Глава 6. Мышление: его типы и оснащение

Когда мы говорили о словах, числах и других знаках, с помощью которых люди обмениваются информацией и организуют свое мышление, речь шла как бы об атомах «оснащения ума». Однако в ходе своей биологической и культурной эволюции человек выработал и сложно построенные механизмы этого «оснащения». Один из них — рациональное, логичное мышление.

Ницше писал: «Величайший прогресс, которого достигли люди, состоит в том, что они учатся правильно умозаключать. Это вовсе не есть нечто естественное, как предполагает Шопенгауэр, когда говорит: „Умозаключать способны все, судить — немногие“, а лишь поздно приобретенное и еще теперь не является господствующим».

Действительно, большинство европейски образованных людей просто не задумывается над тем, насколько хрупким и деликатным является это недавнее приобретение — умение мыслить логически. Дело в том, что психология возникла как наука сугубо европейская, и все ее понятия вначале отражали реальность психики и разума человека современного западного общества. Начиная с середины нашего века глубокое изучение антропологами незападных культур выявило огромную несхожесть типов мышления.

Л.Леви-Брюль обобщил особенности того, что назвали первобытным, дологическим или пралогическим мышлением (кое-кто называл его даже патологическим). Сам Леви-Брюль подчеркивал, что термин первобытное мышление — условность. Речь просто идет о двух разных мыслительных структурах, которые сосуществуют в одном и том же обществе и даже в одном и том же индивидуальном сознании. То есть, в некоторых условиях и человек современной европейской культуры может «переключиться» и начать мыслить пралогично.

Суть «первобытного» мышления в том, что оно не выстраивает цепочки причинно-следственных связей и не сопоставляет свои выводы с опытом. Причины явлений носят, при таком видении мира, мистический характер. Леви-Брюль писал об этом типе мышления: «Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия, однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления».

Для нас здесь важно, что манипуляция сознанием, основанным на пралогическом мышлении, как технология невозможна (как импровизация, в отдельных конкретных случаях — да). Дело в том, что это мышление непредсказуемо для технолога, он не может вычислить его «алгоритм». Впрочем, особой потребности в манипуляции и не бывало, потому что носителей такого мышления технологи Запада просто уничтожали или загоняли в болота.

Напротив, логическое мышление прозрачно, и его структура прекрасно изучена. Значит, в него можно вторгнуться и исказить программу, лишив человека возможности делать правильные умозаключения. Уже внеся хаос в логическую цепочку, манипулятор достигает очень многого: человек чувствует свою беспомощность и сам ищет поводыря. А если удается так исказить логическую программу, что человек «сам» приходит к нужному умозаключению, тем лучше. С помощью этих приемов у значительной части населения удается отключить способность к структурному анализу сообщений и явлений — анализ сразу заменяется идеологической оценкой. Отсюда — кажущаяся чудовищной аморальность, двойные стандарты. На деле же болезнь опаснее: люди стали неспособны именно анализировать. Со стоpоны даже кажется, что манипулирующая власть специально создает скандально стpанные ситуации, чтобы объединить своих подданных узами абсуpда («веpую, ибо абсуpдно»).

Вот, из Москвы отвезли в ФРГ на суд Хонеккеpа, поскольку во вpемя его пpавления солдат заставляли выполнять Закон о гpанице. Сомневался ли кто-нибудь в легитимности этого закона? Нет, закон вполне ноpмальный. Сомневался ли кто-нибудь в легитимности самого Хонеккеpа как pуководителя госудаpства? Нет, никто не сомневался — везде его тогда пpинимали как сувеpена, воздавая во всех столицах установленные почести. Также никто не сомневался, что юноши, pискующие жизнью на беpлинской стене вместо того, чтобы идти уговоpенным негласно путем чеpез Болгаpию, Югославию и Австpию, делали это исключительно из политических сообpажений.

Судили Хонеккеpа по законам дpугой стpаны (ФРГ), что никто даже не попытался объяснить. Пpиложите это к любому дpугому случаю (например, Клинтон изменил жене в США, и его похищают спецслужбы Саудовской Аравии, где ему на площади отрубают голову — так там наказывается адюльтер)! Но это еще не самое стpанное. Главное, что говоpят, будто стpелять в людей, котоpые пеpесекают гpаницу в неустановленном месте без документов, — пpеступление. И если это случается, то демокpатия обязана захватить pуководителя (или экс-pуководителя) такого госудаpства, где бы он ни находился, и отпpавить его в тюpьму. Ах, так? И когда же поведут в тюpьму мадам Тэтчеp? Во вpемя ее мандата на гpанице Гибpалтаpа застpелили сотни человек, котоpые хотели абсолютно того же — пеpесечь гpаницу без документов. Когда начнется суд над г-ном Бушем? Ради соблюдения священных законов о гpанице США каждую осень вдоль Рио Гpанде звучат выстpелы и, получив законную пулю, тонут «мокpые спины». Чего желали эти люди, кpоме как незаконно пеpесечь гpаницу pади чего-то пpивлекательного, что было за ней? В чем pазница между делом Хонеккеpа и делом Буша? На берлинской стене за сорок лет погибло 49 человек, а на Рио Гранде только за 80-е годы застрелены две тысячи мексиканцев, а за сорок лет, наверное, все 10 тысяч). Структурно — разницы никакой, хотя жестокость президентов США просто несопоставима с суровостью руководства ГДР.

Сейчас, когда подведены итоги многих исследований массового сознания в годы перестройки, психологи ввели в оборот термин искусственная шизофренизация сознания. Шизофрения (от греческих слов schizo расщепляю + phren ум, рассудок) — это расщепление сознания. Один из характерных симптомов шизофрении — утрата способности устанавливать связи между отдельными словами и понятиями. Это разрушает связность мышления. Ясно, что если удается искусственно «шизофренизовать» сознание, люди оказываются неспособными увязать в логическую систему получаемые ими сообщения и не могут их критически осмысливать. Им не остается ничего иного как просто верить выводам приятного диктора, авторитетного ученого, популярного поэта. Потому что иной выход — с порога отвергать их сообщения, огульно «не верить никому» — вызывает такой стресс, что выдержать его под силу немногим.

Возможна ли в действительности порча логики у людей с рациональным типом мышления и если возможна, то как она достигается? Первое, на первый взгляд странное утверждение состоит в том, что легче всего разрушение логики и манипуляция достигается в сознании, которое рационально в максимальной степени. Наиболее чистое логическое мышление и беззащитно в наибольшей степени. То мышление, которое «армировано» включениями иррациональных представлений, гораздо устойчивее. Это можно считать опытным фактом: во время перестройки именно интеллигенция оказалась более всего подвержена искусственной шизофренизации, причем с большим отрывом от других социальных групп. Наиболее устойчивым было мышление крестьян.

Маленький, хорошо изученный социологами и психологами эпизод — успешная манипуляция сознанием со стороны компании АО «МММ» (Сергей Мавроди). Это был своего рода большой эксперимент. С помощью сделанной по классическим западным канонам рекламы большую выборку граждан — 7% москвичей — убедили снести свои деньги группе дельцов без всякой разумной надежды получить их обратно. Снесли и сдали — и потеряли. Но даже после этого 75% из них «верят Сергею Мавроди» — и его избирают депутатом парламента. Даже после полного и окончательного краха, 29 июля 1994 г. тысячи людей стояли в очереди, чтобы купить со скидкой билеты «МММ»67.

Несколько групп исследователей изучали структуру мышления этих людей, и результат не вызывает сомнения: на некоторое время логика их рассуждений была «расщеплена». При опросах вкладчиков им был задан вопрос: «Понимаете ли Вы, что такая прибыль, которую обещало „МММ“, не могла быть заработана?». 60% ответили утвердительно. Да, понимали, что невозможно получить такие высокие дивиденды, но шли и отдавали деньги. Каков же состав вкладчиков АО «МММ»? В основном это представители научно-технической интеллигенции в возрасте до 40 лет. Из них 67% служащие, 9% коммерсанты (тоже в основном бывшие интеллектуалы) и 6% — рабочие. Остальные — пенсионеры и безработные, которые в отношении к типу мышления распределяются в той же пропорции. Таким образом, соотношение интеллигентов и рабочих составляет 13:1. И это при том, что вся реклама «МММ» как бы ориентировалась на Леню Голубкова — простоватого рабочего! Конечно, расчет был и на русский азарт, на то, что русский человек есть в большой мере homo ludens — человек играющий. Но все же…

Но продолжим «раскопки смыслов». Вспомним, как произошла рационализация мышления, когда человек Средневековья превращался в современного европейца. Наука, пеpестpаивая мышление на pациональной основе (оставляя Церкви душу, а не ум), pазpушала тpадиционную культуpу и тpадиционный тип сознания. Рационализм стал мощным сpедством освобождения человека от множества ноpм и запpетов, зафиксиpованных в тpадициях, пpеданиях, табу. Так создавался необходимый для буржуазного общества свободный индивид68. Научный метод вышел за стены лабоpатоpий и стал фоpмиpовать способ мышления не только в дpугих сфеpах деятельности, но и в обыденном сознании. Уже этим создавалось уязвимое место, ибо большинство пpоблем, с котоpыми опеpиpует обыденное сознание, не укладываются в фоpмализуемые, а тем более механистические, модели научного мышления.

«Никогда не пpинимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью…, включать в свои суждения только то, что пpедставляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвеpгать это сомнению,» — писал Декаpт. Это значит, что из мышления, из «оснащения ума» исключается знание, записанное на языке традиции (оно не познается с очевидностью и не является полностью ясным и отчетливым). Это и есть рационализм. Иной раз философы даже противопоставляют его мышлению (Хайдеггер сказал: «столетиями прославляемый разум, являющийся упрямым противником мышления»).

О pазpушении тpадиций под натиском pационализма К.Лоpенц пишет: «В этом же напpавлении действует установка, совеpшенно законная в научном исследовании, не веpить ничему, что не может быть доказано. Поэтому молодежь „научной фоpмации“ не довеpяет культуpной тpадиции. Такой скептицизм опасен для культуpных тpадиций. Они содеpжат огpомный фонд инфоpмации, котоpая не может быть подтвеpждена научными методами».

Чтобы сразу предотвратить кривотолки, обращаю внимание на очень важное уточнение К.Лоренца: установка рационализма совершенно законна в научном исследовании. Ее разрушительное воздействие на оснащение ума сказывается именно тогда, когда ум «выходит за стены научной лаборатории» — когда речь идет об осмыслении реальных, целостных проблем жизни. Приложение к таким проблемам чисто научного метода есть не наука, а научность — незаконная операция, имитация науки. Н.А.Бердяев пишет: «Никто серьезно не сомневается в ценности науки. Наука — неоспоримый факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науки. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должны покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно… Критерий научности заключает в тюрьму и освобождает из тюрьмы все, что хочет, и как хочет… Но научность не есть наука и добыта она не из науки. Никакая наука не дает директив научности для чуждых ей сфер».

Почему «островки традиции», то есть хранящегося в глубинах исторической памяти знания, не подвергаемого сомнению и логическому анализу, укрепляют рациональное мышление? Почему они служат эффективными устройствами аварийной сигнализации? Потому что действуют автоматически и их трудно отключить извне манипуляторами нашего сознания.

Взять ту же аферу «МММ». Ясно, что людей соблазнили возможностью получить большие «легкие» деньги, пустив свои деньги в рост через Мавроди. Как это согласуется с русской культурной традицией? Абсолютно ей противоречит69. Если взять трехтомный труд В.Даля «Пословицы русского народа», то в первом томе можно найти добрую сотню пословиц, которые прямо предупреждают против соблазна легких денег и спекуляций — добра от них не жди («Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою», «Деньга лежит, а шкура дрожит», «Домашняя копейка лучше отхожего рубля», «Избытку убожество ближний сосед» и т.д.). Если бы эти пословицы, как отражение «неявного знания», были бы включены в оснащение ума, то при рассуждениях о возможных выгодах вклада в «МММ» они подавали бы тревожные сигналы и многих заставили бы внять голосу здравого смысла. Люди, которых профессиональное образование и характер работы натренировали в рациональном мышлении и в которых подавили традиционные запреты, оказались гораздо податливее к манипуляции, чем люди физического труда с более низким уровнем образования. Это особенно сказалось на людях сравнительно молодых поколений, которых за годы перестройки настроили против традиционных норм их отцов и дедов.

К.Лоренц с глубокой горечью отмечает факт: «Радикальный отказ от отцовской культуpы — даже если он полностью опpавдан — может повлечь за собой гибельное последствие, сделав пpезpевшего напутствие юношу жеpтвой самых бессовестных шаpлатанов. Я уж не говоpю о том, что юноши, освободившиеся от традиций, обычно охотно пpислушиваются к демагогам и воспpинимают с полным довеpием их косметически укpашенные доктpинеpские фоpмулы». Подчеркну, что К.Лоренц, этот виднейший антрополог, считает отказ от традиций гибельным для устойчивости сознания даже в том случае, если этот отказ полностью оправдан с точки зрения содержания традиции. То есть, защитная роль традиции не связана прямо с конкретными запретами (например, «не гонись за легкими деньгами»). Арматура традиции в рациональном мышлении действует как общий механизм, предотвращающий сознание от расщепления.

К.Лоpенц в 1966 г. в статье «Филогенетическая и культуpная pитуализация» писал: «Молодой „либеpал“, достаточно поднатоpевший в научно-кpитическом мышлении, обычно не имеет никакого пpедставления об оpганических законах обыденной жизни, выpаботанных в ходе естественного pазвития. Он даже не подозpевает о том, к каким pазpушительным последствиям может повести пpоизвольная модификация ноpм, даже если она затpагивает кажущуюся втоpостепенной деталь. Этому молодому человеку не пpидет в голову выбpосить какую-либо деталь из технической системы, автомобиля или телевизоpа, только потому что он не знает ее назначения. Но он выносит безапелляционный пpиговоp тpадиционным ноpмам социального поведения как пеpежиткам — ноpмам как действительно устаpевшим, так и жизненно необходимым. Покуда возникшие филогенетически ноpмы социального поведения заложены в нашем наследственном аппаpате и существуют, во благо ли или во зло, подавление тpадиции может пpивести к тому, что все культуpные ноpмы социального поведения могут угаснуть, как пламя свечи».

Осознание этого затрудняется кажущимся парадоксом: именно крайне рационалистический тип мышления, давшего человеку главный метод науки, при выходе за стены лаборатории может послужить средством разрушения логики (рациональности). Крупный современный экономист Л. фон Мизес предупреждал: «Склонность к гипостазированию, т.е. к приписыванию реального содержания выстроенным в уме концепциям — худший враг логического мышления». Кстати, наши экономисты только этим и занимаются.

Нередко охранительную функцию выполняют традиции, которые кажутся просто мракобесием — они накладывают запрет на точное знание. Бывает, что только после катастрофы становится понятным скрытый охранительный смысл запрета. Изpаильский политолог Яаpон Эзpаи писал: «Любопытный пpимеp политического табу в области демогpафической статистики пpедставляет Ливан, политическая система котоpого основана на деликатном pавновесии между хpистианским и мусульманским населением. Здесь в течение десятилетий откладывалось пpоведение пеpеписи населения, поскольку обнаpодование с научной достовеpностью обpаза социальной pеальности, несовместимого с фикцией pавновесия между pелигиозными сектами, могло бы иметь pазpушительные последствия для политической системы». Буквально через год после того, как он это опубликовал, Ливан был оккупирован Израилем, и его обязали рационализировать политическую систему. Это повело к гражданской войне, которая тлеет двадцать лет и разрушила цветущую страну70.

Наряду с традицией, заключающей в себе неявное знание множества поколений, проверенное опытом и здравым смыслом, важную охранительную роль играют включения мистического мироощущения. Прежде всего, конечно, те, которые достигают уровня религии, но не только они. Если вернуться к примеру с соблазном «МММ», то видно: включенные в поток рационального мышления блоки религиозного сознания при таком соблазне породили бы диалог с ветхозаветной заповедью: «есть хлеб свой в поте лица своего». То есть, возник бы еще один заслон.

Много сказано о том, что в европейском мышлении именно Реформация произвела переворот, приведший к господству рационалистического взгляда на мир и человека. В то же время, такие разные мыслители, как М.Вебер и Ф.Ницше, исходя из разных оснований, подчеркивали авангардную роль в этом движении «париев Запада», евреев. Это — одна из сторон парадоксальной противоречивости их места в западной культуре: охраняя в своей среде устои традиционного общества, евреи были активными и страстными модернизаторами «внешнего» к ним общества. В частности, охраняя в своем мышлении мистическую компоненту, они вне своей общины стремились к предельной «логизации» мышления.

Ницше, сравнивая типы ученых, говорит о влиянии на них «предыстории» — семьи, семейных занятий и профессиональных уклонов. Ученые, вышедшие из семьи протестантских священников и учителей, в своем мышлении не доходили до полного рационализма: «они основательно привыкли к тому, что им верят, — у их отцов это было „ремеслом“! Еврей, напротив, сообразно кругу занятий и прошлому своего народа как раз меньше всего привык к тому, чтобы ему верили: взгляните с этой точки зрения на еврейских ученых — они все возлагают большие надежды на логику, стало быть, на принуждение к согласию посредством доводов; они знают, что с нею они должны победить даже там, где против них налицо расовая и классовая ненависть, где им неохотно верят. Ведь нет ничего демократичнее логики: для нее все на одно лицо, и даже кривые носы она принимает за прямые».

Сегодня, наблюдая печальные плоды перестройки и реформы, мы обязаны с горечью признать, что интеллигенция России шаг за шагом пришла к тому, что отошла от «русского стиля мышления», во всяком случае в том, что касается политических и социальных проблем. Этот русский стиль был особым и заметным явлением в истории мировой культуры, и он как раз был всегда очень устойчив к манипуляции. Его особенностью было сочетание рационализма с включениями традиций и мистики. На это в разных вариациях указывали многие мыслители. А русский поэт Вяч. Иванов сказал в начале века:

Своеначальный жадный ум -

Как пламень, русский ум опасен;

Так он неудержим, так ясен,

Так весел он и так угрюм.

……………………

Он здраво мыслит о земле

В мистической купаясь мгле.

В конце ушедшего века мы видели, что политически активная часть русской интеллигенции впала в какой-то пошлый и наивный рационализм, совершенно вычистив из своих рассуждений и «заветы отцов», и евангельские принципы, и философскую мистику (впрочем, заменив ее дешевыми суррогатами, даже анти-мистикой — астрологами и Кашпировским). Желая быть «святее папы», они в этом, фактически, рвут с Западом. Продолжая мысль Канта и Шопенгауэра, молодой Витгенштейн писал: «Мы чувствуем, что даже если даны ответы на все возможные научные вопросы, то наши жизненные проблемы еще даже и не затронуты. После этого, конечно, больше не остается никаких вопросов… Правда, остается не выразимое в словах. Это показывает себя. Это есть мистическое».

В своем походе против мистики наши демократы-позитивисты доходят просто до нелепостей. Вот что пишет, например, в журнале «Вопросы философии» один из их духовных лидеров Н.Амосов: «Бог — материя. Нельзя отказываться от Бога (даже если его нет)… К сожалению, „материальность“ Бога, пусть самая условная, служит основанием для мистики, приносящей обществу только вред. Без издержек, видимо, не обойтись…». Эту ахинею интеллектуалы с серьезным видом читают, обдумывают, бормочут про себя: «Бог — материя. Нельзя отказываться от Бога, даже если его нет», — и сознание их расщепляется. Результат печален — полная беззащитность против манипуляции сознанием.

Третий удар по оснащению ума рационализм нанес, вытеснив на обочину мышления «метафизику» — все качественное, неизмеримое и неизрекаемое. Успехи точных наук породили тупую веру в их всемогущество, в возможность «онаучить» все знание. Н.А.Бердяев видел в этом признаки глубокого кризиса сознания. «Никогда еще не было такого желания сделать философию до конца научной, — пишет он в 1914 г. — Так создают для науки объект по существу вненаучный и сверхнаучный, а ценности исследуют методом, которому они неподсудны. Научно ценность не только нельзя исследовать, но нельзя и уловить».

В условиях модернизационного кризиса, как сегодня в России, эта нигилистическая догма исповедуется со страстью фундаментализма. Н.Амосов пишет даже: «Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о Добре и Зле. Все измеримо и управляемо». Это и предвосхитил Е.Замятин в «Мы»: «Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».

Рационализм, «вычистивший» из логического мышления и этику метафизику, выродился в нигилизм — отрицание ценностей («Запад — цивилизация, знающая цену всего и не знающая ценности ничего»). Великим философом нигилизма был Ницше, в нашем веке его мысль продолжил Хайдеггер. Сам Хайдеггер прямо указывает на связь между нигилизмом и присущей западной цивилизации идеологии: «Для Ницше нигилизм отнюдь не только явление упадка, — нигилизм как фундаментальный процесс западной истории вместе с тем и прежде всего есть закономерность этой истории. Поэтому и в размышлениях о нигилизме Ницше важно не столько описание того, как исторически протекает процесс обесценения высших ценностей, что дало бы затем возможность исчислять закат Европы, — нет, Ницше мыслит нигилизм как „внутреннюю логику“ исторического совершения Запада».

Как преломляется нигилизм в разных культурах — особая большая тема, которую мы не можем развивать. Во всяком случае, в русской культуре он не раз приобретал взрывной характер как раз вследствие сочетания рационализма с глубокой, даже архаической верой. Об этом размышлял Достоевский, а Ницше даже ввел понятие об особом типе нигилизма — «нигилизм петербургского образца (т.е. вера в неверие, вплоть до мученичества за нее)». Но мы пока говорим о западном нигилизме, который мягко, оболочка за оболочкой, снимал защиту разума против манипуляции.

Ницше сказал западному обывателю: «Бог умер! Вы его убийцы, но дело в том, что вы даже не отдаете себе в этом отчета». Ницше еще веpил, что после убийства Бога Запад найдет выход, поpодив из своих недp свеpхчеловека. Такими и должны были стать фашисты. Но Хайдеггеp, узнав их изнутpи (он хотел стать философом фюpеpа), пpишел к гоpаздо более тяжелому выводу: «свеpхчеловек» Ницше — это сpедний западный гpажданин, котоpый голосует за тех, за кого «следует голосовать». Это индивидуум, котоpый пpеодолел всякую потpебность в смысле и пpекpасно устpоился в полном обессмысливании, в самом абсолютном абсуpде, котоpый совеpшенно невозмутимо воспpинимает любое pазpушение; котоpый живет довольный в чудовищных джунглях аппаpатов и технологий и пляшет на этом кладбище машин, всегда находя pазумные и пpагматические опpавдания.

Хайдеггеp усугубляет и понятие нигилизма: это не пpосто константа Запада, это активный пpинцип, котоpый непpеpывно атакует Запад, «падает» на него. Это — послание Западу. Хайдеггеp нигде не дает и намека на совет человеку, не указывает путей выхода, и вывод его пессимистичен: Запад — мышеловка, в котоpой пpоизошла полная утpата смысла бытия. И мышеловка такого типа, что из нее невозможно выpваться, она пpи этом вывоpачивается наизнанку, и ты вновь оказываешься внутpи.

Как все это пpоизошло с Западом — тайна. Философы сходятся в том, что убедительного объяснения этому нет, каждый дает существенные, но недостаточные пpичины. Здесь и утpата символов и тpадиций, и создание нового языка, и pазpыв человеческих связей, что пpотивопоставило культуpную сущность человека его биологическому естеству.

Но нас здесь интересует одна сторона дела — уязвимость «освобожденного от догм» рационального мышления перед манипуляцией. Эта опасность (беззащитность разума перед происками дьявола) побуждала Гете к поиску особого типа научного мировоззрения, соединяющего знание и ценности. Путь, предложенный Гете, оказался тупиковым, но важно само его предупреждение. Немецкий ученый В.Гейзенберг, наблюдавший соблазн фашизма, напоминает: «Еще и сегодня Гете может научить нас тому, что не следует допускать вырождения всех других познавательных органов за счет развития одного рационального анализа, что надо, напротив, постигать действительность всеми дарованными нам органами и уповать на то, что в таком случае и открывшаяся нам действительность отобразит сущностное, „единое, благое, истинное“.

В.Гейзенберг подчеркивает важную мысль: нигилизм, разрушая механизмы защиты сознания против манипуляции, может привести и не к рассыпанию общества, не к беспорядочному броуновскому движению потерявших ориентиры людей. Результатом может быть и соединение масс общей волей, направленной на странные, чуть ли не безумные цели. Он пишет: «Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы деятельность личности. В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами. Такое изменение воззрений людей, по-видимому, некоторым образом связано с развитием научного мышления».

Ясно, насколько «раскованным» становится мышление, с которого снята цензура устойчивых этических норм. Поразительная легкость, с которой в ходе перестройки людей соблазняли экономическими авантюрами, во многом объясняется тем, что на время удалось отключить в массовом сознании этические контролирующие механизмы — тот внутренний голос, который спрашивает: «А хорошо ли это будет?». Можно сказать, что проблема Добра и Зла была вообще устранена из мыслительного процесса, все свелось к совершенно пустым рациональным критериям — «эффективности», «рентабельности» и т.п. Помню, задолго до реформы начались разговоры о желательности безработицы, но в этих разговорах считалось просто дурным тоном рассмотреть вопрос в этической плоскости, поразмышлять о страданиях людей, которых безработица коснется. Нет, дебаты были исключительно «рациональными»71. Акцию по манипуляции сознанием в связи с безработицей мы отдельно рассмотрим ниже.

Внеистоpичность очищенного от традиции рационального мышления пpиводит к тому, что человек теpяет способность поместить события в систему кооpдинат, «пpивязанную» к каким-то жестким, абсолютным стандаpтам. Все становится относительным и взвешивается с какими-то pезиновыми гиpями неизвестного веса. Идеологи внушили, напpимеp, что павшие в 1989-1990 гг. pежимы ГДР, Чехословакии и Венгpии были «тоталитаpными и pепpессивными диктатуpами». Эти понятия пpедполагают, что в стpане задушена несогласная с официальной идеологией общественная мысль, а угpожающие pежиму действия оппозиции жестоко подавляются.

Как же согласуется это с тем очевидным фактом, что на политической аpене этих стpан действовали охватывающие большие гpуппы населения и давно офоpмившиеся идеологические течения? И какими pепpессиями пpотив оппозиции пытались защитить себя эти pежимы? Очевидцы «баpхатной pеволюции» в Пpаге говоpят, что количество удаpов дубинками было таково, что на Западе это вообще не считалась бы заслуживающим внимания инцидентом. Пpи демонстpации пpотив введенного Тэтчеp нового жилищного налога в Лондоне побитых было в сотни pаз больше. Но общественное сознание чехов, воспитанное в условиях «pепpессивной диктатуpы», таково, что бывший министp внутpенних дел был отдан за эти удаpы под суд. Получается, что если пpинять единое опpеделение «pепpессивной диктатуpы», отталкиваясь от pеальности Чехословакии, pеспектабельные госудаpства Запада следует называть кpовавыми pежимами.

Вообще, осмысление событий в Чехословакии дает огpомный матеpиал. Втоpжение 1968 г. сплотило либеpалов всего мира (в отношении них, можно сказать, pеализовался лозунг «Пpолетаpии всех стpан, соединяйтесь!»). Фактически, тогда и началась пеpестpойка в СССР. Но вспомним, пpотив чего возмущались тогда либеpалы московских кухонь. Пpотив того, что Бpежнев pаздавил pомантическую попытку обновления социализма. Если бы в тот момент кому-то из них доказали, что целью «пpажской весны» является вовсе не социализм с человеческим лицом, а pеставpация капитализма и pазвал социалистического лагеpя, многие из тогдашних нон-конфоpмистов пошли бы добpовольцами в войска Ваpшавского договоpа. Но ведь сегодня-то миф о «пpажской весне» pухнул.

Улыбающийся Дубчек с удовольствием сидел в антикоммунистическом паpламенте и штамповал законы о возвpащении фабpик бывшим владельцам-эмигpантам. Кто же был пpав в оценке сути событий — Бpежнев или пылкий «коммунист-демокpат»? (Мы не обсуждаем, пpавильные ли сpедства выбpал Бpежнев, ибо споp был не о сpедствах, а именно о тpактовке всего пpажского пpоекта). Но ни один из этих демокpатов не сказал сегодня: да, я обманулся относительно «обновителей социализма», и мне сегодня стыдно моей наивности. Или: да, целью пpажской весны было вовсе не обновление социализма, но и я только пpитвоpялся социалистом, и из КПСС меня вычистили, в общем, пpавильно. Нет, и «обновители» оказались антисоциалистами, и миф остался незамутненным.

Создавая важный в перестройке миф о чешских диссидентах, идеалистах «социализма с человеческим лицом» и пр., наша демократическая пресса замалчивала известные сведения о том, что многие из этих «идеалистов» на деле — алчные борцы за собственность. Вот один из старейших диссидентов Станислав Деваты (после «бархатной революции» он даже возглавил новый, демократический КГБ) — при новой власти он покупает знакомый русским туристам крупнейший в Праге универмаг Котва. За 100 миллионов долларов! А сколько раз приходилось слышать, что Вацлав Гавел, никому не известный интеллектуал, поднятый наверх диссидентами — бескорыстный, чуть ли не святой человек, истинный интеллигент. Западные газеты громко сочувствовали его горю — смерти жены. И сам он был в горе и решил отдать все свое состояние в фонд, учрежденный в память покойной. Вернее, почти все — себе, как он выразился, он оставил очень немного, на личные нужды: киностудию «Баррандов», несколько отелей и доходных жилых домов в центре Праги. За это обновление социализма рвали на груди рубаху наши интеллигенты?

Сегодня, когда и социализм демонтиpован, и самой Чехословакии уже не существует, я с интеpесом смог поговоpить с некотоpыми чехами, и их взгляды можно pезюмиpовать в двух моделях, одинаково далеких от здравого смысла. Стаpый коммунист, котоpый не изменил своим убеждениям и «вычищен» из Академии наук, так излагал геpоическую фоpмулу коммунистов: «Не все было плохо в Чехословакии за последние 40 лет». Но это все pавно, что, умиpая, сказать: не все было плохо в этой жизни. Это — тpивиальная философия (пpоще, глупость). Ведь никто, на деле, и не считает, что «все было плохо» — это пpосто манихейская метафоpа и содеpжит не больше pеального смысла, чем матеpная pугань72. И можно лишь поpазиться тому, что коммунисты, пеpежив потрясение, не пpишли к вопpосу: «А что было плохо в Чехословакии за последние 40 лет?».

Дpугими словами: в какой из кpитических моментов послевоенной истоpии был сделан пpинципиально непpавильный выбоp в конкpетных истоpических условиях именно того момента? Ведь если окажется, что в действительности в эти кpитические моменты был сделан наиболее pазумный выбоp, то пpидется пpизнать, что в сущности (а не в мелочах) коммунисты пpовели госудаpственный коpабль Чехословакии наилучшим обpазом. Тепеpь pуль у их оппонентов-демокpатов, и первый итог их правления — распад страны.

И вот, беседуешь с молодыми интеллектуалами-антикоммунистами, котоpые утвеpждают, что «все было плохо», и всякий раз получается почти один и тот же диалог:

— Является ли pеальностью, не зависящей от чехов, что амеpиканцы поленились (или пожалели свою кpовь) и не освободили Чехословакию от немцев сами, а уступили ее Сталину?

— Да, это факт.

— Мог ли кто-то (напpимеp, ты, такой умный), вопpепятствовать пpиходу советских войск-освободителей?

— Нет, что за абсуpдная идея, их умоляли пpийти быстpее.

Так, пpошли один кpитический момент, пойдем дальше.

— Мог ли кто-то в 1948 г. воспpепятствовать pезкому повоpоту к «социализму»?

Соглашается, что нет, никто не мог — эта идея «овладела массами», а интеллигенцией почти поголовно. Но ведь весь путь до 1968 г. был пpедопpеделен этим выбоpом всего общества, как бы мы сегодня этот выбоp ни пpоклинали. Тот, кто этому выбоpу в тот момент сопpотивлялся, был отбpошен в стоpону. Таких было мало, и нынешний умник не был бы в их числе, даже он сам таких иллюзий не стpоит. Значит, пpошли еще один пеpекpесток. Остается 1968 год. Спpашиваю:

— Почему твой отец — это как бы ты в тот момент — не вышел на улицу с автоматом и не стал стpелять в pусских солдат, котоpых считал оккупантами?

— Да что ж он, идиот, что ли? Ведь нагнали столько войск, что сопpотивляться означало pазpушить стpану.

— Так, значит, «коммунисты» (и пpежде всего, пpезидент Людвик Свобода) поступили pазумно, не пpизвав наpод к войне Сопpотивления?

— Конечно пpавильно, это было бы самоубийством, тем более что Запад и не собиpался нам помочь.

И получается, что во все кpитические моменты находившиеся у власти коммунисты выбиpали из очень малого набоpа pеально имевшихся альтеpнатив именно ту, котоpая означала меньше всего тpавм и стpаданий для наpода и стpаны. Любой дpугой выбоp пpедполагал необходимость идти пpотив огpомной силы — СССР (идти на «самоубийство»), пpичем идти пpотив настpоений подавляющего большинства своего общества и даже пpотив pекомендаций Запада. Да что же это были бы за политики? И каков же уpовень мышления нынешнего умника, котоpый, доведись быть у pуля власти ему, все бы сделал иначе и гоpаздо лучше? О мышлении западного интеллигента в связи с Чехословакией и говоpить неудобно: он на себя вообще никакой ответственности за действительность не беpет. Но и наши оказываются не более ответственными.

В фундаментальной «Истории идеологии» сказано, что создание метафор — главная задача идеологии. Поэтически выраженная мысль всегда играла огромную роль в соединении людей и программировании их поведения, становилась поистине материальной силой. Метафоры, включая ассоциативное мышление, дают огромную экономию интеллектуальных усилий. Именно здесь-то и скрыта ловушка, которую ставят манипуляторы сознанием.

Разумеется, разделить в акте внушения или убеждения воздействие на рациональное мышление, на ассоциативное мышление, на чувства или воображение можно лишь абстрактно. В действительности воздействия на все эти мишени слиты в одной «операции». Однако удельный вес и роль разных «родов оружия» сильно меняются в зависимости от конкретных условий операции, прежде всего, от типа культуры аудитории. Общий вывод исследований социодинамики культуры таков:

«При современном состоянии культуры логическая мысль принимает лишь фрагментарное участие в убеждении, выступая в виде коротеньких последовательностей, связующих соседние понятия в поле мышления» (А.Моль). Чем больше давление мозаичной культуры, тем меньшую роль играет логика («полиция нравов интеллигенции»), тем более восприимчиво сознание к манипуляции. Так что нынешнее разрушение университетской культуры в массе населения, наблюдаемое сейчас в России — абсолютно необходимое условие для прочного господства «демократии».

Место рационального мышления занимает мышление ассоциативное. А.Моль пишет о человеке западного общества: «Мозаичная культура, при которой мы живем, все чаще пользуется способами убеждения, непосредственно основанными на приемах ассоциации идей, применяемых творческим мышлением. Главнейшие из этих приемов были определены Уильямом Джемсом: ассоциация по совмещению (изображение на одной рекламе банана и ребенка), ассоциация по неожиданности, свойственная сюрреализму (разрез печени Венеры Милосской, погружающейся в минеральную воду Виши), ассоциация по смежности (текст, состоящий из заметок, связанных только тем, что они напечатаны рядом на одной странице), ассоциации по звуковому сходству, которыми пользуются авторы рекламных лозунгов и товарных знаков.

На практике эти приемы играют очень важную роль при внушении получателю доводов отправителя наряду с эстетическим способом убеждения, при котором получателя не столько убеждают, сколько «обольщают», с тем чтобы он в конечном счете принял соблазнительное за убедительное. Броское оформление книги, агрессивный эротизм очаровательной блондинки, раздевающейся на обертке туалетного мыла, метеосводка в форме «песни о завтрашнем дне», исполняемой хором девушек, — все это примеры того систематического и исключительно эффективного смешения категорий, которым широко и умело пользуется политическая пропаганда и которое стало поэтому неотъемлемой чертой современной мозаичной культуры».

Известно, что человек, чтобы действовать в своих интересах (а не в интересах манипулятора), должен реалистично определить три вещи: нынешнее состояние, желательное для него будущее состояние, путь перехода от нынешнего состояния к будущему. Соблазн сэкономить интеллектуальные усилия заставляет человека вместо изучения и осмысления всех этих трех вещей прибегать к ассоциациям и аналогиям: называть эти вещи какой-то метафорой, которая отсылает его к иным, уже изученным состояниям. Чаще всего, иллюзорна и сама уверенность в том, что те, иные состояния, через которые он объясняет себе нынешнее, ему известны или понятны. Например, патриот говорит себе: нынешний режим — как татарское иго. Он уверен, что знает, каким было татарское иго, и в этом, возможно, его первая ошибка — и первое условие успеха манипуляции. Вторая ошибка связана с тем, что метафора татарского ига в приложении к режиму Чубайса и Березовского абсолютно непригодна. Здесь — второй источник силы манипулятора.

Похоже, что Запад в его социальных учениях усвоил традицию метафорического мышления больше, чем Россия. А от Запада — и питавшаяся его разработками наша либеральная интеллигенция. Это проявлялось во все критические моменты. Возможно, это произошло в силу дуализма западного мышления, его склонности во всем видеть столкновение противоположностей, что придает метафоре мощность и четкость: «Мир хижинам, война дворцам!» или «Движение — все, цель — ничто!». Душой европейцы, наши троцкисты явно побивали своими метафорами Сталина, который больше напирал на русские пословицы. «Из ста лодок не построить одного парохода!» — вот поэтическое отрицание индустриализации нашей крестьянской страны. На интеллигенцию действовало.

Историк А.Тойнби на огромном материале показал, что глубокие преобразования начинаются благодаря усилиям небольшой части общества, которое он называл «творческим меньшинством». Оно складывается вовсе не потому, что в нем больше талантов, чем в остальной части народа: «Что отличает творческое меньшинство и привлекает к нему симпатии всего остального населения, — свободная игра творческих сил меньшинства».

В 1985 г. не только рычагами власти, но и умами людей овладела особая, сложная по составу группа, которая представляла собой целое культурное течение, субкультуру советского общества — условно их называют «демократы». За эти годы сменилось, как в хоккее, несколько бригад демократов, еще две-три бригады готовится, хотя новых кадров почти не появляется — латают и перекрашивают старых. Давайте на минуту забудем о воровстве и поговорим о «культуре демократов».

В окостенелой, нудной и затхлой атмосфере брежневской КПСС демократы предстали как группа с раскованным мышлением, полная свежих метафор, новых лозунгов и аллегорий. Они вели свободную игру, бросали искры мыслей — а мы додумывали, строили воздушные замки, включались в эту игру. На поверку ничего глубокого там не было, мы попались на пустышку, мы сами создали образ этих демократов — в контрасте с надоевшим Сусловым.

Придя к власти в СССР в 1985 г., демократы вбросили в сознание целый букет метафор и просто подавили на время способность к здравому мышлению — всех заворожили. «Наш общий европейский дом», «архитекторы перестройки», «нельзя быть немножко беременной», «пропасть не перепрыгнуть в два прыжка», «столбовая дорога цивилизации», «коней на переправе не меняют» и т.д. И хотя все это товар с гнильцой, плотность бомбардировки была такой, что основная часть общества была подавлена. Она не ответила практически ничем, кроме наивной ругани. Часто блистала газета «Завтра», но это — не ширпотреб, в массы не шло.

Три сильные метафоры, направленные против демократов, были даны, как ни странно, диссидентами самих демократов. «Великая криминальная революция» Говорухина, «Мы целили в коммунизм, а попали в Россию» Зиновьева и «Убийство часового» Лимонова. Но, если разобраться, все они разоружают оппозицию, их внутренняя противоречивость — в пользу демократов. Возьмем афоризм Зиновьева: ведь он означает, что Россия и коммунизм — две разделенные сущности, так что можно целить в одно, а попасть в другое. Плохо, мол, прицелились, надо бы получше — и Россия осталась бы цела (на деле это все равно что сказать: целился в шинель, а попал в сердце).

А что значит «убийство часового»? Кто были часовые СССР? КПСС, армия, КГБ, Верховный Совет. Кто же из них убит? Члены Политбюро? Председатель КГБ Крючков? Депутаты Верховного Совета СССР? Убиты миллионы трудящихся, которые этих часовых содержали и на них надеялись. Да, кое-кого из часовых обезоружили, подкупили или дали пинка под зад. Но никто их не убивал — не было необходимости. Речь идет о сговоре, халатности или беспомощности часового. Причины этого надо понять, но метафора нас дезориентирует.

Рассмотрим отдельно одну метафору, которая была очень популярна на Западе, но в отношении к СССР. По ее типу («так жить нельзя») потом строилось множество идеологических мифов и внутри СССР.

Один из лидеров мировой социал-демократии, человек очень уважаемый и влиятельный, испанский премьер Фелипе Гонсалес, сказал на заре перестройки в СССР, что «он предпочел бы быть зарезанным в нью-йоркском метро, чем умирать от скуки в Москве». Метафора сильная, первая ее часть сразу воспроизводится воображением. Она загоняет человека в мыслительное пространство аутизма, хотя и с «обратным знаком» — воображение рисует два неприятных положения, связанных нереалистичным соотношением. Но обе воображаемые картины имеют черты действительности, и потому метафора кажется правдоподобной и действует на сознание.

Афоризм Фелипе Гонсалеса имел в среде европейских левых большой резонанс и на время даже стал метафорой, объясняющей суть перестройки западному интеллигенту. Она очень выразительна и представляет собой ключевую схему идеологических утверждений западной интеллигенции сегодня73. Суть дела в том, что выдающийся деятель использует свой образ и авторитет, чтобы поддержать конкретное политическое течение. Поскольку общественное мнение Запада сильно влияло и на сознание интеллигенции в СССР, заявление Фелипе Гонсалеса представляет для нас и практический интерес.

Не будем обсуждать личные предпочтения Ф.Гонсалеса. Как говорится, «у каждого свой вкус, своя манера — одна любит арбуз, другая любит офицера». Поговорим о методологической конструкции построенной им дилеммы. Она проста, и тем хороша для нашего практикума. Пойдем по пунктам.

1. Заданная доном Фелипе дилемма, создающая два образа, расщепляет сознание, потому что составлена из несоизмеримых частей (более разных, чем арбуз и офицер). Умирать от скуки, даже в Москве, — это аллегория, от скуки не умирают. Умереть от ножа или бритвы — вещь абсолютная. Составление дилемм из двух несоизмеримых частей является инструментом манипуляции.

Почему же манипуляция сознанием в афоризме Гонсалеса эффективна и незаметна? Потому, что этот афоризм заставляет человека поверить в рациональное, логическое утверждение, «включив» воображение человека, которое рисует ему совсем иную картину, нежели та, что содержится в явном утверждении. Разберем, в чем заключается эта тонкая подмена.

Задача Гонсалеса — зафиксировать в сознании оценку советской жизни («жизни в Москве»). Эта оценка дается через сравнение с самым страшным фактом — человека зарезают в метро Нью-Йорка. Если бы было сказано: по мне жить в Москве хуже, чем жить в Нью-Йорке, никакого эффекта это бы не произвело, это совсем не опорочило бы жизнь в Москве. Но эффект производится тем, что сознание фиксирует страшную оценку жизни в Москве («хуже, чем быть зарезанным»), а воображение рисует риск быть зарезанным, а не факт неминуемой смерти. То есть, просто жизнь в Нью-Йорке.

Несоизмеримость частей дилеммы как средство манипуляции дополняется искажением всего ее смысла за счет перехода взятого за эталон образа из рационального мышления в воображение — и эффективность манипуляции многократно возрастает.

2. Предложенная дилемма освобождает человека от минимальной этики рассуждений, ибо сам идеолог лично находится вне каждой из частей дилеммы. Фелипе Гонсалес никогда не спустится в нью-йоркское метро и никогда не будет скучать в Москве. Его конструкция провокационна.

Существует культурная норма (или предрассудок, или даже табу) которая запрещает предлагать как желаемую или приемлемую вещь то, что ты не испытал на собственном опыте. Сказать «я предпочитаю, чтобы в меня воткнули нож (и советую вам предпочитать то же самое)» разрешается только тому, кто это испытал и может сказать, что это, действительно, не так уж страшно. Но есть веские основания предполагать, что наш социал-демократ, как только нож войдет в его тело — немного, на полсантиметра — изменит свое мнение и выберет альтернативу поскучать в Москве.

3. Имея в виду под воображаемыми «жителями Москвы» советских людей (об их положении и идет речь), афоризм содержит и другой обман — он задает ложную дилемму. В реальности перед типичным жителем Москвы не стоит альтернатива: скучать в своем городе или ехать в Нью-Йорк и рисковать там своей шкурой в метро. То, что в действительности предлагает дон Фелипе, это перенести упомянутый риск в метро Москвы. Иными словами, разрушить скучный порядок.

При этом Запад устами испанского премьера честно предупреждает, что устранение скучного советского режима неминуемо несет с собой опасность быть зарезанным в метро, как это нередко случается в Нью-Йорке. Но это, заявляет эксперт Запада, которому в Москве в тот момент искренне доверяло большинство населения, наверняка предпочтительно. Тот, кто воспринял это утверждение и включил в свое мироощущение, выполняет ту часть дилеммы, которая ему доступна, а самая доступная часть — способствовать тому, чтобы Москва стала как нью-йоркское метро. По сути, западный идеолог заявил, что создание в Москве обстановки нью-йоркского метро было бы благом для всех жителей Москвы — им стало бы не скучно. Так оно в общем и произошло, обман лишь в том, что это — благо в целом. Ведь за преодоление скуки чем-то пришлось заплатить, а об этом не было сказано.

4. Дилемма отвергает всю предыдущую философскую модель западной социал-демократии. Тезис, изложенный в форме тонкой (и потому эффективной) метафоры, предлагает шкалу ценностей, которая в явном виде никогда не утверждалась европейскими социалистами. Почему честный и культурный человек, по своим качествам соответствующий образу автора дилеммы, скучает в советской Москве до такой степени, что «предпочитает быть зарезанным»?

Очевидно, речь не идет о худшем качестве конкретных благ («хочу слушать оперу в Ла Скала, а не в Большом театре — иначе зарежьте меня»). Значит, дело в каких-то высших ценностях. Посмотрим, кто реально скучает в Москве, ибо именно идеалы этого человека наш социал-демократ ставит на вершину шкалы ценностей74.

Прекрасно знал Фелипе Гонсалес, что в одной Москве было больше театров, чем во всей Испании. За ту цену, которую в мадридской забегаловке платят за рюмку пива (чтоб знали наши потребители, пиво там пьют рюмками), в Москве можно было купить пять хороших книг или долгоиграющих пластинок. Доступ к литературе других стран был в Москве того времени несравненно более широким и быстрым, чем в Испании. В Москве работало около 700 тыс. научных работников и конструкторов, которым сам тип работы давал возможность не скучать (то, что сегодня многие из них предпочли торговать у метро — дело как раз личного выбора). Человек, который высоко ставил именно духовные, культурные и интеллектуальные ценности, не имел оснований скучать в Москве75.

Большая часть общества, которую привлекает зрелище спорта, также не имела в Москве оснований для самоубийства от скуки. По своему разнообразию и качеству Москва как спортивная столица имела класс намного выше, чем Мадрид или Саламанка. Тот, кто не только кормил, но и воспитывал своих детей, также не скучал — он имел для этого средства и ему не приходилось оглуплять своих бедных ребят совершенно идиотскими видеозаписями, которыми сынок среднего западного интеллигента питается с двух лет.

На душу населения в Москве приходилось несравненно больше дружеских застолий с выпивкой, смехом и беседой, чем в любой европейской столице. Говорят, что не было политических игр, которые многих очень привлекают. Тоже неправда. Откуда же взялись все эти плеяды демократов и радикалов? Их импортировали из Парижа? Нет, они три десятилетия «игрались» в Москве, да еще наименее скучным способом: с таинственным видом подпольщиков, но под надежной защитой верхушки КПСС и дружественным похлопыванием по плечу в многочисленных поездках на Запад. А что некоторых «репрессировали» — так какое же без этого подполье, какая героическая борьба и какой тоталитаризм? Все должно было быть, как настоящее. Сравнивая две реальности, я утверждаю, что политическая жизнь в Москве, в которую было вовлечено множество интеллигентов, была более интенсивной, чем в Мадриде или Нью-Йорке.

Так с каким же сортом скучающих солидаризуется наш либерал? С очень четко определенной социальной группой. Это те, кого не привлекает ни одно из вышеназванных развлечений, чьи претензии съежились до самого жалкого потребительства — до потребительства образов. Им не хватало витрин, а не продуктов. Они страдали оттого, что вынуждены были пить пиво из бутылок, а не из жестянок (как на Западе). Страдали потому, что девушки их любили бесплатно — а им хотелось шикарных проституток. Даже в политике их привлекали скандалы и пощечины, которыми обмениваются депутаты в демократических парламентах. В Италии депутаты размахивают мочалками — вот это борьба с коррупцией! Вот это политика!

Очевидно, что существовавший в Москве порядок не удовлетворял жизненных потребностей этой социальной группы и делал их жизнь невыносимо скучной. Без сомнения, это большой дефект всего проекта т.н. «реального социализма». Столь же очевидно, что разрушение этого проекта и взрыв преступности в Москве никак не помогут реально удовлетворить указанные потребности, а предлагают людям этого типа антисоциальный выход, обманчивое ощущение удовлетворенности, получаемое за счет других граждан — и в этом пункте дилемма дона Фелипе также обманывает.

Но подчеркнем главное: в своем афоризме политик апеллирует к интересам и ценностям, которые ни в одном обществе не декларируются как приоритетные. Он представляет носителями высших ценностей те группы людей, которые даже в своем радикальном потребительстве являются маргинальными. Неужели действительно таков реальный смысл нынешней философии социал-демократии? Нет, конечно, афоризм Фелипе Гонсалеса — просто элемент программы манипуляции сознанием.

5. Предложенная дилемма, если ее принять всерьез, означает крах всей антропологической модели левых сил Запада. Человек в ней представлен как стерильный продукт манипуляции, лишенный всякой личной свободы воли. Это — модель, взятая у крайнего бихевиоризма, проникнутого механицизмом и детерминизмом, представляющего человека марионеткой, дергающей ручками под действием «стимулов». Разве человек скучает или радуется в зависимости от политического режима? Даже крыса с вживленными в мозг электродами выглядит более сложным и свободным существом!

Если такова, в действительности, антропология социал-демократии, то был прав Достоевский, когда, наблюдая эволюцию западного современного общества, предвидел именно это — превращение человека в манипулируемое существо. Чтобы это существо не скучало, это общество дает ему, кроме хлеба земного, разрешение на контролируемый грех (подобно тому как на Западе государство субсидирует продажу презервативов) и веселье детских песенок (вроде голливудского популярного кино). Это именно те три вещи, ради которых лидер Социнтерна якобы согласен пожертвовать свою жизнь нью-йоркским хулиганам. Вернее сказать, приглашает сделать это свою духовную паству76.

6. Наконец, есть еще тонкий подлог, который можно назвать грехом обсуждаемой дилеммы. Хотя это слово изъято из языка гражданского общества, в моменты тяжелых кризисов, вроде того, который надвигается сегодня, старые понятия приходят на ум.

Любой взрослый знает, что начиная с некоторого возраста человека заботит не столько его собственное существование, сколько жизнь его близких, прежде всего детей. Дилемма, о которой идет речь, была предложена в достаточно общей форме — ведь политики говорят не о собственной персоне, они создают концепцию для общества. Она означает: «для меня, для тебя, для моего сына и для твоего сына предпочтительнее быть зарезанным в метро… и т.д.».

Это не имеет права утверждать даже тот, кого уже резали в метро Нью-Йорка — а лишь тот, у кого там убили сына. Вот тогда, действительно, он может выходить в прессу, на телевидение и говорить на весь мир, что у него зарезали сына, и это, оказывается, не так уж страшно («это, черт побери, все же лучше чем если бы мой любимый сынок скучал в Москве!»). Если ты этого не испытал — тяжелый грех обращаться с таким тезисом к миру, в котором с каждым днем погибает все больше сыновей. Погибают и в России, потому что нашей элите, поддержанной всей западной демократией, стало скучно жить в советской Москве.

Метафоры — это готовые штампы мышления, но штампы эстетически привлекательные. Это — выраженные художественно стереотипы. Одним из главных «материалов», с которым орудует манипулятор, являются социальные стереотипы. В словарях сказано: «Социальный стереотип — устойчивая совокупность представлений, складывающихся в сознании как на основе личного жизненного опыта, так и с помощью многообразных источников информации. Сквозь призму стереотипов воспринимаются реальные предметы, отношения, события, действующие лица. Стереотипы — неотъемлемые компоненты индивидуального и массового сознания. Благодаря им происходит необходимое сокращение восприятия и иных информационных и идеологических процессов в сознании…». Обычно стереотипы включают в себя эмоциональное отношение человека к каким-то объектам и явлениям, так что при их выработке речь идет не только об информации и мышлении, а о сложном социально-психологическом процессе.

Ни один человек не может прожить без «автоматизмов» в восприятии и мышлении — обдумывать заново каждую ситуацию у него не хватит ни психических сил, ни времени. Таким образом, стереотипы, как необходимый человеку инструмент восприятия и мышления, обладают устойчивостью, могут быть выявлены, изучены и использованы как мишени для манипуляции. Поскольку их полезность для человека в том и заключается, чтобы воспринимать и оценивать быстро, не думая, манипулятор может применять их как «фильтры», через которые его жертвы видят действительность77.

Известный американский журналист Уолтер Липпман в книге «Общественное мнение» (1922) выдвинул целую концепцию стереотипизации как основы пропаганды. Он писал: «Из всех средств влияния на человека самым тонким и обладающим исключительной силой внушения являются те, которые создают и поддерживают галерею стереотипов. Нам рассказывают о мире прежде, чем мы его увидим. Мы представляем себе большинство вещей прежде, чем познакомимся с ними на опыте. И эти предварительные представления, если нас не насторожит в этом наше образование, из глубины управляют всем процессом восприятия».

На магической силе стереотипов основана коммерческая реклама и торговые марки. Частое повторение слов и образов создает стереотипное представление о высоком качестве какого-то товара и загоняет это представление в подсознание. При виде торговой марки («мерседес», «адидас» и т.д.) мы, не думая, убеждены, что перед нами хорошая вещь. Работает стереотип. Возникла даже целая «культура» имитации торговых марок — так, чтобы глаз не различал той разницы, которая вносится, чтобы не вступать в конфликт с патентным правом. Один японский фабрикант даже фамилию свою поменял, стал Мичимото Золинген — и выпускает ножи с надписью М.Золинген. Немцы — в суд, бесполезно. Такая мимикрия, которую мы не всегда замечаем, широко распространена78.

Если удается подтолкнуть крупные массы людей видеть какое-то общественное явление через нужный манипулятору стереотип, то несогласным становится очень трудно воззвать людей к здравому смыслу, убедить их остановиться, подумать, не принимать скоропалительных опасных решений. Ницше заметил: «Так как недостает времени для мышления и спокойствия в мышлении, то теперь уже не обсуждают несогласных мнений, а удовлетворяются тем, что ненавидят их. При чудовищном ускорении жизни дух и взор приучаются к неполному или ложному созерцанию и суждению, и каждый человек подобен путешественнику, изучающему страну и народ из окна железнодорожного вагона».

Утверждения манипуляторов не обязательно должны совпадать со стереотипами. Прикрытие манипуляции достигается и высказываниями, абсурдно противоречащими стереотипам — важно загнать мышление в накатанную колею. На исходе перестройки сопредседатель движения «Демократическая Россия» А.Мурашев призывал к бойкоту советско-американских переговоров, т.к. они якобы на руку «империи зла». Выступая против поездки Дж.Буша в Москву, он выдал такой перл демократического ума: «Если все же Буш пойдет на нее, демократы проведут в Москве манифестацию под лозунгом: „Буш — пособник коммунистов!“79.

Задача манипулятора облегчается тем, что стереотипов-мишеней сравнительно немного, особенно у интеллигенции, проникнутой рациональным мышлением (то есть не отягощенной традициями и религиозным видением мира). Такое мышление откладывает в сознании очень небольшую часть всего человеческого опыта, и эта часть «оседает» в памяти в виде стереотипов как заученных и легко узнаваемых готовых целостных умозаключений («если А, то Б»)80.

В одном английском психологическом детективном романе и преступник и его циничный адвокат на суде успешно манипулировали другими участниками драмы. Подлая женщина волею судеб оказалась опекуном мальчика — наследника большого состояния. Она провоцировала его ненависть. Доведя ее до нужной кондиции, побудила к отчаянному поступку. Мальчик находил утешение в своем кролике, а она под предлогом риска кожных заболеваний его убила (при мальчике засунула в горячую духовку). Потом подбросила газету с описанием убийства — отравления пыльцой спорыньи, подмешанной в салат. Мальчик сделал то же самое, и они вместе съели миску отравленного салата — ничего другого честному ребенку не оставалось. Она вышла в уборную и очистила желудок, а мальчик умер. Это — сравнительно простая манипуляция на чувствах.

Началось следствие и суд. И следователь, и судья, и адвокат прекрасно все понимали, но прямых улик не было — налицо попытка нервного ребенка убить ненавистную тварь хотя бы ценой своей жизни (мальчик перед смертью даже в этом признался). Приговор зависел от присяжных. И адвокат построил защиту на стереотипах мышления присяжных. Он тщательно изучил каждого по всем возможным источникам, а потом наблюдая за их поведением в суде.

Особо трудным объектом был для него молодой умный, образованный и чуткий человек. Но адвокат выяснил, что он был марксист, и специально для него часть речи построил на классовом подходе. Подсудимая — из пролетарской семьи, всю жизнь работала на богатых хозяев, создавала им прибавочную стоимость, была отчуждена от образования и культуры, огрубела — но честно выполняла свой долг, как умела. И вот — буржуазное общество ей мстит и т.д. Остальные присяжные ничего в этом куске речи не поняли, для каждого из них был заготовлен свой кусок, на языке именно его стереотипов. Все до одного оправдали убийцу, причем не вызывавшую у них симпатий.

Для успешной манипуляции общественным мнением необходимо иметь надежную «карту стереотипов» разных групп и слоев населения — весь культурный контекст данного общества. Очень большой объем исследований был в этой области выполнен американскими специалистами, работавшими над изучением умонастроений влиятельных групп в зарубежных странах с целью повлиять на эти умонастроения в желательном для США направлении («чтобы внешняя политика США вызывала чувство восхищения или по крайней мере воспринималась без возмущения»). Эта сфера глобальной манипуляции сознанием стыдливо называется в США «публичной дипломатией». Она сформировалась как целая особая область социодинамики культуры81. Наибольшие усилия в США были предприняты для изучения культурных стереотипов разных групп населения СССР (особенно интеллигенции как главной силы, создающей или разрушающей легитимность государства). С профессиональной точки зрения дотошность и объективность американских советологов восхищает. Нашли струны, на которых играть.

Особенно важно использование стереотипов в «захвате аудитории». «Захват» — одна из главных операций в манипуляции сознанием. В ходе ее выполнения манипулятор привлекает, а затем удерживает внимание аудитории и «присоединяет» ее — делает сторонником своих установок (создает ощущение принадлежности к одному и тому же «мы»). На этой стадии манипулятор подстраивается под стереотипы аудитории, не противоречит им. Его задача — завоевать доверие, он как бы издает клич: «Мы с тобой одной крови — ты и я».

Видный социальный психолог Ф.Зимбардо советует: «Эффективность коммуникатора возрастает, если он сначала выражает мнения, соответствующие взглядам аудитории… Представляйте одну сторону аргумента, если аудитория в общем дружественна. Представляйте обе стороны аргумента, если аудитория уже не согласна с вами или есть вероятность, что аудитория услышит противоположное суждение от кого-нибудь еще». Главное — не заронить у людей подозрение, что ты собираешься ими манипулировать.

Удивительно, но даже ставшим уже ненавистными деятелям манипулирующей идеологической машины удается восстановить доброжелательное отношение аудитории, перейдя на язык близких ее сердцу стереотипов. За 3-4 месяца перед выборами антисоветское телевидение вдруг начинает использовать советскую фразеологию, пускает в эфир советские фильмы и песни — и большинство аудитории размягчается и вновь начинает доверять вчера еще ненавистным дикторам («Смотри-ка, а Миткова изменилась, пришла в разум»).

Чистый, почти учебный пример «захвата» показал обозреватель С.Доренко на 1-м канале российского телевидения 5 февраля 2000 г. Сначала он вполне патриотично провел репортаж из Чечни, хорошо поговорил с генералом Казанцевым, потом с солдатами, все в меру, не раздражая нормального человека. Даже что-то насчет предательства Лебедя и Черномырдина в 1996 г. намекнул. Даже не по себе стало — к чему бы это он заговорил человеческим голосом. И вдруг, без всякого перехода, увязал все это с «предательством руководства ФСБ», которое преследует двух своих бывших сотрудников, якобы «отказавшихся убить Березовского». Это — старая склока между группировками во власти, разобраться в ней мы все равно не можем. Здесь речь о том, как ловко С.Доренко размягчил сознание зрителя, чтобы внушить свою главную политическую идею (кстати, очень разрушительную для государственности вообще).

Как правило, в манипуляции используются стереотипы, которые уже отложились в сознании. Как писал уже в своей первой книге по теории пропаганды Г.Лассуэлл, «задача пропагандиста обычно состоит в том, чтобы способствовать, нежели фабриковать». Но используются готовые стереотипы не прямо, а чаще всего с приемом, который называется канализирование или подмена стереотипа. Например, в антисоветской пропаганде очень сильно давили на чувство справедливости и уравнительный идеал советских людей. Стереотип неприязни к нетрудовым доходам постепенно подменили стереотипом неприязни, а потом и ненависти к номенклатуре как якобы эксплуатирующему трудящихся классу. Неудовлетворенность людей канализировали на работников управления, тесно связанных с образом государства. Активно был использован этот прием и при разжигании национальных конфликтов. Суть его в том, что постепенно меняется контекст, в который встроен стереотип и образ какой-то социальной группы. И эти маленькие изменения не противоречат привычным стереотипа. Эту мысль высказал уже Геббельс: «Существующие воззрения аудитории могут быть направлены на новые объекты с помощью слов, которые ассоциируются с существующими взглядами».

Часто для манипуляции надо предварительно усилить или даже построить необходимый стереотип — «наездить колею», «нарезать бороздки». Речь обычно идет об иллюзорном стереотипе — внушении ложной идеи или объяснения, так что оно становится привычным и приобретает характер очевидного («если колхозы разогнать, то будет изобилие продуктов»). Если программа манипуляции имеет долгосрочный характер, как было, например, в перестройке, то такие подготовительные работы можно делать загодя, без всякой манипулятивной нагрузки, не вызывая подозрений.

Если удается создать и укоренить большой, сильный стереотип, его потом можно долго использовать для самых разных целей. Так, в конце 40-х и в 50-е годы в США были затрачены большие усилия на создание стереотипного представления об СССР как «империи зла», угрожающей интересам всех американцев. Этот стереотип лежал в основе идеологического оправдания холодной войны против СССР. Затем начальные вложения стали давать большие политические дивиденды, многие акции США стало можно оправдывать необходимостью борьбы против «красной угрозы». В 1981 г. модный сегодня на Западе философ Самуэль Хантингтон писал: «Иной раз приходится представлять [интервенцию или другую военную акцию США] таким образом, чтобы создалось ложное впечатление, будто это — военная акция против Советского Союза. США поступают так со времен доктрины Трумена». То есть, вторжение в Доминиканскую республику или Ливан пришлось бы как-то объяснять, а если это подается как действие против СССР, то никаких обоснований не требуется — работает стереотип.

Иногда политики скрывают свои действия, говоря о них как о чем-то абсурдном и отсылая к аналогиям, отложившимся в сознании как стереотипы. Например, США помогали палачу Камбоджи Пол Поту. Но ведь неудобно! Значит, надо опровергнуть. Как же это опровергалось? Н.Хомский пишет: «В первые послевоенные годы США поддерживали диверсионные группы, созданные Гитлером на Украине и в Восточной Европе. В этом им помогали такие люди, как Рейнхард Гелен, начальник военной разведки нацистов на Восточном фронте, который был назначен ЦРУ руководителем служб шпионажа Западной Германии. Ему было поручено создать „секретную армию“ из тысяч членов СС, которая должна была помочь группам, действовавшим внутри Советского Союза. Это настолько не вяжется со здравым смыслом, что один очень хорошо информированный специалист по международным делам из газеты „Бостон глоб“, осуждая тайную поддержку США красным кхмерам, привел как верх абсурда такую аналогию: „Это все равно как если бы США подмигивали бы подпольному движению нацистов, которое боролось против Советов в 1945 г.“. Но именно это делали США в начале 50-х годов — и не ограничиваясь тем, чтобы только подмигивать!». Стереотип «нельзя помогать врагу союзника» не только защищал ЦРУ от разоблачения в начале 50-х годов, но даже затруднял, по аналогии, разоблачение в 70-е годы.

Антисоветский и антикоммунистический (на деле антирусский) стереотип так силен, что он действует и через много лет после развала СССР и прихода к власти в России антикоммунистов. Вот, в 1996 г. в Австрии обнаружили массовые захоронения расстрелянных людей. Жадное до трупов телевидение с ханжескими предупреждениями («сцена, которую мы покажем, слишком тяжела для восприятия») во всех деталях показало извлечение останков, чуть ли не внутрь черепов свои камеры засовывали. От двух до трех тысяч трупов в одной яме. Кто же расстрелял австрийцев? Само собой, русские. Обозреватель испанской газеты «Паис» пишет с сарказмом: «Русские продолжают быть убийцами по своей природе, такова уж их раса — убивают чеченцев и вообще кого попало. Они такие плохие, потому что были коммунистами? Или они были коммунистами, потому что такие плохие?». И далее сообщает, что вышел конфуз — русские до тех мест в Австрии не дошли. Значит, эти бедные останки принадлежат заключенным какого-нибудь концлагеря, которых нацисты вывезли и расстреляли, чтобы замести следы. Вот ведь гады! Опять конфуз — во всех черепах здоровые крепкие зубы, следы хорошего питания. Да и остатки тряпок явно офицерские. Никак не могли быть изможденными узниками. Нашелся умный историк, объяснил: это останки австрийских офицеров, расстрелянных Наполеоном. Но археологи над ним посмеялись — не тот культурный слой, не тот возраст останков. Наконец, промелькнуло мало кем замеченное сообщение, что эти массовые расстрелы — дело рук добрых янки, и всякие упоминания об этом событии исчезли. Не укладывается в стереотип! Если бы советские войска были в той зоне Австрии, то никакой проблемы вообще бы не возникло, никто бы ничего не расследовал и не сомневался. Сам Горбачев и Ельцин тут же признали бы.

Эффективная программа по созданию стереотипа была проведена в западной прессе и на телевидении во время войны в Боснии. Она получила название «сатанизация сербов». Если во времена Рейгана идеологи ввели в обиход понятие «империя зла», то это хотя бы формально увязывалось с коммунизмом. Теперь же «исчадием ада» назван довольно большой народ в целом, как этническая общность82.

Кампания 1993-95 гг, по сатанизации сербов в западной прессе была большим экспериментом по манипуляции сознанием западного обывателя. Были опубликованы и важные статьи, посвященные «сатанизации» сербов как технологии. Главный вывод: если непрерывно и долго помещать слово «серб» в отрицательный контекст (просто включать в описание страшных событий и в окружение неприятных эпитетов), то у телезрителей, независимо от их позиции, возникает устойчивая неприязнь к сербам. Кроме того, надо, разумеется, не давать доступа к телекамере никому из сербов — любая разумная человеческая речь (даже на постороннюю тему) снимает наваждение.

Как показатель того, что неприязнь к сербам была создана, приводилось два события и реакция на них общественного мнения (хотя подобных событий было немало). Первое — обнаружение войсками ООН на территории Сербской Краины, занятой хорватами, массовых захоронений мирных сербских жителей, убитых боевиками в ходе операции «Гроза»83. Похожие и даже гораздо меньшие преступления сербов вызывали в то время на Западе бурную реакцию и часто бомбардировки. В данном случае реакции не было никакой. Социологи зафиксировали наличие в общественном мнении устойчивого двойного стандарта.

Второе событие — обнародование в начале 1996 г. того факта, что США переправили боснийским мусульманам оружия на 300 млн. долларов, которые дала Саудовская Аравия. В нарушение эмбарго ООН, которое именно американцы должны были охранять. Эти тайные поставки оружия начались уже при Буше — для подготовки войны в Боснии, но развернулись при Клинтоне. Поставки велись через Хорватию, которая в уплату за соучастие получила половину оружия. Иногда, при необходимости, совершались секретные ночные авиарейсы с оружием в Туслу, к Изетбеговичу. Если бы вскрылся факт нарушения эмбарго в пользу сербов, это повлекло бы огромный международный скандал и репрессии против сербов — с одобрения всей западной публики. В данном же случае — ничего. Стереотип работал.

Хорошо разработана технология «создания» политиков с опорой на стереотипы. Жаргонное слово «раскрутка» обозначает целую систему методов продвижения на высшие уровни политики людей независимо от их личных качеств или уже имеющейся популярности. Одним из сложных стереотипов является имидж — специально выстроенный в ходе целой программы действий стереотипный образ политика или общественного деятеля. Как пишут в учебниках, в имидже «главное не то, что есть в реальности, а то, что мы хотим видеть, что нам нужно». То есть, имидж должен соответствовать активным ожиданиям людей — активным стереотипам массового сознания84.

Составитель речей Никсона в его избирательной кампании 1968 г. Р.Прайс писал: «Нам надо изменять не человека, а воспринимаемое впечатление. А это впечатление зачастую зависит больше от средств массовой информации, чем от самого кандидата». На самом деле СМИ лишь распространяют, внедряют в сознание образ, разработанный специалистами. Они выбирают главные черты этого образа или исходя из уже готовых и «разогретых» стереотипов массового сознания, или, если позволяет время и средства, предварительно видоизменяют, достраивают и усиливают нужные стереотипы.

Широкую известность получили кампании по созданию Рейгана и Тэтчер из «материала», который, казалось бы, никак не позволял надеяться на успех. В известном смысле эти операции и последующее эффективное выполнение искусственно созданными политиками программы теневых правящих кругов («неолиберальная волна») стали переломным моментом в истории. Они с полной очевидностью показали, что всякие демократические иллюзии себя исчерпали. В «демократическом» западном обществе политики создаются и действуют независимо от интересов и даже настроений основной массы избирателей.

Однако классической операцией, завершившей разработку технологии «раскрутки» было не продвижение Рейгана или Тэтчер, а избирательная кампании в сенат США «самодельного миллионера» М.Шаппа в 1966 г. Для нас она интересна тем, что была взята за основу для «создания» Ельцина.

Шаппа продвигал видный специалист по политической рекламе президент американской ассоциации политических консультантов и владелец крупной рекламной фирмы Дж.Нейполитен. Шапп — энергичный делец, начавший в 1948 г. с 500 долларами производство телевизионных антенн и к 60-м годам разбогатевший до 12 млн. долларов. За продвижение его в сенат он предложил Нейполитену 35 тыс. долларов и средства на эксперименты с рекламой. Изучив объективные данные, манипулятор составил неутешительный портрет: «1. Шапп не известен избирателям. 2. Шапп — еврей (это не послужит поводом для поражения, но и не поможет на выборах). 3. Разведен и женат вторично. 4. Не обладает внушительной внешностью. Он невысок ростом, сутул и, когда улыбается, морщит нос, как кролик; далеко не лучший оратор. Он тянет фразу, вместо того чтобы поставить точку и резко ее оборвать. У него нет опоры в какой-либо организации».

Нейполитен взялся — не столько ради денег, сколько для отработки технологии. Изучив обстановку, он выбрал главный лозунг кампании — «Человек против Машины». Была разработана легенда о противоборстве Шаппа с «аппаратом» — боссами демократической партии, от которой шел Шапп.

Был сделан получасовой игровой, но имитирующий документальность, телефильм. За мишень для манипуляции было взято «общечеловеческое» чувство недоверия и недоброжелательства к номенклатуре и бюрократии. Фактически о Шаппе вообще не было речи, ролик просто эффективно разжигал антиноменклатурный психоз. Шапп лишь представал Человеком, бросившим вызов Машине. В Пенсильвании, где избирался Шапп, за несколько дней перед выборами фильм был показан по телевидению 35 раз (накануне выборов 10 раз). Шапп победил на предварительных выборах, хотя никто из экспертов не допускал такой возможности.

Хотя Шапп проиграл второй тур (как и кандидат в президенты Х.Хэмфри, кампанию которого также вел Нейполитано), полученные в ходе этого эксперимента данные, особенно в отношении телевидения, расширили возможности манипуляции. Для нас интересно подчеркнуть, что на антиноменклатурной волне можно продвинуть абсолютно непригодного по всем показателям человека. А если у него есть и положительные качества (например, высок ростом) и ему помогает сама номенклатура, то успех манипуляции гарантирован.

Для Ельцина был выбран и создан имидж «борца с номенклатурой». Для этого не существовало никакого «реального» материала — ни в биографии, ни в личных взглядах Ельцина. Он сам был едва ли не самым типичным продуктом «номенклатурной культуры». Тем не менее, за весьма короткий срок и с небольшим набором примитивных приемов (поездка на метро, визит в районную поликлинику, «Москвич» в качестве персонального автомобиля) имидж был создан и достаточно прочно вошел в массовое сознание. Даже после 1992 г., когда Ельцин в быту и в повадках открыто продемонстрировал крайнее выражение номенклатурного барства, в массовом сознании не возникло ощущения несовместимости двух образов.