"Песня сирены" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)

Часть третья. КАРЛОТТА

ДОБРОВОЛЬНОЕ ПОХИЩЕНИЕ

Долгое время мне казалось, что я никогда не забуду того момента, когда во время сильной бури моя сестра Дама-рис открыла дверь Красной комнаты и увидела меня с Мэтью Пилкингтоном. Это была странная сцена, со вспышкой молнии, осветившей нас. Мы были пойманы так явно, что правду нельзя было скрыть. Должно быть, я показалась ей страшной грешницей, неверной женой, которую застали во время прелюбодеяния. Я никогда ничего не смогу объяснить Дамарис, она такая хорошая, а я такая мерзкая, хотя я и не верю в то, что живой человек может быть исключительно хорошим или абсолютно плохим. Должно быть, даже во мне есть что-то хорошее, потому что я страшно мучилась, раскаиваясь в ту ночь, когда она пропала. Когда ее конь вернулся домой без нее, я сходила с ума от беспокойства, всю ночь мучилась от страха, и во мне возникло такое отвращение к себе, какого я прежде не знала. Я даже молилась:

— Все… все, что угодно, сделаю, только пусть она вернется домой.

Потом она нашлась. Я никогда не забуду то невероятное облегчение, которое испытала, когда отец принес Дамарис домой.

Мы с мамой бросились к ней, сняли ее мокрую, Грязную одежду. Она была очень слаба, у нее был жар, она бредила. Мы уложили ее в постель, пришел доктор. Она была очень больна, и несколько недель мы не знали, выживет ли Я не уехала из Довер-хауса, пока не убедилась, что она начала поправляться У меня было много времени для размышлений, — пока я сидела у постели Дамарис, давая матери возможность отдохнуть, потому что мать не разрешала оставлять ее одну ни днем ни ночью. Страстно желая, чтобы ей стало лучше, я страшилась того момента, когда она откроет глаза, посмотрит на меня и вспомнит.

Впервые в жизни я презирала себя. Прежде я всегда находила оправдания для своего поведения, теперь мне трудно было это сделать, я ведь знала о ее чувстве к Мэтью Пилкингтону. Милая Дамарис, она была так невинна и так явно влюблена! Я могла представить ее романтические фантазии, столь далекие от реальности.

Сидя у ее постели, я обычно представляла себя объясняющейся с нею, пытающейся дать ей понять, что за события привели к сцене в спальне. Я никогда не смогла бы ей объяснить свою натуру, которая настолько отличалась от ее, насколько это вообще возможно.

Я воображала, что говорю ей. Дамарис, я страстная женщина. В моей натуре есть инстинкты, которые требуют удовлетворения В какой-то момент, когда я нахожусь в чьем-то обществе, я ощущаю чувство, и с этого момента я уже не Владею собой. Я не одна такая Тебе повезло, Дамарис, что ты всегда можешь управлять своими чувствами. В любом случае у тебя никогда не будет таких страстных желаний, ты можешь назвать их животными. Они и впрямь таковы. Это похоже на неожиданно возникающее пламя, которое нужно потушить. Нет, »ты не поймешь! Я все лучше и лучше познаю себя, у меня всегда будут любовники, замужество ничего не меняет. Я встречала мужчин, одержимых такими желаниями… Таким был Бо, другим был похитивший меня якобит. Да и Мэтью тоже, но с Мэтью было иначе…

Нет, не следует ничего объяснять Дамарис. Даже если бы я попыталась, она бы не поняла. Я вспомнила тот день, когда приехала в Довер-хаус. Я спускалась в холл и увидела Мэтью и Дамарис. На мгновение я подумала, что это Бо. Возможно, это произошло из-за его костюма и исходившего от него легкого запаха мускуса. Позже он сказал мне, что держит белье в сундуке, пропахшем мускусом.

В тот момент я подумала, что это был Бо. Мы пристально смотрели друг на друга. Позже он сказал:

— Я не мог отвести глаз. Мне казалось, что ты — игра воображения, я никогда не видел такой красавицы!

Я принимала комплименты, они мне никогда не надоедали.

Когда я подошла ближе, я поняла, что это было мимолетное сходство, вызванное стилем одежды и запахом мускуса. Ничто так не вызывает воспоминания, как запах. Так или иначе, но с первого же мгновения мы заинтересовались друг другом.

В первый же вечер мне стало ясно, что он безумно влюбился. В нем было нечто невинное, что отличало его от мужчин, которых я знала. Бо и Хессенфилд были авантюристами, пиратами — мужчины этого типа возбуждают меня больше, чем другие. Бенджи относился к типу добрых и надежных людей, он был бы прекрасным мужем для хорошей женщины. Увы, я такой не была! Но Мэтью Пилкингтон был другим, он был способен на страсть, в этом нет сомнений, но он был невинным и неопытным. Я никогда не могла провести Бо или Хессенфилда, но всегда пыталась, и эта игра увлекала меня, вот почему мне их так не хватало.

Я могла управлять Мэтью Пилкингтоном, могла приказывать ему. Я знала, что, когда бы я не пожелала, он всегда был бы моим. Его восхищение или, точнее, обожание доставляло мне удовольствие, мне никогда не надоедало поклонение моей красоте. Итак, мы собирались покататься верхом. Когда мы уже собирались уезжать, вышла Дамарис. Мэтью просил ее присоединиться к нам, и я не могла не посмеяться над тем облегчением, которое он испытал, когда она отказалась.» Бедная Дамарис, — подумала я, — она считает, что влюблена в него! Она еще совсем ребенок, детская любовь, однако это полезный опыт для нее «.

Мы ездили вместе верхом, иногда заходили в харчевню, чтобы выпить кружку эля и закусить горячим, свежевыпеченным ржаным хлебом и куском холодного бекона. Чувство Мэтью ко мне заметно росло. Когда он помогал мне сесть на лошадь, ему ужасно не хотелось отпускать меня, и я наклонилась и легонько поцеловала его в лоб. Казалось, это воспламенило нас обоих. На меня нахлынули воспоминания о Бо. Я думала, что забыла его и Хессенфилда, который дал мне возможность многое узнать о нем. Но, кажется, я не забыла Бо, потому что, когда бы я не приезжала в Эндерби, я вспоминала о наших с ним встречах здесь.

У меня в голове прочно засела мысль, что Мэтью и Бо похожи, и я хотела доказать себе, что забыла Бо, даже если не смогла забыть Хессенфилда.

Некоторое время мы ездили верхом, потом я предложила привязать лошадей и посидеть у ручья. Мы так и сделали. Мне хотелось, чтобы Мэтью обнял меня, но я еще не решила, как далеко мы можем зайти. По-своему я любила Бенджи, но мое чувство к нему отличалось от того, что я испытывала к Бо и Хессенфилду. Бенджи был хорошим мужем, мягким и нежным, но он не мог удовлетворить мою потребность в неистовой бурной страсти, которую могли мне дать только такие люди, как Бо и Хессенфилд.

Я не изменяла Бенджи… пока. Я поняла, что это происходило только потому, что не было случая. Неожиданно я страстно возжелала, чтобы Мэтью Пилкингтон стал моим любовником. Для этого было несколько причин. Я испытывала потребность в таких запретных приключениях, которые были у меня с Бо и Хессенфилдом. Мне кажется, я нуждалась во властном мужчине, который сумел бы держать меня в руках: Бо смеялся над моей невинностью и намеренно лишил меня девственности, Хессенфилд ясно дал понять, что у меня нет выбора… Подобная ситуация испугала бы любого человека, вроде моей доброй маленькой сестрички Дамарис, но она лишь приятно возбуждала меня.

Мы сидели рядом на траве. Я положила свою руку поверх руки Мэтью и сказала ему:

— Странно, но когда я впервые увидела вас, я подумала, что встречала вас прежде… на одно мгновение, когда вы стояли в холле.

— А я не мог поверить, что вы не плод моего воображения, — ответил он.

— Однажды я встречалась с вашей матерью… Это было некоторое время назад. Сейчас я плохо ее помню… за исключением того, что она была красива, элегантна, и у нее были густые рыжие волосы.

— Она очень гордится своими волосами. Я расскажу ей о том, что вы находите ее красивой и элегантной, это доставит ей удовольствие.

— Я надеюсь, что она не расстроилась из-за того, что я решила не продавать Эндерби?

— Я думаю, что она поняла. Теперь у нее есть Грассленд, и она вполне удовлетворена им. Это более светлый дом, чем Эндерби.

— Вы видели Эндерби?

— Я приходил с матерью, когда она собиралась его купить. У нее был ключ, и она показала мне дом.

Я вдруг поняла. Конечно, я чувствовала запах мускуса. Он был довольно стойким и долго держался после того, как пользовавшийся этим ароматом человек ушел. А пуговица, про которую я думала, что она принадлежит Бо, конечно, она принадлежала Мэтью, Ну конечно, просто существовали одинаковые пуговицы, даже такие ценные, как та, которую я нашла.

Тайна прояснилась. Я чуть не сказала ему, что из-за того, что он побывал в Эндерби, а я думала, что это был некто другой, я и решила не продавать дом.

Но для этого еще будет время. Я старалась привлечь его. Несмотря на то что он не был так уж похож на Бо, у него был совсем другой характер, при виде него мною овладевали воспоминания, и, когда я была с Мэтью, Бо казался мне ближе, чем когда-либо.

Когда я находилась с Мэтью, мне казалось, что со мной рядом Бо. Мне хотелось проверить себя, узнать, нужен ли мне еще Бо? В течение тех нескольких волнующих дней, которые я провела в обществе Хессенфилда, я забыла Бо, я хотела его забыть. Потом хотела забыть Хессенфилда. Это прозвучит лицемерно, если я скажу, что хотела быть хорошей женой для Бенджи, в то время как думала о том, чтобы нарушить клятву, данную при вступлении в брак.

Харриет однажды сказала:

— Есть люди, которые пренебрегают законами, предписывающими быть добрыми и честными; есть люди, которые из-за неких своих достоинств считают себя выше правил, которым подчиняются другие. Ты из них, Карлотта… И я такая же! Возможно, что мы используем других людей, и это несправедливо, ибо, в конце концов, мы выигрываем. — И она добавила загадочно:

— Но кто сказал, что это победа?

Я могла бы совратить его в любой момент, но мне пришло в голову, что было бы лучше, если мы устроимся на той огромной постели в Эндерби-холле, где мы столько раз занимались любовью с Бо.

Эта мысль взволновала меня. Я ощущала его желание, которое нельзя было погасить, несмотря на все его усилия. Он не знал, что препятствия только усиливают желания. Я была замужней женщиной, он собирался обручиться с моей сестрой, меня же он знал немногим более суток. Я точно знала, о чем он думает.

Когда мною овладевала страсть, я не была ни плохой, ни хорошей и позволила Мэтью Пилкингтону увлечь меня. Я хотела оказаться в постели с ним и забыться на время, убедив себя в том, что это Бо.

Это было нетрудно устроить. После полудня день был мрачным, начинался дождь.

— Давайте поедем и посмотрим Эндерби, у меня есть ключ. Я собиралась туда сегодня после обеда.

Я отомкнула дверь и забыла ее запереть. Мы прошли по дому и через несколько минут стояли в спальне, разглядывая кровать на четырех столбиках. Потом я обняла и поцеловала Мэтью. Это стало искрой, породившей пламя.

Мы лежали на кровати и прислушивались к шуму дождя. Казалось, что гром и молния делали это приключение еще более увлекательным. Мы одни в пустом доме, где обитает призрак, который может появиться в любой момент. Возможно, это будет призрак Бо…

И вдруг выяснилось, что мы не одни. Дамарис была здесь, и вспышка молнии выдала нас ей раньше, чем она покинула комнату. Вот так все это и случилось. Как могла я это объяснить Дамарис?

Это положило конец нашей страсти. Мэтью был в ужасе. Я поняла, что его чувство к Дамарис было сильным и нежным.

Он все время повторял:

— Но она видела нас! Дамарис видела нас!

— Это очень неудачно, — согласилась я.

— Неудачно?! — воскликнул он. — Это несчастье!

Мы молча оделись, нашли наших лошадей и поехали обратно. Я велела Мэтью возвращаться в Грассленд, продолжая репетировать свое объяснение с Дамарис, когда она вернется домой.

Но она не вернулась, а когда отец принес ее домой, мы думали, что она умрет. Если я скажу, что мучилась раскаянием, это может показаться лицемерием, но это так и было. Это оказалось слишком сильным потрясением для девушки. Она не могла понять, что случилось, и никогда не сможет этого понять.

Во второй половине следующего дня я поехала к Мэтью рассказать о состоянии Дамарис. Он был страшно огорчен и считал меня чуть ли не ведьмой. Хорошие люди всегда таковы: когда они ведут себя неподобающим образом, то ищут козла отпущения:

Это не моя вина, Господи, это сатана искушал меня!»В то время такие люди, как я или Харриет, видят себя такими, какие мы есть на самом деле. Мы говорим: «Я этого хотела, и я это получила! Нет, я не думала о последствиях моего поступка, только сейчас, когда дело стало плохо, я думаю об этом». Мы, по крайней мере, в определенной степени честны по отношению к самим себе. Да, конечно, есть кое-что хорошее в худших из нас, а иногда не все хорошо и в лучших из людей.

Мэтью продолжал навещать нас, и, когда узнал, что Дамарис начала поправляться, он уехал. Не думаю, что он когда-нибудь сможет заставить себя встретиться с нею лицом к лицу.

Ему было нетрудно уехать, потому что его мать все еще была в Лондоне, как раз решив, что город ей больше подходит, и собралась продать Грассленд. Она так и не вернулась до моего отъезда. Я редко видела Мэтью. Наша краткая идиллия, которая привела к такому несчастью, закончилась.

Я сказала, что тоже должна возвращаться: я так долго не видела своего мужа и ребенка.

Итак, я отправилась в Эйот Аббас и постаралась забыть о несчастье, причиной которого была я.

Прошел год. Я не видела ни мать, ни Дамарис с тех пор, как Дамарис начала выздоравливать. Дни шли за днями. Я говорила, что мне трудно оставить дочь, а мама считала, что Дамарис, хотя и поправляется, все еще не в состоянии выдержать поездку ко мне. Мы должны были довольствоваться письмами.

Я вновь мысленно пережила эти события. Даже спустя столько времени я не могла себе представить, какой могла бы быть встреча с Дамарис. Наверняка мы обе будем смущены.

Кроме того, я раскаивалась, считая себя виновной в том, что произошло, — я изменила лучшему из мужей, и все из-за минутной прихоти. То, что я была переполнена любовью, не могло служить мне оправданием. Я намеренно увлекла мужчину, который был почти помолвлен с моей сестрой, и в то же время предала своего мужа. Я не могла найти оправдания своему поведению, но, по крайней мере, я могла попытаться вернуть мужу причиненный ущерб.

Бенджи был очень рад. Он никогда не видел меня в таком настроении. Я была любящей, кроткой, я думала о том, чтобы сделать его жизнь приятной»— нетрудно было сделать его счастливым.

Кроме того, была еще и Кларисса. По натуре я ни в коей мере не отношусь к типу «женщина-мать», но невольно я поддавалась обаянию Клариссы. Ей было два года, она еще мало говорила, миновала период ползания и была, по словам ее няни, «готова во все сунуть нос и способна на любые шалости».

Она была похожа на Хессенфилда. У нее были светлые, слегка волнистые, отливавшие золотом волосы и светло-карие глаза с золотыми искорками. Она была крепкой и здоровой — это был ребенок, которым можно было гордиться. Бенджи относился к ней, как к родной дочери. Он никогда не упоминал о том, что привело к рождению Клариссы и нашему браку.

Харриет чувствовала, что я изменилась. Она встревоженно следила за мной своими голубыми глазами. Я не знала, сколько лет было Харриет в это время, она никогда не говорила нам о своем возрасте. Моя бабушка утверждала, что Харриет даже в двадцать лет делала вид, что она много моложе, но во времена Реставрации ей должно было быть немногим меньше тридцати лет, а это было свыше сорока лет назад. Ее волосы все еще были темными, глаза цвета фиалки; она была довольно полной, смеялась часто, как молодая женщина. Она любила бывать в обществе молодежи и общаться со мной, говоря, что я похожа на нее. В первые годы моей жизни она по-матерински относилась ко мне, благодаря чему между нами установились близкие отношения.

Она хотела знать, что случилось. Я рассказала ей, что Дамарис долго пробыла под дожде»и поэтому подхватила сильную лихорадку.

— Что довело ее до этого? — спросила она. Я отрицательно покачала головой, но Харриет была проницательной.

— Должно быть, это как-то связано с Мэтью Пилкингтоном. Мне кажется, что у нее было к нему романтическое чувство.

— И дело пошло плохо, когда ты там появилась?

— Их отношения могли ухудшиться перед моим приездом.

— Но кризис наступил после твоего приезда?

— Она попала в грозу, тогда это И случилось.

— Какой он, этот Мэтью Пилкингтон?

— Он… молод.

— Подходит для Дамарис?

— О, Дамарис еще слишком молода.

— Могу поклясться, — заявила Харриет, — что он влюбился в сестру Дамарис.

Я пожала плечами.

— Ну, если его так легко увлечь, то, возможно, ЭТО И к лучшему.

— Дамарис и в самом деле еще дитя, — настаивала я.

— Мне помнится, что в ее возрасте ты уже собиралась убежать со своим возлюбленным.

— По своему развитию Дамарис моложе своих лет.

— Что-то все же произошло, — заключила Харриет. — Я опять убеждаюсь в том, что лучший способ узнать секрет — это не пытаться его узнать.

— Хорошее правило, — ответила я.

Конечно, Харриет понимала, что мой визит был как-то связан с болезнью Дамарис. Как она намекнула, со временем она узнает этот секрет. А когда я выразила нежелание посещать Довер-хаус и она заметала мое стремление быть хорошей женой для Бенджи, ее подозрения укрепились.

По-своему это ее забавляло. У нее самой в молодости бывали подобные приключения, и она всегда улыбалась, когда находила сходство между нами.

— Твое появление на свет, дорогая Карлотта, было шуткой богов, потому что именно мне следовало бы быть твоей матерью.

Я знала, что все-таки придет день, когда мы с Дамарис встретимся. Прошел год с тех пор, как мы виделись. Летом 1704 года Харриет сказала, что мы должны поехать навестить мою мать и Дамарис.

Бенджи купил карету, что сделало путешествие более комфортабельным. Мы еще не ездили в ней так далеко, но раз или два выезжали, и это оказалось гораздо удобнее, чем ехать верхом.

Это была чудесная карета с дверцами с каждой стороны, запряжена она была четверкой лошадей. Мы могли путешествовать немного медленнее, чтобы не утомлять лошадей, и, хотя наш багаж по-прежнему был навьючен на верховых лошадей, мы взяли с собой В карету еду.

Кларисса могла путешествовать вместе с нами. В карете кроме ребенка должны были ехать я и Харриет. Бенджи оставался дома, чтобы заботиться о поместье. С нами ехали два грума: один должен был управлять экипажем, а второй — ехать сзади, и время от времени они могли меняться.

Для защиты у нас было короткоствольное ружье и полная сумка пуль, а кроме того, меч, поэтому мы могли не бояться разбойников. Многие из них отступали, как только видели, что пассажиры в состоянии защитить себя.

Предстоящее путешествие очень взволновало Клариссу. Я все больше и больше привязывалась к ней. Она была так полна жизненных сил, что напоминала мне Хессенфилда. Она была непослушной, — не следовало ожидать, что его ребенок будет покорным, — но она обладала обаянием, благодаря которому ей всегда удавалось снискать расположение тех, кто готов был ее выбранить за какую-нибудь шалость, и, как говорила няня, девочке всегда удавалось «обвести ее вокруг пальца».

Кларисса восхитительно выглядела в своем красном шерстяном плаще, красных туфлях и красных перчатках в тон щечкам. Ее золотистые глаза сверкали от возбуждения. Она была очень умна для своих лет и выглядела гораздо старше, чем была на самом деле. Она задавала бесконечные вопросы о предстоящем путешествии, о бабушке, о прабабушке Арабелле, которых она должна была навестить в Эверсли-корте, где также жили тетя Джейн, дядя Карл, их сын, а также дядя Эдвин и Карл (если они в это время будут дома, что вполне возможно, потому что они очень долго отсутствовали).

Мы отправлялись в путь в один из июльских дней. Бенджи стоял во дворе, пока мы усаживались в карету. В ногах у нас была корзина с крышкой, в которой лежали сыр и хлеб, холодные говядина и баранина, пирог со сливами и голландская имбирная коврижка, а также разнообразные напитки: вино, вишневый бренди и эль.

Увидев корзину, Кларисса заявила, что она уже голодна.

— Тебе придется немного подождать, — сказала я ей.

— Почему? — Все, что бы мы в это время не говорили Клариссе, порождало новые «почему», «когда»и «где».

— Это еда в дорогу, а не для того, чтобы есть сейчас.

— Но для того, чтобы есть, когда проголодаешься.

— Да, конечно, когда проголодаешься, — Я уже проголодалась.

Внимание ее отвлекли лошади, которых запрягали в карету, и она забыла о корзине. Потом мы поудобнее устроились в карете, помахали на прощанье Бенджи, няне Клариссы и другим слугам, которые пришли нас проводить, и выехали на дорогу.

Наш путь лежал вдоль побережья, и мы проехали мимо дома, где я была с Хессенфилдом и его заговорщиками. Теперь в нем были жильцы, и он выглядел, как обычный дом.

Когда мы проезжали мимо, Харриет взглянула на меня, но я сделала вид, что не замечаю этого, и, обняв Клариссу, показала ей чайку, которая кружилась над водой, ныряя в поисках пищи.

Когда мы доехали до «Черного борова», гостиницы, с которой был связано так много воспоминаний, нас бурно приветствовал ее хозяин, который нас помнил, и где теперь, когда мы путешествовали в карете, к нам отнеслись с особым почтением.

Я испытала странное чувство, вновь оказавшись в этой гостинице. Я обнаружила, что помню предыдущее посещение до мельчайших деталей. Теперь я поняла, что Хессенфилд отодвинул воспоминания о Бо в самые дальние тайники моей памяти.

Кульминация же моих отношений с Мэтью была подобна кошмару, о котором я не хотела больше вспоминать, но я была вынуждена вспомнить о ней, потому что очень скоро мне предстояла встреча с Дамарис.

Хозяин вновь извинился за то, что некогда поместил меня в комнату, недостойную меня.

—  — Тот джентльмен не так давно вернулся, миледи.

— Тот джентльмен? — спросила я.

— Да, один из тех, которые занимали целый этаж как раз перед вашим прибытием в тот день. Вы помните?

— О… он вернулся, говорите?

— Вы его узнаете, миледи, если вспомните. Высокий такой… Вы могли бы его назвать их руководителем.

Я почувствовала, как меня охватило волнение.

— Он вернулся? — повторила я.

— Да… он помнит вас, миледи. Он спрашивал, не бывали ли вы здесь с тех пор? Я сказал ему, что видел вас… один раз. Это было в тот раз, когда вы и миледи останавливались здесь, с джентльменом. Я сказал:

«Только один раз, сэр, и с тех пор я ее не видел».

— Как давно это было? — спросила я.

— Несколько недель назад… не больше.

Я сменила тему, спросив, не могли бы мы получить на ужин пирог с куропаткой.

Мы с Харриет заняли комнату, в которой прежде жил генерал. Кларисса спала в кроватке рядом с моей постелью, но среди ночи я проснулась оттого, что она карабкалась ко мне на постель. Перед тем как проснуться, я видела во сне ее отца.

Я крепко прижала ее к себе. Никогда не думала, что смогу испытывать такую бескорыстную любовь, как к этому ребенку.

Мне не жаль было покидать «Черного борова», и рано утром мы двинулись в путь. Есть нечто очень волнующее в цоканье копыт по дороге и нечто бодрящее в свежести раннего утра. Мы с Клариссой смотрели в окно, привлекая внимание друг друга каждый раз, когда нас что-то интересовало. Она приглашала меня посмотреть на прелестных бабочек и указала мне на прекрасного красного «адмирала», которого ей удалось обнаружить. Мне хотелось бы знать природу так, как ее знала Дамарис, потому что мне нравилось учить Клариссу.

По мере того как мы приближались к Довер-хаусу, Я все больше и больше беспокоилась.

Чем ближе мы подъезжали к Довер-хаусу, тем сильнее я ощущала желание повернуть назад. Но, конечно же, это было невозможно. Когда-нибудь я должна встретиться с моей сестрой лицом к лицу. Я даже представить себе не могла, какой будет ее реакция. Вполне вероятно, что она откажется говорить со мной, а может быть, она горько попрекнет меня. По крайней мере, она будет готова к нашей встрече… так же, как и я.

Я спрашивала себя, рассказала ли она кому-нибудь о том, что видела, — моей матери, например?

Подождем — увидим.

Когда мы подъехали к Довер-хаусу, в зале нас уже ждали моя мать и Ли, которые услышали грохот колес кареты.

Я открыла дверь и тут же очутилась в объятиях матери. Она всегда безумно радовалась нашим встречам.

— Милая Карлотта, так чудесно снова видеть тебя! — улыбнулась она, а в глазах у нее стояли слезы.

— Привет, Присцилла! — сказала Харриет. — А вот и твоя внучка. Кларисса, подойди и поцелуй свою бабушку.

Мать наклонилась, и Кларисса обвила своими ручками ее шею. Она нежно поцеловала ее, и глаза моей матери вспыхнули от счастья.

— А у нас в корзинке лежит голландский имбирный пряник, — с важным видом сообщила Кларисса, так, будто по значимости ничего не могло сравниться с этим известием.

— Да неужели? — воскликнула мать.

— Да, и пирог с фруктами внутри, и сыр… и баранина и… и…

— Карлотта, ты, как всегда, прекрасна! — заметил Ли. — И ты, Харриет!

— Ну, а как вам нравится наша карета? — спросила Харриет. — На дорогах все были от нее просто в восторге, а вы как считаете?

— Мы так рады видеть вас, — ответила мать, — что ни на что другое даже внимания не обращаем, но карета, действительно, — настоящее чудо.

— Самая большая гордость Бенджи, — заявила Харриет. — За исключением Карлотты и, конечно, Клариссы.

— Карету отвезут в конюшню: там есть помещение для этого, — сказал Ли. — Я пойду прослежу, чтобы все было в порядке.

— Вы, должно быть, устали с дороги, даже несмотря на такую прекрасную карету? — говорила мать.

— А где Дамарис? — спросила я. Лицо моей матери погрустнело.

— Она в своей комнате: опять себя плохо чувствует И лежит. Я сказала, что ты все поймешь.

— О да! Я понимаю… И часто у нее… такие приступы? С тех пор?

Мать кивнула, и на ее лице появилось беспокойство.

— Конечно, сейчас ей уже немного получше, но эта ужасная лихорадка… Часто ее руки и ноги совсем не двигаются, а иногда она даже не может поднять руки, чтобы расчесать волосы.

— Бедняжка Дамарис! А как у нее… настроение?

— Хорошее… иногда, но чаще всего она лишь тихо сидит. Ты знаешь Дамарис: она всегда думает только о нас… об отце и обо мне… и «напускает» на себя хорошее расположение духа. Твой приезд поднимет ей настроение: она так ждала его. Думаю, она мечтает повидаться с Клариссой.

— Я могу отвести ее к ней прямо сейчас.

— Да, идите, идите поскорей! Тогда она будет знать, что ты пришла к ней сразу, как приехала.

Я взяла Клариссу за руку.

— Мы идем знакомиться с твоей тетей Дамарис — А почему?

— Потому что ей хочется увидеться с тобой. Она — твоя тетя.

— А почему она моя тетя?

— Потому, что она — моя сестра. — Вот только не спрашивай, почему она моя сестра. Она моя сестра, и все тут.

Кларисса с напускной покорностью понурилась, и мы пошли наверх. Я крепко сжала маленькую ручку: присутствие ребенка смягчит нашу встречу.

Я постучалась в дверь.

— Кто там? — спросила Дамарис.

— Карлотта, — ответила я. Секундное замешательство, а потом:

— Входи.

Я открыла дверь. Кларисса кинулась вперед и подбежала к кровати, где остановилась и с интересом принялась разглядывать Дамарис.

— Дамарис, — сказала я, — как… как ты себя чувствуешь?

Она бессмысленно взглянула на меня.

— О, со мной все в порядке, Карлотта» когда лучше, когда хуже.

Она изменилась, повзрослела. Я с трудом узнала ее. Она очень похудела, хотя раньше была довольно полной девушкой. Лицо ее было бледного цвета, а в глазах застыло такое выражение, как будто она потерялась и никак не может найти дорогу Я сразу поняла, что давнее восхищение, переходящее почти в обожествление, что я внушала ей раньше, бесследно исчезло, — Хорошо доехали?

— Да, мы ехали в новой карете.

— А у нас есть голландский имбирный пряник… — начала было Кларисса.

— Кларисса, пожалуйста, хватит! — взмолилась я. — Никому не интересно выслушивать твои рассказы о еде.

Дамарис взглянула на сияющую девочку.

— А я бы послушала, — сказала она, и внезапно ее лицо будто бы осветилось изнутри, как будто к ней вновь вернулись жизненные силы.

Кларисса тут же принялась излагать ей историю о содержимом корзинки, а Дамарис слушала ее, словно та делилась с ней какой-то волнующей историей.

— Ты — моя тетя, — внезапно заявила Кларисса.

— Да, я знаю, — ответила Дамарис.

— Это потому, что ты — сестра моей мамы. А можно мне залезть к тебе на кровать?

Она забралась в постель, легла рядом с Дамарис, которая громко рассмеялась при этом, будто это была одна из самых лучших шуток на свете.

— Ты болеешь? — спросила Кларисса.

— Вроде того, — ответила Дамарис. — Иногда я должна лежать.

— А почему?..

Я вдруг оказалась лишней. Они подружились друг с другом мгновенно. Я вспомнила, как Дамарис жалела всяких бродячих кошек, собак и птичек с переломанными крылышками. Казалось, что такие же чувства она испытывает и к детям.

Я была рада. Кларисса вытащила меня из довольно неловкой ситуации. Первые моменты встречи, самые опасные, были уже позади, и я поняла, что теперь мы будем вести себя так, будто она никогда не приезжала в Эндерби-холл и никогда не видела там меня с Мэтью Пилкингтоном.

С моей души словно камень свалился. Я была абсолютно уверена в том, что она ненавидит меня, но Дамарис была воспитана по строгому кодексу правил поведения, а этот кодекс гласил, что хорошие манеры всегда должны быть на первом месте и никогда нельзя забывать о них, даже в самые сложные моменты жизни. Так что мы будем вести себя так, будто отношения между нами ничуть не изменились.

Кларисса и Дамарис очень привязались друг к другу, и девочка часами засиживалась в комнате Дамарис. Они читали книжки, рассказывали сказки, а иногда и просто говорили.

— Я так рада, — сказала мать, — что Кларисса полюбила Дамарис. Дамарис это пойдет на пользу. Уверена, с тех пор, как Кларисса приехала к нам, она очень изменилась.

Я хотела поговорить с матерью о Дамарис, я постоянно думала о ней.

— Что случилось с Дамарис? — спросила я.

— У нас перебывало много докторов… Твой отец как-то привез сюда даже врачей самого короля. Все началось с лихорадки после того, как она провела всю ночь под этим ужасным ливнем… Она лежала на мокрой земле, в промокшей насквозь одежде.

— А она говорила… она говорила, почему она пошла в этот лес, когда бушевала гроза?

Мать помолчала, и сердце мое, подобно молоточку, забилось в груди.

Заикаясь, я произнесла:

— Она бросила Томтита… Это не похоже на нее. Ты же знаешь, как она всегда заботилась о лошадях и собаках: прежде всего она думала о них, а потом уже о себе.

— Несколько дней до этого она плохо себя чувствовала… — Мать нахмурилась. — Думаю, приступ лихорадки свалил ее неожиданно, и она даже не понимала, где она… И тогда она пошла в лес и там, обессилев, забылась. Но что бы там ни было… это случилось, так все и началось… я даже не знаю, как это назвать.

— У нее еще случаются боли?

— Теперь не так часто, но иногда ей бывает трудно ходить. Она должна лежать, все доктора так говорят. Мы постоянно рядом с ней: Ли играет с ней в шахматы и читает, я тоже зачастую сижу с ней, и мы вышиваем вместе. Она делает вид, будто счастлива с нами, но теперь, когда приехала Кларисса, она изменилась. Твоя дочка очень помогла Дамарис. Какая она милая! Бенджи, должно быть, гордится дочкой?

Порой все тайны моей жизни тяжким грузом тянут меня вниз…

— А что… у Пилкингтонов? — спросила я.

В глазах матери мелькнула вспышка презрения.

— О, они уехали… насовсем.

— Странно… — начала было я.

— Элизабет Пилкингтон жизнь в деревне показалась слишком скучной.

— А… сын?.. Разве его не интересовала Дамарис?

— Как только она заболела, все сразу прошло. Раз или два он заезжал, спрашивал, но она была очень больна, а потом он уехал: служба, по его словам, или что-то, связанное с армией. Но все это было довольно странно. Мы давно слышали о поместье в Дорсете и об армии, но ведь все лето он пробыл здесь? В общем, он уехал и его мать тоже. Ее-то я понимаю, но я думаю, что он…

— Ты думаешь, это из-за него… заболела Дамарис?

— Скорее всего. Мне кажется, что-то очень беспокоило ее, и отсюда началась лихорадка. А потом, к несчастью, у нее случился этот приступ, когда она поехала на прогулку. Это так ужасно…

— Она поправится…

— С тех пор прошло уже много времени, — сказала мать. — Порой кажется, словно в ней нет жизни, будто она хочет быть отрезанной от всего мира… сама хочет, и чтобы остались лишь она, я и Ли. Как прекрасно, что она так счастлива с Клариссой. О, Карлотта, я так рада, что ты приехала! Мы уже столько времени не виделись.

— Такого больше не будет, — сказала я.

— Да, но не знаю, сможет ли Дамарис перенести поездку. Возможно, мы тоже воспользуемся одной из новых карет. Так ей будет легче ехать.

— Не думаю, что и мы смогли бы привезти к вам Клариссу без кареты. Первый пони появится у нее еще через несколько месяцев. Бенджи считает, что не надо ей начинать слишком рано ездить верхом.

Мать взяла меня за руку.

— Я так рада, что ты счастлива с Бенджи! Он такой хороший человек, Карлотта! Я никогда не забуду того ужасного времени, когда ты и… — Она замолчала.

— Бомонт Гранвиль, — подсказала я. Мать вздрогнула, будто даже простое упоминание его имени могло причинить вред.

— Мы прошли через это, — сказала она, и в голосе ее прозвучали странные нотки. — Теперь все позади… все.

Я молчала. В этом я была не уверена, но я бы ни за что не призналась ей: хватает волнений и с Дама-рис.

— Ну что, ты переменила свое решение насчет Эндерби? — произнесла она. — Дом стоит пустой уже годами… Это неразумно, Карлотта.

— Да, — ответила я. — Это глупо.

Я знала, что мне уже никогда не захочется снова войти в этот дом. Вновь и вновь ко мне возвращалось то воспоминание, когда Дамарис входит в спальню.

— Да, я решила: продаю Эндерби-холл.

В Эверсли-корт мы поехали только спустя несколько дней после нашего прибытия. Нас очень хотели повидать мои бабушка и дедушка.

Был устроен большой семейный пир, какого уже не случалось долгие годы. Там присутствовали мой дядя Эдвин, настоящий лорд Эверсли, вернувшийся с войны на некоторое время. Был там и второй мой дядя — Карл. Рядом сидели Джейн и ее сын. Затем шли мой дедушка Карлтон и бабушка Арабелла, я, Харриет с матерью, Ли и Кларисса. Была с нами и Дамарис. Это был первый раз, когда она выехала из дома. Харриет сказала, что здесь недалеко и Дамарис может проехать это расстояние в карете, а если ей вдруг станет плохо, кто-нибудь доставит ее обратно домой.

— Я отвезу ее, — с важным видом заявила Кларисса, и все рассмеялись.

Дамарис было запротестовала, но Кларисса сказала:

— Тетя Дамарис, ты обязательно поедешь, а то я подумаю, что ты, как и все остальные, просто смеешься надо мной.

Это заставило Дамарис решиться.

— Я попробую, — сказала она. Мать была вне себя от счастья.

— Я всегда считала, — сказала она, — что если ты сможешь избавиться от этой апатии…

— Ты хочешь сказать, если она попытается, — сказала Харриет. — Что ж, Кларисса просто силой вынудила ее принять это приглашение!

Итак, Дамарис поехала с нами, а Кларисса сидела рядом и в который раз рассказывала ей о своей карете, и Дамарис слушала ее с зачарованным видом.

Моя бабушка очень рада была видеть нас, но особенно ее порадовал приезд Дамарис.

— Это большой шаг вперед, — сказала она. И снова я очутилась за семейным столом. Мне всегда очень нравились застольные беседы, которыми обычно руководил мой дед, — его мнение было вне всякого обсуждения, он ни с кем не считался. Он и я в некотором роде были родственными душами, и, когда я была маленькой девочкой, он уделял мне внимания больше, чем каким-либо детям вообще. Дед настоял, чтобы я села рядом с ним.

— Никогда не мог устоять перед красивой женщиной! — сказал он. — Клянусь чем угодно, ты самая прекрасная из всех, кого когда-либо видели мои глаза!

— Тихо! — сказала я. — Бабушка услышит.

Моя шутка позабавила его и привела в хорошее настроение.

Все говорили о войне и успехах герцога Мальборо.

— Все, что нам надо, — это хороший вождь, и в лице Черчилля мы приобрели его, — заявил Эдвин.

Он всегда был сторонником герцога Мальборо, как и дядя Карл, и им было лучше знать — они служили под его руководством.

Дедушка начал жаловаться на то влияние, которое оказывает жена Мальборо на королеву.

— Поговаривают, что страной управляет герцогиня Сара. Женщинам от этих дел лучше держаться подальше.

— Надежда этой страны, — возразила мать, — в женщинах… и в том, что они приобретают все больше влияния, а этого-то нам и нужно. Уверяю вас, вот тогда и придет конец этой бессмысленной войне.

Это был давний спор, который время от времени затевался вновь. Моему деду нравилось перечислять, какие бедствия принесли в наш мир женщины, а мать с жаром защищала женщин и ругала мужчин.

Я знала, что бабушка согласна с моей матерью, как, впрочем, и я. Это была вечная война, и мой дед, вне всяких сомнений, находил большое удовольствие в этих спорах.

— Что меня больше всего удивляет, — вставила я, — так это, что мужчины, которое находят в женском обществе источник вечных наслаждений, первыми же порочат нас и стараются поставить нас на то, что, как они считают, является нашим истинным местом.

— Это все потому, — сказал Ли, — что мы особенно любим вас, когда вы ведете себя так, как вам следует вести.

— Порой, — тихо произнесла моя мать, — женщины поступают так, как только они могут поступить…

Дед смешался на какое-то мгновение, и бабушка быстро перевела наш разговор на другую тему. Но вскоре дед все равно вернулся к теме войны.

— Бессмысленная война! — сказала бабушка. — Воюют из-за того, кому сидеть на испанском троне.

— Но этот вопрос, — возразил дед, — напрямую касается нашей страны.

— Все надеются, — вставил дядя Карл, — что больше якобиты нас тревожить не будут.

— У них нет ни малейших шансов, — ответила я. — Анна твердо сидит на троне.

— Когда-то мы думали то же самое и о Якове, — заявил Эдвин. — Но и он, и мы узнали, что это еще ничего не значит.

— Ты считаешь, что на континенте что-то готовится? — спросила я.

Я надеялась, что никто не уловил в моем голосе взволнованных ноток… никто, кроме Харриет, разумеется. Она ждала этого вопроса и знала, почему я так обеспокоена. Порой Харриет мне очень мешала: она слишком много знала про меня.

— Уверен! — воскликнул Эдвин.

— Людовик всем заправляет, — добавил Карл.

— Именно, — подтвердил дед. — Чем больший раскол внесет он в наши ряды, тем лучше для него.

— Я думала, что со смертью Якова… — начала мать.

— Моя дорогая, — сказал Ли, — ты забыла, что есть еще один Яков.

— Мальчишка! — фыркнул дед.

— Примерно твоего возраста, Дамарис, — заметил Эдвин.

— Который, вполне возможно, даже не является настоящим принцем, — буркнул дед. — Слишком много странного в его появлении на свет.

— Но ты же не веришь всем этим слухам про грелку? — спросила бабушка.

— А что там было? — поинтересовалась Дамарис.

— О, до того, как родился мальчик, у них были и другие дети, но ни один из них не выжил. Ходили слухи, что королева опять родила мертвого ребенка, а этого мальчика, Якова, принесли в королевские покои в грелке. Невероятная чушь!

— Но это доказательство, что даже в те времена Яков был не очень-то популярен, — вставил дед. — Ему следовало бы заметить, что происходит в стране, и пожертвовать своей привязанностью к католической вере, тогда бы он сохранил корону.

— Беда в том, — сказала мать, — что мы очень редко замечаем, что происходит вокруг нас. Если б так было, мы бы с легкостью избегали последствий. А просить человека, чтобы тот поступился своей верой, — это слишком много.

— А у вас есть грелка? — спросила Кларисса. — Я вот думаю, может, и у нас там есть какие-нибудь дети?

— Кларисса, что ты говоришь?

— А мне бы хотелось ребенка в грелке! — настаивала Кларисса.

— Кларисса! — твердо сказала я. — Грелками согревают постель, они не для детей.

Кларисса было открыла ротик, чтобы запротестовать, но моя мать положила руку ей на плечо и прижала к губам палец.

Но Клариссу было не так легко успокоить. Она снова открыла свой ротик с явным намерением возразить, но тут мой отец громко стукнул по столу:

— Маленькие дети здесь для того, чтобы находиться на виду, а не чтобы их выслушивали.

Она бесстрашно посмотрела на него, почти так, как я смотрела, когда была в ее возрасте.

— А почему? — спросила она.

— Потому, — ответил он, — что они вряд ли могут сказать что-нибудь интересное для взрослых.

— Уверен, что якобиты еще доставят нам уйму неприятностей, — сказал дядя Карл. — Вы сами знаете, они так просто не отступят.

— У них ничего не получится. Можешь быть уверен, мы никогда не позволим католикам вернуться сюда! — сказал дед и нахмурился.

Брови его за последнее время стали еще гуще и лохмаче, они очаровали Клариссу, как только она их увидела. И вот теперь она так была поглощена их созерцанием, что даже забыла спросить, почему?

Мой дед был строгим протестантом. Он поддержал Монмута, потому что тот вел протестантов против католика Якова. Я плохо помню те ужасные времена, когда дед предстал перед судьей Джеффризом, но был чудесным образом спасен от своего пребывания в тюрьме.

— Некоторые из них сражаются на стороне Людовика, — сказал Карл.

— Какой позор! — воскликнул дед. — Англичанин против англичанина.

— И сражаются в какой-то дурацкой войне ради Испании! — вставила мать.

— Конечно же, король Франции предложил убежище Якову, его жене и сыну, — сказал Карл. — Думаю, они просто платят ему за это.

— О да, — добавил Эдвин. — Когда король умер, к воротам Сен-Жермена вышел герольд и на латинском, французском и английском языках объявил принца Яковом III, королем Англии и Шотландии.

— Как бы мне хотелось быть немного моложе, чтобы встать против него! — воскликнул дед. — Как ты думаешь, Карл, много этих якобитов?

— Много их сейчас во Франции, но, думаю, они часто приезжают и сюда… шпионят.

— И мы позволяем им, делать это?

— Но они приезжают тайком. Ведь это так легко сделать: их доставляет сюда маленькое суденышко… к пустынному берегу причаливает лодчонка, и вот они здесь.

— Но что они делают? — спросила я.

— Прикидывают возможности победы, выясняют, сколько у них сторонников. Можешь мне верить, таких довольно много. Они решают, где лучше высадиться, если вернуться с армией. Им нужно знать, где у них больше всего шансов на удачу.

— Но неужели мы ничего с этим не можем поделать? — спросила Харриет.

— Ну, у нас тоже есть свои шпионы, и немало… даже при дворе в Сен-Жермене. Нам надо добраться до зачинщиков, до тех, кто стоит во главе всего заговора, вроде лорда Хессенфилда.

— Этот человек! — воскликнул дед. — Северные Хессенфилды. Они всегда были католиками, они строили заговоры еще во времена Елизаветы и пытались сбросить с трона Марию Шотландскую.

— Тогда неудивительно, что он является одним из главарей якобитов, — произнесла я, в глубине души надеясь, что голос мой прозвучал естественно.

— Теперь это уже не просто религиозный конфликт, — сказал Эдвин. — Да, религия сбросила Якова с престола, но теперь вопрос заключается в правах. Многие говорят, что настоящий король — Яков, а его сын Яков — третий в этом роду. Это звучит резонно, и, если бы Вильгельм и Мария не отобрали у Якова корону, этот юноша, называемый Яковом III, был бы нашим следующим королем.

— Ты говоришь, как якобит, — буркнул дед.

— Нет, не совсем, — сказал Эдвин. — Я просто излагаю факты и вижу резон в действиях Хессенфилда и ему подобных. Они искренне верят, что сражаются за правое дело, и нам понадобится много сил, чтобы остановить их.

— Хессенфилд выкрал из Тауэра генерала Лангдона и переправил во Францию, — заметил отец.

Я была настолько взволнована, что даже не осмелилась говорить. Я чувствовала, как Харриет наблюдает за мной.

— Очень смелый шаг! — сказал Карл. — Таких, как он, надо остерегаться, и с такими людьми приходится считаться.

— А таких множество, — добавил Эдвин. — Все они — очень преданные люди, иначе они бы не жертвовали всем ради дела, которое почти проиграно.

— Да, — заметила Харриет, — но они-то совсем не считают, что уже проиграли.

— Но это очевидно. На троне — Анна, а против них сражаются такие люди, как Мальборо.

На некоторое время за столом воцарилась тишина, после чего все вернулись к обсуждению местных вопросов.

Я сказала, что собираюсь продать Эндерби-холл, и все приветствовали мое решение.

— Наконец-то, ты решилась, — сказал дед.

— Интересно, кто его купит? — подумала вслух мать.

— Это будет не самое лучшее приобретение, — подтвердила бабушка. — Мрачный, старый дом, который долгое время пустовал…

Я взглянула в сторону Дамарис, которая улыбалась Клариссе.

— Она спросила, что такое «мрачный»? Я повернулась к матери.

— Ты покажешь его, если кто-нибудь вдруг захочет осмотреть дом?

— Кто-нибудь из нас обязательно поможет, — ответила она.

— Нам тоже потребуются ключи, — заметила бабушка. — Покупатели наверняка приедут сначала сюда.

Мы поговорили еще немного о других проблемах. Я была довольна исходом разговора. Судьба Эндерби-холла также волновала меня, как и разговор о Хессенфилде и якобитах, правда, немного в другом смысле.

Шли недели, а мы все гостили в Довер-хаусе. Отношение ко мне Дамарис не изменилось. Она была безразлична, словно не замечала меня вовсе, и когда я вспоминала, какой она была раньше, то чувствовала, что теперь я общаюсь с совершенно другим человеком. Но наедине с ней я ни разу не оставалась и часто задумывалась, что было бы, останься мы с ней вдвоем, но попробовать этого мне совсем не хотелось.

Наступил август, и до нас дошли известия о победе герцога Мальборо под Бленхеймом.

В Зверели царила радость, а Карл и Эдвин разыграли всю битву на обеденном столе, используя посуду для обозначения войск и пушек.

Это было значительной победой. Этой битвой король Людовик хотел поставить под угрозу Вену и тем самым ударить в самое сердце Австрии, но Мальборо вновь сорвал все его планы — французские войска в Бленхейме были окружены и, в конце концов, сдались. Остальные французы не смогли противостоять кавалерии Мальборо и вынуждены были отступить за Рейн.

Прислушиваясь к бурному веселью, царящему в Эверсли, я думала, как эти новости повлияют на Хессенфилда.

Однажды я поехала вместе с матерью и Ли осмотреть Эндерби-холл.

Снова я стояла в том зале с его странной, зловещей атмосферой. Я заметила, что мать и Ли испытывают то же самое.

— Пойдем! — резко сказала мать. — Давайте осмотрим дом и побыстрее покончим с этим.

Мы пошли по комнатам. Я вошла в спальню, которая для меня была полна воспоминаниями.

— Какая прекрасная кровать! — заметила мать. Думаю, тот, кто купит этот дом, захочет приобрести И всю обстановку.

Я была рада, когда мы, наконец, вышли из этой комнаты. Мне не хотелось снова видеть ее, а ведь когда-то я ее обожала. Бо часто называл ее «нашим святилищем»и улыбался при этом, считая, что вся эта сентиментальность — не что иное, как шутка.

Мы вышли из дома, и я заметила, что изгородь частично снесена. Ли, увидев мое изумление, быстро сказал:

— Это была бесполезная трата земли.

— А почему же вы раньше огородили ее?

— У меня были насчет нее некоторые планы, но я так и не смог взяться за их выполнение: времени не хватало. А теперь мы здесь выращиваем цветы.

— У меня здесь есть розарий, — сказала мать. — Я своими руками посадила его и приказала ни в коем случае не прикасаться к нему.

— И горе тому, кто потопчет ее цветы! — добавил Ли.

— Значит, это все еще запретная территория?

— Запретная территория? — резко переспросила мать. — Ты странно изъясняешься.

— Нет, это действительно красивый сад, — сказала я, — И совсем рядом с домом.

— И мой собственный, — задумчиво произнесла мать. — Принадлежащий мне одной.

Мы вошли туда и огляделись.

Большую часть сада мать оставила в первозданном виде, благодаря чему он выглядел особенно привлекательно, но повсюду она посадила цветы. Неподалеку находился ее розарий, который был заполнен прекрасными розами всех сортов — в том числе там рос большой куст дамасских роз, которые особо почитались в нашей семье, так как одну из наших прародительниц назвали в честь них, когда Томас Линакр впервые привез этот цветок в Англию.

Близился сентябрь, время возвращаться, если мы не хотели попасть в непогоду.

И в последний день августа мы выехали в направлении Эйот Аббас.

В день нашего отъезда висел легкий туман — знак, что осень не за горами. Некоторые листья приобрели бронзовые оттенки, и Харриет заметила, что мы вовремя уезжаем, ибо от лета осталось совсем немного. Кларисса со слезами на глазах прощалась с Дама-рис.

— Поехали с нами, — повторяла она. — Почему ты не можешь? Ну почему? Почему?

— Ты скоро снова к нам приедешь, — сказала мать. Тогда Кларисса обняла ручками шею Дамарис и отказалась отпускать. Пришлось Дамарис нежно разжимать ее ручки.

— Мы скоро снова встретимся, — пообещала она.

Когда мы отъезжали от дома, Кларисса сидела, погруженная в себя, и ничто не могло ее отвлечь, даже сахарный мышонок, которого на прощанье сунула ей в руку моя мать.

Но час спустя она уже высовывалась из окна и звала нас посмотреть на козла, привязанного к палочке. После того как мы все налюбовались козлом, Кларисса сообщила, что он может предсказать погоду, Я, желая поддержать ее интерес, спросила:

— Как это?

— Потому что он знает. Если он щиплет траву, повернувшись головой к ветру, будет хороший день, а если он к ветру развернулся хвостом — пойдет дождь.

— И кто тебе это сказал?

— Моя тетя Дамарис. — Она снова погрустнела. — А когда мы еще поедем к ней?

— О, моя девочка, мы же только что уехали. Она задумалась, потом вытащила из своего кармашка сахарного мышонка и хмуро оглядела его.

— А если я откушу ему голову, как он будет видеть? — спросила она.

Потом она снова замолчала, после чего прислонилась ко мне и заснула.

Был полдень. Мы остановились у обочины дороги. Мать положила в карету корзину, набитую едой: «Чтобы вам не останавливаться в гостиницах. Вы можете перекусить и на свежем воздухе, когда вам захочется».

Это показалось хорошей идеей, и Клариссу наш обед так заинтересовал, что на какое-то время она и думать забыла о Дамарис. И, кроме того, лошади смогли немного передохнуть. Мы нашли приятную лужайку у дороги и под большим дубом разложили нашу еду.

К нам присоединились двое грумов, и Кларисса тут же забросала их вопросами о лошадях и рассказала им историю о свинье и ежике, которую поведала ей тетя Дамарис.

Заканчивалась она словами: «И после этого жили они счастливо». Потом она заснула.

Это был приятный день, и солнце нежно пригревало. Нас потянуло в сон, потому что вчера мы поздно засиделись.

Наконец, мы вернулись в карету и продолжили наш путь.

Когда мы проезжали рощицу, из тени деревьев вдруг выехал человек на лошади.

Он так быстро промелькнул мимо нас, что я даже не успела рассмотреть его. Вдруг наша карета затормозила, и так резко, что мы чуть не упали с наших мест.

— Что случилось? — воскликнула Харриет.

Чье-то лицо появилось перед окном кареты. Это был мужчина, но лицо его скрывала маска.

— Добрый день, леди! Боюсь, я причиню вам некоторое неудобство.

Тут я заметила, что в руке он сжимает мушкет, и поняла, что мы попали в ситуацию, о которой неоднократно слышали, но от которой до этого времени нас оберегала судьба.

— Что вам нужно? — воскликнула я.

— Я хочу, чтобы вы вышли на дорогу.

— Нет, — ответила я.

Он поднял мушкет и нацелил его на меня, после чего распахнул дверь.

— Прошу вас, выходите, — сказал он.

Нам ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться. Я крепко сжала ручку Клариссы. Я не хотела, чтобы она испугалась, хотя я заметила, она ничуть не боится, а с нескрываемым интересом разглядывает этого разбойника.

Когда я вышла на дорогу, я увидела двух ваших грумов. Рядом с ними стоял второй разбойник и тоже держал их на мушке. Я взмолилась, чтобы кто-нибудь проехал мимо и освободил нас.

Тогда разбойник сказал:

— Какая удача, моя леди! — Он поклонился Харриет, потом мне. — Не часто встретишь на дороге двух таких красоток.

— Почему вы остановили нас? — взволнованно спросила Кларисса.

Внимание разбойника обратилось на нее. Я шагнула вперед, и внезапно мной овладело желание вырвать у него мушкет. Но это было бы сумасшествием, кроме того, был еще один разбойник.

Заметив мои намерения, он насмешливо ухмыльнулся.

— Глупо, и у вас бы ничего не вышло! — Он снова посмотрел на Клариссу. — Работа такая, — объяснил он ей.

— А почему?

— Так устроен мир, — сказал он. — У вашей девочки — пытливый ум, — добавил он.

И вдруг моя смутная догадка превратилась в уверенность. Это был не обыкновенный разбойник. Как же я могла ошибиться, ведь я знала его так близко!

Человек в маске был Хессенфилд.

— Что вам нужно? — спросила я.

— Ваш кошелек, естественно. Или у вас есть еще что предложить мне?

Я вытащила из кармана кошелек и кинула на дорогу.

— И это все, что у вас есть? А вы, моя леди?

— Мой кошелек в карете, — буркнула Харриет.

— Достаньте его, — приказал он. Харриет повиновалась. Он тем временем шагнул ко мне.

— Как вы посмели? — спросила я.

— Такие мужчины, как я, на многое способны, моя леди. Какой на вас прекрасный медальон! Его рука погладила мою грудь.

— Это мой папа подарил ей, — заявила Кларисса. Разбойник резко рванул его. Цепочка разорвалась, и он положил медальон в карман.

— Ой! — вырвалось у Клариссы. Я взяла ее на руки.

— Все хорошо, моя милая! — успокоила я.

— Отпустите ребенка на землю, — приказал он.

— Я буду защищать ее, — ответила я. Но разбойник взял ее у меня, одной рукой все еще сжимая мушкет. Кларисса не знала страха. Я думаю, ей просто никогда на ум не приходило, что кто-то может причинить ей вред. Ее баловали и любили все, с кем она встречалась, и зачем кому-то вдруг причинять боль очаровательной Клариссе? Она внимательно изучала разбойника.

— Ты смешно выглядишь, — сказала она и дотронулась до маски. — Можно я сниму? — спросила она.

— Не сейчас… — ответил он.

— А когда?

Из кареты вышла Харриет.

— Я не могу найти свой кошелек, — выкрикнула она, и тут же дыхание ее перехватило. — Что он делает с Клариссой?

— Не могли бы вы отпустить ребенка? — попросила я. — Вы пугаете ее.

— Ты боишься? — спросил он.

— Нет! — сказала Кларисса.

Он рассмеялся и поставил ее на дорогу.

— Мои дорогие леди, не бойтесь. Я отзову своего человека, и вы можете спокойно продолжить свой путь, но, конечно, я оставлю у себя кошелек и медальон. А у вас, моя леди, не найдется никакой безделушки мне на память?

Его глаза скользнули по браслету, который носила Харриет. Она сняла его и протянула разбойнику. Он улыбнулся и опустил его себе в карман.

— Ты грабитель? — спросила Кларисса. — Тебе хочется кушать?

Ее личико сморщилось от жалости. Самым ужасным бедствием для нее был голод.

— Я отдам тебе хвостик моего сахарного мышонка. Она полезла в кармашек, вытащила мышонка и отломала хвостик.

— Но не ешь сразу, а то у тебя будет болеть живот, — уточнила она, подражая голосу моей матери.

— Спасибо, не буду. Может, я вообще не буду есть его, а сохраню в память о тебе.

— Но он растает у тебя в кармане. Разбойник нежно погладил ее по головке, а она улыбнулась ему. Затем он поклонился нам:

— Больше, леди, я вас не задерживаю, до свидания.

Он поднял Клариссу и поцеловал ее, после чего галантно склонился к руке Харриет и поцеловал ее.

Настала моя очередь. Он крепко прижал меня к себе, его губы приникли к моим.

— Да как вы смеете? — вскричала я.

— Ради тебя, милая, я на все готов… — прошептал он и рассмеялся, — В карету все! — закричал он.

Потом еще раз быстро взглянул на меня через окно и умчался прочь. Харриет опустилась на сиденье и в изумлении посмотрела на меня.

— Вот это приключение! Я даже не думала, что такое может произойти, — задержать вот так, на дороге, и…

— Сомневаюсь, что такое когда-нибудь бывало и наверняка никогда не повторится.

Она странно поглядела на меня:

— Весьма галантный разбойник.

— Который забрал мой кошелек, медальон и твой браслет?

— И хвостик моего мышонка, — вставила Кларисса. — Хотя я сама ему отдала его. Как ты думаешь, он запомнил, что ни в коем случае нельзя есть все сразу?

К дверям подбежали грумы, бледные и дрожащие от страха.

— Господь уберег нас, леди, — сказал кучер. — Они так неожиданно прыгнули на меня, я даже не успел ничего сделать.

— От мушкета в карете не было никакого проку, — заметила я. — Они отобрали у вас что-нибудь?

— Ничего, моя леди. Они охотятся на тех, кто сидит в карете.

— Немного же они от нас получили!

— Могло быть и хуже, — согласилась Харриет. — Давайте но местам и гоните как можно быстрее. Мы хотим добраться в гостиницу до темноты.

Некоторое время мы ехали в полной тишине. Харриет внимательно разглядывала меня.

Я закрыла глаза, думая о Хессенфилде. Он вернулся. Как это похоже на него — избрать подобный способ сообщить мне об этом! Я была уверена, что он знал, кому принадлежит карета, и хотел преподнести мне сюрприз. Вскоре я снова увижу его, в этом я была уверена.

Я притворилась спящей, чтобы укрыться от пытливого взгляда Харриет. Она все поняла: мы выдали себя, или она сама догадалась?

Кларисса вскоре крепко спала, и вновь я удивилась тому, как спокойно воспринимают дети самые невероятные происшествия.

Ее первыми словами в карете были:

— А он мне понравился. Он приедет еще раз?

— Ты имеешь в виду разбойника? — спросила Харриет. — Слава Богу, нет!

— А почему? — спросила Кларисса. Никто из нас не ответил ей, да и сама Кларисса не стала настаивать на ответе.

Бенджи был безумно рад нашему возвращению. По его словам, прошли годы с тех пор, как мы уехали. После встречи с разбойниками на дороге я, не переставая, думала о Хессенфилде, так что меня даже начали терзать угрызения совести, и, как всегда в таких случаях, я старалась загладить свою вину, проявляя особенное внимание к Бенджи, чему он радовался, как ребенок. Часто я думала, какой счастливой была бы моя судьба, будь у меня другой характер.

Когда мы рассказали ему о происшествии на дороге, Бенджи пришел в ужас.

— Это из-за кареты! — воскликнул он. — Эти люди, Должно быть, думают, что те, кто разъезжает в каретах, обязательно очень богаты.

Грегори винил себя в том, что не поехал с нами, но Харриет сказала, что, может быть, это даже лучше, что его там не было.

— Он был одним из так называемых джентльменов-разбойников, — сказала она. — Он пожалел двух женщин, путешествующих с ребенком, и, действительно, очень мягко обращался с нами. Ты согласна со мной, Карлотта?

Я кивнула.

Минуло два дня с тех пор, как мы вернулись. Мы сидели в зимней гостиной, маленькой, уютной комнате в самом конце западного крыла, с окнами, выходящими на аллеи, обсаженные кустарниками.

Было темно, вокруг горели свечи. Грегори заметил, что вечера становятся все короче и что с каждым днем это заметно все больше.

В камине, отбрасывая танцующие тени на выложенные деревом стены, пылал огонь, а в подсвечниках по углам тихо оплывали свечи. Харриет наигрывала на клавесине разные мелодии; Грегори, развалясь в кресле, наблюдал за ней, а Бенджи и я играли в шахматы. Это был типичный вечер в Эйот Аббасе, каких немало я провела в этом доме.

И когда я сидела и думала над своими ходами, вдруг я почувствовала, как чья-то тень упала на меня, или, может, это какое-то чувство подсказало мне поднять голову. В общем, так или иначе я подняла глаза от шахматной доски.

В комнату снаружи заглядывал какой-то человек.

Он был высок и одет в темный плащ… Я сразу догадалась, кто это может быть.

Сначала я хотела закричать, но подавила свой порыв. А если его поймают? Если спустят собак, это вполне может случиться. Его схватят, и я знала, что потом будет. Я достаточно наслушалась историй за столом моего деда, чтобы понять, что тот, кто поймает Хессенфилда, будет всегда гордиться этим, и нас восславят за то, что мы обезвредили одного из врагов королевы.

«Глупец! — подумала я. — Зачем ты играешь с опасностью? Почему рискуешь своей жизнью?»

Я оторвала свой взгляд от окна и вновь вернулась к шахматам.

— Твой ход, Карлотта, — сказал Бенджи.

Я, не думая, двинула вперед какую-то фигуру.

— Ха! — торжествующе воскликнул Бенджи, и еще через несколько ходов — Шах и мат! Бенджи всегда обожал анализировать игру:

— Все дело было в том слоне, которым ты сходила, а ведь три-четыре хода назад ты побеждала меня. Ты потеряла ход своей мысли, Карлотта.

«Еще бы!»— рассерженно подумала я. А что я могла сделать? Хессенфилд вернулся.

Лишь час спустя удалось мне ускользнуть из комнаты. Какое-то время мое отсутствие не заметят. Я набросила поверх платья плащ и сказала себе, что, если меня заметят, я отговорюсь тем, что услышала лай собак, или придумаю что-нибудь еще. Но попадаться кому-либо на глаза у меня особого желания не было.

Он пришел встретиться со мной. Может, сейчас он уже скрылся? Даже он должен понимать, как опасно бродить по здешней округе. Я скажу ему это, если найду.

Я изучила клумбу под окном. Было видно, что по ней кто-то ходил. Потом я взглянула в сторону кустарника и вдруг услышала то, что можно было бы назвать криком совы.

Я подошла к кустам поближе и тихо позвала:

— Тут есть кто-нибудь?

— Карлотта…

Это был его голос, и я кинулась вперед, не забывая, однако, оглядываться.

Я очутилась в объятиях Хессенфилда, и его руки крепко сжали меня. Он целовал меня снова и снова, и так яростно, что я начала задыхаться.

— Глупец! — воскликнула я. — Прийти сюда! Разве ты не знаешь, что за тобой повсюду охотятся?

— Милая моя, за мной всегда ведут охоту…

— И ты хочешь закончить свою жизнь на плахе?

— Нет, на подушке, рядом с тобой.

— Пожалуйста, выслушай меня! — Нет, это ты должна меня послушать…

— Я слышала, как упоминали твое имя. Стоит Кому-нибудь узнать тебя, и тебе конец.

— Значит, мы должны уехать отсюда как можно быстрее.

— Естественно, так ты и должен поступить.

— Не я, а мы. Я приехал за тобой, Карлотта.

— Ты сошел с ума!

— Да, — согласился он, — я действительно схожу с ума по тебе.

— Столько лет…

— Четыре года! — воскликнул ой. — Слишком большой срок без тебя, и никто больше мне не нужен. Я это понял.

— Но ты приехал за мной не один?

— Я совмещаю дело с удовольствием.

— Ты долго ждал!

— Я не понимал, насколько важна ты для меня.

— И ты думаешь, что, как только ты приедешь и попросишь, я брошу все и помчусь за тобой? Ты считаешь себя каким-то божеством, а меня — своим верным последователем?

— С чего ты это взяла? Может, оттого, что тебе кажется, что так все и есть?

— Ерунда! Я должна идти. Я заметила тебя в окно. Было глупо приходить сюда. Кто-нибудь мог заметить тебя, могли спустить собак. И я вышла предупредить — вот и все.

— Карлотта, ты красивее, чем когда-либо, и ты лжешь так красноречиво. Тебе понравился тот случай на дороге? Ведь ты же не сразу узнала меня, а? А потом… потом ты узнала меня… и все было, как в старые времена…

— Глупые шутки! Тебя могли схватить там, на дороге, и повесить как вора.

— Милая Карлотта, я живу опасной жизнью. Смерть постоянно подстерегает меня, она может подловить меня в любой момент, у нас такая игра. Я с нею уже настолько на короткой ноге, что она даже отказалась от своих стараний напугать меня.

— Совсем другое дело будет, когда ты очутишься в зловонной темнице Тауэра.

— Но я же не там, и в мои планы это не входит. Кстати, кто выиграл ту партию в шахматы?

— Мой муж.

— Значит, ты говорила мне не правду, Карлотта.

— Я вышла за него замуж из-за тебя. Он сжал мою руку.

— Я была беременна, и это было самым простым выходом из положения.

Он глубоко вздохнул и произнес:

— Так значит, то очаровательное дитя…

— Кларисса? Да, ты ее отец.

— Карлотта! — громко воскликнул он.

— Тихо! Ты хочешь, чтобы нас кто-нибудь услышал?

Он прижал меня к себе и поцеловал.

— Наше дитя, Карлотта! Моя дочь! Она дала мне хвостик своего сахарного мышонка. Скажи ей, что я буду хранить его вечно.

— Скоре всего, он просто растает, — возразила я. — И я, конечно же, ничего ей не скажу: я хочу, чтобы она поскорее забыла об этом случае.

— Моя дочь Кларисса… Я полюбил ее с первого взгляда!

— Хочу сказать, что ты очень легко влюбляешься.

— Ты едешь со мной… И ты, и твоя дочь. Я не успокоюсь, пока мы не будем все вместе.

— Неужели ты, действительно, думаешь, что мы так легко можем сорваться с места?

— Так или иначе я сделаю то, что сказал, — твердо произнес он.

— Со мной это не получится.

— Один раз получилось. Ах да, но тогда ты этого хотела, не так ли? Какие времена были! Помнишь, как мы стояли там, у моря, и тех всадников?

— Я пошла в дом. Мое отсутствие заметят.

— Бери девочку и едем со мной.

— Ты, действительно, сумасшедший! Девочка уже в постели и крепко спит. Неужели ты считаешь, что я подниму ее и просто так уйду из дома своего мужа?

— Это не так уж и невозможно.

— К сожалению, ты ошибаешься. Уезжай, возвращайся к себе и продолжай играть в свои тайны, в свои якобитские заговоры, но меня в это не втягивай. Я за королеву.

Он громко расхохотался.

— Да тебе все равно, кто на троне. Но, думаю, тебе не все равно, с кем ты делишь свою жизнь. Я не отступлю, без тебя я из этой страны не уеду.

— Спокойной ночи и подумай над моими советами! Уезжай побыстрее и больше не возвращайся сюда! Я попыталась отстраниться от Хессенфилда, но он удержал меня.

— Одну минутку, но как мне добраться до тебя?

Как мне связаться с тобой? Нам надо назначить место встречи.

Я подумала о Бенджи и твердо сказала:

— С этим все кончено, и я хочу забыть, что мы когда-либо встречались. Судьба была неблагосклонна ко мне: ты вынудил меня стать своей любовницей.

— Это было самое счастливое время в моей жизни, и я не принуждал тебя.

— Это ты так думаешь, — парировала я.

— А результатом всего этого явилась эта девочка. Мне нужна она, Карлотта! И ты тоже, вы обе мне нужны!

— Еще несколько дней назад ты даже не подозревал о ее существовании.

— И сейчас я жалею об этом. Ты уедешь со мной?

— Нет, нет и нет! — сказала я. — У меня хороший муж, и никогда снова я не предам его…

Я осеклась, но он, казалось, ничего не заметил. Мне вновь вспомнилось лицо Бенджи, когда я вернулась. Как нежен он был со мной, — он даже ничего не подозревал, наделя меня качествами, которыми я никогда не обладала. Мне тогда было так стыдно, что я решила стать такой, какой он меня считает.

Но вспоминала я и Хессенфилда, и те волшебные мгновения, что провели мы вместе, и я ждала, чтобы меня забрали, увезли, совсем как в тот раз.

— Может, мне вдруг придется срочно связаться с тобой, — сказал он. — Как это можно сделать? Есть ли поблизости такое место, где я мог бы оставить записку?

— Там, неподалеку от кустарника, лежит старое дерево. Когда я была еще ребенком, мы часто оставляли там записки друг другу. Пойдем, я покажу тебе.

Он последовал за мной сквозь заросли кустов.

— Если ты зайдешь с задней стороны дома, — сказала я, — тебя вряд ли заметят, но ни в коем случае не приходи сюда днем.

Я показала ему дерево. Это был дуб, который много лет тому назад свалил удар молнии. Все говорили, что надо бы его разрубить на дрова, но никто так и не сделал этого. Когда-то я называла его «почтовым ящиком», потому что в стволе было дупло.

— А теперь уезжай! — взмолилась я.

— Карлотта!

Он заключил меня в свои объятия и поцеловал. Я почувствовала, что слабею. Я ненавидела себя, но чувства мне были не подвластны.

Собрав всю свою волю, я освободилась из его объятий.

— Я вернусь за тобой! — прошептал он.

— Ты зря тратишь время. Уезжай… и, пожалуйста, не возвращайся.

Я кинулась сквозь кустарник назад, к дому. Облегченно вздохнув и убедившись, что никто не заметил моего отсутствия, я скинула плащ.

Поднявшись в комнату Клариссы, я открыла дверь и заглянула внутрь. На цыпочках я прокралась к постельке. Дочь мирно спала и выглядела такой невинной и прекрасной.

— Что-нибудь случилось? — спросила меня Джейн Фармер, ее нянька, добрая и умелая женщина, которая всей душой была предана Клариссе.

— Нет, я зашла посмотреть, все ли в порядке. Если Джейн и удивилась, то этого не показала.

— Она быстро заснула, — прошептала она. — Она засыпает сразу, как только ложится. В ней столько жизненных сил! Она очень устает за день, но когда просыпается, то снова полна жизни. Что ж, это естественно, но она самая резвая девочка, что я когда-либо видела.

Я кивнула:

— Я не побеспокою ее.

И тихонько вышла. Его дитя! Как бы мне хотелось, чтобы она поближе познакомилась с ним! Я была совсем не удивлена, а даже немного горда тем, что она так понравилась ему.

Внутри меня бушевали чувства. Мне надо было побыть одной, чтобы подумать.

Но это было невозможно.

Я пошла в спальню, и спустя несколько минут туда вошел Бенджи.

Я сидела возле трюмо и расчесывала волосы. Он вошел и остановился за спиной, наблюдая за моими руками.

— Порой я думаю, что же я такого сделал, что заслужил тебя?

Я сгорала от стыда.

— Ты так прекрасна! — продолжал он. — Я никогда не видел такой изумительной женщины! В свое время моя мать была настоящей красавицей… Но ты… ты — самое прекрасное существо, что когда-либо рождалось под этим небом!

Я подняла руку и коснулась его.

— О, Бенджи! — воскликнула я. — Как бы мне хотелось, чтобы я была… хоть чуточку лучше! Как бы мне хотелось быть достойной тебя!

Он рассмеялся, опустился на колени и прижался лицом к моей груди.

Я погладила его волосы.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал он. — Это тот дьявол… отец Клариссы. Я все понимаю, Карлотта. Ты не должна винить себя за это, ведь ты ничего не могла сделать… Ты должна была спасать себя. И не думай, что я когда-либо буду попрекать тебя за это. Кроме того, у нас есть Кларисса.

— Я так люблю тебя, Бенджи! — промолвила я.

На следующий день меня ожидало еще одно потрясение.

Было утро. Кларисса училась ездить верхом. Конечно, она была еще очень маленькой, но Бенджи купил ей крошечного шотландского пони, и ей разрешали ездить по двору, пока пони ведут на веревке. Она обожала это занятие и много говорила о Шоте, своем пони, выдумывая истории о том, как он разговаривает с ней, и о невероятных приключениях, что ждут их обоих в будущем.

Только я спустилась в зал, как из дверей зимней гостиной появилась Харриет.

— У нас гость, Карлотта!

Мое сердце громко забилось. На какое-то мгновение я подумала, что это Хессенфилд осмелился навестить нас.

Я вошла в гостиную. Из кресла поднялся Мэтью Пилкингтон и направился ко мне, чтобы поцеловать руку.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Но… — запинаясь, проговорила я. — Я… так неожиданно…

— Я остановился в «Приюте скрипачам на несколько дней, — произнес он.

« Приют скрипача» была старой гостиницей примерно в миле от Эйот Аббас.

— И подумал, — продолжал он, — что, будучи в этих местах, я не могу не навестить вас.

— Столько… сколько времени прошло, — услышала я свой ответ.

— Пойду прикажу принести вина, — сказала Харриет.

И она оставила нас.

— Я должен был приехать, Карлотта! Я много раз собирался, но…

— Может, было лучше не приезжать совсем?

— Ты виделась с Дамарис?

— Да, я недавно вернулась из Эверсли. Это был первый раз, когда…

— И как она?

— Она очень больна. Какая-то таинственная лихорадка, которая полностью изменила ее, она стала почти инвалидом.

Некоторое время он молчал, уставившись в пол.

— Я часто думал, что никогда не смогу простить себя. Не могу простить себя и сейчас, — сказал он, наконец. — Но… но… я знаю, что, если я смогу вернуться, все пошло бы по-старому. Но я постоянно думал и о тебе. Никогда я не смогу быть счастлив без тебя…

— Пожалуйста, — перебила я его, — я не хочу слушать этого! Ты видишь, я здесь, у меня есть муж, ребенок…

— У тебя был муж… и ребенок, когда… — начал было он.

— Я знаю, но во мне есть что-то испорченное, я эгоистка, действую импульсивно… я совершаю поступки, которые ранят моих ближних и меня, и совершаю их, абсолютно не думая. Но я стараюсь сейчас исправить свою жизнь. Ты должен уехать, Мэтью, тебе не следовало приезжать.

— Я должен был, Карлотта! Я боялся приехать сюда… но я должен был поговорить с тобой. Я видел тебя вчера…

— Где? — воскликнула я.

— Я был… рядом с домом и увидел, как ты въезжаешь во двор на лошади. Это было днем… и стоило мне тебя снова увидеть, как…

— Послушай, Мэтью, то, что было между нами, закончилось. Это был какой-то приступ безумия с обеих сторон. Это было не правильно… было плохо. Я так виню себя за это! Дамарис любила тебя, а когда она увидела нас там… Она отсутствовала всю ночь, всю ту ночь она провела в саду, под этой ужасной грозой. Ее все так искали! Она бы умерла, не найди ее тогда отец, и мы в этом были бы виноваты, Мэтью. Мы чуть не убили ее. Все, хватит… Мы не должны больше встречаться. Я продаю Эндерби-холл. Я не вынесу, если еще хоть раз мне придется поехать туда. Как, впрочем, и Дамарис, я уверена… хотя она и не может этого сделать… Когда мы ездили в Эверсли-корт, ей пришлось помогать. Только представь себе это. Дамарис, которая все уголки в округе объездила на своем Томтите! Это невыносимо! Только так мы можем покончить со всем этим — постарайся все забыть.

Вернулась Харриет.

— Вино несут, — объявила она. — А теперь расскажи нам, чем ты занимался с тех пор, как покинул Грассленд? Думаю, ты сейчас в отпуске, прямо из армии? Насколько я помню, ты был военным, сейчас всех заставляют служить, в связи с этими победными боями на континенте.

— Да, — ответил Мэтью. — Я в армии.

— Но скоро возвращаешься в свой полк? Надеюсь, герцог Мальборо вскоре закончит эту глупую войну. А как твоя мать?

— С ней все хорошо, благодарю вас.

— Надеюсь, она теперь счастливо живет в Лондоне после того, как попробовала немножко сельской жизни?

— Да, думаю, город ей больше по душе. Харриет вздохнула.

— В городе хорошо… Часто ли она ходит по театрам? — Она повернулась ко мне, по-видимому, заметив, что я необычно молчалива. — Ты знаешь, во Франции театры отнюдь не процветают. Мадам Мантенон сделала из бедного старого Людовика настоящего святошу. По-моему, на старости лет она раскаялась и закрыла большинство театров, будто бы это обеспечит ему местечко в раю! Обещаю вам: он эту войну не выиграет. Наилучший способ ускорить свое поражение — это закрыть театры.

— О, Харриет, — сказала я с принужденным смешком, — что за странные выводы!

— Да, моя дорогая, это действительно так. Людей надо подбадривать, особенно в военное время, а самый лучший способ повергнуть их в мрачное настроение — это лишить развлечений. Ты согласен? — улыбнулась она Мэтью.

— Вы абсолютно правы.

— Это естественно! — воскликнула она. — Люди с такой радостью приветствовали возвращение короля Карла только потому, что устали от пуританских законов. Я хорошо помню ликование, когда снова вернулись веселые деньки. В то время я была очень молода…

— Конечно, Харриет! — Я решила ей польстить.

— Интересно, помнит ли твоя мать, как мы играли вместе?

— Да, — сказал Мэтью. — Она упоминала об этом.

— Вскоре после этого я покинула театр, но актриса всегда остается актрисой. Признаюсь вам, огни рампы никогда не перестанут ввергать меня в сладостную дрожь.

В таком духе продолжался разговор и дальше, но, по-моему, ни я, ни Мэтью особенно не прислушивались к ее словам.

Когда Мэтью уезжал, Харриет спросила, когда он будет в Лондоне. Он ответил, что, может быть, он еще пробудет в «Приюте скрипача». Ему понравилась эта гостиница, да и местность была очень привлекательной. Ему нравилось ездить по округе.

— Если хочешь, заходи к нам еще, — сказала Харриет.

— О, благодарю вас! — горячо ответил Мэтью. Больше случая остаться наедине нам не представилось, но по его пылкому взгляду я поняла, что он еще вернется в Эйот Аббас.

Немного позже ко мне с тревожным видом подбежала Джейн Фармер. Она интересовалась, не со мной ли Кларисса?

Я была удивлена. Обычно в это время Кларисса играла в саду, а потом она отдыхала. На этом, как правило, настаивала Джейн, хотя Кларисса частенько бунтовала. Но Джейн была непреклонна, и каждый раз Кларисса приходила к решению, что лучше подчиниться ей.

— Я сидела в беседке, — сказала Джейн, — и шила, как обычно, а Кларисса играла неподалеку с воланом. Она подбрасывала его, то и дело окликая меня, — одним словом, все шло, как обычно, но вдруг я поняла, что уже долгое время ничего не слышу. Я тут же отложила шитье в сторону и пошла посмотреть. Ее нигде не было. Я подумала, что она пошла в дом, к вам.

— Нет, — ответила я. — Ее не было со мной.

— Она говорила о вас, что покажет вам новую ракетку… так что я подумала…

Во мне проснулась тревога.

— Она — разумная девочка. Ей не раз говорили, чтобы она никуда не уходила.

— Мы были только в саду. Я думала, что она могла пойти к вам…

В моей голове мелькнула невероятная догадка, но я тут же от нее отказалась.

— Мы должны немедленно найти ее! — сказала я.

В комнату вошла Харриет, я рассказала ей, что произошло, и пошла в сад.

«Она должна быть где-то здесь», — думала я. Я хорошо помнила случай, когда она спряталась, чтобы подразнить нас, и другой случай, когда она заснула в зарослях кустарника.

Джейн все больше беспокоилась и винила себя, но я-то знала, что Кларисса такая непоседа, что просто невозможно углядеть за ней.

Мы обыскали каждый уголок, но прошел час, а мы не нашли ее. Теперь все уже были напуганы по-настоящему.

Приехали Бенджи и Грегори, уезжавшие по делам поместья, и присоединились к поискам. Именно Бенджи и обнаружил в кустарнике зеленое перышко. Мы сразу узнали его: оно выпало из воланчика Клариссы.

Вот тогда и я действительно испугалась.

— С ней наверняка все в порядке, — заявила Харриет. — Это напоминает мне тот случай, когда ты потерялась и мы нашли тебя в Эндерби-холле.

Мне не хотелось снова вспоминать Эндерби-холл, и я очень беспокоилась за Клариссу.

К этому моменту мои страхи начали приобретать конкретную форму. «Он не мог, — думала я. — Он бы не сделал ничего подобного!» Но я знала, что он способен на все.

Я пошла к старому дубу, о котором рассказала Хессенфилду, сунула руку в дупло. Внутри лежала записка. Дрожащими руками я развернула ее и прочитала:

«Дорогая моя, не беспокойся. С девочкой все в порядке. Ты должна присоединиться к нам. Встретимся на этом самом месте в полночь. Я буду ждать тебя.

X.»

Я стояла и мяла в руках эту бумажку. Я не могу описать свои чувства: облегчение, что Кларисса вне опасности; гордость, что Хессенфилд так нуждался в ней, что рискнул своей жизнью ради нее; волнение при мысли, что я снова буду с ним, и некую отчаянную решимость с этого момента быть преданной Бенджи. Внутри меня кружился вихрь чувств. Я была безумно счастлива и в то же самое время глубоко опечалена. Мои мысли то и дело возвращались к нему — снова увидеть его, бежать с ним… куда? На побережье, конечно. Я знала, там нас будет ждать лодка, я знала, что с этой ночи у меня начнется новая жизнь, полная радости и счастья. Я вновь буду с моей девочкой, которая с каждым прожитым днем значила для меня все больше. Я буду с моей девочкой и ее отцом.

Этого я хотела больше всего на свете. Что было проку отрицать свои желания? Унылая деревенская жизнь не для меня, пусть Дамарис наслаждается ею. Но Дамарис была отвергнута, а какой бы счастливой она могла быть, выйдя замуж за Мэтью! Но я все испортила, и мне так легко испортить сейчас жизнь Бенджи… но я этого не сделаю. На моей совести и так уже достаточно грехов.

Что же мне делать?

Было два выхода, нет, три. В первом случае я лишалась своего ребенка, а на это я была не согласна. В таком случае я бы никому ничего не рассказывала и ничего бы не предпринимала… то есть не пошла бы на эту встречу. И отказывалась бы от встреч с Хессенфилдом до тех пор, пока он не уедет и не увезет с собой Клариссу. В другом случае я показывала записку Бенджи, Грегори и Харриет, рассказывала им, кто он такой, говорила, что у него Кларисса, а потом мы бы расставляли вокруг кустов солдат, и они бы хватали его в то время, когда я должна была прийти на встречу. Тогда бы ему пришлось вернуть Клариссу, и этот вариант означал его смерть. Это было бы очень лояльным поступком как по отношению к Бенджи, так и по отношению к моей стране. И последний выход — это прийти в назначенное место и втайне повидаться с ним…

Я знала, что тогда произойдет. Хессенфилд увезет меня даже силой, если потребуется. Зная его, я без труда догадалась, что у него на уме.

Я не могла вернуться в дом, мои мысли в беспорядке кружились.

Как я могу позволить всем беспокоиться и искать Клариссу, когда я знаю, где она? Но могла ли я рассказать, что сейчас она в руках главаря якобитов, за которым гонятся?

В конце концов, я направилась к дому. Бенджи ласково обнял меня. Лицо его было бледным и напряженным.

— Где ты была? Я уже и за тебя стал волноваться.

В этот момент и надо было показать ему ту бумажку, которую я сложила и спрятала в корсете моего платья. Моя рука потянулась к ней. Это был Бенджи, который так любил меня, который был таким хорошим человеком, что я чуть не решилась, но тут же все прошло, и я даже словом не упомянула о записке. Я не стала разуверять всех в том, что Кларисса потерялась.

Поиски продолжались, а я закрылась в своей спальне и начала бороться с собой.

Как Хессенфилд мог сделать это? Он не имел никакого права отнимать Клариссу у меня, но что проку говорить с Хессенфилдом о каких-то правах? Он следует одному закону, который сам же для себя и придумал, и все, что он считал нужным сделать, сразу же становилось правильным и законным.

Шло время, а я все еще колебалась. В доме никого не было — все обыскивали округу. Джейн Фармер была в таком отчаянии, что я чуть было не призналась ей во всем, чтобы избавить ее от мук.

Наконец, я решилась: я пойду и встречусь с ним, буду настаивать на том, чтобы он вернул ребенка. В двенадцать часов ночи я накинула плащ и спустилась вниз, к зарослям кустарника. Там, в тени деревьев, я стала ждать, но долго ждать мне не пришлось. Меня обхватили сильные руки, и донесся тихий смешок, когда он припал к моим губам.

— Ты сошел с ума! — воскликнула я, — Где девочка?

— В безопасном месте. Сегодня ночью мы уплываем во Францию, моя миссия здесь выполнена, я получил все, за чем приезжал… и даже больше. Моя дочь! Я уже боготворю ее!

— Где она? — настаивала я.

— В безопасном месте, — повторил он. — Пойдем! Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше. У меня такое предчувствие, что враги повисли у меня «на хвосте». Мы должны быстрее добраться до побережья. Неподалеку лошадь, а там, на побережье… в одной потайной бухте прячется наш корабль.

— Ты и в самом деле сумасшедший! Неужели ты думаешь, что я поеду с тобой?

— Естественно, и не трать времени зря! Я вырвалась из его объятий:

— Я пришла сказать тебе, что… Он со смехом притянул меня к себе и начал покрывать поцелуями лицо.

— ..Что ты любишь меня, — договорил он в перерывах между поцелуями.

— Неужели ты думаешь, что я так же черства и бессердечна, как ты? Что я так вот уйду от мужа просто потому, что вернулся ты?

— Я значу для тебя гораздо больше. Помни, я — отец твоего ребенка.

— Как бы мне хотелось никогда не встречаться с тобой, Хессенфилд!

— Ты лжешь, дорогая Карлотта! Ну, признайся, ведь это была любовь? Помнишь, как ты отказалась предать меня? Ты и сейчас могла бы сделать то же самое.

— Да, могла, а откуда ты знаешь, что я не предала тебя? Может, сейчас тебя схватит взвод солдат?

— Я был готов рискнуть, — сказал он, — и скажу тебе, почему: я не верю в то, что такое может случиться. Пойдем, милая, ведь мы же не хотим искушать судьбу?

— Где моя дочь? Верни ее мне и уходи, и я никому не скажу, что ты здесь был. Он рассмеялся:

— Наша дочка очень счастлива. Мы хорошо с ней поладили, и она хочет уехать со мной.

— Где она?

— У моря, там же, где через некоторое время очутимся и мы с тобой. Этой же ночью, дорогая Карлотта! Подумай об этом. Столько воспоминаний… Никто не может заменить мне тебя, никогда мне не забыть те дни, что мы были вместе!

— Я не могу ехать. Ты должен понять это! Внезапно он схватил меня, и я почувствовала, что отрываюсь от земли. Мой плащ скользнул вниз, Хессенфилд вынес меня из зарослей. Неподалеку паслась его лошадь. Он посадил меня в седло, а сам вспрыгнул сзади.

Не думаю, чтобы я очень уж сопротивлялась. Авантюрная душа Хессенфилда взывала к моей, но передо мной стояло лицо Бенджи, искаженное болью, когда он узнает, что я бросила его.

До побережья была всего лишь миля. В небе ярко светил полумесяц, и в его тусклом свете из моря, поверхность которого была спокойной и гладкой, словно у озера, поднимался остров Эйот.

Хессенфилд тихонько свистнул, и на пляже появилась фигура какого-то мужчины.

— Все тихо, сэр, — сказал тот.

— Отлично! — ответил Хессенфилд.

Он спешился и опустил меня на землю. Мужчина принял у него лошадь, и, пока Хессенфилд нес меня через полосу гальки, до моего слуха донесся звук копыт лошади, галопом удаляющейся от нас.

На воде покачивалась небольшая лодочка, на веслах сидел еще один мужчина. Мы вошли в воду, вымокнув до пояса, прежде чем добрались до лодки. Хессенфилд подсадил меня.

— Не теряй времени! — приказал он. Мужчина стал грести, направляя лодку к Эйоту. В воздухе повисла тишина. Немного спустя Хессенфилд снова заговорил:

— Побыстрее, они на пляже! Клянусь Господом Богом, мы как раз вовремя!

На пляже я разглядела чьи-то фигуры. Сверкнула вспышка выстрела, пуля пролетела невдалеке от лодки.

— Мы скоро выйдем за пределы досягаемости, — заметил Хессенфилд.

— Если б не твои романтические забавы, мы бы были уже далеко, — сказал мужчина.

— Знаю, но мы и так скоро будем далеко от них. Мы уже почти на месте.

Мы обогнули остров, и пред моим взором предстал корабль.

— Спасены! — воскликнул Хессенфилд.

Вскоре мы причалили к борту, сверху была скинута веревочная лестница, и я стала подниматься на судно. Чьи-то руки втащили меня на палубу. Через несколько секунд рядом со мной стоял Хессенфилд. Он обнял меня и громко расхохотался.

— Миссия завершена! — крикнул он. — Такого успеха, у меня еще не было! Нам лучше отплывать немедля! Пойдем, ты, наверное, хочешь повидаться со своей дочуркой?

Кларисса спала, зажав в ручках воланчик. Я склонилась и крепко обняла ее. Она проснулась:

— Мама!

— Да, моя милая…

Она широко открыла глаза.

— Я на большом корабле, — объявила она, — и у меня новый папа!

Хессенфилд присел рядом с нами.

— И он тебе очень нравится, да? Скажи своей маме!

— Он подарит Мне новый волан, — добавила она.

— Но ты же не сказала ей, что я тебе нравлюсь, настаивал на своем Хессенфилд.

Кларисса села в постельке и обвила ручонками его шею.

— Это его корабль, и он покажет мне, как он плавает.