"Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора (Карре Джон Ле)
17
Труппа называлась quot;Еретикиquot;, и первое их выступление было в Эксетере перед прихожанами, только что вышедшими из собора, – женщины в лиловых тонах полутраура, старики-священники, готовые в любой момент всплакнуть. Когда не было утренников, актеры, зевая, бродили по городу, а вечером, после спектакля, пили с пылкими поклонниками искусств вино, заедая сыром, ибо по соглашению жили у местных обитателей.
Из Эксетера труппа отравилась в Плимут и выступала на военно-морской базе перед молодыми офицерами, мучительно решавшими сложную проблему, следует ли временно счесть актеров джентльменами и пригласить к мессе.
Но и в Эксетерс, и в Плимуте жизнь текла бурно и проказливо но сравнению с сырым, серокаменным шахтерским городком в глубине полуострова Корнуолл, где по узким улочкам полз с моря туман и низкорослые деревья горбились от морских ветров. Актеров расселили в полудюжине пансионов, и Чарли посчастливилось попасть на островок под шиферной крышей, окруженный кустами гортензий; лежа в кровати, она слышала грохот поездов, мчавшихся в Лондон, и чувствовала себя, как человек, потерпевший кораблекрушение и вдруг увидевший на горизонте далекий корабль.
Театр их находился в спортивном комплексе, и на его скрипучей сцене в нос ударял запах хлорки, а из-за стенки доносились из бассейна глухие удары мячей – там играли в сквош. Публика состояла из простолюдинов, которые смотрят на тебя сонными завистливыми глазами, давая понять, что справились бы куда лучше, доведись им так низко пасть. Гримерной служила женская раздевалка – сюда-то Чарли и принесли орхидеи, когда она пришла гримироваться за десять минут до поднятия занавеса.
Она увидела цветы сначала в зеркале над умывальником – они вплыли в дверь, завернутые во влажную белую бумагу. Она видела, как букет приостановился и неуверенно направился к ней. А она продолжала гримироваться, как если бы никогда в жизни не видела орхидей. Букет несла пятидесятилетняя корнуоллская весталка по имени Вэл, с черными косами и унылой улыбкой, – он лежал у нее на руке, словно завернутый в бумагу младенец.
– Ты, значит, и есть прекрасная Розалинда, – робко произнесла она.
Воцарилось враждебное молчание – весь женский состав спектакля наслаждался нескладностью Вэл. Перед выходом на сцену актеры особенно нервничаю г и любят тишину.
– Да, я и есть Розалинда, – подтвердила Чарли, отнюдь не помогая Вэл выйти из неловкого положения. – В чем дело? – И продолжала подводить глаза, всем своим видом показывая, что ее нимало не интересует ответ.
Вэл церемонно положила орхидеи в умывальник и поспешно вышла, а Чарли на глазах у всех взяла прикрепленный к нему конверт. quot;Мисс Розалиндеquot;. Почерк не англичанина, синяя шариковая ручка вместо черных чернил. Внутри – визитная карточка, отпечатанная на европейский манер на глянцевитой бумаге. Фамилия была выбита остроконечными бесцветными буквами, чуть вкось quot;АНТОН МЕСТЕРБАЙН, ЖЕНЕВАquot;. И ниже одно слово – quot;судьяquot;. И ни единой строчки, никаких quot;Иоанне, духу свободыquot;.
Чарли переключила внимание на свою другую бровь, очень тщательно подвела ее, точно ничего на свете не было важнее.
– От кого это, Чэс? – спросила Деревенская пастушка, сидевшая у соседнего умывальника. Она только что окончила колледж и по умственному развитию едва достигла пятнадцати лет.
Чарли, насупясь, критически рассматривала в зеркале дело рук своих.
Тогда почему же он не здесь? И почему ни слова не написал?
quot;Не доверяй никому,– предупреждал ее Мишель. – Особенно не доверяй тем, кто будет утверждать, что знает меняquot;.
quot;Это ловушка. Это они, свиньи. Они узнали про мою поездку через Югославию. Они обкручивают меня, чтоб поймать в ловушку моего любимого. Мишель! Мишель! Любимый, жизнь моя, скажи мне, что делать!quot;
Она услышала свое имя: quot;Розалинда... Где, черт подери, Чарли? Чарли, да откликнись же, бога ради!quot;
И группа купальщиков с полотенцами на шее вдруг увидела в коридоре, как из женской раздевалки появилась рыжеволосая дама в заношенном платье елизаветинских времен.
Каким-то чудом она довела до конца спектакль. Возможно, даже и неплохо сыграла. Во время антракта режиссер, этакая обезьяна, которого они звали Братец Майкрофт, странно так посмотрел на нее и попросил quot;поубавить пылаquot;. что она покорно согласилась сделать. Хотя вообще-то едва ли его слышала: слишком она была занята разглядыванием полупустого зала в надежде увидеть красный пиджак.
Тщетно.
Другие лица она видела – например, Рахиль, Димитрия, – но не узнала их. quot;Его тут нет, – в отчаянии думала она. – Это трюк. Это полицияquot;.
В раздевалке она быстро переоделась, накинула на голову белый платок и проволынилась, пока сторож не выставил ее. А потом постояла в фойе, словно белоголовый призрак, среди расходившихся спортсменов, прижимая к груди орхидеи. Какая-то старушка спросила, не сама ли она их вырастила. И какой-то школьник попросил у нее автограф. Пастушка дернула ее за рукав.
– Чэс... У нас ведь сейчас вечеринка... Вэл всюду ищет тебя!
Двери спортивного зала с шумом захлопнулись за ней, она вышла в ночь. Порыв ветра чуть не уложил ее на асфальт, спотыкаясь, она добралась до своей машины, отперла ее, положила орхидеи на сиденье для пассажира и с трудом закрыла за собой дверцу. Мотор включился не сразу, а когда наконец включился, то заработал, как лошадь, стремящаяся поскорее попасть в стойло. Помчавшись по переулку, выходящему на главную улицу, Чарли увидела в зеркальце фары машины, отъехавшей следом за ней и сопровождавшей ее до самого пансиона.
Она остановила машину и услышала, как ветер рвет кусты гортензий. Спрятав орхидеи под пальто, Чарли запахнулась в него и побежала к входной двери. На крыльцо вели четыре ступени – она просчитала их дважды: пока бегом поднималась вверх и пока стояла у стойки портье, переводя дыхание и слыша, как кто-то легко и целенаправленно шагает по ним. Никого из обитателей не было ни в гостиной, ни в холле. Единственным живым существом был Хамфри, диккенсовский мальчик-толстяк, выполнявший обязанности ночного портье.
– Не шестой номер, Хамфри, – весело заметила она, видя, что он ищет ее ключ. – Шестнадцатый. Да ну же, милый. В верхнем ряду. Там, кстати, лежит любовное письмо, лучше уж отдай его мне, пока не отдал кому-то другому.
Она взяла у него сложенный лист бумаги в надежде, что это послание от Мишеля, но лицо ее вытянулось от разочарования, когда она увидела, что это всего лишь от сестры со словами: quot;Счастливого выступления сегодняquot; – таким образом Иосиф давал ей знать: quot;Мы с тобойquot;, но это было как шепот, который она едва расслышала.
За ее спиной дверь в холл отворилась и закрылась. Мужские шаги приближались по ковру. Она быстро оглянулась а вдруг это Мишель. Но это был не он, и лицо ее снова разочарованно вытянулось. Это был кто-то из совсем другого мира, кто-то совсем ей не нужный. Стройный, опасно спокойный парень с темными ласковыми глазами. В длинном коричневом габардиновом плаще с кокеткой как у военных, расширявшей его гражданские плечи. И в коричневом галстуке под цвет глаз, которые были под цвет плаща. И в коричневых ботинках с тупыми носами и двойной прошивкой. quot;Уж никак не судья, – решила Чарли, скорее из тех, кому в суде бывает отказаноquot;. Сорокалетний мальчик в габардине, рано лишенный права на справедливость и суд.
– Мисс Чарли? – Маленький пухлый рот на бледном поле лица. – Я привез вам привет от нашего общего знакомого Мишеля, мисс Чарли.
Лицо у Чарли напряглось, как у человека, которому предстоит серьезное испытание.
– Какого Мишеля? – спросила она и увидела, что у него не шевельнулся даже мускул, отчего и она сама застыла, как застывают модели, когда их пишут, и статуи, и полисмены на посту.
– Мишеля из Ноттингема, мисс Чарли. – Швейцарский акцент стал более заметен, голос звучал осуждающе. Голос вкрадчивый, словно занятие правосудием требует секретности. – Мишель просил послать вам золотистые орхидеи и поужинать с вами вместо него. Он настоятельно просил вас принять приглашение. Прошу вас. Я добрый друг Мишеля. Поехали.
quot;Ты? – подумала она. – Друг? Да Мишель ради спасения жизни не завел бы такого другаquot;. Но она выразила лишь гневным взглядом все, что думала по этому поводу.
– Я, кроме того, защищаю правовые интересы Мишеля, мисс Чарли. Мишель имеет право на защиту закона. Поехали же, прошу вас. Сейчас.
Жест потребовал существенного усилия, но она и хотела, чтобы это было заметно. Орхидеи были ужасно тяжелые, да и ее отделяло немалое расстояние от этого человека, но она все-таки собралась с силами и с духом и положила ему на руки букет. И нашла верный, нагловатый тон.
– Весь ваш спектакль не по адресу, – сказала она. – Никакого Мишеля из Ноттингема я не знаю, да и вообще не знаю никаких Мишелей. И нигде мы с ним не встречались. Это, конечно, неплохо придумано, но я устала. От всех вас.
Повернувшись к стойке, чтобы взять ключ, она увидела, что портье спрашивает у нее о чем-то очень важном. Его блестящее от пота лицо подрагивало, и он держал над большой конторской книгой карандаш.
– Я спросил, – возмущенно повторил он, растягивая, как это свойственно северянам, слова, – в какое время вы желаете утром пить чай, мисс?
– В девять часов, дорогуша, и ни секундой раньше. – Она устало направилась к лестнице.
– И газету, мисс? – спросил Хамфри.
Она повернулась и уставилась на него тяжелым взглядом.
– Господи! – вырвалось у нее.
Хамфри вдруг чрезвычайно оживился. Он, видимо, считал, что только так можно пробудить ее к жизни.
– Утреннюю газету! Для чтения! Какую вы предпочитаете?
– quot;Таймсquot;, дорогуша, – сказала она.
Хамфри снова погрузился в ублаготворенную апатию.
– quot;Телеграфquot;, – громко произнес он, записывая. – quot;Таймсquot; только по предварительному заказу.
Но к этому времени Чарли уже поднималась по широкой лестнице к темной площадке наверху.
– Мисс Чарли!
quot;Только назови меня так еще раз, – подумала она, – и я спущусь и хорошенько двину тебя по твоей гладкой швейцарской рожеquot;. Она поднялась еще на две ступеньки, но тут он снова заговорил. Она не ожидала такой настойчивости.
– Мишелю будет очень приятно, когда он узнает, что Розалинда выступала сегодня в его браслете! И, по-моему. он до сих пор у нее на руке! Или это, может быть, подарок какого-то другого джентльмена?
Она сначала повернула голову, потом всем телом повернулась к нему. Он переложил орхидеи на левую руку. Правая висела вдоль тела. словно рукав был пустой.
– Я ведь сказала – уходите. Убирайтесь. Пожалуйста– ясно?
Но произнесла она это неуверенно, что выдавал ее нетвердый голос.
– Мишель велел заказать вам свежего омара и quot;Бутарисquot;. Бутылку белого охлажденного вина, – сказал он. – У меня есть и другие поручения от Мишеля. Он очень рассердится, если я скажу ему, что вы отказались принять его угощение, даже будет оскорблен.
Это было уж слишком. Явился темный ангел и потребовал душу, которую она так бездумно заложила. Лжет ли этот человек, из полиции ли он или просто обычный шантажист, – она последует за ним хоть в самый центр преисподней, лишь бы он привел ее к Мишелю. Повернувшись на каблуках, Чарли медленно спустилась в холл и подошла к портье.
– Хамфри! – Она швырнула ключ на стойку, выхватила из его руки карандаш и написала на лежавшем перед ним блокноте имя КЭЙТИ. – Это американка. Понял? Моя подруга. Если она позвонит, скажи, что я уехала с шестью любовниками. Скажи, может быть, я подъеду к ней завтра пообедать. Понял? – переспросила она.
Вырвав листок из блокнота, она сунула его парню в кармашек и чмокнула в щеку, а Местербайн стоял и смотрел, будто обиженный любовник, претендующий на ночь с ней. На крыльце он вытащил аккуратненький швейцарский электрический фонарик. При его свете она увидела на ветровом стекле его машины желтую наклейку компании quot;Хертцquot;. Он открыл для нее дверцу со стороны пассажира и сказал: quot;Прошуquot;, но она прошла мимо, к своему quot;фиатуquot;, залезла в машину, включила мотор и стала ждать. Сев за руль, как она заметила, он надел черный берет, надвинув его, словно купальную шапочку, на самые брови, так что уши торчали торчком.
Они поехали друг за другом – медленно из-за наползавшего то и дело тумана. А может быть, Местербайн всегда так ездил: у него была агрессивно-застывшая посадка человека, привыкшего осторожно ездить. Они взобрались на холм и поехали на север по вересковой пустоши. Туман поредел, появились телеграфные столбы – словно выстроились в ряд на фоне ночного неба иголки со вдетыми нитками. Ущербная, как в Греции, луна ненадолго проглянула сквозь облака и снова исчезла. У перекрестка Местербайн притормозил, чтобы свериться с картой. Наконец он показал, что надо свернуть налево – сначала с помощью задних подфарников. а затем помахав в окошко левой рукой. quot;Да, Антон, я усеклаquot;. Чарли поехала следом за ним вниз по холму и дальше через деревню; она опустила стекло, и машину наполнил соленый запах моря. Порыв свежего воздуха вырвал у нее вскрик. Она проехала следом за Местербайном под потрепанным полотнищем, на котором значилось: quot;Шале обитателей Восточных и Полуночных странquot;, затем – по узкой новой дороге через дюны, к заброшенным оловянным копям, расположенным на краю земли под вывеской quot;Посетите Корнуоллquot;. Справа и слева стояли дощатые домики, без света. Местербайн остановился, Чарли – позади него, не выключая мотора. quot;Ручной тормоз что-то скрипит, – мелькнула мысль. – Надо будет снова отвезти машину к Юстасуquot;. Местербайн вылез из своей машины, Чарли тоже вылезла и заперла quot;фиатquot;. Ветра тут не чувствовалось. Чайки летали низко и кричали, словно потеряли что-то очень ценное на земле. Держа фонарик в руке, Местербайн взял Чарли под локоть и повел.
– Я сама дойду, – сказала она.
Он толкнул калитку, и та со скрипом отворилась. Пучок света предшествовал им. Короткая асфальтовая дорожка, синяя дверь. У Местербайна был наготове ключ. Он открыл дверь, вошел первым и отступил, пропуская Чарли, – агент по продаже недвижимости, показывающий дом потенциальному клиенту. Крыльца не было и звонка тоже. Чарли последовала за Местербайном, он закрыл за ней дверь – она оказалась в гостиной. Пахло мокрым бельем, и на потолке Чарли увидела черные пятна плесени. Высокая блондинка в голубом вельветовом костюме совала монету в газовый счетчик. При виде их она быстро обернулась, просияв улыбкой, и, отбросив прядь длинных золотистых волос, вскочила на ноги.
– Антон! Как жеэто мило! Ты привез мне Чарли! Я рада вас видеть, Чарли. И буду еще больше рада, если вы покажете мне, как работает этот немыслимый механизм. – Схватив Чарли за плечи, она возбужденно расцеловала ее в обе щеки. – Я хочу сказать, Чарли, слушайте, вы сегодня играли абсолютно фантастически в этой шекспировской вещи, да? Верно, Антон? Действительно великолепно. Меня зовут Хельга, о'кэй? – Она так это произнесла, словно хотела сказать: quot;Имена для меня – это играquot;. – Значит, Хельга. Так? Вы – Чарли, а я – Хельга.
Глаза у нее были серые и прозрачные, как и у Местербайна. И уж слишком наивные. Воинствующая простота смотрела из них на сложный наш мир. quot;Правда не может быть скованной, – вспомнила Чарли одно из писем Мишеля. – Раз я чувствую, значит, действуюquot;.
Местербайн ответил из угла комнаты на вопрос Хельги. Он сказал, надевая на плечики свой габардиновый плащ:
– О, она, естественно, произвела очень сильное впечатление.
Хельга продолжала держать Чарли за плечи, ее сильные пальцы с острыми ногтями слегка царапали шею Чарли.
– Скажите, Чарли, очень трудно выучить столько слов? – спросила она, сияющими глазами смотря в лицо Чарли.
– Для меня это не проблема, – сказала она и высвободилась из рук Хельги.
– Значит, вы легко запоминаете? – И, схватив Чарли за руку, она сунула ей в ладонь пятидесятипенсовик. – Пойдите сюда. Покажите мне. Покажите, как работает это фантастическое изобретение англичан – камин.
Чарли склонилась над счетчиком, дернула рукоятку, вложила монету, повернула рукоятку обратно, и монета провалилась. Жалобно взвыв, вспыхнуло пламя.
– Невероятно! Ох, Чарли! Вот видите, какая я. Ничего в технике не понимаю, – поспешила пояснить Хельга, словно это была важная черта ее натуры, которую новой знакомой необходимо знать. – Я абсолютно лишена чувства собственности, а если тебе ничто не принадлежит, откуда же знать, как работает тот или иной механизм? Антон, переведи, пожалуйста. Мой девиз – quot;Sein nicht habenquot;15. – Это было произнесено безапелляционным тоном автократа из детской. Но она же достаточно хорошо говорила по-английски и без помощи Местербайна. – А вы читали Эриха Фромма, Чарли?
– Она хочет сказать quot;существовать, но не обладатьquot;, – мрачно заметил Местербайн, глядя на обеих женщин. – В этом суть морали фрейлейн Хелъги. Она верит в исконное Добро, а также в примат Природы над Наукой. Мы оба в это верим, – добавил он, словно желая встать между двумя женщинами.
– Так вы читали Эриха Фромма? – повторила Хельга, снова отбрасывая назад свои светлые волосы и уже думая о чем-то совсем другом. – Я положительно влюблена в него. – Она пригнулась к огню, протянула к нему руки. – Я не просто восхищаюсь этим философом, я его люблю. Это тоже для меня типично. – В ее манерах были изящество и радость молодости. Из-за своего роста она носила туфли без каблука.
– А где Мишель? – спросила Чарли.
– Фрейлейн Хельга не знает, где сейчас находится Мишель, – резко заявил Местербайн. – Она ведь не юрист, она приехала, просто чтобы прокатиться, а также справедливости ради. Она понятия не имеет о деятельности Мишеля или его местопребывании. Садитесь, пожалуйста.
Чарли продолжала стоять. А Местербайн сел на стул и сложил на коленях чистенькие белые ручки. Он снял плащ и оказался в новеньком коричневом костюме. Такой ему могла подарить ко дню рождения мать.
– Вы сказали, у вас есть от него вести, – сказала Чарли. В голосе ее появилась дрожь, и губы не слушались.
Хельга повернулась к ней. В задумчивости она прижала большой палец к своим крепким резцам.
– Скажите, пожалуйста, когда вы его видели в последний раз? – спросил Местербайн.
Чарли теперь уже не знала, на кого из них смотреть.
– В Зальцбурге, – сказала она.
– Зальцбург – это, по-моему, не дата, – возразила Хельга.
– Пять недель назад. Шесть. Но где же он?
– А когда вы в последний раз имели от него вести? – спросил Местербайн.
– Да скажите же мне, где он! Что с ним? – Она повернулась к Хельге. – Где он?
– Никто к вам не приходил? – спросил Местербайн. – Никакие его друзья? Полиция?
– Возможно, у вас не такая уж хорошая память, Чарли, как вы утверждаете, – заметила Хельга.
– Скажите нам, пожалуйста, мисс Чарли, с кем вы были в контакте? – сказал Местербайн. – Немедленно. Это крайне необходимо. Мы приехали сюда по неотложным делам.
– Собственно, ей нетрудно и солгать – такой актрисе, – произнесла Хельга, и ее большие глаза испытующе уставились на Чарли. – Как, собственно, можно верить женщине, которая привыкла к комедиантству?
– Нам следует быть очень осторожными, – согласился с ней Местербайн, как бы делая для себя пометку на будущее.
От этой сценки попахивало садизмом: они играли на боли, которую Чарли еще предстояло испытать. Она посмотрела в упор на Хельгу, потом на Местербайна. Слова вырвались сами собой. Она уже не в состоянии была их удержать.
– Он мертв, да? – прошептала она.
Хельга, казалось, не слышала. Она была полностью поглощена наблюдением за Чарли.
– Да, Мишель мертв, – мрачно заявил Местербайн. – Мне, естественно, очень жаль. Фрейлейн Хельге тоже. Мы оба крайне сожалеем. Судя по письмам, которые вы писали ему, вам тоже, видимо, будет жаль его.
– Но возможно, письма это тоже комедиантство, Антон, – подсказала Хельга.
Такое однажды с ней уже было – в школе. Три сотни девчонок, выстроенных в гимнастическом зале, директриса посредине, и все ждут, когда провинившаяся покается. Чарли вместе с лучшими из учениц обежала глазами зал, выискивая провинившуюся, – это она? Наверняка она... не покраснела, а стояла такая серьезная и невинная, она ничегошеньки – это же правда, и потом было доказано, – ничегошеньки не украла.
Однако ноги у Чарли вдруг подкосились, и она упала ничком, чувствуя верхнюю половину своего тела и не чувствуя нижней. Вот так же получилось с ней и сейчас это не было заранее отрепетировано: с ней такое ведь уже было, и она это поняла еще до того, как до нее дошел смысл сказанного и прежде чем Хельга успела протянуть руку, чтобы ее поддержать. Она рухнула на пол с такой силой, что даже лампа покачнулась. Хельга быстро опустилась подле нее на колени, пробормотала что-то по-немецки и чисто по-женски успокоительным жестом положила руку ей на плечо – мягко, неназойливо. Местербайн нагнулся, разглядывая Чарли, но не притронулся к ней. Его, главным образом, интересовало, как она плачет.
А она повернула голову набок и подложила под щеку сжатый кулак, так что слезы текли вбок по щекам, а не скатывались вниз. Понаблюдав за нею, Местербайн постепенно вроде бы успокоился. Он вяло кивнул, как бы в знак одобрения, и на всякий случай постоял рядом с Хельгой, пока она помогала Чарли добраться до дивана, где Чарли распласталась, уткнувшись лицом в жесткие подушки, продолжая плакать так, как плачут только сраженные горем люди и дети. Смятение, ярость, чувство вины. укоры совести, ужас владели ею – она поочередно включала каждое состояние, как в глубоко прочувствованной роли. quot;Я знала; я не знала; я не позволяла себе об этом думать. Ах вы. обманщики, фашистские убийцы-обманщики, мерзавцы, убившие моего дорогого, любимого в этом театре жизниquot;.
Должно быть, она что-то сказала вслух. Собственно, она знала, что сказала. Даже в горе она тщательно подбирала фразы, произнося их сдавленным голосом:
– Ax, вы, свиньи, фашистские мерзавцы, о господи, Мишель!
Она помолчала, затем услышала голос Местербайна, просившего ее продолжить тираду, но она лишь мотала головой из стороны в сторону. Она задыхалась и давилась, слова застревали в горле, не желали слетать с губ. Слезы, горе, рыдания – все это было для нее не проблема: она прекрасно владела техникой страдания и возмущения. Ей уже не надо было вспоминать о своем покойном отце, чью смерть ускорил позор ее исключения из школы, не надо было вспоминать о своем трагическом детстве в дебрях жизни взрослых людей, а именно к этим воспоминаниям она обычно прибегала. Ей достаточно было вспомнить полудикого юношу-араба, возродившего в ней способность любить, давшего ее жизни цель, которой ей всегда недоставало, и теперь мертвого – и слезы сами начинали течь из ее глаз.
– Она явно намекает, что это дело рук сионистов, – сказал Местербайн Хельге по-английски. – Почему она так говорит, когда это был несчастный случай? Полиция же заверила нас, что это был несчастный случай. Почему она опровергает полицию? Опровергать утверждения полиции очень опасно.
Но Хельга либо это уже слышала, либо не обратила на его слова внимания. Она поставила на электрическую плитку кофейник. Опустившись у изголовья дивана на колени, она задумчиво поглаживала своей сильной рукой рыжие волосы Чарли, убирая их с лица, терпеливо ждала, когда та перестанет плакать и что-то объяснит.
Кофейник неожиданно забурлил, Хельга поднялась и стала разливать кофе. Чарли села на диване, обеими руками держа кружку, и слезы продолжали течь по ее щекам. Хельга обняла Чарли за плечи, а Местербайн сидел напротив и смотрел на двух женщин из глубокой тени своего темного мира.
– Произошел взрыв, – сказал он. – На шоссе Зальцбург-Мюнхен. Полиция утверждает, что его машина была набита взрывчаткой. Сотнями фунтов взрывчатки. Но почему? Почему вдруг произошел взрыв – на гладком шоссе?
– Твои письма в целости, – шепнула Хельга, отбросив со лба Чарли прядь волос и любовно заведя их за ухо.
– Машина была quot;мерседесquot;, – продолжал Местербайн. – У нее был мюнхенский номер, но полиция заявила, что он фальшивый. Как и документы. Все фальшивое. Но с какой стати моему клиенту ехать в машине с фальшивыми документами да еще полной взрывчатки? Он же был студент. Он не занимался бомбами. Тут что-то нечисто. Я так думаю.
– Ты знаешь эту машину, Чарли? – прошептала ей в ухо Хельга и еще крепче прижала к себе с намерением выудить ответ.
Чарли же мысленно видела лишь, как двести фунтов взрывчатки, запрятанных под обшивку, под сиденья, под бамперы, разносят в клочья ее возлюбленного, – этот ад, разодравший на части тело, которое она так любила. А в ушах ее звучал голос другого, безымянного наставника: quot;Не верь им, лги им, все отрицай; не соглашайся, отказывайся отвечатьquot;.
– Она что-то произнесла, – недовольным тоном заметил Местербайн.
– Она произнесла: quot;Мишельquot;, – сказала Хельга, вытирая новый поток слез внушительной величины платком, который она вытащила из сумки.
– Погибла также какая-то девушка, – сказал Местербайн. – Говорят, она была с ним в машине.
– Голландка, – тихо произнесла Хельга так близко от лица Чарли, что га почувствовала на ухе ее дыхание. – Настоящая красотка. Блондинка.
– Судя по всему, они погибли вместе, – продолжал Местербайн, повышая голос.
– Так что ты была у него не единственной, Чарли, – доверительным гоном произнесла Хельга. – Не тебе одной, знаешь ли, принадлежал наш маленький палестинец.
Впервые с тех пор, как они сообщили ей о том, что произошло, Чарли произнесла нечто членораздельное.
– Я никогда этого от него не требовала, – прошептала она.
– Полиция говорит, что голландка – террористка, – возмутился Местербайн.
– Они говорят, что и Мишель был террористом, – сказала Хельга.
– Они говорят, что голландка уже несколько раз подкладывала бомбы по просьбе Мишеля, – сказал Местербайн. – Говорят, что Мишель и эта девушка планировали новую акцию и что в машине найдена карта Мюнхена, на которой рукою Мишеля обведен Израильский торговый центр. На Изаре, – добавил он. – На верхнем этаже дома – не такая это простая цель. Он не говорил вам, мисс Чарли, об этой акции?
Мелко подрагивая, Чарли отхлебнула кофе, что. видимо, обрадовало Хельгу не меньше, чем если б она ответила.
– Ну вот! Наконец-то она оживает. Хочешь еще кофе, Чарли? Подогреть еще? А хочешь поесть? У нас тут есть сыр, яйца. колбаса – все. что угодно.
Чарли отрицательно покачала головой и позволила Хельге отвести себя в уборную, где она пробыла долго, ополаскивая лицо холодной водой и выплевывая блевотину, а между позывами рвоты жалея, что плохо знает немецкий и не может уследить за нараставшим стаккато разговором, который вели те двое за тонкими, как бумага, дверями.
Когда она вернулась, Местербайн стоял в своем габардиновом плаще у двери на улицу.
– Мисс Чарли, напоминаю вам. что фрейлейн Хельга пользуется всеми правами, гарантируемыми законом, – сказал он и вышел из двери.
Наконец они остались одни. Две девушки.
– Да прекратиже, Чарли. Прекрати, о'кэй? Мы ведь не старухи. Ты любила его – нам это понятно, но он мертв. – Голос Хельги стал на удивление жестким. – Он мертв, но мы же не индивидуалисты, которых интересуют лишь наши частные дела, мы борцы и труженики. Перестань реветь. – Схватив Чарли за локоть, Хельга заставила ее подняться и медленно повела в другой конец комнаты. – Слушай меня. Мишель – мученик, да, но мертвые не могут сражаться, и мучеников много. Один солдат погиб. Революция продолжается. Так?
– Так, – прошептала Чарли.
Они подошли к дивану. Взяв с него свою большую сумку, Хельга достала оттуда плоскую бутылку виски, на которой Чарли заметила наклейку беспошлинного магазина. Хельга отвинтила колпачок и протянула бутылку Чарли.
– В память о Мишеле! – объявила она. – Пьем за него. За Мишеля. Скажи это.
Чарли сделала глоточек и скривилась. Хельга отобрала у нее бутылку.
– А теперь, Чарли, сядь, пожалуйста, я хочу, чтобы ты села. Немедленно.
Чарли апатично опустилась на диван. Хельга снова стояла над ней.
– Слушай меня и отвечай, о'кэй? Я приехала сюда не для развлечений, ясно? И не для дискуссий. Я люблю дискуссии, но не сейчас. Скажи: quot;Даquot;.
– Да, – устало произнесла Чарли.
– Мишеля тянуло к тебе. Это установленный факт. Он, собственно, был даже влюблен. У него в квартире на письменном столе лежит незаконченное письмо к тебе, полное поистине фантастических слов о любви и сексе. И все обращено к тебе. Там есть и политика.
Медленно, словно до нее только сейчас все дошло, опухшее, искаженное лицо Чарли просветлело.
– Где оно? – спросила она. – Отдайте его мне!
– Оно сейчас изучается. При проведении операции все должно быть взвешено, объективно изучено.
Чарли попыталась подняться.
– Оно мое! Отдайте его мне!
– Оно – собственность революции. Возможно, ты его потом получишь. Там увидим. – И Хельга не очень нежно толкнула ее назад, на диван. – Эта машина. quot;Мерседесquot;, который стал грудой пепла. Это ты приехала на нем в Германию? Пригнала для Мишеля? Он дал тебе такое поручение? Отвечай же.
– Из Австрии, – пробормотала она.
– А туда откуда ты приехала?
– Через Югославию.
– Чарли, по-моему, ты поразительно неточна – откуда?
– Из Салоник.
– И Мишель, конечно, сопровождал тебя. Он, по-моему, обычно так поступал.
– Нет.
– Что – нет? Ты ехала одна? В такую даль? Это же нелепо! Он никогда в жизни не доверил бы тебе такую ответственную миссию. Я не верю ни единому твоему слову. Все это – вранье.
– Не все ли равно? – сказала Чарли, снова впадая в апатию.
Хельге было не все равно. Она уже закипала.
– Конечно, тебе все равно! Если ты шпионка, тебе и будет все равно! Мне уже ясно, что случилось. Нет необходимости задавать еще вопросы – это будет чистой формальностью. Мишель завербовал тебя, ты стала его тайной любовью, а ты, как только смогла, пошла в полицию и все рассказала, чтобы уберечь себя и получить кучу денег. Ты полицейская шпионка. Я сообщу об этом кое-кому, людям достаточно умелым, которые знают тебя и позаботятся о твоей дальнейшей судьбе даже через двадцать лет. Прикончат – и все.
– Великолепно, – сказала Чарли. – Замечательно. – Она ткнула сигаретой в пепельницу. – Так и поступи, Хельга. Ведь это как раз то, что мне нужно. Пришли их ко мне, хорошо? В гостиницу, шестнадцатый номер.
Хельга подошла к окну и отдернула занавеску с таким видом, будто собиралась позвать Местербайна. Взглянув через ее плечо, Чарли увидела маленькую арендованную машину Местербайна с включенным светом и очертания самого Местербайна в берете, неподвижно сидевшего за рулем.
Хельга постучала по стеклу.
– Антон! Антон, иди сюда немедленно: у нас тут стопроцентная шпионка! – Но произнесла она это слишком тихо – так, чтобы он не мог ее расслышать. – Почему Мишель ничего не говорил нам о тебе? – спросила она, задергивая занавеску и поворачиваясь к Чарли. – Почему он не поделился с нами? Ты столько месяцев была его темной лошадкой. Это же нелепо!
– Он любил меня.
– Чепуха!Он использовал тебя. Ты, конечно, все еще хранишь его письма?
– Он велел мне уничтожить их.
– Но ты не уничтожила. Конечно, не уничтожила. Разве ты могла? Такая сентиментальная идиотка, как ты, – это же видно из твоих писем к нему. Ты жила за его счет: он тратил на тебя деньги, покупал тебе одежду, драгоценности, платил за отели, а ты предала его полиции. Конечно, предала!
У Хельги под рукой оказалась сумка Чарли, она взяла ее и под влиянием импульса высыпала содержимое на обеденный стол. Но вложенные туда доказательства – дневник, шариковая ручка из Ноттингема, спички из афинского ресторана quot;Диогенquot; – не дошли до сознания Хельги в ее нынешнем состоянии: она искала то, что свидетельствовало бы о предательстве Чарли, а не о ее преданности.
– Ну, а этот приемник?
Это был маленький японский приемничек Чарли с будильником, который она заводила, чтобы не опоздать на репетиции.
– Это что? Это же шпионская штучка. Откуда он у тебя? И зачем такой женщине, как ты, носить в сумке радиоприемник?
Предоставив Хельге самой разбираться в своих заботах, Чарли отвернулась от нее и невидящими глазами уставилась в огонь. Хельга покрутила ручки приемника, поймала какую-то музыку. Быстро выключила его и раздраженно отложила в сторону.
– В последнем письме, которое Мишель так и не отослал тебе, говорится, что ты целовала пистолет. Что это значит?
– А то и значит, что целовала. – И Чарли добавила: – Пистолет его брата.
– Его брата? – произнесла Хельга неожиданно зазвеневшим голосом. – Какого брата?
– У него был старший брат. Он был кумиром Мишеля. Великий борец за свободу. Брат подарил ему пистолет, и Мишель велел мне поцеловагь его – это был как бы обет.
Хельга с недоверием смотрела на нее.
– Мишель так тебе и сказал?
– Нет, я, наверно, прочитала об этом в газетах, да?
– Когда он тебе это сказал?
– В Греции, на вершине горы.
– Что еще он говорил об этом своем брате – быстро! – Хельга чуть ли не кричала на нее.
– Мишель боготворил его. Я же тебе говорила.
– Давай факты. Только факты. Что еще он говорил тебе про своего брата?
Но тайный голос подсказывал Чарли, что она уже зашла слишком далеко.
– Это военная тайна, – сказала она и взяла новую сигарету.
– Он тебе говорил, где этот его брат? Что он делает? Чарли, я приказываю тебе все мне рассказать! – Хельга шагнула к ней. – Полиция, разведка, возможно, даже сионисты – все ищут тебя. А у нас прекрасные отношения кое с кем в германской полиции. Они уже знают, что машину вела по Югославии не голландка. У них есть описание этой девушки. Словом, достаточно сведений, чтобы предать тебя суду. При желании мы сможем тебе помочь. Но лишь после того, как ты скажешь все, что говорил тебе Мишель про своего брата. – Она пригнулась к Чарли, так что ее большие светлые глаза находились на расстоянии ладони от глаз Чарли. – Он не имел права говорить с тобой о нем. Ты не допущена к такой информации. Так что давай, выкладывай.
Чарли подумала и отказалась удовлетворить просьбу Хельги.
– Нет, – сказала она.
Она хотела было продолжить: quot;Я дала слово, поэтому... я тебе не доверяю... отвяжись...quot; Но услышав собственное короткое quot;нетquot;, решила поставить на этом точку – так оно лучше.
quot;Твоя обязанность – добиться, чтобы они стали нуждаться в тебе, – наставлял ее Иосиф. – Представь себе, что перед тобой ухажеры. Не давай все сразу – так они только больше будут тебя ценитьquot;.
Сверхъестественным усилием воли Хельга взяла себя в руки. Хватит играть в бирюльки. Появилась ледяная отстраненность – Чарли сразу это почувствовала, так как сама владела этой методой.
– Так. Значит, ты добралась на машине до Австрии. А потом?
– Я оставила ее там, где он велел; мы с ним встретились и отправились в Зальцбург.
– На чем?
– На самолете, потом на машине.
– И? Что было в Зальцбурге?
– Мы пошли в отель.
– Пожалуйста, название отеля!
– Не помню. Не обратила внимания.
– Тогда опиши его.
– Большой, старый, недалеко от реки. И очень красивый, – добавила она.
– А потом вы поехали в Мюнхен – да?
– Нет.
– Что же ты делала?
– Села на дневной самолет и отправилась в Лондон.
– А какая машина была у Мишеля?
– Наемная.
– Какой марки?
Чарли сделала вид, что не помнит.
– А почему ты не поехала с ним в Мюнхен?
– Он не хотел, чтобы мы вместе пересекали границу. Он сказал, что у него есть одно дело, которое он должен выполнить.
– Он сказалтебе это? Что у него есть дело, которое он должен выполнить? Глупости! Какое дело? Неудивительно, что ты сумела выдать его!
– Он сказал: ему ведено взять quot;мерседесquot; и доставить куда-то брату.
На сей раз Хельга не выказала ни удивления, ни даже возмущения вопиющей неосторожностью Мишеля. Она была человеком дела и верила только делам. Подойдя к двери. она распахнула ее и повелительно махнула Местербайну. Затем повернулась и, уперев руки в бедра, уставилась на Чарли своими большими светлыми страшновато пустыми глазами.
– Ты прямо точно Рим, Чарли, – заметила она. – Все дороги ведут к тебе. Это худо. Ты – тайная любовь Мишеля, ты едешь на его машине, ты проводишь с ним последнюю его ночь на земле. Ты знала, что было в машине, когда ты ее вела?
– Взрывчатка.
– Глупости. Что за взрывчатка?
– Пластиковые бомбы общим весом в двести фунтов.
– Это тебе сказала полиция. Все это вранье. Полиция вечно врет.
– Мне сказал об этом Мишель.
Хельга раздраженно, наигранно расхохоталась.
– Ох, Чарли! Вот теперь я не верю ни единому твоему слову. Ты совсем завралась. – Позади нее бесшумно возник Местербайн. – Антон, все ясно. Наша маленькая вдова – стопроцентная лгунья, я в этом убеждена. Помогать мы ей не станем. Уезжаем немедленно.
Местербайн сверлил Чарли взглядом, Хельга сверлила Чарли взглядом. А та сидела, обмякшая, точно брошенная марионетка, снова ко всему безразличная, кроме своего горя.
Хельга села рядом с ней и обвила рукой ее плечи.
– Как звали брата? – спросила она. – Да ну же. – Она легонько поцеловала Чарли в щеку. – Может, мы еще и останемся друзьями. Надо же соблюдать осторожность, немножко блефовать. Это естественно. Ладно, для начала скажи мне, как на самом деле звали Мишеля?
– Салим, но я поклялась никогда его так не называть.
– А как звали брата?
– Халиль, – пробормотала она. И снова зарыдала. – Мишель боготворил его, – сказала она.
– А его псевдоним?
Чарли не поняла – а, не все ли равно.
– Это военная тайна, – сказала она.
Она решила ехать, пока не свалится, – снова ехать, как через Югославию. quot;Выйду из игры, отправлюсь в Ноттингем, в мотель и убью себя там в постелиquot;.
Она снова мчалась одна со скоростью почти 80 миль, пока чуть не съехала с дороги.
Орхидеи Мишеля лежали на сиденье рядом с ней: прощаясь, она потребовала, чтобы ей их отдали.
– Но, Чарли, нельзя же быть настолько смешной, – возразила Хельга. – Ты слишком сентиментальна.
quot;А пошла ты, Хелъга, они моиquot;.
Она ехала по голой горной равнине, розоватой, бурой и серой. В зеркальце заднего вида вставало солнце.
Она лежала на кровати в мотеле и, глядя, как дневной свет расползается по потолку, слушала воркование голубей на карнизе. quot;Опаснее всего будет, когда ты спустишься с горыquot;, – предупреждал ее Иосиф. Она услышала в коридоре крадущиеся шаги. Это они. Но которые? И все тот же вопрос. quot;Красный? Нет, господин офицер, я никогда не ездила в красном quot;мерседесеquot;, так что уходите из моей спальниquot;. По ее голому животу ползла капля холодного пота. Чарли мысленно проследила за ее путем: от пупка к ребрам, затем – на простыню. Скрипнула половица, кто-то, отдуваясь, подошел к двери, а теперь смотрит в замочную скважину. Из-под двери выполз краешек белой бумаги. Задергался. Выполз побольше. Это толстяк Хамфри принес ей quot;Дейли телеграфquot;.
Она приняла ванну, оделась. И поехала медленно, выбирая менее заметные дороги; по пути остановилась у двух-трех лавочек, как учил ее Иосиф. Одета она была кое-как, волосы лохматые. Никто, глядя на ее неаккуратный вид и словно сонные движения, не усомнился бы, что эта женщина в глубоком горе. На дороге стало сумеречно: над ней сомкнулись больные вязы, старая корнуоллская церквушка торчала среди них. Чарли снова остановила машину и толкнула железную калитку. Могилы были очень старые. На некоторых сохранились надписи. Чарли нашла могилу, находившуюся в стороне от других. Самоубийца? Или убийца? Ошиблась: революционер. Опустившись на колени, Чарли благоговейно положила орхидеи там, где, по ее мнению, должна находиться голова. quot;Неожиданно вздумала помолитьсяquot;, – решила она, входя в церковь, где стоял ледяной спертый воздух. В сходных обстоятельствах именно так и поступила бы Чарли в театре жизни.
Она ехала неведомо куда около часа, вдруг останавливаясь безо всякой причины, разве что подойдет к загородке и уставится на простирающееся за ней поле. Или подойдет к другой загородке и уставится в никуда. Только после полудня Чарли уверилась, что мотоциклист перестал следовать за ней. Но и тогда она еще немного попетляла и посидела еще в двух церквах, прежде чем выехать на шоссе, ведущее в Фалмут.
Гостиница в устье Хелфорда была крыта голландской черепицей, в ней был бассейн, сауна и поле для гольфа, а постояльцы выглядели хозяевами. Иосиф записался здесь как немецкий издатель и в доказательство привез с собой пачку нечитабельных книг. Он щедро одарил телефонисток, пояснив, что его представители разбросаны по всему миру и могут звонить ему в любое время дня и ночи. Официанты знали, что это хороший клиент, который часто засиживается допоздна. Так он жил последние две недели – под разными именами и в разных обличиях, преследуя Чарли по полуострову в своем одиноком quot;сафариquot;. Как и Чарли, он лежал в разных постелях, уставясь в потолок. Он беседовал с Курцем по телефону и был ежечасно информирован об операциях, проводимых Литваком. Он мало разговаривал с Чарли, подкармливая ее крохами своего внимания и обучая тайнописи и секретам связи. Он был в такой же мере ее пленником, как и она – его.
Сейчас он открыл ей дверь номера, и она вошла, рассеянно нахмурясь, не понимая, что же она должна чувствовать. Убийца. Бандит. Мошенник. Но у нее не было желания разыгрывать обязательные сцены – она их уже все сыграла, она перегорела как плакальщица. Он встретил ее стоя, и она ожидала, что он подойдет и поцелует ее, но он стоял, не двигаясь. Она никогда еще не видела его таким серьезным, таким сдержанным. Черные тени тревоги окружали его глаза. На нем была белая рубашка с закатанными по локоть рукавами – хлопчатобумажная, не шелковая. Чарли смотрела на эту рубашку и наконец разобралась в своих ощущениях. Никаких запонок. Никакого медальона на шее. Никаких туфель от Гуччи.
– Значит, ты теперь стал самим собой, – сказала она.
Он ее не понял.
– Можешь забыть про красный пиджак с металлическими пуговицами, да? Ты – это ты, и никто другой. Ты убил своего двойника. Теперь не за кого прятаться.
Расстегнув сумку, она протянула ему маленький радиоприемник. Он взял со стола тот, который был у нее раньше, и положил ей в сумку.
– Ну да, конечно, – сказал он со смешком, застегивая сумку. – Теперь, я бы сказал, между нами уже нет промежуточного звена.
– Как я сыграла? – спросила Чарли. И села. – Я считаю, что лучше меня была только Сара Бернар.
– Ты была лучше. По мнению Марти, не было ничего лучше с тех пор, как Моисей сошел с горы. А может быть, и до того, как он на нее взошел. Если хочешь, теперь можешь с честью поставить на этом точку. Они тебе уже достаточно обязаны. Более чем достаточно.
quot;Они, – подумала она. – Никогда мыquot;.
– А Иосиф как считает?
– Это крупная рыба, Чарли. Крупная рыбешка из их центра. Не кто-нибудь.
– И я их провела?
Он подошел и сел рядом. Быть близко, но не касаться.
– Поскольку ты все еще жива, следует сделать вывод, что на сегодняшний день ты их провела.
– Приступим, – сказала она.
На столе лежал наготове отличный маленький диктофон. Перегнувшись через Иосифа, Чарли включила его. И безо всяких предисловий они приступили к записи информации, словно давно женатая пара, какой они, по сути, и были. Дело в том, что хотя в фургоне Литвака с помощью хитроумного маленького приемника в сумке Чарли слышали каждое слово из происшедшего прошлой ночью разговора, золото ее собственных впечатлений еще предстояло добыть и промыть.