"Последнее искушение Христа" - читать интересную книгу автора (Казандзакис Никос)

9.

В тот самый час, когда работники почтенного Зеведея вытаскивали сети, а на озеро опускалось невинное, словно только что вышедшее из рук Божьих, утро, Сын Марии шел по дороге вместе с Иаковом, старшим сыном Зеведеевым. Они уже оставили позади Магдалу, время от времени останавливаясь утешить женщин, оплакивавших зерно, и шли дальше, ведя разговор. Иаков тоже провел ночь в Магдале: его застигла гроза, и он остался на ночлег у одного из друзей, а перед самым рассветом поднялся и отправился в путь.

Шлепая по грязи в голубой полутьме, Иаков спешил добраться поскорее до Геннисаретского озера. Горечь от всего увиденного в Назарете уже начала униматься, оседать внутри него, а распятый Зилот стал далеким воспоминанием. Мысли его снова обратились к рыбачьим челнам, работникам и повседневным хлопотам. Он перепрыгивал через вырытые дождем ямы, над головой у него смеялось небо, смеялись и плакали деревья, с которых ниспадали долу капли дождя, просыпались птицы, радость Божья. Но когда уже рассвело, Иаков увидел опустошенные потопом тока и несущиеся по дороге в потоках воды пшеничные и ячменные зерна. Первые земледельцы уже высыпали на поля вместе со своими женами и подняли плач… И вдруг на опустошенном току он увидел склонившегося возле двух старушек Сына Марии.

Иаков сжал в руке посох и выругался. В памяти у него сразу же снова возникли крест, распятый, Назарет. И вот теперь распинатель оплакивает вместе с женщинами зерно! Грубой и жестокосердной была душа Иакова. Он унаследовал все черты отца – был резким, раздражительным, безжалостным – и совсем не походил ни на свою мать Саломею, святую женщину, ни на кроткого брата Иоанна. Сжав в руке посох, разгневанный Иаков двинулся к току.

Сын Марии как раз собирался снова отправиться в путь. По щекам его еще струились слезы. Старухи держали юношу за руки и целовали, не желая отпускать. Разве мог кто-нибудь еще найти такое доброе слово для их утешения, как этот неизвестный путник?

– Не плачьте, матушки, не плачьте. Я еще вернусь, – говорил он, мягко высвобождая руки из старушечьих ладоней.

Ярость Иакова куда-то исчезла, и он застыл в изумлении. Глаза распннателя сияли, полные слез, смотря то вверх, на восторженное розовое небо, то вниз, на землю и людей, которые, скорчившись, копошились в грязи и рыдали.

«И это распинатель? Он ли это? Лицо его сияет, словно у пророка Ильи», – прошептал Иаков и отступил в смятении. Сын Марии как раз вышел с тока, увидел Иакова, узнал его и приветствовал, прижимая ладонь к груди.

– Куда путь держишь, Сыне Марии? – спросил сын Зеведея голосом, который звучал уже мягко, и не дожидаясь ответа предложил: – Пошли вместе, дорога ведь дальняя, и лучше идти вдвоем.

«Дорога дальняя, и лучше идти одному», – подумал Сын Марии, но не сказал этого.

– Пошли, – ответил он и отправился вместе с Иаковом по мощеной дороге на Капернаум.

Некоторое время шли молча. Повсюду на токах вновь и вновь раздавался женский плач, старики, опершись о посохи, смотрели, как вода уносит зерно, а мужчины, неподвижно стоявшие с мрачными лицами посреди убранного и опустошенного поля, либо молчали, либо ругались. Сын Марии сказал со вздохом:

– О, если бы один человек мог умереть от голода, спасая от голодной смерти весь народ! Иаков глянул на него, лукаво прищурив глаз:

– А если бы ты мог стать зерном, чтобы народ съел тебя и тем самым спасся от голодной смерти, ты бы это сделал?

– Да кто же бы не сделал этого? – удивленно спросил Сын Марии.

В ястребиных глазах и на толстых, обвислых губах Иакова заиграла насмешка:

– Я!

Сын Марии замолчал. Его спутник обиделся. – Мне-то за что пропадать? – проворчал он. – Если Бог наслал потоп, разве я тому виной? И Иаков со злостью посмотрел на небо.

– Зачем Бог вообще сделал это? В чем провинился перед ним народ? Не понимаю. А ты понимаешь, Сыне Марии?

– Не спрашивай, брат, это грех. И я спрашивал о том же еще третьего дня. А сейчас понял. Это и есть змий, искусивший первозданных, за что Бог и изгнал нас из рая.

– Что «это» – вопрос.

– Не понимаю, – проговорил сын Зеведея и ускорил шаг.

Он уже пожалел, что взял в попутчики распинателя: слова его были гнетущими, а молчание и вовсе невыносимым. Они как раз поднялись на возвышавшийся среди поля бугор, откуда показались сверкающие вдали воды Геннисаретского озера. Рыбачьи лодки вышли уже на открытый простор и начали ловлю. Ярко-красное солнце поднялось из пустыни. На берегу белело большое богатое село.

Иаков узнал свои челны, и теперь в голове у него была только рыба. Он повернулся к опостылевшему спутнику.

– Куда ты теперь, Сыне Марии? – спросил Иаков. – Вот Капернаум.

Но тот ничего не ответил и только опустил голову. Сказать, что он направляется в обитель обрести святость, Сын Марии стыдился.

Иаков резко вскинул голову и посмотрел на него. Недоброе пришло вдруг ему на ум.

– Не хочешь говорить? – прорычал Иаков. – Что еще за тайна?

Он схватил Сына Марии за подбородок и поднял ему лицо.

– Посмотри мне в глаза. Говори, кто тебя послал?! Но Сын Марии только вздохнул.

– Не знаю, – невнятно пробормотал он, – не знаю. Может быть, Бог, а может быть, и…

Он замолчал. От ужаса язык присох к гортани: неужели его и вправду послал Дьявол?

Иаков разразился сухим, исполненным презрения смехом. Теперь он крепко держал Сына Марии за плечо и тряс его.

– Центурион? – глухо промычал Иаков. – Твой друг центурион? Это он послал тебя?

Да, вот кто, вне всякого сомнения, послал его соглядатаем! В горах и пустыне появились новые зилоты, которые приходили в села, тайно собирали народ и говорили с ним о возмездии и свободе. А кровожадный центурион Назарета напустил на все села соглядатаями продажных евреев. Одним из них был, несомненно, и этот, распинатель.

Иаков нахмурил брови, пнул его, затем отшвырнул прочь и сказал, понизив голос:

– Послушай, что я тебе скажу, Сыне Плотника. Здесь пути наши расходятся. Если сам ты не знаешь, куда идешь, то я про то знаю. Мы еще поговорим об этом. И никуда ты от меня не спрячешься! Я всюду отыщу тебя, несчастный, и горе тебе! А напоследок скажу тебе вот что, и запомни это хорошенько: с пути, на который ты вступил, живым уже не сойдешь!

С этими словами, даже не протянув руки, он бегом стал спускаться вниз.

Рыбаки уже уселись вокруг снятого с огня медного котла. Зеведей первым запустил туда своей деревянный черпак, выбрал самого большого эубана и принялся за еду. Самый старый из товарищества, протянув руку, попытался было воспрепятствовать ему.

– Хозяин, – сказал рыбак, – мы забыли помолиться.

Почтенный Зеведей, как был с набитым ртом, поднял деревянный черпак и, продолжая жевать, стал благодарить Бога Израиля за то, что Тот «посылает рыбу, хлеб, вино и масло для пропитания поколений народа еврейского, дабы те могли продержаться до наступления Дня Господня, когда рассеются враги, все племена падут в ноги Израилю и поклонятся ему, а все боги падут в ноги Адонаи и поклонятся ему. Для того мы и кормимся, Господи, для того женимся и производим на свет детей, для того и живем – в угоду Тебе!»

Проговорив все это, Зеведей одним духом проглотил зубана.

Пока хозяева и работники вкушали от трудов своих и ели, устремив взгляд на озеро – родную матушку-кормилицу, появился, весь в грязи и тяжело переводя дыхание, Иаков. Рыбаки потеснились, давая ему место, а почтенный Зеведей весело крикнул:

– Добро пожаловать, первородный! Тебе повезло, садись-ка подкрепиться! Что нового?

Сын не ответил. Он опустился на колени рядом с отцом, но даже руки не протянул к благоуханному дымящемуся котлу.

Почтенный Зеведей робко повернулся и посмотрел на него. Он хорошо знал своего сына – чудаковатого и грубого – и боялся его.

– Ты не голоден? – спросил отец. Чего снова насупился? С кем опять не поладил?

– С Богом, с демонами, с людьми, – раздраженно ответил Иаков. – Я не голоден.

«Вот те на. Снова пришел, чтобы помешать нам спокойно похлебать ушицы…» – подумал почтенный Зеведей и, не желая портить хорошего настроения, решил переменить разговор и ласково потрепал сына по колену.

– Эй, хитрец, – сказал он, прищурившись. – С кем это ты разговаривал в пути? Иаков встрепенулся.

– Соглядатаями обзавелся? Кто тебе сказал? Ни с кем! Он поднялся, направился к озеру, вошел по колени в воду, умылся, затем вернулся к работникам и, видя, как те с удовольствием едят и смеются, не выдержал:

– Вы здесь проводите время за едой и питьем, а другие идут ради вас на крест в Назарете!

Сказав так и не в силах больше видеть рыбаков, Иаков направился в селение, бормоча что-то под нос.

Почтенный Зеведей поглядел вслед сыну и покачал своей огромной головой:

– Ну, и повезло же мне с сыновьями! Один вышел слишком мягким да богобоязненным, другой – слишком строптивым: где ни появится, тут же вспыхивает ссора. Повезло, нечего сказать! Ни из того, ни из другого не вышло стоящего человека: в меру мягкого, в меру строптивого, то добряка, то пса кусающего, полудьявола-полуангела – человека, одним словом!

Он вздохнул и, чтобы прогнать печаль, ухватил леща.

– Благословенны да будут лещи, озеро, сотворившее лещей, и Бог, сотворивший озера! – сказал Зеведей.

– Что уж тогда говорить почтенному Ионе, хозяин? – сказал старый рыбак. – Бедняга каждый вечер сидит на скале, смотрит в сторону Иерусалима и оплакивает своего сына Андрея. Этот тоже помешался. Нашел, видите ли, какого-то пророка, странствует вместе с ним, питаясь медом и акридами, хватает людей и окунает их в Иордан, чтобы обмыть, видите ли, от грехов!

– Вот и имей после этого сыновей! Принесите-ка флягу, ребята, там еще осталось вино. Эх, тоска берет!

Галька зашуршала под медленными тяжелыми шагами, словно приближалось какое-то грузное, разъяренное животное. Почтенный Зеведей обернулся и привстал.

– Добро пожаловать. Иона, человече добрый! – воскликнул он, вытирая залитую вином бороду. – Я сейчас имел объяснение с сыновьями и с лещами. Иди-ка сюда! Объяснишься с лещами и расскажешь, что нового слыхать про твоего святого сына Андрея!

Подошел плотный, низкого роста, босой, прожженный солнцем старый рыбак. Его огромная голова была покрыта густыми, курчавыми, седыми волосами, кожа – чешуей, словно у рыбы, а глаза были мутными и усталыми. Наклонившись, он рассматривал собравшихся одного за другим, словно искал кого-то.

– Кого тебе, почтенный Иона? Или сказать лень? – спросил Зеведей и посмотрел на его ноги, бороду и волосы с запутавшимися там рыбными костями и водорослями.

Иона то раскрывал, то снова смыкал толстые потрескавшиеся губы, не произнося ни звука, словно рыба. Почтенный Зеведей хотел было засмеяться, но вдруг им овладел страх. Безумное подозрение вдруг закралось ему в душу, и он в страхе вытянул вперед руки, словно стараясь не подпускать к себе почтенного Иону.

– Послушай, а ты случайно не пророк Иона? – воскликнул Зеведей, вскочив на ноги. – Вот уже столько времени живешь среди нас и все скрываешь это? Отвечай, заклинаю тебя именем Адонаи! Святой настоятель обители рассказывал однажды, как акула проглотила пророка Иону, а затем извергла его, и он вышел из рыбьего нутра таким же человеком, как прежде. Да, клянусь верой, настоятель рассказывал о нем так, словно это был ты: его волосы и грудь были опутаны водорослями, а борода полна только что вылупившихся рачков. Прости, почтенный Иона, но если порыться у тебя в бороде, то там можно отыскать рачков.

Рыбаки расхохотались, но в глазах почтенного Зеведея, смотревшего на давнего друга, был страх.

– Скажи, человече Божий, – снова и снова спрашивал он. – Ты и вправду пророк Иона?

Почтенный Иона покачал головой: он не помнил, чтобы какая-то рыбина заглатывала его, но, впрочем, за столько лет борьбы с рыбами разве все упомнишь?

– Это он, он! – бормотал почтенный Зеведей, шныряя повсюду взглядом, словно желая бежать прочь.

Он знал, что пророки – люди своенравные и доверять им нельзя: они могут исчезнуть в пламени, в море, в воздухе, а затем вдруг появиться перед тобой как ни в чем не бывало! Разве Илья не вознесся в небо верхом на огне? Однако он и сегодня жив и здоров, а вскарабкаешься на какую-нибудь горную вершину – он тут как тут перед тобой! И с Енохом-бессмертным разве не то же самое? А теперь вот и пророк Иона пытается одурачить нас, будто он на самом деле рыбак, отец Петра и Андрея. С ним надо быть поласковее, эти пророки строптивы и сварливы, хлопот с ними не оберешься.

Голос Зеведея стал мягче:

– Почтенный Иона, соседушка дорогой, кого ты ищешь? Не Иакова ли? Он возвратился из Назарета, но устал и отправился в село. Если ты хочешь спросить про сына своего Петра, то с ним все в порядке, не беспокойся, он скоро будет здесь, а тебе от него большой привет… Слышишь, почтенный Иона? Кивни хотя бы!

Зеведей говорил ласково, гладя Иону по покрытым грубой кожей плечам. Кто его знает, в этом мире всякое случается, и не исключено, что это рыбообразное животное и в самом деле пророк Иона – надо быть начеку!

Почтенный Иона нагнулся, вытащил из котла маленького скорпиончика, положил его в рот и принялся жевать вместе с шипами.

– Я пойду, – сказал Иона и повернулся спиной. Снова заскрипела галька. Чайка пролетела, едва не задев голову Ионы, задержалась на какое-то мгновение, хлопая крыльями в воздухе, словно высмотрев рачка, запутавшегося в волосах у старого рыбака, но затем, словно испугавшись, издала хриплый крик и улетела прочь.

– Смотрите в оба, ребята, – сказал Зеведей. – Ручаюсь головой, что это пророк Иона. Пусть двое из вас пойдут помочь ему, пока нет Петра, а то еще беды не оберемся!

Двое верзил поднялись, посмеиваясь и робея в то же время.

– Эх, заработок – тот же камень на шее, почтенный Зеведей! Пошли! Пророки что зверье дикое – ни с того ни с сего разинут рот и сожрут с костями! Будьте здоровы!

Почтенный Зеведей с удовольствием потянулся. С пророком он все уладил довольно удачно и теперь обратился к оставшимся работникам:

– Ну-ка, ребята, живее за дело! Наполняйте корзины рыбой и по селам! Только смотрите в оба: крестьяне ведь пройдохи, не то что мы, рыбаки, человеки Божьи, так что старайтесь дать поменьше рыбы и взять побольше зерна (пусть даже из прошлогоднего урожая), масла, вина, цыплят, кроликов… Понятно? Дважды два – четыре!

Рыбаки вскочили с места и принялись наполнять корзины.

Вдали за скалами показался скачущий на верблюде всадник. Почтенный Зеведей всматривался в него, приставив руку к глазам.

– Эй, ребята, гляньте-ка, не сын ли это мой Иоанн? – воскликнул он. Всадник приближался, двигаясь по сыпучему песку.

– Это он! Он! – кричали рыбаки. – Доброй вам встречи, хозяин!

Скакавший уже прямо перед ними всадник помахал в знак приветствия рукой.

– Иоанн! – окликнул его старый отец. – Что за спешка? Куда ты? Остановись-ка, дай на тебя поглядеть!

– Некогда мне: настоятель помирает!

– Что с ним?

– Отказывается принимать пищу. Хочет помереть.

– Но почему? Почему? Ответ всадника потонул в воздухе. Почтенный Зеведей кашлянул, задумался на миг, покачал головой и сказал:

– Да хранит нас Бог от святости!

Сын Марии смотрел, как Иаков в гневе спускается размашистым шагом к Капернауму. Он сел на землю, скрестив ноги, а сердце его было полно скорби. Почему он, так желавший любить и быть любимым, почему он вызывал в сердцах людских такую злобу? В этом был виновен он сам. Не Бог и не люди – только сам он виновен. Почему он поступает столь малодушно? Почему, вступив на свой путь, он не имеет мужества пройти этот путь до конца? Нерешительный, несчастный, малодушный. Почему у него не хватает отваги жениться на Магдалине и тем самым спасти ее от позора и гибели? А когда Бог вонзает в него свои когти и велит: «Подымись!» – почему он клонится долу и не желает подняться? А теперь почему им овладел страх, и он идет затеряться в пустыне? Неужели он думает, что Бог не отыщет его и там?

Солнце стояло уже почти над головой, плач о зерне уже утих, измученные люди свыклись с несчастьем, вспомнили, что слезами горю не поможешь, и умолкли. Тысячи лет страдают они от несправедливости и голода, зримые и незримые силы угнетают их, однако они сносят все и худо-бедно живут, потому как научились терпению.

Зеленая ящерица вылезла из колючего кустарника погреться на солнце, увидала над собой страшного зверя – человека, испугалась, сердце ее сильно забилось под горлом, но она приободрилась, прильнула к теплому камню и, повернув круглый черный глаз, доверчиво смотрела на Сына Марии, словно приветствуя его, словно говоря ему:

«Я увидела, что ты один, и пришла разделить твое одиночество». Сын Марии обрадовался и затаил дыхание, чтобы ненароком не спугнуть ящерицу. И пока он смотрел на ящерицу, чувствуя, как его сердце бьется в лад с ее сердцем, две бабочки порхали между ними, вновь и вновь подлетая друг к другу и не желая улетать. Обе они были черные, мохнатые, с красными пятнышками. Бабочки весело резвились, играли на солнце, а затем подлетели и уселись человеку на окровавленный платок, опустив свои хоботки на красные пятна, словно желая высосать кровь. Сын Марии ощутил их ласки на своей голове, вспомнил когти Божьи и показалось ему, что крылышки бабочек и когти Божьи возвещали ему одно и то же.

«О, если бы Бог всегда мог нисходить к людям не орлом с острыми когтями, не молнией, а бабочкой», – подумал юноша.

Мысленно соединяя бабочек и Бога, он почувствовал, как что-то щекочет ему ступни, искоса взглянул вниз и увидел, что у него под ногами торопливо и озабоченно снуют крупные черно-рыжие муравьи, по двое и по трое перенося в широких челюстях пшеничные зерна. Они похитили эти зерна с поля у людей и тащили их в муравейник, славя своего Бога – Великого Муравья – за то, что он печется о своем избранном народе – муравьях – и посылает потопы на поля как раз тогда, когда нужно, когда зерно уже собрано на токах. Сын Марии вздохнул. «И муравьи ведь тоже создань Божьи, – подумал он. – И люди, и ящерицы, и цикады, поющие в масличной роще, и шакалы, воющие по ночам, и потопы, и голод…»

За спиной у него послышалось чье-то дыхание. Юноша пришел в ужас. Он столько времени уже забыл и думать о ней, но она, Демоница, его не забывала. Теперь юноша слышал, как она дышит, сидя у него за спиной скрестив ноги.

– И Проклятие – тоже создание Божье, – прошептал Сын Марии.

Всюду вокруг он чувствовал дыхание Божье, проносившееся над ним то тепло и доброжелательно, то яростно и беспощадно. Ящерица, бабочки, муравьи, Проклятие – все было Богом.

Он услышал звон колокольчиков на дороге и голоса и обернулся. Проходил длинный караван верблюдов, груженный дорогими товарами, а во главе его шел неприметный ослик. Должно быть, караван шел из пустыни, отправившись из Ниневии или Вавилона – плодородного речного края праотца Авраама – и вез шелковые ткани, пряности и слоновую кость, а, возможно, также рабов и рабынь. Направлялся же он к Великому морю, где плавают разноцветные корабли…

Караван все шел, и не было ему конца. «Сколько богатств таит в себе этот мир, – подумал Сын Марии, – сколько чудес!» В хвосте каравана ехали, раскачиваясь в такт колышущейся поступи верблюдов, богатые чернобородые торговцы в зеленых тюрбанах, в длинных, до щиколоток, рубахах, с золотыми серьгами. Сын Марии испуганно вздрогнул.

«Они остановятся в Магдале, – внезапно пришло ему в голову. – Они остановятся в Магдале, а дверь Магдалины открыта, открыта днем и ночью, и они войдут туда. Спасти ее! О, если бы я мог спасти ее! Спасти тебя – нет, не племя Израилево, которое я не могу спасти, – спасти тебя, Магдалина! Я не пророк и когда открываю уста, то даже не знаю, что сказать . Бог не помазал уста мои пылающим углем, не метнул в нутро мое свою молнию, дабы я запылал и бросился в неистовстве возглашать на дорогах! Да не будут слова моими, но да будут они Его словами, и да не будет мне о том заботы: я отверзну уста, но Он будет возглашать ими. Я не пророк, а простой, робкий человек, я не могу взять тебя с ложа позора, и потому иду в пустыню, в обитель молиться о тебе. Молитва всемогуща. Даже во время войн. Ибо пока держал Моисей свои длани воздетыми к небу, побеждали сыны Израилевы, а как только утомился он и опустил длани, терпели они поражение. Потому денно и нощно буду держать я воздетыми в небо длани мои за тебя, Магдалина!»

Так сказал юноша и посмотрел на солнце. Едва оно станет клониться к закату, он отправится дальше в потемках, потому как желал миновать Капернаум, оставаясь никем не замеченным, а затем обогнуть озеро и войти в пустыню. Страстное желание добраться туда возросло еще более. Юноша снова вздохнул.

– О, если бы я умел ходить по воде, чтобы пройти через озеро напрямик! – прошептал юноша.

Ящерица все еще льнула к теплому камню, греясь на солнце, бабочки взлетели ввысь и исчезли среди света, муравьи продолжали носить урожай, наполняли им свои кладовые, снова спешили в поле и снова возвращались оттуда с грузом. Солнце начало клониться к закату. Тени стали длиннее, путники встречались все реже, вечер опускался на деревья и на землю, покрывая их позолотой, а воды озера пришли в смятение, с каждым мгновением меняя цвет: алели, становились светло-лиловыми, темнели. В небе на западе повисла крупная звезда.

«Сейчас придет ночь, сейчас придет черная дщерь Божья вместе со своими караванами – звездами…» – подумал Сын Марии, и звезды, еще не заполнив собою неба, заполнили мысли его.

Он уже собирался встать и снова пуститься в путь, но тут услышал, как за спиной у него зазвучал рог и какой-то странник позвал его по имени. Юноша обернулся и в бледном вечернем свете заметил человека с узлом за плечами, который поднимался в гору, подавая ему знаки. «Кто бы это мог быть?» – подумал Сын Марии, пытаясь разглядеть под узлом лицо странника. Он где-то уже видел эту бледную образину, редкую бороденку и кривые ножки…

– Это ты, Фома? – закричал вдруг юноша. – Ты снова стал бродить по селам?

Хитрый косоглазый коробейник уже стоял перед ним, переводя дыхание. Он сбросил наземь узел, вытер пот с узкого лба, а его косящие глазки заиграли, но столь неоднозначно, что невозможно было понять, радовались ли они или насмехались.

Сын Марии любил Фому и часто виделся с ним, когда тот проходил мимо мастерской с рогом за поясом, странствуя по селам. Фома ставил свой узел ему на верстак и принимался рассказывать о том, что видел вокруг, шутил, смеялся, поддразнивал. Он не верил ни в Бога Израиля, ни в других богов.

– Все смеются над нами, – говорил он, – за то, что мы режем для них козлят, воскуряем фимиам и воспеваем во все горло их прелести…

Сын Марии слушал Фому, приоткрывая ему свое удрученное сердце, восхищался плутоватым разумом Фомы, который, несмотря на свою бедность, несмотря на все порабощение и злоключения своего народа, умел найти в себе силу смехом и насмешкой превозмогать рабство и бедность.

Коробейник Фома тоже любил Сына Марии, видя в нем кроткого страждущего агнца, который нуждался в Боге и с блеянием семенил за Ним.

– Ты – агнец. Ты – агнец, Сыне Марии, но внутри тебя пребывает волк, и волк этот когда-нибудь сожрет тебя! – часто говорил он со смехом, вытаскивая из-за пазухи гостинец – то горсть фиников, то гранат, то яблоко, тайком сорванные в чьем-нибудь саду.

– Хорошо, что я нашел тебя, – сказал Фома, переводя дыхание. – Видать, Бог тебя любит. Куда это ты путь держишь?

– В обитель, – ответил юноша, указывая рукой вдаль за озеро.

– Стало быть, хорошо, что я тебя встретил. Поворачивай обратно!

– Зачем? Бог…

Но тут Фома разозлился.

– Будь добр, не путайся с Богом. До Него не добраться: нужно идти всю жизнь, да и смерть тоже, но Он, благословенный, бесконечен. Так что лучше оставь Его и не впутывай в наши дела. Хлопот у нас достаточно и с людьми – бесчестными да хитромудрыми. И вот что: берегись Иуды рыжебородого! Перед тем, как покинуть Назарет, я видел, как он шептался с матерью распятого, а затем с Вараввой и еще несколькими головорезами зилотами, и слышал при этом твое имя. Так что берегись, Сыне Марии. Не ходи в обитель!

Но тот только покачал головой.

– Все живые существа, – сказал он, – во длани Божьей. Кого Он захочет спасти – того спасет, кого захочет убить – того убьет. Разве можем мы противиться Ему? Я пойду туда, и да поможет мне Бог!

– Пойдешь? – гневно воскликнул Фома. – Пока мы здесь с тобой разговариваем, Иуда уже поджидает тебя в обители с ножом за пазухой! У тебя есть нож?

Сын Марии ужаснулся.

– Нет. На что он мне? Фома засмеялся.

– Агнец… Агнец… Агнец… – проговорил он и поднял узел с земли.

– Прощай! Поступай как знаешь! Я тебе говорю: «Беги!»

– а ты мне в ответ: «Пойду!» Ну, что ж, ступай, только потом пеняй на себя!

Его косящие глазки заиграли, и он, насвистывая, стал спускаться.

Уже совсем наступил вечер, земля потемнела, озеро исчезло, в Капернауме зажглись первые огни. Дневные птицы устроились на ночлег, спрятав голову под крыло, а ночные пробудились и вылетели на охоту.

«Прекрасна и свята година сия, – подумал Сын Марии. – Теперь я могу незаметно отправиться в путь».

На память ему пришли слова Фомы.

– Как Богу угодно, так и будет, – тихо сказал юноша. – Если Он толкает меня навстречу убийце моему, пойду к нему без промедления: да погибну от руки его,

– я в силах сделать это и сделаю это. Юноша обернулся.

– Пошли, – сказал он своей невидимой спутнице и направился в сторону озера.

Ночь была приятной, теплой, влажной, с юга дул легкий ветерок, Капернаум пахнул рыбой и жасмином. Почтенный Зеведей сидел у себя во дворе под большим миндальным деревом вместе со своей супругой Саломеей. Они уже поужинали и теперь беседовали. В доме ворочался на постели их сын Иаков. Распятый Зилот, соглядатай – Сын Плотника, новая несправедливость, которую Бог учинил людям, забрав у них урожай, путались в его мыслях и бередили душу, не давая уснуть. И болтовня старого отца тоже злила его. Он сорвался на ноги, зажег свет, вышел во двор и направился к воротам.

– Куда ты? – обеспокоенно спросила мать.

– На озеро. Хочу подышать ветерком, – проворчал Иаков и исчез во тьме. Почтенный Зеведей покачал головой и вздохнул.

– Мир перевернулся, жена, – сказал он. – Молодым стали тесно в собственной шкуре: они теперь и не ласточки, и не рыбы, они – летучие рыбы. Море их уже не вмещает, и они взмывают в воздух, но и воздуха не приемлют, и потому снова ныряют в море. И так снова и снова! Совсем спятили. Возьми, к примеру, нашего сына – твоего любимчика Иоанна. Обитель, видишь ли, молитвы, посты, Бог. В лодке ему стало тесно, уместиться в ней не может. А теперь и этот, Иаков, которого я считал благоразумным. И он, запомни мои слова, туда же паруса поворачивает. Видела, как он сегодня распалился да расходился так, что и дом ему стал тесен? Это, конечно, не моя забота, только кто ж будет распоряжаться моими челнами да работниками? Все мои труды, стало быть, насмарку пойдут? Не по душе мне все это, женушка дорогая. Принеси-ка лучше вина да осьминога на закуску, хоть в себя приду!

Почтенная Саломея сделала вид, будто не слышит. Сегодня ее старик уже хватил лишку – будет! И она попробовала переменить разговор:

– Не печалься, они еще молоды, это пройдет.

– А ведь и вправду, жена. Ты мыслишь по-женски. Чего это я голову ломаю? Ведь так оно и есть. Они еще молоды, это пройдет. Молодость, что болезнь – проходит. И я в молодые годы тоже был легко возбудим, ворочался в постели, думая, что хочу Бога. А хотелось мне жены – тебя, Саломея! Взял я тебя и сразу же успокоился. То же происходит и с нашими сыновьями, что тут долго думать! Вот мне и полегчало, женушка родная! Принеси-ка вина да осьминога на закуску – выпью за твое здоровье, дорогая моя Саломея!

А чуть поодаль, в соседнем квартале, почтенный Иона одиноко сидел в своей хижине и чинил у светильника невод. Все чинил и чинил, но думы и помыслы его были обращены не к покойной супруге, преставившейся в эту же пору год назад, не к легкомысленному сыну Андрею, не к другому сыну, взбалмошному Петру, все еще шатавшемуся по тавернам Назарета, бросив его, старика, при челне тягаться в одиночку с рыбами. Он размышлял о словах Зеведея и пребывал в полном замешательстве. А что если он и в самом деле пророк Иона? Старик посмотрел на свои руки, ноги, бока, сплошь покрытые чешуей. Даже его дыхание пахло рыбой, даже пот его был рыбьим. Иона вспомнил, что, когда третьего дня он оплакивал покойную жену, слезы его тоже пахли рыбой.

Плут Зеведей был прав: в бороде у него иной раз попадались рачки… Что если он и в самом деле пророк Иона? Так вот почему не любит он болтать и слова из него словно клещами вытаскивают, а когда ступает по земле, то все спотыкается да шатается, но как только входит в озеро, – какое облегчение, какую радость чувствует от того, что вода вздымает его в своих объятиях, ласкает, лижет его, плещет у него в ушах, говорит с ним, а он, точь-в-точь как рыба, отвечает ей без слов, выпуская пузыри изо рта!

«Конечно же, я – воскресший пророк Иона. Акула извергла меня, но теперь я обрел знание, стал пророком, но прикидываюсь рыбаком и не пророню о том ни слова, а то еще хлопот не оберешься…» Он улыбнулся, довольный собственным лукавством. «Хорошо это у меня вышло, – подумал Иона, – и никто не смог разоблачить меня за столько лет, даже я сам, один только чертов Зеведей – спасибо ему! – открыл мне глаза…» Он уронил на пол снасти, удовлетворенно потер руки, открыл шкафчик, вытащил оттуда флягу, запрокинул короткую и толстую чешуйчатую шею и принялся пить с булькающим звуком.

Два довольных старика выпивали в Капернауме, а наш ночной странник все шел и шел по берегу, погруженный в раздумья. Он был не один, потому как слышал у себя за спиной скрип песка. Новые торговцы спешились во дворе Магдалины и теперь, сидя со скрещенными ногами, на покрытом галькой дворе в ожидании своей очереди, не спеша беседовали друг с другом, жуя финики и жареных крабов. В обители монахи уложили настоятеля посреди его кельи и бодрствовали над ним. Настоятель еще дышал и смотрел на открытую дверь округлившимися глазами с напряженным, изнуренным лицом и, казалось, прислушивался.

– Он слушает, не прибыл ли раввин из Назарета исцелить его…

– Он слушает, не приближаются ли черные крылья архангела…

– Он слушает, не раздаются ли шаги приближающегося Мессии…

Так тайком переговаривались между собой взиравшие на него монахи, и у каждого из них душа была готова в этот час к восприятию чуда. Все они напрягали слух, но не слышали ничего, кроме молота, стучавшего по наковальне где-то в углу двора. Это Иуда развел огонь и трудился среди ночи.