чем бы ещё они ни занимались помимо театра, вы добиваетесь того, чтобы они думали о нем день и ночь, как наркоманы. И стоит только вам этого добиться, можно начинать. Но никак не раньше. Уходя, все трое спорили, в чем разница между раком и Гитлером. На прощание я пожелал им спокойной ночи, но они меня даже не слышали. На следующий день пришлось заниматься всякими мелкими делами, а потом устроить общее собрание труппы, чтобы объяснить, почему я вынужден был их покинуть в такой ответственный момент - буквально накануне премьеры. Встреча не оказалась для меня ни приятной, ни спокойной. Все они прекрасно понимали, что постановка может стать их первым и последним спектаклем. И все много работали, стараясь довести её до нынешней стадии готовности. Как же я мог их бросить на трех четвертях пути и упорхнуть в Голливуд? Не кажется ли мне, что я поступил довольно эгоистично и непорядочно? К несчастью, у меня с собой не было заранее заготовленной трогательной речи Сидни Картона о том, что мною двигали гораздо более возвышенные цели. Я действительно бессовестно предавал их. Некоторые из них умрут задолго до того, как нам удастся поставить новую вещь. Когда я спросил, не хотят ли они отложить премьеру "Визита" до тех пор, пока я не закончу дела в Калифорнии, кто-то недобро рассмеялся и сказал, конечно, он-то и рад бы отложить, но вот неизвестно, что скажет его тело? После того, как все желающие высказались, мы некоторое время просто сидели и смотрели друг на друга. У меня на глазах стояли слезы. И мне не нужно было приглядываться, чтобы понять, что с ними происходило то же самое. Гараж, где я взял напрокат машину, наряду с прочими услугами предоставлял и нечто, именующееся "идеальная мойка автомобилей". Ожидая, пока оформят бумаги, я спросил служащего, сколько стоит автомойка. Сто долларов. Интересно, что же вы делаете за сто долларов? Моете зубными щетками? Что моете? Все что угодно, приятель. Всю дорогу до центра меня преследовала мысленная картина, как люди с зубными щетками в руках кишат у свежевымытых машин, и в конце концов она меня убедила. Сто долларов за так вымытую машину? Я бы заплатил. Это было похоже на одну из тех удивительных телевизионных реклам зубной пасты или пылесосов, в которых грязь или пыль полуперсонифицированы в забавные/злобные мультипликационные создания, которые обожают сверлить дырки в зубах или разносить по всему дому зловонную грязь. И тут внезапно на них, подобно молнии, обрушивается Зубной Патруль (молекулы фтора в полицейской форме) или Король Чистоты, и насмерть поражает всех злодеев. Ну где еще, скажите на милость, добро столь очевидно, дотошно и эффективно? Проносясь сквозь огни и насыщенные свинцом выхлопные газы туннеля Линкольна, я размышлял о том, как неплохо бы было иметь возможность нанимать особых духов, которые могли бы явиться и задать вашему "я" хорошенькую чистку, миллионами щеток втирая белую искрометную пену в каждый малозаметный или потаенный уголок души. Потом мне снова пришла в голову неоднократно посещавшая меня и раньше мысль по поводу курения: если бы существовало некое чудодейственное лекарство, способное вычистить мой легкие так, чтобы они стали как новенькие, но после приема которого я уже никогда не смог бы снова начать курить, поскольку сразу бы отдал концы, принял бы я эту чудодейственную пилюлю или нет? И неизменно моим ответом было "нет". Будь то чистые легкие, машина или душа, как же снова начинать дышать, зная, что воздух полон ядовитых примесей? Или выводить машину из гаража - снова в загаженный мир? Да очень просто, ведь легкие приспособлены дышать плохим воздухом, машины - ездить по грязным улицам. Возможно, души тоже приспособлены для суровых условий и тяжких испытаний. Отмыть душу "зубной щеткой", конечно, похвальная цель, но эта чистота бессмысленна, если только не собираешься в дальнейшем жить в полном уединении до конца своих дней. Однако, если Фил Стрейхорн и в самом деле совершил со своей душой то, что, по-моему, он с ней совершил, он допустил непростительную ошибку. Какая-то часть его решила, что ему нравится вкус грязи (или дерьма, зла, боли), и он решил посмотреть, сколько подобного добра сможет сожрать, пока не взорвется. Это была единственная параллель с фаустовскими коллизиями, которую я здесь находил. Души, конечно, приспособлены для тяжких испытаний, но не столь тревожных и жестоких. Предостережения, исходящие от Спросони, сексуальный Кабуки, который он разыгрывал для Саши... Перейдя однажды определенную грань, он больше не желал очищать свою душу. Напротив, ему хотелось марать её все сильнее и сильнее, и, по ходу дела, как ребенку, постоянно спрашивать: "А таким грязным вы все равно меня будете любить? И даже таким?" Погруженный в подобные мысли, я вырвался из туннеля на яркое полуденное солнце Нью-Джерси, осознав наконец нечто важное: сколь бы сверхъестественным и надолго западающим в память ни было то, что говорил Стрейхорн на этих видеокассетах, все равно до конца я ему не верил. Да и с чего, собственно, если мне была известна лишь часть того, что он сделал до своего самоубийства? Разве смерть принесла ему искупление? Что-то не очень похоже, судя по его просьбе частично исправить содеянное. Хоть он и был спокоен и педантичен, однако просил об услугах. Это напомнило мне планшетку для спиритических сеансов. Если все получается, планшетка может и расстроить, и напугать. Но какие бы души мертвых вы ни вызвали, они так легко доступны лишь потому, что обречены на вечное прозябание в каком-то зловещем месте между жизнью и смертью и готовы говорить с любым, кто согласится слушать - почти как заключенные в тюрьме, которые, располагая таким количеством свободного времени, учатся быть при возможности и крайне красноречивыми, и, одновременно, исключительно терпеливыми. Взятая напрокат машина при скорости свыше шестидесяти пяти миль в час начинала дергаться и трястись, поэтому мы с ней неторопливо миновали дымовую завесу и пронзительную химическую вонь Элизабет и карусель бело-серебристых самолетов над ньюаркским аэропортом. До Браун-Миллз было неблизко и, кроме того, у меня не было ни малейшего понятия, ради чего я туда еду. Но внутренний голос подсказывал, что ехать необходимо, пусть даже исключительно ради того, чтобы провести там час или два, просто осматриваясь и проникаясь духом места. Снова все тот же невидимый запах. Когда вчера я с Каллен вернулся к ней домой, мы с Дэнни около часа беседовали о том, как выглядел Стрейхорн во время своего последнего визита на восток. Я не узнал почти ничего нового, кроме, разве что, более подробного описания Спросони, но оно вполне согласовывалось с тем, что я уже знал. - А он случайно не говорил, зачем берет её с собой в Нью-Джерси? - Нет, обмолвился только, что она сама его попросила. - Она попросила? Это интересно. И больше ничего? - Только название места. Браун-Миллз. Нью-джерсийская скоростная автострада очень хороша, особенно после того, как минуешь Нью-Брансвик. Машин там все ещё много, но именно там приходит ощущение, что ты, наконец, загородом. Как будто, стоит свернуть с шоссе в любом месте, и вскоре увидишь коров или маленький городок, где жители дружелюбны и поголовно владеют грузовичками. Еды я с собой не взял, поэтому решил тормознуть на ближайшей стоянке и купить гамбургер. Что может быть традиционнее для Америки, чем площадка отдыха рядом со скоростным шоссе? Я имею в виду вовсе не те забегаловки, типа "Ма и Па, просто пальчики оближешь", что попадаются на дорогах между штатами и где продают домашние пралине. Нет, я говорю об извилистом пути длиной в четверть мили, в конце концов приводящим тебя на стоянку размером с плац для парадов - четырнадцать цистерн с бензином, многочисленные туалеты и оглушительная музыка. Пища там может быть как очень хорошей, так и очень плохой, но привлекательными подобные места делает какая-то специфическая, лихорадочная атмосфера, тот факт, что на самом деле там никого нет - только аппетиты или мочевые пузыри, а глаза, тем временем, остекленело или нетерпеливо пялятся из окон на другие машины. Подобные места решительно не похожи ни на вокзалы, ни на аэропорты, потому что туда приезжаешь, чтобы уехать. А стоянка при скоростной автостраде - это некий разрыв в течении, бетонный островок, где ты (предположительно) можешь отдохнуть, заправиться, собраться с мыслями и несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем снова влиться в свою бешено несущуюся стаю. Особенная же их "американистость" в том, что, хотя такого же рода стоянки имеются и в Европе, люди там склонны задерживаться на них гораздо дольше, чем у нас. Там подают настоящие обеды, от которых можно получить истинное удовольствие; на столах частенько красуются белые скатерти и цветы, посетители неторопливо едят и разговаривают. В Европе меня всегда поражало, насколько езда на автомобиле и все с ней связанное рассматривается как приятная часть хорошего отпуска или путешествия, а не просто способом куда-то попасть. Однако лично мне всегда нравилось это чувство - ты очутился в какой-то ничейной стране. Тут никогда по-настоящему не знаешь, где находишься, и можешь полагаться только на указатели, гласящие, что ты в шестидесяти милях от того-то или в ста милях от сего-то. Мне было по душе ощущать, насколько сходные с моими чувства испытывает любой человек, оказавшийся здесь же в этот же день. Где ещё можно пережить подобное чувство общности? В кино. На стоянке отдыха. В церкви. Я заглушил двигатель и медленно выбрался из машины. Что за позы мы принимаем за рулем! Впрочем, нет, это просто оправдание. В молодости никогда не ощущаешь этой раздражающей, упрямой медлительности в мышцах. Если живешь полной жизнью или, по крайней мере, занят делом, обычно нет причин думать о подступающей старости - то есть, до тех пор, пока подобные мелочи не начнут похлопывать вас по плечу, напоминая о себе. Я как раз прикрыл глаза и, подняв над головой руки, потянулся, когда неожиданно услышал: - Хотела тебя пощекотать, да передумала. Я открыл глаза и уронил руки. На сей раз все на ней было зеленовато-голубым: зеленовато-голубой спортивный костюм, не менее чем в пяти местах украшенный надписью "Райдер-Колледж", и зеленовато-голубые кроссовки. - А, привет! Давненько не виделись. - Ни к чему было. Пока ты все делал превосходно. А взять этого человека на роль Кровавика и пригласить актеров из твоей труппы - вообще просто великолепная идея. Я прислонился к машине и скрестил руки на груди. Солнце находилось за моей спиной, поэтому она не только была вынуждена смотреть на меня снизу вверх, но, чтобы разглядеть меня, ей ещё и приходилось щуриться. - Как ты здесь оказалась? Приглядываешь за мной, что ли? - Нет. Впрочем, да, что-то вроде этого. Я явилась сказать тебе, чтобы ты не ездил в Браун-Миллз. - Почему? - Потому что там ничего нет. - Тогда почему я не могу туда съездить? - Можешь, но... просто не теряй времени зря. То, что тебе нужно, не там. Оно в Калифорнии. - А если я не послушаюсь тебя и все же поеду? - Слушай, ты веришь в то, кто я такая? Я задумался об этом, а тем временем воздух наполнял доносящийся с шоссе низкий мощный гул машин. Маленькая беременная девочка в спортивном костюме, с засунутыми в карманы руками и прищуренными от солнца глазами. - По дороге сюда я понял, что не доверяю пленкам Фила. - Это тебе решать. - И у меня нет никаких оснований верить тебе. - Согласна. Но в таком случае ты должен меня бояться. В любом случае, ты должен закончить этот фильм. - Почему? - Потому что ты хочешь спасти жизни все ещё дорогих тебе людей. Только это ты считаешь злом, Уэбер - страдания или смерть тех, кого ты любишь. Проблема в том, что ты знаешь, как мало их осталось. Ты надолго забросил все, включая и друзей. Теперь же ты понимаешь, что пора перестать думать о себе и что-то сделать для них. Можешь быть уверен, что, если ты не закончишь этот фильм, Саша и Уайетт обязательно... - Не смей мне угрожать! Как, должно быть, странно и отвратительно все это выглядело со стороны: мужчина, которому явно за сорок, орет на маленькую девочку в голубом спортивном костюмчике и грозит ей пальцем на стоянке Где-то-Там-в-Нью-Джерси. - Я не угрожаю. Я говорю тебе правду. Они умрут. И от меня это никак не зависит. - Теперь в её голосе звучала настоящая мольба. - А что от тебя зависит? - Ничего - до тех пор, пока ты не закончишь фильм. Тогда сам увидишь. Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но что? Мы, как два задиристых мексиканца ещё несколько мгновений смотрели друг на друга, потом я снова сел в машину. - Я еду в Браун-Миллз. Хочешь со мной? Она отрицательно покачала головой. Я кивнул и вдруг, непонятно почему, улыбнулся. - Неплохая могла бы быть сцена для фильма, не так ли? - Я больше туда не поеду. Я попросила его взять меня туда с собой, чтобы увидеть все собственными глазами. Браун-Миллз - это место, где он повзрослел. В то лето он впервые увидел мертвецов и познакомился со своей первой девочкой, - она состроила стервозную гримаску, - Китти Уилер. Такая дуреха! После этого я оказалась ему не нужна. - До тех пор, пока он не начал снимать свои "Полуночи". - Только последнюю. - Она потерла живот и взглянула на него. Послушался бы меня, так ничего этого просто не произошло бы! Что ж, съезди и сам посмотри! Городишко - настоящая дыра! Она повернулась и рысцой припустилась прочь по стоянке, как поступают дети, когда переменка кончилась, и они боятся, что если не поторопятся, то опоздают на урок. Вылезая из машины в Нью-Йорке десять часов спустя, я чувствовал себя, как Железный Дровосек из Страны Оз до того, как Дороти нашла масленку. Я расплатился и пошел прочь, но тут один из служащих окликнул меня и сказал, что я забыл свои открытки. Я вернулся за ними: три открытки с видами Браун-Миллз, штат Нью-Джерси. Больше я оттуда ничего не привез. Спросоня была права - жаль, что мы со Стрейхорном не прислушивались к её словам. ТРИ Это был мой любимый час Полночь тот чудный час, когда отчаянно сопротивляющийся день уже проглочен, и в пасти ночи скрывается кончик его хвоста. Коулман Дауэлл "Отец мой был рекой ". 1 К безработному актеру является дьявол. Если договоримся, я сделаю тебя величайшим из киноактеров всех времен и народов. Красивее, чем Кларк Гейбл , сексуальнее, чем Пол Ньюман ... Понял, понял - отвечает актер. - Но я-то что для этого должен сделать? - Отдай мне свою душу. И ещё души своих матери, отца, жены, детей, братьев, сестер, дедушек и бабушек. - О'кей, о'кей - говорит актер. - Вот только никак не пойму, в чем же тут подвох? Отличный анекдот. Его мне рассказал Мэтью Портланд незадолго до того, как ему на голову свалилась машина. Отличный анекдот, но только в действительности все обстоит по-другому. Тебя не спрашивают, хочешь ли ты больше - тебя спрашивают, хочешь ли ты с большей пользой использовать уже имеющееся. Пусть Уэбер и другие говорят, что хотят, но первая "Полночь" была очень хорошим фильмом. Другие - нет, допускаю, но та - первая - свое дело сделала. Прежде чем написать первое слово на бумаге, я несколько месяцев расспрашивал людей о том, чего они больше всего боятся. Вы и представить себе не можете, насколько скучны страхи большинства людей: не хочу умирать, боюсь заболеть, не хотелось бы терять то, что имею. "Полночь" имела такой шумный успех именно потому, что в то время у меня появилась сногсшибательная идея, не было ни малейшего представления о том, как писать сценарий, и сознание того, что, если я попытаюсь, то ничего не потеряю. Одни люди создают лучшие свои вещи, когда уверены в себе, другие же - когда нет. Уэбер представляет себе цепочку событий следующим образом: я был самым настоящим ходячим психом, благодаря как постоянным неудачам, так и злоупотреблению жесткими наркотиками со своей тогдашней подругой. Но, к счастью, в это время я познакомился с Венаском, и он спас меня. Возвращенный с самого края пропасти, я получил возможность прочистить свою голову и начать работать над проектом, который, в конце концов, сделал меня знаменитым. Звучит, как исповедь на собрании "Анонимных алкоголиков". Или так, как нам хотелось бы, чтобы получалось в жизни. "А теперь склоним головы, братья, и помолимся Господу, чтобы отныне и навсегда жизнь обрела смысл ". Это было первое, чему научил меня Венаск. Мы сидели в патио, то и дело угощая Кумпола, его бультерьера, чипсами со сметаной и луком. - Он не любит с беконом. И простые тоже. Свинья ест все подряд, как и я. Но только не Кум. Он у меня большой специалист по части чипсов, правда, дружок? Старый белый пес поднял голову и взглянул на Венаска, затем снова опустил её и занялся рассыпанными перед ним чипсами. - Нет, ты все неправильно понял, Фил. Как это называется, телеология, что ли? Хрен с ней, с телеологией. Люди не хотят, чтобы вещи имели какой-то смысл. А знаешь, почему? Потому что, если бы им это нравилось, мы все оказались бы в беде. Например, ты слишком быстро едешь по улице потому, что тебе нравится ощущение скорости или потому, что ты торопишься. Если бы все имело смысл, тебя бы тут же остановил и оштрафовал коп. Но что обычно происходит, когда тебя останавливает коп? Ты приходишь в ярость. Это нечестно! Неправда, честно. И имеет смысл. Если бы в жизни все имело смысл, мы все либо вели бы себя гораздо лучше, либо ходили, опасаясь всего того плохого, что мы совершаем каждый день. Нам хочется, чтобы вещи имели смысл только тогда, когда это нам выгодно. В остальном, гораздо интереснее не знать, что будет дальше. Может, выпадет орел, а может и решка. Люди совершают неправильные поступки, и это сходит им с рук. Шеи ломают совсем не те, кто это заслужил. Ты, конечно, предпочел бы, чтобы вознаграждались только хорошие люди? А часто ли ты сам поступаешь как надо? Часто ли ты по-настоящему заслуживаешь все то хорошее, что получаешь? - Он запустил руку в хрустящий зелено-желтый пакет и вытащил ещё горсть чипсов. Свинья дремала в нескольких футах от нас. Пес же неторопливо и аккуратно поедал свое лакомство. - То, что вы мне сейчас рассказали, мало чем помогает. Венаск как раз собирался положить очередную чипсину в рот, но рука его задержалась в дюйме ото рта, и он сказал: - Ты и не просил помочь. Ты просил меня хоть немного рассказать тебе о твоем будущем. - Так что же мне делать? - Во-первых, перестань беспокоиться о том, что с тобой может случиться. До того, как это произойдет, у тебя ещё куча времени. Между тем, ты станешь очень знаменит. Разве ты не этого хочешь? Он не стал рассказывать мне о Спросоне или о том, что я покончу с собой, хотя наверняка знал об этом. Венаск знал все, но рассказывал только то, что считал для тебя необходимым. - Разве ты не предпочел бы интересную жизнь праведной? - Не знаю. По крайней мере, не в том случае, если она будет так коротка, как вы говорите. - Чепуха, Фил! Не серди меня. Ты говоришь о продолжительности жизни, я же говорю о её качестве. Вчера в диетической столовой слышал одну забавную фразу. Рядом со мной два старика ели морковный суп. Ну разве это не отвратительно? Морковный суп. И кто только выдумал этот кошмар? Тем не менее, один говорит другому: "Стив, если будешь есть этот суп сто лет, проживешь очень долго". Сначала меня это рассмешило, но потом я стал думать, и высказывание старика предстало мне в совершенно ином свете. Возможно, если есть морковный суп и побольше спать, действительно проживешь дольше. Заметь - я сказал "возможно ". - Он отправил пригоршню смертоносных картофельных чипсов в рот и, хрустя ими, улыбнулся. - Но кое-кто больше узнает как раз благодаря чипсам. Например, как хороши на вкус дурные поступки, каково на вкус чувство вины... Стоит отведать несколько восхитительных грехов, и только тогда по-настоящему узнаешь насколько отвратителен морковный суп. Все познается в сравнении! Учишься видеть вещи такими, какие они есть. А из морковного супа узнаешь лишь как к нему привыкнуть. - Чему вы меня учите? - Я учу тебя есть чипсы и учиться от них. - Так все-таки, стоит мне писать этот сценарий для фильма ужасов или нет? - Определенно. Звучит интересно. Относишься ты к этому с большим энтузиазмом. Эта работа даст тебе понимание того, что такое зло. Научит, что зло столь же бессмысленно, но, по крайней мере, интересно. Он протянул мне пакет и встряхнул его, предлагая угощаться. Его невольный жест заставил нас обоих улыбнутся. - А как насчет добра? Разве мне не следует узнать, что это такое? - Зачем? Добро тебя не интересует. Ты человек, который любит читать о прогулках в ад и смотреть картины Босха. Почему же не мадонн и не Тайные вечери? Самое важное и интересное, Фил, вовсе не то, что такое зло, а что мы с ним делаем. Босх воспользовался им и нарисовал эти свои невероятные картины. Сталин с его помощью уничтожил треть своего народа. Кстати... вчера вечером по телевизору была передача как раз на эту тему. Показывали отрывки из старых документальных фильмов о жизни в России в двадцатые и тридцатые годы. В одном эпизоде фигурировало множество воздушных шаров с горячим воздухом на праздновании в честь чего-то. Что именно происходит непонятно, просто все эти замечательные шары взмывают в воздух, а красивые девушки что-то радостно кричат. Но по мере того как шары поднимаются все выше, становятся видны привязанные к ним тросы, за которые они что-то тянут за собой вверх. И что же это? Гигантское полотнище с портретом Сталина! Как тебе это нравится? Воздушные шары, симпатичные девушки, праздники, Сталин! Это чудовище. Вот то же самое с добром и злом. Это не то, чем они хороши или плохи... Я взял несколько чипсов. - ...а то, что мы с их помощью делаем. Сколько лет я ещё проживу, Венаск? - Больше, чем я. Не нужно об этом спрашивать. Лучше не знать. Скажи я - двадцать лет, ты бы сказал "фью!" Скажи я двадцать минут, ты бы в штаны наложил со страху. Ни то, ни другое отношение к этой проблеме не продвинет тебя в надлежащем направлении. В одном случае ты чересчур расслабишься, в другом - придешь в отчаяние. Лучше узнай побольше насчет зла и начинай писать свой сценарий. - И это сделает меня знаменитым? - Да. Итак, как видите, я все знал заранее. Я у неё тогда верил Венаску настолько безоговорочно, что даже скажи он мне, что я прославлюсь, как тренер бирманской сборной по настольному теннису, я бы и то ему поверил. Это было самое счастливое время моей жизни. Я был полон энергии, уверен в том, что делаю, и так критически относился к каждому написанному мной слову, что буквально сам сводил себя с ума, и, тем не менее, мне нравилось, нравилось это. Венаск дал мне пять тысяч долларов и велел писать, а когда стану знаменитым, вернуть ему шесть тысяч. Я взял деньги без колебаний, зная, что отдам ему семь - вернее, зная, что у меня скоро будет семь. Я писал, читал, гулял с Венаском и его питомцами и раздумывал о том, как люди распоряжаются добром и злом. Единственной частью "Полуночи", не придуманной целиком мною, является эпизод с Кровавиком, ребенком и увеличительным стеклом. Нечто в этом роде как-то мимоходом много лет назад обронил Уэбер в совершенно ином контексте, и его идея удивительным образом пришла мне на ум, когда я писал сценарий. Впоследствии, он не только никогда не вспоминал об этом и так и не сообразил, что сцена в действительности была его произведением, но и довольно иронично и одновременно простодушно всегда отзывался о ней, как о наиболее эффектной и потрясающей сцене фильма. Всех моих фильмов. Великие умы мыслят одинаково, да? Это ужасно раздражало меня, потому что все только и говорили об этой сцене. Когда я попробовал заговорить на эту тему с Венаском, он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от чего-то малозначительного, а для меня это было чертовски важно. Хотя "Полночь "и фильм ужасов, я хотел, чтобы он была целиком моим, но в него проник этот замечательный, блестящий кусочек не-моего. И даже до того, как он оказался на экране, именно этот эпизод стал ярким пятном, привлекшим внимание Мэтью Портланда, ещё когда я был просто одним из множества придурков, отирающихся в Голливуде со своим первым сценарием и ищущих протекции известных режиссеров. Уэбер не упомянул и о том, как за время работы над фильмом он трижды появлялся на съемках, чтобы помочь режиссеру. Влетел в этот крошечный фабричный городок в три часа утра на своем серебристом "корвете", весь такой свежий и оживленный, хотя его кудрявые рыжие волосы, никак не желающие лежать ровно, и зеленые глаза, такие умные и серьезные, что от них просто невозможно было оторваться без чувства смутного сожаления, придавали ему довольно курьезный вид. Не был ли он прототипом мистера Грифа? Нет, Уэбер был слишком реален, чтобы быть чьим-нибудь воображаемым другом. Уэбер был слишком реален, чтобы... Он никогда не упоминал, что получил Оскара, нет? А ещё он получил Макартуровскую премию (для тех, кто не знает, это премия для гениев), Золотой Глобус, премию Нью-йоркских кинокритиков ** и Золотую Пальмовую Ветвь123 в Каннах. На некоторых людях очень хорошо смотрится любая одежда. Что бы на них ни было надето, они без малейших усилий со своей стороны придают одежде вид и оригинальность, похожие на красивую подпись. То же относится и к заслугам. Сколько я его знал, Уэбер Грегстон носил свои заслуги скромно и со вкусом. Еще когда мы были на первом курсе, и "Нью-Йоркер" вдруг принял одно из его стихотворений, он был совершенно искренне потрясен подобной честью. На церемонии награждения Оскаром он взял свою статуэтку у кинозвезды-ведущей и произнес: "На самом деле я пришел сюда для того, чтобы познакомиться с Джеком Николсоном"124. По мере того, как он становился все более и более знаменитым, единственным заметным в его характере изменением стала непривычная, хотя и вполне понятная сдержанность в поведении, произрастающая из требований, предъявляемых ему Городом Падших Ангелов, как он любил называть Лос-Анджелес. Ему доставляли удовольствие преимущества, которые давала ему слава, но, как и большинство добившихся большого успеха приличных людей, он стыдился их и чувствовал себя как-то неуютно. Если он не работал над очередным фильмом, то обязательно кому-то помогал. Курс режиссуры в Лос-анджелесском Общественном колледже, ролики для "Международной Амнистии "!25, работа со смертельно больными людьми в Ветеранском госпитале. Всегда бесплатно, всегда добровольно. Единственное, о чем он всегда просил, так это чтобы не было огласки. Однажды, когда они оба были у меня, Венаск вдруг взглянул на Уэбера и сказал: - На твоем дереве слишком много разных фруктов. Пора их все срывать и начинать выращивать одни апельсины. Позже, когда я спросил старика, что он имел в виду, он ответил, мол, хорошо делать многое не всегда означает оказывать себе услугу. - Вы, ребята, выросли, думая, что должны уметь играть на любом инструменте оркестра. А разве ты никогда не видел на улицах этих людей-оркестров? Между коленями у него закреплены тарелки, а у самых губ привязана губная гармоника... Короче, ты знаешь, о чем я говорю. Выглядит чертовски глупо, да и музыка паршивенькая. - Но, Венаск, у Уэбера получается очень хорошая музыка. 4 - Вот как? Значит, ты бы не прочь поменяться с ним местами? - Даже не знаю. Никогда об этом не думал. - Ну, ты подумай, а я пока схожу в туалет. Эту сцену нельзя не привести здесь из-за того, что случилось дальше. В тот вечер мы вдвоем сидели на улице. Спустились сумерки. Воздух наполняли тяжелые ароматы цветов и высокое, похожее на звук динамки гудение насекомых. Было достаточно тепло, и я не стал надевать рубашку. Когда я потянулся за стоявшей у меня под креслом "колой", у меня в голове вдруг снова всплыл вопрос о том, хотел ли бы я быть Уэбером. Буквально через мгновение, а то даже и раньше, я вслух произнес: - Никем я быть не хочу. Я в порядке. Не успев договорить, я почувствовал как что-то колет спину. Множество царапающих мне спину острых иголок. Вытянув шею и полуобернувшись, я уставился на маленькую черную птицу, которая просто замерла на моем плече. Это оказалось таким потрясением, что я дернулся в сторону, и птица тут же вспорхнула и улетела. Провожая её взглядом, я повернулся лицом к дому и, когда немного успокоился, понял, что там, в дверях, стоит, засунув руки в карманы, Венаск. - Эй, вы видели? Птицу у меня на спине? - А ты видел свою татуировку? Взгляни. Конечно же, её не было. Моя татуировка улетела. - Если тебе интересно, Фил, то у Уэбера она осталась. - И что это означает? - Ничего, просто ты теперь знаешь, кто ты такой. Ты же сам только что сказал - я в порядке. Если бы все было так просто. * * * Шло время. "Полночь" стала настоящим хитом. Уэбер познакомился с Каллен Джеймс и влюбился в нее. Она ответила "нет". Ему стала сниться Рондуа. Она по-прежнему отвечала "нет". Он вернулся в Калифорнию, чтобы подготовиться к съемкам ''Удивительной ", но все никак не мог перестать говорить об этой женщине. Когда я, наконец, познакомился с ней, она показалась мне довольно милой и в некоторых отношениях необычной, но уж никак не пределом мечтаний мужчины. Мне гораздо больше понравились её высоченный супруг и дочурка. Венаск умер как раз во время съемок "Удивительной". От удара, в номере мотеля в окрестностях Санта-Барбары. В последнюю нашу встречу мы смотрели по телевизору "Полицию Майами, отдел нравов ", его любимый сериал, а затем отправились с животными на долгую прогулку. Я уже знал, что он собирается на неделю уехать и позаниматься с одним из своих учеников. У него не было школы, и он никогда не вел уроков как таковых, но ученики у него были, и я полагал, что они учатся у него так же, как и я. - Вы отправляетесь к океану? - Сначала к океану, потом в горы. А может, только к океану. Может быть, я там пробуду и недолго. Пока не знаю. - А у вас когда-нибудь бывали неудачи с учениками? Случалось, что вы не могли дать им того, в чем они нуждались? - Конечно. Вот хотел поработать с Уэбером, но его это не заинтересовало. - Ас ним все будет в порядке? - Не знаю, Фил. Птица все ещё у него на спине. Умер он через пару дней. Очень странно было то, что вскоре после Венаска умерла и свинья. Кумпола забрал Гарри Радклифф и поселил его у себя в доме в Санта-Барбаре, поскольку там был двор, в котором пес мог гулять. Думаю, он и по сию пору там, это последнее живое чудо великого Венаска. Видел ли я когда-нибудь этого человека здесь? Нет. Случилось землетрясение, Уэбер закончил "Удивительную", я начал ''Полночь приходит всегда". Он уехал в Европу, как только был закончен монтаж, сказав, что вернется, когда будет причина вернуться. Это оказалось больше, чем на год, и дома он пробыл лишь столько, сколько потребовалось, чтобы упаковаться для переезда на восток. Остальное вы знаете. Большую часть этой истории вы слышали от Уэбера, но, как видите, к ней все же можно добавить кое-какие мелкие детали. А что же Спросоня, этот, едва ли, не ангел Божий? Или Саша? Даже маленькая Блошка? Позже. Скажу вам только одно - собаку я не убивал. * * * - Нет, совершал! - Черта с два я совершал! - Ладно, ладно, Шон, Джеймс, довольно. Ник, ты хотел что-то сказать? - По мне, так все это чушь собачья и тоска смертная. Не знаю, что в этом человеке было такого, но когда он что-нибудь говорил, все присутствующие обязательно замолкали, и голоса начинали звучать снова только через несколько мгновений. Может, дело было в его репутации. А может, все мы пока ещё прикидывали, что он собой представляет. Во всяком случае, последние слова были самым крепким его выражением с тех пор, как мы начали работать. - Продолжай. - А нечего и продолжать. Вы все мусолите проблему, что такое "настоящее зло". И похожи вы при этом на Свидетелей Иеговы126. Мы уже два дня подряд городим всякую чушь и ни к чему не приходим. Хотите знать, что такое зло? Зло - это револьвер. Зло - это негодяй, который его заряжает. Зло - это дерево, надвое расщепленное молнией. Это не что-то конкретное. Это все, что стало плохим. Детский велосипед вещь вполне нормальная, но когда вы видите его валяющимся на земле, а вокруг все залито кровью, это уже нечто совсем другое. Шон, разозленная тем, что её прервали в самый разгар перепалки с Джеймсом, огрызнулась: - А какой твой самый худший поступок? Ник ухмыльнулся. - Даже будь мы давно знакомы, я бы все равно тебе не сказал. Потому что мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о таком. Уайетт наклонился ко мне и негромко шепнул на ухо: - Все быстро становятся неуправляемыми. Я кивнул и встал. - Давайте на сегодня закончим. Никого упрашивать не пришлось. Комната опустела за двадцать пять секунд. - Слушай, Вертун-Болтун, что же я делаю не так? - Ник прав: всеми этими бесконечными разговорами мы только вгоняем себя в тоску. Как будто ребятишки сидят у костра и рассказывают страшные истории. "А какой твой самый худший поступок?" Да кому какое дело?! Будь уверен, Никапли мог бы рассказать самую зловещую историю, но даже расскажи он её, мы все равно отреагируем, как дети, сказав: "Да. Это действительно круто", и будем ждать, не переплюнет ли его ещё кто-нибудь. Выходя из репетиционного зала, я в сотый раз задумался, что же я пытаюсь сделать. Было ли нашей целью сделать пару пугающих черных сцен, которые, если их умело вставить в общий контекст "Полночь убивает", удовлетворительно завершат фильм? Или "им" нужен фильм, откровенно утверждающий мораль, не оставляя у людей сомнений, что Кровавик и все, за что он стоит, болезненно и отвратительно? В чем в трех своих фильмах преуспел Фил, так это в превращении чудовища в своего рода извращенного антигероя. Детям Кровавик нравился. Они охотно носили футболки, на которых он был изображен с увеличительным стеклом в руке. Было продано более сотни тысяч плакатов. Журнал "Пипл" поместил о нем пространную статью. В ней утверждалось, что "Полночь" - один из самых популярных фильмов в Бейруте. Солдаты обеих противоборствующих сторон ходили в кино с оружием, и когда начинались их любимые места, размахивали автоматами и выкрикивали имя своего "героя". Каллен считала, что мы должны сделать анти-кровавиковское, анти-полуночное заявление. Уайетт был убежден, что если Фил и затронул какие-то темные силы, то только по счастливой случайности. В любом случае, несчастный эпизод был уничтожен. Следовательно, нашей задачей было закончить фильм, который без этих особых стрейхорновских сцен станет просто ещё одним глупым фильмом ужасов, обреченным кануть в Лету через несколько месяцев после выхода на экран, что и приведет к эффективной ликвидации Кровавика. Были и другие возможности, но они только ещё больше сбивали с толку. Одной из них, очень соблазнительной, был вариант, пришедший мне в голову совсем недавно, во время чтения статьи одного литературного критика. По его словам, "жанр, к которому относится произведение, может быть изменен просто добавлением или изъятием нескольких строк". Перед отъездом в Нью-Йорк я предложил Уайетту попытаться направить "Полночь убивает" в юмористическое русло, просто чтобы посмотреть, как он это собирается делать. То, с чем он ко мне явился, было забавным и сюрреалистичным, но совершенно неуместным и очень походило на его старое телешоу. И все же идея об изменении направленности "добавлением или изъятием нескольких строк" не выходила у меня из головы. Я все ещё верил, что, обмениваясь идеями с людьми, которые будут заняты в сценах, мне удастся найти нечто важное. Однако пока ничего не получалось. Уайетт спросил, не хочу ли я сходить пообедать, но так бездарно проведенная половина дня отбила у меня всякий аппетит. - Тогда пошли в кино. Что бы ты хотел посмотреть? - Нет уж, спасибо. - Хочешь пойти на танцы? Можем сходить к Джеку Николсону, в этот его... - Уайетт, обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке. Я немного обескуражен, но это не страшно. Спасибо тебе за заботу. Он высадил меня у дома и уехал навестить приятеля. Я вошел и, совершенно машинально, сразу двинулся на кухню - чего-нибудь перехватить. Не то чтобы я проголодался, просто мне нужно было чем-то заняться, пока я не придумаю занятие получше. - Уэбер? Это ты? - Привет, Саша. Я. Она вошла, широко улыбаясь. - Сегодня поступили результаты некоторых моих анализов, и врачи считают, что они довольно обнадеживающие. - Это отличные новости! Ох, Саша, как же я рад это слышать. - И ещё кое-что! Наверное, лучше бы было, если бы тебе это рассказал Уайетт, но он всегда обещает, а потом не делает. Пока ты был в Нью-Йорке, он ходил в лабораторию и сдавал кровь на анализ. Так вот, анализ оказался лучшим за последние два года! Вам никогда не приходилось изображать радость, когда, на самом деле, вы внезапно пугаетесь до смерти? Счастливо попробовать. От Сашиных новостей у меня по всему телу будто поползли сотни муравьев. Улучшение их здоровья просто не могло не быть связано с тем, что мы делаем. Но вдруг нас постигнет неудача? Что случится, если новые сцены окажутся дрянными или "всего лишь" хорошими и не дотянут до предписанного уровня? - Ты знаешь, сегодня мне вспомнилась одна удивительно странная вещь. Вернувшись от врача, я почему-то решила посмотреть какой-нибудь фильм, этакий жизнеутверждающий и вселяющий надежду. Сначала поставила "Амаркорд"127 Феллини, но потом поняла, что сейчас не то настроение. И тогда я поставила твой фильм "Нежная кожа". Оказывается, я уже успела забыть, насколько он забавный и благородный, Уэбер. А эта сцена в конце, когда двое стариков отправляются купаться голышом при лунном свете! Боже, она меня просто за душу взяла! Только их почему-то совсем не жалко. Заранее знаешь, зачем они это делают, и что это неизбежно, и просто хочется, чтобы они, уплыв и встретившись с тем, что их ждет, были счастливы. Но я не это хотела тебе сказать. Примерно в середине фильма у тебя есть сцена, где они напяливают на собаку старика рекламную кепку... - Это была идея Николаса Сильвиана. Там, где пес заходит в мужской туалет и будит его, облизывая лицо? - Да, но знаешь, о чем мне это напомнило? Когда мой отец был при смерти, он однажды рассказал мне, что чем хуже ему становится, тем больше его дыхание становится похожим по запаху на дыхание нашей собаки. Вспомнив об этом, я испытала такое чувство, будто кто-то запустил булыжником через окно прямо мне в голову. Воспоминания всегда всплывают по совершенно безумным причинам. То же самое несколько часов спустя произошло и со мной. Я нечасто смотрю собственные фильмы. А если и смотрю, то замечаю только огрехи и упущенные возможности. Но "Нежная кожа" была моим первым "европейским" фильмом, и в ней были сконцентрированы все очарование и возбуждение, которые заключены в этом слове. Я работал с превосходной командой, жизнь казалась мне просто райской. В этот вечер я планировал заново пересмотреть все серии "Полуночи" (Вертун-Болтун отказался составить мне компанию, а Саша, стоило ей услышать первые звуки музыки Стива Рейча, убежала в соседнюю комнату), но день и так выдался крайне неудачным, и я вместо этого решил поставить "Нежную кожу" и ещё раз посмотреть этот счастливый кусочек моего прошлого. Я успел отсмотреть, наверное, не более пятнадцати минут фильма, как заметил нечто, заставившее меня вскочить, вытащить кассету из видика и вставить вместо неё "Полночь приходит всегда". Немного промотав пленку, я, наконец, нашел ту удачную сцену, где Кровавик входит в спальню молодой пары с небольшим магнитофончиком. Он включает его, и мы слышим очень громкие, безошибочно узнаваемые звуки, производимые людьми, которые весело проводят время в постели. - Он стащил это у меня! Долой стрейхорновскую кассету, снова вставляю свою - грегстоновскую. День рождения пожилой женщины, поздний вечер. Ее муж выходит на улицу отлить, или, во всяком случае, так он ей говорит. В этот раз он не сделал ей никакого подарка, и женщина ужасно расстроена. Внезапно снаружи доносятся негромкие звуки оркестра Бикса Бейдербекке, наигрывающего "Теперь это мой секрет". Женщина, немного испуганная, но, тем не менее, одолеваемая любопытством, встает и подходит к окну. Ее супруг стоит посреди лужайки на коленях у граммофона, который он купил ей на день рождения. - Будь я проклят! Он ведь стянул это из "Нежной кожи"! Я снова поставил его фильм и ещё раз просмотрел сцену с магнитофоном. То же самое голубоватое и ослепительно-белое освещение, тени Пола Делво, точно так же обставленная комната... В общем, обстановка и настроение сцены точь-в-точь, как у меня. - Черт побери! Что же ещё он у меня спер? Впрочем, может это не совсем подходящее слово, и я просто зол на самого себя за то, что до сих пор не замечал плагиата? В принципе, режиссеры грабят друг друга не хуже пиратов, но сейчас мне почему-то было очень обидно. Был уже час ночи. Когда в четыре часа вернулся Вертун-Болтун, я все ещё смотрел "Полночь" и делал заметки. - Почему ты мне ничего не сказал насчет анализов? - Да я и сам не понимаю, что все это значит. У меня ремиссий было больше, чем подтяжек у Лоретты Янг. - Но ты ведь слышал, что у Саши наметилось улучшение? - Да. Уэбер, я понимаю, что, возможно, здесь существует связь, просто мне не хочется думать об этом. Вдруг все это окажется ерундой, и я радовался совершенно понапрасну. Послушай, сегодня я был у друга, который болен СПИДом. И знаешь, что в нем больше всего вызывает жалость? Его надежда. Он услышал, что в Чехословакии найдено лекарство на основе моркови. Или можно вернуться к летрилу - разумеется, если у тебя достаточно денег, чтобы смотаться в Мексику и полечиться у тамошних шарлатанов. Он как раз подумывает об этом. А ещё у него есть друг, который прикидывает, не попробовать ли инъекции интерферона128 в мозг, поскольку он слышал, будто так иногда удается вылечить бешенство. Ты можешь себе представить что-либо более безумное? Так вот, я просто не хочу уподобляться этому парню, совершенно обезумевшему от надежд и самых странных возможностей. Первое время, узнав о том, что у меня рак, я вел себя вроде него, но напрасные надежды вовсе не те друзья, на которых стоит полагаться в подобной ситуации. Поэтому я постоянно и твержу Саше: можешь быть оптимисткой, но слишком не надейся. - Не вижу разницы. - Оптимисты знают, что умрут, но до самого конца повсюду ищут лекарство. Люди же, которые надеются, убеждены в существовании лекарства, нужно только его найти. Вот почему они так ожесточаются, когда осознают, что это не всегда так. - Хочешь сказать, ты реалист? - Черт, конечно же нет. Реалист, услышав диагноз "лейкемия4', понимает, что обречен. Я рассказал ему об обнаруженном мною сходстве ряда сцен в фильмах Фила и моих собственных, а потом продемонстрировал ему несколько примеров. Он даже развеселился. - Ну и что? Просто он сразу замечал удачные эпизоды. На следующее утро, ни свет ни заря, меня разбудила Саша. Звонили из полиции. Оказалось, что это Доминик Скэнлан, который хотел узнать, не видел ли я Чарли Пита. Кажется к тому времени я проспал часа два - не больше. - Слушай, Доминик, какого еще, к черту, Чарли Пита? - Да Никапли, умник. Это его настоящее имя. Так ты его видел? - Нет, а что? - А то, что вчера вечером он не вернулся домой, а сегодня утром не вышел на службу. На него не похоже. - Но ведь вчера днем он был на репетиции. - Мы знаем, но там его в последний раз и видели. Ладно, Уэбер, если что-нибудь выяснится, я тебе позвоню. Да, кстати, понравился он тебе как актер? - Ты же знаешь, он играет Кровавика. По-моему, подходит идеально. - Похоже, ты не шутишь! Он парень что надо. Ладно, не бери в голову. После этого о сне уже и думать было нечего. Я лежал, думая о мертвом актере, который выдавал себя за Стрейхорна до тех пор, пока не превратился во что-то напоминающее картофель-фри, слишком долго пробывший в микроволновке. Потом я вспомнил психопата на кладбище, урвавшего в день похорон Фила свои пятнадцать минут славы, изображая Кровавика с пугачом в руках. Потом мне на память пришел парнишка из Флориды, который убил двух детишек в точности, как Кровавик в одном из фильмов. А теперь вот исчез Чарли Цит. Возможно ли создать зло, или оно, как какой-то ядовитый гриб, всегда растет у дороги, ожидая что его сорвут и съедят? Создал ли Фил зло, придумав Кровавика? Я снова вылез из постели и вернулся в гостиную, где стоял телевизор. Окна здесь выходили в небольшой дворик, в котором под пальмой стояли столик красного дерева и две скамейки. Я услышал негромкий разговор и узнал голоса Саши и Уайетта. Она спрашивала его, почему мы так озабочены завершением "Полночь убивает". Уайетт ответил, что всем художникам хочется, чтобы их работа была доведена до конца, пусть даже это и фильм ужасов. Даже. 2 Немного странным, хотя и верным признаком того, что работа у меня продвигается хорошо, является то, что я начинаю частенько забывать помолиться на ночь. С детства я всегда старался прочитать перед сном "Отче наш" с несколькими постскриптумами в конце. Я молюсь каждый вечер, но многого не прошу. Просто благодарю Господа. Иногда я делаю это по привычке - примерно так же, как принимаю определенную позу, чтобы быстрее заснуть но довольно редко. Я благодарю Его за то, что Он даровал мне хорошую жизнь, и за то, что Он удерживает зверей подальше от меня. Что бы там ни происходило со Стрейхорном и Спросоней, для меня это было лишь ещё одним доказательством того, что существуют и другие "звери", однако приручены из них только жизнь и смерть, их мы знаем и соприкасаемся исключительно с ними. Только где-то через неделю после начала съемок, я обратил внимание, что забываю возносить мои ежевечерние благодарности. Такое во время напряженной работы уже случалось и раньше, и мне это никогда не нравилось вернее, я сам себе не нравился за свою неблагодарность. Но подобная забывчивость означала всего лишь слепоту ко всему, кроме работы. Я мог валиться с ног от голода из-за того, что забывал поесть, необычайно радовался возможности присесть потому, что провел на ногах шесть часов кряду. Поскольку Никапли так и не появился, я решил до его возвращения сделать кое-что еще. Взяв с собой оператора, который снимал и предыдущие мои фильмы, мы с Уайеттом отправились снимать то, что я называю "натурой": солнце над аллеей в шесть вечера, пустая заправка в три часа утра. Мы искали разнообразные настроения - неприкрытое одиночество стоянки подержанных автомобилей, возбуждение женщины, берущей с собой в примерочную кабинку в универмаге сразу три платья. Закончив, мы не знали определенно, где используем эти кадры, знали только, что некоторые из них обязательно попадут в наши эпизоды, поэтому очень важно располагать подобного рода материалом. Но, постепенно передвигаясь по городу и снимая автобусные остановки или оружейные магазины, или людей, раздающих рекламки массажных салонов на Голливудском бульваре, мы, мало-помалу, прониклись молчаливым взаимопониманием и даже увлеклись своим занятием. Когда мы перекусывали у ларька с хотдогами, Уайетт произнес: "Гриффит-парк!", и мы стали поспешно дожевывать, торопясь поскорее добраться до парка и начать искать там подходящие сцены. Если мы не уходили в город снимать, то я либо работал с людьми, приехавшими из Нью-Йорка, либо просматривал в библиотеке книги по искусству, особенно фотографии 30-х годов. Нью-йоркские актеры жили в соседних номерах отеля в Уэствуде и большую часть времени проводили вместе. Это означало, что, когда мы с Уайеттом встречались с ними, они предлагали нам на рассмотрение какие-нибудь интересные варианты. Мы показали им "Полночь убивает" и, хотя первыми их реакциями были отвращение и разочарование, они взялись придумывать то, что, как они надеялись, поможет поднять уровень фильма.. Это были Шон и Джеймс, а третьим - удивительный Макс Хэмпсон. Скорее всего, Макс был лучшим актером в нашей труппе, просто мы с Уайеттом не подумали о нем сразу исключительно из-за его физического состояния. Ему было около сорока, из которых он уже почти десять лет болел раком и чуть ли не ежегодно ложился на очередную операцию. У него была ампутирована одна нога, и обычно ему приходилось пользоваться инвалидным креслом, поскольку ни его руки, ни его "хорошая" нога не были достаточно сильны. Услышав его историю, ты начинал понимать, что перед тобой одно из тех человеческих существ, чья жизнь один сплошной синяк. Еще когда они были детьми, его сестра-двойняшка заболела менингитом и практически превратилась в растение. Родители Макса были алкоголиками, которые ухитрились в безнадежном состоянии девочки обвинить его. Он каким-то образом и в подобных условиях умудрился выжить и даже поступил в колледж, где изучал бизнес. Получив диплом, он открыл небольшое турагентство, специализировавшееся на путешествиях в разные экзотические места. Дела шли хорошо, и он открыл второй офис. Здесь тоже все пошло успешно, и он уже подумывал о том, чтобы открыть третий, когда сломанная во время катания на лыжах нога вдруг отказалась срастаться, и у него обнаружили рак. Самым удивительным качеством Макса являлся его хороший характер. Он был близким другом Уайетта и, по-видимому, Максу самому всегда хотелось стать актером, но у него просто не хватало смелости попробовать. К этому его подтолкнула лишь болезнь, и он не только стал одним из основателей нашей труппы, но ещё и одним из тех, кто старался постоянно поддерживал хорошее настроение и бодрость духа в остальных. Но он, как и все остальные, знал, что такое постоянная боль и страх, и его игра выдавала это. Не так давно, когда я попросил Макса и Уайетта разыграть сцену из "В ожидании Годо"129 его игра по печальности образа и совершенству так напоминала Чарли Чаплина, что я даже прослезился. На мысль о фотографиях меня навел Уайетт. В один прекрасный день он вручил мне альбом снимков, сделанных человеком по имени Амбо. - Точно не знаю, что имею в виду, но, по-моему, мы должны сделать фильм, по виду и ощущению похожим на это. Первые просмотренные мною фотографии были сюрреалистическими черно-белыми натюрмортами или портретами женщин с черными губами и коротко остриженными волосами, делавшими их очень похожими на Луизу Брукс130. Ничего особенного. Но когда я добрался до середины альбома, мне сразу стало ясно, о чем говорил Вертун-Болтун. В конце 20-х годов этот самый Амбо снял захватывающую серию работ с витринными манекенами. Используя гротескные выражения их лиц и какое-то едва ли не экспрессионистское освещение, фотограф уловил в этих совершенно приземленных фигурах нечто неясное и притягательное. Дальше - больше. Через несколько страниц началась другая серию снимков Амбо - на сей раз клоуна по имени Грок: Грок накладывающий грим, скрипка Грока, наполовину вынутая из футляра, Грок в полном клоунском наряде и с сигаретой во рту. Сила этих фотографий заключалась в невыразимой печали жизни Грока-человека, подчеркиваемой мелкими, но чрезвычайно значимыми деталями, вроде пыли по углам или лампочки без абажура. Мы понятия не имеем, удачлив ли этот клоун, но даже если и удачлив, вы ни за какие коврижки не согласились бы поменяться с ним местами. Неважно, сколько смеха или монет он кладет в карман. Он всегда возвращается в эти маленькие уборные с засаленными обоями и зеркалами с засунутыми за рамы его же собственными фотографиями (как будто для того, чтобы напоминать самому себе, кем он должен был стать). Помимо ожидаемой всеми "ужасности" Кровавика, Уайетту хотелось придать ему застывшие, почти реальные, почти угрожающие черты манекенов и желтушную печаль старого клоуна с сигаретой в зубах. Уайетт был совершенно прав, и осознание его правоты привело меня к другим фотографиям того периода: к работам Кертеша131, Пола Стренда132, Брассая133. Но мысленно я то и дело возвращался к Амбо и его Гроку. * * * Я едва ли не ежедневно просматривал пленки, которые перед смертью послал мне Фил, чтобы выяснить, не появится ли на них что-нибудь новое, но больше там ничего не появлялось. Зато сцену гибели матери я посмотрел, должно быть, раз двадцать. Теперь я наизусть знал каждую деталь, помнил те несколько слов, что она сказала сидящему рядом с ней мужчине, маленькое пятнышко на юбке... Но смотреть на все это каждый раз - даже в двадцатый было одинаково больно. Я ошибался, думая, что если получу ответы на свои вопросы о её смерти, то как-то примирюсь с утратой. Смотрел я и свои собственные фильмы. Я снимал их много лет назад, но и сейчас они, как правило, вовсе не казались мне устаревшими. Изменил бы ли я в них что-нибудь, снимай я их теперь? Наверное, но, оказывается, я настолько их забыл, что, посмотрев их снова, понял, насколько они заразительны и смешны, и испытал чувство гордости. Есть много разновидностей гордости, но лучшая из них та, которая позволяет, оглянувшись на что-то сделанное тобой, убедиться, что оно по-прежнему хорошо или важно. А ещё я посмотрел ролик Фила "Цирк в огне" и кучу выпусков "Шоу Вертуна-Болтуна". Сначала Уайетт тоже смотрел их вместе со мне и, но потом настроение у него испортилось, и он ушел в другую комнату. Саша поинтересовалась, почему я так помногу смотрю телевизор. Я только и нашелся что ответить, мол, в этом что-то есть, хотя я и не могу понять, что именно - пока. Студия предоставила мне камеру, три видеомагнитофона и три телевизора. Установив их в Сашином доме, я порой ставил три кассеты одновременно, в надежде хоть таким образом найти то, что мне нужно. Безуспешно. В конце концов, я стал себя чувствовать, как Линдон Джонсон134 во время своего президентства, смотрящий новости одновременно по трем разным каналам. - Господи! Это ещё что такое? Саша вошла в дом с двумя огромными пакетами продуктов под мышками. - Там ещё в машине целая куча всего. Поможешь? - А в чем, собственно, дело? - Мы с Вертуном решили, что завтра устроим торжественный ужин. - Завтра? А времени хватит? - Уэбер, я прекрасно знаю, как ты ненавидишь всяческие сборища, но все, кто к нам придет, тебе вполне симпатичны, так что прошу тебя, не убегай. - Она перестала выкладывать продукты в холодильник, выпрямилась и стала загибать пальцы. - Доминик с женой, Макс, Шон и Джеймс, Уайетт, ты и я. Восемь человек. Ты сделаешь свой знаменитый картофельный салат? - А с чего вдруг гости? Она глубоко вздохнула. - Потому что я устала грустить. Уайетт говорит, настало время нам снова смеяться, и он прав. Мы даже купили кассету "Лучшие из лучших", так что, если захотим, то сможем потанцевать. Хорошо, миленький? - Ладно. А бекона ты много купила? Без него салата не сделаешь. Вошел Вертун-Болтун с ещё несколькими пакетами. - Мы не купили бекон и забыли про сметану. Придется тебе озаботиться, Уэбер. Заодно и отдохнешь от своих несчастных телевизоров. - Он вытащил из кармана ключи от машины, но я сказал, что лучше пройдусь. - Все подтвердили что придут? - Да. Сегодня утром всех обзвонили. Мы ведь знали, что если все дадут согласие, то тебе уж никак не отвертеться. - Ну, это ты хватил. Не настолько уж я асоциален! - Да неужели? И когда же ты, интересно, последний раз был в гостях? - Например, у тебя на дне рождения, Уайетт. - Ну да. Всего каких-то шесть месяцев назад. Слушай, ты в Нью-Йорке стал таким отшельником, что мы тебя только на репетициях и видели. - Совсем как Фил накануне смерти. Мы оба взглянули на Сашу. Ее последняя фраза медленно планировала по кухне подобно хорошо сложенному бумажному самолетику. Я вспомнил, как однажды отозвался о Стрейхорне: "Ему хотелось быть знаменитым. Но при этом он хотел, чтобы его оставили в покое". Я уже изведал вкус славы. Она оказалась похожей на слишком сладкий десерт. А хочу ли я, как и он, чтобы меня оставили в покое? Ни один человек в здравом уме не хочет остаться в одиночестве в полном смысле слова. - Не увлекайся этим, Уэбер. Давай возможность людям, которые тебя любят, хоть время от времени тебя видеть. Через стол ко мне скользнуло мороженое. - Мы даже купили твое любимое отвратительное мороженое, так что придется тебе отработать номер. Супермаркет кишел забредшими сюда после работы покупателями. Торговый зал был просто огромным, и я только минут через пятнадцать нашел то, что искал. Стоя в очереди в кассу и пытаясь прочитать какой-то заголовок в программе передач на следующую неделю, я вдруг услышал, как позади меня женский голос произнес: - Поговаривают, что вы снимаете новый фильм. Я не узнал обладательницу голоса, а, обернувшись, понял, что никогда её не видел: женщина с невыразительным лицом и зачесанными назад светлыми волосами. Но Лос-Анджелес - город дружелюбный и, чаще всего, если люди знают кто ты такой, они заговаривают с тобой так, будто вы давние знакомые. Делать мне в очереди с беконом и сметаной все равно было нечего. Излучая новое для себя и гласящее "Я вовсе не чураюсь общения" очарование, я ответил: - Да, только не целый фильм. Просто помогаю одному из друзей. У неё было четыре баллончика взбитых сливок и четыре дезодоранта. Значит, в её жизни что-то намечалось. Когда она заговорила, каждое слово звучало, как обвинение: - Слышала, вы работаете над фильмом ужасов. - Да, что-то вроде этого. - Над очередным? - Очередным? Но я никогда не снимал фильмов ужасов. Понимающе усмехнувшись, она вынесла приговор: - То есть, вы хотите сказать, что никогда не снимали чистый ужастик. Только отдельные кусочки - то там, то здесь. Ведь фильмы ужасов не удостаиваются "Оскаров", верно? Ну, давайте, двигайтесь. Надоело стоять в этой очереди. Когда я вернулся домой, мы решили до прихода гостей устроить небольшой праздник самим себе. Уайетт включил на полную громкость кассету "Лучших", и мы, готовя угощение, накрывая стол, убирая дом и обсуждая предстоящий прием, танцевали. В полночь Саша решила, что нам просто необходимы воздушные шарики, причем не завтра, а прямо сегодня. Мы уселись в машину и колесили по улицам до тех пор, пока не нашли круглосуточную аптеку, торгующую шариками. Потом мы проголодались, но Уайетт сказал, что единственное место, где ночью можно купить настоящие гамбургеры, это закусочная неподалеку от его прежнего места жительства. Неважно, насколько вы стары или измучены, в прогулке на машине в три часа ночи с друзьями всегда есть что-то будоражащее и крутое. Все старые козлы уже крепко спят, а вы ещё на ногах, стекла опущены, теплится зеленый огонек радио, играет отличная музыка. В общем, жизнь предоставила вам возможность ещё несколько часов как следует порезвиться. Если вы не используете их, вполне вероятно, что следующий случай представится ещё очень не скоро. - Вот бы снова стать пятнадцатилетней и к тому же девственницей! Саша высунулась в окно, и ветер шевелил её волосы. - Можно подумать, в пятнадцать лет ты только и думала о том, как бы расстаться с невинностью! - А знаете, где это произошло? На пляже в Уэстпорте, штат Коннектикут. Неподалеку расположились ещё три пары, а дело было как раз в полнолуние, так что они могли нас видеть. Когда все кончилось, мне вдруг стало страшно и стыдно, и я бросилась в воду прямо в одежде. - А от чего тебе стало страшно? - От того, что все это оказалось таким. "И что, это все! И это то, что, как говорят, заставляет вращаться мир?" Черт! Ладно, теперь твоя очередь, Уайетт. - Я за рулем. Пускай Уэбер рассказывает. - У меня это было с Барбарой Гилли. В нашем городишке её любовно называли "Туннель". - Значит, ты переспал с туннелем? - Кто с ней только не переспал! Обычно, мы занимались этим на холме за школой Джона Джея. Я воспользовался резинкой, которая пролежала у меня в бумажнике полгода. Можете себе представить, как это было приятно и увлекательно. А ты? - Со своей кузиной Нэнси. Мы с Сашей в один голос воскликнули: - Как, ты спал со своей кузиной! Мы прокатались ещё час, делясь детскими тайнами и обмениваясь разными забавными историями. Это было похоже на ночные посиделки в колледже, когда чувствуешь необычайную близость со всеми и мудрость, а кроме того, полную уверенность, что будешь помнить и этих людей, и этот треп всю оставшуюся жизнь. Вернувшись домой, мы обнялись и обменялись смачными поцелуями, поскольку вечер удался на славу. Даже принимая душ и залезая в постель, я то улыбался, то посмеивался, вспоминая некоторые из услышанных историй. Немного позже - вскоре после того, как послышались первые птичьи трели - открылась дверь, и я увидел Сашу. Знаком велев ей прикрыть дверь, я приподнял одеяло, чтобы она могла улечься рядом со мной. Она мигом скользнула в постель, и обтянутым лишь тонкой шелковой ночной рубашкой телом тесно прижалась ко мне. Через некоторое время она взяла мою руку и провела ей по своему животу, потом по груди и по тонкому изгибу шеи. Приоткрыв рот, она взяла в него мои пальцы и принялась ласкать их языком. Я отнял руку и принялся гладить её лицо, плечи, руки. При этом ни один из нас не произносил ни слова, хотя много лет назад, будучи любовниками в Европе, мы всегда переговаривались друг с другом и вообще вели себя довольно шумно. Но сегодня все было по-иному. Теперь мы были не любовниками, а двумя давними друзьями, которые любят друг друга, и которым выпало счастье провести вместе восхитительную ночь. Мы предавались любви в тишине, стараясь не производить ни малейшего шума. Любовь украдкой была куда более страстной, куда более возбуждающей. Когда мы наконец оторвались друг от друга, и первые лучи солнца упали на пол, она полулежала у меня на животе, а её дыхание щекотало мне грудь. Испытывая блаженство от того, что я чувствовал её на себе, я прошептал: - Как бы мне хотелось быть тем парнем в Уэстпорте. Она подняла голову и улыбнулась. - Правда? Значит, ты бы хотел быть у меня первым? - Нет, не то чтобы... Я не уверен, что у меня получилось бы лучше. Но я бы... бросился в воду вместе с тобой. Я бы не отпустил тебя так просто. Она коснулась лбом моей груди и медленно поднялась, Уже стоя, она попыталась найти проймы в своей скомканной и перекрученной ночной рубашке. Волосы её были взъерошены и торчали в разные стороны, и от этого она выглядела красивой как никогда. Наконец, потерпев поражение в поединке с рубашкой, она просто перекинула её через плечо и снова уселась на постель. Я взял её за руку. - Обещаешь всегда оставаться моим другом, а, Саша? - Обещаю. - Даже если нам больше никогда не доведется делать этого! - Мы по-разному к этому относимся. Я могла бы двадцать лет состоять в счастливом браке, и все равно без колебаний улеглась бы с тобой в постель. Я люблю тебя, Уэбер. А с людьми, которых я люблю, я сплю. - А что бы ты сказала мужу? - Не знаю. Может, и ничего. Выходя из комнаты с беззаботно перекинутой через плечо рубашкой, она страшно напомнила мне героиню одной из картин Боннара: бледно-розовый цвет, кремовые, плавные изгибы тела и легкий взмах ладошкой на прощание. Доминика и его жену Микки я заснял выходящими из машины. - Какого черта ты делаешь, Уэбер? Это-то ты зачем снимаешь! Погоди-ка! - Он выпрямился, пригладил волосы руками и оправил свою гавайскую рубаху. Нет, это не рубашка, а черт знает что! Микки купила. О'кей, теперь давай, крути. Я повел их на задний двор, где собрались остальные. - А камера тебе зачем? - Пытаюсь снова привыкнуть ею пользоваться. - Ты хочешь заснять праздник? - Частично. Похоже, барбекю изобрел американец. Я, конечно, знаю, что человечество жарило мясо на огне десятки тысяч лет, но американцы превратили это в настоящую религию. Хотя о моих фильмах писало множество критиков, ни один из них не заметил, что в каждый из них я, так или иначе, всовываю барбекю. Даже в "Нежной коже" американский гость показывает старикам, как делать это "правильно", тем самым невольно приближая их конец. Пища, приготовляемая на улице, еда, которую отправляют в рот руками, дым, жир. Бумажные тарелки, громкие голоса, нет салфетки - вытирай губы тыльной стороной ладони. Пусть даже это всего лишь твоя семья, разговоры становятся все громче и пронзительнее, и, как правило, куда свободнее. Мужчин начинает тянуть к женскому полу, они слишком много пьют; они разговаривают на повышенных тонах. После того как гости были представлены друг другу и все немного выпили, Уайетт предложил сыграть в "бомбу с часовым механизмом" - игру, которую он придумал и сделал знаменитой благодаря своему шоу. Я принес бумагу и карандаши, а Саша тем временем узнавала, кто насколько прожаренным любит мясо. Доминик и Макс так быстро и умно отвечали на вопросы, что в первом раунде у остальных не было против них ни малейших шансов. Я "взорвался" вторым, что меня вполне устраивало, так как я хотел заснять поединок между двумя мужчинами: Максом, расслабленно полулежащим на подушках своего инвалидного кресла, и Домиником, напряженно примостившимся на краешке стула и похожим на готового пробить решающий удар футбольным нападающим. Уже были поданы порции с кровью, и Саша уже начала снимать с огня чуть более прожаренные, а эти двое все никак не могли закончить. Тогда Уайетт заявил, что это ничья, и соперники согласились. - Ну, Макс, ты первый из моих противников, кто знает, что делать. - Ты бы видел, как он играет на репетициях. - Для пущей убедительности Шон даже помахала куском хлеба. Доминик взглянул на меня. - Ты играешь со своими актерами в "бомбу"? - Доминик, повтори-ка свой вопрос, только на этот раз смотри на Макса. - Слушай, Уэбер, мы ведем светскую беседу. Может, ты, наконец, отложишь свою камеру? Все дружным ворчанием поддержали его, поэтому я сделал, как мне было велено, хотя и не без сожаления, поскольку получал от съемок истинное удовольствие. Иногда мы пользовались видеокамерой в Нью-Йорке, но это было все равно, что снимать матчи для спортсменов. Мы смотрели их, стараясь понять, какие допускаем ошибки. То же, что я снимал сегодня, было чисто "семейным", забавным и чрезвычайно увлекательным занятием для человека, дружащего с камерой. В глубине души я лелеял идею сделать небольшой фильм о нашем ночном празднике, а затем разослать копии всем присутствовавшим. - Доминик, что слышно о Никапли? - Погоди секундочку. Сейчас, только возьму ещё немного вон тех бобов. Интересно, кто их готовил? Микки, нам обязательно нужно узнать рецепт. - Макс. - Макс? Черт, неужели ты так здорово и бобы готовишь, и в "бомбу" играешь? - Доминик! - Что? - Никапли. - Ах, да. Ничего! Самым ужасным качеством Ника было полное отсутствие каких-либо пороков. Ни подружек, ни азартных игр, разве что раз в месяц мог выпить пивка. Обычно, когда кто-то исчезает, первым делом пытаешься выяснить, не заказывал ли он билет в Вегас или в Акапулько. Но этот парень ничего такого не делал. - Он просто пугал людей. - Именно! И это единственное, за что можно зацепиться. Пороков у него не было, зато была чертова уйма врагов. Вообще-то, у нас в управлении многие считают, что Нику, скорее всего, уже не придется посмотреть очередную игру "Доджеров"135. - И это тебя нисколько не беспокоит? Он вытер губы салфеткой. - Вообще-то, должно бы, но Чарли Пит... Господи, да если бы ты даже просто случайно назвал его "Чарли", он бы так на тебя посмотрел, что у тебя пальцы ног поджались бы от страха. За столом воцарилось молчание, явно гласящее "вопрос закрыт" - пока наконец Джеймс громко не рассмеялся. - Да, но какого Кровавика он мог бы сыграть! На десерт был подан приготовленный Микки Скэнлан торт "Пудель", представлявший собой настоящее произведение кулинарного искусства. Она попросила нас не спрашивать, из чего он сделан, а то мы не станем его есть. Но с этим ни у кого затруднений не возникло. После двух кусков торта и чашки Сашиного слабого кофе, я взялся за камеру и снова начал снимать. Переходя от одного гостя к другому, я просил каждого попытаться угадать, из чего все-таки был сделан этот торт. Уайетт просто улыбнулся в объектив, уминая остатки своей порции. Я быстро двинулся дальше. Шон предположила, что там были шоколад и чернослив, и пожала плечами. Джеймс назвал шоколад и изюм. Доминик пошутил: шоколад и больше ни-капли. Микки швырнула в него ложкой, но рассмеялась так же громко, как и все мы. Я переводил камеру с лица на лицо, приближаясь к каждому насколько возможно близко, затем отходя назад и переходя к следующему, стараясь, однако, запечатлеть лица присутствующих до того, как первые самые искренние волны смеха дойдут до высшей точки и пойдут на спад. Наведя камеру на Макса, я решил, что он от смеха потерял всякий контроль над собой - даже уронил на колени тарелку и вилку. И тут мне вдруг стало понятно, что дело обстоит гораздо хуже. Именно в этот момент осознания один из тех страшных зверей, о которых я упоминал ранее, внезапно проявился во мне и прыгнул. Несколько секунд - долгих, все решающих секунд - я, зная, что с моим другом Максом Хэмпсоном что-то ужасно не в порядке, абсолютно ничего не предпринимал, а лишь продолжал его снимать. Мне просто необходимо было ещё несколько секунд поснимать, прежде чем я смогу броситься ему на помощь. Прежде чем я захочу броситься ему на помощь. Да, именно так - прежде, чем я захочу ему помочь. Уайетт воскликнул: - Эй, что с Максом? Взгляните на него! Ему плохо! Я выронил камеру, но слишком поздно. В воцарившемся хаосе никто не понял, что я сделал. Но какое это имело значение. Ведь я-то понял. На следующее утро, подъезжая к студии, я увидел её на автобусной остановке. - И почему это при виде тебя я нисколько не удивлен? - С Максом все будет в порядке, Уэбер. Обещаю. Ты не сделал ничего плохого. - Я не помог. - Ты делал свой фильм. Неужели ты до сих пор не понял: именно это самое важное, что ты можешь сделать? Если он в конце концов получится хорошим, то и все остальное наладится. Теперь я могу тебе помогать. Мне, наконец, позволено. С тех пор, как ты сюда вернулся, мне кое-что удалось сделать. С Максом все будет в порядке. - Докажи. - Позвони в больницу. Попроси позвать доктора Уильяма Кейзи и спроси его о состоянии Макса. Я "не лгу, Уэбер. - А что с Никапли? - Он мертв. Убит в восточном Лос-Анджелесе бандой, называющей себя "Рыбочистка". Его тело будет обнаружено сегодня. - Его гибель как-то связана с этим? С "Полночь убивает"? - Нет. - Спросоня, что именно им нужно? Пожалуйста. - Не могу тебе сказать, поскольку и сама не знаю. Сначала мне было велено явиться и поговорить с Филом. Я так и сделала. Безуспешно. Потом мне было велено переговорить с тобой. - Кто тебя послал? - Добрые звери. Я заехал на пустынный лесосклад и заглушил мотор. - Так ты знаешь и об этом? - Чем дальше продвигается работа над фильмом, тем больше я знаю о тебе. Образы зверей не так уж далеки от истины - просто, в действительности, все обстоит гораздо сложнее. Помнишь, что однажды сказал Блоудрай? Насчет зла? Это не просто что-то, это все, только ставшее плохим? И он был прав. - Не понимаю. - "Полночь убивает". Ты же сам видел - фильм так себе. На девять десятых это обычный фильм ужасов для обычного субботнего вечера. Но потом Фил сделал что-то, нашел какой-то прием или гениальный ход и создал сцену, которая все обратила во зло... - У него получилось произведение искусства. - У него получилось всего три минуты искусства, но этого оказалось достаточно. - Не верю. Я не верю, что искусство может перейти в жизнь. - А оно и не переходит. Ты, наверное, слышал о бинарном оружии? В бинарном оружии обычно содержится нервный газ. Там есть один компонент и другой. По отдельности они безвредны, но, соединившись, становятся нервным газом. - Но ведь убийства во Флориде... - По сравнению с этим, они - сущая ерунда. Она попросила меня высадить её у цветочного магазина на Сансет. Когда я отъезжал от поребрика, меня осенила первая идея. Я быстро и настойчиво принялся говорить в маленький карманный диктофон, который я всегда ношу с собой во время работы. По дороге я только раз остановился у телефонной будки и позвонил в больницу справиться о Максе. Доктор Кейзи сообщил мне, что это один из самых невероятных случаев выздоровления за всю его медицинскую карьеру. Он собирался сказать ещё что-то, но я поблагодарил его и повесил трубку. 3 Я протянул руку и хотел было включить свет, но Уайетт остановил меня. - Нет, подожди. Я хочу посмотреть ещё раз. - Ну, и как тебе? - По-моему это блестяще и жутко. Именно такими должны были быть все эти фильмы. Но ты все-таки покажи мне его ещё раз. - Он положил руку мне на плечо. - Ты настоящий режиссер, Уэбер. У тебя такой особенный стиль! Боже, интересно, что сказал бы Фил, увидь он это. - Посмотри ещё раз и скажи мне, что ещё ты думаешь. - Потянувшись, я снова нажал кнопку воспроизведения. Много дней подряд я работал и на студии, и дома, резал, клеил, постепенно превращая "Полночь" в одну черновую грегстоновскую версию. Почему? Просто я был уверен, что Спросоня, повторяя слова Никапли "зло это все, что стало плохим", намекала на что-то важное. Может, Фил и привнес какое-то волшебство в утраченную впоследствии сцену, но кто сказал, что не существует другого волшебства в том, что он сделал до того? В колледже мы со Стрейхорном вместе слушали курс, называвшийся "Древний Рим". Одна из немногих вещей, которые запали мне из него в память, была гаруспикция, разновидность гадания, основывавшегося на изучении внутренностей жертвенных животных. Внимательно приглядись к порядку устройства мира - и постигнешь его тайны. А что если я изучу порядок творчества Фила? Поверчу его, как дизайнер или архитектор, так и эдак, рассматривая под разными углами и в новых ракурсах. Найдутся ли там ответы? Загадки, подлежащие решению, или меня ждут лишь банальная чернуха и обычная халтура ужастиков? У этого жанра есть две специфические проблемы. Одна - это первое появление монстра на экране. Здесь неизменно теряется добрая половина напряженности фильма. До этого воображение зрителей само рисовало свои собственные кошмарные образы монстров. Поэтому, каким бы ужасным или уникальным вы ни считали своего, он вряд ли окажется столь же страшным, как их собственная страшилка. Люди боятся разных вещей - крови, крыс, смерти, ночи, огня... И нет никакой возможности объединить все это в какое-то единое всеохватывающее создание без того, чтобы не скатиться до смешного, или вовсе не потерпеть фиаско. Кровавик был хорош именно тем, что представлялся чем-то вроде расплывчатого пятна, несмотря на серебристое лицо и детские ручки с пальчиками без ногтей. Да, вы понимали, здесь что-то очень не так, но образ был тонко "недоигран", и этот персонаж вполне можно было принять и за человека, отправляющегося на костюмированный бал. То же самое можно было сказать и о вещах, которые заставлял его делать Фил. Никаких тебе оторванных голов или животов, вспоротых всего одним движением длинного ногтя. Кровавик был каким-то потусторонним созданием. Подобно существу, явившемуся с другой, в тысячу раз более развитой, чем наша, планеты, он владел поистине удивительными способами заставить человека страдать. И этим тоже фильмы "Полуночи" привлекали зрителей: что, интересно, этот сукин сын придумает в следующий раз? Но их ждало разочарование. Начинался следующий фильм, Кровавик мучил людей новыми оригинальными способами, а потом фильм кончался. Каждый раз происходило одно и то же, что приводило к проблеме номер два: концовка. Традиционно есть два варианта финала фильма ужасов - хороший или плохой. Монстр побеждает, монстр проигрывает. И все. Поэтому зрители, отправляясь в кинотеатр, заранее знают, что их ждет. Да, им будет страшно, но они все равно знают, как может кончиться фильм. Всегда знают. Великие фильмы держат вас в неведении - вам неизвестно, кто первым доберется до финишной черты, если вообще кто-нибудь доберется. В моей версии фильма (Уайетт тут же прозвал её "Полночь убывает") Кровавик вообще почти не фигурировал, а концовка не позволяла сделать определенных выводов. - Слушай, да это же одна из сцен, которые мы снимали в городе! - Точно. Возле чистильщика обуви на Голливудском бульваре. - А я даже и не сразу врубился. И много ты их вставил? - Порядочно. - Неудивительно, что фильм кажется каким-то не таким, ну, ты понимаешь, о чем я, да? Как будто смотришь на уже виденное раньше - картину или здание - и чувствуешь - они не такие как прежде. В основном, то же самое, но только гораздо лучше, а ты не понимаешь, почему. - А как насчет порядка эпизодов и перестановок? - Даже не спрашивай, Уэбер. Ты же знаешь, что все просто прекрасно. Не набивайся на комплименты. На середине второго просмотра Вертун-Болтун вдруг зажег свет и посмотрел на меня. - Я хочу сделать довольно странное предложение. Оно тебе страшно не понравится, но все же обдумай его серьезно. Если ты все равно собираешься использовать не только материалы Фила, добавь кое-что из своих фильмов. В частности, я имею в виду "Печаль и сын" и "Блондинка-ночь". Тебе удалось изменить настроение "Полуночи". Теперь это твое настроение, Уэбер, именно то, что так характерно для всех твоих работ. Но если ты согласен это сделать, доведи дело до конца. Никак не могу выбросить из головы некоторые моменты твоих фильмов и то, как здорово бы они смотрелись здесь, и здесь, и здесь... Не представляю, что у тебя получится в итоге, но мне очень хотелось бы взглянуть на результат. Мне тут вспомнилась одна забавная история, которая очень подходит к случаю. Когда Билли Уайлдер136 снял свою "Двойную страховку", его выдвинули на соискание звания лучшего режиссера года. Он был уверен, что победит, но звания удостоился другой режиссер. Уайлдер был так разъярен, что, когда этот, другой, шел к сцене получать "Оскара", Уайлдер поставил ему подножку. Вот я и думаю, а не подставил бы тебе подножку и Фил, увидь он это? У тебя чертовски здорово получилось, Уэбер, но, думаю, я прав. "Полночь" никогда ещё не выглядела лучше, и все же, даже с твоими перестановками и включением дополнительных эпизодов, в основе своей она все равно остается "Полуночью". Но добавь к ней чуть-чуть из "Печали и сына" и "Блондинки-ночи", и у тебя получится нечто совершенно иное. Дорогой Уэбер! Мне ужасно хотелось бы просто рассказать тебе обо всем этом, но чувствую, что я ещё не готова к этому. А рассказать мне хотелось бы о наших с Филом отношениях в конце и о том, почему мы решили, что нам лучше больше не жить вместе, хотя бы некоторое время. Я кое-что тебе уже рассказывала, к тому же ты можешь составить представление о том, что между нами было, прочитав его рассказа "Без четверти ты ", а эта пленка поведает тебе все остальное. Когда посмотришь, будь добр, верни её мне и, умоляю, пожалуйста, ничего не говори Уайетту. Мне бы страшно хотелось посмотреть её вместе с тобой и послушать, что ты скажешь, но я не могу. Может, когда-нибудь. Но, скорее всего, мне следует просто дать её тебе посмотреть, а потом выбросить. Она несколько недель пролежала у меня в столе, и каждый раз при мысли о ней меня охватывала паника. Зачем я её хранила? Не знаю. Саша Я не стал досматривать кассету до конца. Суть стала ясна буквально через пять минут. В реальной жизни Стрейхорн не только воссоздавал целые сцены из "Полуночи", чтобы напугать Сашу, но ещё и снимал их на пленку. Пример? Она крепко спит, а он тем временем приносит в их спальню магнитофон и включает запись звуков, издаваемых совокупляющимися людьми. Вы едва видите выражение её лица, когда она просыпается и понимает, что происходит, но для наблюдателя это и неловкая, и пикантная сцена. Ее жизнь внезапно стала фильмом - как она будет реагировать? Как он мог так поступать? Как она могла с этим примириться? Как он мог снимать подобные сцены без её ведома? Я оставил кассету на её кровати вместе с запиской: "Правильно сделала, что ушла. От этого лучше избавься". Ну разве нам не было бы легче, если бы вся жизнь была такой? Сочти что-нибудь неправильным или аморальным, с ходу отвергни, а затем перестань об этом думать. Просто, практично, сберегает время. Да, было бы намного легче, но жизнь любит яркие краски, а не тусклую черно-белую картинку. Я одиноко сидел в парке, наблюдая за детьми, выделывающими разные трюки на велосипедах. Они вставали на руки, делали сальто, катались на одном колесе. Мы с Уайеттом только что встретились с продюсером "Полночь убивает" и поделились с ним некоторыми нашими идеями. Он был так счастлив от того, что над его фильмом работаем мы, что, думаю, мы могли бы сделать какую угодно дрянь, и он бы все равно её принял. Его заботило только то, когда работа будет закончена, но мы уверили его, что все сделаем в срок. Ребятишки крутились и выделывали кренделя удивительно отважно и изящно, успевая при этом и ревниво следить за тем, что делают остальные наездники. Самыми лучшими зрителями своего искусства были они сами. За их выкрутасами наблюдали и ещё несколько человек, но по заносчивому поведению подростков было ясно, что эта публика второго сорта в расчет не принимается. Следя за их трюками, я перебирал в уме события последних дней и, в частности, раздумывал над тем, правильно ли я поступил с Сашиной пленкой. В самолете на обратном пути из Нью-Йорка в Калифорнию мне попалась статья о ядерном разоружении. В ней говорилось, что крупнейшей из стоящих перед человечеством проблем является то, что, даже если все обладающие ядерным оружием страны избавятся от него, знание о том, как его изготовить сохранится, и кто-то в любой момент сможет сделать его снова. Как же избавиться от знания? Стоило мне понять, в чем суть фильма, который дала мне Саша, смотреть его до конца уже не было надобности, поскольку во мне вдруг поднялось что-то своекорыстное и крайне опасное. Я просто должен был использовать идею Фила. Пусть это аморально, и таким образом я бы предал доверившуюся мне женщину, настоящего друга, но притягательность идеи была неодолимой: заставить "зрителей" перенестись из знакомого мира в другой, хорошо известный и, в то же время, совершенно невозможный. Затем запечатлеть каждую их реакцию... для другой аудитории! Мы вместе с Шон и Джеймсом навестили лежащего в больнице Макса, а потом я объяснил им, что именно хочу попробовать сделать. Они очень заинтересовались, и после часа обсуждения в больничном кафетерии мы выработали эпизод, который решили попытаться поставить на следующей репетиции. Это было не совсем то, что сделал с Сашей Фил, но, в принципе, очень похоже: тот же шок предательства, секс через замочную скважину, жизнь, поставленная с ног на голову и вывернутая наизнанку - и все это до тех пор, пока не становилось совершенно непонятно, кто держал камеру или кого снимали. Позже, когда они попытались разыграть эту придуманную нами сцену, каждая попытка оказывалась все лучше и лучше. Шон и Джеймс жили вместе уже почти целый год, но у них были большие проблемы. Это привело к тому, что в их игре буквально сквозила какая-то оскорбительная откровенность и злость, вызывающие желание скорее отвернуться, поскольку становилось совершенно очевидно, что слишком большая часть всех этих якобы наигранных чувств была подспудной попыткой плеснуть друг другу в лицо кислотой. Я заснял все. В те моменты, когда они оба всецело пребывали где-то между их собственным реальным миром и жизнями изображаемых ими людей, студия буквально потрескивала, распираемая накалом правды, любви и боли, которые то и дело пронизывали воздух, подобно канзасским зарницам. Когда мы закончили, я попросил их ничего никому, включая и Уайетта, об этом не рассказывать. Дома я просмотрел отснятый материал и понял, что мы ошибались. Все получилось совсем не так прекрасно, как я ожидал. Я позвонил им, все объяснил и предложил подумать, а завтра мы начнем заново. Мы показали Саше мой вариант "Полуночи", после чего Уайетт поведал ей о своей идее включить в фильм некоторые сцены из моих картин. Идея пришлась ей по душе, и они тут же принялись просматривать мои работы и прикидывать, что можно бы было использовать. Создавалось впечатление, что все работают над разными проектами: Шон и Джеймс - над своей "сценой", Уайетт и Саша отбирают материал, я собираю все это воедино... и добавляю ещё кое-что. Я буквально не расставался с видеокамерой. Все то время, когда я не бывал с остальными, я снимал. Снимал в магазине комиксов, снимал двух бродяг, уплетающих пиццу сидя на поребрике, а как-то утром я даже пошел следом за мусоровозом и издали снимал мусорщиков. Я снимал бегунов трусцой, красивые машины, женщин, выходящих из ресторанов на Кэнон-драйв в Беверли-Хиллз: подобные обрывки и кусочки были повсюду - блестки жизни, похожие на монетки, найденные на залитой солнцем улице. Они были нужны мне, несмотря на то, что у я ещё точно не представлял, как смогу их использовать. Это напомнило мне первое посещение будапештского блошиного рынка и то, как меня поражало, что там продавалось: старые карманные часы, портфели из крокодиловой кожи, нацистские радиоприемники и египетские сигаретницы с верблюдами и пирамидами на крышках. Мне хотелось купить буквально все, и все было таким дешевым, что я вполне мог бы это себе позволить. А уж что я буду делать с бронзовой пепельницей с рекламой кофейной фирмы из Триеста, к делу не относилось. Тем временем банда юных велосипедистов принялась выделывать трюки в тандеме. Двое из них, переплетясь руками, ехали задом наперед, причем удивительно синхронно. Потом один парнишка взобрался на плечи другому и стоял, разведя руки в сторону, как крылья. Старик, сидящий на скамейке неподалеку от меня, зааплодировал. Под ярким голубым небом его голос показался мне страшно слабым и одиноким: "Вас, ребятки, хоть по телевизору показывай!" Спал я все меньше и меньше - ещё одна давняя привычка из моего голливудского прошлого. Чем сильнее я волновался за проект, тем больше мне казалось, что день попытается лишить меня чего-то интересного, стоит мне позволить его ночной половине подтолкнуть меня ко сну. А еще, чем больше я уставал, тем более необычные идеи приходили мне в голову - как правило, около половины третьего ночи при нескольких работающих телевизорах и заполненном заметками блокноте на коленях. Вполне меня устраивало лишь то, что просыпался я бодрым и готовым очертя голову ринуться в очередное утро. Другой вопрос - долго ли я смогу сохранять подобную энергию. Мне было за сорок. Мне все чаще приходилось пользоваться очками, а мои прежние ежедневные пятимильные прогулки сократились до двух миль. Впрочем, стареть с годами было нормально, но вот становиться медлительным и менее бодрым - нет. - Эй, мистер! Снимите-ка меня своей камерой! Чернокожий мальчишка отделился от группы велоакробатов и подъехал ко мне. - С чего бы это? Тут к нам, крича и смеясь, бросился мальчик помладше. Он подбежал и принялся колотить парнишку на велосипеде маленькими кулачками. Тот огрызнулся: - Уолтер, кончай! Уолтеру на вид было лет семь или восемь и, когда он на мгновение повернулся ко мне лицом, я заметил, что он типичный монголоид. - Снимите нас с Уолтером. - Он посадил малыша на велосипед и, виляя из стороны в сторону, медленно отъехал. Остальные, увидев, что они приближаются, образовали вокруг них широкий круг. Уолтер явно наслаждался происходящим, отчаянно колотя руками по рулю, крича и улюлюкая, как птица. Остальные продолжали медленно кружить вокруг них, но никаких трюков больше не исполняли. Трудно сказать, было ли это знаком уважения, или они просто выбирали удобный момент, чтобы начать очередной танец на колесах. - Вы только снимите нас и все! Я помахал и поднял камеру, приготовившись снимать. Увидев это, мальчишки разорвали круг и начали демонстрировать все трюки, которые только знали. Половина их почти сразу приземлилась на задницы, зато те, кто сумел остаться в седле, выделывались так, будто гравитации для них не существовало. Они прыгали и скакали, как пони. - Эй, приятель, а такое гамбаду видал?. - Чернокожий парнишка, с по-прежнему сидящим на раме Уолтером, совершил такой прыжок в воздухе, что, наверное, мог бы получить за него приз на соревнованиях. - А что такое гамбаду? - Во дает! Ты же только что видел. Успел заснять? - Успел. - Ладно, нам пора, но мы ещё вернемся. Приходи, посмотришь еще, только в следующий раз приноси настоящую камеру, понял, а не эту дерьмовую крошку - "Сони"! - И, во главе стаи, с улюлюкающим Уолтером на раме впереди себя, он укатил в сторону заката. Сидевший по соседству старик поднялся. - Они катаются здесь почти каждый день. Я прихожу просто посмотреть на них. Здорово, да? Этих ребятишек прямо хоть по телику показывай! Саши и Уайетта дома не оказалось, но на холодильнике меня ждала записка: Уехал подписать кое-какие бумаги в "Ускоренной перемотке ". Сашу наконец вызывают обратно на работу. Посмотри кассету, которую мы оставили в первом видеомагнитофоне. Решил не говорить о ней никому, пока ты сам её не посмотришь и не дашь свое окончательное добро. Мы оба считаем, что это именно то, что нужно. Прежде чем просмотреть кассету, я пошел искать словарь. Мальчик употребил слово "гамбаду". Сначала я принял его просто за какое-то подходяще и круто звучащее искаженное испанское слово: "Эй, приятель, а такое гамбаду видал?" Но, чем больше я над этим раздумывал, тем более реальным оно мне казалось и, до тех пор, пока я его не посмотрю в словаре, оно постоянно будет меня щекотать. "Гамбаду: прыжок лошади, курбет". Откуда десятилетний мальчишка может знать подобное слово, и уж тем более использовать его в подходящем контексте? Я попытался вспомнить, как он выглядит, потом сообразил, что он с приятелями есть у меня на пленке. Ладно, после просмотра "Полуночных убийств", оставленных Уайеттом и Сашей, посмотрю то, что снял в парке. Я сделал себе сэндвич, который просто требовал хрена. Хрена не оказалось. Я рассердился и начал серьезно подумывать о том, чтобы сходить в магазин. Как же можно есть такой сэндвич без хрена? - Почему бы тебе не пойти и не посмотреть их кассету? - спросил я сам себя, не чувствуя ни малейшего желания делать это. - Почему ты тянешь? Должно быть потому, что если она вдруг окажется никуда не годной, тебе придется сказать им об этом? Собственное творчество человека обязательно следует включить в перечень вещей, которые друзьям не следует обсуждать, не вывесив предварительно на двери табличку "ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!" Религия, политика, наше творчество. В девяноста процентах случаев, обсуждение всех этих вещей заканчивается гробовым молчанием или странно искаженными чувствами по отношению друг к другу. Всегда, когда дело касается комплиментов, мы самые настоящие Черные дыры - кому и когда их хватало? А те, что выпадают на нашу долю, доставляют удовольствие слишком недолго. Да, Черная дыра, пожалуй, очень подходящий образ. Зато потом, когда дело доходит до нашего творчества, наших произведений - этих нежных младенцев, которых мы, без чьей-либо помощи, вывели из отложенных нами же самими яиц - берегись! Я, прихватив с собой сэндвич и лимонад, отправился в гостиную и включил видеомагнитофон. Много лет назад во время своей первой поездки в Европу я некоторое время провел в Дижоне. Рядом с моим отелем был небольшой парк, большую часть дня буквально запруженный людьми, поскольку он являлся единственным клочком зелени в округе. Кроме того, стояло лето, а парки и есть самое настоящее воплощение лета - влюбленные, люди с собаками, младенцы, делающие первые шаги по мягкой июльской травке. Однако я заметил, что, по какой-то причине, даже в самые теплые и приятные вечера, часам к десяти вечера парк пустел. Оставались в нем почти до полуночи только четыре женщины в черном. Они были разного возраста - от тридцати до семидесяти или восьмидесяти, по одной на каждое десятилетие или вроде того. Думаю, они были арабками, поскольку всегда громко переговаривались на гортанном, с редуцированным звуком "л" языке, который смутно напоминал то ли пение, то ли призыв к молитве. Если черный цвет их одежд должен был свидетельствовать об их вдовстве, то это были самые веселые из когда-либо виденных мною вдов. Они каждый вечер сидели вчетвером на одном и том же месте, рассказывая друг другу разные истории. Я не упускал ни единой возможности понаблюдать за ними, поскольку они были просто неотразимы. Что бы ни говорила одна из них, остальные слушали её с невероятно внимательными выражениями лиц и реагировали намного живее, чем любая моя аудитория. Они ахали, хлопали себя по щекам и затыкали себе рот сжатыми кулаками. Зато в конце их реакция обычно была одинаковой: "Да быть того не может!" или дикий, громовой хохот. Конечно же, я и понятия не имел, что они говорили на самом деле, но, во всяком случае, с расстояния в пятьдесят футов это выглядело именно так. Эти женщины и их всепоглощающий интерес друг к другу не давали мне покоя до тех пор, пока я не включил эпизод-воспоминание о них в начало своего фильма "Как правильно надевать шляпу". И именно с этого эпизода Уайетт и Саша решили начать: четыре женщины (на сей раз в черных купальниках), сидящие в парке на берегу озера Алманор в северной Калифорнии (этот же городок Фил впоследствии использовал для съемок первой серии "Полуночи"). Рот у меня был забит сэндвичем, и, тем не менее, я, так и не прожевав, пробормотал: "Как же, черт возьми, они собираются это продолжить?" Но, клянусь Богом, им удалось. Переход к следующим кадрам был просто превосходен - маленькая рука Кровавика поднимает пресс-папье из резного хрусталя и подносит его к объективу камеры. Движение медленное и театральное - Фил явно хотел, чтобы мы заметили странную, почти детскую ручонку и задержали на ней взгляд, прежде чем обратим внимание на то, что она делает. Сквозь многочисленные грани призмы мы видим ярко-зеленый объект, раздробленный на четыре части. Рука движется, и вот мы уже видим разделенное на четыре части нечто красное. Снова быстрое движение, и на четыре части дробится что-то черное. Поскольку мы точно не знаем, что именно видим сквозь стекло, это вполне могут быть и четыре женщины в парке. Сандвич на вкус оказался просто превосходным. Лимонад тоже был великолепен. Им это удавалось! Сцена с призмой переходит в сцену из "Печали и сына" - черное покрывало для кровати один раз встряхивают, а затем накрывают им мертвого пасечника. Женщина не замечает кувшина с медом в углу, который опрокинулся, и мед вытек на пол. Прежде чем сцена сменилась, я воскликнул: "Кровавик и мед!", что и оказалось их следующей сценой. Помимо все нарастающего возбуждения и облегчения, испытанных мной при виде того, что удалось отобрать моим друзьям, я испытывал ещё и все большее замешательство, постепенно начиная понимать, сколько всего Стрейхорн позаимствовал из моих работ. Причем не просто любимые образы - мед, призмы, фактура дубового дерева, - но ещё и весьма специфическую манеру направлять взгляд зрителей в определенном направлении, чтобы они наверняка обратили внимание на угол съемки или заметили перемену цвета, которые как раз и превращают все элементы фильма в единое целое. Я был почитателем крайне резкой колонки Фила в "Эсквайре", но никак не его фильмов. Когда я впервые посмотрел "Полночь", она мне очень понравилась, и я говорил ему об этом множество раз. Поэтому ни то, что теперь она мне нравилась уже далеко не так, ни то, что остальные фильмы не нравились вовсе, большой роли не играло. С другой стороны, мои фильмы повлиять на него дурно никак не могли. Когда мы собирались вместе, он обязательно начинал выспрашивать, как мне удалось сделать тот или иной специфический кадр или что на меня повлияло, когда я писал ту или иную часть диалога. Он всегда хотел знать, что я читаю и нет ли у меня каких-нибудь новых задумок. В тот день, когда он показал мне свой видеоролик "Цирк в огне", я притянул его к себе и крепко обнял. Тогда в порыве чувств я забыл, что он мне ответил, но теперь, напрягая память, стал припоминать что-то вроде: "Может, не все ещё потеряно, а?" Больше всего сейчас меня тревожило и раздражало то, что я совершенно не заметил всех этих "заимствований", когда смотрел его фильмы в первый раз. Их не очень много в "Полуночи", зато чертовски много в остальных. Да, конечно, приятно, когда тебя копируют. Но только не в данном случае - с другом, всегда отличавшимся собственным оригинальным видением и таким талантом, что ему вовсе не нужно было для поддержки сосать из моей соломинки. Кассета Уайетта и Саши все ещё крутилась, но я уже не обращал на неё внимания. Я перемотал пленку и переключился на дела. Когда все было закончено, я понял, что это не сработает. Умная, сделанная с большой изобретательностью и, зачастую (в нужных местах), зловещая лента все же получилась чересчур, если можно так выразиться, продуманной и гладкой. Это был ужас стильный, но без признаков искренности. Работа чертовски хороших профессионалов, знающих свое дело, но явно считающих то, что они делают, полной чушью, которую не стоит воспринимать серьезно. Одной из причин колоссального успеха "Шоу Вертуна-Болтуна" явился его знаменитый издевательский юмор, который являлся наиболее примечательной чертой личности как самого Вертуна, так и еженедельного получаса его передачи. Смотреть шоу могли люди любых возрастов, поскольку шутки там присутствовали самых разных уровней. Шутки понятные только посвященным, детские шутки, глупые шутки, умные шутки... какие угодно. Уайетт умел отпускать их, как никто другой. Но отчасти тот же самый дву - и даже трехсмысленный подход сказался и на их подборке кадров для "Полночь убивает" да так, что в конце концов это начинало раздражать. Собрался делать фильм ужасов, так и делай его, проклятого, как следует. И не нужно никаких там многозначительных подмигиваний или моментов, которые как бы говорят: "Но ведь мы-то с вами выше этого, верно?" Когда Уайетт подсунул мне альбом Амбо и сказал, что, по его мнению, мы должны сделать "П.У." "в том же духе", мне показалось, он имеет в виду зловещий, нервный дух Европы двадцатых и тридцатых: "Кабаре"137, Отто Дике138, Бруно Шульц. Но то, как он перетасовал мою работу с работой Фила, скорее говорило о его намерении создать современный film noir 39, посредственный фильм категории "В" для думающих людей. Да к тому же и начало получилось неплохим - спокойным и нежным. Вида детских пальчиков без ногтей было вполне достаточно для того, чтобы в душе зазвонили маленькие тревожные колокольчики. Вы уже были готовы к тому, что сейчас появится что-то совсем не столь приятное. Но оно все не появлялось. Только умелый монтаж и переходы с одного эпизода на другой. Мы бы с легкостью могли воспользоваться этим для завершения работы Стрейхорна, но ведь я-то знал, насколько все можно сделать лучше. На телевизоре лежали ещё три кассеты. На первой были запечатлены мальчишки на велосипедах, которых я снимал сегодня днем, парнишка-гамбадист и дебильный Уолтер. Я сунул её в видик и некоторое время наблюдал, как они раскатывают на экране. Этот самый Гамбаду трижды просил меня снять их. "Вы только снимите нас и все!" Где же он подхватил это слово? Но после просмотра кассеты Вертуна-Болтуна, этот вопрос уже не казался столь важным. У меня были более серьезные темы для раздумий. Знаете, как это бывает, из-за чего-нибудь нервничаешь и берешь вещи, а потом снова кладешь их на место, совершенно не отдавая себе в этом отчета? Вот то же самое случилось и со мной, только моя нервозность проявлялась в том, что я вынимал кассеты из видика, посмотрев секунд пятнадцать, не более, а потом вставлял новую. Это казалось глупым, но почему-то необходимым. Я думал, но нервничал и хотел занять и руки, и голову. Некоторое время это помогало, но нервозность все нарастала, и в конце концов я включил два других телевизора и подключенные к ним видики. В комнате царил самый настоящий разгром. Саша каждый день ворчала по поводу того, в какой хламовник превратилась её уютная гостиная, и я обещал, что обязательно уберу её, но так и не собрался. Книги, записи, видеокассеты, одежда. Небольшие горки, возвещающие: "Пока мне это не нужно, но в любой момент может понадобиться, так что пусть лежит". Еще одним столь же невообразимым лентяем был Макс Хэмпсон. Он всегда любил шутить по поводу того, как ему удается увильнуть... "Макс!" Где же та кассета? Я искал её, искал все более отчаянно, в истерике и, в конце концов, уже со смехом, потому что так чертовски хотелось её найти. "Да она же на чертовом телевизоре, идиот!" Одна из трех, которые я уже видел там раньше. На ней даже было написано мое имя. Мои руки так торопились вытащить её из коробки, что пытались и вытрясти её, и вытащить одновременно. Я даже поймал себя на том как, вставляя её в видик, приговариваю: "О, да! Да! Да!". Званый вечер. Перемотка. Приветствия. Перемотка. Еще. Гости разговаривают. Едят. Камера на Саше, кладущей в рот кусок торта. Вот оно. Вопрос: "Как, по-вашему, из чего сделан этот торт?" Она пожимает плечами и продолжает есть. Переход на Доминика Скэнлана. "...и больше ни-капли!" Все смеются. Камера панорамирует на Макса, и через мгновение становится заметно, что с ним неладно, и он теряет сознание. Прежде всего, я и сам не понимал, зачем сохранил эту запись, но, тем не менее, она была передо мной. Я перемотал пленку назад и просмотрел ещё раз, поставив счетчик на ноль в том месте, где появляется Макс, и мы видим то, что с ним произошло. Сколько я просидел так, раз за разом просматривая одно - или двухминутный отрывок? Сколько раз пересмотрел его к тому моменту, когда тихий знакомый голос внутри наконец произнес: "Мы хотим эту сцену. Она нам нужна"? Я не знал ответа на эти вопросы, но самым тревожным был вопрос, почему же не нашлось другого протестующего внутреннего голоса. Мы были единодушны. Воспользоваться агонией Макса Хэмпсона, чтобы сделать картину лучше? О'кей. Какие доводы в пользу этого я смогу привести? Какое внушительное оправдание будет убедительно? Макс все ещё оставался в больнице, но с каждым днем ему становилось все лучше и лучше. Если Спросоне можно верить, то, что я заснял его приступ, может даже вылиться в его спасение. Она советовала мне не огорчаться, поскольку это было сделано ради проекта, и если в конце мне удастся свести все это воедино, мои больные друзья выздоровеют. По-моему, звучит вполне разумно и честно, скажете нет? Немного прагматизма ещё никому не вредило, особенно если в конце концов никому не было причинено никакого вреда. Мы проводим свои жизни, учась рационализировать наше несовершенное поведение, но вот что я вам скажу: на самом деле все сводится к трем степеням чувства вины. Когда вина невелика, мы можем сунуть её в карман и весь остаток дня просто не думать о ней. Не сделал уроки? Забыл написать письмо матери? Позвонить? Сварить вкусный суп, как собирался? Пропади оно пропадом - день и без того был трудным, так что с тебя хватит. Вина средней величины в карман уже не помещается и её приходится носить в руке, как неудобную железную гантель, или, когда дело действительно плохо, как какую-то отчаянно извивающуюся тварь. Мы каждую минуту ощущаем, что она здесь, и все же находим возможность перехватить её поудобнее или переложить тяжесть в другую руку. Завел любовницу и стал менее любезен с супругой потому, что тратишь слишком много энергии на эту новую любовь? Купи этой своей прежней возлюбленной какой-нибудь до смешного дорогой, тщательно продуманный подарок и, сколь бы мало времени вы ни проводили вместе, будь настолько страстен и внимателен, чтобы аж светился в темноте. Крупногабаритная вина либо расплющивает тебя, либо так прижимает к земле, что ты в любом случае обездвижен. Такую тяжесть не переложишь поудобнее. И выбраться из-под неё нет никакой возможности. Так и получилось с Филом, я уверен. Особенно после того, как он пренебрег советом Спросони и снял эпизод, приведший к смерти Мэтью Портланда и остальных. Я же столь сокрушительной вины по поводу включения сцены с Максом не чувствовал, поскольку ничьих советов не отвергал, и мои намерения на девять десятых были предельно честными. Да, я хотел выполнить работу оригинально и творчески, но разве то же самое не было моей целью всегда и во всем? Что тут было нового и что изменилось к худшему? Это вовсе не было похоже на то, как если бы я нашел сокровища и, наплевав на помогавших мне друзей, решил бы оставить их себе. Кроме того, именно Спросоня велела мне сделать хорошую работу. А после того, что случилось со Стрейхорном, я ой как опасался ей перечить! Я вообще очень много думал о Спросоне. Реальна она или нет7 Хороша она, плоха или действительно ангел? В чем я был уверен, так это в том, что она могущественная волшебница Воспоминание о её руках, лежащих на выпяченном животе, и о начавшем изливаться из него мгновение спустя молочно-белом свечении я, наверное, прихвачу с собой в могилу. А кроме того, эти её появления и исчезновения, загадочные взрослые замечания, сменяющиеся детским лепетом, почти прекрасным в своей невинности - если только все это происходило на самом деле. Я пришел к заключению, что, будь Спросоня какой-то разновидностью злого духа, она бы в точности объяснила мне, как следует снимать эту сцену, поскольку, по логике вещей, она хотела бы видеть её именно такой, сделанной как надо. Но она ни разу не дала мне никаких указаний по поводу того, как именно следует её делать, почему я и склонялся к мысли, что она находится на стороне сил добра или, по крайней мере, нейтральна. * * * Людей часто удивляет то, как я работаю. Обычно, стоит мне найти искомую идею, я все откладываю и выхожу из-за стола. Естественно не тогда, когда дело происходит на съемочной площадке, но вот когда я писал стихи или сценарии, найдя подходящую метафору или решение проблемы, то просто тут же вставал и выходил из комнаты, вместо того, чтобы занести на бумагу найденный ответ и продолжать работу. Может быть, это и своего рода суеверие-мол, не проси богов о большем - или просто потакание своим желаниям, сам не знаю. Вот и в тот день тоже, едва получив, что хотел, и поняв порядок, я вышел из дому с пустой головой, зато с колотящимся сердцем. Что скажут Уайетт и Саша, когда я изложу им эти идеи? А может, мне стоит просто продолжить работу, сделать так, как считаю нужным, а потом показать им готовый результат? Был ранний вечер. Нежный персиковый свет и спокойный воздух будто говорили: иди, прогуляйся и насладись нами. Белый мощеный тротуар все ещё излучал дневное тепло, и на мгновение это напомнило мне о временах, когда я был сотрудником Лесной службы в Орегоне и боролся с пожарами. Первое, что нам велели сделать, так это купить по паре очень толстых сапог из натуральной резины. Во время пожара почва в лесу сильно раскаляется, и если вы плохо защищены... - Эй, приятель! Я так углубился в воспоминания о раскаленной огнем земле Орегона, что не сразу обратил внимание на тех, кто меня окружил. 4 Это были те самые велосипедисты, которых я видел в парке днем похоже, все до единого, во главе с Гамбаду, на раме черно-желтого "ВМХ" которого снова восседал маленький Уолтер. А, привет! Ребята, вы что, живете где-то поблизости? Мальчишки лукаво переглянулись. Живут они вовсе не здесь, но кто же первым выдаст эту информацию? Гамбаду. - Нет, приятель, просто в прошлый раз мы проследили за тобой, а ты нас даже и не заметил! - Эти слова вызвали множество смешков и кивков - то ли мальчишки были хорошими сыщиками, то ли я был полным растяпой. - Так, значит, вы поехали за мной и с тех пор поджидали здесь? Зачем? У Гамбаду было приятное лицо, дружелюбное и открытое, но некоторые из его приятелей, как черные, так и белые, производили впечатление людей подловатых и бесчестных. Стоило мне попытаться встретиться с ними взглядом, они или тут же отворачивались, или отвечали одним из этих "да-пошел-ты!" косых взглядов, которые так здорово получаются у подростков. - Наверное, мы хотим, чтобы ты кой-куда с нами сходил. - Кой-куда? А куда именно? - Да здесь рядом. Всего пара кварталов. Хотим тебе кое-что показать. - И что же? На голове у него красовалась надетая задом наперед черная бейсбольная кепка с надписью "Голосуй за Демократов". - Слушай, приятель, остынь. Никто не собирается тебя грабить. Просто покажем тебе кое-что и все. Лады? - Не думаю. Мимо медленно проехала машина. Никто даже головы не повернул. - Тогда Уолтер сейчас тебе кое-что покажет. Может, тогда ты захочешь пойти. Давай, Уолтер. Мальчик с трагически круглым необычным лицом слез с велосипеда и заковылял по улице. Отойдя футов на десять, он вдруг оторвался от тротуара и взмыл в воздух. Помните все эти религиозные полотна эпохи Возрождения с возносящимися к небесам святыми? Вот на что это было похоже. Сначала мы слышали, как Уолтер с шуршанием скользит сквозь листву деревьев, а потом увидели его большой силуэт на фоне калифорнийского неба. Дитя в небе. Гамбаду сунул два пальца в рот и издал громкий долгий свист. Уолтер, как почтовый голубь, тут же начал спускаться обратно к земле, постепенно замедляя скорость снижения. В футе от тротуара он на мгновение завис в воздухе, как это делают птицы, и приземлился, мягко спружинив обутыми в кроссовки ногами. - Вас прислала Спросоня? Мальчишки захихикали. - Заткнитесь, парни. Да нет, не то, чтобы, хотя вроде того... Теперь ты хочешь пойти с нами. Это уже не было вопросом. - Ладно. - Хорошо. Тут недалеко. Пошли. Велосипедистов было девять человек, а считая с Уолтером - десять. Все ехали медленно, но то один, то другой время от времени вырывался вперед, как молодой пес на поводке. Я шел позади них, а рядом со мной, не отставая, ехал Гамбаду. - Куда мы идем? - Через минуту увидишь. Один из других, наголо остриженный и голый по пояс, обернулся и сказал: - В кино, приятель! При этих словах остальные принялись улюлюкать и свистеть, но Гамбаду рассердился и велел им заткнуться, или он превратит их лица в собачьи консервы. В ответ посыпались угрозы и оскорбления, но ни один из них больше мне ничего не сказал. Одиннадцатилетние мальчишки на велосипедах, разъезжающие по улицам, когда самое время обедать. Что же ещё нового? "Уо-олтер! Домой, милый! Обед на столе-е!" А этот самый Уолтер только что летал над Третьей улицей. - А ты мне ничего не должен передать на словах? - Нет, только отвести вас на место. - Больше он не сказал ничего, и мы продолжали путь в молчании. Я был совершенно сбит с толку происходящим, и только через некоторое время понял, что улица абсолютно пустынна. Мы двигались по Третьей, всегда кишащей людьми и очень шумной, но только не сейчас. Ни людей, ни машин ничего. Едва я успел осознать это, как один из мальчишек замахал рукой, приглашая остальных на пустую проезжую часть, где они снова начали выделывать разные трюки. Только на сей раз репертуар включал в себя плавание велосипедов в воздухе, наездники то и дело отрывались от своих железных коней и летали самостоятельно, как до этого Уолтер, и демонстрировали всякие другие чудеса. Это была просто какая-то детская мечта, детский рисунок. Такие нарисованные цветными карандашами картинки можно увидеть на стенах в любом детском саду. Вот я на своем велике, летаю. Всеми любимая сцена из "Инопланетянина"140. Я вопросительно взглянул на Гамбаду. Он указал рукой на своих приятелей. - Что, не нравится? А ведь они это делают для вас. Вы сегодня почетный гость. - С чего бы? С одной стороны кинотеатра "Руфь" помещалась занюханная мексиканская закусочная, а с другой "Джун и Сид - Изысканное обслуживание". В витрине мексиканского заведения красовалось выцветшее сомбреро с обвислыми полями. Зато по какой-то совершенно загадочной причине в витрине "Джун и Сида" торчало чучело пекинеса. Мальчишки заметили его и сгрудились у витрины, горячо обсуждая диковинку. Но меня куда больше заинтересовал кинотеатр. Это была одна из тех маленьких довоенных киношек, которые строились ещё в те времена, когда посмотреть фильм почиталось знаменательным событием. Увенчанные зубцами стены, медные дверные ручки и миниатюрные колонны создавали ощущение, что стоит субботний вечер, и ты, с билетами в руке и с подружкой в новых туфлях на высоких каблуках, медленно идешь по красному плюшевому ковру. Заведение явно знавало лучшие дни, однако до сих пор пребывало в довольно приличном состоянии и, как это в последние годы приспособились делать многие мелкие кинотеатрики, крутило старые фильмы. Афиша рекламировала фильм 1954 года "Новые лица"141. - Заходите. - Сюда? Так мы действительно идем в кино? Он кивнул. Его приятели прислонили велосипеды к стене рядом с входом. Никто из них и не подумал навешивать замков или делать хоть что-то, чтобы обезопасить велосипед. Доверчивые души. - Значит нам предстоит увидеть "Новые лица"? - Нет, вы там всех уже знаете. Мы бок о бок прошли через стеклянные двери мимо бронзовой стойки, где билетер обычно вручает вам остатки ваших билетов. Сейчас билетера не было, но все стены были увешаны афишами: афишами моих фильмов, афишами фильмов Фила Стрейхорна. Проходя мимо афиши "Удивительной", Гамбаду указал на неё и заметил, что этот фильм нравится ему больше всего. - Слушай, а как тебя зовут? - Гамбаду сойдет. Можете так меня и называть. Двое других стояли в дверях, удерживая створки открытыми. Когда мы прошли, они оба склонились в поклоне и широкими взмахами рук пригласили нас следовать дальше. Свет в зале уже начал гаснуть, поэтому трудно было различить что-нибудь, кроме того, что в зале были и другие зрители, сидящие в разных местах. - Где предпочитаете сидеть? Может, в серединке? - Отлично. Мы прошли мимо женщины, сидящей на откидном сидении в проходе. Я как мог внимательнее пригляделся к ней, но она явно была мне незнакома. - Сюда. Ага, пролезайте в середину. Мы пробрались в самый центр среднего ряда. Я пытался сосчитать виднеющиеся там и сям головы зрителей и в общей сложности насчитал человек двадцать. Играла музыка - основная тема "Полуночи". Когда мы уселись, музыка тут же стихла и занавес, скрывающий экран, раздвинулся. Изображение на экране было знакомым: Фил Стрейхорн со своим псом, сидящие на диване в гостиной и глядящие прямо в камеру. Как ни странно, но что меня раздражало больше всего - даже невзирая на всех прочие несусветные сегодняшние события - так это огромное изображение Фила. Я много раз смотрел его по видео и уже привык к тому, что его лицо всегда соответствует размерам телеэкрана, а сейчас передо мной было лицо, занимающее целую стену, а ладонь Фила казалась величиной с кресло, в котором я сидел. - Привет, Уэбер. Ну вот, наконец, здесь и сегодня ты узнаешь всю историю целиком. - Тут, видимо, услышав какой-то звук, он повернул голову и взглянул куда-то в сторону. Мгновением позже появилась Спросоня и уселась на диван рядом с ним. Они улыбнулись друг другу. Она вручила ему собачью галету, которую он тут же отдал Блошке. Они оба несколько секунд смотрели на шарпея, затем снова уставились в камеру. Фил улыбнулся. - Из-за тебя, Грегстон, я проиграл пари. Что скажешь? Бедный старый пес только что съел свою последнюю галету. - Он почесал собаку за ухом. Мы со Спросоней подумывали, не сделать ли из этого целый фильм, но потом я вспомнил, как сильно ты ненавидишь музыку Дмитрия Темкина и бесконечные титры, и мы решили все сократить до предела. Если хочешь, после того как я обо всем расскажу, могу показать видеозаписи. Я буду даже рад показать тебе, как все происходило на самом деле. Последний домашний просмотр что-то вроде этого... О'кей. - Он глубоко вздохнул и наклонился вперед. Давным-давно Венаск в присущей ему туманной манере предупредил меня, что это случится. Единственной возможностью для меня было приготовиться, чтобы, когда момент наступит, я, по крайней мере, не был бы застигнут врасплох. Я сделал что мог, но, как ты и сам знаешь, кто же может быть готовым к чуду? Старик велел мне заниматься фильмами и посмотреть, что они мне дадут. Но "Полночь" принесла мне лишь деньги и славу, причем по совершенно ненормальным причинам. Один из сидящих позади нас мальчишек вдруг громко свистнул и заорал: - Скукотища! Стрейхорн улыбнулся и кивнул. - Ты совершенно прав. Интересно, Уэбер, а что ты вообще думаешь об этих маленьких засранцах, которые привели тебя сюда? Не догадался еще, кто они такие? Гамбаду презрительно фыркнул в сторону экрана. - Приятель, в роли Кровавика ты был куда лучше! Смотри, так "Оскара" не получишь! - Уэбер, сделай одолжение. Дотянись до него и тронь за руку или ещё за что-нибудь. Просто прикоснись. Я взглянул на Гамбаду. Его лицо в царящей в кинозале темноте было достаточно близко от меня, и я понял, что парнишка сильно напуган. - Ну как - сделать то, что он просит? Парнишка облизнул губы и попытался улыбнуться. - Придется. Мы больше здесь ни к чему. Давай, делай что сказано, понял! Давай, давай! - Последняя фраза прозвучала так, будто он хотел казаться крутым, но это были всего лишь слова испуганного мальчишки, который хотел казаться крутым. - Давай! Я вытянул руку и коснулся его лица. Помните, что вы видите в кинозале, оборачиваясь и глядя на кинопроектор во время демонстрации фильма? Чистый, белый, похожий на луч лазера пучок света, энергично скачущий вверх и вниз, а в нем, возможно, лениво колышутся клубы сигаретного дыма, или танцуют пылинки. Вот чем стал Гамбаду, стоило мне коснуться его: мгновенная вспышка яркого белого света, а потом он исчез. Ничего. - Это всегда совсем не то, чего ожидаешь. Даже ангелы! Кажется, уж они-то должны хоть чем-то выделяться. Пусть не крыльями или арфами, но, на худой конец, достойным поведением или безобидностью. А что на самом деле? Маленькие высирки на велосипедах, не умеющие даже вести себя прилично! Спросоня, успокаивая Фила, обняла его рукой за плечи и прижала к себе. Но он не обратил на это никакого внимания. - Бог очень тонок, но вовсе не жесток. Теперь-то ты согласен с этим, Уэбер? Когда тебе выпадает последняя, самая последняя возможность повернуть назад, Бог, чтобы предупредить тебя, посылает свои легионы, а они оказываются малолетними крысятами на оранжевых великах! Этакая современная версия летающих обезьян из "Волшебника Страны Оз". А разве его предупреждения не возымели последствий? Сначала гибнет актер. Потом исчезает Никапли. Велосипед взмывает в небо, а сопляки несколько раз настоятельно рекомендуют тебе снимать только их. Неужели ты так и не распознал в этом его сигналов "ОСТОРОЖНО"? Впрочем, я нисколько не удивлен. Никто бы не догадался. Фил встал и, подняв теперь уже безжизненное тело собаки, осторожно уложил его в стоящую рядом с диваном корзинку. - Когда оказываешься здесь, все меняется. Время, последовательность. Другие правила. Можешь думать об этом, как о движущейся дорожке в аэропорту рядом с обычным проходом. На моей дорожке, если будешь не просто ехать, а ещё и идти вперед, можно двигаться вдвое быстрее. С другой стороны, я могу просто стоять и одновременно ехать, в то время как людям по соседству со мной нужно шагать. А ещё можно развернуться и бежать изо всех сил против движения моей дорожки. Кстати, должен заметить, что Блошка только что умер, но мы его сейчас переложим, и тогда Саша, найдя меня, сразу увидит и его. Впрочем, это к делу не относится. Я хочу поговорить о нас с тобой, Уэбер. Ты никогда не замечал, что я тебя обкрадываю, поскольку всегда был слишком занят тем, чтобы оставаться оригинальным. Но я крал, как и множество других людей. Ведь ты всегда был так уверен в том, что делал, и неизменно оказывался прав. Даже твой отъезд был правильным поступком! Получил "Оскара" и уехал! Если бы ты только знал, как я тебя тогда ненавидел. Каким дураком себя чувствовал, оставаясь здесь, чтобы и дальше играть Кровавика, в то время как ты попиваешь вино в Портофино, а потом возвращаешься и начинаешь работать с умирающими людьми! , Так что, я мог, по крайней мер^е, хоть попробовать немного измениться, верно? Создать что-нибудь высокохудожественное и исправить хотя бы несколько дюймов себя. Сначала я решил снимать "Мистера Грифа", но никто им не заинтересовался. Пришлось мне сделать этот говенный видеоролик, который все просто возненавидели. Пара на пару. Что же мне после этого ещё оставалось? Как по-твоему? Что ещё я мог сделать, кроме как до конца дней своих играть жалкого монстра? - Он явно был в ярости: дергал головой, всплескивал руками, а потом засовывал их глубоко в карманы. У меня невольно вырвалось: - Спросоня. Он замер, повернулся и ткнул в меня пальцем. - Именно. Спросоня. Стоило ей появиться в этой обшарпанной церкви, как я тут же понял, что означает её появление. Старый друг явился на помощь. Она сказала, что для меня единственная возможность добиться своего создать произведение искусства, хоть мало-мальски стоящее и продолжительностью более пяти минут - это "Полночь убивает". Я уже был близок к этому результату в первом фильме, но лишь близок, не более. Что мне следовало сделать теперь, так это собрать воедино все внутренние ресурсы и силы и использовать их целиком. Сделать этот фильм таким, каким не был ещё ни один фильм. "Кабинет доктора Калигари"142, "Уродцы"143, "Психоз"144. Фантом и иллюзии именно такого рода. Но у меня ничего не получалось! Что бы я ни делал, ничего не помогало. Даже проклятый монолог Кровавика, на который я убил столько времени! - А Портланд? А люди, которые погибли, когда на них обрушились все эти автомобили? Это просто должно было сработать! На экране эти двое с улыбкой переглянулись. В первый раз заговорила Спросоня: - Ты так и должен был подумать, Уэбер, но на самом деле инцидент в торговом центре никак со всем этим не связан. Совершенно. Я сказала Филу, что помогу ему, чем только смогу. Но, если у него все равно ничего не получится, ему придется согласиться сделать две вещи: убить собаку и помочь мне привлечь тебя к съемкам. - Почему собаку? Почему меня! Стрейхорн раздраженно скривился. Мне уже и раньше приходилось видеть подобную гримасу на его лице - обычно, когда он оказывался в безвыходном положении. - Просто она знала, что тебе это по силам, дружок. Ведь мы все знаем, что ты единственный, кто чего-то стоит. Я же был просто легковесом, который хотел попробовать свои силы и провести с тобой на ринге хотя бы один раунд. - Но при чем тут собака? Зачем ты убил Блошку? - Это было нечто вроде выброшенного белого флага: я сдался. Я ошибался даже насчет тебя, приятель. Ты только не обижайся. Спросоня поджала губы. - Фил был уверен, что ты слишком добрый человек и никогда не согласишься. Я же сказала, что искусство и доброта живут на разных концах города, и ты пойдешь на это, поскольку, заинтересовавшись, просто не сможешь устоять перед искушением. - Пойду на что? Сниму эпизоды для фильма? На что? - Я не представлял, о чем идет речь, но боялся. Откуда они могли знать, даже они? Откуда кто-то вообще мог знать? Ведь ничего ещё не сделано. Пока все это лишь слова на желтоватых листках бумаги. Экран потемнел, затем снова осветился: четыре болтающие женщины в черных купальниках. Несмотря на растущую тревогу, я был поражен, поскольку только сегодня вечером, перед тем как выйти из дому, всего лишь делал заметки по поводу того, что мне следует сделать с пленками, когда я снова окажусь в монтажной лаборатории. И, тем не менее, вот она передо мной на широком экране: идеально завершенная версия двух эпизодов, которые я даже сам себе пока только представлял. Здесь, наряду с другими моментами из моих фильмов, были реализованы идеи Вертуна-Болтуна, был использован приступ Макса и даже три короткие эпизода с Шон и Джеймсом, разыгрывающими свою версию "Без четверти ты". Как прекрасно складывались воедино отдельные кусочки! Как изумительно они дополняли друг друга, стоило собрать их в этом конкретном порядке. Он был именно таким бесспорным и сбалансированным, как я и предвидел оттеняющие друг друга темное и светлое, юмор, боль, удивление. Всего не более семи минут - или, скорее, семь минут, не считая заключительной сцены. Когда дело дошло до нее, картинка исчезла. Снова появились Спросоня и Стрейхорн. Она заговорила. - Хочешь посмотреть последнюю часть? Мы не обязаны тебе её показывать. - Конечно же, я хочу посмотреть последнюю часть, черт побери! Почему вы прервали показ? Я должен увидеть все целиком. Это же одно целое, или... - Я взглянул на Стрейхорна и, увидев как губы его безмолвно шевелятся, успел разобрать: "Идиот", а потом экран снова потемнел. Они показали все снова с самого начала, но, на сей раз, до самого конца. Только тогда, увидев все это на огромном киноэкране, я впервые понял, что мне удалось создать - что я хотел создать - во имя Искусства. Во имя Грегстона. Пожелай я сделать из происходящего фильм, в этом месте мой персонаж Грегстон, наверное, должен был бы вскочить и опрометью броситься вон из кинотеатра. Или, на худой конец, прокричать экрану что-нибудь вроде: "Не надо!" или: "Перестаньте! Я ошибался! Мне очень жаль!" Но это было бы слишком пошло, а ведь наша задача делать Великое Искусство, невзирая на цену. В реальности же я сидел и смотрел финальную сцену, которую решил включить в фильм: решающую сцену. Ту, что как раз и заставляла все это работать. Самый удачный мазок. Я смотрел, как моя милая матушка выглядывает в иллюминатор самолета, который через пять минут убьет её. Я использовал всю пленку Стрейхорна, желавшего убедить меня, что смерть её не была мучительной. Последняя роль моей мамы. Я использовал^ её всю. До последней секунды. То, как она смотрелась в фильме, было просто великолепно. Ребенок у Саши должен родиться примерно в одно время с выходом на экраны "Полночь убивает". Спросоня сказала, что это мой ребенок - плод той единственной ночи (такой недавней и, одновременно, далекой), которую мы с Сашей провели вместе. Когда я сказал, что это абсурд, Стрейхорн посоветовал мне вспомнить его аналогию с движущейся дорожкой. Ребенок - их подарок мне. Кстати, забыл упомянуть: Спросоня, на киноэкране, в тот последний раз, когда я её видел, больше не была беременна. Значит, будет ребенок, и родится он одновременно с фильмом. Это что, должно иметь символическое значение? Неужели мне опять предлагается нечто такое, что я должен расшифровывать, как гаруспекс в Риме? Теперь, когда я думаю о детях, то вижу лишь умственно отсталого мальчишку, отрывающегося от земли и взмывающего в воздух сквозь кроны деревьев: Уолтера, монголоидного ангела. Когда я спросил, почему было так важно, чтобы именно я работал над фильмом Стрейхорна, он ответил: - Зло лишено человеческой красоты. Ты был единственным, кто мог наделить его этим качеством. Спросоня добавила: - Это заставит людей плакать. Это только начало. Помнишь "бинарное оружие"? Стрейхорн вмешался: - У Рильке есть такие строчки: "Произведения искусства исполнены бесконечного одиночества... Лишь любви под силу схватить, удержать и оценить их по достоинству". - Ты хочешь сказать, что "Полночь убивает" заставит людей полюбить зло? - Да. Благодаря твоему искусству. В конце каждого "Шоу Вертуна-Болтуна" Уайетт обязательно рассказывал басню, миф или делился со зрителями какой-нибудь древней мудростью, мораль или смысл которых выходили далеко за рамки обычной сказки для детей. Это было одной из самых моих любимых частей шоу. Когда мы летели в Калифорнию, Вертун вдруг сказал мне, что недавно слышал одну притчу, которая ему очень понравилась. Суффийскую, что ли? Вылетело из головы. Скорпион и черепаха были закадычными друзьями. Как-то раз они оказались на берегу очень широкой и глубокой реки, через которую им нужно было переправиться. Скорпион взглянул на воду и покачал головой: "Мне её не переплыть - слишком уж она широкая". Черепаха улыбнулась другу и сказала: "Не беспокойся, просто полезай ко мне на спину. Я перевезу нас обоих". Ну, скорпион забрался черепахе на спину, и вскоре они благополучно преодолели реку. Но, оказавшись на другом берегу, скорпион тут же взял да и ужалил черепаху. Черепаха в ужасе взглянула на друга и, уже испуская дух, спросила: "Как же ты мог так со мной поступить? Ведь мы с тобой были друзьями, и я только что спасла тебе жизнь!" Скорпион кивнул и печально ответил: "Ты совершенно права, но что я мог поделать? Я же скорпион!" КОММЕНТАРИИ 1 Лампедуза, Джузеппе ди (1896-1957) - итальянский писатель аристократического происхождения. Прославился своим единственным романом "Леопард" (1955), увидевшим свет после смерти автора. 2 Дюрренматт, Фридрих (1921-1990) - швейцарский писатель, в гротескно-сатирической манере изображавший современную мораль. Одним из самых известных его произведений является трагикомедия "Визит старой дамы". 3 Рильке, Райнер Мария (1875-1926) - австрийский поэт и эссеист, прошел сложный путь от экспрессионизма и философской символики к так называемой "новой вещности" или стилю предметной образности. 4 "Доктор Пеппер" - популярный в Америке прохладительный напиток типа колы. 5 Шарлей - порода собак небольшого размера, отличающаяся свободной складчатой кожей. 6 Рондуа - вымышленная волшебная страна, являвшаяся во снах героине романа Д. Кэрролла "Кости Луны" Каллен Джеймс. На определенном этапе жизни аналогичные сны стали сниться и влюбленному в неё Уэберу Грегстону. 7 "Жена епископа" - ставшая классической комедийная лента режиссера Генри Костера. В главной роли снялся Кери Грант (1947). 8 "Жизнь прекрасна" - фильм американского режиссера Фрэнка Капры, создающий утопический образ демократической Америки середины века (1946). 9 Керн-терьер - небольшая собака (рост в холке около 30 см, вес около 6 кг). Используется либо как охотничья, либо как декоративная порода Разновидность широко известных скай-терьеров. 10 "Волшебник Страны Оз" - одна из самых популярных во всем мире детских книг американского писателя Ф. Баума, входящая в серию романов о сказочной Стране Оз. Книги серии были переработаны советским писателем Волковым и опубликованы как серия "Волшебник Изумрудного Города". 11 Негнуг - небольшое сказочное существо, встречающееся на страницах романа Д. Кэрролла "Кости Луны". 12 Дайнерз-клаб - имеется в виду кредитная карточка компании "Дайнерз Клаб Инк.". Выпущенные в 1950 году, эти карточки стали первыми универсальными кредитными карточками в мире. Следующее подобное средство расчетов было выпущено лишь в 1958 году компанией "Америкен Экспресс". 13 Боган, Луиза (1897-1970) - американская поэтесса и литературный критик, долгое время сотрудничала в журнале "Нью-Иоркер". 14 Хоппер, Эдуард (1882-1967) - американский живописец и гравер. Представитель реалистического направления. Особую известность получили его безлюдные виды американских городов, проникнутые чувством одиночества среди знакомых и обыденных вещей. 15 "Хилдич и Ки" - здесь и далее упоминаются названия фирм, производящих самые модные и дорогостоящие товары. 16 Торо, Генри Дейвид (1817-1862) - американский эссеист, писатель, поэт и философ, представитель трансцендентализма, активный защитник гражданских прав и свобод. |7Патчен, Кеннет (1911-1972) - американский поэт-экспериментатор, прозаик, художник и дизайнер. 18 Церматт - климатический курорт и центр зимнего спорта и альпинизма в Швейцарии близ итальянской границы. 19 Маттерхорн - гора высотой 4477 метров в Пеннинских Альпах в Швейцарии, в форме четырехгранной пирамиды, почти на 1000 метров возвышающаяся над окружающими вершинами. 20 8сЫаоЪег8 (нем.) - сливки 21 "Эсквайр" - популярный американский ежемесячный журнал. Основан в 1933 году и первоначально был ориентирован исключительно на мужчин. В настоящее время старается удовлетворять вкусам не только мужчин, но и женщин. 22 Босх, Иеронимус (настоящее имя Бос ван Акен, ок. 1460-1516) нидерландский живописец. Причудливо соединял черты средневековой фантастики, фольклорные сатирические тенденции, реалистические наблюдения жизненных явлений, новаторски-смелые поиски в области колорита. Одним из самых знаменитых произведений является триптих "Сад наслаждений". 23 Тавиани, братья: Паоло (1931) и Витторио (1929) - итальянские сценаристы и режиссеры. Работают вместе, заложили основы так называемого "политического кино". В творчестве отражали настроения тотального критицизма и анархического бунтарства. 24 "Вчера" (Yesterdaу) - известная песня "Битлз". 25 Donnez-moi le pain (франц.) - Дайте, пожалуйста, хлеба. 26 Берлиц - издательство, специализирующееся на издании разного рода пособий по языкам, в т. ч. разговорников. 27 Данте Алигьери (1265-1321) - великий итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка. Вершина творчества Данте - "Божественная комедия", настоящая поэтическая энциклопедия Средних веков. 28Павезе, Чезаре (1908-1950) - итальянский писатель и поэт. Творчество в основном посвящено обретению смысла жизни в борьбе с фашизмом, утверждению демократических идеалов. После смерти писателя опубликованы его "Письма" (1966 г.) Покончил жизнь самоубийством. 29 Сеvарcici - "кебабчата", популярное в Югославии блюдо из рубленого мяса, поджаренного на углях, подобно шашлыку. 30 "La Stampa" ("Стампа") - итальянская ежедневная газета либерального направления. Издается с 1868 года в Турине. 31 "Ньюсуик" - американский популярный общественно-политический еженедельник. Издается в Нью-Йорке с 1933 года. 32 Климт, Густав (1862-1918) - австрийский живописец. Известен плоскостными орнаментальными символическими картинами в стиле "модерн", выполненными мозаичными цветовыми пятнами. 33 Радклифф - престижное женское высшее учебное заведение в США. 34 "Паркер-дуофолд" - одна из дорогих моделей перьевых ручек знаменитой фирмы "Паркер". Здесь и далее перечислены названия дорогостоящих моделей ручек известнейших в мире фирм. 35 Констанц - небольшой город на самой границе Германии и Швейцарии. 36 Сант-Элиа, Антонио (1888-1916) - итальянский архитектор и дизайнер. Отрицание старого и апология техники сблизили его с футуризмом, а утопический проект "города будущего" оказал влияние на архитектуру XX века. 37 "Порше-корыто" - самая удачная, ставшая классической модель автомобиля компании "Порше". 38 Рэгтайм - стиль фортепианной игры и связанный с ним жанр танцевальной пьесы, распространившийся в США в начале XX века. 39 Джоплин, Скотт (1868-1917) - американский пианист, композитор, аранжировщик, один из первых авторов рэгтаймов. Написал руководство по рэгтайму. 40 Часы "Пеже" - одна из самых дорогих и престижных в мире марок часов. 41 "Три плута" - американская комическая шоу-группа, звезды сначала эстрады, затем - кино. Особенной популярностью пользовалась в середине века. 42 "Эмми" - премия американской Национальной академии телевизионных искусств и наук. Присуждается за выдающиеся достижения в области телевизионных фильмов и программ. Учреждена в 1949 году. 43 "Индианаполис-500" - знаменитые кольцевые автогонки, проводимые в США. 44 Оден, Уистан Хью (1907-1973) - английский поэт, помимо лирических произведений в соавторстве с К. Ишервудом писал поэтические драмы. С 1939 года жил и работал в США. 45 Вуди Вудпекер - смешной и задиристый дятел, герой популярных мультфильмов. 46 "План-9 из открытого космоса" - примитивный фантастический фильм с актером-неудачником Беллой Лугоши в главной роли Снят режиссером Эдом Вудом, признанным 'наихудшим режиссером" за всю историю американского кинематографа (1956). 47 Фузели (настоящее имя Йоханн Хаинрих Фюссли, 1741-1825) английский художник швейцарского происхождения. Жил и работал в Англии с 1764 года. В работах нередко прибегал к изображению обнаженной натуры. 48Де Пальма, Брайан (род. в 1940 г.) - американский режиссер, сценарист, продюсер, называемый "наследником Хичкока". Как никто из режиссеров умел создать в фильмах обстановку "саспенса" - тревожного ожидания, нарастающего беспокойства. 49 "Кэрри" - кинотриллер режиссера Б. Де Пальмы, экранизация одноименного романа С.Кинга, щедро сдобренная знаменитым "черным юмором" режиссера. 50 Малик, Теренс (род. в 1943 г.) - американский режиссер, сценарист и продюсер, называемый "певцом Среднего Запада", одним из лучших фильмов которого является фильм "Дни жатвы", удостоенный премии "Оскар" за операторскую работу в 1978 году и ставший лауреатом Каннского фестиваля за лучшую режиссура в 1979 году. 51 Бернстайн, Леонард (1918-1990) - американский дирижер, пианист и композитор. Дирижировал многими известными оркестрами, в том числе и Нью-йоркским филармоническим оркестром; писал музыку для кино. 52 Генри, Роберт (1895-1929) - американский живописец. Работал и преподавал в Нью-Йорке. В творчестве преобладают реалистические портреты. 53 Пруст, Марсель (1871-1922) - французский писатель. Прославился циклом романов "В поисках утраченного времени". Проза отличается изображением тончайших переливов чувств и настроений. Изобразил внутренний мир человека с помощью "потока сознания", что имело большое значения для многих писателей XX века. 54 Корнелл, Джозеф (1903-1972) - один из основоположников "объектного" искусства (произведения составляются из разнородных предметов). Художник тесно сотрудничал с американскими сюрреалистами. Большую известность получили его характерные шкатулки с прозрачной передней панелью, сквозь которую можно было видеть устроенную внутри предметную композицию. 55 Гаруспикция - один из практиковавшихся в Древнем Риме видов гадания по внутренностям жертвенных животных. 56 "Декамерон" - главное произведение итальянского средневекового писателя-гуманиста Джованни Боккаччо. Книга состоит из ряда реалистических новелл, проникнутых духом свободомыслия, антиклерикализма, жизнерадостным юмором. Написана в 1350-1353 годах, опубликована в 1470 году. 57 "Кентерберийские рассказы" - книга средневекового английского поэта и прозаика, основоположника общеанглийского языка и реализма в литературе Джефри Чосера (13407-1400). Опубликована в 1478(?) году, и охватывает жизнь самых разных слоев тогдашнего английского общества. 58 Псилоцибин - галлюциногенное вещество, содержащееся в некоторых (особенно в мексиканских) грибах. По действию напоминает ЛСД. 59 Витгенштейн, Людвиг (1889-1951) - австрийский философ и логик, представитель так называемой "аналитической философии". Разработал доктрину логического атомизма, представляющую собой проекцию структуры знания на структуру мира. 60 Авиньон - город на юге Франции на р. Рона. Население около 100 000 человек. 61 "Человек-слон" - эстетская киномелодрама ужасов режиссера Дэвида Линча, удостоенная в 1981 году кинопремии "Сезар". 62 "Чужероднее рая" - экзистенциальная кинодрама с элементами иронии режиссера Джима Джармуша (1984). 63 Притцкеровская премия - премия в области архитектуры, учрежденная крупным американским промышленником и меценатом А.Н. Притцкером, владевшим, в частности, одной из крупнейших сетей отелей "Хайатт". 64 Музей Венского Сецессиона - находящийся в Вене музей, где представлены работы художников, принадлежащих к так называемому "Венскому Сецессиону" - движению деятелей искусства, отколовшихся от доминировавшего в Австрии начала века академического искусства. 65 "Лондонский Ллойд" - здание крупнейшей английской страховой компании Ллойда, специализирующейся на страховании судов по всему миру 66Роджерс, Ричард - английский архитектор, прославившийся как соавтор проекта "Центра Помп иду" в Париже. 67 "Теаtro del Mondo" (Театро дель Мондо) - здание театра, построенное в Венеции в 1979 году по проекту архитектора А. Росси. 68 Росси, Альдо (род. в 1931 г.) - итальянский архитектор и историк искусства, продолжатель неорационалистического направления в архитектуре, автор книги "Архитектура города", ставшей фундаментальным текстом современного урбанизма. 69 Грейвз, Майкл (род. в 1934 г.) - американский архитектор и дизайнер, один из ведущих представителей постмодернизма. 70 Леви-Строс, Клод (род. в 1908 г.) - французский этнограф и социолог, один из главных представителей структурализма. Создал теорию первобытного мышления. 71 Кэмпбелл, Джозеф (1904-1987) - крупный американский исследователь сравнительной мифологии. 72Кастанеда, Карлос (род. в 1935г.) - американский антрополог и писатель. Долгое время жил среди индейцев племени яки, изучая искусство шаманства. О своем пути к "тайному знанию" рассказал в многочисленных беллетристических произведениях. 73 Элиаде, Мирче (1907-1986) - французский культуролог и писатель румынского происхождения, исследователь истории религии (йога, шаманизм, космологические представления и т.д.). С 1956 года жил и работал в США. 74 Flaneur (франц.) - праздношатающийся. 75 Auteur (франц.) - автор, творец. 76 "Кабуки" - один из видов классического театра в Японии. Выступают только мужчины. В современных кабуки сохранилась особая условная исполнительская манера, канонические позы, грим, декорации и пр. 77 Астер, Фред (1899-1987, наст, имя Фредерик Аустерлиц) американский актер и танцор, снимавшийся в паре с актрисой Джинджер Роджерс. Дуэт получил название "Джинджер и Фред". 78 Джонсон, Дон (род. в 1949 г., наст, имя Дональд Уэйн) - известный американский актер и певец. Прославился исполнением роли симпатичного полицейского в популярном сериале "Полиция Майами, отдел нравов". 79 Кадмус, Пол - американский художник, прославившийся во времена Великой Депрессии своей фреской "Флот вернулся" в здании госпиталя для ветеранов войны. 80 Бэколл, Лорин (род. в 1924 г.) - американская актриса, сыгравшая во множестве фильмов, супруга знаменитого американского киноактера Хамфри Богарта, с которым познакомилась во время съемок своего первого фильма "Иметь и не иметь". 81 "Иметь и не иметь" - фильм-экранизация одноименного романа Э.Хемингуэя, в главных ролях снялись Хамфри Богарт и Лорин Бэколл (1924). 82 Ондатжи, Майкл (род. в 1943 г.) - канадский писатель и - поэт, родившийся на о. Цейлон. Самым известным произведением является роман "Английский пациент" (1992), удостоенный премии Букера. Экранизация романа удостоена премии "Оскар". 8Я Аллен, Вуди (род. в 1935 г., наст, имя Аллен Стюарт) - один из известнейших американских режиссеров, а также актер, драматург, музыкант, лауреат нескольких "Оскаров" и многих других престижных премий. 84 Малибу - курортное место неподалеку от г. Санта-Моника в южной Калифорнии. Место жительства и отдыха американских кино - и телезвезд. 85 Канетти, Элиас (1905-1994) - австрийский писатель и эссеист, в творчестве исследовал массовую психологию и природу авторитарной власти. Лауреат Нобелевской премии за 1981 год. 86 "Гражданин Кейн" - фильм знаменитого американского режиссера Орсона Уэллса, в 1942 году удостоенный премии "Оскар". 87 "Седьмая печать" - фильм знаменитого шведского режиссера И. Бергмана с кинозвездой Биби Андерсон в главной роли. 88 "К северу через северо-запад" - комедийный триллер А. Хичкока (1959). 89 Киплинг, Джозеф Редьярд (1865-1936) - английский поэт и прозаик, в своих произведениях прославлявший личную отвагу, верность долгу перед Родиной, так называемое "бремя белого человека", певец колониальной Британии Одно из самых известных произведений - книга о Маугли, ребенке, воспитанном в джунглях волками В 1907 году был удостоен Нобелевской премии в области литературы. 90 Во, Ивлин (1903-66) - английский писатель, сатирик-моралист консервативной направленности. 91 Феллини, Федерико (1920-1993) - виднейший итальянский сценарист и режиссер, для фильмов которого характерны масштабность образов и мифологический подтекст. В творчестве режиссера доминирует захватывающая эмоциональность. 92 "8,5" - знаменитый автобиографический фильм Федерико Феллини, главные роли в котором сыграли звезды кино Клаудия Кардинале и Марчелло Мастрояни (1963). 93 Ван Гог, Винсент (1853-1890) - нидерландский живописец, представитель постимпрессионизма. Искусству Ван Гога присущи страстная эмоциональность, остродраматическое восприятие жизни, социальный протест. 94 Дзен - одна из школ буддизма, возникшая в Китае в У-У1 вв. Для дзена характерны критическое отношение к тексту как к средству передачи истинного знания и вера в возможность обретения "просветления" (сатори) путем размышления над бессмысленным с точки зрения логики диалогом или вопросом. С середины XX века приобрел популярность среди западной интеллигенции в рамках контркультуры. 95 "Нью-Йоркер" - популярный американский литературно-развлекательный журнал. Издается с 1925 года. 96 Моисей доказывал фараону... - имеется в виду библейский миф о Моисее и евреях в Египте. Брат Моисея, Аарон, доказывая могущество своего Бога, бросил перед фараоном свой посох, и тот превратился в змею. За ослушание фараона Господь наслал на его царство первую из "десяти казней египетских" - Аарон ударил своим посохом по воде в реке, и та превратилась в кровь (Исход, 7:10-20). 97Лорре, Питер (1904-1964) - немецкий и американский актер. Из-за своей характерной внешности обычно играл роли негодяев. 98 "Доктор Фаустус" - роман Томаса Манна, вышедший в 1947 году, философская притча о ''трагедии эстетизма", о рискованном расширении пределов человеческого опыта, саморазрушении личности в обмен на художественные прозрения и утонченные переживания. 99 Джаретт, Кейт (род. В 1945 г.) - американский джазовый пианист, композитор и саксофонист, один из самых выдающихся и оригинальных джазовых музыкантов второй половины XX века. В последние годы получил широкую известность и как классический пианист. 100 Фрейд, Зигмунд (1856-1939) - австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа. Развил теорию психосексуального развития индивида. За основу психоаналитической терапии взял метод свободных ассоциаций. 101 "Дорз" - американская рок-группа, чрезвычайно популярная на рубеже 60-70-х годов. Особенную известность группа приобрела благодаря своему руководителю, солисту, композитору и поэту Джиму Моррисону, тайна загадочной смерти которого в 1971 году в Париже до сих пор не раскрыта. 102 "Зап" - комикс. 103 "Тобакко Роуд" - популярные комиксы по одноименному роману известного американского писателя Э. Колдуэлла о жизни южных штатов. 104 Иммендорф, Йорг (род. в 1945 г.) - немецкий живописец. В своем творчестве продолжил традиции немецкого экспрессионизма, 105 "Пятница, 13-е" - популярный сериал ужасов об ожившем маньяке-утопленнике, зверски расправлявшемся с молодежью в окрестностях озера, в котором он утонул. 106 "Кошмар на улице Вязов" - популярный сериал ужасов о маньяке-убийце, являвшемся подросткам во сне и убивавшем их. 107 Прайс Винсент - американский актер, исполнитель главной роли в фильме "Вызывающий трепет". 108 Элвис - имеется в виду знаменитый американский эстрадный певец Элвис Пресли. 109 ДФК-Джон Фицджеральд Кеннеди (1917-1963), 35-й президент США от Демократической партии. Выдвинул программу социально-демократических реформ, склонялся к более реалистическому курсу в отношениях с СССР. Убит в Далласе. 110 Хьюз, Говард Роберт (1905-1976) - один из крупнейших американских промышленных и финансовых магнатов. Был кинопродюсером, летчиком, владел предприятиями авиастроительной промышленности. В 60-70-е годы считался одним из самых богатых людей в мире. Последние годы жизни провел в почти полном затворничестве, лишь изредка путешествуя инкогнито. 111 Кукунари - волшебное слово из книги Д. Кэрролла "Кости Луны", написанной, якобы, Каллен Джеймс, героиней того же романа. 112 Аарон - видимо, имеется в виду Аарон Спеллинг - режиссер и продюсер множества американских популярных телесериалов. 113 "Династия" - популярный американский телесериал о династии крупных промышленников. 114 Моби Дик - гигантский кит, неотвратимо преследующий капитана Ахава, главного героя знаменитого романа Г. Мелвилла. 115 "Ванилла-Фадж" - американская арт-роковая группа из четырех человек, выпустившая свой первый диск в 1966 году и прекратившая существование в 1984 году. 116 "Рэй-бэн" - солнцезащитные очки характерного вида, ставшие популярными после нашумевшего фильма "Люди в черном". 117 "Лос-Анджелес Лейкерз" - одна из 29 известнейших баскетбольных команд США, входящих в Национальную баскетбольную асссоциацию (НБА). 118 "Неприкасаемые" - популярный телесериал, не сходивший с экранов с 1959 по 1963 год. 119 Гейбл, Кларк (1901-1960) - знаменитый американский киноактер, ставший символом мужественности, идеалом настоящего мужчины. 120 Ньюмен, Пол (род. В 1925 г.) - знаменитый американский киноактер, лауреат премии "Оскар". 121 АА (Анонимные Алкоголики) - добровольная организация, имеющая во многих странах мира группы, члены которых помогают друг другу избавиться от гибельного недуга. 122 Премия нью-йоркских кинокритиков - присуждается с 1935 года, пользуется наибольшим доверием у подлинных ценителей киноискусства. 123 "Золотая пальмовая ветвь" - одна из наиболее почетных международных кинематографических премий, присуждаемая на кинофестивале во французском городе Канны. Учреждена в 1946 году. |24 Николсон, Джек (род. в 1937 г.) - известный американский киноактер, режиссер, сценарист, продюсер. 125 "Международная Амнистия" - влиятельная международная правозащитная организация. 126 "Свидетели Иеговы" (точнее, "Общество свидетелей Иеговы") протестантская секта, основана в 1872 году в США. В литературе чаще называются "иеговистами". Согласно их воззрениям, земной мир - царство Сатаны, и в последней битве между ним и Богом погибнет все человечество, кроме членов секты. 127 "Амаркорд" - полуавтобиографический фильм Федерико Феллини (1973), получивший в 1974 году премию "Оскар" за лучший иностранный фильм. 128 Интерферон - защитный белок, вырабатываемый клетками млекопитающих и птиц в ответ на заражение их вирусами. Используется для профилактики и лечения вирусных заболеваний, например, гриппа. 129 "В ожидании Годо" - написанная в 1952 году пьеса в жанре "драмы абсурда" ирландского драматурга Сэмюэла Беккета, в 1969 году удостоенного Нобелевской премии в области литературе. 130 Брукс, Луиза (1906-1985) - американская актриса, прославившаяся ролями порочных красавиц в немом кино 30-х годов. 131 Кертеш, Андре (1894-1985) - американский фотограф венгерского происхождения. В 1925 году приехал в Париж. Развивал фотореалистическое направление. Его творчество отличают выверенная композиция и акцентирование центрального персонажа или объекта. 132 Стренд, Пол (1890-1976) - американский фотограф и оператор-кинодокументалист, оказавший большое влияние на развитие американской фотографии. 133 Брассай (наст, имя Дьюла Халас, 1X99-1984) - французский фотограф венгерского происхождения. С 1923 года работал в Париже фоторепортером. Наиболее известна серия фотографий ночной жизни Парижа. 134 Джонсон, Линдон (1908-1973) - 36-й президент США от Демократической партии (1963-1969). В 1961-63 годах - вице-президент. Правительство Джонсона начало войну во Вьетнаме и в Доминиканской Республике. 135 "Доджеры" ("Лос-Анджелес Доджерс") - известная бейсбольная комнада. |36 Уайлдер, Билли (род. в 1906 г., наст, имя Самуэль Вильдер) американский режиссер, сценарист, продюсер, мастер захватывающей интриги, живой и необычной атмосферы действия, оригинальной и живописной изобразительной стилистики. Лауреат нескольких "Оскаров". Одним из самых известных фильмов режиссера является психологический триллер "Двойная страховка" (1944). 137 "Кабаре" - снятый в 1972 году лучший фильм режиссера Боба Фосса, получившего премию за режиссуру. Драматический рассказ о Германии накануне прихода фашистов, явившейся органическим фоном для событий из жизни людей, так или иначе связанных с кабаре. В главных ролях - Лайза Минелли и Майкл Йорк. 138 Дике, Отто (1891-1969) - немецкий живописец и график. Влияние экспрессионизма и "новой вещественности" отразилось в полных негодования и ужаса социально-критических и антимилитаристских произведениях. Мастер обостренно-выразительного портрета. 139 Film noir (франц.) - "черный фильм". Термин, введенный французскими кинокритиками в 40-е годы в связи с появлением большого числа американских фильмов, в которых не оставалась места ничему светлому, а царила безысходность, антагонизм, цинизм. 140 "Инопланетянин" - один из самых известных фильмов американского режиссера Стивена Спилберга о попавшем на Земле в беду добром инопланетянине (Е.Т.) и о помогающих ему детях. Один из самых известных эпизодов фильма - едущий на велосипеде мальчик внезапно поднимается в воздух и летит (1982). 141 "Новые лица" - фильм-мюзикл американского режиссера Гарри Хорнера, экранизация бродвейской постановки (1954). 142 "Кабинет доктора Калигари" - знаменитый фильм режиссера Роба Винса о маньяке-убийце, вошедший в историю кинематографа (1919). 143 "Уродцы" - фильм режиссера Тода Браунинга, в котором злобные карлики постепенно превращают главную героиню в подобную себе (1932). 144 "Психоз" - фильм знаменитого режиссера фильмов ужасов Альфреда Хичкока о маньяке-убийце. |
|
|