"Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора (Карре Джон Ле)

15

Мотель назывался quot;Романтикаquot; и стоял на холме среди сосен, рядом с шоссе. Он был построен год тому назад для людей, обожавших средневековье, – тут были и цементные остроконечные аркады, и пластмассовые мушкеты, и подцвеченное неоновое освещение. Курц занимал последнее в ряду шале, со свинцовыми жалюзи на окне, выходящем на запад. Было два часа ночи – время суток, с которым Курц был в больших ладах. Он уже принял душ и побрился, приготовил себе кофе, потом выпил бутылочку кока-колы из обитого тиком холодильника; все остальное время он провел как сейчас, – сидя в одной рубашке, без света, у маленького письменного стола; у его локтя лежал бинокль, и Курц смотрел в окно, за которым между деревьями мелькали фары машин, направлявшихся в Мюнхен. Поток транспорта в этот час был невелик – в среднем пять машин в минуту, к тому же под дождем они почему-то шли пачками.

День был длинный, и такой же длинной была ночь, если принимать в расчет ночи, а Курц придерживался того мнения, что ночью голова плохо работает. Пять часов сна для кого угодно достаточно, а для Курца этого было даже много. И все равно день, начавшийся лишь после того, как уехала Чарли, длился без конца. Надо было очистить помещение в Олимпийской деревне, и Курц лично наблюдал за этой операцией, так как знал: ребята вовсю будут стараться, видя, какое значение он придает каждой мелочи. Надо было подложить письма в квартиру Януки – Курц и за этим проследил. С наблюдательного поста через улицу он видел, как туда вошли те, кто вел слежку, и когда они вернулись, похвалил их и заверил, что их долгое героическое бдение будет вознаграждено.

– Что будет с этим парнем? – задиристо спросил Ленни. – Мы же делаем ему теперь большое будущее, Марти. Не забывай об этом.

– У этого парня действительно есть будущее, Ленни, – словно дельфийский оракул произнес Курц, – но только не среди нас.

Позади него на краю двуспальной кровати сидел Шимон Литвак. Он стянул с себя мокрый дождевик и швырнул на пол. Вид у него был злой, как у человека, обманувшегося в своих ожиданиях. Беккер сидел в стороне от обоих, на изящном будуарном стуле, в собственном кружке света, почти так же, как он сидел в доме в Афинах. Так же отчужденно, и в то же время в общей атмосфере напряженности перед сражением.

– Девчонка ничего не знает, – возмущенно заявил Литвак, обращаясь к неподвижной спине Курца. – Настоящий придурок. – Голос его слегка повысился, задрожал. – Голландка по фамилии Ларсен, Янука вроде подцепил ее во Франкфурте, где она жила в коммуне, но она не уверена, потому что у нее было столько мужчин – разве всех запомнишь. Янука брал ее с собой в несколько поездок, научил стрелять из пистолета – правда, стреляет она никудышно, – а потом одолжил своему великому братцу для отдыха и развлечения. Вот это она помнит. Даже с девчонками Халиль спит всякий раз в другом месте, никогда в одном и том же. Она считает, что это лихо – совсем как суинг. Между делом эта Ларсен водила машины, подложила за своих дружков парочку бомб, выкрала для них несколько паспортов. Из дружеских чувств. Потому что она анархистка. И потому что придурок.

– Милая девушка, – задумчиво произнес Курц, обращаясь не столько к Литваку, сколько к своему отражению в окне.

– Она призналась, что участвовала в операции в Бад-Годесберге, и наполовину призналась в цюрихской акции. Будь у нас побольше времени, она бы в цюрихской целиком призналась. А вот в Антверпене – нет.

– А в Лейдене? – спросил Курц. Теперь и у него перехватило горло, и Беккеру показалось, что оба мужчины страдают одним и тем же недугом – хрипотой.

– В Лейдене – категорически нет, – ответил Литвак. – Нет, нет и снова нет. Она ездила в это время отдыхать с родителями. На Зильт. Где это Зильт?

– У берегов северной Германии, – сказал Беккер, при этом Литвак так на него поглядел, точно тот нанес ему оскорбление.

– Из нее надо все тянуть клещами, – пожаловался Литвак, обращаясь снова к Курну. – Она заговорила около полудня, а в середине дня уже отказалась от всего, что сказала. quot;Нет, я никогда этого не говорила. Вы врете!quot; Мы отыскиваем нужное место на пленке, проигрываем, она все равно говорит – это подделка и начинает плеваться. Упрямая голландка и дурища.

– Понятно, – сказал Курц.

Но Литваку было мало понимания.

– Ударишь ее – она только больше злится и упрямится. Перестаешь бить – снова набирает силы и становится еще упрямее, начинает нас обзывать.

Курц развернулся, так что теперь смотрел прямо на Беккера.

– Торгуется, – продолжал Литвак все тем же пронзительным, жалобным голосом. – Раз мы евреи, значит, надо торговаться. quot;Я вам вот это скажу, а вы оставите мне жизнь. Да? Я вам это скажу, а вы меня отпустите. Да?quot; – Он вдруг резко повернулся к Беккеру. – Так как же поступил бы герой? – спросил он. – Может, мне надо ее обаять? Чтоб она в меня влюбилась?

Курц смотрел на свои часы и куда-то дальше.

– Все, что она знает, – это теперь уже история, – заметил Курц. – Важно лишь то, что мы с ней сделаем. И когда. – Но произнес он это тоном человека, которому и предстояло принять окончательное решение. – Как у нас обстоит дело с легендой, Гади? – спросил он Беккера.

– Все в норме, – сказал Беккер. – Россино пару дней попользовался девчонкой в Вене, отвез на юг, посадил там в машину. Все так. На машине она приехала в Мюнхен, встретилась с Янукой. Этого не было, но знают об этом только они двое.

– Они встретились в Оттобрунне, – поспешил продолжить Литвак. – Это поселок к юго-востоку от Мюнхена. Там они куда-то отправились и занялись любовью. Не все ли равно куда? Не все мелочи надо ведь восстанавливать. Может, они этим занимались в машине. Ей это дело нравится, она когда угодно готова – так она сказала. Но лучше всего – с боевиками, как она выразилась. Может, они где-нибудь снимали комнатенку, и владелец молчит об этом в тряпочку – напуган. Подобные пробелы нормальны. Противная сторона будет их ожидать.

– А сегодня? – спросил Курц, обращаясь уже к Литваку и бросая взгляд в окно. – Сейчас?

Литвак не любил, когда его допрашивали с пристрастием.

– А сейчас они в машине направляются в город. Заняться любовью. А заодно спрятать оставшуюся взрывчатку. Но кто об этом знает? И почему мы должны все объяснять?

– Так где же она все-таки сейчас? – спросил Курц, складывая в голове все эти сведения и в то же время не прерывая хода рассуждений. – На самом-то деле?

– В фургоне, – сказал Литвак.

– А где фургон?

– Рядом с quot;мерседесомquot;. На придорожной стоянке для автомобилей. По вашему слову мы перебросим ее.

– А Янука?

– Тоже в фургоне. Это их последняя ночь вместе. Мы их обоих усыпили, как договаривались.

Курц снова взял бинокль, подержал, не донеся до глаз, и положил обратно на стол. Затем сцепил руки и насупясь уставился на них.

– Подскажите-ка мне другое решение, – сказал он, наклоном головы показывая, что обращается к Беккеру. – Мы самолетом отправляем ее восвояси, держим в пустыне Негев, взаперти. А что дальше? quot;Что с ней случилось?quot; – будут спрашивать они. Как только она исчезнет, они будут думать о самом худшем. Подумают, что она сбежала. Что Алексис сцапал ее. Что ее сцапали сионисты. В любом случае их операция под угрозой. И тогда они, несомненно, скажут: quot;Распускаем команду, все по домамquot;. – И подытожил: – Необходимо дать им доказательство, что девчонка была лишь в руках Януки да Господа Бога. Необходимо, чтобы они знали, что она, как и Янука, мертва. Ты не согласен со мной, Гади? Или, судя по твоему лицу, я могу заключить, что ты придумал что-то получше?

Курц ждал, а Литвак, уперев взгляд в Беккера, всем своим видом выражал враждебность и осуждение. Возможно, он считал, что Беккер хочет остаться невиновным, тогда как вина должна быть поделена поровну.

– Нет, – сказал Беккер после бесконечно долгого молчания. Но лицо его, как заметил Курц, затвердело, показывая, что решение принято.

И тут Литвак набросился на него.

– Нет? – повторил он голосом, срывавшимся от напряжения. – Нет – что? Нет – нашей операции? Что значит quot;нетquot;?

– Нет – значит, у нас нет альтернативы, – снова помолчав, ответил Беккер. – Если мы пощадим голландку, Чарли у них не пройдет. Живая мисс Ларсен не менее опасна, чем Янука. Если мы намерены продолжать игру, надо принимать решение.

– Если, – с презрением, словно эхо, повторил Литвак.

Курц вмешался, восстанавливая порядок.

– Она не может дать нам никаких полезных имен? – спросил он Литвака, казалось, в надежде получить положительный ответ, – Ничего такого, в чем она могла бы быть нам полезна? Что послужило бы основанием не расправляться с ней?

Литвак передернул плечами.

– Она знает большую немку по имени Эдда, которая живет на севере. Они встречались только однажды. Кроме Эдды есть еще девчонка, чей голос из Парижа записан по телефону. За этой девчонкой стоит Халиль, но Халиль не раздает визитных карточек. Она придурок, – повторил он. – Она принимает столько наркотиков, что дуреешь, стоя рядом с ней.

– Значит, она бесперспективна, – сказал Курц.

– Абсолютно бесперспективна, – согласился Литвак с невеселой усмешкой.

Он уже застегивал свой темный дождевик. Но при этом не сделал ни шага к двери. Стоял и ждал приказа.

– Сколько ей лет? – задал Курц последний вопрос.

– На будущей неделе исполнится двадцать один год. Это основание, чтобы ее пощадить?

Курц медленно, не слишком уютно себя чувствуя, поднялся и повернулся лицом к Литваку, стоявшему на другом конце тесной комнаты с ее резной, как и положено в охотничьем домике, мебелью и чугунными лампами.

– Опроси каждого из ребят поочередно, Шимон, – приказал он. – Есть ли среди них такой или такая, кто не согласен? Никаких объяснений не требуется, никого из тех, кто против, мы не пометим. Свободное голосование, в открытую.

– Я их уже спрашивал, – сказал Литвак.

– Спроси еще раз. – Курц поднес к глазам левое запястье и посмотрел на часы. – Ровно через час позвони мне. Не раньше. Ничего не делай, пока не поговоришь со мной.

Курц имел в виду: когда движение на улицах будет минимальным. Когда будут приняты все необходимые меры.

Литвак ушел. Беккер остался.

А Курц первым делом позвонил своей жене Элли, попросив телефонистку прислать счет ему домой – он был щепетилен насчет трат.

– Сиди, сиди, пожалуйста, Гади, – сказал он, увидев, что Беккер поднялся: Курц гордился тем, что живет очень открыто.

И теперь Беккер в течение десяти минут слушал про то, как Элли ходит на занятия по Библии или как справляется с покупками без машины, которая не на ходу. Гади не надо было спрашивать, почему Курц выбрал именно этог момент для обсуждения с женой повседневных проблем. В свое время он поступал точно так же. Курцу хотелось соприкоснуться с родиной, перед тем как совершить убийство. Он хотел услышать живой голос Израиля.

– Элли чувствует себя преотлично, – восторженным гоном поведал он Беккеру. повесив трубку. – Она передала тебе привет и говорит: пусть Гади поскорее возвращается домой. Она дня два назад наткнулась на Франки. Франки гоже отлично себя чувствует. Немного скучает без тебя, а в остальном все отлично.

Затем Курц позвонил Алексису, и Беккеру, если бы он так хорошо не знал Курца, могло бы сначала показаться. что это такая же милая болтовня двух добрых друзей. Курц выслушал семейные новости своего агента, спросил про будущего малыша – и мать и дитя вполне здоровы. Но как только со вступлением было покончено, Курц напрямик, решительно приступил к делу: во время своих последних бесед с Алексисом он заметил явное снижение его преданности.

– Пауль, похоже, некий несчастный случай, о котором мы недавно беседовали, вот-вот произойдет, и ни вы, ни я не можем его предотвратить, так что возьмите перо и бумагу, – весело объявил он. Затем, сменив тон, отрывисто проинструктировал своего собеседника по-немецки: – В первые сутки после того, как вы официально узнаете о случившемся, ограничьте расследование студенческими общежитиями Франкфурта и Мюнхена. Дайте понять, что подозреваете группу левых активистов, у которой есть связи с парижской ячейкой. Зафиксировали? – Он помолчал, давая Алексису время записать. – На второй день после полудня отправьтесь в Мюнхен на Центральный почтамт и получите на свое имя письмо до востребования, – продолжал Курц, выслушав необходимые заверения, что все будет сделано. – Там будут сведения о личности голландской девицы и некоторые данные об ее участии в предшествующих событиях.

Теперь Курц отдавал приказы уже со скоростью диктанта: первые две недели никаких обысков в центре Мюнхена; результаты всех обследований судебно-медицинской экспертизы должны поступать только к Алексису и рассылаться по списку только с разрешения Курца: публичные сопоставления с другими происшествиями должны делаться лишь с его же одобрения. Почувствовав, что агент бунтует, Курц слегка отвел от уха трубку, чтобы и Беккер мог слышать.

– Но, Марти, послушайте... друг мой... я, собственно, должен вас кое о чем спросить.

– Спрашивайте.

– О чем мы толкуем? Несчастный случай – это же не пикник, Марти. Мы же цивилизованная демократия, вы понимаете, что я хочу сказать?

Если Курц и понимал, то воздержался от комментариев.

– Послушайте. Я должен вас кое о чем попросить, Марти, я прошу, я настаиваю. Никакого ущерба, никаких жертв. Это условие. Мы же с вами друзья. Вы меня понимаете?

Курц понимал, и это показал его краткий ответ:

– Никакого ущерба германской собственности, Пауль, нанесено, безусловно, не будет. Разве что так, пустяки. Но никакого настоящего ущерба.

– А жизни людей? Ради всего святого, Марти, мы же не дикари здесь! – воскликнул Алексис, и в голосе его вновь послышалась тревога.

– Невинная кровь пролита не будет, Пауль, – с величайшим спокойствием произнес Курц. – Даю вам слово. Ни один германский гражданин не получит и царапины.

– Я могу быть в этом уверен?

– А что вам еще остается? – сказал Курц и повесил трубку, не оставив своего номера.

В обычных обстоятельствах Курц никогда бы не стал так свободно говорить по телефону, но поскольку подслушивание устанавливал Алексис, он считал, что может идти на риск.

Литвак позвонил десятью минутами позже.

– Давай, – сказал Курц, – зеленый свет, действуй.

Они стали ждать: Курц – у окна, Беккер – снова усевшись в кресло и глядя мимо Курца на беспокойное ночное небо. Схватив шнур центральной фрамуги, Курц дернул, открыл ее возможно шире, и в комнату ворвался грохот транспорта на автостраде.

– К чему рисковать без нужды? – буркнул он, словно поймал сам себя на небрежении предосторожностью.

Беккер начал считать по солдатским нормам скорости. Столько-то нужно времени, чтобы посадить обоих в машину. Столько-то для последней проверки. Столько-то, чтобы выехать. Столько-то, чтобы влиться в поток машин. Столько-то, чтобы поразмыслить о цене человеческой жизни, даже жизни тех, кто позорит род человеческий. И тех. кто его не позорит.

Грохот, как всегда, был оглушающий. Громче, чем в Бад-Годесберге, громче, чем в Хиросиме, громче, чем в любом бою, в котором Беккер участвовал. Из своего кресла, глядя мимо Курца, он увидел, как над землей взметнулся оранжевый шар пламени и исчез, погасив поздние звезды и первые проблески рассвета. Вслед за ним покатилась волна жирного черного дыма. Беккер увидел, как в воздух взлетели обломки, а вслед за ними что-то черное: колесо, кусок асфальта, человеческие останки – кто знает что? Он увидел, как занавеска ласково коснулась голой руки Курца, почувствовал дыхание горячего, словно из фена, воздуха. Он услышал треск сталкивающихся тяжелых предметов, похожий на треск кузнечиков, и возникшие, перекрывая этот треск, крики возмущения, лай собак, шлепание домашних туфель в крытых переходах между домиками мотеля, куда выскочили испуганные люди, дурацкие фразы, какие произносят актеры в фильмах о кораблекрушении: quot;Мама! Где мама? Я потеряла мои драгоценностиquot;. Он услышал истерический голос какой-то женщины, кричавшей, что это пришли русские, и равно испуганный голос, убеждавший ее. что это просто взорвался бак с горючим. Кто-то сказал: quot;Это у военных. Какое безобразие – надо же по ночам перевозить свое добро!quot; У кровати находился радиоприемник. Курц продолжал стоять у окна, а Беккер включил приемник и настроил на местную программу для тех, кто страдает бессонницей: а вдруг передадут специальное сообщение. Под вой сирены по шоссе промчалась полицейская машина, на крыше ее сверкали синие огни. Потом ничего, потом пожарная машина и вслед за ней quot;скорая помощьquot;. Музыка по радио прекратилась, и передали первое сообщение. Непонятный взрыв к западу от Мюнхена, причина неизвестна, пока никаких подробностей. Движение по шоссе перекрыто в обоих направлениях, машинам предлагается делать объезд.

Беккер выключил радио и включил свет. Курц закрыл окно и задернул занавески, потом сел на кровать и, не развязывая шнурков, стал снимать ботинки.

– Я – ox! – перекинулся на днях словцом с людьми из нашего посольства в Бонне, Гади, – сказал он, словно вдруг что-то вспомнив. – Просил навести справки об этих поляках, с которыми ты работаешь в Берлине. Проверить их финансы.

Беккер молчал.

– Похоже, сведения не очень приятные– Пожалуй, придется нам добывать тебе еще денег или новых поляков,

Так и не получив ответа. Кури медленно поднял голову и увидел, что Беккер стоит у двери и смотрит на него. Что-то в позе этого человека заставило Курца вспылить.

– Вы хотите что-то мне сказать, мистер Беккер? Желаете поморализировать, чтобы облегчить душу?

Беккер, видимо, ничего не собирался ему говорить. Он вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

Курцу оставалось сделать последний звонок Гаврону домой, по прямому проводу. Он потянулся к телефону, помедлил и убрал руку. quot;Пусть Миша Грач подождетquot;, подумал он, чувствуя, как в нем снова разгорается злость. Тем не менее он позвонил. Начал мягко, спокойно, здраво. Как всегда. Говорил по-английски.

– Натан, это говорит Гарри, – сказал он, пользуясь кодовыми именами, разработанными для этой недели. – Привет. Как жена? Прекрасно, и от меня ей тоже. Натан, две известные нам козочки только что сильно простудились. Об этом, безусловно, приятно будет услышать тем, кто время от времени наседает на нас.

Слушая осторожный, ничего не прояснявший ответ Гаврона, Курц почувствовал, что его начинает трясти. Однако он продолжал твердо контролировать свой голос.

– Натан, сейчас для вас наступает, по-моему, великая минута. Благодаря мне, вам удастся избежать определенного давления и дать возможность делу созреть. Обещания были даны. и они сдержаны, а теперь требуется немного доверия, чуточку терпения. – Изо всех знакомых мужчин и женщин только Гаврон провоцировал Курца на высказывания, о которых он потом сожалел. Пока он, однако, держал себя в руках. – Партию в шахматы никогда не выиграть до завтрака, Натан, так не бывает. Мне нужен воздух, вы меня слышите? Воздух... и немного свободы... собственный участок. – Злость перелилась через край. – Так уймите этих сумасшедших, ладно? Пойдите на рынок и купите мне для разнообразия кого-нибудь в помощь!

Связь прервалась. Был ли в том повинен взрыв или Миша Гаврон, Курц так и не узнал, ибо не стал звонить снова.