"Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора (Карре Джон Ле)

12

На вершине холма пахло тмином. Иосифу нравилось это место, он отыскал его на карте и привез сюда Чарли на машине, а затем они полезли вверх по склону, решительно прокладывая себе путь между ульями, сплетенными из ивовых прутьев, продираясь между кипарисами, по каменистым пустырям, усеянным желтыми цветами. Солнце еще не добралось до зенита. Вдаль гряда за грядой уходили бурые горы. На востоке Чарли заметила серебряную гладь Эгейского моря, которую вскоре затянуло дымкой, слив с небом. В воздухе пахло смолой и медом, звенели колокольчики коз. Свежий ветерок обжигал Чарли лицо, прибивал легкое платье к телу. Она держала Иосифа за руку, но, погруженный в свои думы, он, казалось, этого не замечал. В какой-то момент ей показалось, что она увидела Димитрия, сидевшего на ограде, у нее вырвалось восклицание, но Иосиф резко предупредил, чтобы она не окликала парня. А в другой момент она могла бы поклясться, что видела силуэт Розы наверху, на фоне неба; Чарли моргнула, а когда снова посмотрела туда, Розы уже не было.

Их день до этой минуты складывался по собственной хореографии, и она следовала намеченному Иосифом рисунку танца. Проснулась она рано – у кровати стояла Рахиль и командовала: надень, пожалуйста, другое платье, синее, с длинными рукавами. Чарли быстро приняла душ, а когда вернулась в комнату, Рахиль уже исчезла, а возле подноса с завтраком на двоих сидел Иосиф и слушал по транзистору греческую передачу новостей. Они наскоро поели, перебрасываясь короткими репликами. В холле он расплатился наличными, а счет положил себе в карман. Возле quot;мерседесаquot;, когда они снесли вниз свою поклажу, она увидела Рауля, мальчишку-хиппи, колдовавшего ярдах в шести от заднего бампера их машины над мотором тяжело нагруженного мотоцикла, и Розу, которая лежала на боку в траве и жевала булочку. quot;Интересно, давно ли они здесь и почему охраняют машину?quot; – подумала Чарли. Проехав с милю, они с Иосифом очутились у древних развалин, где он запарковал машину и провел Чарли через боковой вход: задолго до того, как прочие смертные начнут толпиться и станут в очередь, он проведет с ней еще одну экскурсию но центру Вселенной. Он показал ей храм Аполлона, Дорическую стену с высеченными на ней благодарениями богам и камень, который когда-то считался quot;пупом землиquot;. Иосиф показал ей сокровищницу и беговую дорожку и рассказал о многочисленных войнах за обладание Оракулом. Все – с самым серьезным видом, не так, как во время их посещения Акрополя. У Чарли было такое впечатление, будто он держит в уме перечень достопримечательностей и всякий раз, что-то показав ей, ставит галочку.

Когда они вернулись к машине, он протянул ей ключ зажигания.

– Чтоб я вела? – спросила она.

– А почему бы и нет? Я заметил, что хорошие машины – твоя слабость.

Пустынными, петляющими дорогами они двинулись на север, и сначала он внимательно следил за тем, как она ведет машину – точно она сдавала правила вождения, но это не вывело ее из равновесия, как, видимо, и она не вывела из равновесия его, ибо скоро он разложил на коленях карту и перестал обращать на Чарли внимание. Машина была просто мечта. Дорога из асфальтовой стала гравиевой – при каждом крутом повороте в воздух вздымалось облако пыли и улетало вдаль, в залитый ярким солнцем дивный пейзаж. Иосиф вдруг сложил карту и сунул ее в карман на дверце машины.

– Итак, Чарли, ты готова слушать? – спросил он неожиданно резко, будто по ее милости ему пришлось долго ждать. И возобновил свой рассказ.

Они снова были в Ноттингеме и совсем потеряли голову от страсти. Они провели в мотеле две ночи и день. сказал Иосиф, что засвидетельствовано в книге регистрации постояльцев.

– Служащие мотеля, если их припрут расспросами, вспомнят влюбленную пару, отвечающую нашим приметам. Наш номер был в западном конце комплекса, и к нему примыкал собственный кусочек сада. В свое время тебя туда доставят, и ты увидишь все своими глазами.

Большую часть времени они провели в постели, продолжал он, разговаривали о политике, рассказывали друг другу о своей жизни и занимались любовью. Раза два совершали поездки за город, но взаимное влечение брало верх над любознательностью, и они быстро возвращались в мотель.

– А мы что, не могли заняться любовью в машине? – спросила она, пытаясь его расшевелить. – Я люблю неожиданные приключения.

– Могу преклониться перед твоим вкусом, но. к сожалению, Мишель застенчив и предпочитает уединенность номера любви под открытым небом.

– А что он представляет собой как любовник? – поинтересовалась она.

У Иосифа был готов ответ и на это:

– Согласно весьма достоверным источникам, он не слишком изобретателен, зато наделен безграничным пылом и весьма силен.

– Спасибо, – сухо сказала она.

В тот понедельник, продолжал он, Мишель рано утром вернулся в Лондон, а Чарли, у которой репетиция предполагалась только во второй половине дня, осталась с разбитым сердцем в мотеле. Иосиф наспех набросал картину ее страданий.

– День мрачный, как похороны. По-прежнему льет дождь. Запомни погоду. Сначала ты так рыдаешь, что не в состоянии стоять на ногах. Ты валишься в еще теплую после него постель и выплакиваешь свое горе. Он обещал тебе на следующей неделе приехать в Йорк, но ты уверена, что никогда в жизни больше его не увидишь. Итак, что же ты делаешь? – И, не давая ей времени на ответ, продолжал: – Ты сидишь перед зеркалом у заставленного всякой ерундой туалетного столика, смотришь на следы, которые его руки оставили на твоем теле, на слезы, которые бегут по твоему лицу. Открываешь ящик и достаешь папку с почтовыми принадлежностями и шариковой ручкой, какими обычно снабжает своих постояльцев любой мотель. И пишешь ему. Рассказываешь про свое состояние. Исповедуешься в своих сокровенных мыслях. На пяти страницах. Первое из многих, многих писем, которые ты ему пошлешь. Написала бы? От отчаяния? Ты же любишь писать письма.

– Если бы я знала его адрес, написала бы.

– Он оставил тебе парижский адрес. – Иосиф вручил ей листок: табачная лавка на Монпарнасе. Для Мишеля – просьба передать. Фамилия не указана, да она и не нужна.

– В ту же ночь ты снова пишешь ему о своем горе из гостиницы quot;Звезднаяquot;. Утром, не успев проснуться, опять пишешь. На самой разной бумаге, даже на обрывках. Пишешь на репетициях, в перерывах, в самое неподходящее время, пишешь страстно, бездумно, до конца откровенно. – Он взглянул на нее. – Ты это сделаешь? – переспросил он. – Ты действительно напишешь ему такие письма?

quot;Ну сколько раз можно заверять в одном и том же?quot; – подумала она. Но он уже пошел дальше.

Несмотря на все ее дурные предчувствия – о, радость из радостей! – Мишель приехал не только в Йорк, но и в Бристоль и более того – в Лондон, где они провели восхитительную ночь у Чарли в Кэмден-Тауне.

– И именно там, – со вздохом удовлетворения заключает Иосиф, словно завершая объяснение сложной математической проблемы, – в твоей квартире, на твоей кровати, среди клятв в вечной любви мы с тобой решили поехать отдохнуть в Грецию...

Они долго молчали, она вела машину и думала: quot;Вот мы и здесь. За какой-нибудь час езды перебрались из Ноттингема в Грецию!quot;

– Чтобы снова быть с Мишелем после Миконоса, – иронически заметила она.

– А почему бы и нет?

– После Миконоса, где был Ал и вся бражка, сменить декорацию, встретиться с Мишелем в Афинах, уехать с ним?

– Правильно.

– Ал исключается, – заявила она наконец. – Если бы у меня был ты, я бы не взяла Ала на Миконос. Я бы дала ему от ворот поворот. Спонсоры ведь его не приглашали. Он просто приклеился. К тому же сразу с двумя я никогда не шилась.

Он тут же отбросил ее возражения.

– Мишель верности себе никогда не требовал: он сам не такой, и такого ни от кого не ждет. Он – солдат, воюющий против твоего общества, человек, которого в любой момент могут арестовать. Между вашими свиданиями может пройти неделя, а может – и полгода. Ты что же, считаешь, он хочет, чтобы ты жила как монахиня? Вздыхала бы, устраивала истерики, делилась тайнами с подружками? Глупости все это. Ты бы спала с целой армией, если б он тебе велел.

Они проехали мимо часовни.

– Сбавь скорость, – приказал Иосиф и снова углубился в карту.

Вот так. Сбавь скорость. Стоп. Вылезай.

Он ускорил шаг. Они прошли мимо каких-то полуразрушенных сараев к заброшенной каменоломне на вершине холма, похожей на вулканический кратер. У входа в каменоломню стояла пустая банка из-под масла. Не говоря ни слова, Иосиф бросил в нее пригоршню мелких камушков, а Чарли смотрела и ничего не понимала. Потом он снял свой красный пиджак с металлическими пуговицами, свернул его и положил на землю. На талии у него в кожаной кобуре, пристегнутой к поясу, висел пистолет – рукоятка под правой подмышкой чуть перетягивала вниз. На левом плече висела вторая кобура, но пустая. Схватив Чарли за руку, он дернул ее вниз, и она села, скрестив ноги по-арабски, рядом с ним.

– Продолжаем. Итак, Ноттингем, и Йорк, и Бристоль, и Лондон остались позади. Сегодня – это сегодня, третий день нашего медового месяца в Греции; мы с тобой здесь, мы всю ночь предавались любви в нашей гостинице в Дельфах, рано встали, и Мишель просветил тебя, прочитав еще одну лекцию о колыбели твоей цивилизации. Ты вела машину, и я лишний раз убедился в том, о чем ты не раз говорила мне, а ты говорила, что любишь водить машину и для женщины водишь хорошо. И вот я привез тебя сюда, на вершину холма, но зачем, ты не знаешь. Я, как ты заметила, ушел в себя. Я о чем-то мрачно думаю – возможно, принимаю ответственное решение. Твои попытки узнать, о чем я думаю, меня только раздражают. Что происходит? – недоумеваешь ты. Наш роман развивается? Или ты вызвала чем-то мое раздражение? Я сажаю тебя здесь, рядом с собой, и вдруг вытаскиваю пистолет.

Она, будто зачарованная, смотрела, как он ловким движением вынул пистолет из кобуры, и тот стал словно продолжением его руки.

– Оказывая тебе великую и особую честь, я намерен познакомить тебя с историей этого пистолета и впервые, – он заговорил медленнее, подчеркивая каждое слово, – упомяну о моем брате, само существование которого – военная тайна, известная лишь немногим из самых преданных людей. Я делаю это потому, что люблю тебя, и потому... – Он умолк.

quot;И потому, что Мишель любит говорить про тайныquot;, – подумала она, но промолчала, не желая ни за что на свете портить ему спектакль.

– ...потому, что сегодня хочу обратить тебя в нашу веру, завербовать в нашу подпольную организацию. Как часто – в своих многочисленных письмах и в минуты любви – ты умоляла дать тебе возможность доказать свою верность на деле! Сегодня мы делаем первый шаг на этом пути.

Она снова увидела, как легко, похоже, безо всяких усилий он превращается в араба. И она. словно завороженная. стала слушать его по-арабски витиеватую речь.

– На протяжении всей моей кочевой жизни, – а я вынужден был кочевать, став жертвой сионистских узурпаторов, – мой великий старший брат был для меня путеводной звездой. И за рекой Иордан, в нашем первом лагере, где я учился в школе, которая помещалась в сбитой из жести и полной блох лачуге. И в Сирии, куда мы бежали от иорданских солдат, преследовавших нас на танках. И в Ливане, где сионисты обстреливали нас с моря и бомбили с воздуха, а шииты помогали им. Среди всех выпавших на мою долю бедствий я всегда помнил о моем брате, великом герое, и больше всего на свете жаждал следовать его подвигам, о которых мне шепотом рассказывала моя любимая сестра Фатьма.

Теперь Иосиф уже не спрашивал, слушает ли она его.

– Я редко его вижу, а если вижу, то в большой тайне. Иногда в Дамаске. Иногда в Аммане. Он зовет: приезжай! И я провожу ночь возле него, впивая его слова, загипнотизированный благородством его души, ясностью мысли вождя, его доблестью. Однажды он вызвал меня в Бейрут. Он как раз вернулся с очень опасного задания, о котором мне известно только, что оно завершилось полной победой над фашистами. И предлагает мне пойти с ним послушать одного крупного политического деятеля из Ливии, человека поразительных ораторских способностей и умения убеждать. Такого красноречия я никогда в жизни не слыхал. Я и по сей день помню его речь. Всем угнетенным народам нашей планеты следовало бы послушать этого великого ливийца. – Пистолет лежал на его ладони. Иосиф протягивал его Чарли, хотел,' чтобы она попросила – дай подержать. – С сильно бьющимся сердцем мы вышли на рассвете из тайного убежища, где была лекция, и стали пробираться назад по Бейруту. Рука об руку, как обычно ходят арабы. У меня на глазах были слезы. Брат вдруг остановился и обнял меня – мы так и застыли на тротуаре. Я и сейчас чувствую касание его щеки. Он вынимает из кармана этот пистолет и вкладывает мне в руку. Вот так. – И, схватив Чарли за руку, Иосиф вложил в нее пистолет, но руки не выпустил и направил дуло на стену каменоломни. – quot;Подарок, – сказал он. – Чтобы мстить. Чтоб помочь освобождению нашего народа. Подарок бойца бойцу. С этим пистолетом я дал клятву на могиле нашего отцаquot;. Я просто дара слова лишился.

Прохладные пальцы Иосифа продолжали держать ее руку, и Чарли почувствовала, как задрожала ее рука. точно существовала сама по себе.

– Чарли, этот пистолет для меня священен. Я говорю тебе это, потому что люблю брата, люблю отца и люблю тебя. Через минуту я буду учить тебя стрелять, но сначала я хочу, чтобы ты поцеловала это оружие.

Она посмотрела на Иосифа, потом на пистолет. Его возбужденное лицо приказывало: quot;Ну же!quot; Обняв ее другой рукой за плечи, он заставил ее подняться.

– Мы любим друг друга, ты не забыла? Мы товарищи, мы служим революции. Наш дух и наше тело едины. Я истинный араб и люблю громкие слова и картинные жесты. Поцелуй пистолет.

– Не могу, Осси.

Она назвала его Осси, то есть Иосифом, и Иосиф ответил ей:

– Ты что, считаешь это английским чаепитием, Чарли? Думаешь, если Мишель – красивый мальчишка, значит, он играет в игрушки? Да откуда ему научиться играть, когда пистолет – это то, что делает его мужчиной!

Не сводя глаз с пистолета, она отрицательно покачала головой. Но ее сопротивление не вызвало у него злости.

– Послушай, Чарли, вчера вечером в постели ты спросила меня: quot;Мишель, а где идет война?quot; И помнишь, что я сделал? Я положил тебе руку на сердце и сказал: quot;Мы ведем джихад, и война идет здесьquot;. Я твой учитель. Ты никогда еще не была до такой степени готова выполнить миссию. Знаешь, что такое джихад?

Она мотнула головой.

– Джихад– это те, чего ты искала, пока не встретила меня. Джихад– это священная война. Свой первый выстрел ты совершишь в нашем джихаде. Поцелуй пистолет.

Не сразу, но она прикоснулась губами к вороненой стали дула.

– Вот так, – сказал он и тотчас отступил от нее. – Отныне это оружие принадлежит нам обоим. Оно – наша честь, наше знамя. Ты в это веришь?

Да, Осси, верю. Да, Мишель, верю. Но только никогда больше не заставляй меня это делать. Она невольно провела запястьем по губам, словно они были в крови. Она ненавидела себя, ненавидела его, ей казалось, что она немного свихнулась.

– quot;Вальтер-ППКquot;, – дошли до ее слуха слова Иосифа. – Не тяжелый. Запомни: любое ручное оружие должно отвечать трем требованиям – чтобы его легко было спрятать, нетрудно носить и легко стрелять. Это говорит тебе Мишель. Собственно, он лишь повторяет то, что говорил ему брат.

Став у Чарли за спиной, Иосиф развернул ее так, чтобы она оказалась перед целью. Потом обхватил ее кисть пальцами и, не давая согнуть руку, направил дуло пистолета между ее широко расставленных ног.

– Левая рука висит свободно. Вот так. – Он приподнял и отпустил ее левую руку. – Глаза открыты. Медленно поднимаешь пистолет, пока он не окажется на одном уровне с целью. Руку с пистолетом держишь прямо. Вот так. Когда я скомандую quot;огоньquot;, выстрелишь дважды. А пока опусти руку, жди.

Она покорно опустила руку с пистолетом, дулом в землю. Он скомандовал quot;огоньquot;, она вскинула руку, как он велел, нажала на курок, но ничего не произошло.

– Еще раз, – сказал он и снял защелку с предохранителя.

Она проделала все так же, как и в первый раз, и пистолет дернулся у нее в руке, будто в него самого попала пуля. Она выстрелила вторично, и сердце ее забилось от возбуждения, схожего с тем, какое она чувствовала, когда впервые преодолела на лошади барьер или плавала нагишом в море. Она опустила пистолет; Иосиф снова отдал приказ, она гораздо быстрее вскинула руку и выстрелила дважды, быстро, один выстрел за другим. Потом стала стрелять уже без команды и стреляла, пока не израсходовала всех патронов, а тогда застыла, опустив пистолет, чувствуя, как бьется сердце, и вдыхая запахи тмина и пороха.

– Ну как? – спросила она, повернувшись к нему.

– Посмотри сама.

Она подбежала к банке из-под масла. И уставилась на нее неверящими глазами, потому что в банке не было ни единого отверстия.

– Почему так получилось? – возмутилась она.

– Прежде всего тебе не следовало держать пистолет одной рукой. Для женщины весом в сто десять фунтов, да еще с тонюсенькими запястьями, это – непосильная тяжесть.

– Тогда почему же ты не сказал мне, чтобы я держала пистолет двумя руками?

– Потому что, если тебя учит Мишель, ты должна стрелять, как он. А он держит пистолет одной рукой. Так стреляет и его брат. Ты что, хочешь, чтобы на тебе стояло клеймо quot;Сделано в Израилеquot;?

– Но почему же он не знает, как надо стрелять? – рассердилась она и схватила его за руку, – Почему он этого не знает? Почему никто не научил его?

– Я же сказал тебе: его учил брат.

– Тогда почему брат не научил его как надо?

Она требовала ответа. Она была унижена и готова устроить сцену, – почувствовав это, он капитулировал.

– Он говорит: quot;Господь повелел, чтобы Халиль стрелял одной рукойquot;.

– Почему?

Иосиф пожал плечами, оставив ее вопрос без ответа. Они вернулись к машине.

– Брата зовут Халиль?

– Да.

– Значит, Халиль, – сказала она.

– Халиль, – подтвердил он. – Запомни. Как и то, в какой момент его имя было названо. Потому что Мишель любит тебя. Потому что он любит своего брата. Потому что ты поцеловала пистолет его брата и тем самым породнилась с ним.

Они стали спускаться с холма – машину вел Иосиф. Она ничего не понимала. Грохот собственных выстрелов все еще звучал в ее ушах. Она чувствовала на губах вкус стали, и когда он указал ей на Олимп, она увидела лишь черно-белые тучи, похожие на атомное облако. Озабоченный не меньше ее, но преследуя свою цель, Иосиф продолжал свой рассказ, нагромождая детали.

Она старалась не спать – ради него, но это оказалось выше ее сил. Тогда она положила голову ему на плечо и на какое-то время забылась.

Отель в Салониках был допотопной громадой в стиле короля Эдуарда. Их номер с альковом для детей, ванной в двадцать квадратных футов и обшарпанной мебелью двадцатых годов – совсем как у нее дома – находился на самом верхнем этаже. Чарли включила свет, но Иосиф велел его выключить. Им принесли заказанную еду, однако они к ней не притронулись. Он стоял у окна эркера и смотрел на лужайку перед отелем и залитую лунным светом набережную за ней. Чарли сидела на кровати. С улицы время от времени доносилась греческая музыка.

– Итак, Чарли...

– Итак, Чарли, – тихо повторила она в ожидании продолжения, которое неминуемо должно было последовать.

– Ты дала клятву принять .участие в моей борьбе. Но в какой борьбе? Как она ведется? Где? Я уже объяснил тебе, во имя чего мы боремся, объяснил тактику; я сказал: мы верим и потому действуем. Я сказал, что террор – это театр и что порой надо потянуть мир за уши, чтобы он услышал голос справедливости.

Чарли беспокойно заерзала.

– Несколько раз в своих письмах, в наших долгих беседах я обещал дать тебе возможность принять участие в наших действиях. Но я не спешил. Я медлил. До сегодняшнего дня. Быть может, я тебе не доверяю. А может быть. полюбил тебя так, что не хочу выдвигать на передовую. Истинной причины ты не знаешь, а потому иной раз обижаешься на меня. О чем свидетельствуют твои письма.

Письма, вспомнила она, опять эти письма.

– Каким же образом ты на практике становишься одним из моих маленьких бойцов? Это нам и предстоит обсудить сегодня. Здесь. На той самой постели, на которой ты сидишь. В последнюю ночь нашего медового месяца в Греции. Возможно, это вообще наша последняя ночь, потому что ты никогда не знаешь, суждено ли тебе снова увидеть меня.

Он повернулся к ней – не спеша. Такое было впечатление, что он взнуздал свое тело так же, как и голос.

– Ты часто плачешь, – продолжал он. – По-моему, ты и сегодня плачешь. Обнимая меня. Обещая всегда быть моей. Так? Ты плачешь, а я говорю: quot;Пора!quot; Завтра тебе будет дан шанс проявить себя. Завтра утром ты выполнишь клятву, которую дала, поцеловав пистолет великого Халиля. Я приказываю тебе, я прошу тебя, – неторопливо, чуть ли не величественно он вернулся к окну, – пересечь на quot;мерседесеquot; югославскую границу, взять курс на север и ехать в Австрию. Там у тебя примут машину. Поедешь одна. Сумеешь? Отвечай!

Казалось, она не испытывала ничего – старалась держаться, как он, не выказывая никаких чувств. Ни страха, ни чувства опасности, ни удивления – она выключилась, словно захлопнула дверь. quot;Вот ты и в деле, Чарли, – думала она. – Должна вести машину. Ты уезжаешьquot;. Она смотрела на него, стиснув зубы, как смотрела на людей, которым лгала.

– Ну... что же ты ему ответишь? – чуть насмешливо спросил он. И повторил: – Поедешь одна. Расстояние, знаешь ли, немалое. Восемьсот миль по Югославии – это не так просто для первого задания. Что ты на это скажешь?

– А что меня там ждет? – спросила она.

Умышленно или нет, но он решил сделать вид, будто не понял ее.

– Деньги. За дебют в театре жизни. Все, что обещал тебе Марти. – Она не могла прочесть его мысли, как, возможно, не мог прочесть их и он сам. Он говорил резко, с оттенком осуждения.

– Я спрашиваю: какой груз ждет меня в quot;мерседесеquot;?

Прошло целых три минуты, прежде чем он снова заговорил – теперь уже назидательным тоном:

– Какое имеет значение, чтов машине? Может, военное донесение. Документы. Ты что, считаешь, что с первого же дня должна быть посвящена во все тайны нашей великой борьбы? – Пауза, но Чарли молчала. – Поведешь ты машину или нет? Это сейчас главное.

Она хотела слышать не ответ Мишеля. А ответ его, Иосифа.

– А почему он сам не поведет машину?

– Чарли, ты же новобранец, ты не имеешь права задавать вопросы. Естественно, если ты боишься... – Кто он сейчас? Она чувствовала, что маска спадает, но не знала которая. – Если вдруг ты начнешь подозревать – в рамках легенды, – что этот человек... несмотря на все его восхищение тобой, все заверения в вечной любви и его обаяние... пытается использовать тебя в личных целях... – Ей снова показалось, что он теряет почву под ногами. Хочется ли ей так думать или же можно предположить, что некое чувство незаметно вползло в него в полутьме, – чувство, которое он предпочел бы не впускать в себя? – Я хочу только сказать, что на этой стадии, – голос его снова окреп, – если пелена почему-то спадет с твоих глаз или тебе изменит мужество, ты. естественно, должна сказать quot;нетquot;.

– Я задала тебе вопрос. Почему ты сам не хочешь вести машину – ты, Мишель?

Он быстро отвернулся к окну, чтобы, как почудилось Чарли, многое в себе подавить, прежде чем ответить.

– Мишель говорит тебе только это, – начал он с вынужденной терпеливостью. – Что бы ни было в машине... – А из окна ему виден был quot;мерседесquot;, стоявший на площади под охраной quot;фольксвагенаquot;. – ...Это крайне необходимо для нашей великой борьбы, но в то же время очень опасно. Если водителя задержат в любой точке этого восьмисотмильного пути, везет ли он подрывную литературу или какой-либо другой материал, например какие-то обращения, – улики будут изобличающими. И ничто – ни нажим по дипломатическим каналам, ни первоклассные адвокаты – не спасет его от весьма тяжких последствий. Так что если тебя заботит собственная шкура, ты должна это учесть. – И добавил голосом, совсем не похожим на голос Мишеля: – У тебя ведь своя жизнь, Чарли. Ты – это не мы.

Именно это отсутствие твердости в его тоне – пусть еле заметное – придало ей решимости, которой она до сих пор при нем не чувствовала.

– Я спросила, почему он сам не поведет машину. И все еще жду ответа.

– Чарли! – Он снова вошел в роль, быть может даже чуть пережимая. – Я палестинский активист. Я известен как борец за наше правое дело. Я разъезжаю с чужим паспортом, что может быть в любую минуту обнаружено. А ты – англичанка, привлекательная, остроумная, обаятельная, на тебя нет досье в полиции, – естественно, ты вне опасности. Теперь-то уж тебе все ясно!

– Ты же только что сказал, что это опасно.

– Чепуха. Мишель уверяет тебя, что никакой опасности нет. Для него, пожалуй, есть. Для тебя – никакой. quot;Сделай это ради меня, – говорю я. – Сделай, и тебе будет чем гордиться. Сделай это во имя нашей любви и ради революции. Сделай ради всего того, в чем мы поклялись друг другу. Сделай ради моего великого брата. Разве клятва для тебя ничего не значит? Неужели ты по-западному лицемерила, когда называла себя революционеркой?quot; – Он снова помолчал. – Сделай это, иначе твоя жизнь станет еще более пустой, чем в ту пору, когда я подцепил тебя на пляже.

– Ты хочешь сказать – в театре, – поправила она его.

Он почти не обращал на нее внимания. Он продолжал стоять к ней спиной, по-прежнему глядя на quot;мерседесquot;. Он был снова Иосифом, Иосифом, проглатывавшим гласные, старательно строившим фразы и посвятившим себя миссии, которая спасет жизнь невинным людям.

– Словом, здесь твой Рубикон. Знаешь, что это значит? Перейти Рубикон? Ладно, отправляйся домой, возьми немного денег, забудь про революцию, про Палестину, про Мишеля.

– Или?

– Садись за руль. Сделай свой первый вклад в правое дело. Одна. Восемьсот миль. Что ты решаешь?

– А где будешь ты?

Его спокойствия было не поколебать – он снова укрылся за маской Мишеля.

– Мысленно с тобой, но помочь тебе я не смогу. Никто не сможет тебе помочь. Ты должна действовать одна, совершить преступный акт в интересах тех, кого мир называет quot;бандой террористовquot;. – И продолжал, уже став Иосифом: – Тебя будут сопровождать наши ребята, но в случае беды они ничего не смогут сделать, только сообщат об этом Марти и мне. Югославия не такой уж большой друг Израиля.

Чарли не сдавалась. Инстинкт выживания подсказывал ей это. Она увидела, что он снова повернулся и смотрит на нее, и она встретила его взгляд, зная, что он видит ее лицо, а она его – нет. quot;С кем ты сражаешься? – думала она. – С собой или со мной? Почему в обоих лагерях – ты враг?quot;

– Мы еще не довели до конца нашу сцену, – напомнила она. – Я спрашиваю тебя – вас обоих, – что в машине? Ты, или он, или вы оба, а еще и кто-то вместе с вами хотите, чтобы я вела машину... Мне нужно знать, что в ней. Сейчас.

Она считала, что ей придется дожидаться ответа. Будет одно трехминутное предупреждение после того, как он мысленно прокрутит варианты и его принтер выдаст ответ. Но она ошиблась.

– Взрывчатка, – самым безразличным тоном произнес он. – Двести фунтов взрывчатки, брусками по полфунта. Отличное новое изобретение, каждый брусок хорошо упакован, взрывчатка жаро– и морозоустойчива и весьма эффективна при любой температуре.

– Искренне рада, что все хорошо упаковано, – съязвила Чарли, борясь с подступившей к горлу тошнотой. – И где же запрятаны эти брусочки?

– Под обшивкой, в бамперах, в сиденьях. Поскольку это quot;мерседесquot; старого образца, в машине есть пустоты под дверцами и в раме.

– Для чего она – эта взрывчатка?

– Для нашей борьбы.

– Но зачем было тащиться ради этого добра в Грецию? Что, нельзя достать это в Европе?

– Мой брат следует определенным правилам секретности, и я обязан неукоснительно их соблюдать. Круг людей, которым он доверяет, чрезвычайно узок, и расширять его он не собирается. По сути, он не доверяет никому – ни арабам, ни европейцам. Когда действуешь в одиночку, никто, кроме тебя самого, и не предаст.

– И в чем же в данном случае будет заключаться наша борьба? – все тем же беспечным тоном осведомилась Чарли.

– Истребление евреев, где бы они ни находились, – без запинки ответил он. – Они изгнали нас из Палестины, и мы должны мстить, привлекая тем самым внимание всего мира к нашему бедственному положению. А кроме того, мы пробуждаем таким путем классовое сознание пролетариата, – добавил он уже менее уверенно,

– Что ж, в этом, пожалуй, есть резон.

– Спасибо.

– И вы с Марти подумали, что будет очень мило, если я в качестве одолжения доставлю все это им в Австрию? – Слегка вздохнув, она встала и подошла к окну. – Обними меня, пожалуйста. Осей. Я не распутная девка. Просто мне почему-то стало вдруг очень одиноко.

Его рука обвилась вокруг ее плеч, и она вздрогнула. Прислонившись к нему, она повернулась, обхватила его руками, прижала к себе и обрадовалась, почувствовав, что и он смягчается, отвечает ей. Мысль ее отчаянно работала – так глаз пытается охватить неожиданно открывшуюся широкую панораму. Но яснее всего она вдруг увидела простиравшийся перед нею конечный отрезок пути, а вдоль дороги – безликих бойцов той армии, к которой она вот-вот присоединится. quot;Чего он хочет – послать меня с заданием, – думала она, – или попытаться удержать? Наверное, он и сам не знает. Он словно бы пробуждается и одновременно убаюкивает себяquot;. Его руки, по-прежнему крепко обнимавшие ее, придали ей мужества. До сих пор – под влиянием его упорного целомудрия – она считала, что ее тело, жаждущее ласки, не для него. Сейчас же по непонятной причине это чувство отвращения к себе исчезло.

– Продолжай же уговаривать меня, – шепнула она, прижимая его к себе. – Выполняй свой долг.

– Разве тебе мало того, что Мишель отправляет тебя на задание и одновременно не хочет, чтобы ты ехала?

Она промолчала.

– Неужели мне надо напоминать тебе о тех обещаниях, которые мы дали друг другу, – что мы готовы убивать, потому что готовы умереть?

– Не думаю, чтобы слова могли теперь сыграть какую-то роль. Я этими словами, по-моему, уже сыта по горло. – Она уткнулась лицом ему в грудь. – Ты же обещал быть рядом со мной, – напомнила она ему и сразу почувствовала, как руки его обмякли.

– Я буду ждать тебя в Австрии, – жестко сказал он тоном, который мог лишь возмутить ее, а не убедить. – Мишель обещает тебе. И я тоже.

Она отстранилась от него, взяла его лицо в руки – как на Акрополе – и при свете с улицы внимательно в него вгляделась. У нее было такое чувство, что он замкнулся в себе, словно захлопнул дверь, и теперь ни войти, ни выйти. Застывшая и одновременно возбужденная, она подошла к кровати и снова на нее села. Взгляд ее упал на браслет, и она принялась задумчиво крутить его на руке.

– А как тыхочешь, чтобы я поступила? – спросила она. – Ты, Иосиф? Следует ли Чарли остаться и выполнить задание или лучше ей смотаться, прихватив денежки? Какой твой сценарий?

– Тебе решать. Насколько это опасно, ты знаешь.

– Ты тоже знаешь. Еще лучше, чем я. Ты знал об этом с самого начала.

– Ты слышала все доводы – от Марти и от меня.

Расстегнув браслет, она сняла его с руки.

– Доводы, что мы спасем жизнь невинным людям? При условии, конечно, что я доставлю взрывчатку по назначению. Правда, есть такие наивные, которые считают, что можно спасти больше людей, не доставляя взрывчатки. Но они, по-видимому, не правы, насколько я понимаю?

– В конечном счете, если все произойдет как задумано, они окажутся не правы.

Он снова повернулся к ней спиной и, казалось, возобновил изучение того, что происходит за окном.

– Если со мной говорит Мишель, – продолжала она рассуждать, – тогда все просто. – Она надела браслет на другую руку. – Я потеряла от тебя голову, поцеловала пистолет и с нетерпением жду, когда окажусь на баррикадах. Если в это не верить, тогда все твои старания за последние дни оказались напрасными. Но на самом деле не оказались. Все это ты мне внушил и завоевал меня на свою сторону. Препирательства окончены. Я еду.

Она увидела, как он чуть кивнул в знак согласия.

– Кстати, что бы изменилось, если бы со мной говорил Иосиф? Скажи я quot;нетquot;, больше я тебя никогда бы не увидела. И вернулась бы со своим золотым браслетом в какую-нибудь дыру.

Она с удивлением заметила, что он потерял к ней интерес. Плечи его приподнялись, и он глубоко вздохнул; голова его была повернута к окну, взгляд устремлен на горизонт. Он снова заговорил, и сначала ей показалось, что он опять уходит от главного. Но, слушая его, она поняла, что он пытается объяснить, почему ни у него, ни у нее в действительности нет выбора.

– По-моему, Мишелю этот город должен был бы понравиться. До немецкой оккупации шестьдесят тысяч евреев более или менее счастливо жили на этой горе. Почтовые служащие, коммерсанты, банкиры. Они перебрались сюда из Испании, через Балканы. А когда немцы ушли отсюда, ни одного еврея здесь уже не было. Те, кто выжил, уехали в Израиль.

Она легла на кровать. А Иосиф продолжал стоять у окна, глядя, как блекнет свет фонарей на улице. Придет ли он к ней, думала Чарли, хоть и знала, что не придет. Она услышала, как заскрипел под его тяжестью диван. Тело его лежало параллельно ее телу, но целая страна – Югославия – разделяла их. Чарли никогда еще никого так не хотела. Страх перед неведомым завтра разжигал желание.

– Осси, у тебя есть братья или сестры? – спросила она.

– Один брат.

– А чем он занимается?

– Его убили на войне в шестьдесят седьмом году.

– На войне, после которой Мишель очутился за Иорданом, – сказала она. Впрочем, она не ожидала получить от него правдивый ответ, хотя и получила. – А ты тоже участвовал в той войне?

– Можно сказать, да.

– А в предыдущей? Я не помню, когда она была.

– В пятьдесят шестом.

– Участвовал?

– Да.

– А в следующей? В семьдесят третьем?

– Возможно.

– А за что ты сражался?

Молчание.

– В пятьдесят шестом мечтал стать героем, в шестьдесят седьмом – за мир. А в семьдесят третьем, – казалось, ему труднее было припомнить, – за Израиль, – сказал он.

– А сейчас? За что ты сражаешься сейчас?

quot;Все и так ясно, – подумала она. – Чтобы меньше было смертей. Потому они и ко мне обратились. Чтобы в деревнях могли танцевать дабке и слушать рассказы о путешествияхquot;.

– Осси?

– Да, Чарли.

– Откуда у тебя такие глубокие шрамы?

Темнота от его молчания становилась наэлектризованной и словно искрилась.

– Я бы назвал это метами ожогов: я горел в танке. И пулевые ранения, когда вылезал.

– Сколько тебе было тогда лет?

– Двадцать. Двадцать один.

quot;Когда мне исполнилось восемь, я вступил в ашбал, – вспомнила она. – В пятнадцать...quot;

– А кто был твой отец? – спросила она, желая продлить этот миг.

– Первопроходец. Один из первых переселенцев.

– Откуда?

– Из Польши.

– Когда же он переселился?

– В двадцатые годы.

– А чем он занимался?

– Был строителем. Работал руками. Превращал песчаные дюны в город, который назвали Тель-Авивом. Считал себя социалистом. Не очень верил в Бога. Не пил. Никогда ничего не имел, кроме грошовых вещей.

– И ты хочешь быть таким же? – спросила она.

И подумала: quot;Не ответит. Сделает вид, что заснул. Не приставайquot;.

– Я выбрал более высокое призвание, – сухо отозвался он.

quot;Или оно выбрало тебя, – подумала Чарли, – ибо рожденный пленником выбирать не воленquot;. И с этой мыслью она очень быстро уснула.

А Гади Беккер, закаленный в сражениях боец, тихо лежал без сна, глядя во тьму и прислушиваясь к неровному дыханию завербованной им молодой женщины. Зачем он все это ей наговорил? Зачем рассказал о себе, посылая на первое задание? Порой он сам себе больше не доверял. Он напрягал мускулы– и обнаруживал, что путы дисциплины уже не стягивают его, как прежде. Он намечал линию поведения – и, оглянувшись, обнаруживал, что шел не по прямой, а петляя. quot;О чем же я все-таки мечтаю, – думал он, – о борьбе или о мире?quot; Он уже слишком стар и для того и для другого. Слишком стар, чтобы продолжать, и слишком стар, чтобы остановиться. Слишком стар, чтобы жертвовать собой, но и удержаться уже не может. Слишком стар, чтобы не знать запаха смерти, когда идешь на убийство.

Он снова прислушался к дыханию Чарли, ставшему более ровным. И вытянув в темноте, совсем как Курц, руку с часами, взглянул на светящийся циферблат. Затем так тихо, что если бы даже она не спала, то вряд ли услышала бы, – надел свой красный пиджак и выскользнул из номера.

Ночной портье был человек дошлый, поэтому, едва завидев хорошо одетого господина, сразу учуял возможность подзаработать.

– У вас есть телеграфные бланки? – властным тоном спросил Беккер.

Ночной портье нырнул под стойку.

Беккер начал писать. Большими буквами, тщательно выводя их черными чернилами. Он помнил адрес наизусть: контора адвоката в Женеве – адрес прислал из Мюнхена Курц, перепроверив у Януки, можно ли им по-прежнему пользоваться. Текст, который начинался словами: quot;Убедительно прошу сообщить вашему клиенту...quot; – и касался наступления срока платежа по векселям согласно договоренности, он тоже помнил наизусть. Получилось сорок пять слов; перечитав их, Иосиф поставил подпись – так, как терпеливо учил его Швили. И отдал бланк портье вместе с пятьюстами драхмами чаевых.

– Отправьте телеграмму дважды, понятно? Тот же текст – дважды. Сначала передайте по телефону, а утром – из почтового отделения. Не перепоручайте никому, сделайте это сами. Квитанцию потом пришлете мне в номер.

Портье сделает все в точности, как велел господин. Он был наслышан про чаевые, которые дают арабы, мечтал получать такие. Сегодня наконец и ему перепало. Он с радостью оказал бы господину и кучу других услуг, но господин. увы, остался глух к его намекам. С грустью смотрел портье, как добыча ускользает у него из рук: господин вышел на улицу и направился в сторону набережной. Фургон связи стоял на стоянке для автомашин. Великому Гади Беккеру пора было отправить донесение и убедиться в том, что можно начинать большую операцию.