"Превыше всего" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 24

Когда Кэтрин проснулась, она вновь была одна. Фрэдди не просто потихоньку ушел из спальни, он вообще уехал из Монкрифа. Один из лакеев сообщил, что граф рано утром, как только рассвело, ускакал в Лондон. Слуга с явным сочувствием в голосе сказал, что хозяин даже не взял с собой дорожную сумку, видимо, потому, что в лондонском доме у него было достаточно одежды. Когда вернется? Граф ничего не сказал об этом. Честно говоря, он вообще ничего не говорил. Распорядился седлать Монти и умчался, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Да, пока готовили коня, граф долго стоял вот здесь, на ступеньках, глядя на восток, будто впервые в жизни видел, как восходит солнце.

Джули то и дело спрашивала об отце, который за последнее время превратился в ее глазах в настоящего героя. Робби радостно заверещал, когда она понесла его в кабинет Фрэдди, но не найдя там отца, залился слезами. Кэтрин сама чуть не заплакала. Зачем Фрэдди понадобилось ехать в Лондон? Почему именно сейчас? Что он собирается там делать, с кем встречаться? И самое главное, почему он уехал именно после этой их ночи? Бессонными ночами Кэтрин пыталась ответить на эти вопросы и не могла. Он даже не сказал никому, когда вернется.

Письмо от Фрэдди пришло только через неделю. Привез его молодой курьер, которого она видела как-то в Мертонвуде. Кэтрин распечатала конверт прямо в холле, пробежала глазами по строчкам и смертельно побледнела. Повернувшись к курьеру, она торопливо предложила ему перекусить с дороги, извинилась и удалилась в свою спальню. Плотно закрыв за собой дверь, она вновь развернула дрожащими пальцами послание и перечитала его:

«Я начал юридическое оформление прав наших детей. Ради их благополучия нам придется сохранять перед посторонними видимость нормальных семейных отношений. Монкриф — твой до тех пор, пока Робби не унаследует его.

Фридрих Аллен Латтимор».

Не было сил даже произнести проклятия. Кэтрин почувствовала себя опустошенной, лишенной воли и жизненной энергии. В течение часа она сидела почти неподвижно и очнулась, лишь с удивлением почувствовав, что вся горит. Однако лоб на ощупь оказался холодным. Она смочила пальцы ледяной водой и снова потрогала голову. Все было в порядке. Когда она начала одеваться к обеду, то поняла, что этот жар не от болезни. Горела ее душа. Она начала сердиться. Как же глупа она все-таки оказалась! Она убежала, борясь за благополучие Джули. Защищая Робби, она прятала его. Противостоять обаянию графа она пыталась, просто избегая его. Она была откровенна, когда сказала Мириам, что устала убегать от своих проблем. Но даже в этом признании она хотела уйти от вопросов, которые ставила перед ней жизнь. Она стремилась опереться на плечи Берты, затем Мириам, спрятаться, если быть до конца откровенной, за спины детей. Даже в своем страстном стремлении к собственному мужу она не была правдива. Зачем ей понадобилось жить со своим мужем так же, как они жили в Мертонвуде: чужие днем, пылкие влюбленные ночью?

Вот и пришло время, когда ей уже никто не сможет помочь. Ни Берта. Ни Мириам. Ни тем более родители, которые уже давно избавлены от земных забот. Ни призрак Констанции, бесспорные истины которой слились с укорами собственной совести.

Кэтрин обедала в столовой одна в полной тишине. К концу обеда она приняла решение. Посоветовавшись с дворецким, Кэтрин уговорила Абигейль помочь ей. Вызвали главного конюха, и к девяти часам вечера все было готово. На рассвете Кэтрин с двумя детьми и горничной выехала в Лондон, Робби сжимал ящик с оловянными солдатиками, Абигейль куталась в одеяло, на багажнике кареты возвышались четыре туго привязанных сундука, а позади трусил пони Джули.

Если Фрэдди намерен отказаться от совместной жизни, он обязан, черт побери, сказать ей это в лицо. Она сделает все, что в ее силах, чтобы вернуть мужа. Они взрослые люди, им есть что терять, и вряд ли по отдельности им будет легче.

Кэтрин вспомнила одно из отцовских наставлений и даже улыбнулась. Ей было тогда лет восемь. Она стояла перед отцом, почесывая заднее место, и довольно грубо требовала объяснить, за что ее выпороли. Барон объяснил, что ее наказали за непослушание, а затем, хитро усмехнувшись, добавил, что если она и дальше будет вести себя как упрямый мул, то он и будет относиться к ней как к мулу. Как известно, это животное слушается только под ударами хлыста. Кэтрин тогда очень не понравилось, что ее сравнили с упрямым мулом, но, как оказалось, сравнение было верным, а совет полезным. Она еще раз улыбнулась. Ей предстоит привлечь к себе внимание Фрэдди. И она сделает это, если даже потребуется не хлыст, а хороший удар дубинкой между глаз.

Как и в первые посещения, Лондон ей не понравился. Каждая поездка в столицу, подумала Кэтрин, связана с определенными событиями в ее жизни. В первый раз она приехала в этот переполненный людьми город в дилижансе в компании с пахнущими чесноком мужчинами и какой-то старой каргой, обнажающей черные десны в ужасной улыбке. Второе появление было более стремительным. Она мчалась верхом на Монти, совершенно ничего не замечая вокруг, ни шума, ни зловония. Ехать в удобной карете было, конечно, приятнее, но на душе от этого не было спокойнее. Джули вдруг загрустила об отце и безутешно плакала на протяжении последних двадцати миль, а у Робби болел животик, что уже одно могло превратить любое путешествие в ночной кошмар. К тому же и Абигейль то и дело шмыгала носом, вспоминая о своем возлюбленном. Это был тот самый лакей, который по всем правилам светских церемоний вручал графу послание Кэтрин. И делал он это только в обмен на поцелуи хохотушки Абигейль.

Когда они подъехали к дому, уже смеркалось. Навстречу им вышел дворецкий Петерсон и сообщил, что графа куда-то вызвали по неотложным делам, а вдовствующая графиня в настоящий момент ужинает со своим другом. Кэтрин отправила его распорядиться насчет комнат и пошла вверх по лестнице, таща за собой Джули. После ее отъезда детская комната совершенно преобразилась и стала походить на жилище сказочных эльфов. Белые стены комнаты были расписаны забавными картинками, а на полках вокруг камина стояли и лежали всевозможные игрушки. Кэтрин быстро развела огонь в камине, и в комнате стало тепло. Робби вскоре посапывал под пушистым одеялом в своей колыбельке, а Джули устроилась в стоящей рядом кроватке.

Абигейль, чьи слезы высохли после обещания Кэтрин позаботиться о переводе молодого лакея в Лондон, принялась за ужин, который принесли в детскую. Взяв с нее слово, позвать ее, если кто-то из детей будет часто шмыгать носом (последняя часть их путешествия прошла под холодным, проливным дождем), Кэтрин пошла вниз, в комнату, которую определил для нее Петерсон. Эта спальня была смежной с комнатами графа. Бедный Фрэдди! Выбор Петерсона, совпавший с ее намерением, не оставил ему никаких шансов.

— Уже пора, — произнесла Мириам, стремительно входя на следующее утро в комнату. Она вошла без стука, не заботясь о манерах и внешнем виде. Графиня была взбешена настолько, что, попадись ей сейчас Фрэдди, она могла бы задушить его собственными руками. — Представляешь, что этот идиот, мой сын, затеял? Он сказал что сразу после оформления документов о правах детей уедет в Америку! Боже правый, неужели он так никогда и не поумнеет?

— Мы с ним в этом почти не отличаемся, — произнесла Кэтрин, разглядывая свои пальцы. Оказалось, что за время путешествия она совершенно обгрызла два ногтя и серьезно испортила третий.

— Что же мне делать с вами? — воскликнула графиня и эмоционально, как француженка, всплеснула руками.

— Поможешь мне?

Если бы пятый граф Монкриф видел взгляды, которым обменялись женщины, он наверняка бы постарался поскорее уехать. Но в данный момент ему было не до поездки. Он вел переговоры о весьма прибыльных перевозках рома. Небольшие разногласия возникли, когда Фрэдди наотрез отказался от предложения чуть изменить маршрут и взять на борт еще и рабов.

Вечер у него был плотно расписан, а переговоры тянулись медленно и без особого успеха: то ли из-за неуступчивости партнера, то ли из-за рассеянности графа. Рассеянность превратилась в настоящий бич с тех пор, как он встретил эту женщину. Почему чем меньше он видит Кэтрин, тем чаще думает о ней? Будь все это проклято!

Как выяснилось, последнюю фразу он произнес вслух. Громкое ругательство?! В ходе обсуждения сделок с графом Монкрифом такого еще никогда не случалось. О его хладнокровии при переговорах даже в самых сложных случаях ходили легенды. То, что такой человек не смог сдержать свое недовольство, обескуражило всех сидевших за столом. Все решили, что раз задуманная сделка вызывает столь бурную реакцию у графа, она требует дополнительной работы. Сорвавшиеся с его языка слова в одно мгновение перечеркнули все его усилия. Оплошность была непростительной.

К своему городскому дому Фрэдди подъехал в весьма раздраженном настроении и довольно поздно. Начало вечера не предвещало ничего хорошего. Не хватало только нарваться на матушку, явно готовящую скандал. Он быстро поднялся по лестнице, стараясь выработать план действий, а еще лучше вообще избежать разговора с Мириам.

Граф уже почти прикоснулся к ручке двери своей комнаты, когда появилась Мириам. На ней была ослепительно белая ночная рубашка с блестками, сверкавшими при свете свечей, что делало ее похожей на снежную королеву. Фрэдди склонил голову, отдавая должное ее великолепию. Что-что, а выглядела его мама для своих лет весьма неплохо! В ответ она царственно улыбнулась и лишь затем приступила к окончательному разрушению его планов на этот вечер.

— Рада тебе сообщить, сын мой, — произнесла она изысканным и холодным тоном снежной королевы, — что у нас гостья. Твоя жена приехала, — закончила она как бы между прочим.

Кэтрин выглядела прекрасно, но не так привлекательно, как в их последнюю ночь. Он проснулся рядом с ней очень рано и обругал себя последними словами. Не было сомнений, что она пришла к нему только из-за страсти, и напрасно он подумал о чем-то большем. О, если бы рассвет так и не наступил и он мог бы оставить ее в своей комнате навсегда! Фрэдди чуть было не сжал ее в объятиях, чтобы разбудить и молить о словах, которые так и не были произнесены ею. О словах любви и стремлении связать навсегда их жизни. Он так жаждал их в то утро, но был уверен, что лишь только Кэтрин откроет глаза, все опять пойдет по-прежнему: они вернутся к своим дурацким играм и противоборству.

Будь все проклято!

Это пока она спит, можно убеждать себя, что не обычная похоть и скука, а любовь привела ее в эту постель. Стоит только Кэтрин открыть сияющие волшебным светом глаза и улыбнуться своей неотразимой улыбкой, мечты мгновенно рассеются, и все будет как прежде. Она вышла за него замуж из-за детей, а не по любви. Сам по себе он ей безразличен! Он для нее надежный банк, респектабельный отец ее детей, спутник, который может сопровождать, когда надо куда-нибудь поехать, гарантия безопасности ее будущего. Но не более. Кэтрин никогда не простит ему его грехов. Да и он вряд ли когда-нибудь решится молить о прощении.

Впервые в своей жизни Фрэдди ощутил, что не в силах что-либо изменить ни сейчас, ни в будущем. Это было неприятное, мучительное чувство — знать, что никакие мольбы, просьбы и поступки не смогут помочь. У него есть деньги и обширные поместья, он знатен, здоров и недурен собой. Но все это ничего не стоит в этой проклятой ситуации.

Он так и будет избегать встреч с ней и притворяться, что она ему безразлична. А Кэтрин не будет искать с ним любовных свиданий до очередного раза, когда ее здоровая женская плоть потребует своего.

Будь все проклято!

— Мы не хотим задерживать тебя, — прервала его размышления графиня, направляясь вниз по лестнице вслед за Кэтрин.

Фрэдди молча застыл на месте, наблюдая за двумя удаляющимися женскими фигурами.

В переполненном бальном зале, несмотря на холодную погоду, было душно. Кэтрин и Мириам сидели на мягкой кушетке у стены и молча изнывали от жары. Молодая графиня потягивала теплую наливку, совершенно не ощущая вкуса. Ожидание, как известно, одно из самых утомительных занятий. Приходилось то и дело отказывать бесчисленным желающим пригласить ее на очередной танец и объяснять, что с минуты на минуту должен появиться муж.

Этот вечер был заполнен не только тоскливым ожиданием. Были и приятные сюрпризы. Джереми и Бет неожиданно решили поехать вместе с ними на бал к Раверстонам. По дороге Кэтрин с удовольствием поговорила с Джереми и убедилась, что новоявленный наследник герцогского состояния остался таким же честным и открытым, способным на благородные поступки. Кэтрин с радостью наблюдала за нежными отношениями любящих молодых супругов, но сердце ее болезненно сжималось при мысли, что ей подобное не суждено.

Но самый большой сюрприз преподнес им Дункан Маккоркл. Он подошел к ним на балу, обменялся приветствиями с Мириам, наклонился к Кэтрин и незаметно сунул ей в руку сложенный листок бумаги.

— Полагаю, вам это пригодится, — загадочно произнес он и увел танцевать Мириам.

Короткая записка, в которую был вложен еще один листок с адресом, была написана по-французски и удивила Кэтрин.

К полуночи стало ясно, что Фрэдди не приедет. Мириам жестом руки подозвала младшего сына. Джереми подошел к ним, ловко обходя толпившихся вокруг гостей. Через минуту, попрощавшись с окружившими ее подругами, подошла и Бет. Один взгляд на лицо Кэтрин сказал им больше любых слов.

— Мне очень жаль, Кэт, — попробовал успокоить ее Джереми, не зная, что называет ее тем же именем, что и старший брат.

Кэтрин, весь вечер надеявшаяся, что Фрэдди все-таки приедет за ней, была раздосадована, но не хотела показывать это. Она улыбнулась, но улыбка вышла жалкой и притворной. А из попытки заверить Джереми, что с ней все в порядке, и вовсе ничего не вышло. Она вдруг задрожала, и родственники поспешили побыстрее проводить ее к карете, опасаясь, что сама она дойти не сможет. В груди Кэтрин все бурлило. Она с трудом сдерживала рыдания, опасаясь, что если расплачется, то не остановится уже до тех пор, пока не выплачет все скопившиеся за последние недели слезы. Разрыдаться в переполненном зале хотелось меньше всего, но сил не могло хватит надолго.

Это было видно по глазам Кэтрин. Быстро переглянувшись, Джереми, Бет и Мириам поспешили усадить ее в карету.

Как всегда, их встретил Петерсон и сообщил, что граф хотел бы побеседовать с супругой сразу же, как только она вернется. Кэтрин нашла Фрэдди в кабинете. Он сидел за столом и тщательно перебирал стопки бумаг. Некоторые из них он укладывал в большой дорожный сундук, другие откладывал в сторону. Фрэдди не оторвался от своего занятия, когда она вошла. В комнате воцарилась гробовая тишина.

Кэтрин какое-то время наблюдала за изящными движениями его пальцев, затем перевела взгляд на плечи. Даже на фоне огромного старинной работы стула, на котором сидел муж, его фигура была значительной и сильной. Одет он был в свою обычную рабочую одежду: белую рубашку, заправленную в черные брюки. Волосы упали в живописном беспорядке на лоб. Она чуть было не протянула руку, чтобы поправить сбившиеся пряди или прикоснуться кончиками пальцев к его щекам. Остановило ее не смущение, а внезапно охвативший страх. Кэтрин почему-то с ужасом подумала, что если она прикоснется к Фрэдди, то не сможет выслушать его. Шевельнувшееся в груди недоброе предчувствие побудило к действию.

— Ты уезжаешь?

— Да.

Тон ответа был почти нежным. Голос звучал мягко и приятно. Такой же была и его улыбка. Наверное, так же говорил и улыбался Иуда перед своим предательством.

— Куда?

— Разве это имеет значение?

Плечи Фрэдди дернулись. Он опустил глаза, боясь встретиться со взглядом жены. Было невыносимо заглянуть в них, а затем покинуть ее навсегда.

— Я старался, Кэтрин, — произнес он тем же мягким, спокойным голосом, — дать тебе все, что только пожелаешь. Единственное, о чем я просил взамен, была возможность жить с моими детьми. Я думал, что этого мне будет достаточно. Но, как я теперь понял, мне нужно больше.

«Гораздо больше», — добавил он про себя. Его губы дрогнули, и мягкая улыбка превратилась в печальную усмешку.

— Я не понимаю.

— Не понимаешь, в самом деле?

— Другая женщина? Ты полюбил другую?

Фрэдди усмехнулся. Когда ему было влюбляться? Впрочем, время было. Этот месяц без нее кажется больше года.

— Нет, Кэтрин. Хочешь — верь, хочешь — не верь, другой у меня нет.

В том-то и беда, хотелось добавить ему. Но он сдержался. Это уже его проблема.

— Так куда же ты едешь?

— В Америку, — ответил Фрэдди в надежде, что это предотвратит дальнейшие вопросы. — Если точнее, то в Индиану. Один из моих друзей основал там коммуну. В ней все пытаются жить как одна семья. Идея несколько сомнительная, как мне кажется.

— Но почему именно сейчас?..

— Так надо, Кэтрин, — угрюмо произнес он, с той же грустной улыбкой и ледяным блеском в глазах. — Если я не уеду сейчас, я могу возненавидеть тебя.

Кэтрин вздрогнула, а и без того широко раскрытые ее глаза стали еще больше.

Ни малейшего сквозняка не ощущалось в комнате. Все замерло. Со стороны сцена могла показаться на редкость мирной и спокойной.

Фрэдди оценивающе посмотрел на свою жену. Красивая золотоволосая женщина, скорее девушка, выглядела слишком молодой для того, чтобы быть матерью одного ребенка и опекуншей другого. Темные глаза Кэтрин смотрели на него вопросительно, щеки горели… От смущения? Огорчения? Недовольства? Прекрасная, холодная Кэт. Как она нужна ему! Но ей самой нужны только спокойствие и уверенность в своей правоте. Пусть Господь решает, права она или нет. И пусть по ночам согревает ее ощущение невинности.

— Я хотел быть с тобой, — мягко сказал Фрэдди, — я жаждал твоего присутствия рядом со мной, искал твоей дружбы и расположения. Я скучал по Кэт, а получил холодное, деспотичное существо по имени Кэтрин. Куда девалась моя Кэт, хотел бы я знать?

— Она никуда не девалась.

— О, это неправда, она покинула меня! — В улыбке его угадывались горький юмор и ирония над собой.

— Тебе не хочется узнать, зачем я приехала в Лондон?

Фрэдди провел пальцами по волосам.

— Продолжить боевые действия? Однако если одна из противоборствующих сторон не жаждет участвовать компании, воевать неинтересно, Кэтрин. А я не хочу больше играть в эти игры.

— Почему ты уехал от меня в то утро?

«Как всегда, торопишься расставить все точки? Прямая, нетерпеливая Кэтрин. Потому, дорогая моя девочка, что у нас было почти все, но только почти».

Что, интересно, она скажет, если узнает, что он уже почти желал оставить ее целомудренно-непорочной? Жить рядом, удовлетворяя иногда ее страстные порывы, оказалось даже больнее, чем вовсе не касаться ее. Ему было нужно не только ее тело. Он хотел ее сердца, желал, чтобы она думала о нем и полностью доверяла. Какой же он был глупец!

— Можешь не беспокоиться, денег у тебя будет столько, что хватит на две жизни, — произнес он, предпочитая не отвечать на поставленный вопрос. — У тебя останется Монкриф, графский титул и двое любящих тебя малюток. Муж тебе не будет досаждать. А о нем ты и сейчас не очень беспокоишься, не так ли? — Мягкость тона сменилась металлическими нотками. Но Фрэдди быстро взял себя в руки и постарался скрасить жестокие слова улыбкой. — Мы станем чудесной, хотя и необычной семейной парой, Кэтрин: как бы супруги, но как бы и нет. Самое лучшее решение для тебя, полагаю.

— А не хотел бы ты его обсудить со мной?

— Нет, — тихо, почти нежно произнес он. Кэтрин сделала шаг вперед и ухватилась пальцами за край стола. Чтобы сохранить равновесие? Чтобы быть ближе к нему? Фрэдди тоже положил руки на стол.

— А как же дети?

— Ах да, дети! Честно скажу, они единственное, что заставляет меня сожалеть об отъезде. Я полюбил их. Но любовь моя не настолько безумна, чтобы прожить всю жизнь в военном лагере. Я хочу мира. Знаю, что для многих это покажется старомодным и смешным, но если уж мне суждено участвовать в боевых действиях, я бы не хотел по крайней мере, чтобы ареной сражений стал мой собственный дом. Наши ночи любви были более чем великолепны, Кэтрин, но этого недостаточно. Я не желаю, чтобы мои дети росли так же, как я: с отцом, болезненно возбуждающимся при виде любого существа в юбке, с которым он не успел переспать, и матерью, глаза которой постоянно заполнены болью и грустью. Лучше иметь одного из родителей, который излучает любовь, дорогая, чем двоих, которые дымятся от ненависти друг к другу.

— Я люблю тебя, Фрэдди!

Четыре коротких слова. Но как трудно было произнести их! Она сжигала за собой мосты и смирила собственную гордыню. Это была обращенная к мужу мольба остаться. Четыре слова. Боже правый, оказывается, можно вместить все свои страхи и желания в такую короткую фразу!

Граф внешне почти не отреагировал на ее признание, он даже не шевельнулся. Но реакция была, и лучше бы ей ослепнуть, чем видеть жалость в его глазах и, что еще хуже, появившуюся на мгновение легкую улыбку.

— Давай обойдемся без сцен и признаний в том, чего нет. Пойми, я не могу поверить тебе. Слова слишком легковесны. Ценны лишь поступки. А наши действия говорят сами за себя, не правда ли? — Фрэдди повернулся, взял с полки какую-то книгу и сжал ее холодными, онемевшими пальцами. — Я ошибся в тебе, Кэтрин, и прошу простить меня за это. Прости меня, если можешь, и за все мои грехи. — На его лице появилась нежная улыбка, которая никак не подходила его словам. — Я уже достаточно наказан за свои ошибки. Не хочу, чтобы ты продолжала казнить меня за них.

— Неужели все, что бы я ни сказала, будет бесполезным? — произнесла она переполненным мольбой голосом и протягивая к нему руки.

Она навсегда запомнила мелькнувшую в его зеленых глазах печаль и ласковую улыбку на лице. Фрэдди скрестил руки на груди и посмотрел на жену так, будто увидел ее впервые после долгой разлуки. Взгляд его был нежным и мягким, в нем читались понимание, симпатия и еще какая-то непонятная, затаенная боль. Он пронизывал ее, этот взгляд, гипнотизируя и лишая воли.

— Кэтрин, — произнес он тихо, таким привычным ей низким грудным голосом, — не знаю, говорил ли я тебе раньше, что ты совершенно не чувствуешь время. Ты произнесла сегодня прекрасные слова. Но сделала это слишком поздно, слов теперь уже недостаточно.

Своими большими шагами он прошел к двери и начал медленно открывать ее. На какое-то мгновение он замер и оглянулся, чтобы последний раз взглянуть на Кэтрин. Она стояла к нему спиной, не желая показывать слезы, которые не смогла сдержать, несмотря на все усилия.

— Я уже терял тебя однажды. Это было очень больно… — Голос его звучал мягко, и в нем не было ни малейших признаков гнева. — Надеюсь, что второй раз переживу это легче.

Мягкий стук возвестил о том, что дверь за графом Монкрифом закрылась.