"Несущие ветер" - читать интересную книгу автора (Прайор Карен)
8. Работа в открытом море
 |
В 1963 и 1964 годах военно-морское ведомство занималось выяснением того, с какой скоростью способны плыть дельфины. Рассчитав, какую мощность они способны развивать и сопротивление воды, которое испытывает предмет, имеющий форму дельфина, инженеры получили теоретическую предельную скорость от 15 до 18 узлов, то есть чуть меньше 33 километров в час. Однако было немало сообщений о том, что дельфины в океане подолгу плыли гораздо быстрее, чем позволяют законы природы. Так, дельфины неоднократно сопровождали эсминцы, шедшие со скоростью 30—35 узлов. Они не отставали от корабля, а офицеры и матросы клялись, что много раз видели, как дельфины проплывали мимо борта от кормы к носу и обгоняли эсминец, развивший полный ход.
Если дельфины действительно способны плыть со скоростью до 35 узлов, значит, им известно о законах гидродинамики что-то такое, чего не знают военно-морские инженеры и что было бы очень полезно узнать. Прежде всего следовало ответить на вопрос, с какой скоростью способен в действительности плыть отдельно взятый дельфин.
Сотрудники военно-морской станции по испытанию оружия (НОТС) в Калифорнии провели под руководством доктора Томаса Лэнга, специалиста по гидродинамике, ряд экспериментов с дрессированными дельфинами в маленьких и больших бассейнах, но ничего сенсационного не обнаружили. Кен Норрис, к которому обратился доктор Лэнг, решил летом 1964 года провести с каким-нибудь животным нашего Парка специальные исследования скорости дельфинов. Жорж 24 марта поймал дельфина, который, как мы затем убедились, представлял собой почти идеальный объект для дрессировки, – полувзрослого самца афалины. Афалина-подросток – это общительное, любопытное и практически бесстрашное существо. Он не склонен к истерикам, как глупенькая маленькая Леи, наша юная кико, и в отличие от взрослых самцов, вроде Макуа, его не занимают вопросы, связанные с престижем. Наш новый дельфиненок, которого назвали Кеики («детка» по-гавайски), прямо-таки без памяти влюбился в дрессировочный отдел и во все, что там происходило, а мы все без памяти влюбились в Кеики. Я помню, как заглянувший к нам дрессировщик из «Маринленда» просто позеленел от завести, когда Кеики чуть ли не влез к нему на колени, чтобы исследовать его карманы – и все из чисто дельфиньего дружелюбия.
– Идеальное животное! – сказал этот дрессировщик. – Он будет делать все, что вы от него потребуете.
А нам пришлось потребовать от Кеики очень многого.
Кен выбрал Кеики для экспериментов по изучению скорости дельфинов. Предполагалось, что животные НОТС плыли не в полную силу, так как им было тесно в бассейнах. У Гавайского университета была лаборатория примерно в пятнадцати километрах к северу от Парка, в бухте Канеохе на Кокосовом острове. Там вдоль берега была отгорожена узкая длинная полоса моря, представлявшая собой отличную «беговую дорожку». Узкий вход в эту искусственную лагуну перегораживался сетями, чтобы животное не могло ускользнуть в бухту. Длиной полоса была в несколько сотен метров, шириной не меньше 15 метров, а глубиной около трех метров – уж, конечно, достаточное пространство, чтобы дельфин чувствовал себя привольно. Кен объяснил, как нам следует дрессировать Кеики для его целей, и мы принялись готовить нашего малыша к командировке на Кокосовый остров.
Кеики, в частности, обладал тем достоинством, что не предпочитал одного какого-то дрессировщика остальным – ему нравились мы все. Я приучила его к свистку, Дотти – к рукам, Дэвид – подплывать на сигнал подводного зуммера, а сам Кен Норрис добился, чтобы Кеики заплывал на носилки и спокойно разрешал вынимать себя из воды, так что транспортировка его не доставляла лишних хлопот. Первые недели на Кокосовом острове мы все участвовали в дрессировке Кеики вместе со студентами Кена и его сыном.
Вначале предполагалось, что Кеики будет по сигналу проплывать размеченную трассу из конца в конец на полной своей скорости, пока кто-нибудь засекает его время с помощью секундомера. Выяснилось, что этого недостаточно. Для дальнейших экспериментов Кен разметил лагуну цепью буйков, а Том Лэнг предоставил в наше распоряжение тщательно отрегулированную кинокамеру, чтобы снимать каждый проплыв сверху. Это позволило вычислять скорость с большей точностью, чем при помощи секундомера: буйки обеспечивали точки отсчета и, просматривая киноленту, можно было абсолютно точно определить, с какой скоростью двигался Кеики между буйками в любой части лагуны.
Возникали проблемы и у дрессировщиков. Кеики нравилось кидаться вперед со скоростью 11—12 узлов, но заставить его двигаться быстрее было трудно, а разные использованные для этого способы – поощрение за увеличение скорости или лишение поощрения за ее снижение – часто сбивали его с толку и обескураживали. Дэвид, Дотти и я долго ломали голову над этой проблемой, но без особого успеха, так что Кен в конце концов послал за Роном Тернером, автором инструкций по дрессировке, которыми мы постоянно пользовались. Не знаю, какие приемы формирования применил Рон, но он добился того, что Кеики на коротких отрезках развивал скоростью до 16,1 узла – достижение в свете дальнейшего довольно внушительное, но заметно меньше того, на что надеялись Том и Кен.
Рон вернулся в Калифорнию, а Кен продолжал работать с Кеики на Кокосовом острове. У него был ялик с подвесным мотором, и Кеики очень нравилось гоняться за ним по лагуне. И вот в одни прекрасный день, когда я тоже была там, нам всем пришло в голову, что Кеике следовало бы испытать в бухте: вдруг на воле в погоне за быстрым катером Кеики разовьет более высокую скорость?
До того времени, насколько мне известно, никто еще нарочно не выпускал в море ручного дельфина с расчетом, что он вернется. Представлялось вполне вероятным, что, оказавшись на свободе, дельфин, как рыба, как всякое дикое животное, просто уплывет в неведомую даль. Тем не менее никто из нас не сомневался, что Кеики останется с нами. То, что произошло, Кен описал в своей книге «Наблюдатель дельфинов. Встречи натуралиста с китами и дельфинами» (Norris K.S. The Porpoise Watcher: A Naturalist’s Experiences with Porpoises and Whales. – N.Y.: W.W.Norton and Co., 1974, 142—143).
…Карен, Тед, Метт, Сьюзи и я погрузились в большую моторку, установили сигнальную консоль на скамье, отбросили сеть, перекрывающую выход, и позвали Кеики. Он в нерешительности задержался у сети, словно собака перед дверью дома, где ее прежде встречали неприветливо. Мы медленно двинулись к входному каналу, а Кеики следовал сзади, послушно подплывая к подводному излучателю звука, едва мы включали отзывной сигнал. Когда лодка достигла выхода из лагуны, Кеики явно занервничал. Он отстал, а когда мы позвали его, неохотно приблизился, но тут же отплыл назад в лагуну. Я выключил мотор и подзывал его до тех пор, пока не увидел, что он как будто успокоился. Тогда мы снова включили мотор и медленно вышли в открытую бухту Канеохе.
Кеики следовал за нами, пока мы не отошли от лагуны метров на триста-четыреста, а тогда внезапно метнулся в сторону, нырнул и исчез из виду. Мы тревожно смотрели по сторонам. Секунды шли, а Кеики не появлялся. У меня мучительно сжалось сердце при мысли, что мы потеряли нашего ласкового Кеики, с которым работали так долго и хорошо. Затем Тед и Метт увидели его – он быстро плыл вдоль самого рифа, но уже за входом в лагуну, который, по-видимому, искал. С одного взгляда я понял, что он в панике. Не зная, расслышит ли он наш сигнал сквозь толщу воды, через сотни разделяющих нас метров, я нажал на кнопку. Кеики остановился точно ударившись о камень, повернул и поплыл к нам. Когда он, резко выдыхая воздух, добрался до подводного излучателя звука, у него в буквальном смысле стучали зубы и были видны белки глаз. Мы знали, что все это признаки страха, точно так же, как у людей. Кеики был охвачен ужасом, и тем не менее вернулся к нам.
– На сегодня хватит, – твердо сказал я. Мы повернули и осторожно повели Кеики назад в лагуну. Очутившись в ней, он ликующе пронесся по всей ее длине и принялся кружить около нас в тесных пределах своего вольера, не меньше нас радуясь, что благополучно вернулся домой.
На причале мы отпраздновали это событие общей пляской, осушая за здоровье Кеики стаканы апельсинового сока. Теперь Кен решил, что эксперименты по изучению скорости следует проводить именно в отрытом море. И раз уж дельфин остается с нами, а не уплывает навсегда, можно будет выяснить еще много всякой всячины. Да, можно! Можно!
В калифорнийском НОТС тоже рассматривалась возможность выпустить дрессированного дельфина в море, и примерно тогда же, когда мы отправились на эту короткую прогулку с Кеики, они ненадолго выпустили в море ручную самку в сбруе с привязанным буйком. Она не перепугалась, как Кеики, однако ей очень мешал буек. Тем не менее она не пыталась уплыть от них, и они тоже усмотрели в этом залог самых разнообразных будущих исследований.
Итак, решено было продолжить изучение скорости в открытом море, на более длинной дистанции, используя быстроходный катер, чтобы заставить Кеики плыть побыстрее. Жорж и Лео установили линию буйков под берегом Кроличьего острова – вулканической скалы, которая торчит из моря прямо напротив Парка. Помню, много говорилось об удобстве работы с «подветренной стороны» Кроличьего острова, но беда в том, что никакой «подветренной стороны» у него не оказалось и волнение бывало там порядочное. Для Кеики соорудили просторную клетку из проволочной сетки, в которой у него было достаточно места для поворотов, чтобы не царапаться и не ушибаться об ее стенки среди волн. Отрегулированную кинокамеру для съемки проплывов установили на крутом склоне Кроличьего острова. Для съемок прилетел из Калифорнии сам Том Лэнг, зачинатель этого эксперимента, – высокий добродушный человек с неторопливой речью.
Возможность иногда отложить мел и логарифмическую линейку, чтобы, например, улететь на Гавайи и поиграть с дельфинами, – вот одна из радостей труда ученых. Но вряд ли уж такая большая радость – день за днем сидеть, примостившись на раскаленных солнцем камнях Кроличьего острова где-нибудь на обрыве среди вопящих морских птиц и их помета, щуриться в видоискатель и слушать по радио, как мы внизу действительно получаем массу удовольствия. Однако Том держался бодро, а его присутствие гарантировало максимальную точность съемок, без чего вся наша сложная работа пошла бы насмарку.
Кроме Тома и его группы в первый день в работе участвовали Жорж и Лео, фотокорреспондент и специалист по подводной фотосъемке, ну, и, разумеется, Кен и еще я. В течение недели экспериментов в открытом море я была дрессировщиком – такой интересной и в то же время такой выматывающей недели мне, пожалуй, ни до, ни после пережить не пришлось.
После первой ночи, проведенной в море, Кеики нам как будто очень обрадовался. Вид у него был нормальный. Мы привязали нашу моторку к клетке, где волны беспощадно подбрасывали ее и мотали весь день – не очень-то удачный причал. У обоих фотографов (бедняги!) тотчас началась морская болезнь. Я и сама легко ей поддаюсь, особенно в маленькой пропахшей бензином лодке, которая пляшет на одном месте, но я заранее приняла таблетку бонина, средства вроде аэрона, а кроме того, за всеми хлопотами мне было не до тошноты. Кен схватил ведро с рыбой, прыгнул одетый за борт и подплыл к клетке поздороваться с Кеики. Кеики радостно резвился возле него, взял несколько рыбешек, послушно подплывал к сигнальному зуммеру, который мы подвешивали в разных концах клетки, и был как будто вполне готов начать работу.
Несмотря на волны, Кеики без всякого труда избегал жестких проволочных стенок клетки, чего нельзя было сказать о нас: дня через два мы все ободрали кожу на пальцах, исцарапали колени и покрылись синяками и ссадинами. Одежда, правда, помогала, но мало, зато она хорошо защищала от солнца. Вода была настолько теплой, что раздеваться не имело ни малейшего смысла. Рубашка с длинными рукавами, тренировочные брюки и широкополая шляпа, сухие или мокрые, были совершенно необходимы. Загар – вещь приятная, но два-три дня работы в море под гавайским солнцем без какой-нибудь защиты уложат вас в больницу, даже если вы еще раньше успели как следует загореть. Несмотря на все меры предосторожности я чуть ли не месяц мучилась с жутким солнечным ожогом на губе, там, где свисток, который я буквально не выпускала изо рта весь день, стирал крем против загара – если я, конечно, вообще не забывала его накладывать.
Подъехал Лео на катере, буксируя сигнальный аппарат, я перебралась к нему со свистком и ведром рыбы, и Кен махнул, чтобы Кеики выпустили из клетки. Стенка клетки быстро опустилась, и в море вылетел новый Кеики, уверенный в себе, счастливый Кеики, который словно бы прекрасно понимал, что происходит. Он нанес визит доктору Норрису, висевшему на клетке снаружи и испускавшему одобрительные вопли. Затем, когда я включила отзывной сигнал, Кеики восторженно помчался к катеру и послушно сунул нос в излучатель. Потом он познакомился со специалистом по подводной фотосъемке, который, как это обычно бывает, сразу справился с морской болезнью, едва покинул поверхность моря и обосновался под ней.
Мы завели мотор и, таща за собой аппарат, пошли вдоль линии буйков, а Кеики последовал за нами, начав первый из многих и многих проплывов. Вот как писал об этом Кен:
На протяжении опытов дельфин держался вблизи одной из лодок, даже когда отзывной сигнал был выключен, и ни разу не отплыл дальше, чем на 90 метров. После первого дня процедура стала почти механической, и за тем, чтобы удерживать животное вблизи лодки с помощью сигнала, практически никто не следил. Услышав отзывной сигнал (который подавался портативным излучателем, подвешенным в глубине клетки), дельфин возвращался в плавучую клетку и позволял закрывать дверцу без каких-либо попыток вырваться из нее (Norris K.S. Trained Porpoise Released in the Open Sea. – Science, 147, No 3661, Feb. 26, 1965, 1058—1060).
Мы убедились, что Кеики нравится гоняться за катером, как собакам нравится гоняться за кошками. Стоило нам завести мотор, и он уже мчался к нам по волнам. Иногда он плыл у носа, а иногда обгонял нас и уходил вперед, но чаще всего занимал позицию позади нас и чуть сбоку, прямо в кормовой струе, с неподражаемым изяществом прыгая с гребня на гребень. Просто сердце начинало щемить при виде того, как это дикое грациозное животное, абсолютно свободное, по доброй воле и с видимым удовольствием сопровождает нас, стремительно летя среди синих волн со всей скоростью, на какую оно только способно.
Но какова была эта «вся скорость»? Спидометр катера иногда показывал 20 узлов, и, когда Кеики нас все-таки догонял, мы с Жоржем и Лео радостно орали и хлопали друг друга по спине, а в конце проплыва скармливали Кеики премиальную порцию рыбы. При таком волнении 20 узлов по спидометру казались огромной скоростью. Катер задирал нос и прыгал с волны на волну. Все время проплыва я стояла, вцепившись одной рукой в поручень, пригнувшись, стараясь удержать равновесие, – глаза устремлены на Кеики, губы сжимают свисток, а свободная рука лежит на кнопке отзывного сигнала. Трудно было до невероятности!
Некоторые дрессировочные проблемы остались неразрешенными. Во-первых, было ясно, что Кеики использует кормовую и носовую волны: он всегда занимал позицию там, где вызванное катером движение воды облегчало его движение вперед. Во-вторых, у нас не было способа удерживать его возле катера, если ему этого не хотелось. Как ни нравилось ему гоняться за катером, если мы уходили слишком далеко от него, он просто поворачивал и плыл обратно к клетке. Он знал, что мы вернемся.
Неделю спустя, считая, что сделано все возможное, мы вернулись в Парк. Кеики заметно похудел, хотя в море он ел гораздо больше, чем в дрессировочных бассейнах. Для него, как и для нас, это была неделя не только радостей, но и тяжелой работы.
Анализ отснятой ленты преподнес нам неприятный сюрприз. Что бы там ни показывал спидометр, наибольшая скорость, которую развил Кеики – и только на 10 секунд, – равнялась 13,1 узла. Почти все время он плыл медленнее 11 узлов, а постоянно следовал за катером, только если мы двигались со скоростью 6 узлов или меньше.
Значит, надо начинать все сначала. Том Лэнг предположил, что вперегонки с эсминцами плавают дельфины каких-то других видов, более быстроходные, чем плотно сложенные афалины. Например, кико. Я же была убеждена, что дрессировку надо строить иначе: так, чтобы понуждать животное увеличивать скорость понемногу и чтобы оно совершенно ясно представляло себе, что именно от него требуется, – один-единственный элемент, закрепляемый поощрением. И мы принялись обдумывать совместную программу для следующего лета, когда Том сможет снова приехать на Гавайи.
В этих будущих испытаниях мы с Томом Лэнгом решили использовать кико – во всяком случае, выглядели они более быстрыми пловцами, чем афалины. Кико не терпят одиночества, а потому мы начали работать сразу с парой самцов – Хаиной и Нухой. Мы поместили их в длинную лагуну на Кокосовом острове – если есть достаточно места для хорошего спринта, то в море выходить незачем, подумали мы.
Для того чтобы животным стало ясно, что от них требуется, я решила использовать движущуюся приманку – нечто вроде электрического зайца, за которым гоняются борзые на собачьих бегах. Но сконструировать такую приманку оказалось непросто: необходимо было каким-то образом тащить ее по воде с постоянной точно замеряемой скоростью, которую можно было бы понемногу увеличивать, точно измеряя каждое ускорение. Эрни Симмерер, создатель нашего «Эссекса», инженер с большой фантазией, сумевший в конце концов сконструировать для Театра Океанической Науки действительно дельфинонепроницаемые дверцы, и на этот раз придумал то, что требовалось – электрический ворот с реостатом, способный сматывать линь с любой заданной скоростью от 4 до 64 километров в час. Скорость вращения ворота можно было плавно увеличивать с любой требуемой быстротой. Кроме того, выяснилось, что этот аппарат открывает перед нами еще одну полезную возможность, которую я не предусмотрела: приманку можно было остановить в воде сразу же, какой бы ни была ее скорость, не запутав при этом линь – ворот гарантированно не давал обратного рывка. А это означало, что в случае, если животные начнут лениться или отставать, их можно будет наказать, остановив приманку до конца проплыва. Эффект будет тот же, что при отключении звукового сигнала. Кстати, выяснилось, что в подобной ситуации животные сразу переставали работать хвостом и двигались по инерции еще 10—12 метров, пока полностью не останавливались. Эта их манера позволила Тому Лэнгу получить с помощью кинокамеры чрезвычайно интересные данные о «силе торможения», то есть о сопротивлении, которое оказывает вода телу животного. Выяснилось, что по обтекаемости они не уступают самым обтекаемым торпедам.
Позже мы описали наши эксперименты в статье (Lang Th. G., Pryor К. Hydrodynamic Performance of Porpoises (
Первый этап дрессировки состоял из поощрения животных за то, что они вплывали в свой загон, выплывали из него и, следовали за лодкой все дальше по незнакомой лагуне до барьера из сетей, а также за то, что они плыли вдоль подвешенного на пробковых буйках линя, который отмечал дистанцию, или под ним. Перед началом собственно эксперимента животные были приучены к системе пищевого вознаграждения, а также привыкли к пловцам, лодкам и пребыванию в лагуне. Затем животные начали получать вознаграждение за то, что прикасались к плавающей или буксируемой приманке, а позже – за то, что они догоняли приманку, которую на спиннинге вели к лодке или от лодки. На этом этапе дрессировки одно из животных запуталось в одножильной леске, и его пришлось поймать, чтобы освободить от нее. С тех пор оба животных проявляли осторожность и страх по отношению к леске, но не к приманке.
Когда животные научились преследовать приманку, на глубине в метр была подвешена пластмассовая финишная лента, и животные вознаграждались, если они пересекали ее одновременно с приманкой. Если они отставали, то не получали вознаграждения. После проплыва ассистент в лодке подбирал приманку и возвращал ее к линии старта. Назад дельфины обычно плыли рядом с лодкой и занимали позицию для следующего проплыва.
Во время проплыва дрессировщик с кинокамерой находился на вышке около финишной черты, откуда вел наблюдение и по радио руководил ассистентами в лодке и у ворота. На протяжении нескольких недель длина проплывов варьировалась, а скорость движения приманки постепенно увеличивалась. За каждый удачный проплыв вознаграждались оба животных, хотя более крупное доминирующее животное часто оказывалось ближе к приманке…
После достижения скоростей от 6 до 8 метров в секунду животные, по-видимому, утратили интерес к более медленным проплывам.
Действительно, Ханна и Нуха как будто получали большое удовольствие от гонок с приманкой. На скорости около 15 узлов – по-видимому, максимальной скорости Кеики – Хаина и Нуха плыли рядом с ней без всякого труда. Они не могли с места взять такой же разгон, какой давал ворот, а потому мы отработали определенную цепь поведенческих элементов. Ассистент в ялике держал приманку в воздухе, а дельфины описывали круг, занимали позицию позади ялика и по знаку ассистента кидались вперед, так что приманка оставалась позади них. Затем он опускал приманку в воду, включался ворот, приманка быстро неслась вперед, настигала дельфинов, и они плыли к финишу, держась наравне с ней. Если они пересекали финишную черту одновременно с приманкой, дрессировщик с киновышки свистел и бросал им по нескольку рыбешек.
Если более трех проплывов подряд животные оставались без вознаграждения или если оно оказывалось скудным, они утрачивали интерес к работе. Она была тяжелой, и ради одной-двух рыбешек они ее попросту не хотели выполнять. Поэтому скорость приходилось повышать постепенно, так, чтобы процент успешных проплывов оставался высоким. Число проплывов за день, естественно, не могло быть большим, так как животные быстро наедались.
Когда мы подняли скорость до 20 узлов, нам казалось, что кико выкладываются полностью. Никому из нас еще не приходилось видеть, чтобы дельфины мчались по воде, работая хвостом так, что в глазах рябило. Тем не менее они и при этой скорости через некоторое время уже нагоняли приманку в каждом проплыве. Только достигнув скорости в 21 узел, они начали сдавать. Мы получили два-три успешных проплыва на скорости 22 узла, однако на скоростях между 21 и 22 узлами животные часто не могли угнаться за приманкой. Мы держали их на этих скоростях почти три недели, чтобы убедиться, не терпят ли кико неудачу только потому, что не прилагают всех усилий. Но нет, они достигли своего олимпийского предела – скорости панического бегства.
Собственно говоря, эта скорость была чуть выше той, которую, казалось, допускали законы гидродинамики и предполагаемая мощность дельфинов. Однако Том Лэнг высчитал, что на коротких расстояниях дельфины способны развивать большую мощность, чем люди и лошади, на показатели которых опирались прежние оценки. Максимальный расход энергии приводит к кислородному голоданию мышц; вы сжигаете все запасы своего топлива и немного сверх того, а затем должны отдыхать для их пополнения, как отдыхали и наши дельфины. Однако у дельфина кислородное голодание наступает позже, чем у наземных животных; сердце дельфина пропорционально весу тела вдвое больше человеческого, объем крови у него больше и процент гемоглобина – вещества, несущего кислород в клетках крови, – тоже выше. Том высчитал, что так называемые морские свиньи, роды
Ну, а капитаны эсминцев, клявшиеся, что дельфины «описывали круги около корабля», шедшего со скоростью 35 узлов? Вспоминая Кеики рядом с катером, просматривая фильмы с дельфинами, плывущими у носа судна, мы поняли, что происходило на самом деле. Дельфины, сопровождающие эсминец, попросту катятся на носовой и кормовой волне корабля, точно любители серфинга. Изгибая хвост так, чтобы использовать давление волны, они несутся вперед, не прилагая никаких усилий. Они не плывут, а едут на волне с той же скоростью, с какой идет корабль. Добавляя к этой скорости свою собственную, они могут перескочить с кормовой волны на носовую или на несколько секунд перегнать корабль, однако почти все время они именно едут на волне. Естественно, им это очень нравится, и они спешат пристроиться к носу любого судна, пересекающего их участок океана.
В море легко заметить, что стадо дельфинов никогда не нагоняет судно сзади. Животные появляются под углом к его курсу, когда он к ним только приближается, и катаются на его волне до тех пор, пока это их устраивает. Это всемирный дельфиний спорт, хотя рекорды, вероятно, у каждого вида свои. Не думаю, чтобы возле эсминцев так уж часто резвились афалины: они, без сомнения, предпочитают рыболовные суда, идущие со скоростью около 20 узлов, а скорости военных кораблей, вероятно, больше по вкусу быстроходным морским свиньям, но, как бы то ни было, моряки в таких случаях наблюдают вовсе не сверхдельфиньи скорости, а нормальную дельфинью скорость, слагающуюся со скоростью их собственных судов.
Необходимостью перехватывать корабль под углом к его курсу, вероятно, и объясняется утверждение Германа Мелвилла, что дельфины «всегда летят по ветру с пенистого гребня на пенистый гребень». Современные суда идут по курсу независимо от направления ветра, однако парусные корабли вроде китобойцев, на которых плавал Мелвилл, обычно шли по ветру или под небольшим углом к нему. Естественно, что на перехват такого судна удобнее двигаться так, чтобы ветер (и волны) подгонял тебя сзади. Не удивительно, что для Мелвилла дельфины были молодцами, несущими ветер.
Я невольно задумывалась над тем, каким образом возникла у дельфинов эта игра – катание на носовой волне кораблей. Ведь дельфины бороздят океаны уже не один десяток миллионов лет, а суда появились в их мире лишь несколько тысяч лет назад. Однако почти все дельфины во всех морях и океанах удовольствия ради пристраиваются к проходящим судам, и точно так же они играли у носа греческой триеры или доисторического таитянского каноэ, впервые нарушивших покой прежде безлюдных вод. Так как же они развлекались, когда люди еще не научились строить корабли?
Как-то во время полевых наблюдений Кен Норрис, по-видимому, нашел отгадку. У берега острова Гавайи он увидел горбатого кита, который быстро плыл, естественно, гоня перед собой волну. И в этой волне резвились афалины. Киту это, по всем признакам, большого удовольствия не доставляло: по словам Кена, он напоминал лошадь, у которой вокруг морды вьются мухи. Но он ничего с этим поделать не мог, и дельфины прекрасно проводили время.
Тем временем Кена и военно-морское ведомство США заинтересовала новая проблема. Как глубоко может нырнуть дельфин? Как долго он способен оставаться на глубине? И что происходит с его легкими и другими внутренними органами, когда он ныряет? Не спадаются ли его легкие от гидро-статического давления? Каким образом удается китам оставаться под водой по часу и опускаться на огромные глубины? Ведь кашалоты запутывались в подводных кабелях на километровой глубине! Так почему же у них в отличие от людей не бывает кессонной болезни, азотного опьянения или даже – на больших глубинах – кислородного отравления?
Найти ответы на эти вопросы можно было таким способом: обучить какого-нибудь дельфина нырять по команде, затем отправиться с ним на глубоководье где-нибудь у гавайского побережья и приступить к изучению его способности нырять. Кен получил от военно-морского ведомства еще одну субсидию – на этот раз для работы с ныряющим дельфином. Исследования ему предстояло вести совместно с Говардом Болдуином из Лаборатории сенсорных систем в Аризоне, на которого возлагалась разработка и конструирование необходимого оборудования: электронной приманки для ныряния, а также датчиков, которые надевались бы на животное, чтобы следить за работой его сердца, и т. п.
Кен решил взять для этой программы морщинистозубого дельфина, поскольку его своеобразное строение как будто специально приспособлено для ныряния на большие глубины. Мы выбрали Поно.
Теперь, когда почин с дрессировкой в открытом море был сделан, мне хотелось, чтобы ею занялись и другие. Естественно, выбор пал на Дотти – право на это ей давал не только стаж, но и талант. А потому Дотти начала почти все свое время посвящать Поно.
Прежде чем приступить к намеченной работе, необходимо было найти ответ на очень трудный вопрос: как надеть датчики на дельфина. Для этого требовалась сбруя. Всякая сбруя, для какого животного она ни предназначалась бы, должна отвечать нескольким основным требованиям. Она должна быть удобной и прочной. Она должна плотно облегать животное. Свободная или незатянутая сбруя будет натирать кожу. Если же к сбруе надо прикреплять груз – например, контейнер с приборами, – она должна обеспечивать правильное его положение, причем так, чтобы он никак не стеснял животное.
Выяснилось, что придумать сбрую для дельфина – задача не из легких. Тело у него обтекаемой формы, а кожа скользкая. Ну, где тут закрепишь сбрую? Кольцо на шее будет достаточно надежно удерживать передний ее конец, но туловище дельфина сужается так резко, что второе кольцо, охватывающее его середину, неминуемо будет сползать либо назад, либо вперед, как бы туго его не затягивали. Позади спинного плавника тоже ничего закрепить нельзя.
Кроме того, мы обнаружили, что стоило животному немного поплавать, напрягая и расслабляя мышцы, как все части сбруи сдвигались и перекашивались. А когда животное ныряло хотя бы на пол-метра, его тело словно сжималось, и даже идеально пригнанная сбруя неминуемо съезжала.
О том, чтобы зацепить что-то за грудной плавник, не могло быть и речи: нежная кожа подплавниковой ямки, «подмышки», тут же воспалилась бы. Любой ремень, задевавший задний край спинного плавника, где он утончается до трех миллиметров, тоже причинял животному страдания.
А ведь, кажется, как просто – придумать сбрую. И наша беспомощность страшно меня бесила, пока как-то вечером я не разложила перед собой сбрую одного из моих пони и не поглядела на нее непредвзятым взглядом.
Конская сбруя состоит из шести основных компонентов: уздечки, подпруги, постромок, шлеи, подхвостника и вожжей. Каждый из этих компонентов в свою очередь включает несколько частей. Одна подпруга, назначение которой, по идее, исчерпывается тем, что она опоясывает животное и удерживает остальную сбрую на положенных местах, имеет чересседельник, подушку-седелку, смягчающую давление на позвоночник лошади, подпружный ремень, отстегивающийся с обеих сторон, петли для оглобель, оттяжки, препятствующие оглоблям задираться, кольца для пропуска вожжей, кольцо для подхвостника (проходящего под репицей, которая служит «фиксатором», не позволяющим всей сбруе соскользнуть вперед) и крючок для мартингала, который соединен с другим «фиксатором» – уздечкой на голове лошади.
Следовательно, подпруга состоит примерно из двадцати кусков кожи и по меньшей мере из восьми застежек и других металлических частей. В целом же сбруя включает около ста пятидесяти отдельных элементов. И каждый из них совершенно необходим, чтобы сбруя надежно выполняла свое назначение. Размеры, форма, прочность, материал и способ прикрепления каждого элемента строго определяются его функцией.
А теперь подумайте вот о чем. Лежавшая передо мной сбруя во всех деталях, за исключением чисто декоративных, была практически такой же, какую надевали на лошадей возницы египетских колесниц три тысячи лет назад. И значит, эта сбруя создавалась мало-помалу еще задолго до возникновения египетской цивилизации.
Следовательно, это был сложный процесс, а вовсе не озарение, снизошедшее на смышленого пещерного человека, который в одно прекрасное утро взял да и придумал, как ему запрячь лошадь. Вот тут-то я наконец осознала, что идеальную сбрую для дельфинов нам сразу не создать.
Как раз тогда у нас побывал Билл Бейли, дрессировщик одной из военно-морских станций. Он работал там с дельфином, которого они в Калифорнии выпустили в открытое море «припряженным» к буйку. И с проблемой сбруи Билл возился уже довольно давно. Последняя его модель состояла из узкого ременного кольца далеко позади спинного плавника, которое проходящими по бокам животного ремнями соединялось с хомутом на шее и ремнем, опоясывающим брюхо. Нам такая конструкция понравилась. Кроме того, Билл посоветовал взять для сбруи материал, о котором я даже не подумала. Кожу в воде, разумеется, использовать нельзя. Резина быстро утрачивает упругость. Веревки натирают кожу. Материя гниет. Билл использовал мягкую, крепкую нейлоновую тесьму, из которой изготовляются парашютные стропы.
Я раздобыла такую тесьму, и тут нам вызвалась помочь Филлис Норрис. По наброску Билла они с Дотти соорудили для Поно сбрую во многих отношениях вполне удовлетворительную. Единственный существенный ее недостаток заключался в том, что как следует облачить в нее Поно с борта бассейна было почти невозможно. Чтобы поправить ее и надежно застегнуть, Дотти приходилось надевать маску и прыгать в воду.
Уже позже мне довелось увидеть удивительно изящное решение проблемы дельфиньей сбруи, до которого я сама не додумалась. В фильме Майка Николса «День дельфина» животные таскали свои инструменты в кольцевидном пластмассовом контейнере, который держался на их туловище совершенно свободно, как надетый на руку браслет без застежки. Дельфины быстро плавали и прыгали, по-видимому, не испытывая никаких неудобств, а гладкая пластмасса раздражала их кожу не больше, чем солнечные очки раздражают кожу у нас на лице.
Перед тем как мы взяли Поно в море, Говард Болдуин приехал на Гавайи проверить свои приборы, и, в частности, датчик давления и электрокардиограф, с помощью которого он намеревался следить за сердцем ныряющего животного. Я привела его в Театр Океанической Науки, чтобы испробовать приборы на Макуа. Я опасалась, что Поно еще недостаточно подготовлена к знакомству с ними, но была убеждена, что старина Макуа спокойно позволит надеть на себя пояс с черными ящичками Говарда и, как старый профессионал, отнесется ко всей процедуре с достаточным терпением.
В перерыве между представлениями мы выпустили Макуа в демонстрационный бассейн, я застегнула на нем пояс Говарда, потом сняла пояс и дала Макуа рыбы. Все сошло отлично. Затем мы подвесили к поясу один из приборов, я подозвала Макуа и начала снова надевать на него пояс. Макуа взвился, на дыбы, точно испуганная лошадь, умчался в противоположный угол и затаился там. Что же это такое?!
– Может быть, дело в сигнале, – неуверенно предположил Говард.
В каком еще сигнале? Ну… он думал, что я знаю. Прибор издает очень громкий звук, но только на частотах, слишком высоких для человеческого слуха. Для человеческого – может быть, но не для дельфиньего. Макуа, вероятно, почувствовал себя так, словно мы пытались привязать ему к брюху ревущую пароходную сирену.
Говард, кроме того, привез приспособление, к которому предстояло нырять Поно, – рычаг на тяжелом кабеле, чтобы опускать его с катера на нужную глубину. Поно будет нырять и нажимать на рычаг, включающий зуммер, и таким образом дрессировщик узнает, что задача выполнена, а Поно узнает, что сделала все правильно и ее ждет вознаграждение. Дотти начала работать с Поно и рычагом в дрессировочном бассейне.
Недели за три до предполагаемого начала экспериментов в открытом море нам пришло в голову, что дрессировку с тем же успехом можно вести в Театре Океанической Науки на глазах у зрителей. Хоку недавно болел, и я считала, что ему и Кико пора отдохнуть. Мы отправили обоих в дрессировочный отдел, а Поно и Кеики забрали в парк «Жизнь моря».
Благодаря Поно и Кеики представления в Театре Океанической Науки приобрели особый смысл. Это же были настоящие экспериментальные животные, и все, что они проделывали перед зрителями, служило определенной научной цели. Те, кто приходил снова через несколько дней – а таких зрителей набиралось не так уж мало, – своими глазами видели, насколько успешно идет обучение.
Поно демонстрировала проплыв сквозь обручи, входивший в эксперимент по определению сопротивления, которое вода оказывает телу дельфина. Кеики приучился носить наглазники для исследований эхолокационной способности дельфинов, которые предполагал провести Кен. Оба животных подчинялись отзывному сигналу и по команде заплывали на носилки. Поно ныряла к рычагу зуммера у самого дна бассейна. Во время каждого представления Дотти спускалась под воду и надевала на Поно ее сбрую с приборами.
Ренди и Дотти просто блистали, меняясь ролями на протяжении одного представления – сначала Ренди работала с дельфинами, а Дотти читала лекцию, затем Дотти брала животных на себя и уступала Ренди лекционную площадку. Зрители же наглядно убеждались, что обе они занимаются настоящим делом и обе хорошо знают то, чем занимаются.
Кен тоже был доволен. Сперва он, возможно, опасался, что его экспериментальных животных эксплуатируют в коммерческих целях и что в микрофон будут сообщаться не вполне верные сведения. Но мы в этом смысле были чрезвычайно щепетильны, а вскоре стало ясно, что пять ежедневных представлений равны пяти дрессировочным сеансам вместо тех двух, которые нам удавалось выкроить в перегруженном дрессировочном отделе, где всегда царила суматоха. Оба дельфина делали быстрые успехи.
Эксперимент, к которому мы готовили Поно, увлекательно описан Кеном в его книге «Наблюдатель дельфинов». Я же была просто зрительницей и никакого прямого участия в нем не принимала. Однако зрительницей я была крайне заинтересованной и ощущала себя ответственной за все происходящее. В те дни, когда Поно работала в открытом море, практически все записи в моем дневнике связаны с этим экспериментом.
Кен намерен завтра взять Поно в море. Я не слишком доверяю прибором Говарда Болдуина, которые ей предстоит носить. Они постоянно ломаются в Театре Океанической Науки, так что же с ними будет в море? Очень напряженный момент – Поно впервые окажется в море на свободе. Не потеряем ли мы ее? Будет ли она работать? Сбрую еще усложнили. Ее неудобно надевать, а Поно неудобно ее носить. По-моему, Кен слишком торопится. А может быть, мы, дрессировщики, тянем время и продвигаемся слишком медленно! Однако Кен вел себя очень благородно, разрешив нам использовать Кеики и Поно в представлениях, и что ни говори, а ведь эксперимент с Кеики увенчался полным успехом. Наверное, нас всех перед началом таких экспериментов обязательно должны мучить сомнения.
Приехали Лилли. Уильям Шевилл (специалист по китообразным из Океанографического института в Вудс-Холе) приедет в субботу. Чуть ли не все светила дельфинологии соберутся под одной крышей!
Сегодня Поно отправили в бухту Покаи. Один день она будет работать рядом с судном в гавани, а потом начнутся эксперименты в открытом море. Вернулся Говард Болдуин – вдобавок к Грегори Бейтсону, а также к Джону Лилли и Биллу Шевиллу. Билл Шевилл развлекает нас всех ученым остроумием. Лилли явился в ярких клетчатых шортах, и Билл воскликнул: «Глядите-ка! Джон обзавелся сетчатой окраской!»
Сегодня я ужасно разозлилась на обоих Лилли за то, что они не остались поглядеть на представление в Бухте Китобойца. Подумать только! Ведь она еще ни разу не видела вертунов. У нее была стирка, и они ушли. Может быть, она не любит дельфинов?
Сегодня Поно работала очень удачно. Она робела, старалась держаться поближе к Дотти, подчинялась отзывному сигналу, нырнула к приманке рядом с «Имуа», стоявшим на якоре в гавани, не пугалась других судов и даже поплыла вслед за одним из них, так что ее пришлось отозвать. Между экспериментами она развлекалась тем, что таскала со дна пивные жестянки и грейпфруговые корки. Кен просто в нее влюбился.
Приборы Говарда вышли из строя, и запасные части придется доставить самолетом с материка.
Мэй больна. Дотти все еще в море, так что сегодня я опять провела десять представлений: пять раз вела рассказ в Бухте Китобойца и пять раз работала с животными в Театре Океанической Науки. Ни секунды свободной – даже моих ребят из школы забрала Ренди Льюис.
Наверное, с Поно все-таки следовало поехать мне. Они ее сегодня потеряли. После того как они вышли в море, она все сильнее возбуждалась, а потом возле приманки появились мелкие акулы, и она исчезла – в последний раз ее видели, когда она выпрыгнула из воды в полутора километрах от них. Может быть, дело в том, что они слишком ее торопили – более сорока нырков, и они дошли до глубины 37,5 метра. К тому же она часто ныряла без сигнала, не дожидаясь, чтобы его включили, так что они тратили время в море, пытаясь погасить ныряние без сигнала, а этого, на мой взгляд, делать было нельзя. (Этим следовало заняться в начале дрессировки, и я должна была бы предвидеть такую возможность.)
Дотти расстроена до слез и завтра пойдет в море с сигнальной аппаратурой на поиски Поно. А я хотела взять выходной…
Не могу заснуть, все думаю о Поно. Будь я там, я, наверное, иногда возражала бы, пусть даже в присутствии Лилли и Шевилла. Хотя Поно все равно могла уплыть. Ну, наверное, Дотти достаточно отстаивала точку зрения дрессировщиков. Но что заставило Поно уплыть? Может быть, стено так и остаются дикими? Или что-нибудь случилось? Она послушно плыла за «Имуа», но, как только они вышли на глубину, явно начала нервничать.
Хорошие новости! Рыбаки видели Поно в море у бухты Покаи – она пять минут плыла за их судном. Кен и Джим Келли завтра снова отправятся искать ее.
Кен и Джим искали Поно еще два дня. Затем поиски продолжили Дотти и Говард Болдуин, но безрезультатно.
Что же произошло с Поно? Тщательный анализ всех обстоятельств позволяет предположить, что работавший на низких частотах зуммер привлек акул, и Поно поддалась панике. Ведь акулы, несомненно, враги дельфинов – в любом диком стаде у многих животных на теле видны шрамы в форме полумесяца или же вырваны куски плавников: нанести такие повреждения могут только акулы. По-видимому, дельфины способны уплыть от акул или защититься от одиночной акулы, дружно ее тараня, – рыбаки иногда бывали свидетелями таких схваток. Но окруженному акулами одинокому дельфину грозит серьезная опасность. Вот как Кен Норрис описал в научной статье то, что произошло с Поно:
В конце концов Поно отказалась нырнуть еще раз и начала описывать быстрые круги впереди судна, время от времени хлопая по воде грудными плавниками и хвостом – признаки волнения, хорошо известные дрессировщикам дельфинов. Иногда она при этом уплывала довольно далеко. Тут мы заметили, что возле зуммера кружат три небольшие акулы… Мы приготовились поднять Поно на борт и вытащили аппаратуру, но она не подплыла на отзывной сигнал и продолжала быстро плыть недалеко от нас все с теми же признаками волнения. Затем она направилась в открытое море и скрылась из вида. Когда мы повернули «Имуа», чтобы следовать за ней, мы заметили спинной плавник и кончик хвоста крупной акулы (длиной около четырех метров), двигавшиеся прямо к тому месту, где только что дрейфовал «Имуа» (Norris K.S. Open Ocean Diving Test with a Trained Porpoise. – Deep Sea Research, 12 (1965), 505—509).
Четыре метра! Просто огромная акула – длиной с двух высоких мужчин, стоящих на плечах друг у друга, и много тяжелее их обоих вместе. Неудивительно, что Поно перепугалась. К счастью, на ней не было сбруи, и можно надеяться, что она благополучно вернулась к прежней вольной жизни.
С этих пор Жорж всегда, когда плавал в этих водах, брал с собой на «Имуа» сигнальную аппаратуру Поно. Однажды, много месяцев спустя, они проходили мимо стада стено, и Жорж, Лео, а также Кен, который на этот раз был с ними, решили, что узнали среди дельфинов Поно. Это кажется маловероятным, но благодаря многочисленным шрамам и рубцам стено довольно легко различаются индивидуально, а Жорж, Лео и Кен были опытными наблюдателями. Они сразу же остановили судно, опустили в воду излучатель звука и включили отзывной сигнал. Дельфин, в котором они опознали Поно, отделился от стада, подплыл к «Имуа» и сунул нос в излучатель, как была приучена делать Поно. Но у них под рукой не было ни рыбы, ни свистка, чтобы вознаградить ее, и прежде, чем они успели что-нибудь придумать, она вернулась к стаду и уплыла с ним.
На следующее лето Кен наметил еще одну серию экспериментов с ныряющим стено. Теперь я решила заняться дрессировкой сама. Меня угнетала мысль, что Поно выпустили в море, когда она еще не была готова к этому, и я чувствовала себя виноватой. Мне казалось, что более продуманная программа дрессировки и надежное закрепление снизят возможность того, что животное удерет в самоволку. А если опять случится неудача, то во всяком случае ответственность будет лежать только на мне и у меня хотя бы останется утешение сознавать, что я приняла все меры предосторожности, какие только могла придумать.
Говард Болдуин привез новую приманку – обруч с электроглазом. Никакого зуммера – только световой луч! Проплывая сквозь обруч, животное перекроет луч, и это сразу включит сигнал на палубе, а также ультразвук, который скажет животному, что оно правильно выполнило свою задачу. Мы выбрали Каи, самца стено, довольно агрессивного, но прекрасно работавшего. Кроме того, всему, что требовалось от Каи, мы научили еще одного стено – самочку по имени Хоу («счастливая»). Если Каи все-таки дезертирует, его сможет заменить Хоу.
Кен отвел на эксперимент десять дней и выбрал для него ту же бухту Покаи, тихий маленький порт, где начинала работать Поно. От дома Кена, от моего дома и от парка «Жизнь моря» до Покаи было добрых два часа езды. Тэп находился на материке, где он раздобывал фонды для нового проекта, а потому мы с Норрисами решили сэкономить ежедневные четыре часа на дорогу и на время эксперимента перебраться с детьми в Покаи. Я нашла прелестную молоденькую девушку Клодию Коллинз, которая согласилась пасти моих ребят, пока я весь день буду в море, и мы сняли домики в недорогом отеле на берегу. Кроме четырех Прайоров и Клодии, шести Норрисов, а также Жоржа и Лео, которые жили на «Имуа», наша компания включала двух младших дрессировщиков (Блэра Ирвина и Боба Болларда), Говарда Болдуина (с набором инструментов и запасными частями) и двух сотрудников журнала «Лайф» – писательницу Мардж Байере и фотографа Генри Грошински.
Дети подобрались по возрастной гамме очень удачно и провели упоительную неделю, плескаясь в воде, строя замки из песка, поглощая рекордные количества тунца и арахисового масла, а в сумерках крепко засыпая в уютных полных песка постелях под плеск волн, лижущих мол, под поскрипывание и тарахтение рыбачьих судов в порту, под дальние голоса и смех туристов и рыбаков на берегу бухты.
Так же удачно подобрались и взрослые – как по возрастной гамме, так и по авторитету. Для меня это было блаженство – никаких административных проблем и неприятностей, которые каждый день портили мне кровь в Парке, никаких оскорбленных самолюбий и свар из-за распределения обязанностей, никакого бюджета, никаких ссор и флиртов, никаких неосуществимых или противоречивых требований от начальства, а только интересная работа и горстка людей, знающих, что и как надо делать. Какое это было счастье!
Каждое утро мы отправлялись на моторке к «Имуа», стоявшему на якоре среди рыбачьей флотилии, и к Каи, который отдыхал рядом с его бортом в небольшой удобной клетке, сконструированной Кеном. «Имуа» поднимал якорь, и мы медленно выходили в спокойное летнее море (спокойное потому, что его всей своей громадой заслонял от ветра остров Оаху), буксируя у борта Каи в его клетке. Благоразумный Каи все время оставался в середине клетки, без труда плывя со скоростью «Имуа». Вскоре мы оказывались над глубинами в триста и больше метров.
Мы вели опыты сериями по 10—15 нырков, строго соблюдая все детали поведенческой цепи, которую я отработала с Каи. Сначала Боб Боллард забирался в клетку и надевал на Каи его сбрую. Затем мы открывали дверцу, и я опускала в воду рычаг. Когда Каи нажимал на рычаг, он получал звуковой сигнал «ныряй». Таким образом, если ему не терпелось начать работу, он держался у борта, выпрашивая, чтобы я опустила рычаг, а не расходовал силы на незапланированные нырки.
Когда раздавался включенный рычагом сигнал, Каи нырял к обручу, подвешенному под «Имуа», проплывал сквозь него, пересекая световой луч, поощрялся отзывным сигналом, всплывал, поощрялся рыбой и возвращался в клетку. Это возвращение в клетку перед следующим нырком помогало дополнительно контролировать его поведение. Кроме того, если бы акулы все-таки появились, мы, по нашим расчетам, могли сразу же запереть Каи в клетке, гарантируя ему безопасность.
Генри Грошински снимал всю эту процедуру под водой для статьи в «Лайф». Генри был неплохим аквалангистом, но опасался акул – особенно после того, как узнал историю Поно, которая сбежала в этих самых водах. Естественно, все мы старательно подливали масла в огонь: мы трогательно прощались с ним и возносили молитвы о его благополучном возвращении всякий раз, когда он готовился уйти под воду, и успокаивали его, сообщая, что акулы, хотя и встречаются вокруг Гавайских островов во множестве, на людей нападают сравнительно редко, а затем перечисляли все известные случаи таких нападений.
На самом же деле на протяжении этой недели мы не видели в море ни единой акулы. Если бы они появились где-нибудь поблизости, мы бы их обязательно обнаружили. Вода была сказочно прозрачной: в любом направлении взгляд проникал по меньшей мере на шестьдесят метров. Мы все по нескольку раз спускались под воду, чтобы полюбоваться этой прозрачностью – океан замыкался смутной синевой глубоко внизу и далеко по сторонам, а вверху висело днище «Имуа», такое четкое, словно оно плавало в воздухе. Жорж и Лео внимательно следили за фотографом все время, пока он оставался в воде, и вглядывались в море вокруг. Если бы они заметили акулу, гулкие удары по металлу (можно было, например, бить гаечным ключом по клетке Каи) сразу бы предупредили пловцов и они успели бы благополучно вернуться на борт.
Под вечер, когда Каи наедался до отвала, мы запирали его в клетку и возвращались в гавань. Иногда мы с Филлис стряпали обед, но чаще взрослые отправлялись в японский ресторанчик, обслуживавший главным образом рыбаков и такой крохотный, что наша небольшая компания из девяти-десяти человек занимала там половину столиков. Мы ели суп мисо, сасими, сукияки, якитори, рис в огромных мисках и литрами пили японское пиво. Тихие звездные вечера мы проводили на пляже, играли на гитаре и слушали, как Кен Норрис рассказывает про дельфинов, а Мардж и Генри – про свою работу в «Лайф»: смешные, волнующие и грустные истории.
Два вечера подряд в бухту заходило множество молоди авеовео. Эти восьмисантиметровые красные рыбки очень вкусны, а кроме того, служат отличной приманкой. С наступлением темноты Жорж пригласил всех детей на «Имуа» ловить для него авеовео. Ему нужно было запастись приманкой для ловли аквариумных рыб.
Казалось, от одного конца бухты до другого от поверхности до дна на каждые сто кубических сантиметров воды приходилось по одному авеовео. На крохотные крючки, подвешенные к коротким бамбуковым удилищам, дети ловили рыбешку с такой быстротой, с какой взрослые успевали наживлять эти крючки, и, пока у детей не начали слипаться глаза, ведра стремительно наполнялись маленькими алыми авеовео. Повсюду вокруг нас в темноте японцы и гавайцы с пристаней и палуб, попивая пиво, целыми семьями ловили при свете газовых фонарей авеовео, и смех их детей разносился над водой, мешаясь со смехом и криками наших ребят.
Жители маленьких гавайских городков удивительно вежливы. Как и прошлым летом, во время работы с Поно, люди приходили поглядеть на дельфина, но они никогда не надоедали животному или дрессировщикам – просто смотрели, улыбались, кивали нам и шли своей дорогой. Днем рыбаки болтали с Жоржем по радио, но ни одно судно ни разу не подошло к «Имуа», чтобы поглазеть на нашу работу, и никакие зеваки не нарушали покоя наших мирных дней и вечеров.
На пятый день мы отложили разнообразные сбруи, которые надевали на Каи. Я полагаю, что Говард получил все необходимые ему данные, но меня, как дрессировщика, интересовало одно: можно было уже не возиться со сбруей. Однако мы решили провести еще один эксперимент. Каи уже постоянно нырял на глубину около 45 метров, и Кен хотел выяснить, спадаются ли у него на такой глубине легкие. Люди погибают, если их легкие под воздействием давления спадаются, но у дельфинов ребра довольно гибки, и создавалось впечатление, что их легкие спадаются постоянно и без всякого вреда для них.
Кен решил, что мы могли бы это проверить, изготовив пояс, который сжимался бы, когда животное уходило в глубину, а затем, когда оно выныривало, снова растягивался бы, оставляя крючок в защелке, показывающей, до какой степени он сжимался на глубине. Мы с Кеном отправились в местную лавочку и приобрели все необходимое, а затем устроились на палубе «Имуа» и принялись сооружать научный прибор из пластмассовой линейки, двух мерных ложечек, полотна ручной пилы, широкой резинки и ваты. Работал этот прибор очень неплохо – то есть дельфин на глубине действительно уменьшался в окружности и ложечки действительно зацеплялись за зубья пилы, но, к сожалению, мы исходили из того, что дельфин станет в обхвате поуже сантиметров на десять, а он, по-видимому, сжался значительно больше. Наш замечательный прибор указывал, что сжатие имеет место, но оно настолько превосходило предел стягивания резинки, сильно растянутой перед нырком, что все сооружение просто соскальзывало, и когда Каи всплывал, оно, вместо того чтобы облегать его «талию», неизменно без всякой пользы болталось у него на хвосте.
Хотя теперь для получения данных сбруя уже не требовалась, я считала, что Каи все-таки следует носить какую-нибудь повязку. Я знала, что лошадь в узде поймать на пастбище довольно просто, но без узды она поддается ощущению свободы и может не подпустить человека к себе. А потому Каи нырял теперь в мягком нейлоновом ошейнике.
В этот, пятый день мы оставались в море до позднего часа. Каи, как и другим нашим дельфинам, во время напряженной работы требовались паузы между нырками, чтобы перевести дух. Он никогда не делал глубокого вдоха перед нырком, но когда поднимался на поверхность, то некоторое время кружил, глубоко дыша, прежде чем подчиниться отзывному сигналу и вернуться в клетку перед следующим нырком.
Вот так он кружил и дышал, как всегда, у правого борта «Имуа», а затем вдруг изменил обычное движение и описал дугу вокруг судна. Он посмотрел на обруч, на клетку, на нас, а потом повернул и поплыл к дальнему горизонту, выпрыгивая из воды, гоня перед собой летучих рыб, – дикое животное, которое внезапно решило стать свободным.
Никто особенно не расстроился. За пять дней Каи нырнул почти триста раз, послушно и точно, и, следовательно, как дрессировщик я ни в чем не могла себя упрекнуть. Каи заработал свою свободу. Мы никогда не узнаем, что побудило его уплыть. Он не проявлял ни малейших признаков страха. Подействовало ли на него приближение сумерек – быть может, стено ведут ночной образ жизни? Услышал ли он свисты родного стада? Но в чем бы ни заключалась причина, нас тревожила только мысль, как бы нейлоновый ошейник не сыграл с ним скверной шутки. Оставалось надеяться, что ошейник скоро истлеет в морской воде или какой-нибудь другой стено сдернет его – они такие умницы, что я совсем не исключаю этой возможности.
Работая с Каи, Кен и Говард узнали много интересного. Кроме того, мы убедились, что глубинное ныряние – это не то поведение, которое можно отработать за один сеанс. Всякий раз, когда мы в один прием опускали обруч больше, чем на полтора-два метра, Каи бунтовал. Нам приходилось ограничиваться на каждом этапе максимум двумя метрами. Если Каи, как мы подозревали, был способен нырнуть на глубину до 180 метров или больше, прошли бы месяцы, прежде чем он это нам наконец продемонстрировал бы. А бюджет Кена исключал такие сроки.
На следующее утро мы привезли из Парка маленькую Хоу и провели с ней в море два дня. Она не была ни такой разумной, ни такой смелой, как Каи. Например, она не плыла в буксируемой клетке, а повисала без движения, прижатая к задней стенке, так что нам пришлось возить ее к месту экспериментов и обратно на палубе «Имуа». Однако с ее помощью удалось подтвердить некоторые полученные при работе с Каи сведения относительно времени, необходимого для отдыха между нырками, и других физиологических особенностей. На второй день она простудилась и утратила желание работать, а потому мы закончили эксперимент и вернулись в Парк. Как это часто бывает в научных исследованиях, мы не получили тех результатов, на которые рассчитывали, но зато нашли ответы на другие вопросы – в том числе и такие, на которые не рассчитывали получить их, и наметили путь для будущей работы.
Научно-исследовательское управление ВМС, финансировавшее эти эксперименты, продолжало само вести исследования в том же направлении, используя для ныряния самца атлантической афалины по кличке Таффи. Его дрессировщики, как и мы, убедились, что Таффи отказывается работать, если трудности возрастают слишком быстро. Я слышала от них, что у Таффи были свои плато. Он достигал определенной глубины, а заем неделями не желал нырять глубже. Они уже решили, что 37,5 метра составляют его предел, как вдруг в один прекрасный день, ныряя к приманке на этой глубине, он проплыл мимо нее и опустился на глубину 60 метров, чтобы пообщаться с аквалангистом, работавшим на дне. Ценой величайшего терпения и настойчивости (одним из дрессировщиков там был Блэр Ирвин, помогавший нам с Каи) они в конце концов добились того, что Таффи начал регулярно уходить под воду на 300 метров – глубину весьма приличную.
Кроме того, они обучали плавать на свободе и нырять нескольких гринд и настоящих косаток – если не ошибаюсь, для того, чтобы находить и поднимать со дна ценные предметы на больших глубинах. Говорят, что эти животные, хотя они и не так послушны, как афалины, ныряли даже глубже трехсот метров.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |