"Сестры-соперницы" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)

Часть четвертая. БЕРСАБА

ПОБЕГ ИЗ МОГИЛЫ

Внешне я изменилась, и не стоит уверять меня в обратном. Я была на грани смерти, и только чудо, сотворенное неимоверными усилиями моей матери и Феб, спасло меня. Ужасная болезнь оставила на мне свои отметины. А слышал ли кто-нибудь о таких, кто остался не меченным? Я знала, что попеременно мать и Феб круглые сутки не отходили от моей постели, не смыкая глаз, даже долгими ночами.

Именно поэтому я и не была полностью обезображена. Пара ужасных отметин над бровями, несколько таких же — на шее и одна — на левой щеке, но мать говорит, что Феб спасла меня от гораздо более страшного. Немногие могут похвастаться тем, что, заболев этой чудовищной болезнью, не только выжили, но и отделались так легко. Мать прибинтовывала на ночь мои руки к туловищу, чтобы я не могла во сне расчесывать отвратительные язвы. Они обмывали меня особыми маслами, приготовленными по рецепту матери, который она, в свою очередь, получила от своей матери. Они готовили для меня отвары, молоко, очень крепкий мясной бульон и не позволяли мне смотреться в зеркало, пока не убедились в том, что болезнь оставила лишь сравнительно незначительные следы.

Хотя я бесконечно благодарна им за все, я не могу притворяться, делая вид, что все в порядке. Я страшно исхудала, и теперь глаза кажутся слишком большими для моего лица. Мать говорит, что это меня не портит, но я не знаю, на самом ли деле это так или ее просто ослепляет материнская любовь.

Даже спустя несколько месяцев после того, как кризис миновал, я чувствовала постоянную слабость. Мне ничего не хотелось делать, только лежать на кровати и читать, а временами погружаться в печальные размышления и вопрошать судьбу: почему же именно на мою долю выпало такое несчастье?

Когда мать впервые известила меня о том, что отослала Анжелет из дому, я обрадовалась, зная, что все домашние рискуют подхватить от меня болезнь, которую я занесла в дом от повитухи. Позже мне это стало казаться обидным. Я считала несправедливым, что Анжелет переживает веселые приключения, в то время как я нахожусь в столь ужасном положении. Но когда в мою комнату входила Феб, чьи глаза были полны обожания, мне становилось лучше, ибо для Феб я, несомненно, являлась какой-то помесью святой и амазонки — могучей и бесстрашной богиней. Мне это нравилось: по своей натуре я люблю поклонение. Думается, большинство людей тоже склонно к этому, просто мое стремление более ярко выражено. Именно поэтому я всегда хотела одерживать верх над Анжелет. И вот теперь она вышла замуж за какого-то очень знатного мужчину, кажется, за генерала королевской армии, и мать говорит, что люди, посещающие наш дом, хорошо знают его и придерживаются мнения, что Анжелет действительно сделала хорошую партию.

И все это вследствие случившегося со мною несчастья. А не подхвати я эту ужасную болезнь, то мы обе — и Анжелет и я — сидели бы здесь, в Тристан Прайори, а когда нам исполнилось бы восемнадцать лет, мать подыскала бы для нас женихов. Кто бы поверил в то, что Анжелет сама найдет себе мужа!

Я часто думала о ней, пытаясь угадать, чем она может сейчас заниматься. Мы всегда были так близки, так привыкли все делать вместе… ну, не совсем все. Она ничего не знала о моих отношениях с Бастианом, а теперь мы были разделены сотнями миль — и в буквальном смысле, и в смысле опыта, который она должна была приобрести в своей новой жизни.

Я снова начала ежедневно ездить верхом. Впервые оказавшись после болезни в седле, я почувствовала себя как новичок и боялась в любую секунду выпасть из него, но вскоре это прошло, и мать согласилась с пользой ежедневных прогулок. Иногда меня сопровождала она, а иногда — кто-нибудь из конюхов.

Меня очень волновали оспины на лице.

— Их почти не видно, — уверяла меня мать. — На самом деле никто их не заметит. Но если хочешь, можешь опустить на лоб челку. Вот и Анжелет пишет, что это сейчас очень модно.

Феб подстригла и завила мне волосы, но когда я смотрелась в зеркало, мои глаза обращались к этим отметинам. Иногда я даже чувствовала гнев, вспоминая об Анжелет, которая без меня развлекалась, а потом вышла замуж, и при этом ее кожа осталась такой же чистой и свежей, какой когда-то была и моя.

Я постоянно чувствовала ее близость. Мне хотелось без конца перечитывать ее письма. Она описала мне Фар-Фламстед с его причудливым «Капризом» так, что я совершенно отчетливо представляла этот замок, а когда она писала о своем муже, я понимала, что она считает его просто чудесным. И все-таки чувствовалось, что она о чем-то умалчивает. Я все время пыталась представить их вместе… так, как мы бывали с Бастианом, и при этом испытывала жгучую зависть.

Вскоре после того, как мы отметили мое восемнадцатилетие, вернулся корабль отца. В этот день в доме царила всеобщая радость. Даже с меня слетела обычная апатия: ведь вернулся не только отец, но и мой брат Фенимор, а вместе с ними и Бастиан.

Как только нам сообщили о появлении корабля, все в доме сразу же засуетились, и начались хорошо знакомые с детства приготовления. Мать лучилась радостью, и весь дом радовался вместе с ней. Только в такие моменты она позволяла себе вспомнить об опасностях дальних путешествий. Этим особенностям ее характера можно было от души позавидовать.

Мы верхом отправились на побережье, чтобы встретить моряков, как только они ступят на сушу.

Вначале отец обнял мать — так крепко, будто ни — , когда не собирался разнимать свои объятия, а затем осмотрелся, ища взглядом дочерей. Понятно, что в такой момент трудно объяснить все сразу в двух-трех фразах, и мать, видимо, предварительно подготовила свой монолог, чтобы отец не терзался неизвестностью и сомнениями даже несколько секунд.

— У нас у всех все в полном порядке, Фенн. Но со времени твоего отъезда случилось очень многое. Наша милая Анжелет вышла замуж… очень удачно… а Берсаба болела, но теперь совсем поправилась. Нам нужно столько рассказать тебе.

Меня обнял мой брат Фенимор, а вслед за ним — Бастиан. Я мгновенно покраснела, вскипев от гнева и одновременно думая, заметил ли он изменения, которые произошли со мной.

— Давайте отправимся домой, — предложила мама. — Сейчас я ни о чем не могу думать, кроме того, что вы вернулись… живые и невредимые.

Итак, мы направились в сторону имения. Я ехала между Фенимором и Бастианом.

Вкратце я успела рассказать им обо всем происшедшем. Я заболела оспой. Анжелет отослали в Лондон к Карлотте, и там она нашла себе жениха. Недавно мы получили от нее известие: она вышла замуж, и все, похоже, довольны ее браком.

— Берсаба! — воскликнул мой брат Фенимор. — Ты пережила оспу. Ведь это просто чудо!

— Да, — согласилась я. — Чудо любви, я полагаю. Вы не представляете, что сделала для меня мама. Ей помогала Феб, дочь кузнеца, вы ее знаете. Отец проклял ее, и я привела ее в поместье. Она, видимо, считает себя моей рабой до самой смерти.

Бастиан ничего не сказал, но я чувствовала его волнение, и мое настроение поднялось. Именно с этого момента у меня опять появился вкус к жизни.

В Тристан Прайори царила традиционная атмосфера всеобщего праздника. Отец был очень рад своему возвращению и сильно переживал все случившееся с нами в его отсутствие. Когда мы вошли в дом, он усадил по одну сторону от себя маму, а по другую — меня. Он взял мою руку и не отпускал ее, и я ощущала, насколько он счастлив тем, что со мной все обошлось благополучно.

Необходимо было рассказать ему все в мельчайших подробностях. Мы достали письма от Анжелет. Он захотел узнать о моей поездке к повитухе и о том, как мать выхаживала меня. Он послал за Феб и поблагодарил ее за все, что она сделала, а она ответила, что ее работа — ничто по сравнению с моими подвигами и что она готова отдать за меня жизнь.

В ее глазах стояли слезы радости, а я чувствовала себя сторонним наблюдателем этой сцены: я все время помнила о присутствии Бастиана.

В этот вечер мы ужинали в большом холле, и все было так же, как в старое доброе время, потому что за столом вместе с нами сидели и слуги. Единственное, чего здесь не хватало, так это массивной серебряной солонки, которую сотню лет назад ставили в центре стола, отделяя таким образом членов семьи и их гостей от прислуги. Теперь солонка стояла в кухне как украшение и как память о былых временах. Отец сидел во главе стола, мать — рядом с ним, слева от матери — Фенимор. Я сидела по правую руку от отца, а Бастиан — рядом со мною.

Все были рады, поскольку слуги любили моего отца и искренне считали, что лучшего хозяина нельзя и желать. Однажды я заметила Анжелет, что такое отношение слуг можно объяснить тем, что он подолгу отсутствует, а известно, что гораздо легче любить того, кто вдали, кто не мешает и не раздражает своим присутствием. Я помню, что она просто ужаснулась моим словам, и мы заспорили об отце, о наших слугах, о разнице в характерах — ее и моем.

— Ты слишком сентиментальна, Анжелет, — завершила я дискуссию, по обыкновению оставляя последнее слово за собой. — А я — реалистка.

Я всегда могла привести ее в замешательство своими словами, но теперь она была вне досягаемости. Именно ей выпала доля пережить увлекательные приключения; именно она удачно вышла замуж.

В общем, мы вовсю веселились, если не считать того, что отец время от времени выражал сожаление по поводу отсутствия моей сестры. Он предпочел бы, конечно, чтобы она жила в нескольких милях отсюда и могла бы сейчас приехать сюда вместе с мужем.

Я спросила Бастиана, как проходило для него это путешествие, и он ответил, что было много интересного, но он вовсе не уверен, что хотел бы испытать все это вновь.

Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Я хочу остаться здесь. Слишком многое меня здесь держит.

Я думала о том, заметил ли он безобразные оспины. Самые крупные были прикрыты волосами, и я была повернута к нему правой, здоровой щекой.

Он сказал:

— Подумать только, Берсаба! Ты была тяжело больна, а я ничего не знал. Ведь ты могла умереть.

— Можно считать чудом то, что я выздоровела.

Мать сказала, что ему, наверное, не терпится побыстрее отправиться домой, к семье, но он ответил, что будет счастлив, если ему разрешат погостить несколько дней здесь, в Тристан Прайори.

Она, конечно, с радостью согласилась выполнить его просьбу, сказав, что он может считать наш дом своим вторым домом.

Потом отец сообщил, что есть несколько неотложных дел, которые он хотел бы обсудить с матерью, Фенимором и Бастианом.

Бастиан казался обрадованным, и я заметила, что он все время украдкой посматривает на меня.

На следующее утро он пригласил меня на верховую прогулку, и мы выехали вместе.

Утро было удивительно красивым, хотя, возможно, это зависело от моего состояния, поскольку я вновь ощутила радость жизни. Может быть, я просто окончательно оправилась от болезни, а может быть, чувствовала, что Бастиан рядом и любит меня. Во всяком случае, я вновь была способна оценить красоту природы, так долго оставлявшую меня равнодушной. Меня радовали покрывавшие склон холма ярко-желтые цветы вики, которые мы называли дамскими пальчиками, и бледно-голубой шлемник возле ручья. Там же виднелись желтые и фиолетовые цветы паслена; этот цветок всегда вызывал у меня интерес, так как он был красив и в то же время смертельно опасен. Нас всегда предупреждали, чтобы мы их не трогали, и мы называли их «горькая радость».

В этот день они казались весьма символичными. Как раз таким и было мое настроение — горькая радость.

Бастиан сказал:

— Я так много думал о тебе, Берсаба. Я все время вспоминал про то…

— Про то, что следует забыть, — закончила я.

— Это невозможно забыть, — страстно возразил он. Я пожала плечами.

— Для тебя это оказалось возможным.

— Нет, я никогда не забывал. Рассмеявшись, я пришпорила лошадь. Он устремился вслед, умоляюще восклицая:

— Берсаба! Мне нужно поговорить с тобой.

— Ну, говори.

— Я хочу жениться на тебе.

— Теперь, когда кандидатка первого сорта отказала тебе, ты решил, что сойдет и второй сорт, да?

— Ты всегда была и будешь первой и единственной, Берсаба.

— Мой опыт говорит об ином.

— Я должен все объяснить тебе.

— Мне все ясно. Не нужно объяснений.

— Когда я вспоминаю о том, что мы значили друг для друга…

— Тогда все становится ясно, — резко прервала его я. — Ты все это знал и тем не менее предпочел Карлотту. Увы, мой бедный Бастиан, она выбрала другого! И теперь ты решил: очень хорошо, если уж ничего не получилось с Карлоттой, сойдет и Берсаба. Еще раз увы: Берсаба не из тех, с кем можно поиграть и бросить, а потом вновь просить о благосклонности.

— У тебя острый язык, Берсаба.

— Это еще одна причина, по которой тебе не стоит жениться на мне.

— Твои родители были бы рады.

— Неужели? А ты их спрашивал?

— Я говорил с твоим отцом.

— Мы с тобой в двоюродном родстве.

— Ну и что? В свое время это тебя не беспокоило.

— А теперь я повзрослела. Ты очень многого не знаешь. Я была смертельно больна, Бастиан. И теперь, я изменилась.

Я придержала лошадь, драматическим жестом сняла шляпу и отбросила со лба волосы.

— Смотри! — я показала ему оспины на лбу.

— Я обожаю их, — сказал он. — И из-за них я буду любить тебя еще больше.

— Странные у тебя вкусы, Бастиан.

— Дай мне возможность, Берсаба.

— Какую? Отправиться в чащу, найти укромный уголок и завалиться на меня? Или ты собираешься ночью, когда все уснут, тайком пробраться ко мне в спальню? Знаешь, это будет несложно. Ведь Анжелет здесь нет.

Я увидела, как горят его глаза, и вдруг ощутила влечение к нему, которое, впрочем, вполне могла контролировать, поскольку злость уравновешивала желание, а гордости во мне было не меньше, чем вожделения.

Я отвернулась от него и вновь надела шляпу.

— Итак, — сказала я, — ты желаешь по-прежнему испытывать со мной радости жизни, пока не подвернется кто-нибудь более подходящий, кому можно предложить выйти за тебя замуж.

Пришпорив лошадь, я пустила ее в галоп, и пока мы мчались вскачь по лугам, я вдруг неожиданно поняла: дело было не в том, что меня беспокоила судьба Бастиана, и не в том, что я хотела именно его; просто-напросто я была чувственной женщиной, которой всегда будут нужны мужчины. На мою долю досталось гораздо больше темперамента, чем обычно достается женщине, и мне было любопытно, как обстоят дела у Анжелет с ее мужем: ведь судьба разделила между нами свои дары очень неравномерно, и этот дар — или проклятие? — достался почти исключительно мне.

Я поняла, что мне не следует слишком часто оставаться наедине с Бастианом, иначе меня будут терзать старые неутоленные желания. Но я не любила Бастиана. Я всего лишь хотела того, что могли бы мне дать и другие, а эмоции на время ослепили меня, заслонив настоящую причину. Мчась во весь опор мимо полей, где среди колосьев пшеницы виднелись крупные головки мака, глядя на белые цветы болиголова и пурпурные колокольчики наперстянки, выглядывающие из густой травы, я громко рассмеялась, потому что обогатилась новыми знаниями о себе, а опыт говорил мне, что знание — сила.

Отец решил, что Ост-Индской компании следует построить свою новую контору в Плимуте, и Фенимор изъявил желание отправиться туда и на месте наблюдать за ходом строительства.

— Душа у Фенимора не лежит к морю, — сказал отец. — Я рад тому, что он проделал это путешествие и много узнал о мире и о себе. Он — человек компании. Он будет незаменим на берегу, ведь береговые службы — не менее важная часть предприятия, чем экспедиции.

Мне кажется, я понимала причину удовлетворенности отца. Он не хотел, чтобы Фенимор подвергался опасностям дальних странствий. Он предпочитал, чтобы его сын оставался на берегу и рядом с мамой был в доме мужчина, тем более, что нас покинула Анжелет, которая, естественно, должна жить вместе с мужем, а уж никак не здесь.

О чувствах, которые питал ко мне Бастиан, они знали, и хотя наличие между нами близких родственных отношений могло вызывать сомнения в желательности брака, было в этом и определенное преимущество. Я знала: стоит мне только сказать, что я люблю Бастиана, и их разрешение на брак будет дано незамедлительно. Бастиан, по его словам, уже переговорил с моим отцом.

Все это меня очень веселило, так как я знала, что окружающие ждут, что мы в любой момент объявим о своей помолвке. Моя мать светилась радостью. Ее, муж благополучно вернулся домой и, судя по всему, на этот раз собирался задержаться дома надолго, поскольку был всерьез озабочен вопросом постройки новой конторы в Плимуте. В следующий рейс он отправится уже без Фенимора; Анжелет, несмотря на произошедший с ней печальный случай, вступила в удачный брак и была, видимо, счастлива; а я, Берсаба, спаслась от, казалось бы, неминуемой смерти и теперь успешно восстанавливала силы, отделавшись, можно сказать, всего несколькими малозаметными царапинами.

Все, что нужно было нашей матери для счастья, — это счастье ее семьи. Каждый день она ждала писем от Анжелет, а когда они приходили, читала их вслух, а уж потом мы все читали их по отдельности. Я тоже получала от нее письма и читала в них между строк то, чего не могли понять другие.

Анжелет о чем-то умалчивала. У моей сестры появилась тайна, и я стремилась проникнуть в нее.

А пока я развлекалась с Бастианом. Игра, в которую я играла, была очень интересной, но требовала некоторой осторожности, что придавало ей особую пикантность, так как мне приходилось бороться с собственной натурой. Было очень трудно не поддаться искушению, поскольку по мере восстановления моего здоровья я чувствовала, что влечение к определенного рода удовольствиям скорее росло, чем уменьшалось, и к тому же, по моим предположениям, было как-то связано с моим взрослением.

Я решила позволить Бастиану думать, будто я смягчилась. Я могла, призывно улыбнувшись ему, предложить отправиться прогуляться вместе верхом. А потом я терзала его и себя, конечно, тоже, ощущая гордость от того, что сумела справиться с искушением и мое самоистязание доставляло мне удовольствие. Частенько, когда все домашние засыпали, он тайком выбирался из дому, подходил к моему окну и бросал в стекло комья земли, стремясь привлечь мое внимание. Иногда я делала вид, что не слышу, иногда открывала окно и выглядывала.

— Уходи, Бастиан, — говорила я.

— Берсаба, я должен видеть тебя, просто должен.

— Запомни, я не Карлотта, — отвечала я, захлопывая окно.

И улыбалась, довольная.

Однажды он подошел к двери моей спальни, однако она предусмотрительно была заперта на засов.

— Уходи! — прошипела я. — Ты что, хочешь разбудить весь дом?

Вообще-то мне казалось, что будет очень забавно впустить его, сделать вид, что я разрешаю ему остаться, а затем решительно прогнать. Но я не была уверена, что смогу справиться с собой, а уже меньше всего я хотела сдаться таким образом.

— Бастиан, по всей видимости, совсем не торопится отравляться в замок Пейлинг, — сказала мать. — Я послала весточку Мелани, сообщив, что все в порядке, что все благополучно вернулись и с Бастианом все хорошо. Я написала, что у мужчин сейчас много дел, связанных с этой конторой в Плимуте. — Она улыбнулась мне. — Но отчего-то мне кажется, что это не единственная причина его задержки.

Как она мечтала, чтобы ее дочь жила всего в нескольких милях отсюда, в замке Пейлинг, ведь если бы я вышла замуж за Бастиана, то в свое время стала бы хозяйкой всего этого замка, хотя она, имела в виду совсем не это. Она хотела бы, чтобы ее брат жил долгие-долгие годы. Просто ей было нужно, чтобы я была рядом, хоть как-то возмещая отсутствие Анжелет.

Ее генерал был, по-моему, довольно суровым да и староватым. И при этом играл в солдатики — как странно! И еще в шахматы. Да, бедняжка Анжелет никогда не была сильна в них. Одна из наших гувернанток как-то сказала ей: «У тебя мысли, как кузнечики, Анжелет. Постарайся стать сосредоточенной, как Берсаба!» Бедняжка Анжелет! Она никогда не могла надолго сосредоточиться… достаточно надолго, чтобы выиграть хотя бы одну шахматную партию.

Как мне хотелось увидеть ее и этого сурового старого генерала! Я часто размышляла об их жизни.

А потом пришло это письмо от Анжелет. У нее случился выкидыш, и она была страшно расстроена: ей так хотелось ребенка, но она ничего не писала нам, пока была не до конца уверена в своей беременности. Все произошло быстро, и вскоре она должна была оправиться, так как срок беременности не превышал двух месяцев. И все же пока что она чувствовала себя плохо, и ее муж одобрил идею пригласить меня к ним в гости. Долг солдата заставлял его часто покидать дом, и хотя Фар-Фламстед находился сравнительно близко от Лондона, это все-таки была провинция.

Вот что писала моя Анжелет:

«Приезжай, Берсаба. Просто не могу тебе сказать, как часто я тебя вспоминаю и как я по тебе тоскую! Мне нужно так много тебе рассказать. Иногда здесь происходят странные вещи, и я хочу с кем-нибудь об этом поговорить. С кем-нибудь, кто понимает меня…»

И я подумала: значит, генерал ее не понимает. Это меня не удивило. Он был гораздо старше ее. Он был очень важным и серьезным. Анжелет надо было бы выйти замуж за кого-нибудь помоложе и попроще.

«Никто никогда не понимал меня так, как ты, Берсаба. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай…»

Я разволновалась. Я была обижена на нее за то, что она уехала, бросив меня, но если я поеду к ней, то избавлюсь от удушливой, хотя и спокойной, пронизанной любовью, атмосферы дома. А кроме того, мне ведь хотелось посмотреть мир, не ограничивающийся Корнуоллом.

Как хорошо, что я не уступила Бастиану!

Мать спросила меня:

— Ты получила письмо от своей сестры? Я сказала, что получила и что Анжелет настаивает на моем приезде.

— Дорогая моя Берсаба, может быть, тебе и не хочется ехать — скажем, из-за Бастиана. Но ты нужна Анжелет: она прямо пишет, что ей не обойтись без тебя. Нам нельзя забывать о том, что до самого последнего времени вы всегда были неразлучны. В разлуке вам тяжело, хотя, конечно, у вас должна быть отдельная личная жизнь. Ты должна поступить так, как считаешь нужным. Я знаю, что ты хочешь видеть ее, но вполне может статься, что еще больше ты хочешь остаться здесь.

Я ответила:

— Я подумаю об этом, мама, — и почувствовала стыд, как всегда, когда мне приходилось лгать матери. На самом деле я уже решила, что поеду в Лондон.

Бастиан был поражен.

— Ты не можешь уехать сейчас. Что будет с нами?

— Что касается меня, то я непременно встречусь с Карлоттой и сообщу ей, сколь одиноким ты себя чувствуешь.

— Пожалуйста, Берсаба, — умоляюще начал он, — не шути. Это было приступом безумия, сумасшествия. Пойми же, пойми меня. Я любил только тебя… Я всегда любил тебя.

— Я предпочла бы услышать от тебя правду. Ложь — это не тот фундамент, на котором стоит строить брак.

Это возбудило в нем надежды. Мне показалось, что он решил, будто я и впрямь собираюсь за него замуж.

Его самонадеянность была просто непонятна. Неужели он не понимал, что ранил мою гордость очень глубоко и я никогда не смогу этого забыть? Эти шрамы остались навеки — как отметины, оставленные оспой. Он не понимал, что я не из тех людей, кто способен прощать. Я хотела возмездия. Я хотела мстить. Теперь мое желание исполнилось, и это было не менее приятно, чем если бы я удовлетворила желание своей плоти.

— Месть, — как-то раз сказала мать, — не приносит счастья тому, кто стремится к ней, в то время как прощение приносит прощающему радость.

Возможно, по отношению к ней это было правдой. Но не в моей натуре было прощать обиды.

— Библия учит нас прощать врагов своих, — говорила мама.

Возможно, но я предпочитала иное: око за око, зуб за зуб, и ничто меньшее не удовлетворило бы меня.

Итак, настал день триумфа, день, когда я объявила, что мне необходимо ехать к Анжелет.

Бастиан уехал в замок Пейлинг. Я поднялась на верхний этаж и оттуда наблюдала за его отъездом. Он не знал об этом, и я смотрела, как он без конца оборачивается, бросая на наш дом взгляды, полные муки.

С Бастианом все было кончено. Я заставила его страдать так же, как страдала я, и страдания его были несомненно подлинными, ведь он любил меня. Я узнала также нечто, порадовавшее меня: болезнь не уменьшила моей привлекательности. Более того, я намеревалась совершить путешествие, и хотя меня несколько печалила предстоящая разлука с родителями, я не могла не испытывать радостного возбуждения при мысли о том, что меня ожидают увлекательные приключения и, конечно, встреча с сестрой. Я любила свою семью, но не с той степенью преданности, которая характерна для остальных ее членов. Для этого я была слишком сосредоточена на самой себе, будучи уверенной в том, что мои собственные желания и склонности должны значить для меня больше, чем чьи-то чужие. Полагаю, многие люди могли бы сказать о себе то же самое, просто у меня хватило смелости увидеть и признать это. Впрочем, мои взаимоотношения с сестрой выходили за рамки обычной привязанности и родственных отношений; это был почти мистический союз; в конце концов, мы начали жить бок о бок еще до того, как появились на свет. Мы были просто необходимы друг другу. Я ощущала это даже в ее письмах. У нее был муж, которого, я уверена, она любила, но этого ей было недостаточно. Она нуждалась во мне; а я, по-своему, нуждалась в ней.

Я попыталась объяснить это своим родителям, поскольку была убеждена в том, что мне повезло с родителями и они пойдут мне навстречу. Мне не понадобились долгие объяснения: мать сразу поняла меня и сказала, что рада такому решению. Как бы ни было ей тяжело расставаться с нами, наше счастье гораздо важнее, чем ее грусть, и то, что между нами существует столь тесная связь, всегда ее радовало.

— Наш отец на этот раз задержится здесь надолго, — сказала она, — а Фен и мор в обозримом будущем вообще не собирается отправляться за моря. Мне вполне хватит их, и если ты, милое мое дитя, будешь счастлива с Анжелет, я тоже буду счастлива.

Я сообщила Феб о том, что собираюсь уезжать, не упомянув, что собираюсь взять ее с собой, и некоторое время упивалась отчаянием, охватившим ее при мысли о расставании со мной. Потом я сказала:

— Глупышка, конечно же, ты отправишься со мной. Мне понадобится служанка, и сама подумай, кого же, кроме тебя, я могла бы взять?

Она упала на колени — у нее была склонность к театральным эффектам, у бедняги Феб — и ухватилась за мои юбки, приняв позу весьма непривлекательную и некрасивую, на что я тут же указала. Когда она встала, ее глаза сияли от восторга обожания.

Нет ничего удивительного, что жизнь снова стала представляться мне в розовых тонах.

Я написала Анжелет, что уже начинаю собираться в дорогу, и вскоре получила от нее ответное восторженное письмо. Ей не терпелось увидеть меня. Она не могла дождаться. Она должна была так много рассказать мне.

Кроме того, родители получили письмо от генерала, весьма меня повеселившее. Письмо было выдержано в педантичном и высокопарном стиле и написано почерком мелким и аккуратным, хотя, несомненно, мужским.

Он будет рад моему приезду, сообщал генерал. Это, несомненно, принесет пользу Анжелет, только что пережившей этот несчастный случай. Он осторожно намекал на выкидыш. Далее он подробно спланировал мое путешествие, сделав это с несомненным знанием дела, поскольку по службе ему приходилось немало ездить по стране. Он перечислил наиболее подходящие постоялые дворы, не забыв упомянуть об их достоинствах и недостатках.

Это меня заинтересовало. «Голова монарха»в Дорчестере является вполне достойным местом: там умеют хорошо позаботиться о лошадях. «Белая лошадь»в Тонтоне — тоже весьма недурной постоялый двор… и так далее. Моим последним постоялым двором должен был стать «Белолобый олень»в деревушке Хэмптон, куда я могла бы добраться уже тринадцатого августа, если бы последовала его указаниям и при условии, что выеду в назначенный им день.

Мама сказала:

— Чувствуется, что это человек, который может очень хорошо позаботиться о своей жене, раз уж он подвигнулся на такой труд, чтобы облегчить твое путешествие.

Мне стало смешно. Бедняжка Анжелет! Не удивительно, что она нуждается в моем тепле.