"Русское солнце" - читать интересную книгу автора (Караулов Андрей Викторович)

15

Алешка не успевал: последняя электричка была в 9.02, а до станции бежать и бежать.

На Ярославском вокзале он сразу кинется в метро, до Пушкинской — 19 минут с пересадкой… да, ровно в десять он будет на планерке.

Дорогу от Подлипок до Москвы Алешка знал наизусть. Устроившись на лавке, он обычно спал, но стоило ему мельком взглянуть в окно, как он сразу определял, где волочится поезд и сколько ещё мучиться.

Поезда ходили медленно. За окном — сплошная помойка, взгляду отдохнуть не на чем, рельсы, пятиэтажки и огромное количество гаражей. В Лосинке дома уперлись в рельсы так, будто это не рельсы, а тротуар. Вчера мужик один в поезде рассказывал, что в Лосинке нет больше алкашей: ближайший магазин — на той стороне дороги, а переход не построили.

Естественный отбор!

А, черт, Алешка не успевал. Вон она, 9.02, вон хвост! Игорь Несторович Голембиовский застынет, как орел на скале, а господин Боднарук, его заместитель, ласково улыбнется: проходите-проходите, Алексей Андреевич, вон — стульчик у окна, вас ждем…

Подлипки — веселая станция. В маленьких городах народ оттягивался только на привокзальных площадях. Алешка искал жизнь всюду, даже там, где её нет и не может быть. У, на станции Подлипки жизнь не просто была, кипела! По выходным дням люди целыми семьями приходили сюда, чтобы отдохнуть, съесть пирожки или пончики, прогуляться по магазинам и встретить знакомых. Раньше на площади был тир. Очередь в тир выстраивалась, как в Мавзолей. Купить именно здесь, на станции, свежую газету считалось особым шиком; только сюда завозили «Неделю» и, правда очень редко, «Советский спорт». Алешка давно понял, что русские люди приучили себя довольствоваться малым прежде всего потому, что им на все наплевать, в том числе и на самих себя — это, может быть, и есть главная черта нации…

Гуляя по платформе, Алешка часто разговаривал с собой о себе. У него были две любимые темы: личное и социальное поведение «пэров Кремля», ну и он сам, молодой журналист Алексей Арзамасцев, его интервью, репортажи и статьи, короче — его вклад в современную журналистику…

Алешка ценил себя чрезвычайно высоко.

Подошла электричка. Вагон пахнул людьми, как свинарник — свиньями. По утрам лучше всего ездить в тамбуре: холодно, стекла выбиты, ветер хлещет по твоей роже, но зато — зато! — есть чем дышать. Если ты не хочешь, чтобы тебя обидели или, допустим, изгадили пьяной блевотиной, надо ездить в середине поезда: вся пьянь доползает только до первого или последнего вагона. По вечерам, когда гуляет шпана, лучше всего держаться поближе к военным — их не трогают. В электричке можно пить водку, портвейн или пиво, это нормально. Но не дай бог съесть бутерброд или, допустим, пить коньяк (даже когда есть стакан). Побьют, причем больно. Алешка очень боялся ветеранов; в Советском Союзе все ветераны войны и труда были ужасно злые и агрессивные. Попробуй не уступи им место! Если ты не хочешь (а кто хочет?), чтобы тебя согнали с лавки, надо притвориться спящим. Или умирающим — неважно. Закон электрички: спящих и умирающих не трогают. А вдруг ты просто пьян в стельку? Тебя тронешь, ты взбесишься или упадешь?..

Иногда кажется: может у нас не электричек мало, а просто людей много?

Но это черные мысли.

Да, чудес не бывает. Алешка влетел в редакцию, когда планерка уже отгремела. Толстый Васька Титов тут же сообщил, не поворачивая головы:

— Тебя Боднарук ждет.

— Понятно, — вздохнул Алешка.

Николай Давыдович Боднарук, заместитель главного редактора, был самым мрачным человеком в «Известиях». Алешка не мог понять, зачем Голембиовскому — Боднарук. «Не все так просто, видать…» — решил он про себя.

— Два раза спрашивал, — с удовольствием добавил Васька.

После смерти (прижизненной смерти) «Правды», «Советской культуры» и других изданий ЦК КПСС «Известия» оказались самой респектабельной газетой Советского Союза. Игорь Несторович Голембиовский, почти единогласно избранный главным редактором, вел себя как абсолютный диктатор, но для газеты умная диктатура главного редактора — совершенно необходимая вещь. В отличие от многих своих коллег, Голембиовский действительно никого не боялся, ни Горбачева, ни Ельцина, просто знал цену себе и газете. «Известия» умели работать на будущее, а если (редко-редко) и озирались по сторонам, то делали это тактично, совершенно незаметно для своих читателей.

Боднарук сидел на седьмом этаже. Сейчас самое главное — скроить такую рожу, чтобы Боднарук свято верил, что он вытащил Алешку… ну… как минимум из кабинета Горбачева, где Горбачев (под нажимом Алешки) раскрывал «Известиям» свою загадочную душу.

Он резко, коленкой, толкнул дверь в кабинет:

— Чего, Николай Давыдович?

Наглость для журналиста — всегда находка.

— Нам придется расстаться, Алексей Андреевич, — Боднарук улыбнулся и устало откинулся на спинку кресла.

— Вы нас покидаете? — искренне удивился Алешка.

— Не я, а вы, — уточнил Боднарук.

— Я?! — ещё больше удивился Алешка.

— Будет, будет, Алексей Андреевич, — садитесь, пожалуйста. Красиков уже звонил Голембиовскому, ваш вопрос решен.

Если надо, Алешка соображал очень быстро, но он понятия не имел, кто такой Красиков.

— Жалко, конечно, вас терять, — продолжал Боднарук. — Но надо.

— Не надо, — покрутил головой Алешка. — Зачем меня терять?

Еще на прошлой неделе по редакции пополз слушок, что Голембиовский никак не может решить, кого бы отправить корреспондентом в Сенегал и в страны Центральной Африки.

— Я не знаю языков, понимаете? И мама у меня гипертоник.

— А что, ваша мама не любит Ельцина? — удивился Боднарук.

— Мама не любит туземцев, — твердо сказал Алешка. — Они ей категорически не нравятся!

Боднарук тяжело вздохнул:

— Я согласен, Алексей Андреевич. Но в Кремле не только туземцы, хотя дикари есть, один Полторанин чего стоит, дорогой мой, это верно. Придется потерпеть, Алексей Андреевич, ничего не поделаешь.

Алешка замер. Самое главное в журналистике — разведка трепом.

— Ну и как вы видите мою роль, — Алешка неторопливо закинул ногу на ногу, — подскажите, Николай Давыдович!

Боднарук хмыкнул:

— Вашу роль, дорогой, я не только не вижу, но даже представить себе не могу, хотя у меня богатое воображение! Я не Роза Кулешова… дорогой… чтобы видеть через кремлевский застенок. Но даже в том случае, если вы, дорогой, там действительно кому-то понадобились, это быстро закончится, уверяю вас! У самозванцев все ненадолго, вас используют — и выбросят, имейте это в виду. У них психология такая; самозванец знает, что он калиф на час, он сам себе не верит. Самое главное для него — сначала заработать деньги (или украсть, это вернее), потом — получить власть, потом — завоевать любовь народа. Вот, дорогой, типично российская схема. Мало кто понимает, что происходит сейчас в России: болтуны так заболтали народ, что народ с удовольствием отдал им власть над собой. Сначала они пустят страну по миру, ибо ни фига не умеют, потом разбегутся — либо по заграницам, либо по коммерческим структурам, связанным с заграницей. После болтунов к власти придет какой-нибудь новый Андропов. И только на следующем витке появится человек, который возьмет от прежней жизни Госплан, ибо в России слишком много земли, в том числе — и дурной земли, которая никогда себя не прокормит, а от новой жизни, если она будет, конечно, возьмет рынок и каким-то чудом свяжет это все между собой. Поэтому, дорогой, я понятия не имею, кто и как вас в Кремле употребит. Здесь, как говорится, возможны варианты.

— Больно не будет? — поинтересовался Алешка.

— Будет. Обязательно будет, не сомневайтесь, — зевнул Боднарук, — Кремль, дорогой, это камера пыток, только в коврах и в хрустале, здесь всегда больно. Нельзя, просто нельзя быть во власти и не бороться за власть, ибо власть, дорогой, это такая игрушка, которая всегда кому-то нужна. Если решитесь, не разрывайте связей с газетой. Пресс-служба Президента — контора серьезная, следить за вами будет местный Малюта Скуратов, господин Коржаков, но когда у вас появится возможность делиться информацией — наладим сотрудничество.

— Правду скажу, Николай Давыдович: о пресс-службе Президента я узнал… от вас. Клянусь!

Боднарук ухмыльнулся:

— Но вы же брали интервью у Бурбулиса! А Бурбулис, дорогой, все решает с первого взгляда.

— Что «все»?!

— Все. И — за всех.

— Я откажусь.

— Не откажетесь! От такой работы, дорогой, не отказываются.

Алешка похолодел:

— Так что, меня действительно выгнали, Николай Давыдович?

— Не выгнали, а передали из рук в руки, учитывая пожелание руководства России.

— Могу идти, Николай Давыдович?

— Можете. Вы теперь все можете, дорогой…

В коридоре, даже у окна, где курят, никого не было.

«Выгнали! — Алешка плюхнулся в кресло. — Пинком под зад с переводом в Кремль…»

Он знал, что идти к Голембиовскому бессмысленно, Боднарук был идеальным заместителем главного, то есть он действительно замещал Голембиовского, если сам Игорь Несторович не хотел мараться.

«Все равно пойду! — Алешка упрямо мотнул головой. — Хуже не будет!»

Он быстро спустился к себе в кабинет. Какое счастье, господи! Дверь закрыта, никого нет…

«Во-первых, звоню Бурбулису. Решили, бл…, без меня, я что, крепостной, что ли? Во-вторых, к Голембиовскому! Я писал заявление? Нет. Вот пусть и объяснит!.. В крайнем случае удовлетворит меня отказом…»

Игорь Несторович когда-то рассказывал Алешке, что в Малом театре был такой директор — Солодовников. Когда Солодовникова только-только назначили, актеры пошли к нему косяком: кто квартиру просил, кто звание, кто зарплату… Аудиенция продолжалась, как правило, одну-две минуты, и люди выходили от Солодовникова совершенно счастливые:

— Разрешил?!

— Не-а, отказал. Но как!

«Я удовлетворил его отказом», — часто повторял новый директор.

Заорал телефон. Почему в редакциях телефоны не звонят, а именно орут? Алешка протянул руку и тут же отдернул её. Нет, не до звонков, надо сосредоточиться. А телефон не унимался, он звонил так, будто хотел сказать что-то очень важное.

— Алло!

— Господин Арзамасцев? Как хорошо! Здравствуйте, Алексей! Это Недошивин, помощник Геннадия Эдуардовича… Помните меня? Радостная весть: Геннадий Эдуардович ждет вас завтра в час дня…

«Да что происходит, черт возьми!»

— Спасибо, — пробормотал Алешка. — Пропуск закажите, а то не дойду.

— Ну что вы, Алексей Андреевич, как можно! Пропуск будет у меня в руках, а я встречу вас прямо на КПП, у Спасской башни…