"Его единственная любовь" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 12

Шорох у входа в пещеру заставил Лейтис повернуть голову. Животное? Или птица, упавшая камнем вниз, чтобы сесть на ветку? Опять звук – на этот раз шаги... Она встала и замерла, вжавшись в стену.

Англичане не смогли бы обнаружить пещеру. Она слишком хорошо укрыта за деревьями и нависающими ветвями кустов, и найти ее почти невозможно.

Стараясь не дышать, Лейтис уговаривала себя, что за ней пришел Хемиш. Или кто-то из ее соседей-сельчан. Но ее ладони похолодели, а сердце билось так громко, что могло бы состязаться с военным английским барабаном. Когда кусты раздвинулись, она вздохнула, покоряясь судьбе.

У входа в пещеру стоял Мясник.

А почему бы ему не быть здесь? С самого прибытия в Гилмур его поступки противоречили ее ожиданиям.

Половину его лица освещало солнце, другая оставалась в тени. У нее возникла забавная мысль, что этот человек был двуликим Янусом.

Всю свою жизнь она провела среди мужчин и привыкла к вспышкам гнева своих братьев и к воинственному характеру отца. Однако этот человек умел сдерживать свой гнев и казался еще сильнее и могущественнее, потому что не бросал слов на ветер и не проявлял своих чувств.

Возможно, с ее стороны разумнее его бояться, но скрывать свой страх за показным спокойствием. Вместо этого она нагнула ему навстречу, пока ее башмаки не коснулись его сапог. Она смотрела ему прямо в лицо, откинув голову назад.

– Как ты нашел это место? – спросила она.

– Возможно, один из твоих односельчан открыл мне тайну, – ответил он.

– Они бы этого не сделали. Особенно ради англичанина.

– Ты отважна и любишь бросать вызов, Лейтис, и это опасно для тебя, – сказал он мягко. – К Седжуику ты относилась с таким же презрением?

– Нет, – призналась она. Она всегда старалась избегать внимания к себе, считая, что гораздо безопаснее казаться покорной. Жестокость Седжуика была непредсказуемой. А Мясник, несмотря на его устрашающую репутацию и расправу над жителями Инвернесса, не внушал ей такого страха, как майор. С ним она почему-то чувствовала себя в безопасности.

– Как тебе удалось бежать из форта? – спросил он. – Я поставил часового на мосту через лощину, но он тебя не заметил.

Она улыбнулась.

– Ты, конечно, не ждешь, что я отвечу на этот вопрос.

– С моей стороны это простое любопытство. – Он оглядел пещеру. Его взгляд наткнулся на полку в глубине пещеры, где в последних лучах закатного солнца поблескивало что-то металлическое.

Его каблуки громко простучали по сланцевому полу, когда он вошел в пещеру. Он молча подошел к полке, поднял один кинжал, за ним второй и протянул руку за волынкой. Кроме этого, на полке лежали несколько слитков серебра, оружие, которое англичане не конфисковали, и еще кое-какие предметы, которые жители деревни спасли из замка Гилмур.

– И как ты предлагаешь нам договориться, Лейтис? – спросил он. – Как нам разрешить наши трудности?

Его голос звучал обыденно, небрежно, будто только сейчас он осознал, из-за чего следует бы арестовать всех жителей Гилмура.

Он подошел к Лейтис. Его лицо озарил последний заблудившийся в пещере луч солнца. Его улыбка, лишенная язвительности, насмешки и жестокости, поразила ее. На лице Мясника было почти мальчишеское выражение, казалось, его искренне позабавили эти находки. Седжуик, ни минуты не колеблясь, согнал бы всех жителей деревни и с радостью упек их в тюрьму. Но ведь Седжуик никогда и не старался скрыть свою истинную натуру. Что же до этого человека, то чем больше она старалась его узнать, тем меньше понимала.

– Что ты собираешься делать? – спросила Лейтис.

Алек пожал плечами, и ее рассердило, что он, видимо, считал себя здесь хозяином. Неприятно было сознавать, что его власть отнюдь не вытекала из его полномочий или положения. Властность была свойством его характера.

– Почему ты здесь? – Она спрятала руки за спину и крепко сжала их в кулаки. – Теперь тебе не нужны заложники, раз ты собираешься арестовать моего дядю. Или ты станешь отрицать, что вы весь день посвятили его поискам?

– С чего бы мне отрицать правду? – спросил он непринужденно.

– А когда вы его найдете, то повесите?

– Он сам сделал выбор, предпочел ослушаться, хотя вначале и принял условия нашей сделки. Так ведь, Лейтис?

– Он старик, и у него не осталось ничего, кроме грез о славе. Неужели ты не испытываешь к нему жалости?

– Испытываю до такой степени, что готов предложить тебе сделку. Возвращайся ко мне, и я пощажу твоего дядю.

Она смотрела на него, полная недоверия.

– Как это? Он ведь нарушил ваши законы.

– Я его прощу, – сказал он непринужденно. – Или заявлю, что он выживший из ума старый дурак, который воображает, что за пятьдесят лет мир не изменился. Никто в форту Уильям не захочет связываться со старым, дряхлым безумцем.

– Так я и поверила твоему слову, – сказала она как бы нехотя. – Я уже воспользовалась твоим гостеприимством, полковник, и отклоняю твое приглашение.

– Даже если это спасет твоего дядю?

– Уходи отсюда, Мясник!

– Меня зовут Алек, – возразил он невозмутимо. – Можешь обращаться ко мне «полковник», если мое имя тебе не нравится.

– Твое имя – англичанин, – сказала она сердито. – Англосакс. Поджигатель деревень. Ты перерезал наших овец и коров, вытоптал наши посевы и посягнул на наших женщин. Мясник – самое подходящее имя для тебя.

Его улыбка еще больше уязвила ее.

– Тебя это забавляет? – спросила она раздраженно.

– Да уж, не часто меня аттестуют таким образом и так основательно. Возвращайся со мной в форт, Лейтис, – сказал он мягко. – Если ты это сделаешь, я не стану больше искать твоего дядю.

– В качестве заложницы? Или твоей шлюхи? – спросила она, отшатнувшись от него.

Весь прошлый год ей приходилось бороться не только за мучительное выживание, но и с горем, которое ее постигло. Ведь она потеряла всех, кого любила. И она, и те люди, которых он встретил сегодня, до конца так и не покорились англичанам и держались вызывающе, чем снискали его восхищение.

И даже теперь она прожигала его яростным взглядом, с тем выражением, которое в детстве он часто видел на ее лице.

Его благородный жест, его намерение простить Хемиша могли быть расценены высшим командованием как помощь врагу. К тому же вряд ли поверят, что Хемиш – вовсе не ловкий, изворотливый и еще достаточно крепкий мятежник. Но Алек ей этого не сказал. Он только шагнул к ней, протянул руку и погладил ее по нежной щеке. Он провел пальцем по изгибу ее брови и нежно прижал его к ее шее в том месте, где бурно билась жилка. И ее сердце забилось, как пойманная птичка.

«Поклянись всем, что дорого для Макреев, что ты никому не скажешь о том, что мы тебе покажем». Он почти видел озорника Фергуса в тускло освещенной пещере, мог разглядеть даже веснушки, осыпавшие его переносицу. Интересно, пропали ли они с возрастом? Он видел и Джеймса, торжественного, гораздо более ответственного, чем его легкомысленный брат. Каким он стал мужчиной?

Фергус сделал тогда слишком глубокий надрез: у Алека до сих пор шрам на ладони, хотя теперь он побледнел и был едва заметен. Под кожей перчатки он почувствовал, как пульсирует кровь в месте старого пореза, чего не бывало уже много-много лет.

– Клянусь всем святым, что смогу защитить тебя, – сказал он торжественно. И духи друзей его детских игр удовлетворенно закивали.

Он замолчал не торопил ее, понимая, что Лейтис должна проникнуться к нему доверием и согласиться вернуться по доброй воле. Это решение она не должна была принять под давлением, и согласие нельзя вырвать у нее силой.

– Почему ты не оставишь меня в покое? – спросила она наконец.

– Потому что невыносимо думать, что с тобой может что-нибудь случиться, – ответил он честно.

Ее лицо выразило изумление.

– В нашей долине есть и другие женщины, Мясник, у которых не меньше оснований опасаться.

Но те женщины не играли с ним в лесу, не бегали наперегонки. Ни одна из них не смеялась вместе с ним до слез. У них не было братьев, которых он считал своими лучшими и самыми надежными друзьями.

Облака на небе порозовели, и это означало, что солнце сейчас скроется. В эту минуту прощания казалось, что солнце не хочет заходить. А Лейтис внимательно вглядывалась в лицо Алека, будто взвешивая правдивость его слов.

– Для чего же я с таким трудом убегала, если придется вернуться всего через несколько часов?

– Чтобы защитить Хемиша, – ответил он просто. – Если ты этого не сделаешь, мне придется продолжить поиски. У меня не останется выбора, придется арестовать твоего дядю и повесить его, – ответил он мягко.

У него были десятки других причин, кроме этой, но лучше бы ей их не знать. Он хотел защитить ее, потому что все еще чувствовал свою вину за прошлую ночь и потому что Седжуик и не пытался скрыть определенных намерений в отношении ее. К тому же он чувствовал присутствие призраков, духов друзей своего детства, требовавших, чтобы он ее охранял.

– А если он снова начнет играть на волынке? – Ее слова прозвучали так тихо, будто застревали в горле и душили ее.

– Ты не особенно веришь в честное слово своего дяди, – сказал он, играя ее локоном. Она резко отшатнулась от него и отступила назад. Он улыбнулся и снова приблизился к ней.

– Я питаю величайшую веру в него и в его чувство чести, – сказала она тихо. – Но вот в тебя у меня веры нет.

– Я хотел бы, – сказал он мрачно, – чтобы твой дядя беспокоился о тебе так же, как я, Лейтис. Он допустил, чтобы его обменяли на тебя, и ушел не оглянувшись.

Ее лицо просветлело, готовое разрешиться улыбкой.

– Он – вся моя семья, – ответила она невозмутимо. – У него есть недостатки, Мясник, но он мне родня.

– Значит, ты вернешься со мной по доброй воле?

– Ты не тронешь меня?

Он покачал головой и протянул ей руку, затянутую в перчатку.

Она кивнула, не принимая руки, и проскользнула к выходу из пещеры. Он последовал за ней, и они вместе спустились с холма. Они нашли его коня, но он не стал на него садиться, и они вместе молча прошли пешком весь остаток пути до замка Гилмур.

На мосту через лощину Алек кивнул часовому.

– Он удерживает англичан в Гилмуре или не пускает скоттов в форт Уильям? – спросила Лейтис сухо.

– Возможно, он караулит тебя, чтобы ты снова не улизнула и не пустилась в бега, – ответил Алек с улыбкой, обернувшись. – Но сомневаюсь, что один часовой может удержать тебя там, где ты не захочешь остаться, Лейтис, – сказал он.

Ее рассердили его ирония и благодушие.

Дональд встал навытяжку перед закрытой дверью комнаты лэрда. Выражение его лица трудно было разглядеть в темноте. При появлении Алека он выпрямился еще сильнее.

– Я оставил для вас еду, сэр, – смущенно сообщил Дональд, стараясь не смотреть на Лейтис, и удалился.

– Он все еще сердит на тебя за коварный побег, – сказал Алек.

– Ты наказал его за это? – спросила Лейтис, глядя на закрытую дверь.

– Разве он похож на наказанного? – спросил Алек резко. – Может быть, тебе показалось, что его били? Или подвергали пыткам?

– Есть наказания похуже физических, – ответила она.

– Могу тебя заверить, Лейтис, что собственное раскаяние для Дональда мучительнее, чем любое наказание, которое могу придумать я. У него есть чувство чести и долга, и он понимает, что меня подвел. Даже у англичан есть чувство чести, представь себе, – ответил он раздраженно.

Она молча прошла мимо него в комнату, и он понял, что все ее внимание приковано к ткацкому стану, установленному в комнате в его отсутствие. Харрисон поставил его у окна, где было светлее, чтобы Лейтис было удобнее ткать.

– Где ты раздобыл его? – спросила она слабым голосом, протягивая к стану руки, и нерешительно замерла в нескольких дюймах от него.

Стан был уродлив и совсем не радовал глаз. Ножками ему служили тяжелые и толстые деревянные бревна, рама была квадратной с колышками по бокам, чтобы удерживать нити. Он понятия не имел, как с ним обращаются.

– Я не украл его и никого не убил ради него, – ответил он с иронией. Конечно, было глупо приобрести для нее стан, но даже теперь он не раскаивался в своем решении.

Он почти ничего не знал о том, какая сноровка нужна, чтобы справиться с этим устройством для тканья, но хорошо помнил, что мать Лейтис частенько сидела за ткацким станом и мурлыкала вполголоса какой-то мотив. Ее пальцы быстро летали над рамами, и она ухитрялась выткать из путаницы ниток причудливый узор.

Только этим занятием Лейтис можно было заманить в дом в летний день. Иногда, приходя за Фергусом и Джеймсом, чтобы позвать их играть, он видел, как мать объясняла дочери ласковым убаюкивающим голосом тайны своего ремесла, произнося непонятные слова – уток, основа и так далее.

Сейчас Лейтис молчала, что было совсем не в ее характере.

Она вытерла руки о подол платья, прежде чем нежно и любовно прикоснуться к толстой раме. Стан был старым, многие поколения ткачих оставили на нем следы своих рук, от чего кое-где дерево потемнело.

– У меня нет шерсти, чтобы ткать, – сказала Лейтис упавшим голосом.

Он понял, что этот просчет нужно исправить.

– Зачем ты это сделал?

Ему захотелось заключить ее в объятия, прижать к себе и прошептать ей на ухо, что он защитит ее.

Он верил, что заставил ее вернуться сюда из-за прошлого, из-за их детской дружбы. Но внезапно Алек осознал, что он делал это не столько ради Фергуса и Джеймса, сколько ради нее. Он хотел защитить не девочку Лейтис, а взрослую женщину, смотревшую на него непрощающими и непокорными глазами.

Она была в избытке наделена гордостью, свойственной горцам. Отвага, упорство, верность – она обладала всеми качествами, что помогали ее народу выжить в то время, когда другие народы были растоптаны, раздавлены и обращены во прах.

– Потому что ты потеряла свой дом, – ответил он без колебаний.

– Ты был при Куллодене? – спросила она вдруг, не отрывая глаз от стана.

– Да, – признался он, решив открыть ей правду, когда сможет. – Зачем тебе знать об этом? – спросил он, когда она повернулась к нему.

Ее взгляд теперь был прикован к его жилету, к бляхе, которую он носил на нем скорее из суеверия, чем из гордости.

– Потому, – ответила она тихо, – что мне не забыть, кто ты и что сделал. – Она подняла голову, и их взгляды встретились. Ее глаза казались беспредельно глубокими, будто наполненными слезами. – Мне не забыть, даже если ты способен иногда проявить сострадание.

– Если хочешь, считай мой поступок взяткой, подкупом, – сказал он. – Если это побудит тебя остаться здесь.

– Взамен ты хочешь поймать моего дядю, – предположила она.

Он кивнул.

– Кто ты? – спросила она внезапно. – Ты совершаешь такой поступок, а потом грозишься повесить моего дядю Хемиша?

– Я солдат, – ответил он просто. – Даже жалость к Хемишу не помешает мне выполнить свой долг.

– Даже если долг потребует убить старика?

– Ты думаешь, что война коснулась только тех, кто носит солдатский мундир, Лейтис? – спросил он резко. – Мир нельзя так легко разделить на правых и неправых. – Он рубанул рукой по воздуху. – На этой стороне – поле боя, на другой – мир, покой и пристанище.

– Я слишком хорошо это знаю, – ответила она с горечью. – И все же ты гордишься своим положением, полковник. Есть ли в тебе что-нибудь светлое, например благородство? Или тебе просто нравится убивать?

Вместо ответа он поклонился ей с вымученной улыбкой. Потом вышел из комнаты.

Ее слова преследовали его на пути от Гилмура к форту. Он кивал, когда его приветствовали солдаты, оглядывая двор форта наметанным глазом командира, и продолжал думать о словах Лейтис, поднимаясь по лестнице в свои покои.

Войдя, он разделся. В мундире на подкладке и с жестким воротничком ему было слишком жарко в эти теплые летние дни.

У окна он остановился, глядя на озеро, простиравшееся внизу. Эта комната была единственной в форту с большим и широким окном. Такое было вовсе не обязательно в здании форта, и, должно быть, в первоначальных архитектурных планах оно не предусматривалось. Но сейчас Алек мысленно возблагодарил Седжуика за то, что гордость заставила его сделать это дополнение. Он мог видеть отсюда таинственные развалины старого замка, и это каким-то непостижимым образом связывало его с Лейтис.

Она видела Алека таким, каким он представлялся большинству людей и каким он хотел им казаться: решительным, не ведающим сомнений и колебаний человеком, чья репутация была броней, не позволявшей проникнуть глубже в его характер, душу и образ мыслей. Его хитрость всегда удавалась. Возможно, даже слишком.

«Есть ли в тебе что-нибудь светлое, например благородство?» Ее вопрос его встревожил.

За прошедшие несколько месяцев он познал ужасы войны, и не только последствия битв, когда женщины плакали, а мужчины бродили по полю недавнего сражения среди трупов в поисках оставшихся в живых соратников.

Истинным бедствием войны было то, что она калечила души людей, души солдат. В Инвернессе Алек научился распознавать равнодушие в глазах людей, легко добивавших раненых, больных, заключенных в тюрьмах, не испытывая ни малейших угрызений совести.

Он делал в Инвернессе то, что велел ему воинский долг, и то же самое должен был сделать теперь. Но мог ли он поступить с Макреями так, как велел ему Камберленд?

Ответ был прост, но прийти к нему нелегко, потому что здесь логика бессильна. Подойдя к столу, он вытащил карту местности, окружавшей Гилмур, и при свете свечей тщательно изучал ее.

Он должен спасти Макреев. Не потому, что ему хочется быть чище или благороднее, а просто потому, что они отчаянно нуждаются в его помощи. Он не мог спокойно смотреть, на старух, брошенных умирать голодной смертью, на изможденных испуганных детей.

И снова он обречен стать предателем.