"Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора (Карре Джон Ле)

3

Иосиф и Чарли познакомились на острове Миконос, на пляже, где находились две таверны, за поздним обедом, когда греческое солнце второй половины августа самым беспощадным образом палит вовсю. Или, мысля в масштабе истории, через месяц после налета израильской авиации на густонаселенный палестинский квартал Бейрута, позднее объявленного попыткой обезглавить палестинцев, лишив их руководителей, хотя среди сотен погибших никаких руководителей не было, если не считать потенциальных, так как в числе убитых оказались и дети.

– Поздоровайся с Иосифом, Чарли, – весело предложил кто-то, и дело было сделано.

Оба при этом притворились, что ничего особенного не произошло. Она сурово нахмурилась, как и подобает истой революционерке, и протянула ему руку фальшиво-добропорядочным жестом английской школьницы, он же окинул ее спокойно-одобрительным взглядом, не выразившим, как это ни странно, никаких дурных поползновений.

– Ну привет, Чарли, здравствуй, – сказал он, улыбнувшись, с любезностью не большей, чем того требовали приличия.

Итак, на самом деле поздоровался он, а не она.

Она заметила его привычку – прежде чем сказать слово, по-военному сдержанно поджать губы. Голос у него был негромкий, что придавало его речи удивительную мягкость – казалось, он куда меньше говорит, чем умалчивает. Держался он с ней как угодно, только не агрессивно.

Звали ее Чармиан, но всем она была известна как Чарли или же Красная Чарли – прозвище, которым она была обязана не только цвету волос, но и несколько безрассудному радикализму убеждений – следствию ее обеспокоенности тем, что происходит в мире, и желания искоренить царящее в нем зло. Ее видели в шумной компании молодых английских актеров, живших в хижине-развалюхе в двух шагах от моря и спускавшихся оттуда на пляж, – сплоченная стайка обросших и лохматых юнцов, дружная семейка. Получить в свое распоряжение эту хижину, да и вообще очутиться на острове было для них настоящим чудом, но актеры – народ к чудесам привычный. Облагодетельствовала же их какая-то одна контора в Сити, с некоторых пор пристрастившаяся оказывать поддержку странствующим актерам. По окончании турне по провинции несколько основных актеров труппы с удивлением услышали предложение отдохнуть и поправить свое здоровье за счет фирмы. Чартерным рейсом их переправили на остров, где их ожидала гостеприимная хижина и прожиточный минимум, покрываемый за счет продления их скромного контракта. Это было щедростью невиданной, неслыханной и неожиданной.

Обсудив все, они решили, что лишь свиньи-фашисты способны на такое самоотверженное великодушие, после чего начисто забыли о том, как они попали сюда. Лишь изредка то один, то другой, поднимая стакан, заплетающимся языком хмуро и нехотя провозглашал здравицу облагодетельствовавшей их фирме.

Чарли никак нельзя было назвать самой хорошенькой в их компании, хотя в чертах ее угадывалась явная сексуальность, равно как и неистощимая доброта, столь же явная. несмотря на внешнюю суровость. Тупица Люси – вот та была сногсшибательна. Чарли же по общепринятым меркам была даже некрасива: крупный длинный нос, уже потрепанное лицо казалось то почти детским, то, минуту спустя, вдруг таким старым и скорбным, что оставалось лишь уповать, чтобы будущее не прибавило к ее жизненному опыту новых разочарований. Порою она была их приемышем, порою – заботливой мамашей, казначейшей, хранительницей и распорядительницей мази от комаров и пластырей от порезов. В этой роли, как и во всех прочих, она была само великодушие, сама компетентность. А часто, становясь их совестью, она обрушивалась на своих товарищей за их грехи, подлинные и мнимые, и обвиняла в шовинизме, сексуальной распущенности, истинно западной апатичности. Право на это давала ее quot;культураquot;, поднимавшая, как они сами не раз признавались, и их на ступеньку выше. Чарли получила образование в частной школе и была как-никак дочерью биржевого маклера, хоть и окончившего свои дни за решеткой по обвинению в мошенничестве, – прискорбный финал, о котором она время от времени им напоминала, и все же культура в человеке всегда скажется.

Но самое главное: она была общепризнанной премьершей. Когда по вечерам актеры, нацепив соломенные шляпы и завернувшись в пляжные халаты, разыгрывали в своем кругу небольшие пьески, именно Чарли, если снисходила до этого, была неподражаема. Если они собирались, чтобы попеть, то аккомпанировала на гитаре им Чарли, причем делала она это так хорошо, что гитара совершенно забивала их голоса; Чарли знала и песни протеста и великолепно исполняла их, сердито, по-мужски напористо. Иногда, хмурые, молчаливые, они собирались в кружок и, развалясь, курили марихуану и пили сухое вино по тридцать драхм за пол-литра. Все, но не Чарли, которая держалась в стороне с таким видом, словно давно выпила и выкурила положенную ей норму.

– Подождите, вот придет революция, – говорила она с ленивой угрозой, – тогда, голубчики, вы у меня попляшете, поработаете ни свет ни заря на турнепсовых грядках.

Тут они изображали испуг. А когда это начнется, Чарли? Где полетит с плеч первая голова?

– В проклятом Рикмансуэрте, – отвечала она тогда, вспоминая свое неспокойное окраинное детство. – Мы загоним их проклятые quot;ягуарыquot; в их же собственные проклятые бассейны.

Тут раздавались вопли ужаса, хотя всем была отлично известна слабость, которую сама Чарли питала к быстроходным машинам.

И все же они любили ее. И принимали безоговорочно. И Чарли, несмотря на то, что нипочем бы в этом не призналась, платила им взаимностью.

А вот Иосиф, как они его называли, был в их жизни чужаком и в гораздо большей степени, чем даже отщепенка Чарли. Ему никто не был нужен, кроме себя самого, – черта, которую натуры слабые считают доблестью. Отсутствие друзей его не тяготило, он не нуждался даже в их компании. Его вполне удовлетворяло общество полотенца, книги и фляжки с водой и возможность зарыться в индивидуальную песчаную норку. Лишь одна Чарли знала, что на самом-то деле он наваждение, призрак.

В здешних краях он появился наутро после ужасающей драки Чарли с Аластером, закончившейся полным поражением Чарли. Была в ней какая-то кротость, что ли, почему ее вечно и тянуло к забиякам. На сей раз выбор ее пал на забулдыгу-шотландца, верзилу, которого их братия называла Длинный Ал, сквернослова и любителя перевранных цитат из Бакунина. Как и Чарли, он был рыжеволос и белокож, а голубые глаза его глядели холодно и жестко. Когда Чарли и Ал мокрые вылезали вместе из воды, они казались людьми особой расы, а судя по угрюмости их, они словно догадывались, что окружающие это видят. Когда вдруг, взявшись за руки и не сказав никому ни слова, они направлялись к хижине, все понимали, что они находятся в когтях страсти, столь же мучительной, как и неразделенная боль. Но когда между ними происходили баталии, как это случилось и накануне вечером, то нежные души, вроде Уилли и Поли, так отчаянно пугались их ярости, что всегда старались улизнуть куда-нибудь до тех пор, пока не отгремит гроза. А в этот раз улизнула сама Чарли – ретировалась в темный угол чердака и залечивала свои раны. Проснулась она, однако, ровно в шесть и решила сходить выкупаться, а потом побаловать себя в поселке газетой на английском языке и завтраком. Она покупала quot;Геральд трибюнquot;, когда появился этот призрак – чистейшей воды мистика.

Это был тот тип в красном клубном пиджаке с металлическими пуговицами. Он стоял позади нее совсем близко и, не обращая на нее внимания, выбирал какую-то книжицу. Но теперь на нем не было красного пиджака, а была футболка с короткими рукавами и вдобавок шорты и сандалии. И все же это, вне всякого сомнения, был он. Те же стриженые под ежик черные с проседью волосы, спускающиеся мыском на лоб, тот же внимательный взгляд карих глаз, словно бы любезно извиняющий чужие страсти, взгляд этот, как неяркий свет фонарика, устремлялся к ней из первого ряда партера ноттингемского Барри-тиэтр целых полдня – сначала на утреннике, затем на вечернем спектакле, – он не отпускал Чарли, провожая каждый ее жест. Лицо – такие черты с годами не оплывают и не грубеют, в них есть окончательность печатного оттиска. Лицо, в отличие от неуловимости актерских масок, как это показалось Чарли, четко отражающее живую жизнь, индивидуальность – сильную и определенную.

Она играла quot;Святую Иоаннуquot; и злилась на Дофина, бесстыдно тянувшего на себя внимание публики и срывавшего ей все монологи. Поэтому она и заметила его лишь во время последней картины, он сидел в первом ряду полупустого зала в группе школьников. Если бы не плохой свет, она бы и тогда не разглядела его, но их осветительная аппаратура застряла в Дерби, дожидаясь пересылки, и софиты на этот раз не ослепили ее. Поначалу она приняла его за школьного учителя, но дети покинули зал, а он остался на месте, погруженный в чтение не то текста пьесы, не то предисловия к ней. И на вечернем спектакле, когда поднялся занавес, он был тут как тут, все на том же месте в центре первого ряда и все так же не сводил с нее глаз. Спектакль окончился, занавес упал, и ее возмутило, что его отнимают у нее.

А несколько дней спустя в Йорке, когда она и думать забыла о нем, ей вдруг явственно почудилось, что он опять в зале, хотя она и не была в этом уверена, потому что свет был теперь нормальный и перед глазами расплывалась дымка. Но в перерыве между спектаклями он ушел. И все же, хоть убейте, это был он, на том же месте, в центре первого ряда, так же пожирал ее глазами, и красный пиджак тот же. Кто же он – критик, режиссер, администратор, кинопродюсер? Может быть, из той конторы, что им покровительствует, связан с Советом по делам культуры? Но для бизнесмена, проверяющего, достаточно ли надежно помещен его капитал, он слишком худощав и нервозен. А критики, администраторы и прочие в этом роде и один-то акт насилу выдерживают, не то что два спектакля подряд. Когда же она увидела его или вообразила, что увидела в третий раз на последнем их представлении в маленьком театрике в Ист-Энде – он стоял у портала,– она чуть было не бросилась к нему, не спросила, что ему надо и кто он такой: потенциальный убийца, собиратель автографов или просто сексуальный маньяк, как, впрочем, все мы. Но стоял он с таким подчеркнуто добродетельным видом, что она не посмела с ним заговорить.

Теперь же, всего в нескольких шагах от нее, он словно бы не замечал ее присутствия и занят был только книгами, будто это вовсе не он еще так недавно пожирал ее глазами! Несообразность такого поведения потрясла ее. Повернувшись к нему и встретив его бесстрастный взгляд, она принялась его разглядывать – с откровенностью уже вовсе неприличной. По счастью, чтобы скрыть синяк, она надела темные очки, что дало ей преимущество. Вблизи он оказался старше, худощавее и изможденнее. Она решила, что он, наверное, не выспался, может, сказывается разница во времени, если на самолете прилетел, возле глаз у него залегли тени усталости. Искры узнавания и ответного интереса в этих глазах она не заметила– Сунув quot;Геральд трибюнquot; в стопку прочих газет, Чарли поспешила укрыться в одной из прибрежных таверн.

quot;Я сошла с ума, – говорила она себе, и кофейная чашечка дрожала в ее руке, – выдумала бог знает что! Это его двойник. Напрасно я проглотила ту таблетку транквилизатора, когда Люси, после скандала с Алом, хотела поддержать мои гаснущие силы!quot; Где-то она читала о том, что иллюзия deja-vu7возникает, когда нарушаются какие-то связи между мозгом и глазными нервами. Она оглянулась на дорогу, по которой пришла, и совершенно явственно, всем существом своим увидела – вот он, сидит в соседней таверне, в белой шапочке-каскетке для игры в гольф с козырьком, надвинутым на глаза, и читает свою книжицу – quot;Разговоры с Альендеquot; Дебре. Вчера она сама собиралась купить эту книжку.

quot;Он по мою душу пришел, – думала она, проходя в двух шагах от него с беззаботным видом, так, словно ей до него и дела не было, – но с чего он вообразил, что моя душа ему предназначена?quot;

После полудня он, как и следовало ожидать, занял позицию на пляже, метрах в шестидесяти от их места. Он был в строгих по-монашески черных плавках и с фляжкой воды, из которой время от времени отхлебывал по глотку, экономно, словно до ближайшего оазиса по меньшей мере день пути. Он вроде бы и не смотрел, и внимания на нее не обращал – прикрывшись широким козырьком шапочки-каскетки, почитывал своего Дебре – и все-таки ловил каждое ее движение. Она чувствовала это даже в его позе, в застывшей неподвижности его красивой головы. Из всех пляжей Миконоса он выбрал их пляж. А всем местам между дюн предпочел местечко с прекрасным обзором, и чем бы она ни занималась – плавала ли или тащила из таверны очередную бутылку вина для Ала, – он без малейших усилий мог следить за ней из своей удобной лисьей норы, и она, черт побери, ничего не могла с этим поделать.

Поэтому она бездействовала, как бездействовал и он, однако она знала, что он выжидает, чувствовала терпеливую целеустремленность, с какой он отсчитывал часы. Даже когда он лежал пластом без движения, от гибкого шоколадного тела его исходила какая-то таинственная настороженность, которую она чувствовала так же реально, как солнечное тепло. Иногда напряженность разряжалась движением: неожиданно он вскакивал, снимал свою шапочку-каскетку и серьезно, степенно направлялся к воде, точно первобытный охотник, только без копья, нырял бесшумно, почти не взбаламутив воды. Она ждала, ждала, казалось, годы, не иначе как утонул! Наконец, когда она мысленно уже прощалась с ним, он выныривал где-то далеко, чуть ли не у другого края бухты, и плыл размеренным кролем – так, словно ему предстояло проплыть еще многие мили, коротко остриженная черная голова его по-тюленьи блестела в воде. Вокруг него сновали моторки, но он их не боялся, попадались девушки, он и головы не поворачивал им вслед – Чарли специально за ним следила. После купания он неспешно делал несколько гимнастических упражнений, а потом опять нахлобучивал свою каскетку и принимался за своих Дебре и Альенде.

quot;Чей он? – беспомощно думала она. – Кто сочиняет ему реплики и ремарки?quot; Он вышел на сцену ради нее и для нее играет, точно так же. как в Англии она играла для него. Они с ним оба комедианты. В дрожащем знойном. слепящем солнечно-песчаном мареве она не сводила глаз с его загорелого крепкого тела – тела мужчины, к которому устремлялось теперь ее распаленное воображение. quot;Ты предназначен мне. – думала она, – я – тебе, а эти несмышленыши ничегошеньки не понимают!quot; Но подошло время обеда, и вся их компания продефилировала мимо его песчаного замка, направляясь в таверну. Поведение Люси, однако, возмутило Чарли: высвободив руку из-под руки Роберта и распутно вильнув бедром. Люси кивком указала на незнакомца.

– Потрясныйпарень! громко сказала она. – Так бы его и слопала!

– Я тоже! – еще громче подхватил Уилли – Ты как, Поли, не против?

Незнакомец и бровью не повел.

После обеда Ал увел ее в хижину, где яростно, без всякой лирики, они предались любви. Когда перед вечером она вернулась на пляж. а незнакомца там не оказалось, ей стало грустно: ведь она изменила своему чайному суженому. Она прикинула даже. не стоит ли вечером обойти кабаки. Не сумев познакомиться с ним днем. она решила, что вечером он наверняка будет более доступен.

Наутро на пляж она не пошла. Ночью поглощенность одной-единственной мыслью вначале позабавила ее. а потом испугала. Лежа рядом с тушей спящего Ала. она воображала себя в разнообразных любовных сценах и страстных объятиях человека, с которым не обмолвилась и словом: думала она и о том, как бросит Ала и убежит куда глаза глядят с этим незнакомцем. В шестнадцать лет такие безумства простительны, но в двадцать шесть они никуда не годятся. Бросить Ала – еще ничего, так или иначе, вес равно дело к этому идет. следовательно, чем раньше, тем лучше. Но лететь мечтой вслед за прекрасным видением в шапочке-каскетке, даже на отдыхе в Греции, – занятие странное. Она повторила вчерашний маршрут, но на этот раз, к ее разочарованию, видение не возникло ни за ее спиной в книжном магазине, ни за столиком соседней таверны, ни рядом с ее отражением в стеклянных витринах на набережной. Во время обеда, встретившись в таверне со своими, она выяснила, что в ее отсутствие они окрестили его Иосифом.

Необычного в этом не было, они привыкли придумывать имена всем. как-нибудь привлекшим их внимание, имена, но большей части взятые из фильмов и пьес. Имя, однажды принятое и одобренное, так к человеку и прилипало. Иосифом, как они это объяснили, они назвали его из-за семитской внешности и пестрого, поверх черных плавок, полосатого халата, в котором он приходил на пляж и уходил с него. А кроме того, отстраненность от прочих смертных, надменная уверенность в своей избранности тоже превращали его в Иосифа, отвергнутого братьями отщепенца, коротающего дни с фляжкой и книжкой.

Сидя за столом, Чарли мрачно наблюдала за этой аннексией того, кто уже втайне был ее собственностью. Аластер. которому всегда становилось не по себе, когда начинали хвалить кого-нибудь, не испросив на то его, Аластера, разрешения, в это время наполнял свой стакан из кружки Роберта.

– К дьяволу Иосифа! – нагло заявил он, – Он просто развратник, как Уилли и Поли. Распустил хвост, вот как это называется. Так и шарит вокруг своими сальными глазками. Хочется в морду ему дать. И я дам ему в морду, помяните мое слово.

К тому времени Чарли была уже порядком раздражена, ей надоело выполнять функции подстилки и одновременно мамаши Аластера. Сварливость обычно не была ей свойственна, но крепнувшее отвращение к Аластеру, вкупе с чувством вилы из-за Иосифа, заставило ее встать на дыбы.

– Ты, олух! Если он развратник, зачем ему особенно хвост-то распускать! – яростно обрушилась на него Чарли. Лицо ее исказилось злобой. – Стоит ему на пляж заглянуть – и половина всех греческих красавиц в его распоряжении. Как и в твоем, если тебе взбрендится.

Оценив этот неосторожный намек, Аластер закатил ей оплеуху, отчего щека ее сначала побелела, затем пунцово покраснела.

Проезжаться на счет Иосифа они продолжали и после обеда. Иосиф – наводчик. Или жулик. Он пижон. Убийпа-Токснкоман. Жалкий мазилка. Тори. Но решающее слово. как всегда, осталось за Алом.

– Да он просто онанист! – презрительным басом процедил Ал и цыкнул передним зубом: дескать, вот как здорово я его припечатал.

Но сам Иосиф, к полному удовольствию Чарли, пропускал мимо ушей все эти оскорбления, поэтому уже ближе к вечеру, когда солнце и марихуана ввергли их в некоторое отупение – всех, кроме опять-таки Чарли, – они окончательно решили, что он человек исключительной выдержки, а это в их устах было весьма лестной характеристикой.

Но стоило им прийти к этому выводу, как поднялась Люси – теперь она была единственной вертикально стоявшей на всем этом выжженном солнцем пляже.

– Спорим, он на меня клюнет? – сказала она, стягивая с себя купальный костюм.

Следует сказать, что Люси была широкобедрой блондинкой, соблазнительной, как наливное яблочко. Играла она барменш, проституток, а иногда и мальчиков, но в основном специализировалась на ролях молоденьких нимфоманок и славилась тем, что стоило ей мигнуть, и любой мужчина терял голову. Слабо под самыми грудями подпоясав свой белый халат, она взяла кувшин с вином и пластмассовый стаканчик, водрузила кувшин на голову и, крутя бедрами и оттопырив зад, направилась в сторону Иосифа – шаржированный голливудский вариант греческой богини. Одолев дюну, она приблизилась к нему, встала на одно колено и, высоко держа кувшин, налила стакан вина, отчего халат ее распахнулся, но она никак этому не воспрепятствовала. Потом она протянула Иосифу стакан, обратившись к нему почему-то по-французски и пользуясь теми немногими словами, которые были ей известны на этом языке.

– Aimez-vous?8– спросила Люси.

Сначала Иосиф словно не замечал ее присутствия. Он перевернул страницу, потом поглядел на тень Люси из-под козырька оценивающим взглядом темных глаз, после чего принял стакан и под аплодисменты и идиотские выкрики ее болельщиков, устроивших неподалеку импровизированную палату общин, серьезно, без улыбки отпил.

– Ты, должно быть, Гера, – заметил он, выказав при этом ровно столько чувства, как если бы разглядывал географическую карту. Вот тут-то Люси и сделала захватывающее открытие: он весь был в шрамах!

Люси едва не ахнула. Самый удивительный из них – слева на животе, наподобие ямки – был с пятицентовую монету и напоминал ярлычок на одинаковых плавках Уилли и Поли. Не так уж и заметен, но когда она дотронулась до него, шрам оказался нежным и бугристым.

– А ты Иосиф, – уклончиво отвечала Люси, которая не знала, кто такая Гера.

По пескам дюн опять разнеслись аплодисменты, Ала-стер поднял стакан и выкрикнул тост:

– Иосиф! Мистер Иосиф, сэр! Бог в помощь! И к чертям завистников!

– Присоединяйся к нам, Иосиф! – крикнул Роберт, причем Чарли тут же шикнула на него, сердито приказав заткнуться.

Но Иосиф к ним не присоединился. Он поднял стакан, словно провозглашая тост, и жест этот, как показалось разгоряченному воображению Чарли, предназначался персонально ей. Однако можно ли утверждать наверняка, улавливать столь тонкие детали с расстояния в двадцать метров, если не больше? После чего он опять углубился в чтение. Вызова в этом не было, вообще он никак к ним не отнесся, ни хорошо, ни плохо, как сформулировала это Люси. Он снова повернулся на живот, снова взялся за книгу и – о господи, шрам-то этот ведь, действительно, след от пули, вон на спине и выходное отверстие! Люси все глядела не отрываясь и наконец поняла, что ранен он был, видимо, не однажды: внутренняя сторона обеих рук вся в шрамах, на плечах безволосые, странного цвета участки кожи, позвоночник весь искорежен – quot;точно кто-то припечатал его раскаленным прутомquot;, как она выразилась, а может, и отхлестал этим прутом? Люси помедлила еще немного, притворившись, что через его плечо заглядывает к нему в книгу, на самом-то деле она хотела погладить его по спине – спину, помимо шрамов, густо покрывала шерсть, спина была мускулистой, как раз такой, как любила Люси, – но не рискнула прикоснуться к нему вторично, не будучи уверена, как позднее признавалась она Чарли, что имеет на это право. А может быть, говорила она в припадке неожиданной скромности, ей следовало вначале спросить разрешения? Слова эти не раз потом приходили Чарли на память. Люси хотела было вылить из его фляжки воду и наполнить ее вином, но раз он не допил и стакана, так, может, вода ему нравится больше? Она опять поставила свой кувшин на голову и с ленивой грацией отправилась восвояси, к своей компании, где, прежде чем заснуть на чьем-то плече, взволнованно и захлебываясь обо всем поведала. Выдержку Иосифа посчитали не просто исключительной, но выдающейся.

Событие, послужившее поводом к их формальному знакомству, произошло на следующий день, и связано оно было с Аластером. Длинный Ал покидал их. Агент Ала вызвал его телеграммой – случай сам по себе невиданный. Агент этот до той поры, казалось, и не подозревал о существовании столь дорогостоящего способа связи. Телеграмма была принесена к ним в хижину в десять утра и доставлена на пляж Уилли и Поли, допоздна провалявшимися в постели. В ней сообщалось дословно quot;о возможности получить главную роль в фильмеquot;, что явилось сенсацией, так как голубой мечтой Аластера было сыграть главную роль в большом коммерческом фильме, или, по их выражению, quot;сбацать ролищуquot;.

– Им со мной не сладить, – объяснял он всякий раз, когда кинопродюсеры отказывали ему. – Им пришлось бы всю картину под меня подстраивать, а мерзавцы чуют это.

Поэтому, когда пришла телеграмма, все очень обрадовались за Аластера, а на самом-то деле еще больше за себя, так как неугомонный Аластер у них уже в печенках сидел. Им было жаль Чарли, постоянно ходившую в синяках от его побоев, а кроме того, они опасались за свою шкуру. Одна Чарли расстроилась, что Ал уезжает, хотя печаль свою и постаралась скрыть. Уже давно она, как и все они, мечтала, чтобы Аластер убрался куда-нибудь. Но теперь, когда молитвы ее, казалось, были услышаны и телеграмма пришла, она чувствовала себя виноватой, и ей было страшно, что в жизни ее в который раз наступает какая-то новая полоса.

До ближайшего агентства авиакомпании quot;Олимпикquot;, расположенного в поселке, они проводили Длинного Ала сразу после перерыва на обед, чтобы он успел утренним рейсом вылететь в Афины. Чарли тоже пошла со всеми вместе, но она была бледна, у нее кружилась голова, и она все время ежилась, зябко поводя плечами.

– Конечно, мест на этот чертов рейс не окажется, – уверяла она всех. – И этот подонок еще застрянет здесь на неделю-другую!

Но Чарли ошиблась. Для Ала не просто нашлось место, нашелся билет, три дня назад заказанныйна его имя телексом из Лондона, а накануне заказ был еще и подтвержден. Открытие это рассеяло все сомнения. Длинного Ала ожидают великие свершения! Такого ни с кем из них еще не случалось. Не случалось ни разу в жизни. Рядом с этим меркло даже добросердечие их покровителей. Агент Ала, который до недавнего времени и слова-то доброго не стоил – обормот каких мало, резервирует Алу билет, и не как-нибудь, а телексом, черт его подери совсем!

– Я срежу ему комиссионные, попомните мое слово! -божился разгоряченный спиртным Аластер, когда они ждали обратного автобуса. – Не потерплю, чтоб какой-то паразит до гробовой доски выкачивал из менядесять процентов! Ей-ей, срежу!

Чудаковатый хиппи с льняными волосами – он часто ходил за ними хвостиком – напомнил ему, что всякая собственность – это грабеж.

Они направились в таверну, где Ал торжественно уселся на почетное место во главе стола, после чего выяснилось, что он потерял и паспорт, и бумажник, и кредитную карточку, и авиабилет – словом, почти все, что последовательный анархист может с полным правом причислить к бессмысленному хламу, с помощью которого общество потребления порабощает личность.

Непонятливые, каких среди их компании было большинство, поначалу не поняли, в чем, собственно, дело. Они решили, что назревает очередной скандал между Аластером и Чарли, потому что Аластер схватил Чарли за запястье и, не обращая внимания на гримасу боли, выкручивал ей руку, шипя в лицо оскорбления. Она глухо вскрикнула, потом замолчала, и они наконец расслышали то, что он на все лады уже несколько минут ей твердил:

– Велел же я тебе спрятать их в сумку, корова! Они лежали там, на стойке, у кассы, а я сказал, я велел тебе, слышишь, велел: quot;Забери их к себе в сумкуquot;. Потому что парни, если только это не педерасты паршивые, вроде Уилли и Поли, а нормальные парни, сумок не носят, понятно, радость моя, так или не так? А если так, то куда же ты их сунула, а? Куда сунула? Ты что, думала, этим можно помешать мужику идти к намеченной цели? Нет, видит бог, ничего ты этим не добьешься! На то и мужик, чтобы делать то, что он считает нужным, и можешь сколько угодно пятки себе кусать и ревновать к чужим успехам! Мне предстоит работа, ясно? И я иду на штурм!

И здесь, в самый разгар поединка возник Иосиф. Откуда возник – непонятно, как потом сказал Поли: quot;Словно в quot;Лампе Аладдинаquot;. Позже припомнили, что появился он слева, то есть, другими словами, со стороны пляжа. Так или иначе, но он стоял перед ними в своем пестро-полосатом халате и надвинутой на лоб шапочке-каскетке, а в руках у него были паспорт Аластера, его бумажник и новехонький авиабилет – все это, видимо, валялось на песке возле дверей таверны. Бесстрастно – разве что несколько озадаченно – наблюдал он ожесточенную перепалку любовников и, как исполненный достоинства вестовой, ожидал, пока на него обратят внимание. После чего и выложил на стол свои трофеи. Один за другим. В таверне все замерло, только слышен был шорох, с каким ложились на стол документы.

– Извините, но, по-моему, кому-то из вас это вскоре очень понадобится. Конечно, прожить без этого можно, но боюсь, все же несколько затруднительно.

Голоса его, кроме Люси, еще никто не слышал, а Люси была тогда слишком взволнована, чтобы обращать внимание на то, как он говорит. Говорил он на безличном, лощеном английском, из которого был тщательно изгнан даже намек на иностранный акцент. Знай они это, они бы уж поупражнялись, копируя его! Всеобщее изумление, затем смех, затем благодарности. Они умоляли его сесть с ними за столик. Иосиф отнекивался, они упорствовали. Он был Марком Антонием перед шумной толпой, которая добилась-такисвоего. Он изучал их лица, взгляд его вобрал в себя Чарли, он отвел глаза, затем опять встретился с ней взглядом. Наконец с улыбкой покорности капитулировал.

– Ну, если вы настаиваете, – сказал он.

Да, они настаивали. Люси на правах старого друга обняла его, к чему Уилли и Поли отнеслись с полным пониманием. Каждый член их содружества по очереди почувствовал на себе его твердый взгляд, пока наконец его темные глаза не встретились с неулыбчивым взглядом голубых глаз Чарли, а ее бурное замешательство не столкнулось с абсолютным самообладанием Иосифа, уравновешенностью, в которой не было ни грана торжества, но в которой Чарли все же угадала маску, прикрывающую иные мысли, иные побуждения.

– Ну привет, Чарли, здравствуй, спокойно сказал он. и они пожали друг другу руки. Театральная пауза и затем, как пленница, вдруг отпущенная на свободу, к ним полетела его улыбка, широкая, как у мальчишки, и даже более заразительная. – Только я всегда думал, что Чарли – это мужское имя, заметил он.

– Ну, а я – девушка! – сказала Чарли, и все рассмеялись, Чарли в том числе, после чего лучезарная улыбка его, так же неожиданно, как перед тем возникла, вновь была отправлена в тюрьму строгого режима.

На несколько дней, что еще оставались их семейке на острове, Иосиф стал их любимцем.

Вздохнув наконец свободно после отбытия Аластера, они всей душой предались ему и приняли в свой круг. Люси сделала ему известное предложение, которое он отклонил, отклонил вежливо, даже как бы с сожалением. Она передала нерадостное это известие Поли, чье аналогичное предложение было также встречено отказом, на сей раз более решительным – еще одно убедительное доказательство того, что он, по-видимому, дал обет целомудрия. До отъезда Аластера жизнь в семейке, как они себя называли, стала замирать. Узы рушились, и даже новые комбинации не спасали положения. Люси подозревала, что беременна, подозрение для Люси не новое и часто находившее подтверждение. Политические споры заглохли, так как единственная истина, твердо ими усвоенная, заключалась в том, что Система против них, они же, в свой черед, против Системы, но сыскать признаки Системы на Миконосе оказалось затруднительно, тем паче, что отправила их сюда за свой счет именно она, пресловутая Система. По вечерам, сидя за стаканчиком сухого вина с закуской из хлеба и помидоров в оливковом масле, они теперь вздыхали по дождливому холодному Лондону, не без грусти вспоминая аромат жареного бекона. Неожиданное исчезновение Аластера воскресным утром и появление Иосифа встряхнуло их, придав новый смысл существованию. И они с жадностью приникли к Иосифу. Не довольствуясь его обществом на пляже и в таверне, они пригласили его к себе, устроив вечеринку, названную Иосифабенд9. Примеряясь к роли будущей мамы, Люси достала бумажные тарелочки, поставила на стол сыр, салат, фрукты. Только Чарли, остро ощущавшая с отъездом Аластера свою незащищенность и испуганная сумятицей чувств, оставалась в стороне.

– Он старый пролаза, проходимец, слышите вы, идиоты! Вы что, не видите, ослепли совсем? Вы и сами проходимцы порядочные, вот вы ничегошеньки и не видите!

Ее поведение ставило их в тупик. Куда девалась ее хваленая широта? И за что называть ею пролазой, если он никуда не собирается лезть? Да ладно тебе, Чэс, смени уж гнев на милость! Но она упорствовала. В таверне за длинным столом все рассаживались кто где придется, только на председательском месте по общему согласию неизменно и спокойно восседал теперь Иосиф, заправляя всем. внимая всему, но говоря удивительно мало. Чарли же. если она вообще приходила в таверну, располагалась там как можно дальше от него и злилась или дурачилась, презирая его за доступность.

Загадкой оставалась для всех национальность Иосифа. Роберт почему-то объявил его португальцем– Еще кто-то утверждал, что он армянин и жертва турецкого геноцида. Еврей Поли считал, что он quot;из нашихquot;, но так Поли говорил почти про всех. поэтому пока что, просто чтобы досадить Поли. его записали в арабы.

Но кто он на самом деле. они не спрашивали, а когда пристали к нему с расспросами о профессии, он сказал лишь. что раньше много бывал в разъездах, а теперь не бывает. Получилось так. будто он отошел от дел.

– А что у вас за фирма, Осси? – спросил Поли, самый храбрый. – Ну. в смысле на кого вы работаете?

Вообще-то он не сказал бы, что работает в фирме, отвечал Иосиф, задумчиво теребя козырек. Во всяком случае, сейчас не работает. Читает понемножку, ведет кое-какую торговлю, недавно вот наследство получил, так что, строго говоря, он теперь работает на себя. Да, именно на себя. Пожалуй, можно так сказать.

Объяснение удовлетворило всех, кроме Чарли.

– Одним словом, ты паразит, верно? – сказала она и покраснела. – Читаешь понемножку, торгуешь понемножку, а когда вздумается, срываешь цветы удовольствия на роскошном греческом острове. Так или не так?

Безмятежно улыбнувшись, Иосиф с этой характеристикой согласился. Но Чарли не угомонилась. Совершенно разъярившись, она закусила удила.

– Но чтоты читаешь, интересно бы знать! И чем торгуешь, могу я тебя спросить?

Его добродушная покорность только раззадорила ее. В том. как он принимал ее издевки, была снисходительность взрослого по отношению к ребенку.

– Может, ты книготорговец? Чем ты все-таки промышляешь?

Иосиф выдержал паузу. Это он умел. Длительные паузы, оставляемые им на размышление, были уже известны в их компании и назывались quot;трехминутные предупреждения Иосифаquot;.

– Промышляю? – повторил он, изображая крайнее удивление. – Промышляю?Я, может быть. кто угодно, но уж никак не махинатор и не разбойник с большой дороги!

– Вы – идиоты, не может же он сидеть тут в пустоте и торговать! – воскликнула Чарли, стараясь перекричать их хохот. – Делает-то он что? Чем занимается? – Она откинулась на стуле. – О боже, – сказала она, – вот дебилы! – Теперь она выглядела побежденной и усталой, лет на пятьдесят, что-что, а трансформация давалась ей легко.

– Вам не кажется, что это слишком скучная тема? – вполне любезно осведомился Иосиф, когда никто из присутствующих не поддержал ее. – По-моему, на Миконос приезжают не за тем, чтобы думать о работе и деньгах. Разве не так, Чарли?

– С тобой и вправдуговорить, как с Чеширским котом: только разлетишься с вопросом, а тебя и след простыл, – резко ответила Чарли.

Что-то словно надломилось в ней. Прошипев какие-то невнятные слова, она встала и, набравшись храбрости, с преувеличенной, чтобы прогнать нерешительность, яростью, грохнула кулаком по столу. Это был тот самый стол. за которым они сидели, когда Иосиф, как в сказке, принес им вдруг паспорт Ала. Клеенка съехала, и пустая бутылка из-под лимонада, в которую они ловили ос, упала прямо на колени Поли. Чарли разразилась потоком ругательств, смутивших всех присутствовавших, потому что в обществе Иосифа они старались не распускать языки: она сравнила его с клозетным пачкуном, который шляется по пляжу и клеит девочек, что в дочери ему годятся. Хотела добавить quot;рыщет по Ноттингему, Йорку и Лондонуquot;, но теперь, по прошествии времени, она не была так уж уверена в том, что не ошиблась, и боялась насмешек. Что разобрал он в этом ее залпе, они так и не поняли. Чарли была зла, как черт, захлебывалась словами, выкрикивая нечто невразумительное, как рыночная торговка. Но лицо Иосифа выражало лишь пристальный интерес к Чарли.

– Так что же именно ты хочешь знать, Чарли? – спросил он после обычной своей раздумчивой паузы.

– Для начала, как тебя зовут. У тебя ведь есть имя?

– Вы назвали меня Иосифом.

– А по-настоящему как?

В зале стояла смущенная тишина. Даже те, кто, любя Чарли, безоговорочно принимал ее, например Уилли с Поли, подумали, что это уж чересчур.

– Рихтховен, – ответил он, словно из длинного списка имен выбрал наконец подходящее. – Рихтховен, – со вкусом повторил он, как будто сам привыкая к звучанию этого имени. – Ну как? Очень меня это изменило? А если я такой негодяй, каким ты меня выставила, то как вообще можно мне верить?

– Рихтховен – это фамилия, а дальше? Как тебя зовут?

Опять пауза, чтобы придумать ответ.

– Петер. Но Иосиф мне больше нравится. Где я живу? В Вене. Но я много езжу. Хочешь знать адрес? Сделай одолжение. В телефонном справочнике, к сожалению, не значусь.

– Так ты австриец?

– Чарли, пожалуйста... Ну, скажем так, я полукровка, смесь Востока с Европой. Удовлетворена?

Тут, очнувшись, за Иосифа вступилась вся их компания, раздались неловкие: quot;Чарли, ну что ты...quot;, quot;Перестань, Чэс, ты ведь не на Трафальгарской площадиquot;, quot;Да ладно тебе, Чэс, в самом делеquot;.

Но отступать Чарли было некуда. Выбросив вперед руку, она щелкнула пальцами перед носом Иосифа, щелкнула очень громко – раз, другой. Теперь уже вся таверна, все официанты и посетители глазели на представление.

– Паспорт прошу! Предъявите на контроль! Притащил паспорт Ала, теперь давай свой! Дата рождения, цвет глаз, подданство. Изволь-ка показать паспорт!

Он посмотрел на ее вытянутую руку – жест был безобразный, вызывающий. Потом перевел взгляд на ее пылающее лицо, как бы проверяя, не шутит ли она. И улыбнулся. И для Чарли эта улыбка была подобна изящному размеренному танцу перед завесой тайны, дразнящему ее догадками и недоговоренностями.

– Извини, Чарли, но, знаешь ли, полукровки питают глубокое предубеждение, это можно, по-моему, объяснить и исторически, ко всяким канцелярским формальностям, сводящим индивидуальность к клочку бумаги. Как человек прогрессивный ты, надеюсь, поймешь меня?

Он взял ее руку в свои ладони и бережно, ласково отвел назад.

На следующей неделе для Чарли и Иосифа началось путешествие по Греции. Как все счастливые идеи, мысль о совместном путешествии не была высказана вслух. Окончательно отбившись от своих, Чарли пристрастилась по утрам, когда не гак жарко, уходить в поселок и коротать день в двух или трех тавернах, прихлебывая кофе по-гречески и уча текст quot;Как вам это понравитсяquot;, – пьесы, которую ей осенью предстояло играть в Западной Англии. Однажды, сидя так в таверне, она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза: совсем близко от себя она увидела Иосифа, выходившего из пансиона напротив, где он значился как quot;Рихтховен Петер, номер 18, проживает одинquot;. Потом она, конечно, уверила себя, что это но чистой случайности она зашла в таверну в тот самый час, когда, выйдя из пансиона, он направлялся на пляж. Заметив ее, он подошел и сел рядом.

– Убирайся, – сказала она.

Но он улыбнулся и заказал себе кофе.

– Наверное, твои друзья бывают иногда утомительны, возникает желание раствориться в толпе, – предположил он.

– Похоже, что так, – сказала Чарли.

Он заглянул, чтоона читает, и не успела она опомниться. как они уже увлеченно обсуждали роль Розалинды, не пропуская ни одной сцены, правда, говорил за обоих Иосиф – за себя и за нее:

– Она ведь многогранна. Если проследить эту роль, сцену за сценой, получается, что в одном персонаже как бы объединены противоположности. Она добрая, умная, не очень удачливая, чересчур проницательная, и к тому же хочет быть полезной людям. Должен сказать, что для этой роли они совершенно правильно выбрали тебя, Чарли.

И тут она не выдержала.

– Тебе случалось бывать в Ноттингеме, Осси? – спросила она и уставилась на него, забыв даже улыбнуться.

– В Ноттингеме? По-моему, нет. А должен был? Что в этом городе такого замечательного? Почему ты спрашиваешь?

Ее тянуло объяснить почему. Но она лишь сказала:

– Просто месяц назад я там играла. Думала, может, ты меня видел на сцене.

– Ах, как интересно! А в чем я мог тебя видеть? В какой пьесе?

– В quot;Святой Иоаннеquot; Бернарда Шоу. Я играла Иоанну.

– Но это же одна из самых моих любимых пьес! По-моему, и года не проходит, чтобы я не перечитывал начало quot;Святой Иоанныquot;! А будешь ты еще ее играть? Может быть, есть возможность посмотреть?

– И в Йорке мы ее играли, – сказала она, по-прежнему не сводя с него глаз.

– Правда? Так вы ездили с гастролями? Как интересно!

– Верно. Интересно. А в Йорке ты во время своих разъездов не бывал?

– Увы. Севернее лондонского Хэмпстеда бывать не приходилось. Говорят, Йорк очень красивый город.

– Да, замечательный. Особенно хорош собор.

Она разглядывала его лицо так пристально, как только смела, – лицо из первого ряда партера. Изучала его темные глаза и каждую морщинку на гладкой коже – не проявится ли тайный умысел, не дрогнет ли что-нибудь в лице от смеха, но нет, он ничем не выдал себя, не признался.

quot;У него что-то с памятью, – решила она. – У него или у меня. О господи!quot;

Он не предложил ей позавтракать с ним, не то она, конечно, отказалась бы. Он просто подозвал официанта и осведомился по-гречески, какая рыба у них самая свежая. Спросил уверенно, зная, что рыба – это именно то, что она любит. Поймал пробегавшего официанта за рукав, затем, отпустив официанта, опять заговорил с ней о театре так, словно это в порядке вещей – пить вино и есть рыбу летом в десять утра, хотя для себя он заказал кока-колу. В театре он разбирался. Может быть, на севере страны он и не бывал, но что касается лондонских театров, тут он проявил компетентность, о которой никто в их компании и не подозревал. Она слушала его и никак не могла освободиться от беспокойного чувства, которое мучило ее с первого дня их знакомства: он и его присутствие здесь – это лишь повод внедриться, чтобы выполнить какую-то иную, тайную и подлую задачу. Она спросила, часто ли он бывает в Лондоне. Он воскликнул, что любит Лондон почти как Вену.

– Если есть хоть малейшая возможность очутиться в Лондоне, я хватаю ее за хвост, – заявил он.

Иногда даже в его английском ей виделось что-то ненатуральное, нечестное. Перенасыщенность его речи идиомами заставляла ее воображать украденные у ночи часы, проведенные за книгой и словарем, и строгую норму, положенную себе: столько-то идиом в неделю.

– Мы ведь quot;Святую Иоаннуquot; и в Лондоне играли – знаешь когда? Месяца полтора назад.

– В Вест-Энде? Но, Чарли, это просто безобразие! Почему я не знал об этом? Я бы со всех ног ринулся в Вест-Энд.

– Не в Вест-Энд, а в Ист-Энд, – хмуро поправила она.

На следующий день они опять встретились в таверне, на этот раз в другой. Была ли эта встреча случайностью, Чарли не знала, но чутье подсказывало ей, что вряд ли. Он спросил ее, как бы между прочим, когда начинаются репетиции quot;Как вам это понравитсяquot;. Она ответила, совершенно не придав этому значения, что только в октябре.

quot;А как собирается она провести время до тех пор?quot; – довольно безразлично спросил он. И вот что любопытно, потом она долго об этом размышляла: утверждая, будто не видел ее на сцене, он полагал само собой разумеющимся, что они должны компенсировать друг другу эту потерю.

Чарли отвечала рассеянно. Может быть, поработает барменшей в каком-нибудь театрике. Может, официанткой. Ремонт в квартире надо сделать. А почему он спрашивает?

Иосиф ужасно огорчился.

– Но, Чарли, это же бог знает что. Неужели ты, такая талантливая, недостойна занятия получше, чем стоять за стойкой бара? Как ты относишься к преподаванию, к профессиям, связанным с политикой? Наверное, это тебе было бы интереснее?

Она рассмеялась, нервно и не совсем учтиво. Что за непрактичность!

– Это в Англии-то? При нашей безработице? Да полно тебе! Кто это станет платить мне пять тысяч фунтов в год за подрыв устоев? Ты что, не знаешь, что я подрывной элемент?

Он улыбнулся. Даже рассмеялся с легким укором. Непонятно и неубедительно!

– Брось, Чарли. Перестань. В каком смысле quot;подрывной элементquot;?

Приготовившись к отпору, она спокойно встретила его взгляд-

– В прямом. Я неблагонадежная.

– Но каким образом ты подрываешь устои, Чарли? – искренне возмутился он. – По-моему, ты как раз весьма ортодоксальна.

Каких бы убеждений в этот период она ни придерживалась и кем бы себя ни считала, Чарли подозревала, что в споре он ее разобьет. Поэтому из чувства самосохранения она предпочла внезапно ощутить усталость.

– Хватит, Осси, право! Мы на греческом острове, так или не так? Отдыхаем, так или не так? И не трогай мою политику, а я за это не стану трогать твой паспорт!

Он тут же внял ее словам, чем произвел на нее известное впечатление. Она была удивлена, почувствовав свою власть над ним в тот момент, когда больше всего боялась оказаться беспомощной. Принесли заказанные напитки, и он, потягивая кока-колу, поинтересовался, много ли греческих древностей видела Чарли за время пребывания в стране. Вопрос был самый общий, и Чарли ответила так же между прочим. Сказала, что они с Длинным Алом на один день съездили на Делос, чтобы посмотреть храм Аполлона, а больше она никуда не выбралась. Она не стала рассказывать, что на пароходе тогда Ал зверски напился, чем испортил, по существу, всю поездку, и как потом она рыскала по книжным магазинам и покупала путеводители, выуживая из них сведения о той малости, что успела посмотреть. Ей почему-то показалось, что Иосиф и так все об этом знает. Заподозрила же она умысел за его любознательностью, лишь когда он заговорил о ее обратном билете в Англию. Иосиф попросил показать ему билет. Пожав плечами, она равнодушно вытащила его. Он взял билет, осмотрел со всех сторон, подробно изучил все детали.

– Ну что ж, ты свободно можешь вылететь из Салоник, – наконец заключил он. – Позвонить знакомому в агентстве и попросить переписать билет мне не трудно. И мы сможем с тобой попутешествовать. – Сказал он это так, словно к решению они пришли вместе и давным-давно.

Она промолчала. Внутри нее шла борьба, словно каждая частица ее существа, восстав, ополчилась на соседку – ребенок боролся в ней с матерью, потаскуха с монашкой. Ей стало душно и жарко, взмокла спина, но что сказать, она не знала.

– Через неделю мне надо быть в Салониках, – объяснил он. – В Афинах мы могли бы взять напрокат машину, съездить в Дельфы, а оттуда махнуть на денек-другой на север. Почему бы нет, правда? – И, не смущаясь ее молчанием, он продолжал: – А если ты боишься, что всюду будет полно народу, то нетрудно так все рассчитать, чтобы нам не мешала толпа. Из Салоник ты улетишь в Лондон. И вести машину, если хочешь, можно по очереди. Мне все уши прожужжали о том, как ты прекрасно водишь машину. И разумеется, все это за мой счет.

– Разумеется, – сказала она.

– Так почему бы и нет?

Ей припомнилось, как часто воображала она себе эту или похожую минуту, вспомнилось и с какой лаконичной решительностью пресекала всегда ухаживания стариков. Она подумала об Аластере, о том, до чего скучно ей с ним было всюду, кроме постели, и как в последнее время стало скучно и в постели тоже, о том, как давно она обещала себе начать новую жизнь. Подумала, какой тоской обернется для нее возвращение в Англию: денег больше нет, значит, жизнь ее заполнит грошовая экономия и мытье полов, о чем – случайно ли или из хитрости – напомнил ей Иосиф. Она опять покосилась на него – нет, он ничего у нее не просит, не похоже. Так почему бы и нет?Вот все, что он ей сказал. Она вспомнила, как рассекало морскую волну, оставляя на воде одинокую борозду, его гибкое сильное тело. Так почему бы и нет?

– Наши не должны ничего знать, – пробормотала она, низко склонившись над стаканом. – Тебе придется как-то все уладить. Не то они животики надорвут.

На это он, не долго думая, ответил, что утром же отправится и все уладит.

Непонятно было, продумал ли он заранее свой план или же просто обладал быстрой реакцией. Так или иначе, деловитость его была ей на руку, а впоследствии Чарли поняла, что на это и рассчитывала.

– Ты доберешься с ними пароходиком до Пирея. Вечерами он не ходит, но на этой неделе, как я слышал, рейсы из-за чего-то передвинулись. В последнюю минуту ты им скажешь, что решила несколько дней поездить по стране. Неожиданное решение, вполне в твоем духе. Только не проговорись слишком рано, не то они будут всю дорогу стараться тебя отговорить. И вообще не болтай лишнего: словоохотливость – признак нечистой совести, – добавил он с видом человека, хорошо разбирающегося в такого рода делах.

– Ну, а если я на мели? – вопрос вырвался неожиданно. Дело в том, что Аластер, как обычно, растратил не только собственные деньги, но и ее сбережения. И все-таки, сказав так, она в ту же секунду об этом пожалела. Кто ее за язык тянул! Если он сейчас предложит деньги, она швырнет их ему в лицо. Но он словно почувствовал ее настроение.

– Онизнают, что ты на мели?

– Нет, что ты!

– Тогда, по-моему, они должны поверить твоей версии. – И как бы подытоживая разговор, он положил во внутренний карман ее авиабилет.

quot;Эй, эй, а ну-ка. давай его назад!quot; – вскрикнула она. Жест этот вдруг вызвал в ней тревогу. Нет, она не вскрикнула, хотела вскрикнуть.

– Избавишься от своих друзей, бери такси до площади Колокотрони. Ко-ло-ко-трони, – повторил он по слогам. – Обойдется тебе это драхм в двести.

Он помолчал, проверяя, смутит ли ее эта сумма. Нет. не смутила: у нее еще оставалось восемьсот драхм, о чем она ему не сообщила. Он еще раз повторил название и проверил, запомнила ли она его. Так приятно было подчиняться его по-военному четким распоряжениям! Он объяснил, что у самой площади есть ресторанчик со столиками на тротуаре. Называется quot;Диогенquot;. Он будет ждать ее в quot;Диогенеquot;. Не снаружи за столиком, а внутри, где прохладнее и тише. Повтори, Чарли: Диоген. Странно покорная, она повторила.

– Рядом с quot;Диогеномquot; отель quot;Парижquot;. Если случайно я задержусь, я оставлю тебе записку в отеле у портье. Спроси господина Ларкоса. Это мой хороший знакомый. Если тебе понадобится что-нибудь – деньги или что другое, покажешь ему вот это. и он тебе поможет.

Он дал ей визитную карточку.

– Все запомнила? Конечно, все! Ты ведь актриса. Умеешь запоминать слова, жесты, цифры, краски и все прочее.

quot;Фирма Рихтховенquot; – значилось на карточке. quot;Экспортная торговляquot;. И номер почтового ящика в Вене.

Проходя мимо киоска, возбужденная, в прекрасном настроении. Чарли купила вязаную скатерть для матери – пускай подавится! А для зануды-племянника по имени Кевин – феску с кисточкой. Впридачу она выбрала еще десяток открыток, большинство из которых адресовала Неду Квили. своему незадачливому лондонскому импресарио. На открытках она сделала шутливые надписи, призванные возмутить стародевичью чопорность его помощниц и секретарш. quot;Нед, о Нед. – значилось на одной открытке, – береги себя для меняquot;. quot;Что будет с оступившейся. Нед?quot; – гласила другая открытка. Однако третью она решила выдержать в более серьезном тоне. в ней она сообщала, что несколько задерживается. чтобы хоть немножко посмотреть страну, quot;Пора, Нед, крошке Чэс повысить свой культурный уровеньquot;, – написала она. пренебрегши тем самым советом Иосифа не быть в объяснениях чересчур словоохотливой. Переходя улицу, чтобы отправить открытки, она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Она резко обернулась, вообразив, что это,. конечно. Иосиф, но увидела лишь парня-хиппи с льняными волосами, прицепившегося к их компании и принимавшего деятельное участие в проводах Аластера. Он плелся за ней, нескладный, с болтающимися, как у шимпанзе, руками. Встретившись с ней взглядом, он медленно поднял правую руку, как бы благословляя ее наподобие Христа, и она весело помахала ему в ответ.

quot;Не везет бедняге, – сочувственно подумала она. бросая одну за другой открытки в ящик, – даже подойти не рискует. Может, надо помочь ему?quot;

Последняя открытка была адресована Аластеру и содержала множество фальшиво-нежных слов, которые она, набросав текст, даже не удосужилась перечитать.