"Тот, кто шепчет" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)

Глава 15

– «Лейстер-сквер»! – нараспев сообщил дежурный. В вагон вошли два-три пассажира. Но длинный, душный поезд метро был по-прежнему почти пуст. Солдат-австралиец похрапывал. Зазвенела кнопка для связи с находящимся далеко впереди машинистом, двери плавно закрылись. До «Камден-тауна» оставалось еще немалое расстояние.

Майлс ничего не замечал. Он вновь находился на верхнем этаже ресторана Белтринга и следил за Барбарой Морелл, которая не спускала глаз с сидящего наискосок от нее за обеденным столом профессора Риго, наблюдал за ее лицом, слышал тихие, невнятные восклицания, выражавшие недоверие или презрение, лишавшие, например, всякого значения тот факт, что Говард Брук громогласно поносил Фей Ситон в Лионском кредитном банке.

Теперь Майлс находил объяснение каждому ее слову и жесту, которые до сих пор озадачивали его.

– Профессор Риго, – продолжала Барбара, – прекрасно видит и описывает внешнюю сторону вещей. Но он не в силах – действительно не в силах – постичь их суть. Я готова была разрыдаться, когда он в шутку сказал, что не ведает о происходящем вокруг него. Потому что в каком-то смысле это чистая правда.

Все лето профессор Риго воздействовал на Гарри Брука. Он поучал его, формировал его воззрения, влиял на него. Однако он так и не разгадал Гарри. При всех своих спортивных достижениях и красоте (наверное, – заметила Барбара с презрением, – он был просто смазлив) Гарри являлся обыкновенным жестоким мерзавцем, твердо решившим добиться своего.

(Жестокий. Жестокость. Где совсем недавно Майлс слышал это слово?) Барбара закусила губу.

– Вы помните, – сказала она, – что Гарри мечтал стать художником?

– Да. Помню.

– И он все время спорил со своими родителями? А потом, как описывает это профессор Риго, изо всех сил бил по теннисному мячу или шел на лужайку и сидел там, бледный и задумчивый, проклиная все на свете?

– Это я тоже помню.

– Гарри знал: родители никогда не согласятся на то, чтобы он стал художником. Они действительно боготворили его, но именно это и делало их непреклонными. А у него… у него недоставало мужества отказаться от огромных денег и пробиваться в жизни самостоятельно. Мне жаль, что приходится так говорить о нем, – беспомощно прибавила Барбара, – но это правда. И Гарри, задолго до появления Фей Ситон, начал строить в своем извращенном, ограниченном уме планы: как можно заставить родителей сдаться. Когда Фей приехала к ним в качестве секретарши его отца, он наконец понял, как надо действовать. Я… я никогда не встречалась с этой женщиной, – задумчиво произнесла Барбара. – Я могу судить о ней только по письмам. Не исключено, что мое представление о ней совершенно ошибочно. Но мне она кажется кроткой и доброй, действительно неопытной, немного романтичной и не обладающей большим чувством юмора. А Гарри Брук думал о том, как добиться своего. И прежде всего он притворился, будто влюблен в Фей…

– Притворился, будто влюблен в Фей?

– Да.

– «Тоттенгем-Корт-роуд»!

– Подождите, – пробормотал Майлс. – Старая пословица гласит, что существуют два порока, которые можно приписать любому мужчине, – и все вам поверят. Один из них – пьянство. Мы могли бы добавить, что существуют два порока, которые можно приписать любой женщине, – и все вам поверят. Во-первых…

– Да, – согласилась Барбара, – во-первых, любую женщину можно обвинить в том, что у нее ужасный характер, – краска бросилась ей в лицо, – а во-вторых, в том, что она крутит романы со всеми местными мужчинами. Чем тише и скромнее она ведет себя (в особенности если она не смотрит никому прямо в глаза или не восторгается глупыми играми вроде гольфа или тенниса), тем скорее люди поверят, что в этих слухах что-то есть. Жестокий план Гарри основывался именно на этом. Он написал отцу множество мерзких анонимных писем о ней…

– Анонимные письма! – воскликнул Майлс.

– Он начал против нее кампанию, пуская всякие слухи о ее связях с Жаном Таким-то и Жаком Таким-то. Его родители – которые и так-то были не в восторге от его женитьбы – пришли в ужас от такого скандала и начали умолять его разорвать помолвку. Он уже начал готовиться к осуществлению своего плана, придумав историю о том, что девушка ему отказала – а это было ложью, – в которой содержался намек на некую ужасную тайну, делающую их брак невозможным. Он поведал эту историю профессору Риго, а бедный профессор Риго пересказал ее нам. Вы помните? Майлс кивнул.

– Я также помню, что, когда прошлой ночью я упомянул об этой истории, она…

– Она… – что?

– Не важно! Продолжайте!

– Таким образом, должен был разразиться скандал, и родители Гарри должны были умолять его отказаться от этого брака. Гарри осталось бы только изображать благородство и стоять на своем. Чем большую непреклонность он бы проявлял, тем настойчивее становились бы их мольбы. В конце концов он бы сдался, заливаясь слезами, и сказал бы: «Хорошо. Я порву с нею. Но если я соглашусь порвать с нею, отправите ли вы меня на два года в Париж учиться живописи, чтобы я смог забыть Фей?» Пошли бы они на это? Разве мы не знаем, как все происходит в семьях? Разумеется, они бы согласились на его требование! Они бы с облегчением приняли такой замечательный выход из положения. Однако, – прибавила Барбара, – маленький план Гарри не сработал. Эти анонимные письма страшно обеспокоили его отца, который, впрочем, даже не упомянул о них матери Гарри. Но организованная Гарри кампания – порочащие Фей слухи – провалилась в тех краях почти полностью. Вам доводилось когда-нибудь видеть и слышать, как француз, пожимая плечами, говорит: «Et alors?» – что примерно соответствует нашему: «Ну так что же?» Там жили занятые люди, им надо было убирать урожай; если похождения дамочки не мешают работе, ну так что же? – Барбара истерически рассмеялась, но взяла себя в руки. – Именно профессор Риго, всегда просвещавший Гарри относительно преступлений и оккультизма – он сам рассказал нам об этом, – подал, не ведая, что творит, Гарри идею, чем действительно можно устрашить этих людей. Как заставить их говорить и даже пронзительно выкрикивать то, что ему нужно. Это было глупо и отвратительно, но незамедлительно сработало. Гарри подкупил шестнадцатилетнего мальчика, и тот изобразил на шее следы зубов и рассказал историю о вампире… Теперь вам все стало ясно, да?

– «Гудж-стрит»!

– Разумеется, Гарри знал, что его отец не подвержен глупым суевериям и не поверит ни в каких вампиров. Да Гарри это было и не надо. Мистер Брук должен был услышать, просто не мог не услышать в любом предместье Шартра, историю о том, как невеста его сына чрезвычайно часто навещает по ночам Пьера Фреснака и… все остальное. И этого было бы вполне достаточно.

Майлс Хэммонд поежился.

Поезд с грохотом мчался в духоте туннеля. Свет дрожал на металле и обивке сидений. Слушая рассказ Барбары, Майлс ясно видел приближающуюся трагедию и в то же время словно еще не знал о том, что она произойдет.

– Я не сомневаюсь в достоверности того, что вы мне рассказали, – проговорил он и, вынув из кармана кольцо для ключей, начал яростно крутить его, словно намереваясь разломить пополам. – Но как вы узнали все эти детали?

– Гарри писал обо всем моему брату! – крикнула Барбара. Некоторое время она молчала. – Видите ли, Джим – художник. Гарри испытывал к нему глубочайшее почтение. Гарри думал – совершенно искренне! – что Джим, как светский человек, одобрит его план, направленный на то, чтобы вырваться из душной семейной атмосферы, да еще посчитает его чрезвычайно умным молодым человеком.

– Знали ли вы обо всем в то время?

– Господи, нет! Это произошло шесть лет назад. Мне тогда было всего двадцать. Я помню, что Джим все время получал из Франции письма, которые его расстраивали, но он никогда ничего о них не говорил. Потом…

– Продолжайте! Казалось, у нее стоит ком в горле.

– Я помню, как в том году, в середине августа, наш бородатый Джим вскочил во время завтрака с письмом в руке и сказал: «Боже мой, старика убили». Он пару раз упомянул об убийстве мистера Брука и пытался извлечь максимум информации из английских газет. Однако впоследствии от него нельзя было добиться ни слова, когда речь заходила об этом преступлении. Потом началась война. В сорок четвертом нам сообщили о гибели Джима, и мы считали, что его нет в живых. Я… я стала просматривать его бумаги. Я наткнулась на эту ужасную историю, следила за ее развитием от письма к письму. Разумеется, я ничего не могла предпринять. Я даже узнать почти ничего не могла, только нашла в старых газетах скудные сведения о том, что мистер Брук был заколот и что полиция подозревает в его убийстве мисс Фей Ситон. Только на той неделе… События никогда не происходят одно за другим, правда? Они обрушиваются на вас как лавина!

– Это верно.

– «Уоррен-стрит»!

– Один фоторепортер пришел в редакцию и показал фотографии трех англичанок, возвращающихся из Франции, и под одной из них была надпись: «Мисс Фей Ситон, которая в мирное время работала библиотекарем». А один из сотрудников рассказал мне о знаменитом «Клубе убийств» и сообщил, что в пятницу там будет выступать с докладом профессор Риго, проходивший свидетелем по делу Брука. – Теперь в глазах Барбары стояли слезы. – Профессор Риго терпеть не может журналистов. Он никогда прежде не выступал в «Клубе убийств», опасаясь, что туда пригласят представителей прессы. Для того чтобы встретиться с ним наедине, я должна была бы предъявить пачку писем, объясняющую мой интерес к делу Брука, а я не могла – вы понимаете? – не могла впутывать Джима во все это! Мой визит мог иметь ужасные последствия. И я…

– Вы попытались завладеть Риго в ресторане Белтринга?

– Да. – Она быстро кивнула и стала смотреть в окно. – Когда вы сказали, что ищете библиотекаря, мне пришло в голову… «О Господи! А вдруг…» Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да. – Майлс кивнул. – Мне ясен ход ваших мыслей.

– Вы были так очарованы этой цветной фотографией, она настолько околдовала вас, что я подумала: "А что, если я признаюсь ему во всем? И, поскольку ему нужен библиотекарь, попрошу его найти Фей Ситон и рассказать ей о существований человека, который знает, что она стала жертвой гнусной инсценировки? Возможно, они встретятся в любом случае, но если я еще и попрошу разыскать ее?!

– И почему же вы ничего мне не рассказали?

Барбара вертела в руках сумочку.

– О, не знаю. – Она быстро покачала головой. – Я уже говорила вам тогда, что это была всего лишь моя глупая фантазия. А возможно, меня немного задело, что Фей сразу покорила вас.

– Но послушайте!…

Не обратив внимания на его слова, Барбара торопливо продолжала:

– Но главное: чем вы или я реально могли бы ей помочь? Не вызывало сомнения, что ее признали невиновной в убийстве мистера Брука, а это было важнее всего. Она стала жертвой гнусных слухов, способных отравить жизнь, но нельзя восстановить погубленную репутацию. Не будь я даже так малодушна, чем бы я смогла ей помочь? Ведь я сказала вам перед тем, как выпрыгнула из такси, что не понимаю, какая теперь от меня польза!

– Значит, в этих письмах не содержится никакой информации, проливающей свет на убийство мистера Брука?

– Нет! Взгляните!

Лицо Барбары пылало. Смаргивая слезы, склонив голову с пепельными волосами, она полезла в сумочку и достала четыре сложенных, густо исписанных листа бумаги.

– Это, – сказала она, – последнее письмо, которое Гарри написал Джиму. Он писал его в день убийства. Сначала он сообщает – торжествующе! – о том, что его план очернить Фей и добиться желаемого увенчался успехом. Затем письмо неожиданно приобретает совсем другой характер. Взгляните на конец!

– «Истон»!

Майлс опустил кольцо для ключей в карман и взял письмо. В конце неразборчивым почерком человека, находящегося вне себя, была сделана приписка, над которой обозначено время: 18.45. В трясущемся вагоне мчавшегося поезда слова плясали перед глазами Майлса.

Жестокость и цинизм столь громко заявляли о себе в этих строках, что Майлс прямо-таки видел пишущего их человека.

Майлс сидел, глядя прямо перед собой, не воспринимая ничего вокруг.

Ненависть к Гарри Бруку затмила его разум, она сводила с ума и обессиливала. Подумать только, ему никогда не пришло бы в голову, что Гарри Брук, или какое-то смутное подозрение все-таки возникало? Профессор Риго неверно истолковывал поступки этого милого юноши. Тем не менее Риго нарисовал – и очень ярко нарисовал – портрет человека нервного и неуравновешенного. Майлс сам как-то назвал его неврастеником.

Гарри Брук, желая добиться своего, спокойно, тщательно продумав все детали, разработал этот дьявольский…

Но если до сих пор у Майлса и возникали некоторые сомнения относительно того, влюблен ли он в Фей Ситон, теперь их больше не было.

Его сердце и воображение не могли устоять перед образом Фей, абсолютно невиновной, ошеломленной, напуганной. Как он смел усомниться в ней! Он смотрел на все через кривые линзы, он спрашивал себя едва ли не с отвращением, смешанным со страстью, какая злая сила таится в этих голубых глазах. А все это время…

– Она не виновата, – сказал Майлс. – Она ни в чем не виновата.

– Да, это так.

– Я скажу вам, как ощущает себя Фей. Не сочтите это преувеличением. Она чувствует, что над ней тяготеет проклятие.

– Что заставляет вас так думать?

– Это не предположение. Я знаю наверное. – Он был совершенно убежден в своей правоте. – Поэтому она так вела себя прошлой ночью. Она, справедливо или нет, полагает, что существуют некие силы, которым она не может противостоять, и что над ней тяготеет проклятие. Я не претендую на то, что могу предсказать, как будут дальше развиваться события, но в этом я уверен. Более того, ей грозит опасность. Доктор Фелл сказал, что, если она попытается осуществить свои планы, может произойти нечто ужасное. Поэтому он приказал мне перехватить ее любой ценой и не покидать ни на мгновение. Он сказал, что речь идет о жизни и смерти. Помогите же мне сделать это! Мы обязаны помочь ей, зная все, что ей довелось пережить. Через долю секунды после того, как мы выйдем из вагона…

Внезапно Майлс замолчал.

Какой-то внутренний слух, какая-то не потерявшая бдительности часть сознания подали ему предупреждающий сигнал. Этот сигнал сообщил ему, что впервые за весь путь поезд подъехал к остановке, а он не слышал ее названия.

Затем, осознав, что находится в ярко освещенном вагоне, он одновременно услышал некий звук, заставивший его окончательно прийти в себя. Это был тот тихий звук, который издают двери, начиная закрываться.

– Майлс! – закричала Барбара, очнувшаяся в тот же самый миг, что и он.

Двери с глухим стуком закрылись. Зазвенела кнопка, которую нажал дежурный. Поезд плавно тронулся с места, Майлс вскочил и, посмотрев в окно, увидел написанное белыми буквами на голубом фоне название станции: «Камден-таун».

Впоследствии он узнал, что кричал что-то дежурному, но тогда он этого не сознавал. Он помнил только, как бросился к дверям и яростно пытался засунуть пальцы между створок, чтобы раздвинуть их. Кто-то сказал: «Полегче, приятель!» Солдат-австралиец проснулся. Заинтересованный полицейский встал.

Все было бесполезно.

Пока поезд, набирая скорость, скользил вдоль платформы, Майлс стоял, повернувшись лицом к стеклянной части двери.

Полдюжины пассажиров устремились к выходу. Тусклые верхние лампы качались от поднявшегося в этом душном помещении ветра. Он прекрасно видел Фей Ситон: в открытом твидовом пиджаке и черном берете, с тем же смущенным, печальным, страдальческим выражением лица она шла к выходу, в то время как поезд уносил Майлса в туннель.