"Песня сирены" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)

Часть первая. КАРЛОТТА

ВИЗИТ ГЕНЕРАЛА

— Бомонт вернулся! Он был здесь, он стоял передо мной со всем присущим ему изяществом, высокомерный и невероятно обаятельный! Я вновь ожила, бросилась в его объятия и, подняв лицо, взглянула на Во.

— Я звала тебя: «Во, Во! Почему ты ушел? Почему покинул меня?»А он отвечал:

— Все это время я был здесь, рядом… рядом.

И его голос эхом отзывался по всему дому, повторяя:

«рядом… рядом…».

Тут я очнулась, поняв, что Бомонта нет со мной. Я просто грезила, и еще тяжелее на меня навалилось горе — я вновь одна, и тем безнадежнее оно было после краткого мига, когда я поверила, что Во вернулся.

С тех пор как он уехал, прошло более года. Мы должны были пожениться и снова готовились к побегу (одна неудачная попытка уже была), но в этот раз мы бы проделали все гораздо тщательнее. Во прятался в том доме, с привидениями, куда я часто заходила, пользуясь любой возможностью. Моя семья ничего не подозревала, все были уверены, что разлучили нас, но мы были умнее, бережно вынашивая свои планы.

Моя семья не любила Бомонта — особенно мать, которую приводило в бешенство одно лишь упоминание его имени. С самого начала я видела, насколько решительно она стремилась воспрепятствовать нашей свадьбе. Одно время мне казалось, что она ревнует меня к Бо, но позже я переменила свое мнение.

Я никогда не могла полностью почувствовать свою причастность к семье Эверсли, хотя Присцилла, моя мать, неоднократно давала мне понять, как много я значу для нее, и я сознавала, какое влияние она имеет на меня. Она абсолютно не походила на Харриет, которую я так долго считала своей матерью. Харриет, конечно, любила меня, но не могу сказать, чтоб чрезмерно. Она не баловала меня выражением своих чувств, и, я уверена, узнай она, что мы с Бо дали друг другу слово пожениться, она бы только пожала плечами и рассмеялась, в то время как Присцилла повела себя так, будто это — величайшее несчастье, хотя самой причиной моего существования явилось именно отсутствие у нее такого договора в подобных условиях.

Теперь-то известно, что я незаконнорожденная — внебрачная дочь Присциллы Эверсли и Джоселина Фринтона, который был обезглавлен во время Папистского заговора. Конечно, он собирался жениться на моей матери, но был схвачен и казнен прежде, чем успел это сделать. Тогда Харриет решила выдать себя за мою мать, и они с Присциллой уехали в Венецию, где я и родилась.

Обстоятельства моего мелодраматического появления на свет доставили мне немалое удовольствие, когда я узнала обо всем. Эта история вышла наружу и стала широко известна, когда дядя отца после смерти завещал свое состояние мне. Тогда я стала жить со своей матерью и ее мужем Ли в имении Эверсли, хотя частенько навещала Харриет.

Сейчас Присцилла с Ли перебрались в Довер-хаус во владениях Эверсли. Там они жили с моей сводной сестрой Дамарис. Совсем рядом располагался Эндерби-холл, который мы с Бо использовали для встреч. Этот дом оставил мне в наследство дядя отца, Роберт Фринтон. Эндерби — это место памятных событий. Его считают обиталищем нечистой силы. Я подозреваю, что именно поэтому я была очарована этим домом с детских лет, задолго до того, как он стал принадлежать мне. Однажды там произошла страшная трагедия, и, естественно, над этим местом витала мрачная тень. А Бомонту нравился этот дом, иногда он даже звал привидения выйти и взглянуть на нас. Когда мы лежали на большой кровати с балдахином, он отдергивал занавески. «Пусть они поучаствуют в нашем наслаждении!»— так он говорил. Он был дерзок, безрассудно отважен и абсолютно беззаботен! Я уверена, появись однажды перед ним привидение, он не почувствует и тени беспокойства. Он рассмеялся бы в лицо самому дьяволу, покажись тот собственной персоной. Бывало, он говорил, что и сам служит дьяволу.

Как я тосковала по нему! Как мне хотелось, заглянув в этот дом, вновь почувствовать его объятия, когда он вихрем налетал на меня. Я хотела, чтобы его руки вновь подхватили меня и отнесли наверх, в ту комнату, где спали эти призраки, пока обитали на земле. Я хотела вновь услышать его ленивый голос с бархатными интонациями, такой музыкальный, такой характерный для него, предназначенного обладать всеми радостями жизни — неважно, какими средствами — и отбрасывать все, что не сулит никакой выгоды.

— Я не из святых, Карлотта, — говорил мне Бомонт, — так что и не мечтай заполучить одного из них в мужья, милое дитя!

И я заверила его, что последнее, о чем я мечтаю, это о святом.

Он постоянно напоминал мне, что я уже потеряла невинность, — видимо, это забавляло его. А я иногда думала, что он настоял на этом потому, что боялся потерять меня.

— Теперь ты не сможешь упорхнуть: ты принадлежишь мне!

Присцилла, пытаясь пресечь наши отношения, говорила, что единственное, что ему надо, — это мое состояние: я была весьма богата — вернее, я стала бы таковой по достижении восемнадцати лет или в случае замужества. Когда я решила узнать, интересует ли Бо это обстоятельство, он ответил:

— Я буду откровенен с тобой, мое милое дитя: твое состояние будет не лишним! Оно позволит нам путешествовать и жить в свое удовольствие. Тебе это понравится, дорогая наследница! Мы отправимся на твою родину — в Венецию: я знаю, что был там в тот знаменательный момент. Не кажется ли тебе, что это перст судьбы? Мы предназначены друг для друга, так не позволим же такому ничтожному обстоятельству, как твое наследство, встать между нами! По правде говоря, мы не можем презирать богатство, давай лучше скажем, что рады ему. Но неужели после всего, что произошло между нами, ты сомневаешься, любовь моя, что значишь для меня гораздо больше, чем тысяча таких наследств? Мы бы были счастливы вместе будь ты, моя маленькая женушка, простой швеей. Понимаешь ли ты, как мы подходим друг другу? Ты создана для любви, ты отзывчива и чувствительна к ней! Ты еще очень юная, Карлотта, но уже пылкая и страсть будет неотъемлемой частью твоей жизни. Тебе надо еще так много узнать о самой себе и о жизни, и я помогу тебе в этом, независимо от того, существует это наследство или нет.

Я знала: все, что Бомонт говорит, — правда и что по своей натуре я вполне под стать ему. Я понимала, что мы действительно подходим друг Другу, и это наследство — то, что поможет мне обрести его.

Между нами царило полное согласие. Мне было тогда только пятнадцать, а он был более чем на двадцать лет старше — он никогда не называл мне свой возраст. Обычно он говорил:

— Я стар настолько, насколько способен убедить весь свет, и ты более, чем кто-либо другой, должна принимать это именно так.

Итак, мы встречались в доме с привидениями. Это забавляло Бо и устраивало нас, потому что очень мало людей заходило туда Присцилла посылала туда слуг лишь раз в неделю. Они ходили все вместе, потому что среди них никто не осмелился бы войти туда в одиночку. Я узнавала, когда слуги собирались идти, и предупреждала Бо, чтобы он скрылся. Мы оставались в этом доме три недели, а потом наступил день, когда он ушел.

Почему? Куда? Что заставило Бомонта так внезапно исчезнуть? Я не могла этого понять. Сперва я думала, что его куда-то вызвали и у него нет возможности дать мне знать о себе, но через какое-то время я стала волноваться.

Я не знала, что делать, и никому не могла рассказать, почему он исчез из этого дома: я и сама не могла этого понять. Первые несколько дней я не была слишком обеспокоена, но, когда дни превратились в недели, а недели в месяцы, меня охватил страх, и я ощутила предчувствие ужасного рока, нависшего над Бо. И я приходила в Эндерби, стояла в зале, слушая тишину дома, шептала имя и ждала какого-то ответа, но его не было: только грезы.

Мне становится легче, когда я записываю в дневник события. Делая это, я начинаю лучше понимать и то, что произошло, и самое себя.

Мне скоро семнадцать. Я отправляюсь в Лондон. Там будет устроен званый вечер, и в Эверсли тоже, так как и Присцилла с Ли, и мои дедушка с бабушкой мечтают подыскать мне мужа. У меня будет множество поклонников — мое наследство гарантирует это; но, как говорит Харриет, у меня есть и то, что она называет «особым свойством», которое привлекательно для мужчин, как мед для пчелы. Уж она-то знает толк в том, чем сама обладает всю жизнь.

— Вся беда в том, — однажды заметила она, — что слетаются и осы, и другие назойливые насекомые. То, чем мы наделены, может стать лучшим капиталом для женщины, но, подобно другим опасным дарам, при неверном обращении может обернуться против нас…

Харриет никогда не упускала случая провести время с мужчиной, и я была уверена, что она занимается тем же, чем и мы с Бо. Первый любовник появился у нее, когда ей было четырнадцать, хотя нельзя сказать, чтобы это было любовное приключение, полное страсти, но для обоих любовников оно стало весьма благодатным; и, рассказывая мне об этом, Харриет добавила:

— Пока все это продолжалось, мы оба были счастливы. Это то, для чего, собственно, и существует жизнь.

Наверное, ближе, чем кто-либо, и была для меня Харриет, исключая, конечно, Бо. Кроме всего прочего, я в течение многих лет считала ее своей матерью, и Харриет, на мой взгляд, была прекрасной матерью: она никогда не досаждала мне излишними чувствами, не любопытствовала, где я была, каковы успехи в моих занятиях, не проявляла обеспокоенности. Наоборот, меня раздражала явная забота Присциллы. Мне совсем не хотелось, чтобы Присцилла, опасаясь за мое благополучие, взывала бы к моей совести, особенно после того, как я встретила Бо. Харриет была для меня лучшей поддержкой»я чувствовала, что она-то помогла бы мне в любых затруднениях и поняла бы мои чувства к Бо так, как никогда не сумела бы настоящая мать.

Меня всегда привечали в Эйот Аббасе, и еще там был Бенджи, общество которого я считала очень подходящим. Он мне всегда нравился — Бенджи, сын Харриет, и в течение долгого времени я считала его братом. Я знала, что и он очень любит меня. Узнав, что я ему не сестра, он был в восторге и стал выказывать мне такие чувства, которые были бы интересны для меня, не будь я всецело увлечена Бо. Я прекрасно сознавала, какие чувства Бенджи испытывает ко мне: я стала разбираться в этом после того, как Бо стал моим любовником. Действительно, я начала многое лучше понимать.

— Говорят, ты повзрослела очень быстро, — комментировал Бомонт, — а это значит, моя милая девочка, что ты стала женщиной!

Бо высмеивал все. Многое он просто презирал, но, кажется, сильнее всего он презирал невинность, так что быстро уничтожал ее. Он отличался от всех прочих людей, и никто другой не мог заменить мне его. Он должен вернуться, должен все объяснить. Иногда, если до меня доносился откуда-нибудь слабый, еле уловимый запах — смесь мускуса и сандалового дерева, он вновь возвращал мучительно-острые воспоминания о Бо: его одежда всегда так пахла. Бо был очень привередлив: однажды, когда мы были в доме, он наполнил ванну водой, добавив туда розового масла, и заставил меня выкупаться. После этого он натер меня кремом с запахом розы, сказав, что приготовил его сам. Занятия любовью очень забавляли его, хотя Он относился к ним, как к какому-то многозначительному ритуалу.

Харриет говорила о нем и тогда, и после. Конечно, она не догадывалась, что он скрывался в атом доме.

— Он уехал, — говорила она, — забудь его, Карлотта!

Я отвечала:

— Он вернется!

Она ничего не сказала, но ее красивые глаза наполнились печалью.

— Почему он должен был уехать? — спрашивала я.

— Вероятно, решил, что бесполезно ждать: слишком многие были против Бомонта.

— Но не я.

— Сейчас мы не можем узнать, что заставило его поступить так, — сказала Харриет, — но факт остается фактом — он уехал.

Я знала, о чем она думает. Он уехал за границу — так считали в Лондоне, где Бо был широко известен в придворных кругах. Когда Харриет была в Лондоне, она слышала, что Бо исчез, оставив огромные долги, и намекнула мне, что он занялся поисками другой наследницы. Даже ей я не могла рассказать о наших встречах в Эндерби и о том, что мы строили планы побега.

По временам меня одолевала такая тоска, что я часто приходила в Эндерби, бросалась в спальню и, лежа на постели под пологом, в мечтах переживала все снова и снова.

Я ощущала непреодолимую необходимость приходить туда, когда меня захватывали воспоминания о нем. Вот почему в полдень, на следующий день после той ночи, когда он привиделся мне, как живой, я отправилась верхом в Эндерби. Это было совсем недалеко, не более десяти минут езды. Когда я отправлялась туда на свидания с Бо, я ходила пешком, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь увидел мою лошадь и узнал, что я там.

В тот день я привязала лошадь к столбу и, достав ключ, вошла в дом. Я стояла на своем любимом месте — в старом зале: там была великолепная сводчатая крыша и красивые панели на стенах. В одном конце зала за перегородкой были кухни, в другом — галерея менестрелей. Считалось, что именно это место наиболее часто посещают привидения, потому что одна из владелиц дома, чей муж оказался вовлечен в заговор, пыталась повеситься на галерее, но веревка оказалась слишком длинной, она сильно покалечилась и доживала свои дни в медленной агонии. Именно такую историю я слышала. Помню еще один случай. Как-то, когда я вошла, Бо явился одетым в женскую одежду, которую разыскал в доме: ему нравилось пугать меня.

И сейчас, когда я вошла, мои глаза сразу же устремились на галерею: так было всегда, сколько бы раз я не приходила. И как счастлива я была увидеть его или какой-то знак, что он где-то здесь, что он вернулся ко мне!

Но там никого не было. Только тишина, мрак и гнетущая атмосфера страха и притаившегося зла. Я пересекла зал, — мои шаги звонко отдавались на каменном покрытии пола — и прошла, поднявшись вверх, по пустой галерее.

Я открыла дверь в спальню, которую мы сделали своей. Кровать с бархатным пологом выглядела очень заманчиво. Я задумалась о тех, кто умер на этой постели, затем внезапно упала на нее и зарылась лицом в бархатную подушку.

— О, Бо, где же ты? — рыдала я. — Почему ты меня покинул? Куда ушел?

Потом я затихла и села на кровати. Впечатление было такое, словно я получила ответ на свой вопрос. Я вдруг поняла, что не одна в доме: кто-то здесь был, какое-то движение… Шаги? Были ли это шаги? Я знала все звуки старого дома: скрип старой древесины, жалобные стоны половиц. Бывало, я пугалась, лежа на этой кровати с Бо, что он тотчас же подмечал. Как он смеялся надо мной! Я думаю, он просто мечтал о каком-нибудь происшествии. Однажды он сказал:

— Хотел бы я видеть лицо этой гордячки Присциллы в момент, когда она застанет меня в постели с ее дочерью!

Да, я действительно знала все звуки этого дома и сейчас была твердо уверена, что не одна здесь. Меня охватило ликование. Первая мысль была: он вернулся!

Я позвала:

— Бо! Бо! Я здесь, Бо!

Отворилась дверь. Мое сердце так сильно стучало, что мне показалось, будто я задыхаюсь.

А потом я ощутила дикую ярость: в комнату вошла моя сводная сестра Дамарис.

— Дамарис? — заикаясь, произнесла я — Что… что ты здесь делаешь?

Разочарование ослепило меня, и в этот момент я ненавидела сестру. Она стояла передо мною, ее губы слегка приоткрылись, а глаза округлились от изумления. Она не была красивым ребенком — тихая, послушная, стремящаяся всем понравиться, что наша мать называла «очаровательным». Я всегда считала ее туповатой и обычно игнорировала, но сейчас просто ненавидела. Она выглядела такой чистенькой и опрятной в своем бледно-голубом платье с более светлым шарфом, длинные локоны темных волос падали ей на плечи. Ее просто распирало от любопытства, которые вылилось в живой интерес к происходящему.

— Я решила, что с тобой что-то произошло, Карлотта, — сказала она. — Ты с кем-то разговаривала, так ведь?

— Я крикнула просто, чтоб узнать, кто здесь? Ты напугала меня, — я смотрела на нее с осуждением.

Ее рот приоткрылся от удивления: она была абсолютно бесхитростна. Да и чего другого ожидать от десятилетнего ребенка? Что ей сказать? Я помнила, что звала Бо по имени. Слышала ли она это? Я надеялась, что она ничего не знает о Бомонте.

— Мне показалось, ты говорила, что-то вроде «Бог»? — произнесла она.

— Ты ошиблась, — быстро ответила я, — я крикнула «Кто тут?»

— Но…

— Все остальное тебе показалось, — резко продолжила я.

Встав с постели, я не слишком нежно взяла ее за плечи, так, что она даже поморщилась. Я была довольна: мне хотелось обидеть ее.

— У тебя нет никакого права приходить сюда, — заявила я. — Это — мой дом, и я пришла, чтобы убедиться, все ли в порядке.

— Ты проверяла кровать?

Я внимательно посмотрела на Дамарис. Нет, это замечание было сделано без всякой задней мысли: она ничего не проверяла и не предполагала. Надо заметить, что моя сестра абсолютно невинна. В конце концов, ей всего десять лет.

Я подумала, стоит ли что-то ей объяснять. Нет, лучше оставить все, как есть. Мы вместе вышли из дома.

— Как ты сюда добралась? — поинтересовалась я.

— Я шла пешком.

— А теперь можешь идти обратно, — бросила я ей, усевшись в седло.

Это было двумя днями позже, в субботу. Я была в саду Довер-хауса, когда показался всадник. Он спешился и подошел ко мне.

— Если я не ошибаюсь, это Довер-хаус. Эверсли и капитан Ли живет здесь, не так ли?

— Вы абсолютно правы. Сейчас его нет, но, надеюсь, он скоро вернется. Заходите, я покажу вам, где поставить коня.

— Благодарю. Вы, должно быть, его дочь?

— Падчерица.

— Мое имя — Жерве Лангдон. Мы вместе служили в армии.

— Генерал Лангдон! — воскликнула я. — Мне приходилось слышать ваше имя: сэр генерал Жерве Лангдон. Так?

— Вижу, вы неплохо осведомлены. Я показала ему коновязь, а когда мы направились к дому, показалась моя мать.

— Мама, это сэр генерал Жерве Лангдон, — представила я гостя.

— О, пожалуйста, входите! — воскликнула Присцилла — Мой муж сейчас будет.

— Я проезжал в этих краях, — стал объяснять сэр Жерве, — и вспомнил, что здесь живет мой старый друг. Вот я и решил нанести ему визит.

Он будет в восторге. Он так много о вас говорил, правда, Карлотта? Да, это моя дочь Карлотта.

Сэр Жерве опять повернулся ко мне и произнес:

— Очень приятно. Мы прошли в зал.

— Я узнавал о вас в имении, — сказал сэр Жерве, — и один из слуг объяснил мне, что вы сейчас живете в Довер-хаусе.

— Да, это так, — отвечала мать, — А мои родители остались там.

— Лорд Эверсли, я думаю, тоже? Где сейчас Эдвин?

— Он служит за границей, — ответила Присцилла.

— Вот как? Я надеялся повидаться и с ним.

— Вы, конечно, знаете, что мой муж подал в отставку?

— Ну конечно. Теперь на службе остается Эдвин Эверсли.

— Да, но мне кажется, его жена хочет, чтобы он поступил так же, как Ли.

— Жаль, — произнес генерал, — такие люди, как он, нам нужны.

— Я считаю, что они нужны своим семьям.

— Вечное недовольство жен, — улыбнулся генерал. Присцилла провела его в гостиную и послала за вином и кексами. Появилась Дамарис, которую тоже представили гостю.

— У вас такие очаровательные дочери, — заметил генерал.

Он рассказывал нам о своих путешествиях за границей, восхищался тем, что снова на родине, в Англии. Вскоре возвратился Ли. Он был очень обрадован, увидев генерала, и через некоторое время Присцилла решила, что им есть, о чем поговорить друг с другом наедине. Она надеялась, что генерал не слишком торопится и побудет некоторое время у нас.

На это он ответил, что собирался навестить своего старого друга Неда Нетерби и думал переночевать в гостинице, в четырех милях отсюда, с тем, чтобы с утра ехать в Нетерби-холл.

— Нет! — воскликнула Присцилла. — И не думайте об этом! Вы должны остаться на ночь у нас. Мы и слышать не хотим о том, чтобы вы ехали в гостиницу, не правда ли, Ли?

Ли подтвердил, что, без сомнения, генерал должен остаться у нас.

— Так как это решено, — сказала Присцилла, — то я с вашего позволения пойду проследить, чтобы вам приготовили комнату. Карлотта, Дамарис, пойдемте, поможете мне.

Мы все вместе вышли.

— Я поняла, что генералу надо поговорить с вашим отцом, — заметила мать. — Им многое есть, что вспомнить: ведь они вместе служили в армии.

Я отправилась в свою комнату, а Дамарис пошла помочь Присцилле. Я была слегка возбуждена, как обычно в присутствии гостя, но что-то было в генерале, что дало мне понять: это не просто праздный визит, чем-то он привлекал меня. Это был высокий мужчина, ростом, должно быть, около шести футов и чуть старше Ли, как решила я. У него была выправка настоящего военного, так что не могло возникнуть сомнения, что это — истинный солдат. Шрам на щеке подтверждал это, добавляя суровости его облику.

Мне пришло в голову, что он приехал с целью уговорить Ли вернуться в армию, но я была уверена, что Присцилла не догадывается об этом, иначе она не смогла бы быть столь искренне гостеприимной.

За обедом много разговаривали о прошедших днях службы. Было очевидно, что Ли с упоением предается этим воспоминаниями.

Генерал заговорил о короле, не скрывая своей явной неприязни. Он называл его не иначе, как «Голландец», вкладывая в это слово немало презрения, а, когда упоминали имя короля, он багровел, так что шрам выступал на коже яркой белой чертой.

После мы оставили мужчин разговаривать за рюмкой вина, и моя мать заметила:

— Он, конечно, очаровательный человек, но мне бы не хотелось, чтобы он так много рассказывал Ля про службу в армии. Он расписывает ее так, будто это сущий рай.

— Нет, наш отец никогда не захочет покинуть тебя, мама, — сказала Дамарис.

Присцилла, улыбнувшись, спросила:

— Не понимаю, зачем же все-таки приехал генерал?

— Ну, он же сказал, что просто заехал к нам по пути в Нетерби-холл, — ответила Дамарис, Я могла только смеяться над моей невинной сестрой: она верила всем и всему, что было сказано.

На следующий день, в воскресенье, мы собрались ехать на обед в Эверсли, как всегда по воскресеньям. Хотя Ли с матерью и купили Довер-хаус, оба они продолжали считать имение Эверсли своим домом. Я провела там часть жизни, а Присцилла, вплоть до недавнего времени, жила все время. Там родилась Дамарис, и лишь около года тому назад Ли купил Довер-хаус. Между двумя домами было не более пяти минут ходьбы, и дедушка с бабушкой обижались, если мы не навещали их часто. Я любила Эверсли, хотя Эйот-Аббас Харриет был, возможно, более родным домом для меня.

На обед все собрались за столом в большом зале. Моя бабушка Арабелла Эверсли очень любила, когда мы бывали все вместе. Ее особой привязанностью пользовалась Дамарис, в отличие от меня. В то же время мой дедушка Карлтон, напротив, любил меня. Он был вспыльчивым, упрямым, высокомерным и чуждым условностям человеком. Я чувствовала сильную тягу к нему так же, как, мне кажется, и он ко мне. По-моему, его весьма забавляло то обстоятельство, что я была незаконнорожденной дочерью, и он немало восхищался моей матерью, которая презрела условности и родила меня. Мне очень нравился дедушка Карлтон. Я находила, что мы с ним очень схожи характерами.

Дом был построен во времена королевы Елизаветы, в характерном стиле того времени, с крыльями на каждой стороне от главного зала. Меня восхищал этот зал с грубыми стенами, выложенными из камня, нравилось украшавшее его оружие. Семья Эверсли славилась своими воинскими традициями, хотя Карл-тон лишь недолгое время посвятил военной службе. После гражданской войны он оставался дома, чтобы сохранить свое имение до реставрации монарха. Мне приходилось слышать, что то, чем он занимался, было опаснее солдатской жизни и требовало большей изворотливости. Будучи убежденным роялистом, он разыгрывал из себя пуританина, чтобы таким образом сохранить дом для потомков. Мне нетрудно представить себе, как он это проделал. Каждый раз, когда он поднимал глаза к высокому сводчатому потолку с широкими дубовыми балками или когда его взгляд падал на генеалогическое дерево, нарисованное над большим камином, он должен был напоминать себе:

«Если бы не моя отвага м выдержка во имя всеобщего благополучия, мы бы потеряли все это». Да, военные традиции семьи были всем известны. Ли до недавнего времени был военным, а сын моей бабушки Арабеллы от первого брака — Эдвин, нынешний лорд Эверсли — до сих пор оставался на службе. Его жена Джейн и их сын Карлтон — которого все звали Карлом, чтобы отличать от дедушки Карлтона, — жили в Эверсли, который, собственно, был владением Эдвина, хотя дед и считал его своим. Это неудивительно, ведь он годами управлял имением и, во всяком случае, сохранил его, никто не имел больших прав на Эверсли. Дедушкин отец — генерал Толуорти — прославил себя в деле защиты монархии. Я вспомнила, что и Бо некоторое время находился в армии. Это было во время мятежа Монмута, как он однажды рассказал и, кажется, был весьма доволен этим. Даже дед Карлтон тогда воевал на стороне Монмута, хотя он не был профессиональным военным и воевал в силу своих особых причин.

Все это вселяло уверенность, что генерал Лангдон будет чувствовать себя как дома.

За столом в тот день были Карлтон с Арабеллой, жена Эдвина — леди Эверсли с юным Карлом, Присцилла и Ли, я и Дамарис. Кроме того, приехал наш сосед из поместья Грассленд — Томас Уиллерби и его сын Томас-младший, который был годом или двумя моложе меня. Томас Уиллерби недавно овдовел. Его брак был очень счастливым, и он до сих пор не мог оправиться от потери. Моя мать тоже глубоко переживала смерть Кристабель Уиллерби, так как та до замужества была ее компаньонкой, а после осталась хорошей подругой. Теперь в Грассленде был еще один ребенок Уиллерби — грудная девочка. Ей еще не было года, и ее звали Кристабель — в честь матери, которая умерла, произведя девочку на свет. Присцилла приняла близко к сердцу трагедию семьи Уиллерби, и они стали нашими постоянными гостями. Она настояла на том, чтобы опекать маленькую Кристабель, и Салли Нуленс — наша старая няня, и Эмили Филпотс, которая была горничной при детях, обе были заняты заботой о ребенке. Что касается Томаса Уиллерби, он был настолько благодарен моей матери, что его глаза наполнялись слезами, стоило ему взглянуть на нее. Он был очень сенттаюнтален.

И дед, и бабушка очень тепло приняли генерала Лангдона, и в течение четверти часа разговор за столом вертелся вокруг армии. Затем Присцилла произнесла очень четко, как, я знаю, она говорит о вещах, всецело занимающих ее мысли:

— Мне кажется, что довольно Эндерби-холлу пустовать. Нет ничего хорошего в том, что в доме никто не живет.

— Верно, — подхватил Томас, всегда готовый поддержать ее, — он отсыревает. Домам необходимо, чтобы в них жили.

— Такой милый старый дом, — сказала Джейн Эверсли, — хотя мне не хотелось бы там жить. У меня мурашки бегут по телу каждый раз, когда я прохожу мимо.

— Только потому, что ты веришь слухам, — возразил дед. — Если бы не эти разговоры вокруг, никто бы и не думал о призраке.

— Что вы думаете о привидениях, генерал Лангдон? — спросила я.

— Я никогда их не видел, — ответил он, — а я могу верить лишь собственным глазам.

— Да вы неверующий? — спросила Арабелла.

— Я верю очевидному, — возразил генерал, — но откуда взялось это привидение?

— Я думаю, оно появилось, когда одна из хозяек дома пыталась там повеситься. Но она взяла недостаточно короткую веревку и лишь жестоко покалечилась. Вскоре после этого она умерла.

— Несчастная женщина! Но почему она так поступила?

— Ее муж был замешан в заговоре.

— В Папистском мятеже, — уточнил Карл.

— Нет, — возразила я, — ты путаешь его с моим отцом, а то был «заговор Ржаного Дома», не так ли?

— Да, — отозвалась Присцилла, как мне показалось, довольно смущенная.

— Они вступили в заговор против короля! — воскликнул Карлтон. — Это было преступно и глупо.

— Я не могу понять, почему происходят такие вещи? — вмешалась Присцилла.

— Моя дорогая леди, — начал генерал, — если что-то идет не правильно, некоторые люди стремятся поправить дело.

— И теряют при этом жизни, — заметила Арабелла.

— Все это уже в прошлом, но именно таким образом этот дом получил свою репутацию, — объяснил Карлтон.

— Мне бы хотелось, чтобы там появилась какая-нибудь приятная семья, — сказала мать. — Я была бы рада иметь хороших соседей.

Она явно нервничала, и Ли с тревогой глядел на нее. Я подумала: «Они обо всем договорились». Я была уверена, что моя сестра уже доложила, что видела меня лежащей на кровати. Она могла и упомянуть, что, как ей показалось, я разговаривала с кем-то по имени Бо.

— Этот дом должен быть моим! — повернулась я к генералу. — Он был оставлен мне дядей моего отца, которого звали Роберт Фринтон.

— Мне знакомо это имя, — сказал генерал. — Ужасная трагедия!

Присцилла беспокойно сжимала руки. Она была очень возбуждена сегодня, и причиной тому был генерал.

— Пройдет еще несколько месяцев, прежде чем ты сможешь вступить во владение наследством, — сказал дедушка, — но я не сомневаюсь, что если удастся продать дом, то это будет вполне оправдано.

— Но я совсем не уверена, что хочу его продавать.

— Может, вам нравятся привидения, мисс Карлотта? — спросил генерал.

— Я была бы не прочь взглянуть на одно из них. А вы, генерал?

— Ну, это зависит от привидения, — ответил он.

Ли заявил:

— Ты должна продать дом, Карлотта. Ты никогда не захочешь там жить, но, возможно, тебе удастся найти жильца и сдать дом.

Я многое поняла про всех них и замолчала. Меня только интересовало, выскажется ли генерал. По каким-то причинам они хотели, чтобы я прекратила ходить туда, и не бродила по пустым комнатам этого дома. Дамарис наверняка рассказала все, что она видела и слышала, и они догадались, что я до сих пор надеюсь на возвращение Бо.

— Так что подумай об этом, — добавил дедушка.

— Знаете ли вы, что я сейчас обдумываю, стоит ли мне покинуть Грассленд? — сказал Томас Уиллерби.

— Покинуть Грассленд, Томас?! — воскликнула моя мать. — Но почему?

— Слишком много воспоминаний, — ответил тот, и за столом воцарилось молчание. После паузы Томас продолжал:

— Да, я подумал, что мне было бы легче возвратиться на Север и постараться начать там новую жизнь. Вот для чего я пришел… и я благодарен всем вам… и Кристабель… У меня были здесь счастливые минуты, а сейчас, возможно, для меня будет лучше уехать…

Присцилла выглядела печальной, но вслух она обдумывала его будущее:

— Уехать и найти новую жену… начать новую жизнь, и, возможно, потом вернуться?

— О, все это в будущем, — сказал Томас, — сейчас и без этого хватает забот. Да, я забыл, что-то должно быть сделано и с Эндерби.

Чтобы прекратить разговор об Эндерби, я сказала, что слышала, будто леди Элизабет Уиллврс должна вступить во владение ирландским поместьем, подаренным ей Яковом II.

Лицо генерала побагровело, и он пробормотал:

— Чудовища!

— Пусть король ублажает свою любовницу, — заявил Карлтон, — Я еще удивлен, что у него только одна. Я желаю ему насладиться этой леди.

— Жаль, — сказала Арабелла, — что все так обернулось: дочери против собственного отца…

— Действительно, — поддержал ее генерал, — мне кажется, королеву Марию должна сильно мучить совесть. И что будет с Анной, если она захватит корону?

— Не сомневайтесь, — воскликнул Карлтон, — Англия не потерпит короля — ставленника папы римского. Она избавилась от одного паписта: Яков, который принадлежит к ним, — в ссылке, и там он останется до самой смерти. А если за ним последует и Вильгельм — Бог не допустит этого, ибо он хороший правитель, — то следующей будет Анна, и она получит поддержку всех, кто желает лучшего для этой страны.

Я видела, что генерал с трудом сдерживается. Ли тоже выглядел смущенным. Он кое-что знал о мыслях генерала по этому поводу, а для моего дедушки было так характерно утверждать свою точку зрения, не задумываясь, что это кого-то заденет.

— Узурпаторам тропа, — тихо и сдержанно сказал генерал, — часто приходится жалеть об этом.

— Едва ли это так. Яков был абсолютно бесполезен. Следующей была его дочь Мария так же, как и наследующий ей Вильгельм. Я стал его противником в тот момент, когда узнал о его, папистских взглядах. Я бы посадил Монмута на трон, только чтоб не дать папистам править страной. Яков был свергнут, он в ссылке, так пусть там и остается.

— До чего вы неистовствуете, сэр! — поразился генерал.

— А разве вы нет, сэр? — ответил Карлтон. — Я вам все выскажу; я очень переживаю за эти события.

— Это слишком очевидно, — сказал генерал.

Арабелла сумела тактично переменить тему, и мы заговорили о таких банальных вещах, как погода; о том, какая предстоит зима, и даже вспомнили, как замерзла Темза, и напомнили несчастному Томасу о его встрече с Кристабель.

Я была весьма довольна, когда мы, наконец, вернулись назад в Довер-хаус. Генерал был молчалив, и я подозревала, что он не получил большого удовольствия от этого визита. Они с Ли провели этот вечер вдвоем, а на следующее утро генерал распрощался с нами.

Мои мысли всецело были заняты Эндерби. Я не могла представить, что со мной будет, если я больше не смогу ходить туда. Новые жильцы все изменят, это будет уже совсем другой дом. Хотела ли я сохранить нетронутой память о любовнике, покинувшем меня? Стану ли я счастливее, если не буду больше ходить в этот дом и мечтать?

Что-то непонятное случилось со мной. Я сильно разозлилась, и это успокоило слегка мою боль, потому что задело гордость. Может ли быть правдой то, что Бо намеренно покинул меня, так как нашел более богатую наследницу? По крайней мере, так говорили: он занимал деньги в расчете на то, что вскоре женится на мне; он был корыстолюбив и погнался за более богатой добычей. Где-то за границей… в Париже… может, в Венеции? Он постоянно и много говорил о Венеции. Бо никогда не претендовал на то, чтобы быть человеком чести, напротив, подчеркивал, что он не святой. «Во мне многое есть от дьявола», — сказал он мне однажды и предложил посмотреть, не растут ли рога у него на голове: «Потому что это тебе понравилось бы. Позволь сказать мне, Карлотта, что в тебе тоже есть частичка дьявола!»

Какая глупость с моей стороны — мечтать, что Бо вернется. Прошло уже более года с его отъезда. Я представила себе его живущим в каком-то незнакомом городе — на Рейне, в Италии, во Франции — ..с наследницей, которая богаче меня, и как он смеется, рассказывая обо мне, как Бо умеет рассказывать о своих любовницах. Он всегда насмехался над понятиями о чести, которые подразумевались обязательными для джентльмена.

Я лелеяла злость к Бо, и это было облегчением. И я подумала: «А почему бы и не продать Эндерби? Это поможет мне похоронить образ лживого любовника».

Пришел сентябрь. Через месяц мне исполнится восемнадцать, это будет значительное событие в моей жизни — я стану совершеннолетней.

Присцилла объявила, что будет большой праздник, и, конечно, дедушка с бабушкой настаивали, чтобы его проводили в Эверсли, который подходит для этого больше, чем Довер-хаус.

Дом был полон гостей, и я знала, что Ли с Присциллой пригласили несколько «приличных» молодых людей в надежде, что я обращу внимание на кого-нибудь из них.

Харриет приехала вместе со своим мужем Грегори и Бенджи. Я очень обрадовалась, увидев ее снова.

— Мы мало видимся, — заметила Харриет. Она, как всегда, восхитила меня. Ее уже нельзя было назвать молодой, но она все еще оставалась изумительно красивой. Конечно, ей это стоило больших усилий. Волосы у нее оставались по-прежнему темными («Мой особый состав, — шепнула она мне в ответ на мое удивление. — Я дам тебе рецепт его приготовления, когда это будет нужно»), Мы оставались там еще неделю.

— Почему ты не бываешь теперь у нас так же часто, как раньше? — спросил Бенджи.

Я ничего ему не ответила: не могла же я объяснить Бенджи, что по-прежнему жду Бо.

Мы много ездили верхом вместе с ним. Мне нравились эти прогулки. Я любила дышать холодным влажным сентябрьским воздухом и стала замечать окрестности, на что прежде не обращала внимания. Мне нравились буреющие на ветках листья и появляющиеся на соснах шишки. Везде была видна паутина — примета осени, и мне казалось, что она выглядит очень нарядно — с каплями сверкающей росы. Это было так непохоже на меня — любоваться природой. Мною овладело такое чувство, будто я просыпаюсь после долгого кошмара.

Бенджи был подходящим попутчиком: всегда готовый посмеяться, легкий на подъем, с веселым нравом, он больше походил на отца, чем на мать. Сэр Грегори Стивенс, наверное, не относился к числу людей, производящих на меня сильное впечатление, но, без сомнения, он был одним из самых добрых.

Бенджи был старше меня: ему было около двадцати лет, но мне это не казалось большой разницей в возрасте. Я привыкла всех сравнивать с Бо, который был более чем на двадцать лет старше. Я была достаточно искушенной, чтобы считать себя равной Бенджи по части жизненного опыта: Бо многому научил меня.

Однажды мы катались в лесу и, возвращаясь домой, проезжали мимо Эндерби-холла.

— Мрачный старый дом, — заметил Бенджи. — Помню, ты как-то сопровождала туда меня и своего дядю Карла.

— Я прекрасно это помню, — ответила я. — Вы были ужасными мальчишками: вы не хотели иметь со мной дела и все время повторяли, чтобы я уходила и не докучала вам.

— Ну, это можно отнести за счет нашей молодости, — ответил Бенджи, — Я обещаю, что никогда больше не скажу тебе ничего подобного, Карлотта.

— Наверное, я была невозможным ребенком?

— Нет… хотя определенно Карлотта считала себя центром Вселенной, и все должны были преклонять перед ней колени.

— Кроме Бенджамина и дяди Карла.

— Мы были идиотами.

— Но все случилось к лучшему: я увязалась за вами, потом уснула в шкафу, и благодаря этому мы познакомились в Робертом Фринтоном, который оказался дядей моего отца.

— Который пал жертвой твоих чар и оставил тебе свое состояние. Это как та история, о которой поется в балладе, и как раз то, что должно было случиться с тобой.

— Я не считаю, что похожа на героиню волшебной сказки, Бенджи. Не ты ли только что сказал, что я считала себя центром вселенной? Мне представляется, что я мало изменилась, а это значит, что я крайне эгоистичная натура.

— Ты восхитительна, Карлотта!

Бенджи глядел на меня достаточно выразительно: благодаря Бо я хорошо знала, что это значит. Под влиянием порыва я предложила:

— Давай заедем в Эндерби и посмотрим дом.

— Разве он не заперт?

— У меня есть ключ, я всегда ношу его на поясе: случается, что у меня бывает настроение зайти туда.

Я внимательно смотрела на него. Он, как и вся семья, знал про Бо, но я не думала, чтобы они подозревали о его пребывании в Эндерби.

Мы привязали наших лошадей и прошли через парадный вход. Рядом с Бенджи я испытывала вполне определенные эмоции и не могла понять себя. Неожиданно я стала воображать, каково было бы заняться любовью с Бенджи. Возможно, я, как и предполагал Бо, относилась к тому типу женщин, для кого физическая близость была необходима. Бо как-то сказал, что никогда еще не встречал такой опытной девственницы, имея в виду, что даже в самый первый раз я охотно приняла его. «Как цветок, открывающийся навстречу солнцу», — заметил он. Я вспомнила, что, пока не встретила Бо, я любила проводить время с Бенджи, и немалое удовольствие доставило мне открытие, что я тоже небезразлична ему. У меня появилось чувство, что это — возможность навсегда изгнать образ Бо из своей памяти.

— Какое зловещее место! — сказал Бенджи. — Тебе так не кажется?

— Это лишь твое воображение, — возразила я.

— Да, пожалуй, ты права: когда ты здесь, Карлотта, оно уже не кажется мрачным. Ты так красива! Я знаю лишь одну женщину, которая так же красива, и это моя мать. Я очень гордился тобой, когда верил, что ты — моя сестра.

— Значит, это твоя гордость не позволяла мне принимать участия в ваших прогулках по Эндерби?

— Я уже объяснил тебе, что это была просто мальчишеская глупость.

Бенджи смотрел на меня очень выразительно, и я прекрасно понимала, что он хочет поцеловать меня. Я отошла и направилась через зал, глядя на галерею менестрелей, чтобы прийти в себя. Боль оставалась со мной, никто не сможет заменить Бо. Я начала подыматься по ступеням. Бенджи шел вплотную за мной… через галерею призраков. Я размышляла: «Ну почему я должна страдать по тебе, Бо? Ты уехал и покинул меня».

Мы заглядывали во все комнаты и, наконец, дошли до той, где была кровать под балдахином. Я стояла, глядя на нее. Меня переполняли горечь и страстное желание. Бенджи проговорил:

— Карлотта, ты уже больше не ребенок. Я очень давно хотел поговорить с тобой, но ты была так молода.

Я еле удержалась от смеха: я была намного моложе, когда резвилась с Бо на этой самой кровати. А Бенджи… он дожидался, пока мне исполнится восемнадцать. Как рассудительно и как непохоже на Бо.

— Карлотта, мне кажется, что все так считают.

— Что именно?

— Что мы поженимся.

— А ты меня спросил?

— Я спрашиваю. И что же ты ответишь? Мне показалось, что я слышу смех Бо: «Это как раз то, что надо: твой недотепа-любовник дождался твоего совершеннолетия. Это очень смешно, не правда ли, Карлотта? Благославляю тебя, дитя мое, ты, наконец-то, выросла из колыбели. Выходи замуж за этого тихоню Бенджи, и у тебя будет размеренная, благополучная жизнь и, я обещаю, непреодолимо скучная».

Я поняла, что мне не удается ускользнуть от Бо. Если я скажу Бенджи «да», я никогда не почувствую того возбуждения, предощущения восторга, которое всегда овладевало мной, когда я приходила в этот дом на встречу с Бо.

— Нет, — ответила я Бенджи, — нет! — И что-то заставило меня добавить:

— Не сейчас…

Бенджи, конечно, все понял по-своему:

— Я слишком поторопил тебя?

Поторопил меня! Я знала о его чувствах уже давно, а он просто не имел представления о таком типе людей, как я. Я вообразила себе Бо при аналогичных обстоятельствах: если бы я отказала ему, он бы только рассмеялся и силой уложил меня в эту постель.

Хотелось бы мне иметь такого любовника, как Бенджи? И опять мне показалось, что я слышу смех Бо: «Ну конечно, конечно, ты хочешь». Он решил бы, что это — замечательная шутка, произойди все именно здесь, в этой комнате. Он бы сказал, что никогда еще так не развлекался: Бенджи предлагает выйти за него замуж, а, когда я отказываю, решает, что слишком поторопил меня, что моя невинность не позволяет мне еще задумываться об этом. Нет, мне не удастся избавиться от Бо.

Мы подошли к нашим лошадям.

— Не расстраивайся, милая Карлотта! — сказал Бенджи. — Я задам тебе этот вопрос позже.

Ко мне в комнату вошла Харриет. Она славилась отменным здоровьем, и, я уверена, она была не менее красива, чем десять лет назад. Она слегка располнела, но ничего уродливого в этом не было: некоторое обилие плоти ничуть не портило ее красоту. «Это потому, — говорила она, — что все располагается там, где надо!»

Я подумала: «Харриет знает, что Бенджи просил моей руки». Некоторые слуги верили, что она обладает особой силой, и я была склонна согласиться с этим. Эти невероятно красивые фиолетовые глаза были необыкновенно проницательными, мало что могло ускользнуть от них.

— Итак, маленькая обольстительница, — сказала она, — ты отказалась сделать счастливым моего Бенджи? Вчера он просил твоей руки, не так ли?

Я кивнула.

— И ты сказала «нет». Я считаю, ты добавила «не сейчас», только чтоб не удручать его решительным отказом?

— Харриет, ты права, как всегда. Мы вместе посмеялись, она всегда поднимала мне настроение. Наверное, я любила Харриет больше, чем кого-либо другого, исключая Бо. Произошло это благодаря тому, что в детские годы я всегда считала своей матерью ее. Нет, она была для меня больше, чем мать, она была одной из нас, как я решила, — это значит, что она походила на Бо и на самое меня. Мы были искателями приключений в этом мире, решительно настроенными получить все, что нам хочется от него, и, в зависимости от обстоятельств, не слишком щепетильными в способах достижения цели.

Внезапно до меня дошло, что все мы появились на свет, наделенными выдающейся красотой: и Бо, и Харриет, и (с моей стороны было бы ложной скромностью отрицать это) я в некоторой степени наделена ею. По какой-то страдной прихоти природы я, действительно, могла бы быть дочерью Харриет: я была темноволосой, хотя и посветлее ее, у меня были синие глаза, хотя более голубые, чем фиолетовые, но такие же, как у нее, темные брови и ресницы. На этом, правда, внешнее сходство кончалось: мое овальное лицо, высокие скулы, полные губы и прямой нос были типичны для Эверсли. Но по характеру я была такой же, как Харриет, и, возможно, это делало нас более похожими, чем чисто внешние черты.

Так или иначе, мы прекрасно понимали друг друга, и с Харриет мне было говорить легче, чем с кем-либо другим. Что-то подобное, должно быть, чувствовала и моя мать, если пришла к Харриет, поняв, что у нее будет ребенок и это опозорит семью.

— Бедный Бенджамин! — произнесла она. — Он так долго любил тебя! Эта мысль появилась у него, как только он узнал, что ты ему не сестра. Он жил ради того дня, когда поведет тебя к алтарю, и, должна сказать, что и я была бы рада такой невестке.

— Милая Харриет, для меня была бы заманчивой перспектива иметь тебя свекровью, но даже это не может быть решающим поводом для замужества — Для тебя это было бы хорошо, Карлотта: с Бенджи тебе будет неплохо. Он очень похож на своего отца, а лучшего мужа, чем мой Грегори, невозможно себе представить. — Она серьезно посмотрела на меня и добавила:

— С Бомонтом Гранвилем ты станешь очень несчастна.

Я отвернулась, а она продолжала:

— Да, так будет. О, я согласна, что он очарователен. Я могу представить, как он сейчас живет где-то в роскоши, восхваляя собственную хитрость. Он не может вернуться в Англию: его кредиторы разорвали бы его, как стервятники Я недоумеваю, где он может быть. Не думаю, что в Венеции. Я несколько раз писала своей подруге, Контессе Карпори, у которой есть собственное палаццо там, где она родилась. Она знает Бо, он достаточно известен в Венеции. Она пишет, что его там нет, и, если она услышит о его возвращении в один из городов Италии, она даст мне знать об этом. Не думай больше о нем, изгони из мыслей! Это было приятно, не так ли? Можешь ты взглянуть на все это как на эпизод?

— Это был такой упоительный эпизод, Харриет!

— Конечно, так и должно быть. Наверное, он потрясающий любовник, но в мире есть и другие. Все, что он хотел от тебя, — это твое наследство, Карлотта.

— Но почему же он не остался, чтобы заполучить его?

— Единственной причиной может быть то, что его привлекла более заманчивая цель, больше я ничего не могу предположить. Он задолжал всем вокруг, он не мог более показываться своим кредиторам. А может, он испугался твоего дедушки. Карлтон Эверсли пользуется большим влиянием при дворе и мог бы уничтожить Бо, если бы тот появился. Но мне не кажется, что Бо принадлежит к тому типу людей, которых легко заставить свернуть с избранного пути. Ты должна посмотреть правде в лицо, Карлотта. Единственный вывод — он почуял где-то более заманчивую добычу и ринулся за ней.

— Харриет, прошло почти три года.

— И ты достигла совершеннолетия. Забудь его, начни все сначала. У тебя есть все, о чем только может мечтать девушка: ты наделена красотой, которая делает тебя неотразимой почти для всех мужчин, и ты состоятельна, мое милое дитя. Что бы я сделала, имея в твоем возрасте такое богатство!

— Ты смогла неплохо устроиться и без этого.

— У меня были годы борьбы. Да, я наслаждаюсь ею, в моей крови есть тяга к авантюрам, но иногда я творила такие вещи, которых делать не надо бы. Карлотта, забудь о том, что прошло, смотри вперед. В будущем тебя ждет счастье. Не хочешь быть с Бенджи — не надо, хотя, я надеюсь, по ряду причин, что вы будете…

— Одна из них — мое наследство?

— Одна из них — наследство. Но позволь и мне сказать то, что касается Бенджи: он получит наследство после своего отца и унаследует мне. Если тебе нужен муж, а не дьявольский любовник, лучшей партии ты не сделаешь.

Харриет поцеловала меня и показала наряды, в которых собиралась пойти на торжество в честь моего совершеннолетия. Она произвела на меня должное впечатление, как и всегда ей это удавалось. Эверсли был полон, в Довер-хаусе тоже были гости, торжество кипело. Мое совершеннолетие. Я должна была выслушивать воркотню Салли Нулленс, которая рассказывала, что я была самой непослушной из всех детей и у меня была самая мощная пара легких, которые я пускала в ход, когда хотела чего-то.

— Были некоторые, которые предпочитали дать тебе требуемое, — поясняла она, — но я поступала по-другому. Когда ты мне сильно мешала, я задавала тебе хороший шлепок — ты знала, что только это и можешь от меня получить, и не таила обиды.

А затем была Эмили Филпотс:

— Я скажу тебе, что ты привела в беспорядок свои прелестные наряды, но ты выглядишь в них так очаровательно, что приятно смотреть на тебя. Ты не изменилась, мисс Карлотта. Мне жалко того мужчину, который получит тебя, да.

Я, конечно, могла бы ответить, что так как ни один мужчина не проявил желания получить Эмили, то она и не может судить об этом, но я всю жизнь любила их обеих, они были неотъемлемой частью моего детства.

Дамарис ходила вокруг меня с выражением благоговейного восторга на лице. Ей сейчас было одиннадцать — довольно крупная и толстая. Ее обожание раздражало меня, боюсь, я не слишком хорошо относилась к ней. Она постоянно возилась с больными животными и очень переживала, если они умирали. Она обожала свою лошадь и действительно была превосходной наездницей. Дамарис была любимицей Салли Нулленс и Эмили Филпотс, у нее были очень правильные легкие, и она не слишком часто их упражняла, и я уверена, что она держала свои наряды в полном порядке, но я чувствовала глубокое удовлетворение, что в них она никогда не сможет быть такой красивой, как я.

Все — моя мать, Ли и даже дедушка и бабушка — надеялись, что я выйду замуж за Бенджи. Кажется, все знали, что там очень хочет этого. Я чувствовала к себе какое-то настороженное внимание. Видимо, все считали, что когда я буду замужем, то получится так, будто бы я и не знала Бо. Я же была в этом абсолютно не уверена, но мне уже хотелось понять, может, все от в чем-то правы, а для меня и это уже был шаг вперед.

Поэтому я каталась верхом вместе с Бенджи, я танцевала с Бенджи, мне нравился Бенджи. Я чувствовала легкое волнение, когда он брал мою ладонь, касался руки или целовал меня.

Это не был такой дикий наплыв чувств, какой я испытывала к Бо, но какой-то отклик во мне был.

Я представляла, как Бо смеялся бы надо мной.

— Ты такая страстная молодая леди! — говорил он мне.

Действительно ли это так? Что сейчас со мной происходило? Было ли это действительно просто желание физического удовлетворения, которое так приучил ценить меня Бо, или я тянулась к Бенджи? Я не была ни в чем уверена, но к кое-какому решению я пришла: я собиралась продать Эндерби-холл. Возможно, для меня это было символично: я смирялась с тем фактом, что Бо никогда уже не вернется.

Некая миссис Элизабет Пилкингтон приехала, чтобы взглянуть на Эндерби-холл. Она прибыла днем раньше и остановилась со своими друзьями в нескольких, милях от Эверсли. Она сказала, что поехала бы взглянуть на дом, если кто-нибудь встретит ее там.

Присцилла хотела послать Ли, но я наотрез отказалась. Они должны прекратить думать обо мне, как о ребенке, я в полном смысле взрослая женщина, и в любом случае Эндерби-холл принадлежит мне. Мне хотелось доказать всем свою независимость, поэтому я собиралась сама встретить леди и показать ей дом Стоял ноябрь. Мы договорились о встрече на десять часов утра. Я предложила такое время потому, что около четырех темнело, и, если бы миссис Пилкингтон явилась пополудни, у нас было бы слишком мало времени, чтобы все осмотреть. Она согласилась: конечно, ей хотелось рассмотреть дом при дневном свете.

Я чувствовала облегчение. Наконец-то, я стала действительно понимать, что в один прекрасный момент я перестану быть владелицей Эндерби и смогу начать все заново.

Воздух был пронизан холодом. Я никогда не любила ноябрь. Впереди была зима, а до весны, казалось, так далеко. Деревья сбросили уже почти все листья, и мне послышалась унылая нотка в песенке дрозда. Она звучала, будто он очень старался избавиться от печали, но ему это не удавалось.

Между деревьями стелилась легкая дымка, и из-за нее казалось, что паутины больше, чем обычно. Близко был конец года, а возможно, и конец какого-то периода моей жизни.

Миссис Пилкингтон уже ждала меня. Я поразилась ее внешности. Она была необычайно элегантна, а рыжие волосы были очень красивы. Костюм темно-зеленого цвета был сшит по последней моде и очень шел ей. Еще она носила шляпу с маленьким коричневым перышком, что весьма подходило к ее ошеломительно красивым волосам.

— Боюсь, я заставила вас ждать, миссис Пилкингтон, — сказала я.

Она обаятельно улыбнулась, показав ряд безупречных зубов.

— Конечно, нет, это я подъехала пораньше: мне так не терпелось увидеть дом!

— Надеюсь, он вам понравится. Зайдем внутрь! Я открыла дверь, и мы вступили в зал. Он уже выглядел по-другому. Казалось, из него исчезло то гнетущее, что было раньше.

— Очень впечатляет, — произнесла миссис Пилкингтон, затем повернулась и внимательно оглядела меня. — Я знаю, что вы — мисс Карлотта Мэйн. Я и не подозревала, что буду иметь удовольствие встретить вас. Я думала, кто-нибудь…

— Кто-то старший? — закончила я за нее. — Нет, это мой дом, и я предпочитаю вести деловые переговоры самостоятельно.

— Одобряю, — сказала она. — Дом — это часть вашего наследства?

— Я вижу, вы немало знаете обо мне.

— Я вращалась в лондонском обществе, и там было много разговоров о вашей помолвке с Бомонтом Гранвилем.

Я вспыхнула: этого я не ожидала, а она продолжала:

— Это было так странно: его… исчезновение. Она посмотрела на меня внимательно, и я почувствовала себя действительно очень неуютно.

— Строилось много предположений, — продолжала она, — но он уехал, так ведь?

— Да, — коротко ответила я. — Не хотите ли посмотреть кухню или сперва пройдем наверх?

Она улыбнулась мне так, будто хотела сказать, что поняла мое нежелание говорить о нем.

— Наверх, пожалуйста, — ответила она. Я показала ей галерею менестрелей.

— Очаровательно! — промолвила она. Мы шли по комнатам, и миссис Пилкингтон приостановилась в спальне, в той самой комнате, где было столько мучительных воспоминаний.

— А что вы думаете сделать с обстановкой? — спросила она.

— Все предназначено для продажи. Если нравится — вам, если нет — кому-нибудь еще.

— Конечно, мне пригодится эта мебель, — сказала она. — У меня есть дом в Лондоне, но я собираюсь его продать, так что все это придется мне кстати.

Она шла из комнаты в комнату, затем я провела ее на кухню, и, наконец, мы вышли из дома.

— Очаровательно, очаровательно! — повторяла она. — Я не могу понять, как вы решились расстаться с таким домом?

— Долгое время в нем никто не живет, и нет смысла, чтобы так продолжалось и дальше.

— Да, разумеется. Я уверена, что и мой сын полюбит это место.

— О, так вы будете жить с семьей?

— Только с сыном.

— Ваш муж…

— У меня нет мужа, — ответила она и лучезарно улыбнулась мне.

Я подозревала, что все время, пока мы осматривали дом, она исподтишка бросала на меня взгляды. Может быть, я была так в этом уверена, что и сама чувствовала непреодолимый интерес к ней.

Должно быть, она почувствовала, что я заметила этот осмотр, потому что сказала:

— Прошу прощения, если я смутила вас излишним вниманием. Вы такая красивая молодая дама, — не обижайтесь на эти слова, — а я так трепетно отношусь к красоте.

Я слегка покраснела, и не потому, что питала отвращение к комплиментам, нет. Мне нравилось быть в центре внимания, и я уже привыкла, что вслед мне оборачиваются, но поведение этой женщины чем-то настораживало меня. У меня промелькнула мысль, что она не так уж интересуется домом, а приехала сюда, имея какую-то другую цель.

Сама она была тоже весьма привлекательна, и я подумала, что мой долг — вернуть ей комплимент.

— Вы и сами очень красивы. Она, очень довольная, рассмеялась:

— Увы, мое время уже прошло, но были дни… И трагически замерла, будто на сцене перед зрителями.

Я произнесла:

— Нет, нет, вы ошибаетесь: для вас все эти дни не прошли.

Она засмеялась и продолжила:

— Я думаю, мы можем прогуляться вместе Это было бы неплохо, мы же будем соседями. Я знаю, что тут близко до Эверсли.

— Да, тут совсем недалеко. Я живу в Довер-хаусе с моей матерью, а бабушка с дедом — в имении Эверсли. Здесь рядом располагаются три больших дома: Эверсли, Эндерби и Грассленд Мэйнор.

— Ну, что ж, — сказала она, — звучит неплохо. Давайте осмотрим мои будущие владения.

Мы вышли на морозный воздух и пошли через сады и обсаженные кустарником аллеи.

— Они не настолько обширные, как должны бы быть, — заметила она.

— О, владения были больше, но когда мой отчим купил Мэйнор, он присоединил часть земли, принадлежавшей Эндерби.

— Что же он купил? Интересно взглянуть на то, что могло бы принадлежать мне.

— Он построил стену, которая заключает наши земли вокруг Довер-хауса.

— Вот эта стена? — спросила она. — Кажется, он предпочитает держать людей на расстоянии.

— Одно время был план выращивать что-нибудь на этой земле… Отчим до сих пор не расстался с этой идеей.

— Но сейчас тут все запущено.

— Да, все заросло, но в один прекрасный день все расчистят, я не сомневаюсь.

— Ну, я должна поблагодарить вас, мисс Мэйн. Я осталась довольна осмотром дома, но хотела бы посмотреть его еще раз.

— Конечно, я с удовольствием покажу , вам все снова.

— Я хочу попросить вас об одном одолжении. Я проведу неделю или около того с моими друзьями Элсомерс в Кроухилле. Вы их знаете?

— Да, мы встречались.

— Раз вы знакомы, то можете доверять и мне. Не позволите ли мне взять ключ от дома, чтобы я могла зайти сюда, когда захочу, и все детально осмотреть?

— Ну конечно, — с готовностью сказала я, понимая ее желание прийти в это место одной. Хотя здесь и была кое-какая обстановка, но в основном вещи, которые с трудом сдвинешь с места, и я не боялась, что она сможет взять что-то. Она вызывала у меня некоторую настороженность, но представить ее воровкой я не могла.

Я с готовностью отдала ключи: у меня был еще один, так что я тоже могла прийти сюда, когда пожелаю.

Мы подошли к нашим лошадям. Миссис Пилкингтон грациозно уселась верхом, кивнула мне на прощанье и поехала назад, в Кроухилл.

Три дня не было никаких новостей, но в один из дней меня потянуло навестить Эндерби: если я собиралась его продать, у меня уже не будет такой возможности.

Стоял холодный день, утро было туманным, и было понятно, что туман вновь появится, как только стемнеет. Сейчас туман, завихряясь, поднялся, оседая влагой на ветвях деревьев, на кустах, на моих волосах. Я подумала, что скоро Рождество. Мы отправимся к Харриет, или она приедет к нам. Я опять буду рядом с Бенджи, и, конечно, он снова будет просить меня стать его женой, и, возможно, я скажу «да». Продажа Эндерби станет моим первым маленьким шагом прочь от прошлого, от Бо, а замужество — уже уходом от него.

Я думала о миссис Пилкингтон, о том, как она интересовалась всем вокруг, особенно мною и помолвкой с Бо. Я вспомнила ее острые живые глаза цвета густого чая, которые так гармонировали с ее исключительными рыжими волосами. Ее холеный вид говорил о том, что эта женщина умеет следить за своей внешностью и не жалеет на это сил. Я была уверена, что она вращалась при дворе, а там наверняка ходила масса слухов обо мне и Бо — до его исчезновения. Так что вполне естественно, что элегантная миссис Пилкингтон слышала обо всем и заинтересовалась, когда решила купить дом у известной в этой связи наследницы.

Я открыла дверь и вошла в дом. Постояла, глядя на галерею. Было тихо. Я прислушалась.

Я смогу от всего избавиться, когда миссис Пилкингтон обоснуется здесь со своей семьей. Мне уже нельзя будет прийти сюда без приглашения, да и в доме все будет по-другому. Это было то, что я хотела. Я сделала все правильно.

Я поднялась по ступеням и повернула в галерею менестрелей. Что-то здесь было иначе, чем обычно. Да, один из табуретов был выдвинут вперед, и похоже, что на нем недавно кто-то сидел. Конечно, здесь побывала миссис Пилкингтон.

Затем я почувствовала запах. Я не могла ошибиться. Против моей воли сердце забилось сильнее.

Запах мускуса. Передо мной ясно возник образ Бо я видела его лицо, слышала голос. Он говорил мне, что любит этот сильный запах. Ему нравилось заниматься духами, и он сам составлял их. Он считал мускусный запах очень эротичным и добавлял мускус в другие духи, чтобы придать им «оттенок эротики». Этот возбуждающий запах!

— Знаешь ли ты, Карлотта, как он действует на любого, кто почует его? Он стимулирует желание. Это запах любви.

Так он говорил, и сильный запах мускуса яснее, чем что-либо еще, напомнил о нем. Все во мне разом перевернулось. Если я надеялась, что смогу избавиться от него, то я ошибалась: он опять был со мной так же неотделимо, как и прежде.

В первый момент я была так ошеломлена нахлынувшими на меня чувствами, что даже не задумывалась, откуда появился этот запах здесь, в галерее менестрелей. Я просто стояла, охваченная одним желанием — снова увидеть его, и не могла больше думать ни о чем.

Затем я сказала себе: «Но как же проник сюда этот запах?»

Несомненно, здесь бы кто-то, надушенный так сильно, что запах остался после ухода его или ее.

Миссис Пилкингтон, конечно, но я не заметила, чтобы она пользовалась мускусом, когда водила ее по дому, в этом-то я ошибаться не могла. Теперь я вспомнила нежный запах ее духов: как мне кажется, фиалковых.

У нее был ключ, вот и ответ. Но почему же я стояла в изумлении? Бо был не единственным, кто использовал мускус, чтобы надушить одежду. Это была мода среди утонченных придворных джентльменов, она пришла с Возрождением. Бо говорил, что Лондон да и вся страна полны такого зловония, что необходимо что-то предпринять, чтобы защитить обоняние.

Я не должна быть глупой и предаваться напрасным мечтам. Надо уйти, нет никакого смысла ходить по дому. Я была слишком расстроена. Не имеет значения, откуда взялся этот запах, который так живо нарисовал мне его. Я захотела уйти.

И вдруг я заметила что-то блестящее на полу. Я остановилась и подняла это. Пуговица, очень необычная пуговица: золотая, тонко обработанная. Я уже видела раньше такие пуговицы на бордовой бархатной куртке. Я восхищалась этими пуговицами, а Бо говорил:

— Они были сделаны ювелиром специально для меня. Всегда помни, Карлотта, это — последний штрих для придания блеска одежде. Именно пуговицы делают эту куртку неповторимой.

А здесь… лежит на полу галереи менестрелей одна из этих пуговиц.

Несомненно, это может означать только одно: Бо был здесь.

— Бо, — прошептала я, почти уверенная, что он сейчас возникнет передо мной, но в доме была тишина. Я повертела в руке пуговицу. Она была настоящая, не галлюцинация, а столь же реальная, как запах, оставшийся здесь, — духи Бо.

«Это знак, — подумала я. — Это сигнал, чтобы я не продавала дом».

Я села на табурет, опершись о балюстраду. Следы на стуле, запах… они могли значить, что угодно, но пуговица — это было явное доказательство.

Когда я в последний раз видела на нем ату куртку? Это было в Лондоне. Да, насколько я помнила, здесь он ее не носил. Но пуговица была здесь. Он не мог потерять ее, пока находился тут, несомненно, ее давно бы нашли.

Я была в полной растерянности. Я пыталась разобраться в своих ощущениях, но мне это не удавалось. Я не могла попять, отчего я сама не своя — от радости или от горя. Я была смятена, повергнута в ад. Я вновь позвала его по имени. Мой голос эхом отозвался в пустом доме. Ничего… А что если где-то прячется глупенькая Дамарис, шпионит за мной? Нет, это несправедливо: Дамарис не выслеживает меня. Просто у нее привычка вертеться рядом, когда совсем не до нее Бо? Что же это значит? Где ты? Ты прячешься? Ты дразнишь меня?

Я решила осмотреть дом, вошла в нашу спальню.

Здесь тоже пахло мускусом.

Мне стало не по себе: скоро уже стемнеет и появятся привидения, если они здесь есть.

— О, Бо! Бо! — прошептала я. — Где ты? Здесь, рядом? Дай мне знак. Объясни, что все это значит?

Пуговица нагрелась в моей ладони. Я уже была почти уверена, что она исчезла, но она была на месте.

Я вышла из дома и направилась к своей лошади. К Довер-хаусу я подъехала уже в темноте. Присцилла ждала меня в зале.

— Карлотта, где же ты пропадаешь? Я уже начала волноваться!

Мне хотелось заорать: «Отстаньте от меня, не следите за мной и не беспокойтесь обо мне!» Однако я сдержалась и сухо произнесла:

— Я сама позабочусь о себе! Минуту я помолчала и продолжила:

— Не думаю, что после всего, что произошло, я захочу продать Эндерби!

Мое решение всех шокировало. Дедушка заявил, что неразумная девочка не может решать такие вопросы: дом стоит без пользы и поэтому должен быть продан. Бабушка, как мне кажется, была с ним полностью согласна. Ли не вмешивался и лишь сказал, что это мои проблемы, а Присцилла, конечно, стала беспокоиться. Она чувствовала, что здесь есть какая-то связь с Бо, и была разочарована, так как уже начала думать, что я покончила с прошлым.

Я послала к миссис Пилкингтон в Кроухилл передать, что я передумала. Она вернула с посыльным ключ, сообщив, что, хотя очень разочарована, но понимает, как трудно мне расстаться с таким домом.

Приближалось Рождество. Царила обычная суматоха приготовлений. Присцилла делала все возможное, чтобы заинтересовать меня, но я-то знала, насколько это трудно. Малейшая причина могла вызвать у меня вспышку раздражения, и Салли Нуленс сказала, что я «похожа на медведя с больной головой». Харриет сообщила, что она, Грегори и Бенджи присоединятся к нам: либо мы проведем Рождество в Эйот Аббас, либо они приедут в Эверсли. На последнем настаивала моя бабушка, она очень любила Харриет. Помимо всего, они были дружны всю свою жизнь, встретившись во Франции еще до Реставрации. Иногда, правда, бабушка выказывала к ней резкость, что, кажется, лишь забавляло Харриет. Каждый, кто знал историю их взаимоотношений, понял бы это: какое-то время Харриет была соперницей Арабеллы, а Эдвин Эверсли являлся отцом Ли — сына Харриет, ныне мужа Присциллы. Да, в нашей семье весьма запутанные связи. Все это произошло очень давно и, как считала Харриет, должно быть забыто, но я могла понять затаенную обиду Арабеллы. Затем Присцилла обратилась к Харриет, когда ожидала моего рождения. Можно представить, что Арабеллу обидело и это. Однако Харриет оставалась в Эверсли, и между нею и бабушкой была такая же тесная связь, как между мною и матерью или, например, между Харриет и мною. Харриет играла немаловажную роль в наших жизнях и была как бы членом семьи. Единственным, кто недолюбливал ее, был дедушка, а так как он не относился к людям, которые скрывают свои чувства, это было очевидно для всех, поэтому было к лучшему, когда Харриет уезжала.

Это было самое обычное Рождество: со святочным поленом, украсившим большой зал, с пением веселых песен, с потоками глинтвейна и пунша, с пирами и танцами под ветками омелы и остролиста.

Разумеется, здесь было и семейство Уилдерби. Крошка Кристабель была отдана на попечение Салли, и они с Эмили качали головами и ворчали о том, что в Грассленде уход за детьми хуже, чем в Эверсли.

Мы сонно сидели над остатками рождественского обеда, бокалы были полны мальвазией и мускатом, которыми особенно гордился мой дед. В этот момент Томас Уиллерби опять поднял вопрос о том, что хочет покинуть Грассленд.

— Видите ли, — сказал он, глядя на мою мать, — здесь слишком многое напоминает о Кристабель!

— Нет, вы не сможете это сделать! — воскликнула Присцилла.

— И было бы очень непривычно, поселись в Грассленде кто-либо другой. — добавила бабушка.

— Мы — такое счастливое общество, — вступил в разговор Ли. — Мы, действительно, как одна семья.

Выражение лица Томаса стало очень сентиментальным. Я догадалась: он собирается сказать, что обязан своим счастьем Эверсли.

Кристабель была незаконной дочерью моего деда. Он был неукротимым человеком, именно поэтому меня восхищало то, насколько он привязан к бабушке. Как-то Харриет сказала: «До того, как жениться на Арабелле, он был большой повеса. После он резко изменился». Мне нравилось думать, что с Бо произошло бы то же самое, если бы мы поженились.

— Только нежелание расставаться с вами удерживает меня от немедленного отъезда, — продолжал Томас. — Когда Кристабель покинула меня, я понял, что, оставаясь здесь, не смогу позабыть ее, слишком многое напоминает обо всем. Мой брат в Йорке уговаривает перебраться туда.

— Милый Томас, — сказала Присцилла, — если ты считаешь, что это сделает тебя счастливее, ты должен ехать.

— Попробуй, — поддержала Харриет. — Ты всегда сможешь вернуться. — И переменила тему, она была не любительница сентиментальных бесед.

— Странно, что здесь будут сразу два дома на продажу, — сказала она. — О, но ведь Карлотта передумала. Она не собирается продавать Эндерби… пока. Я надеюсь, что ваши новые соседи будут приятными людьми.

— Карлотте не понравилась будущая хозяйка, не так ли? — спросила мать.

— Почему? Она очень элегантна, не то чтобы красавица, но привлекательна, с копной рыжих волос. Меня заинтересовала эта миссис Пилкингтон.

— Пилкингтон? — воскликнула Харриет. — Уж не Бесс ли Пилкингтон?

— Ее зовут миссис Элизабет Пилкингтон.

— Высокая, с глазами очень странного цвета — топазовые, как она сама говорила. В театре про них говорили — имбирные, как и волосы. Представляю себе! Если бы Карлотта допустила это, Бесс Пилкингтон купила бы Эндерби. Она была выдающейся актрисой, я играла с ней сезон в Лондоне.

— Сейчас я поняла, — сказала я, — что она актриса. Она говорила, что у нее есть сын.

— Я никогда не видела, но, вероятно, у нее есть богатый покровитель. Он должен быть весьма состоятельным, чтобы удовлетворять запросы Бесс.

Мать выглядела смущенной и сказала, что зима, видимо, будет суровой. Ей не понравилось, что такой разговор зашел в присутствии Дамарис и меня. Ли тут же пришел ей на помощь, заговорив о своих намерениях относительно земель. Дедушка смотрел весьма язвительно, и, казалось, был не прочь продолжить тему о Бесс Пилкингтон, но Арабелла кинула на него взгляд, которому он подчинился.

Затем разговор перекинулся на политику — конек моего деда. Он яростно отстаивал свои взгляды убежденного протестанта и никогда не боялся выражать свое мнение. Эти его убеждения едва не стоили ему жизни во времена восстания Монмута, в котором он принимал активное участие, и столкнули его с пресловутым судьей Джеффризом. Эти события редко упоминались в нашем доме, но кое-что я слышала. Раньше даже намек на это мог доставить любому много неприятностей, однако сейчас все опасности миновали. С воцарением Вильгельма и Марии протестантизм был утвержден в Англии, хотя все же оставались смутные опасения, что может вернуться Яков II, и я знала, что много людей втайне приветствуют короля за морем, имея в виду Якова, который нашел приют у французского короля.

Сейчас шепотом передавали друг другу, что король Вильгельм сильно болен. У него с Марией не было детей, а после смерти Марии он не женился снова. Он был хороший король, хотя и не слишком привлекательный человек, и, когда он умрет, это даст возможность Якову вернуться.

Я знала, что это постоянный источник беспокойства как для моей матери, так и для бабушки. Они питали чисто женскую неприязнь к войнам, в которые мужчины так любят ввязываться обычно без всякой на то причины, как говорит Харриет.

Кто-то упомянул смерть молодого герцога Глочестера, сына принцессы Анны, сестры последней королевы Марии и невестки короля. Юный герцог прожил только одиннадцать лет.

— Несчастная женщина! — сказала Арабелла. — Пройти через такое! Семнадцать детей, и ни одного в живых. Я слышала, ее сердце разбито: все надежды были в детях.

— Это касается и всей страны, — сказал дедушка. — Если Вильгельм долго не протянет, единственная смена — Анна, а если у нее не будет детей, кто же потом?

— Я подозреваю, что очень много глаз внимательно следят за троном последние несколько лет, — сказал Ли.

— Вы имеете в виду из-за моря? — спросил Томас Уиллерби.

— Безусловно, — согласился Ли.

— Анна еще не стара, — заметила Присцилла, — кажется, ей тридцать пять или около того?

— Но она уже доказала, — сказал дед, — что неспособна иметь здоровых детей.

— Бедный маленький герцог! — произнесла мать. — Я видела его однажды в Лондоне, когда он делал смотр своей голландской стражи в парке. Он был настоящим маленьким солдатом.

— Печальное создание! — заметила Харриет. — У него была слишком большая голова, и было ясно, что долго ему не протянуть.

— Умереть так рано — всего в одиннадцать лет. Я думаю, он был любимцем короля.

— Вильгельм ни к кому не проявлял сострадания, — заметил Ли.

— Нет, — возразил дедушка, — королевский долг — не жалеть кого-то, а править страной, а это то, с чем Вильгельм справлялся с незаурядным искусством.

— Но что же будет теперь, Карлтон? — спросил Томас Уиллерби.

— После Вильгельма — Анна, — ответил дед. — Никого иного быть не может. Будем надеяться, что она сумеет родить еще одного сына, здорового на этот раз.

— А если нет, — заметил Бенджи, — может случиться несчастье.

— О, довольно всех этих разговоров о распрях! — воскликнула Харриет. — Войны никогда никому ничего хорошего не приносили. И вообще, разве это подходящий разговор для Рождества? Давайте попробуем больше взять от нынешнего мирного, благополучного времени и не задумываться, что будет, если… «Если»— это слово, которое мне очень не нравится.

— Разговоры о войнах! — проворчал дед, бросив злобный взгляд на Харриет. — Над нами нависла угроза со стороны Испанта. Что вы думаете, — он взглянул на Ли и Бенджи, — по поводу внука французского короля, получившего испанскую корону?

— Опасно, — сказал Ли.

— Ничего хорошего, — согласился Бенджи.

— Но что Испания может сделать с нами? — спросила бабушка.

— Мы не можем допустить, чтобы Франция влияла на половину Европы! — закричал дед. — Неужели это не ясно?

— Я не знаю, — сказала Арабелла, — но мне кажется, тебе нравится думать только о несчастьях.

— Нельзя быть настолько глупым, чтобы отворачиваться, когда они уже произошли.

Харриет взмахнула рукой в сторону галереи, ', и менестрели начали играть. Дед угрюмо посмотрел на нее.

— Слышала ли ты когда-нибудь об императоре, который достал свою скрипку и играл на фоне догорающего Рима?

— Я слышала об этом, — сказала Харриет, — и всегда думала о том, насколько он предан своей скрипке.

— Вы не верите мне, не так ли? — сказал дед. — Но позвольте мне сказать, что в жизни нашей страны происходят сейчас события, которые кажутся маловажными для тех, кто слишком слеп, чтобы распознать их истинное значение, или для тех, кто так поглощен мечтами о мирной жизни, что не видит другого исхода. Но все, что затронет нашу страну, затронет и нас. Умер маленький мальчик, принц Вильям, герцог Глочестер. Этот маленький мальчик должен был бы стать королем, но он умер. Может, вы считаете, что это неважно? Подождите — и увидите.

— Карлтон, вас надо было назвать Иеремией, — насмешливо сказала Харриет.

— Ты придаешь слишком большое значение вещам, которые могут и не случиться, — вставила бабушка. — Ну, кто начнет танец?

Я не слишком интересовалась этим разговором о претендентах на трон, считая, что меня это никаким образом не может затронуть. Скоро мне предстояло понять, насколько я ошибалась. Это случилось на следующий день. Мы все сидели за столом, когда вошел гость. Нед Нетерби приехал верхом из Нетерби-холла, и вид у него был безумный. Он вошел в зал, когда все были за столом.

— Как раз время пообедать… — начала Присцилла. Тут все уставились на него, так как было очевидно, что он скакал в страшной спешке.

— Вы слышали? — начал он. — Нет, конечно нет!

— Что стряслось, Нед? — спросил дед.

— Генерал Лангдон!

— А, тот человек, — сказал дедушка. — Он явный папист, я уверен.

— Да, это так. Его схватили. Он заключен в Тауэр.

— Что? — закричал дед.

— , Его предали. Он пытался и меня втянуть, но, слава Богу, не сделал этого.

Мать побледнела. Она избегала глядеть на Ли, но я почувствовала нависшую над нами страшную опасность.

«Нет, — подумала я, — только не Ли! Он не хотел быть замешан ни в каком заговоре».

— Вот зачем он появлялся здесь не так давно, — продолжал Нед Нетерби. — Он собирался завербовать Добровольцев в армию, как я понял. Его разоблачили, схватили, и он заплатит головой!

— Как вы считаете, какими были его планы? — спросил Карл.

— Вернуть Якова и посадить на трон, разумеется.

— Мошенник! — воскликнул дед.

— Но из этого ничего не получилось, — продолжал Нед. — Слава Богу, я держался в стороне от этого.

— Я надеюсь, что это так, Нед, — сказал дед. — Папист в Англии! Нет, мы от них достаточно натерпелись!

— Я подумал, что должен приехать… — Нед взглянул на Ли.

— Благодарю, — сказал Ли. — Я тоже ни во что не вмешивался, но все равно спасибо, Нед.

— Слава Богу! Я знаю, что он побывал и здесь. Как вы думаете, нас ни в чем не заподозрят?

Мать схватилась за сердце, и Ли тут же обнял ее за плечи.

— Конечно, нет, — уверил он. — Все знают наши убеждения, мы — за Вильгельма и будем стоять за Анну.

— А затем должна быть Ганноверская династия, если у, Анны не будет потомства! — взревел дед.

— Так же и мы считаем, — подтвердил Нед, — и, мне кажется, я ясно дал вам это понять.

— Значит, он в Тауэре? Это то, чего он заслужил! — Дедушка стучал кулаком по столу, в его привычках было таким способом выказывать власть или неистовство. — Как ты думаешь, Нед, что он собирался делать дальше?

— Он намекнул и на это, когда был здесь, — сказал Ли. — Он прощупывал людей, чтобы узнать, сколько человек встанут под знамена Якова, если он вернется. Не думаю, чтобы он нашел многих, мы все достаточно натерпелись во время войны. Во всей стране не найдется человека, который хотел бы еще одной гражданской войны. Со стороны Якова было бы мудро оставаться там, где он сейчас есть.

— Ну, хорошо, — сказала Харриет, — с заговором покончено, но что будет с нашим генералом?

— Он должен поплатиться головой, — проворчал дед — мы не можем допустить, чтобы подобные люди бродили вокруг нас. Плохи дела, если генералы королевской армии готовы стать предателями.

— Беда в том, — заметила Харриет, — что он точно, так же может думать, что вы предали Якова, который, в конце концов, тоже был королем.

Дед проигнорировал эту реплику, а мать предложила:

— Нед, садитесь, присоединяйтесь к нам. Она была весьма приветлива, но я знала, что она почувствовала себя не в своей тарелке из-за его приезда. Еще с тех пор, когда дедушка был замешан в деле Монмута, она опасалась, как бы наши мужчины не были втянуты в какие-то интриги. Она всегда горячо осуждала их за беспросветную глупость по этому поводу.

Вечер потерял свой праздничный настрой. Я грустно сидела, думая о галантном генерале, сидящем в тесной камере лондонского Тауэра, и размышляя, как легко может перемениться судьба.

По прошествии нескольких дней мы узнали больше об этом деле. В общем, никто не был особо удивлен. У Якова было достаточное количество сторонников, желавших его возвращения, и было известно, что движение якобитов распространяется по всей Англии. Единственное отличие, чтобы считать этот заговор более серьезным, было, что готовил его один из генералов армии Вильгельма.

Однако, насколько мы знали, никто не поддался на уговоры генерала. Мы слышали, что он больше и не пытался это делать, а собирался продолжать после свое дело. Через несколько дней я уже стала обо всем этом забывать.

Меня занимали совсем другие проблемы. Во время Рождества Бенджи опять предложил мне выйти за него замуж. Я снова уклонилась от окончательного ответа, но серьезно задумалась.

Он сказал:

— Ведь ты больше не думаешь о Бомонте Гранвилле, не так ли?

Я колебалась.

— О, но ведь он же уехал, Карлотта. Он никогда не вернется. Если бы он собирался это сделать, то был бы здесь давно.

— Я считаю, что должна хранить верность ему, Бенджи.

— Моя драгоценная Карлотта, ты знаешь, что как-то сказала мне Харриет? «Карлотта лелеет мечту о человеке, которого никогда не было».

— Бо существовал, Бенджи.

— Не такой, каким ты видела его. Харриет имела в виду, что ты создала для себя его образ, а он н таков на самом деле.

Я знала Бо очень хорошо, он никогда не старался выглядеть иначе, чем был.

— Но он уехал, Карлотта. Возможно, он мертв.

— Может быть, — сказала я, — и такое могло случиться. О, Бенджи, если я только смогу узнать правду или если он умер… О, тогда, я думаю, я смогу начать все сначала.

— Я собираюсь докопаться до истины, — сказал Бенджи. — Бомонт где-то за границей, а Харриет говорит, что он наверняка в большом городе, он не станет хоронить себя в провинции. Карлотта, ты будешь моей женой! Запомни это!

— Ты так добр ко мне, Бенджи! — сказала я. — Продолжай любить меня… пожалуйста.

Возможно, это была уступка, а возможно, я знала, что настанет день, когда я выйду замуж за Бенджи.

В конце января Харриет, Грегори и Бенджи возвратилась в Эйот Аббас. Харриет твердо решила, что чем скорее я выйду замуж за Бенджи, тем лучше. Она просила меня приехать в гости и побыть с ними.

— Я надеюсь, что к весне вы обо всем договоритесь, — сказала она.

Был уже май, когда я собралась навестить Харриет. Моя мать пребывала в счастливом расположении духа. Уже было ясно, что визит генерала не принес лишних неприятностей, и я чувствовала, что она уверена — по возвращении я оглашу помолвку с Бенджи. Это было все, чего она хотела бы, это еще теснее связало бы всех нас.

Ли все время был занят землей, возделывая и приводя ее в порядок. Все были очень рады, когда весьма своевременно появился «Акт урегулирования», который объявлял, что принцесса Анна будет следующая по линии наследования Вильгельма, а если она умрет бездетной, трон перейдет к Софье — по линии Ганноверов, учитывая, что они протестанты, Ли сказал:

— Это разумно. Это ясно показывает, что Якову не позволят вернуться, и это означает, что Англия никогда не признает иного короля, нежели протестанта.

Мне были безразличны все эти разговоры о религии. «Какое все это имеет значение? Какая разница, будет король протестантом или католиком?»— изумлялась я.

— Это имеет значение, когда люди начинают спорить об этом и настаивать, чтобы все остальные соглашались с их мнением, — объяснил Ли.

— А то, что узаконено с помощью этого «Акта», справедливо? — настаивала я.

В действительности меня это не слишком волновало, просто хотелось быть последовательной. Возможно, я сочувствовала католикам из-за тех притеснений, которые им выпали на долю, так как мой отец погиб оттого, что был католиком, и добрый старый Роберт Фринтон, который оставил мне свое состояние, был ярым сторонником католической церкви. А сейчас трагический конец грозил генералу Лангдону. Я знала, что все эти люди презирают опасность, но не могла понять их непримиримости друг к другу.

Однако тот факт, что король был опасно болен, хотя и старались не предавать его огласке, сам по себе не значил многого, так как была принцесса Анна, готовая вступить на трон в случае его смерти; и хотя у нее не было детей, но ей не было еще сорока, а кроме того, на заднем плане истории уже маячила фигура Софьи.

Итак, я приготовилась отправиться в Эйот Аббас.

Присцилла прислала Дамарис, чтобы та помогла мне собрать вещи. Мать все время пыталась свести нас вместе и питала иллюзии, что мы преданы друг другу. То, что Дамарис слепо восхищалась мною, я знала. Она любила расчесывать мои волосы, ей нравилось укладывать мои платья, а когда я одевалась к обеду для приема гостей, она стояла передо мной, и ее приоткрытый от восторга ротик ясно указывал на восхищение и обожание.

— Ты самая красивая девушка в мире! — как-то сказала она мне.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. — Ты что — знаток красавиц во всех странах, что ли?

— Ну, это просто не может быть иначе, — ответила она.

— Видимо, это потому, что я — твоя сестра, а ты считаешь, что все, связанное с нашей семьей, лучше, чем у других?

— Нет, — ответила она, — просто ты настолько красива, что не может быть никого красивее.

Мне надо бы радоваться такому простодушному обожанию, но оно раздражало меня. Дамарис была моей противоположностью. Она родилась законно, в результате счастливого супружества. Это был примерный ребенок, которому действительно доставляло удовольствие навещать бедных вместе с моей матерью и таскать корзинки с едой для них. Она действительно волновалась, когда у кого-то начинала протекать крыша, и даже беспокоила деда, требуя, чтобы тот помог чем-то. Но дед недолюбливал Дамарис, она была не тем ребенком, какие ему нравились, и он этого ничуть не скрывал, делая все возможное, чтобы она боялась его. Бабушка Арабелла бранила его за это и была особенно ласкова к Дамарис, а дед предпочитал бунтовщиков вроде меня. Наверное, он не был против нашей свадьбы с Бо, хотя именно он догнал нас, когда мы пытались убежать. Он просто решил, что это будет полезным уроком для меня. Дед имел большое влияние на меня и знал об этом, и то, что он делал для меня, никогда бы не стал делать для Дамарис.

Она складывала мои платья, разглаживая их, как обычно делала.

— Мне нравится это голубое, Карлотта. Это цвет павлиньих перьев, цвет твоих глаз.

— На самом деле это не так, оттенок моих глаз светлее.

— Но они выглядят именно такими, когда ты надеваешь это платье.

— Дамарис, сколько тебе лет?

— Почти двенадцать.

— Значит, уже время задуматься о том, что же делает твои глаза голубыми?

— Но мои глаза не голубые, — возразила она, — они совсем бесцветные, как вода. Иногда они выглядят серыми, иногда — зеленоватыми и лишь иногда — голубыми, когда я надеваю что-либо глубокого синего цвета. И у меня нет таких чудесных черных ресниц, мои — коричневые и совсем не длинные.

— Дамарис, я и так вижу, что ты прекрасно выглядишь, и совсем не нуждаюсь в детальных описаниях. Какие туфли ты уложила?

Она стала перечислять, улыбаясь своей обычной добродушной улыбкой. Дамарис было совершенно невозможно вывести из себя.

«Двенадцать лет!»— изумлялась я. Я была немногим старше, когда впервые встретила Бо, но я очень отличалась от Дамарис, даже если не считать этой встречи, изменившей мою жизнь. Дамарис не замечала ничего, кроме больных животных и бедных арендаторов, которым нужно было починить жилье. Она могла бы стать очень хорошей женой такого же туповатого и добродетельного чудака, как она сама.

— Все, оставь меня, Дамарис, — сказала я. — Я лучше управляюсь сама.

Она ушла с угнетенным видом. Я, конечно, была неприветлива с ней и должна бы вернуть ей хоть часть того обожания, которое она испытывала ко мне так бескорыстно. «Бедная неуклюжая маленькая Дама-рис! — подумала я. — Она всегда будет прислуживать другим и забудет про себя. Она будет очень добра и заботлива… для других и никогда не будет жить своей жизнью». Если бы Дамарис не была мне столь безразлична, я бы пожалела ее.

Я должна была уезжать на следующий день. В Эверсли готовилось что-то вроде торжественного ужина, так как дедушка обычно настаивал на подобной церемонии в таких случаях, Мой дядя Карл, брат матери, был дома в отпуске. Следуя семейной традиции, он служил в армии. Он был очень похож на отца, и Карлтон очень им гордился.

Бабушка надавала мне кучу поручений и посланий к Харриет и приготовила травы и коренья, которые, как ей казалось, могли бы заинтересовать Харриет.

Они отправятся с моим багажом на одной из вьючных лошадей. Чтобы ехать не утомляясь, нужно было три дня, и все обсуждали маршрут, которым я поеду. Так как я уже неоднократно ездила этим путем, разговор, в общем-то, был необязателен. Мне не нравилось, что устроили такую церемонию расставания. Дедушка смеялся и говорил:

— О, наша леди Карлотта весьма опытная путешественница!

— Достаточно опытная, чтобы понять, что все это обсуждение ни к чему, — ответила я.

— Я слышала, что «Черный боров»— это наиболее респектабельная гостиница, — вставила Арабелла.

— Я могу подтвердить это, — сказал Карл. — Я провел там ночь по пути сюда.

— Значит, ты должна остановиться в «Черном борове», — заключила Присцилла.

— А почему она так странно называется? — спросила Дамарис.

— Хозяева держат такого борова, чтобы спускать на тех путешественников, которые придутся им не по душе, — изрек дед.

Дамарис встревожилась, и Присцилла успокоила ее:

— Твой дедушка пошутил, Дамарис.

Затем зашел разговор о политике, и, как всегда, деда невозможно было остановить. Бабушка предложила оставить мужчин, чтобы те закончили свои воображаемые сражения, пока мы займемся обсуждением более насущных дел.

Женщины уселись в уютной зимней гостиной и долго еще обсуждали мое путешествие: что мне необходимо взять с собой и что я не должна позволять Харриет долго удерживать меня.

На следующее утро я поднялась на рассвете. Дамарис с Присциллой были в конюшне, где моя мать убедилась, что все было упаковано и навьючено на двух лошадей. Меня сопровождали три грума, один из которых должен был следить за вьючными лошадьми. Присцилла выглядела очень озабоченной.

— Я буду ждать от тебя весточку сразу по приезде.

Я пообещала, что сделаю это, затем поцеловала ее и Дамарис, села верхом и поехала позади двух грумов, в то время как третий ехал за мной, ведя двух вьючных лошадей. Такой порядок был обычным в дороге, хотя полностью целесообразность таких предосторожностей мы оценили несколько позже.

Я была на пути к Харриет.