"Поп и работник" - читать интересную книгу автора (Каледин Сергей)7На следующий день Петров по случаю предстоящей завтра Казанской Божьей Матери надел новые шерстяные перчатки и каракулевый пирожок. У калитки он замешкался, какой стороной повесить фанерку: «Я дома» или «Я на работе». Ни та, ни другая его не устраивала. Он раздраженно швырнул фанерку в кусты. – Генералам! – козырнул ему с крыльца напротив Толян. – Из Можайки побег… К тебе заходили… А ты – в отрубах на полу валялся. – Было дело, – засмеялся Толян. – Отдыхал. – Не знаю, не знаю, мое дело передать. Я за хлебом иду. В трапезной старухи в ожидании хлебовозки обсуждали Буку. Чувствуя себя в центре внимания, пес важно прохаживался по комнате. Подошел к окну и от безделья, как муху, куснул красную закорючку жгучего перца, который матушка выращивала на всех трех подоконниках вместо цветов. И затряс башкой. – Пожуй-пожуй, голубок! – вытирая с кителя разлетевшиеся Букины слюни, засмеялась Вера Ивановна. – Доокусывался!.. – Воды подай псу! – приказал Петров. – Забавы строите! Арина налила воды. Бука жадно рыпнулся к миске, чуть не сшибив старуху. – Страхота бесполезная! – Сама ты бесполезная! – рявкнул на Арину Петров. – У ней мертвая схватка! – Садись посиди. – Вера Ивановна придвинула Петрову стул. – Больно строгий стал. Молодой был, иначе пел. У тебя внутрии-то живут? Забирай им корки. – Чего ты ему все отдаешь? Я для козочки возьму. – Груша потянулась к корзине. – Я те дам козочку! – замахнулся на нее Петров. – Сядь на место!.. Воровка!.. Опять я одной нутрии не вижу. От волнения Петров широко раскрыл рот, верхняя челюсть выпала и покатилась под стол. Притихший было Бука с ликованием кинулся за ней. Петров клюкой гнал пса трапезной, Вера Ивановна на корячках полезла под стол спасать Петрову челюсть. – А мой Толян после первой тюрьмы заказал себе зубы, потом гадость выпил, они и растаяли у него прям во рте, – похвасталась Арина Маранцева. – Он любое питье спичкой пробует: что горит, то и жрет. – Ох, ох, не надо баловать… – запричитала очнувшаяся Шура. – Все батюшке рассказать… Она недобормотала, в прихожую вошел Женя-сумасшедший, перегруженный огромной охапкой дров. – Хлеб привезли, – радостно сообщил он, сваливая дрова возле котла. – Вера Ивановна, будьте добры, дайте покушать. – Чего расселись! – шикнул на старух Петров. – А ну кыш! – А почему ты, Женя, без носок-то? – покачала головой Вера Ивановна. – Разве тяжко носки обуть? – Вы знаете, Вера Ивановна, – рассудительно сказал Женя, – практически невозможно. Я, прежде чем что-нибудь предпринять, должен выпить лекарство. А я порой забываю это сделать. Создается парадокс. Вера Ивановна, пока разогревалась каша для Жени, нашла в шифоньере старые, дырявые носки. – Ну-ка давай. – Сыновье вам спасибо, Вера Ивановна, – поблагодарил Женя, взял носки и задумался. – Ну что ты замер? Обувай. Женя вертел носки со страдальческим лицом, не понимая, как с ними поступить. – Пилюлю прими, – посоветовала Вера Ивановна. – А где мое лекарство? – Женя отложил носки и нашел в кармане пузырек с таблетками, – Если не трудно, Вера Ивановна, немножко воды, запить. – Горе ты мое, горе… – Вера Ивановна налила ему остывшего чаю. – Таблетки-то тебе тоже не в помощь. А если, не дай Бог, захвораешь, кто за тобой ходить будет? – Я в Москву на улицу Восьмого марта поеду. В больницу. Там врачи очень хорошие. Или, может быть, жениться. Я человек красивый, у меня пенсия… Вера Ивановна тяжело вздохнула и со скрипом встала на колени перед Женей. – Давай-ка носочки обуем, а потом уж и сватов будем засылать. Кушать-то будешь или передумал? – Нет, спасибо, я сыт, – улыбнулся Женя. – Я очень плотно сегодня позавтракал. – А все-таки кашки вкуси слегка, для порядка. Вера Ивановна зашнуровала ему башмаки и пошла поискать какое-нибудь лекарство от сердца. От богомольцев много чего остается. Она нашла запылившийся пузырек, похожий на сердечные капли, и с ним в руке вернулась в трапезную. Женя сидел перед неначатой тарелкой. Вера Ивановна сунула ему пузырек. – Это что? – «Кардиамин», – прочитал Женя. – Плохо себя чувствуете? Хотела Вера Ивановна ответить, что как наглядится на бедолаг, так у нее печь в груди начинает, но смолчала, накапала в чашку сколько капалось, долила чаю и выпила. – Значит, исть не будешь? Значит, убираю? Или погодить? Может, покушаешь? – Может, покушаю, – очень серьезно согласился Женя, выходя – за стола. – Спасибо, Вера Ивановна, было очень вкусно. Я пойду дровами займусь. – Он перекрестился на икону и вышел трапезной. Вера Ивановна как-то бестолково поплелась за ним – отшиб Женька все ее планы: чего хотела-то? Посидеть бы немножко, глядишь, и вспомнила, да с другой стороны, чего рассиживаться – дел по горло. И для успокоения решила Вера Ивановна обойти церковь. Пустое вроде бы дело круги вокруг церкви вить, а помогает и сил придает. Замотанные на зиму ульи стояли возле компостной кучи, на которой распухшими поросятами залежались два перезрелых кабачка. Сороки безбоязненно клевали помои, синичка у летнего рукомойника долбила расклекшее мыло. – Кто ж это догадался на помойке пчел устроить? – сокрушенно покачала головой Вера Ивановна. Возле котельной Александр Хромов кувалдой колол глыбы антрацита. – Долбишь? – спросила староста. – Значит, оклемался. – И совковой лопатой отгребла уголь с дороги. – Да я сделаю, – сказал Хромов. – Хороший уголь, крупный. Еле достала. А справки-то нет. Проверялыцики объявятся – чего скажу? Поскорей бы уголь в подвал спровадить. Хромов выволок кучи полуметровый оковалок антрацита и закашлялся. – Куда не в подъем схватил? – засуетилась Вера Ивановна. – Брось, говорю, отстань от нее, иди чайку попей. – И, притишив голос, добавила: – Трись на людях-то, трись… В церковь приехал, к батюшке. Никто и не заметит… – А долго сегодня? – Чего, служба-то? До-олго… – закивала Вера Ивановна с гордостью. – Батюшка наш с небрежением не служит. По полному чину, по-монастырски. Не как другие: отмолотил и побег. Тут его сын приезжая, Борька. Дьякон он в Москве. Сослуживал отцу. Все недоволен был, долго, говорит, служите. В два раза быстрей можно, как в других храмах. У нас такого, слава Богу, нет. Служит батюшка прилежно… Все бы хорошо, да вот плохо: никак, Саша, я с ним не столкуюсь. И знаю, грех, а ничего поделать не могу… – Чего такое? – насторожился Хромов. – К тебе не относится, наши дела… Вера Ивановна хотела перемолчать, как обычно, когда видела любопытничание, но лихоман в душу не лез, отшагнул к углю и снова взялся за кувалду. – Я ведь хотела ктиторов уйти, когда прежнего батюшку, отца Валентина, церкви выгнали. Думала, буду как все: приходить да тихонько в уголку Богу молиться. А батюшка отец Валентин не благословил. Оставайся, мать, говорит, без тебя храм запустеет. Береги храм. Вот и берегу себе на печаль-Вера Ивановна поставила лопату у входа в котельную. За косогором на дальнем поле в нине елозили трактора, перепахивая неубранный горох. Справа возле леса дымилась скирда. – Так и не прикрыли солому, сволочи, – сказала Вера Ивановна, – вся сопреет. И смотри, Саша, на службе вечером будь как все. Колокол зазвонит – сразу в церковь. Димка-регент висел на столбе перед папертью, вцепившись в него когтями кошек. – Ты когда прибыл-то, я не заметила! – крикнула ему вверх Вера Ивановна. – Чего у тебя? – Кондер полетел или лампа барахлит. Жень, включи! Женя-сумасшедший включил рубильник, к которому был приставлен. – Ты смотри аккуратней там, – сказала ему Вера Ивановна, проходя мимо. – А то спалишься в проводах, как Мишка Гвоздев! – Какой такой? – заинтересовался Димка. – Которого Толян в прошлый раз на пруде зарезал. Толян в тюрьму отдыхать, а Мишка после больницы электричество полез воровать на столб. Его там и прихватило. Милиция потом одни уголья в целлофан паковала… – А не надо пятить у родного отечества, – рассудительно сказал Толян, появляясь невестно откуда. – У государства не воруй. Клиент созрел – его и щупай. Да, баба Шур? Шура топталась возле паперти, ждала батюшку. В дареной старой шубе черной синтетики она мерно прохаживалась, заложив руки за спину. В шубе, в войлочных сапогах на «молнии». Степенная. – Баба Шур! – крикнул ей в ухо Толян. – Хочешь, песню спою? Как по быстрой речке плыли две дощечки, ах, еж твою медь, плыли две дощечки! Ништяк? Из уборной вышел Александр Хромов и молча направился в котельную. Женя-сумасшедший преградил ему путь, достал кармана поломанную фотографию. – Это мама моя. Ничего, правда? С фотографии на Хромова смотрела тупорылая, налитая похмельем пожилая женщина. – Солидная, – кивнул Хромов и, чтобы замять смущение, потянул кармана папиросу. – Не курят тут, – усмехнулся Толян. – Господь Бог ругается. Не следишь за порядком, баба – А я ей говорю, – глядя на фотографию, продолжал Женя, – мама, зачем ты пьешь? Ты же верующий человек. Если ты выпьешь еще раз, я разобью нашу икону. Она выпила, я разбил икону. Вы знаете, ничего не случилось. – Бывает, – невпопад пожал плечами Хромов. – Жень, включи! – крикнул со столба Димка. – Не отвлекайся. Ко всенощной не успеем. А где Бабкин? – За батюшкой поехал, – ответила староста и подпихнула Хромота в спину. – Иди угольку подкинь. Толян проводил Хромова внимательным взглядом. – Это откуда ж клиент приплыл? Нецерко-овный… – Да… болезненный тут один… к батюшке… – расплывчато пояснила староста. – Ох, ох, – залопотала Шура, – полночью пришел, одежу сушил… сахар ищет… – Иди отсюда! – шуганула ее Вера Ивановна. – Здесь электричество! – Болезненный, значит?.. К батюшке?.. Ясненько. – Толян задрал голову. – Дим! Кондер на корпус пробуй: искру бьет – значит, пашет! Контакт пошкурь: медь с люминием не дружит! – Дай ключа! – проскрипел за спиной Веры Ивановны бесполый голос. Вера Ивановна обернулась. Татьяна – перекошенная от старости, на двух клюках – хмуро уставилась в лужу. Вера Ивановна молча рыпнулась в сторожку. Появление колченогой бабки подействовало даже на ртутную лампу – она наконец загорелась розовым светом. Димка-регент, стараясь особо не бренчать кошками, тихо спустился на землю и скрылся в сарае. – Пойти уголек покидать с похмелюги? – Толян, зевая, двинулся в сторону котельной. – Не ходи туда! – закричала Вера Ивановна, выходя сторожки. – Чего тебе там? – Ключа, – осекла ее Татьяна. – Чего орешь? – рявкнула на нее Вера Ивановна, хотя Татьяна не повышала голоса. – На тебе твои ключа! Орет, главное дело! Толян, наблюдая за старухами, сапогом разгонял лужу на паперти. Татьяна уковыляла в батюшкин дом. – Ну ты даешь, начальник! – усмехнулся Толян. – Чего ты на нее полкана. спустила? Ей жить-то два понедельника осталось. – Уходи, Толян, Христом Богом прошу, – прижав руки к груди, попросила Вера Ивановна. – Что ты здесь груши околачиваешь? – Балды налей – отвалю. Толян удивился: ляпнул про балду просто так* а подействовало, Вера Ивановна безропотно скрылась в сторожке. За оградой что-то загромыхало, Толян обернулся: в калитке Лешка Ветровский, замдиректора исторического НИИ, не мог справиться с худосочной деревянной стремянкой. Стремянка, раскинув ноги, заклинилась в прутьях. Лешка, тяжело дыша, драл стремянку на себя, Толян помог ему, заодно принюхался. – Ну сквозит от тебя!.. Ты ж вроде не керосинишь? – Аспирант с Загорска приехал, – отдуваясь, прнался Лешка, – отец Иосиф, иеромонах. Засиделись. – Ты где? – негромко позвала Вера Ивановна, стыдливо держа руки под фартуком. – Вылью!.. – Я тебе вылью! – Толян скакнул к ней и со стаканом в руке выпятился задом к скамье возле могилки. Он снял кепку, пригладил патлы и, поднеся стакан ко рту, обернулся к Лешке. – Оставить?.. Зря. Религия не возбраняет. Отец Михаил очень даже уважал. – И Толян заглотил балду. – Стакан отдай, – сказала Вера Ивановна Толяну. – Выпил – уходи теперь. Толян послушно направился к воротам. – Чего это ты приволок? – стряхивая над могилкой стакан, кивнула Вера Ивановна на Лешкину поклажу. – Разножка для катавасии. Как у старообрядцев. – Сколько отдал? – Тридцатку. – Дорого, – осудила староста. – Передач, – повторила она для закрепления, хотя разножка была сделана опрятно, не на хозяина. Показался мотоцикл. За спиной Бабкина возвышался батюшка, а в люльке сидела матушка. Шура кинулась наперерез. Бабкин еле вырулил. – Проздравляю с приездом! Матушка, плохо скрывая брезгливость, поцеловалась с нищенкой. Из объятий Шуры матушка поглядывала по сторонам, всем ли видно. – Чувствую себя плохо, ох, ох, – запричитала Шура, зыркая глазами в сторону старосты, виновницы своих напастей. – И ноги не ходят. – Вам побольше гулять надо, бабушка, – мягко улыбаясь, посоветовала Ариадна Евгеньевна, не вслушиваясь в бормотанье нищенки. – Ножками ходить, ножками… – Тут к тебе человек, батюшка, – сказала Вера Ивановна, – Кашель у него нехороший. Полечить бы… – Угу-угу, – закивал отец Вштерий, – Поговорим… Никогда у нас прежде не был? – Новенький, – сказала Вера Ивановна. – Углем занимается. – Тогда завтра после обедни. – Я вот… с-спросить хотел, – нерешительно пронес Бабкин. – В дом иди, отец, – раздраженно сказала Ариадна Евгеньевна. – Отдохни перед всенощной. Батюшка присел на лавочку. – Так-так?… – Евангелие от Иоанна… Там в конце… Иисус говорит Петру: паси овец моих… – И что тебя, э-э… смущает? – П-… предал его… А Иисус Петра в начальники… Церковью командовать… Предателя… П-почему? Отец Валерий, посидел, подумал, тяжело поднялся с лавочки. – Неисповедимы пути Господни. – И-вините, – пробормотал Бабкин. – Я не знал. |
|
|