"Ола и морской волк" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 3

Ола была настолько усталой, что, в отличие от маркиза, не слышала подъема якоря и не почувствовала, как подбрасывало и швыряло яхту после выхода из гавани.

Она спала глубоко и без сновидений, пока ее не разбудил стук в дверь, Когда она сказала: «Войдите!», появился стюард и, передвигаясь осторожно по каюте, поставил закрытую чашку — такую, которую используют, как она слышала, в море в ненастную погоду, — рядом с ее кроватью.

— Нам предстоит бурный переход, мисс, — сказал он. — Я принес вам кофе, а если вы хотите чего-либо поесть, то шеф постарается сделать, что можно, хотя сейчас трудновато работать в камбузе.

— Кофе — все, что мне нужно, — ответила Ола, — и большое спасибо вам.

— Я бы посоветовал вам оставаться здесь, мисс, — сказал стюард, уходя. — «Сухопутному моряку», как мы обычно говорим, ничего не стоит сломать ногу в такую плохую погоду.

Ола поняла, что он тактично не упоминает о морской болезни, которая может у нее разыграться, но она-то знала, что была хорошим моряком.

Ее отец был влюблен в море, и когда она была еще маленькой, он часто катал ее в лодке, и она скоро поняла, что, как бы ни волновалось море, ее никогда не укачивало.

Когда стюард ушел, она подумала, что надо было спросить его, в какое время они достигнут Кале.

У нее было предчувствие, что если она не будет готова .сойти на берег, как только они причалят, это вызовет недовольство маркиза.

Когда прошлым вечером они шли к судну в густом тумане, она уже догадывалась, что он был недоволен собственным великодушием, когда предложил перевезти ее через пролив.

Он резко распорядился, чтобы стюард проводил ее в каюту, и она почувствовала тогда, что ее судьба висела на волоске, поскольку он был одинаково готов как исполнить роль доброго самарянина, так и предоставить ее воле судьбы.

Она содрогнулась при мысли о том, как ужасно было бы выйти замуж за Жиля. Она никогда раньше не думала о нем как о мужчине, пока он не проявил своего предательства, стремясь завладеть ее состоянием.

«Это большая беда — иметь столько денег, — думала Ола про себя, — если бы у папы был сын, я не оказалась бы в таком ужасном положении».

Однако был бы сын или нет, она знала, что отец не смог бы избежать женитьбы на ее мачехе, коль скоро она решила женить его на себе.

Ола теперь хорошо понимала, как легко все это произошло.

Она училась в монастыре во Франции, когда умерла ее мать, Она бы не успела вовремя на похороны, поэтому отец не послал за ней и даже не сообщил ей письмом о случившемся, но потом приехал к ней сам, чтобы смягчить ее боль от печальной вести.

Они поплакали вместе, горюя о женщине, которую оба любили. Отец вернулся в Англию один, и Ола постоянно говорила себе, что это и явилось фатальной ошибкой.

Конечно же, ей следовало поехать с ним, чтобы заботиться о нем, но ни ей, ни ему и в голову не приходило, что она должна прекратить обучение из-за утраты, понесенной отцом.

Когда ей исполнилось семнадцать лет и она окончила двухлетнее образование во Франции, организованное ее матерью, она вернулась в Англию, но было уже слишком поздно.

Отец был одинок и несчастен без близких, с кем мог бы поговорить о любимой жене.

Мачеха была их соседкой, и она сумела пустить в ход свое очарование и мягкость, что ей легко удавалось для собственной выгоды, и так втерлась в доверие к отцу, что он не сомневался — без нее ему не прожить.

Они поженились всего за два дня до возвращения Ольг домой, и как только она встретилась со своей мачехой, то поняла, что подобная спешка была неслучайной, чтобы Ола не успела вмешаться и отговорить отца.

Ола увидела, что мачеха явно стремилась занять то общественное положение, которое она и получила, став после замужества леди Милфорд, да к тому же еще муж обеспечивал ее деньгами, которых она всегда жаждала.

Дочь сразу раскусила истинную суть мачехи, которую та умело скрывала от мужа.

Оле казалось, что она когда-то встречала новую жену отца, но никак не могла припомнить, где и когда это было, а также сомневалась, чтобы леди Милфорд раньше обращала внимание на дочь соседа, которого видела прежде не часто.

Но маленькая девчурка или подросток, сильно отличалась от повзрослевшей падчерицы, к тому же потрясающей красавицы. Когда лорд Милфорд умер, Ола унаследовала большое состояние, превышавшее в десять раз то, что было оставлено его вдове.

Если вначале леди Милфорд с ревнивой завистью относилась к красоте Олы, то теперь она завидовала еще и ее деньгам, и ненависть мачехи взорвалась с такой же силой, как бомба анархиста.

Ола лишь очень кратко рассказала маркизу испытанные ею страдания. Невозможно было описать ему те муки, которые она вынесла из-за постоянных попреков да еще физического страха перед мачехой.

Леди Милфорд до такой степени ненавидела красоту падчерицы, что одно только ее появление вызывало в ней гнев, поэтому Ола всегда боялась, что мачеха найдет способ испортить ее лицо, о чем порой грозилась в сердцах.

Будучи человеком независимым, смелым, Ола решила наконец-то скрыться от мачехи.

Она хорошо понимала, что это будет нелегко, но с каждым днем все больше чувствуя себя узницей в собственном доме, в котором когда-то была так счастлива, она поняла, что как бы ей ни было трудно надо непременно бежать отсюда.

Жиль оказался настоящим Иудой именно тогда, когда она меньше всего ожидала этого, и такой удар окончательно сразил бы любого с менее твердым характером.

И тут для Олы словно свершилось чудо: она у маркиза, и теперь на его яхте чувствует себя в безопасности хотя бы на первое время, даже если потом ее будут подстерегать трудности.

Допив кофе, стараясь не расплескать его на чудесные полотняные простыни с вышитой монограммой маркиза, она откинулась на подушки, обдумывая дальнейшие свои действия.

Она говорила маркизу о дилижансах, на которых собиралась ехать дальше, но она помнила, как они медленно движутся и что ими пользуются люди разных сословий, а некоторые из них ведут себя очень грубо.

Она решила, что разумнее было бы нанять почтовую карету до Парижа.

Однако для этого потребуется немало денег, и ей придется продать кое-что из драгоценностей.

«Я должна поговорить об этом с маркизом», — подумала она.

Но из приличия ей неловко было обсуждать денежные вопросы с мужчиной, который вынужденно проявил к ней участие и хотел как можно скорее расстаться с ней.

«В Кале должен быть хороший ювелир, — рассуждала она про себя, — я спрошу его, сколько он заплатит мне за одну из маминых небольших бриллиантовых брошей».

Но тут ее осенила внезапная мысль, и Ола застыла, глядя перед собой невидящим взглядом, а на лице было написано сильное беспокойство.

За полдень маркиз спустился с палубы по сходному трапу вниз, где его ожидал камердинер, чтобы помочь освободиться от непромокаемого плаща.

— Ваша милость не вымокли, надеюсь? — заботливо спросил он.

— Нет, Гибсон, — ответил маркиз. — Весело видеть, как быстро движется «Морской волк» при попутном ветре.

— Действительно, милорд, — согласился Гибсон. — Я всегда говорил, что ваша светлость были правы, выбрав именно такое судно для ваших поездок.

— Я всегда прав, Гибсон! — сказал маркиз полушутя, но будучи уверенный, что так оно, по сути, и есть.

Он выдержал битву с судостроителями и заставил создать яхту с точно такими обводами, которые ему требовались.

Маркиз еще юношей видел действия морских фрегатов в войне, и уже тогда поклялся себе, что, если ему посчастливится когда-либо строить собственную яхту, он сделает ее с такими же обводами корпуса.

Став старше, он занялся изучением быстроходных американских шхун, которые позже получили название «клиперов» и на которых он тоже плавал.

Конструкция корпуса шхун послужила моделью для знаменитых клиперов с прямоугольными парусами, которые строились на американских верфях, но слишком медленно внедрялись в Англии.

Маркиз сконструировал для себя шхуну, быстроходную, как боевой фрегат, но не требовавшую при этом большой команды для управления ею.

Когда яхта «Морской волк» была наконец спущена на воду, она вызвала сенсацию среди яхтсменов-энтузиастов.

Маркиза поздравляли не только его друзья, но и многие авторитеты военно-морского флота.

Однако на сей раз он впервые вышел на «Морском волке» в такую штормовую погоду.

Наблюдая этим утром, как яхта безупречно скользит по волнам, он убедился, что все его идеи, которые считались многими революционными, оказались верными.

Шагая осмотрительно, но уверенно, как человек, привычный к морской качке, маркиз прошел в салон, сказав на ходу:

— Передайте стюардам, что я не прочь хорошенько пообедать. Я проголодался!

Тут маркиз заметил, что он не один.

В уютном салоне, обставленном по его собственным проектам, сидела женщина, о существовании которой он и забыл за эти два часа.

— Доброе утро, милорд, — сказала Ола. — Извините меня, что не поднимаюсь, чтобы приветствовать вас, потому что мне трудно будет сделать реверанс, когда судно так сильно кренится.

— Доброе утро… Ола! — ответил маркиз.

Он на секунду запнулся, прежде чем произнес ее имя, потому что не сразу его вспомнил.

Он сел в кресло недалеко от нее, а потом только спросил:

— Вы хорошо себя чувствуете? Не страдаете от качки?

— Нисколько, — ответила Ола, — и если вы позволите, ж бы хотела выйти на палубу после обеда. Я никогда не плавала на судне, которое неслось бы так быстро.

— Вы хотите сказать, что любите море?

— Очень! — просто ответила Ола.

— Я рад это слышать, — сказал маркиз, — потому что у меня есть для вас плохие новости.

Ола вопросительно посмотрела на него, и он сказал:

— Прошлым вечером я приказал моему капитану направиться в Кале, но с северо-востока задул такой сильный ветер, что мы не сможем подойти к берегу Франции. Все, что мы можем, — это нестись по ветру дальше в пролив Ла-Манш.

Маркиз даже и не задумывался о том, как Ола отреагирует на это известие.

Когда же он увидел ее загоревшиеся глаза и улыбку, он сказал себе, что мог бы предвидеть, что она окажется нежеланным гостем, который не будет торопиться отказаться от его гостеприимства.

Словно прочитав его мысли, Ола сказала:

— Вы так добры, милорд, что согласились доставить меня во Францию. Вы не рассердитесь, если я скажу, как я… рада, что… не покину эту чудесную яхту так… быстро, как я… предполагала.

Маркиз даже не знал, как это произошло, но когда стюард принес им обед, он уже рассказывал девушке о своей яхте и о тех трудностях, с которыми столкнулся, строя ее по своему замыслу.

— Мне пришлось сражаться буквально за каждый дюйм этого судна! — сказал он. — И только когда оно было наконец создано, кораблестроители перестали каркать, что мой проект непрактичен, неосуществим и что яхта потонет или превратится в медлительную черепаху в первое же ненастье, в которое она попадет.

— Я рада, что сейчас с ней не происходит ничего подобного, — сказала, смеясь, Ола.

— Вы в полной безопасности, — сказала маркиз. — Моя яхта — самое надежное судно из плавающих в море, и я готов поставить на нее мое состояние и мою репутацию!

Они говорили о судах вообще и о «Морском волке» в частности все время, пока обедали, и лишь когда они закончили, маркиз сказал:

— Когда ветер поутихнет и мы сможем приблизиться к французскому берегу, думаю, что мы проскочим мимо Гавра, тогда я доставлю вас в Бордо.

— Разве вы плывете через Бискайский залив? — спросила Ола.

— Я направляюсь в Средиземное море, — ответил маркиз, — а там, наверное, зайду в Ниццу.

Он Говорил так, будто разговаривал с самим собой, но, увидев выражение лица Олы, понял, что совершает ошибку.

В его планы не входило держать ее на борту хоть одну лишнюю минуту, и при первой же возможности он собирался высадить ее на берег.

— Бордо вполне подойдет мне, милорд, — сказала она, — если будет невозможно зайти… в Гавр.

Она говорит одно, подумал про себя маркиз, а надежда в ее глазах — совсем о другом.

«Не надо было вообще брать ее с собой», — думал он.

Маркиз вспомнил Сару и то, как она склонила его к тому, чего он вовсе не хотел делать, и свою ненависть к женщинам — все это вновь нахлынула на него.

— Могу вас заверить, что мой капитан делает все возможное, чтобы подойти к Гавру, — резко сказал он, — и вам не следует подниматься на палубу. Там очень холодно, да еще и промокнете.

С этими словами он поднялся с места и, не глядя на Олу, вышел из салона.

Она тихо вздохнула.

Ола понимала, что лишь разозлит его, если будет настаивать.

«Чем же он так расстроен?» — размышляла она и внутренне была совершенно уверена, что причина его гнева — женщина.

Но маркиз был таким привлекательным и, несомненно, очень богатым, поэтому казалось невероятным, что любая понравившаяся ему женщина могла бы не броситься в его объятия, если б он того пожелал.

Однако, возможно, что он желает чего-то недостижимого, хотя Ола не представляла себе, что бы это могло быть.

Если ей возбраняется выходить на палубу, думала она, можно хотя бы просмотреть книги, которые она видела в книжном шкафу, занявшем почти целую стену салона.

Ее удивили книги на борту яхты, поскольку она привыкла к тому, что ее отец, находясь в море, был так поглощен хлопотами на судне, что не имел времени для чтения.

Олу поразило, что маркиз отличался от ее представлений о мужчине его возраста и положения.

Она была наслышана о разгульном образе жизни лондонских щеголей и денди, которые, казалось, только и знали, что гнались за удовольствиями и развлечениями.

Она еще вспомнила, что читала о маркизе в парламентских репортажах, и кроме того, его имя постоянно фигурировало на спортивных страницах газет.

«У него, очевидно, много интересов», — подумала она и решила, что ей будет о чем говорить с ним за ужином, если к тому времени останется еще на яхте.

Сама мысль, что ей скоро придется покинуть яхту, вновь пробудила в ней тревоги и опасения, которые обуревали ее утром в каюте, пока она на время не отвлеклась от них, не в силах больше думать о неприятном.

«Я справлюсь, конечно, справлюсь, — уверяла она себя. — В конце концов я ведь была за границей раньше… хотя и не одна».

Она понимала, что совсем иное дело — путешествовать одной. Когда отец с матерью впервые повезли ее учиться в монастырь, они останавливались по пути у своих друзей в их величественных замках, что превращало путешествие в незабываемое приключение.

Когда она ехала в Англию с двумя девочками, тоже англичанками, их сопровождали две монахини и курьер, договаривавшийся о комнатах в гостиницах и распоряжавшийся их багажом.

«Теперь же я буду одна», — думала она и невольно поеживалась, чувствуя, что немного боится.

Ола была убеждена, что разумнее всего будет нанять почтовую карету. Но ей все-таки придется останавливаться по пути в гостиницах, и многим показалось бы странным, что леди, да еще такая молодая, путешествует одна.

Ей вспомнился один случай, вселивший в нее еще большую тревогу.

Когда она возвращалась в Англию с монахинями, они остановились в гостинице на главной дороге, соединявшей Париж с Кале. Она была небольшая и не столь приятная, как другие гостиницы, в которых они останавливались, но монахини объяснили, что эта наилучшая из близлежащих.

Когда они прибыли туда, оказалось, что им не хватает одной комнаты, и пока курьер объяснялся с хозяином гостиницы, к конторке подошла женщина, которая сильно заинтересовала Олу.

Она была француженка, довольно симпатичная и привлекательная, но лицо у нее казалось несколько странным, и Ола поняла, что женщина использовала чересчур много косметики.

Ее ресницы были накрашены тушью, губы обведены малиновой помадой, а на щеках лежал искусственный румянец.

Тем не менее она была в дорогом и очень элегантном платье и выглядела такой прелестной, что Ола никак не могла понять, почему, когда она спросила себе комнату, жена хозяина, которая занималась ею, пока был занят ее муж, грубым тоном поинтересовалась:

— Вы одна, мадам?

— Я ведь спросила только одну комнату, — ответила леди.

— Мы не сдаем комнат женщинам, путешествующим в одиночку, — отрезала жена владельца гостиницы. — Тот отель, который вам нужен, расположен дальше по улице!

Она говорила с таким пренебрежением и бестактностью, что Ола ждала, когда леди возмутится такой дерзостью.

К ее удивлению, та лишь пожала плечами и вышла из отеля.

Теперь Ола задумалась, не будут ли с ней обращаться так же, как с той одинокой женщиной.

Она вздохнула от грустной мысли, но затем подбодрила и успокоила себя тем, что есть же, наверное, отели, принимающие женщин, путешествующих в одиночку, и, может быть, они окажутся более спокойными и менее многолюдными.

Дорога до Парижа казалась уже более трудной, чем представлялась вначале, да еще ей нужно было столько всего Продумать и учесть, что Ола, найдя несколько заинтересовавших ее книг в собрании маркиза, незаметно уснула.

Маркиз провел пару приятных часов за наблюдением того, как яхта смело разрывает морские волны, а затем спустился вниз, узнав от капитана, что они не смогут повернуть к Гавру.

— Я могу лишь предложить, милорд, — сказал капитан, — повернуть обратно, когда ветер стихнет, однако это займет много времени, и в это время года нельзя заранее предугадать погодные условия.

— Нет, мы направимся в Бордо, как вы вначале предлагали, — сказал маркиз. — Я уверен, что мисс Милфорд, моя гостья, легко сможет добраться оттуда до Парижа.

— Надеюсь, молодая леди не путешествует все время одна, милорд? — спросил удивленно капитан.

Маркиз был раздражен тем, что заговорил об этом, и отошел, не ответив капитану.

«Я доставлю ее во Францию, как она просила, — говорил он себе, — в любом случае я не несу за нее никакой ответственности!»

Он вспоминал, как Сара вызвала первоначально его симпатию потому что казалась такой беспомощной и жалостной без мужа, который защищал бы ее и заботился о ней.

По его жилам, как яд, растекалась горечь обиды, и теперь он осознавал, что все это было подстроено так, чтобы заставить его почувствовать себя большим, сильным и покровительственным.

Он припоминал реплики Сары, на которые возможен был лишь один его очевидный ответ! Он слишком ясно видел теперь тот доверчивый ее взгляд, когда она говорила ему, что смущена, обеспокоена, озабочена или расстроена чем-либо. На что она ожидала неизбежный ответ, что он уладит все за нее!

«Простак! Простак!» — говорил он себе, и казалось, что ветер в снастях вторит ему.

«Это никогда больше не повторится», — клялся он.

Спускаясь вниз, он подбирал подходящие слова, чтобы объяснить девушке, что когда они достигнут Бордо, он за нее больше не отвечает.

«Доберется ли она до Парижа или куда-то еще, меня это совершенно не касается, и она, несомненно, найдет множество других мужчин, готовых помочь ей».

Он думал, сколько мужчин было в жизни Сары, кроме Антония.

Вряд ли он был единственным, были наверняка и другие мужчины и до того, как умер ее муж!

Она находила мужчин, с легкостью готовых покровительствовать и помогать женщине, во взгляде которой читалась мольба, а глаза были такими голубыми, как ясное летнее небо, но на самом деле темными от черного обмана, как глаза самого Сатаны.

С твердым взглядом и поджатыми губами маркиз вошел в салон.

В первый момент он подумал, что салон пуст и Ола вернулась в свою каюту. Но затем он увидел, что она спит, свернувшись на софе.

Маркиз декорировал салон в бледно-голубых тонах, под стать цвету морской волны.

В убранстве помещений судна это было смелое новшество, потому как мебель на большинстве яхт обтягивалась коричневой кожей, и стены кают обшивались модными дубовыми панелями.

Лучшего цветового фона для пламенно-рыжих волос Олы, чем этот, маркиз и найти не мог.

Приблизившись к ней, он увидел, как ее темные ресницы резко оттеняли ее щеки, все еще бледные от усталости, и во сне она выглядела действительно очень юной и беззащитной.

Он сел в кресло напротив нее и впервые задумался о том, что ее усталость вполне можно понять после столь драматических переживаний вчерашнего дня.

Побег из дома на рассвете — уже суровое испытание и может вызвать нервное потрясение. Да и намерения кузена явились для нее достаточно сильным шоком, а тут еще и внезапный ужас от крушения экипажа в тумане.

Маркиз повидал немало несчастных случаев с конными экипажами и понимал, что Ола уцелела чудом.

Ее кузен, управлявший лошадьми, очевидно, был сброшен на дорогу, и вряд ли, думал маркиз, рана от камня, на который он упал, была единственной травмой.

Обычно в таких авариях люди ломают конечности, а маркиз был свидетелем, как в некоторых случаях люди ломали шеи.

Он не знал, пострадали ли их лошади, но тут же одернул себя — это не его дело.

Бренди повинно в том, что он взялся решать проблемы Олы, и чем скорее он избавится от нее, тем лучше.

Он смотрел на нее и не мог взять в толк, как она доберется до Парижа, когда он высадит ее на берег.

Нанять почтовую карету из Кале до Парижа не представило бы трудности, поскольку это был обычный маршрут путешественников, а французы с их изобретательностью по части добычи денег, организовали дело так, чтобы предусмотреть нужды (и толщину карманов) людей всех классов, посещавших их страну.

Но Бордо находился далеко от Парижа, и маркиз начал подумывать, что найти почтовую карету прямо до Парижа Ола вряд ли сумеет, даже при частой смене лошадей в пути.

«Меня это не должно заботить — не должно!» — твердо сказал он.

Еще он подумал, что она так молода и что она леди, поэтому привыкла к опеке слуг, родственников, учителей и гувернанток.

«Она найдет себе курьера», — с критической строгостью рассудил он. Но тут же засомневался в том, что серьезный курьер возьмется доставить женщину без сопровождающего.

Кроме того, встречаются курьеры, которые относятся к путникам, как к легкой добыче, запрашивают с них баснословные суммы, а бывает даже вступают в сговор с грабителями, которые отбирают у путников багаж и другие ценности и бросают их без единого пенни в каком-нибудь пустынном месте.

«Проклятие! Зачем я только встретился с ней?» — спрашивал себя маркиз.

Пока он терзался этим вопросом, Ола открыла глаза.

Она не сразу разобралась, кто перед ней. Потом вдруг обворожительно улыбнулась. Она села на софе и сказала:

— Я… заснула. Мне стыдно, что я так разленилась. Вместо сна мне следовало бы упражнять свой ум и читать ваши книги.

— Вы поступили вполне разумно, — сказал маркиз. — Снаружи сейчас очень неуютно. Дует холодный ветер, а порывы дождя со снегом чрезвычайно неприятны.

— Все-таки у вас такой вид, будто вы всем этим наслаждались! — сказала Ола. — Может быть, позволите мне выйти на палубу завтра.

— Если это будет безопасно.

Ола вздохнула.

— По-моему, вы боитесь, что я сломаю себе ногу, и тогда вы не сможете освободиться от меня, если, конечно, не выбросите меня за борт!

Ее слова были так близки к истине, что маркиз почти смутился.

Он не отвечал, и Ола сказала:

— Обещаю вам, что сойду на берег сразу же, как только вы скажете мне об этом, но я хотела бы спросить вас кое о чем.

— О чем же?

— Мы идем в Бордо, а я в этом городе никогда не была и знаю о нем очень мало, поэтому я хотела бы спросить, как вы думаете, есть ли там хороший ювелир?

— Ювелир? — озадаченно спросил маркиз. — Зачем вам ювелир?

У него промелькнула мысль, что она, может быть, надеется на подарок от него. Он знал стольких женщин, которые под тем или иным предлогом заманивали его в ювелирные магазины, чтобы он не только поцелуями, а более существенно выказал им свои чувства.

Ола потупилась в смущении, затем сказала тихим голосом:

— Если бы я смогла сойти… Кале… у меня хватило бы денег, чтобы добраться до Парижа… но поскольку Бордо намного… дальше… мне придется… продать некоторые из моих драгоценностей… и я не хочу быть… обманутой.

— Но вы же наверняка отправились в путь, взяв достаточно денег, чтобы добраться до Парижа? — спросил маркиз. — Сколько вы взяли с собой?

Наступило молчание, и он почувствовал, что она не скажет ему правду.

— Не обманывайте меня! — резко сказал он. — Откровенно говоря, меня вовсе не интересуют ваши финансы. Если вам нужна моя помощь, будьте хотя бы честной.

— Я… я не хотела… обманывать вас, — ответила Ола. — Я просто не хотела, чтобы вы сочли меня… глупой, поскольку я взяла так мало денег.

— Сколько вы взяли?

— Ч-четыре соверена… и немного… серебром.

Прежде чем маркиз успел сказать что-либо, она быстро добавила:

— Поскольку со мной ехал Жиль… я думала, что этого будет… достаточно.

— Значит, вы хотели, чтобы он платил за вас, даже не зная еще, что он хотел на вас жениться? — спросил насмешливо маркиз.

— Вовсе нет! — ответила Ола. — Он знал, что поскольку мачеха распоряжалась моим наследством, она могла бы заплатить ему все, что я должна ему… либо я отдала бы ему какое-нибудь из маминых украшений. Они очень ценные!

— Так вы хотите сказать, что везете все это в кейсе, который был с вами прошлым вечером?

Ола кивнула.

— Мое дорогое дитя, — сказал маркиз, — вы действительно воображаете, что можете добраться до Парижа без риска быть ограбленной и, возможно, избитой, если не убитой?

— Мне… ничего более… не остается делать, — сказала в оправдание Оля.

На глазах у нее выступили слезы.

— О, вам легко обвинять и говорить: «Вы должны были бы знать!» теперь, когда все разрушилось. Но я доверяла Жилю, когда он говорил, что отвезет меня в монастырь. А вчера вечером я кое-что придумала…

— Что же? — скептическим тоном спросил маркиз.

— Поскольку Жиль знает, куда я намереваюсь направиться, он, когда ему станет лучше — будет искать меня там… поэтому я не могу теперь остаться в… монастыре.

Маркиз удивленно глядел на нее.

— И куда же вы намерены податься?

— Я еще не решила.

— Но вы же должны на что-то решиться.

— Да, я знаю, но я не должна надоедать вам своими планами. Вы вполне ясно дали мне понять, что не можете отвечать за меня, и это справедливо.

— Конечно, — согласился маркиз. — Но это не мешает мне и полюбопытствовать! Насколько я помню, вчера вы говорили, куда собираетесь пойти вместо монастыря.

— Да. Я говорила вам, что мачеха всегда повторяла, что мне придется стать кокоткой, но я не знаю точно, что это означает.

Она глядела на маркиза, будто ждала от него разъяснений. Но он молчал, и она продолжила:

— Я нашла это слово во французском словаре, и там сказано: «FILLE DE JOIE» — «женщина радости», и я подумала, что это, должно быть, означает «актриса» или нечто в этом роде. Это так?

— Не совсем, — ответил маркиз.

— Думаю, они объяснят мне, что это такое, когда я доберусь до Парижа. Беда в том, что я вряд ли смогу пойти по улице, спрашивая, как найти инструктора по обучению на «FILLE DE JOIE»! Может быть, меня смогут научить этому в театре?

Улыбнувшись ему с некоторым озорством, она продолжала:

— Монахини будут очень шокированы! Они считали театры изобретением Дьявола и всегда предостерегали от посещения их, хотя иногда нам разрешалось посещать оперный театр.

Маркиз даже не сразу нашелся, что сказать этому наивному, несведущему ребенку. Наконец он понял, что обязан предпринять.

— Лучшее, что я могу сделать, — твердо произнес он, — это направиться к порту Плимут. Там я найму надежного курьера, который доставит вас обратно к вашей мачехе.

Прежде чем он успел договорить, у Олы вырвался вскрик ужаса, будто эхом прокатившийся по салону.

— Как вы могли замыслить нечто столь отвратительное!

Столь жестокое, столь предательское? — закричала она. — Вы же знаете, что я не могу вернуться к моей мачехе, и не имеете права отсылать меня к ней.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Я называла вас добрым самаритянином. Но вы — волк в овечьей шкуре, и ваша яхта недаром так называется… вы — морской волк и я ненавижу вас!

Пока она говорила, он поднялся из кресла и, не взглянув на нее, направился к двери. Уход выглядел бы величественным, если бы неожиданное движение судна не заставило бы маркиза пошатнуться, и он с большим трудом удержался на ногах.

Когда он вышел, Ола с отчаянием уставилась на дверь, будто все еще не поверила тому, что услышала.

Он казался таким добрым, полным сочувствия, и кроме того, во время обеда он проявил себя таким интересным собеседником.

И вдруг без какой-либо причины он ополчился против нее и повел себя по-своему так же нехорошо, как и Жиль.

— Да как он смеет! Как смеет он обращаться со мной, точно с ребенком, которого ведут куда хотят, даже не спрашивая его! — громко кричала она.

Ей хотелось бы накричать на маркиза, но интуиция подсказывала ей, что пусть он и морской волк, но лучше его переубедить.

Однако по тону его голоса и упрямому подбородку, она решила, что маркиз будет непреклонен и поступит так, как сказал, и ей трудно будет отговорить маркиза от его намерения.

«Если он пошлет меня домой, — думала она, — мне придется совершить побег заново, а во второй раз это будет труднее».

Она чувствовала, что маркиз позаботится и о том, чтобы она не скрылась от него, пока будет находиться с ним, и Ола пожалела, что доверила ему свои драгоценности.

Она теперь ненавидела маркиза так же, как и Жиля.

«Все мужчины одинаковы, — думала она. — Они играют по правилам, лишь когда им на руку».

Она недоумевала, почему девочки в школе всегда говорили о мужчинах так, будто они самые замечательные и желанные, в отличие от всего остального на земле.

«Я ненавижу мужчин! — говорила себе Ола. — Ненавижу их так же, как и мою мачеху! Все, что я хочу, это жить самостоятельно, иметь друзей, которые мне приятны, и делать все, что желаю, не подчиняясь ничьей воле!

Она уже давно решила для себя, что замужняя жизнь означает постоянную зависимость от мужчины, который считает, что ему дана власть над тобою.

Может быть, подобное можно терпеть от любимого человека, иначе было бы просто невыносимо жить. Она думала, что, будучи богатой, может не спешить с замужеством, пока не встретит мужчину, с которым ей понравится жить, и он будет добрым, все понимающим, ему можно будет доверить сокровенные чувства и мысли.

Когда она еще обучалась в монастыре, то часто думала о том, как трудно найти людей, которые оказались чуткими и интересными собеседниками.

Монахини лишь давали указания, а отец говорил с нею, но не беседовал по душам. По сути, ни он, ни кто-либо другой не интересовались ни ее мнением, ни ее переживаниями.

«Маркиз слушал меня за обедом, — думала она, — когда я описывала различные суда, на которых раньше плавала, и он объяснял мне то, что я хотела знать о его собственной яхте».

Она была поражена огромным количеством книг в его шкафу, что говорило о широком круге его интересов, и ей тоже хотелось узнать как можно больше обо всем этом.

«Мы поговорим на разные темы вечером за ужином», — радостно подумала она тогда, но теперь он ясно показал, что он думает о ней.

Она была ненужной вещью на борту, от которой он избавится, когда сочтет необходимым, даже не считаясь с ее мнением.

«Я ненавижу его! — думала она. — Я ненавижу его потому, что он обманул меня, в то время как я считала его добрым и честным».

Она не хотела плакать, когда думала о своем будущем; она испытывала лишь гнев.

Когда-нибудь она сможет поквитаться с маркизом за то, что он разочаровал ее, когда она менее всего этого ожидала.

«Я рада, что он чем-то расстроен, и надеюсь, что ему крепко досадила женщина, — говорила она себе. — Так ему и надо! Если он когда-нибудь расскажет мне об этом, я буду смеяться, потому что рада, что его заставили страдать!»

Все это замечательно, но не решает ее собственной проблемы, и Оле надо было каким-то образом бежать от него.

Но чтобы осуществить свой замысел, пришлось бы разве что броситься в море.

«Если я сделаю это, — размышляла она, — то утону, и, может быть, это останется на его совести на всю оставшуюся жизнь».

Но если серьезно, то она понимала, что он просто объяснит ее поступок неуравновешенностью рассудка и забудет об этом задолго до того, как войдет в Средиземное море.

Но Ола не хотела сдаваться.

Она откинулась на подушки софы и начала обдумывать план действий, чтобы ускользнуть от маркиза и каким-то образом помешать его намерениям.

«Может, мне удастся спрятаться где-нибудь на яхте, — думала она, — а он подумает, что я уже на берегу, и меня обнаружат, лишь когда яхта снова выйдет в море».

Пожалуй, такое можно было бы проделать, однако у нее было чувство, что маркиз договорится с курьером, которого наймет, чтобы тот был с ней начеку и выполнял бы обязанности и тюремщика, тогда она не сможет убежать, пока маркиз не окажется слишком далеко в море.

«Что же мне делать? Что же делать?» — спрашивала себя Ола.

Но внезапный вой ветра, прорывавшегося сквозь снасти, свидетельствовал о том, что ненастье все еще продолжается, и если намерениям маркиза воспрепятствует не она, то уж наверняка сама природа, и тогда будет невозможно зайти в Плимут, как того хотел маркиз.