"Любовь и доблесть" - читать интересную книгу автора (Катериничев Петр)Глава 22Кошка мягко спрыгнула с подоконника, подошла к дивану, выгнулась, потягиваясь, и бесцеремонно запрыгнула на постель. Свернулась в ногах и заурчала умиротворенно. – Мы уснули. – Даша привстала на кровати, посмотрела на часы, вздохнула. – Тебе пора? – спросил Олег. – Наверное. – Почему «наверное»? – Это смягченная форма «да». – Заумно. Но факт. Олег сделал попытку подняться, но Даша уложила его обратно, прижав ладони к груди. – Лежи. На чашку кофе время еще есть. Я приготовлю. – Готовить кофе – это ритуал. И заниматься этим должен мужчина. – А я хочу другого ритуала: как будто ты мой мужчина, давно мой, и потому все будет обыденно и просто. Как должно быть дома. Ладно? – Ладно. – Как зовут твою кошку? – Катька. Но это не моя кошка. – А чья? – Она сама по себе. – Как все кошки. А откуда ты знаешь, что она Катька? – Она представилась. Кошка приподнялась, недовольно мяукнула, когда Даша попыталась ее погладить, и – спрыгнула на пол. – Независима, как американская Свобода. Наверное, ревнует. – Даша улыбнулась. – Мелочь, а приятно. – Что именно? – Что считает меня достойной соперницей. Ты только посмотри, сколько в этом зверьке грации! – Кошки – это маленькие львицы. А мухи – маленькие птицы. – Олег подумал, подытожил: – Стихи родились. – Данилов, ты поглупел! Ты очаровательно поглупел! Жди кофе. – По-турецки? – По-американски. Instant. Слабый, теплый, с сахаром. – Божественно. – Не слышу энтузиазма. – Энтузиазм противопоказан обыденной и простой жизни. – Я скоро. Олег закурил, воровато оглянулся на дверь кухни, подхватил с пола полупустую бутылку с вином и сделал три больших глотка. Откинулся на подушку, бессмысленно улыбаясь и даже не допуская мысли, что... Хотя... Само недопущение какой-то мысли означает только одно: сомнение, эта самая разрушительная из эмоций, уже шевелится в сердце, и вслед ей придут и уныние, и тоска, и одиночество... Невыносимая легкость бытия, непереносимое ощущение счастья... Все так хорошо, что человек желает сохранить это навсегда, и начинает размышлять, как это сделать, и напрягает мышление, логичное, суровое и абсолютно беспомощное в своей логике у мужчин, и слезливо-неустойчивое и абсолютно беспомощное в жалости к себе – у женщин... А воображение уже обрушивает на бедного человечка все возможные и невозможные горести и печали, все грядущие разочарования, все мыслимые потери... И он, словно загнанный зверек, ищет первопричину таких несчастий и – находит! Она – в ощущении счастья, которое невозможно удержать! И чтобы освободиться от страха потери, остается только разрушить это самое счастье... Укоризной, воспоминаниями прошлой свободы, мечтами о мире там, за стенами дома... И вот – дом уже превратился в жилище, и человек – снова одинок, уязвим, невесел, и жизнь его катится по опостылевшей колее убогою бричкой, и только сны о летящих всполохах упорхнувшего счастья оставляют надежду: пока жив, все повторится! Обязательно повторится! Выбери себе жизнь и – живи! Впрочем... Все эти мудрствования пусты и никчемны. Человек часто пропускает жизнь потому, что живет именно воспоминаниями о прошлом и надеждами на будущее, теперешнее свое существование полагая лишь прелюдией чего-то значительного, цельного... А жизнь проста и мудра: живи настоящим и получай удовольствие от того, что имеешь сейчас. И можешь при этом представлять себе прекрасное прошлое: никто в твоем прошлом у тебя ничего уже не отнимет, и блестящее будущее: оно не в твоей власти. Живи. Олег тряхнул головой. Стоило Даше уйти, и он снова занудственно поумнел. Если бы это напрягало лишь окружающих... Самого себя он изводит куда горше. Олег нагнулся с дивана и ткнул клавишу кассетника. Не видны в полутьме глаза, И нет места привычной лести. Что могу я тебе рассказать Полусонной, рассеянной песней? Песня Петра Катериничева «Не видны в полутьме глаза...». Даша вернулась, закутанная в махровый халат Олега: он доходил ей до пят. В руке ее была большая кружка с кофе. Девушка уселась на диван, подобрав под себя ноги. – Держи. Это нам на двоих. И кофе у тебя больше нет. – Не важно. – Олег отхлебнул горячий напиток. – Ну как? – Мокрый. Даша рассмеялась, откинувшись, полы хадата распались, Олег перегнулся с дивана, поставил чашку на пол, одним движением сдернул халат с плеч девушки... – Ты просто... – прошептала Даша. – Да... И снова вихрь сорвал их и понес за собой... На этот раз он был резким и мощным, словно порыв шквального ветра, и сила его не убывала, и он несся сквозь остановившееся время, сметая с трав золото листьев, врываясь в бойницы крепостей и замков, разметывая пламя высоких ритуальных костров... Лишь короткие девичьи вскрики прерывали на мгновение этот безумный полет, и она открывала глаза, невидяще смотрела в темноту и – уносилась снова, захваченная безудержным ритмом шального шквала... Теперь словно вершины древнего Тибета проплывали где-то внизу, полускрытые тяжкими, напитанными ливнем тучами и освещаемые грозовыми разрядами, а двое летели все выше, пока яростная белая вспышка не затмила весь мир и они сверглись вниз вместе, орошаемые теплым муссон-ным ливнем... ...Даша подняла мокрое от слез лицо, провела пальцами по губам, посмотрела на Олега, обняла его, прильнула, хотела что-то сказать и не смогла. Прошептала только: – Я тебя люблю. Олег молчал почти минуту. И только потом Даша услышала: – И я тебя люблю. Хотя этого и не может быть. – Почему? – Слишком все похоже на сон. – Может быть, любовь – это и есть сон? Когда людям не нужно ни о чем говорить и ничего объяснять, когда они могут просто чувствовать друг друга так, словно они – единое? – Наверное. – Ты боишься? – Чего? – Что придется просыпаться? Олег промолчал. Даша вздохнула. – А я – боюсь. Как я этого боюсь! – Даша задумалась, взгляд застыл в одной точке, она махнула рукой: – К черту их всех! – наклонилась, подняла кружку с кофе, отхлебнула. – Совсем остыл. Теплый и горько-сладкий, как и мечталось. Будешь? – Обязательно. – Извини, Олег. Мне уже совсем-совсем пора. Он кивнул. Девушка соскочила с дивана, потянулась за халатом. – Подожди, не одевайся, – попросил он. – Я тебе нравлюсь? – Ты изумительна. – Ага. Только... Только не смотри на меня так. – Как? – Будто стараешься запомнить навсегда. Мы же не прощаемся, я не еду на целину, а ты – на север. – Откуда ты знаешь про целину? – Папа был. Да и песня: «Сиреневый туман над нами проплывает...» Я на секундочку под душ и сразу вернусь. Оставь мне капельку этого чудесного напитка, ладно? – Даша прыснула, наклонилась к нему, поцеловала. – И не грусти раньше грусти. Музыку послушай. – Она ткнула клавишу кассетника и исчезла в ванной. А дождь шумел и шумел за окном ровно и монотонно, и этот размеренный шум сливался с наполнившей комнату музыкой и стихами: Стихотворение Петра Катериничева из цикла «На тему Блока». А дождь шумел и шумел за окнами длинно и монотонно, и Олегу казалось, что так было всегда и так всегда будет, что и море, и солнце не существуют уже нигде, кроме его усталого воображения, и что жизнь пройдет, не оставив по себе ничего, кроме запаха мокрых листьев, жасмина и первого, сладкого на вкус снега. |
|
|