"Хроники Вортинга" - читать интересную книгу автора (Кард Орсон Скотт)

Глава 1 ДЕНЬ, КОГДА ПРИШЛА БОЛЬ

На многие планеты Населенных миров боль пришла внезапно, как гром среди ясного неба. Словно какое-то древнее, успокаивающее чувство вдруг покинуло людей, чувство, которого никто не замечал, пока оно не пропало, и никто не знал, как теперь быть, но все поняли, что в самом сердце мира что-то изменилось. Краткая вспышка в районе звезды по имени Аргос прошла незамеченной; минут годы, прежде чем астрономы свяжут День, Когда Пришла Боль, с Концом Вортинга. Но все уже свершится, миры разрушатся, и золотой век безвозвратно канет в прошлое.

В деревню Лэрда боль пришла, когда все спали. Той ночью пастыри не явились людям во сне. Маленькая сестричка Лэрда по имени Сала проснулась, в ужасе крича, что бабушка умерла, бабушка умерла!

Лэрд сел на своей низенькой кровати, ничего не понимая. Во сне он видел, как отец увозит бабушку на кладбище, — но ведь это случилось давным-давно, она умерла около года назад, разве нет? Отец кубарем скатился с деревянной двухместной кровати, где спали они с матерью. С тех пор как Салу отняли от груди, по ночам в доме никто не плакал. Может, она проголодалась?

— Бабушка умерла, только что она была, и вдруг ее нет, словно мошка в огне, умерла!

«Словно белка в зубах лисицы, — мысленно добавил Лэрд. — Словно ящерица, извивающаяся в пасти кота».

— Да, умерла, — кивнул отец, — но не сегодня, давно. — Он поднял ее своими громадными руками, руками кузнеца, и прижал к себе. — Почему ж ты плачешь, если ее уже так давно нет с нами?

Но Сала безутешно рыдала, будто боль от утраты была еще слишком свежа.

И тогда Лэрд перевел взгляд на кровать, где раньше спала бабушка.

— Отец, — прошептал он. — Отец.

Ибо на постели лежало бездыханное тело, еще не успевшее окоченеть — хотя Лэрд хорошо помнил, что бабушку похоронили уже давно.

Отец уложил Салу обратно в кроватку, и девочка зарылась носом в соломенный матрас, чтобы ничего не видеть. Но Лэрд смотрел, как отец осторожно дотронулся до набитой соломой подушки возле головы своей матери.

— Еще даже не остыла, — пробормотал он. И закричал в ужасе и муке:

— Мама!

Этот крик поднял на ноги всех, даже путников, ночевавших в комнатах второго этажа, все собрались в спальне.

— Вы видите?! — кричал отец. — Она уже с год как умерла, не меньше, а тело ее лежит в постели и даже не остыло еще!

— С год?! — изумился старый писарь, приехавший верхом на осле накануне вечером. — Чушь какая! Да она вчера подавала мне суп на ужин. Неужели не помните, как она шутила, что, если постель моя окажется слишком холодна, твоя жена придет и с удовольствием ее согреет, а если же там станет чересчур жарко, тогда уж ей самой придется спать со мной?

Лэрд пытался привести мысли в порядок:

— Да, я помню, но мне кажется, что она сказала это очень давно, и при этом я точно помню, что сказала она это тебе, а тебя я до вчерашнего вечера ни разу не видел.

— Я похоронил тебя! — Отец бессильно опустился перед кроватью матери на колени и разрыдался. — Я похоронил тебя, забыл, и вот ты вернулась, и вернулось все это горе!

Плач. Звук рыданий был непривычен для деревни у Плоского Залива, и никто не знал, как справляться со слезами. Плакали только проголодавшиеся младенцы, поэтому мать спросила:

— Эльмо, может, ты поешь чего-нибудь? Давай я сготовлю, хочешь?

— Нет! — выкрикнул отец. — Ты что, не видишь? У меня умерла мать!

Схватив жену за руку, он грубо оттолкнул ее в сторону, так что она налетела на табуретку и, споткнувшись, упала, ударившись головой о стол.

Это было еще страшнее, чем лежащее в постели мертвое тело, похожее на окоченевшую пташку. Никогда в жизни Лэрд не видел, чтобы один человек причинял боль другому. Отец и сам был ошеломлен собственной вспышкой гнева:

— Тано, Танало, что же я наделал?

Он не знал, как утешить ее, плачущую, сжавшуюся на полу. Раньше здесь никого не приходилось утешать. Повернувшись ко всем остальным, отец произнес:

— Я был так зол… Никогда прежде я не был так зол, но она-то тут при чем? Эта ярость… ведь Тано ничего плохого мне не сделала!

Кто мог ответить ему? Что-то резко изменилось в мире, и люди это понимали; всем доводилось переживать приступы гнева, но прежде между мыслью и поступком всегда вставала какая-то невидимая преграда, успокаивая и охлаждая страсти. Однако этой ночью спокойствие не наступало. Они чувствовали это, ничто не унимало их страхов, ничто не шептало: «Все хорошо, все в порядке».

Сала выглянула из-за спинки кровати и сказала:

— Ангелы ушли, мама. Некому больше за нами присматривать.

Мать поднялась с пола и, пошатываясь, подошла к дочери:

— Не говори глупостей, малышка. Ангелы приходят разве что во сне.

«Здесь что-то не так, — сказал себе Лэрд. — Этот путник прибыл прошлым вечером, и как он утверждает, бабушка разговаривала с ним, но с моими воспоминаниями творится что-то странное. Ведь я помню, что эти слова путешественник произнес вчера, только ответила бабушка ему много лет назад. С моей памятью что-то случилось, я же хорошо помню, как плакал у ее могилы, а сама могила-то даже и не вырыта».

Мать подняла на отца растерянный взгляд.

— Моя рука все еще болит, там, где я ударилась об пол, — сказала она. — Болит, и как сильно!

Непреходящая боль! Да о таком никто и слыхом не слыхивал! Тогда она подняла руку — на локте красовался огромный синяк, а чуть ниже алела кровоточащая царапина.

— Может, я убил тебя? — озадаченно спросил отец.

— Нет, — ответила мать. — Не думаю.

— Тогда почему идет кровь?

Старый писарь вздрогнул и, кивнув, дрожащим голосом проговорил:

— Я читал книги, пришедшие к нам из древних времен, — начал он, и взоры всех присутствующих обратились к нему. — Так вот, я читал такие книги, и в них рассказывается о ранах, из которых кровь хлещет, как из перерезанного горла коровы. Там рассказывается и о великой скорби над телами внезапно умерших людей, и о гневе, заставляющем людей нападать друг на друга. Но это было давным-давно, когда люди еще уподоблялись животными, а Бог был молод и неопытен.

— Тогда что все это значит? — нахмурился отец. Человек необразованный и темный, он еще больше, чем Лэрд, верил, что люди, которые читают книги, знают ответы на все вопросы на свете.

— Не знаю, — пожал плечами писарь. — Может быть, это значит, что Бог покинул нас или что мы стали ему безразличны.

Лэрд смотрел на тело бабушки, лежащее на кровати.

— Или что Бог умер? — предположил он.

— Глупости, как может Бог умереть? — презрительно фыркнул старый писарь. — Ему подвластна вся вселенная.

— Значит, в его власти решать, может ли он умереть?

— Мне только не хватало с детьми спорить. — Писарь поднялся, намереваясь вернуться к себе в комнату, и остальные путники восприняли это как сигнал расходиться.

Но отец так и не ложился спать — на коленях он простоял у смертного ложа матери до самого рассвета. Не спал и Лэрд, старавшийся вспомнить, что же за чувство было в нем еще вчера, а теперь вдруг исчезло, заставив его совсем по-другому смотреть на мир. Однако так он и не вспомнил, что же это было. Только Сала и мать спали в кровати родителей.

Перед самым рассветом Лэрд поднялся и, подойдя к спящей матери, увидел, что на ране образовалась засохшая корочка, а кровь остановилась. Успокоенный, он оделся и пошел доить овцу, которая вот-вот должна была перестать давать молоко. Каждая капля молока уходила на сыр и масло — близилась зима, и этим утром, почувствовав, как холодный ветерок взъерошил волосы, Лэрд с невольным страхом подумал о предстоящих морозах. До сегодняшнего дня он смотрел на будущее безмятежно, не задумываясь ни о засухе, ни о снеге. Но теперь настали времена, когда старух начали находить мертвыми в постелях. Настали времена, когда отец мог разъяриться и ударить мать, сбив ее с ног. Настали времена, когда мать могла истечь кровью, как раненое животное. Поэтому предстоящая зима казалась не просто временем бездействия. Она предвещала конец надеждам.

Овца резко вскинула голову, заслышав что-то недоступное человеческому слуху. Лэрд перестал доить и поднял голову — на западе над горизонтом разливался яркий, мерцающий свет, словно звезда, сорвавшаяся с неба, звала на помощь. Затем свет угас за деревьями, растущими на той стороне реки. Лэрд понятия не имел, что это могло быть. Потом он вспомнил, что рассказывали им в школе о космических кораблях. Но космические корабли не залетали в Плоский Залив, не залетали они и на этот континент, да и на саму планету приземлялись лишь раз в десять — двадцать лет. Отсюда нечего было вывозить, и ничего с других планет не требовалось этому миру. Зачем же тогда прилетел звездолет? «Не будь дураком, Лэрд, — упрекнул он самого себя. — Обыкновенная падающая звезда, только этим странным утром ты чересчур взбудоражен и испуган, вот и напридумывал всякого».

С рассветом Плоский Залив ожил, и теперь и другие семьи обнаружили, что происходит нечто необычное — открытие, которое семья Лэрда сделала еще ночью. Как обычно в холодную погоду, все собрались в доме Эльмо, где был огромный стол и внутренняя кухня. Никого не удивило, что Эльмо еще не раздул огонь в своей кузне.

— Сегодня утром я обожглась кашей, — сказала Динно, лучшая подруга матери. Она вечно холила свои точеные пальцы. — Даже сейчас болит, будто вся рука в огне. Боже милостивый!

Мать тоже могла кое-чем похвастаться, но предпочла не распространяться об этом:

— Когда старый писарь собрался уезжать сегодня утром, осел лягнул его копытом в живот. Писарь сейчас наверху, говорит, что при такой боли целый день пути ему не выдержать. После завтрака его рвало.

Не было человека, который обо что-то не ударился, чем-то не порезался, поэтому к полудню все уже стали осторожнее и старались обдумывать свои действия. Омбер, один из людей, выкопавших могилу для бабушки, угодил себе по ноге лезвием лопаты. Из раны долго текла кровь, и сейчас Омбер, весь побелевший, ослабевший и едва живой, лежал в одной из комнат для гостей. А отец, у которого не шла из головы смерть бабушки, даже не прикоснулся к молотку в тот День, Когда Пришла Боль.

— Боюсь, что искра попадет мне в глаз или молот раздробит руку. Бог о нас больше не заботится.

В полдень бабушку похоронили. Весь день Лэрд и Сала помогали матери справляться с той работой по дому, которую обычно делала старушка. Ее место за столом было непривычно пусто. Зачастую кто-нибудь начинал: «Ба, слушай…» И каждый раз отец отворачивался, будто пытался отыскать что-то спрятанное глубоко в стенах. Никто не мог припомнить, чтобы прежде скорбь была чем-то большим, нежели тусклой горечью; никогда раньше близкий человек не уходил столь внезапно, никогда пустота в жизни не была так мучительна, а сырая земля на могиле так черна, так похожа на вспаханное по весне поле.

Ближе к вечеру умер Омбер, последняя капля его крови впиталась в неумело наложенную повязку. Он лежал рядом с писарем, который по-прежнему извергал из себя съеденную пищу и кричал от боли при каждом неловком движении. Ни разу в жизни никто еще не видел, чтобы человек, полный сил и энергии, вдруг умирал от какого-то небрежного удара лопатой.

Еще не успели выкопать могилу Омберу, когда дочь Брана, Клэни, свалилась в камин. Прежде чем умереть, она исходила криком часа три. Никто не мог и слова промолвить, когда ее тельце опускали в могилу — третью за один день. Ибо для деревни, насчитывающей от силы человек триста, смерть троих, ушедших в один и тот же день, — настоящее бедствие, но смерть здорового, сильного мужчины и маленького ребенка потрясла особенно.

Путешественников в тот день не было — их число всегда уменьшалось с приходом холодов. И то хорошо, не пришлось обхаживать новых постояльцев. Мир изменился, стал жестоким — и все за один-единственный день. Укладываясь спать, Сала спросила:

— А я тоже умру сегодня ночью, как бабушка?

— Нет, — ответил Эльмо, но Лэрд не заметил уверенности в его голосе. — Нет, Сала, моя Сарела, ты не умрешь.

Но на всякий случай он оттащил ее соломенную постельку подальше от очага и набросил на девочку еще одно одеяло.

Лэрду не требовалось ничего объяснять, раз он сам видел достаточно. Он тоже отодвинул свою постель от огня. Эхо воплей Клэни до сих пор отдавалось в его ушах. Вся деревня слышала их — никакие стены не смогли заглушить надрывный плач девочки. Он не боялся пламени раньше, но стал бояться теперь. Уж лучше холод, чем боль и страдания. Все что угодно — только не эта неведомая прежде, ужасная боль.

Лэрд заснул, поглаживая синяк на колене — днем по неосторожности он ударился о ящик для поленьев. За ночь он просыпался трижды. Первый раз его разбудил тихий плач отца; когда же Эльмо заметил, что Лэрд не спит, он поднялся с постели, поцеловал мальчика, прижал к себе и сказал: «Спи, Ларелед, спи, все хорошо, все будет хорошо». Это была ложь, но Лэрд уснул.

Второй раз он проснулся от крика Салы, которой приснился очередной кошмар. Во сне она снова увидела умирающую бабушку, и мать успокаивала ее, напевая песенку, печали которой Лэрд раньше не понимал.

Любовь моя от меня далека, Там, за рекой, А река глубока.

Любимый мой позвал: "Придио, Но плыть не могу, И нет пути.

Нашла я лодку, чтоб плыть к тебе, Но холоден день, И холодно мне.

Оделась теплее, ведь было не лето, Но ночь наступила, Мне ждать до рассвета.

Солнце взошло, ночь разогнав, Лежал мой любимый, Другую обняв, Лэрд не слышал, что дальше пела мать. Он забылся сном, который и разбудил его в третий и последний раз за ночь.

Он сидел у Струящихся Вод, разлившихся в весеннем паводке, а по реке плыли плоты, и лесорубы гоняли их шестами, отталкивая друг от друга подальше. Но вдруг в небе вспыхнул огненный шар и понесся по направлению к реке. Лэрд знал, что огонь обязательно нужно остановить, он пытался крикнуть, чтобы тот остановился, но не мог издать ни звука, а огонь все приближался. Он обрушился прямо в реку, все плоты разом заполыхали, а мужчины на плотах закричали голоском Клэни и горящими факелами попадали в воду, где и утонули — и все это произошло из-за Лэрда, который не знал, что надо сказать, чтобы остановить небесный огонь.

Лэрд проснулся весь дрожа, терзаемый чувством вины из-за того, что не смог никого спасти. И вместе с тем он никак не мог понять, при чем же здесь он и в чем именно он провинился. Сверху донесся протяжный стон. Родители спали, Лэрд не стал будить их, а поднялся на второй этаж сам. Старый писарь лежал в своей постели. Кровь была на его лице, кровь залила все простыни.

— Я умираю, — прошептал он, увидев фигуру Лэрда в струящемся из окна лунном свете.

Лэрд кивнул.

— Ты умеешь читать, паренек?

Он снова кивнул. Деревня была не такой прозябающей, чтобы дети не могли ходить в школу зимой. В десять лет Лэрд уже читал не хуже любого взрослого в деревне. Сейчас ему было четырнадцать, он превращался из мальчика в мужчину, но все так же любил читать и с азартом накидывался на любые тексты, которые только удавалось раздобыть.

— Тогда возьми себе Книгу Об Открытии Звезд. Она твоя. Все твое.

— Почему именно я? — прошептал Лэрд. Наверное, старый писарь заметил, с какой завистью прошлым вечером мальчик смотрел на книги. Может, он слышал, как после ужина Лэрд декламировал «Очи Струящихся Вод» Сале и ее подружкам. Но писарь ничего не отвечал, хотя еще дышал. Какие бы у него ни были на то причины, он хотел, чтобы книга досталась Лэрду. «Книга, которая будет моей, моей собственной». Книга Об Открытии Звезд — и это на следующий день, после того как пришла боль, после того как он увидел звезду, падающую в лес за Струящимися Водами.

— Спасибо, сэр, — проговорил он и потянулся, чтобы коснуться руки старого писаря.

Позади раздался какой-то шум. Это была мать, и она смотрела на мальчика расширенными глазами.

— С чего это ему отдавать тебе свои книги? — спросила она.

Губы писаря шевельнулись, но он не издал ни звука.

— Ты еще мальчишка, — продолжала мать. — Ты ленив и любишь перечить.

«Я знаю, я ничего не заслуживаю», — сказал Лэрд про себя.

— У него, наверное, семья есть. Когда он умрет, мы отошлем книги его родным.

Писарь из последних сил яростно мотнул головой.

— Нет, — прошептал он. — Отдайте книги мальчику!

— Не умирай в моем доме, — страдальчески взмолилась мать. — О Боже, еще одна смерть под нашей крышей!

— Простите, что потревожил вас, — выдавил старый писарь. И умер.

— Зачем ты пришел сюда?! — яростно шепнула мать Лэрду. — Видишь, что ты натворил?

— Я пришел, потому что услышал, как он стонет…

— Небось полез за книгами умирающего? Тебе не стыдно?

Лэрд хотел возразить, оправдаться, но ведь даже во сне его преследовало чувство вины, разве нет? Глаза матери были похожи на глаза овцы, которая вот-вот принесет очередного ягненка, и он не осмелился стоять на своем и ввязываться в спор.

— Пора овец доить, — сказал он и, сбежав вниз по лестнице, выскочил на улицу.

Ночи стали пронизывающе холодными, и белый иней лежал на траве. Овцы уже были готовы к дойке, вот только у Лэрда все валилось из рук. На морозе пальцы быстро онемели, и даже тепло животных не согревало его.

Хотя нет, вовсе не из-за мороза неловко дрожали его руки. Это все из-за книг, которые ждали его в комнате старого писаря. Из-за трех свежих могил, рядом с которыми скоро упокоится еще одно тело.

А еще это из-за мужчины и женщины, которые шли через реку, борясь с сильным течением. Глубина достигала десяти футов, но они шли, как будто под ногами была не вода, а хорошо утоптанная глина, и река расступалась перед ними. Лэрд подумал, что неплохо было бы спрятаться, но вместо этого словно против своей воли поднялся со скамеечки для дойки, отставил ведро с молоком подальше, чтобы его не перевернули овцы, и двинулся через кладбище навстречу незнакомцам.

Когда он приблизился, они уже стояли на берегу и смотрели на свежие могилы. Глаза их были полны горя. Волосы у мужчины были седыми, но тело оставалось сильным, а лицо его излучало уверенность и доброту. Женщина была молода, намного моложе матери, но лицо ее казалось суровым, сердитым. По ним было не видно, что только что они вышли из воды — даже в следах на берегу не блестела влага. А когда они повернулись к нему, даже в тусклом лунном свете его поразила необыкновенная голубизна их глаз. Он никогда не видел глаз, способных светиться в ночной темноте.

— Кто вы? — спросил он.

Мужчина ответил на каком-то неизвестном наречии, которого Лэрд не понял. Женщина покачала головой и ничего не сказала, однако мальчик почувствовал, что надо назвать незнакомцам свое имя.

— Лэрд, — произнес он.

— Лэрд, — откликнулась она. Его имя звучало как-то необычно в ее устах. В голову внезапно пришла мысль, что не следует никому говорить о том, каким образом они переправились через Струящиеся Воды.

— Я никому не скажу, — пообещал он.

Женщина кивнула. Затем он понял — хотя убейте, не знал, каким образом, — что должен отвести этих людей к себе домой.

Но он боялся чужеземцев.

— А вы ничего плохого моей семье не сделаете?

На глаза мужчины навернулись слезы, а суровая женщина отвернулась. В голове у Лэрда внезапно прозвучал чей-то голос:

— Мы и так уже сделали вам столько плохого, что будем раскаиваться до скончания времен.

И тогда он понял — или, во всяком случае, так ему показалось, — что означали его сон, та падающая звезда в Цень, Когда Пришла Боль, и сам тот День.

— Вы пришли забрать боль? Мужчина покачал головой.

Как ни краток был миг надежды, разочарование не стало от этого менее горьким.

— Если вы не можете этого сделать, — сказал он, — гак какой нам от вас толк?

Но его отец как-никак содержал гостиницу, поэтому он провел их через кладбище, мимо загона с овцами и впустил в дом, где мать уже кипятила воду для каши на завтрак.