"Другие голоса, другие комнаты" - читать интересную книгу автора (Капоте Трумен)

5

В среду после завтрака Джоул затворился в комнате и приступил к тяжелому труду сочинения писем. Утро было жаркое, скучное, и, хотя за закрытыми дверьми время от времени слышался лающий кашель Рандольфа, Лендинг по обыкновению казался чересчур тихим, совсем мертвым. Толстый слепень спикировал на блокнот «Вождь краснокожих» с каракулями Джоула, безвольно валившимися во все стороны: в школе за свой шальной почерк он получал единицу по чистописанию. Он вертел, крутил карандаш, дважды отлучался по-маленькому к фаянсовому горшку, искусно украшенному румянозадыми купидонами с бледными букетиками плюща и фиалок в руках, но в конце концов первое письмо, адресованное закадычному другу Сэмми Силверстайну, было закончено и гласило:

«Тебе бы понравился мой дом, Сэмми, красивый дом и отец бы понравился, потому что знает все самолеты, как ты. Но на твоего отца не очень похож. Очков не носит, сигар не курит, но высокий, как Мистер Мистерия (если Мистер Мистерия приедет летом в „Немо“, напиши и все расскажи) и курит трупку а сам молодой. Подарил мне ружье 22 калибра, зимой будем бить опосумов и есть тушеных опосумов. Хорошо бы ты приехал ко мне в гости тут есть много чем заняться. Например напьемся с моим двоюродным Рандольфом. Мы пьем алкагольные напитки и с ним весело. Тут совсем не Нью-Орлеан, Сэмми. Тут человек нашего возраста считается взрослый человек. Ты должен мне 20 ц. Я прощу тебе долг, если будешь каждую неделю писать все новости. Привет компании и не забывай писать другу…»

И с мастерской тщательностью расписался на новый лад: Дж. X. Н. Сансом. Несколько раз прочел имя вслух. Звучало взросло, значительно — такое имя легко себе представить с важным титулом, вроде: Генерал, Судья, Губернатор, Доктор. Доктор Дж. X. Н. Сансом, знаменитый хирург; Губернатор Дж. X. Н. Сансом, избранник народа («Алло, начальник тюрьмы? Я даю Зу Фивер отсрочку смертной казни»). И тогда, конечно, весь мир и все люди в мире будут любить его, ну, а Сэмми — Сэмми дадут за это старое письмо много тысяч долларов.

Однако, проверяя свою орфографию, он вдруг сообразил, что почти все написанное — вранье, густое вранье, разлитое по листку, как сладкий сироп. И чем это объяснишь? Так и должно быть, как он написал, а все — не так. Дома Эллен всегда приставала с непрошеными советами, а сейчас — закрыть бы глаза, открыть и увидеть ее рядом. Она бы знала, что делать.

Карандаш его бежал так быстро, что иногда слова сливались: он очень извинялся, что не написал раньше; надеется, что Эллен здорова и то же самое ребята… скучает по ним — а они по нему? «Тутхорошо», — написал он, но вдруг почувствовал боль и встал, прошелся по комнате, стуча кулаком о кулак. Как ей рассказать? Остановился у окна и выглянул в сад: все, кроме кота Фиверов, прогуливавшегося перед остатками колонн, оцепенело, выглядело нарисованным — и ленивые ивы без теней на утреннем солнце, и невольничий колокол, заглушенный бурьяном. Джоул тряхнул головой, чтобы поставить мысли на место, потом вернулся к столу и, сердито зачеркнув «Тутхорошо», написал: «Эллен, я ненавижу это место. Я не знаю, где он, и никто не говорит. Ты веришь Эллен когда я пишу что невидел его? Честно: Эйми говорит он болен но я не одному слову не верю потомучто она мне ненравится. Она похожа на противную мисс Адди с нашей улицы, скандалистку. А еще здесь нет радио, кино, комиксов, а если хочешь выкупаться надо наливать корыто из колодца. Не понимаю как это Рандольф такой чистый. Он мне нравится а жить здесь мне не нравится. Эллен, мама оставила сколько ни будь $ чтобы мне учиться в школе где живут? Вроде военного училища. Эллен, я по тебе соскучился. Эллен скажи пожалуйста, что мне делать? Любящий тебя Джоул ХХХХХХХХ».

Стало легче, спокойней на душе: что ни говори, Эллен никогда не бросала его в беде. Он настолько приободрился, что даже засвистел, засовывая письма в конверты, — а песенка была та, которую услышал от близнецов: «Когда приходит стужа и холодно снаружи…» Как ее звали? А вторую, похожую на мальчишку? Флорабела и Айдабела. И чего он тут мается целыми днями: разве его не приглашали в гости? Флорабела, Айдабела и Джоул, подумал он, насвистывая весело, насвистывая громко.

— Тихо там! — донесся тихий, жалобный голос Рандольфа. — Я страшно, страшно болен… — И кашель.

Ха-ха! Катись ты, Рандольф, колбасой. Ха-ха! — смеялся про себя Джоул, подходя к старому бюро, где в нижнем ящике была спрятана лаковая шкатулка, хранившая теперь патрон, перо сойки и деньги в количестве семидесяти восьми центов. Поскольку марок у него не имелось, он решил, что будет вполне законно опустить шесть центов наличными прямо в ящик СБД[2]. Завернул пять центов и цент в туалетную бумагу, взял письма и отправился вниз, по-прежнему насвистывая.

Возле ящика он встретил Зу, и не одну — она разговаривала с низеньким круглоголовым негром. Это был Маленький Свет, отшельник. Джоул уже знал про него, потому что в понедельник, за ужином, Маленький Свет постучал в окно кухни; он зашел навестить Рандольфа, с которым они были, по словам самого же Рандольфа, «близкими друзьями». Чрезвычайно вежливый, Свет принес гостинцы всей семье: бочонок меда, две четверти браги и венок из сосны и тигровых лилий — Рандольф надел его на голову и форсил в таком виде весь вечер. Хотя Маленький Свет жил в лесной глухомани и был он вроде как отшельником, а отшельники, известно, — народ дурной и ненормальный, Джоул его не боялся.

— У Маленького Света соображения в голове побольше, чем у всех, — сказала Зу. — Правду сказать, детка, если бы у меня было ума сколько полагается, я бы за него мигом замуж выскочила.

Только не представлял себе Джоул этот брак: во-первых, Маленький Свет был старик — не такой, конечно, древний, как Джизус Фивер, но все равно. И урод. На одном глазу голубая катаракта, во рту, похоже, ни зуба, и пахло от него нехорошо: пока он был на кухне, Эйми держала руку в перчатке под носом, словно надушенный платок, а когда Рандольф утащил его к себе наверх (до зари оттуда доносились звуки пьяной беседы), с облегчением перевела дух.

Маленький Свет поднял руку:

— Быстро, дитя, осени себя крестом, — велел он трубным голосом, — потому что встретил меня при свете дня.

Джоул с благоговейным страхом перекрестился. Толстые морщинистые губы отшельника растянулись в улыбке.

— Повернись кругом, мальчик, и ты спасен. Тем временем Зу тщетно старалась прикрыть похожую на ожерелье вещь, которую завязал на ее жирафьей шее старик.

— Что это на тебе? — спросил Джоул.

— Это амулет, — с гордостью объяснил отшельник.

— Молчи, — оборвала его Зу. — Сам сказал, не подействует, если будешь всем болтать. — Она обернулась к Джоулу. — Детка, беги-ка дальше, а? У меня с ним дело.

Пожалуйста, если так ей надо. А еще называется друг! Он гордо отошел к почтовому ящику, поднял красный флажок и бросил письма, а монеты, завернутые в бумажку, — сверху, для прижима. Затем, определив по памяти, в какой стороне будет дом близнецов, побрел по дороге.

Он шел в тени затянутого дымкой леса вдоль самого края дороги, и пыль пыхала из песка около его ступней. В снятом небесном молоке плавало белое солнце. Перед быстрым холодным лесным ручейком он остановился — захотелось стащить тесные туфли и шлепать среди размокших листьев, кружившихся в воде над галькой, — но тут его окликнули по имени, и он испугался. Оглянувшись, увидел Маленького Света.

Отшельник ковылял к нему, валясь на ореховую палку; эту палку он носил всегда, но Джоул не видел в ней надобности, ибо за вычетом удивительной кривизны ноги у старика были в полной исправности; зато руки отличались такой длиной, что доставали до колен. На отшельнике был драный комбинезон — и ни рубашки, ни шляпы, ни туфель.

— Ох, и скор же ты, — сказал он, пыхтя рядом с Джоулом. — То ли сам я на свету отвык ходить; нипочем бы днем не вышел, да амулет нужен ей очень сильно.

Джоул догадался, что его любопытство намеренно подогревают. И напустил на себя безразличие. В конце концов, как он и ожидал, Маленький Свет сам дал объяснение:

— Этот амулет от страшных напастей, чтобы не напали; сам его делал из лягушачьего порошка и черепашьих костей.

Джоул сбавил шаг, потому что отшельник шел медленно, как калека; кое в чем он напоминал Джизуса Фивера — даже мог бы сойти за брата. Но на его широком уродливом лице было написано лукавство, которого не было у Джизуса.

— Маленький Свет, а мне амулет сделаете?

Отшельник пожевал беззубым ртом, и солнце тускло отразилось в его заклеенных голубых глазах.

— Всякие бывают амулеты: любовные амулеты, денежные амулеты, — тебе какой надобно?

— Как у Зу, — сказал Джоул, — чтобы страшные напасти не случились.

— Шут возьми! — каркнул отшельник и остановился как вкопанный. Он ткнул в дорогу палкой и покачал большой лысой головой. — Какие же могут быть несчастья у маленького мальчика?

Джоул перевел взгляд с уродливого старика, качавшегося вместе с палкой, на придорожные сосны.

— Не знаю, — сказал он и снова обратил глаза к отшельнику, стараясь выразить ими, как много значит этот амулет. — Маленький Свет, ну, пожалуйста…

И после долгого молчания отшельник показал наклоном головы, что да, амулет будет сделан, но:

— Сам за ним придешь, потому как никому не ведомо, скоро ли здесь объявится Маленький Свет. Обратно же, амулет от напастей не действует, коли нет его на тебе, когда в нем самая большая нужда.

Но как ему найти жилище отшельника?

— Заблужусь ведь.

Они продолжали идти, и пыль поднималась вокруг них, а солнце вкатывалось к полудню.

— Не заблудишься: люди, когда ищут Маленького Света, им бука дорогу кажет. — Он поднял палку и показал на плывущее облако-акулу. — Глянь туда, — сказал он, — на закат летит, над Утопленным прудом будет; к Утопленному пруду придешь — гостиницу найдешь.

Сколько слышал Джоул про отшельников, все были молчуны и нелюдимы. Не то — Маленький Свет: он заговорил, наверно, раньше, чем родился. Джоул подумал, что в лесу одинокими вечерами он, должно быть, болтает с жабами, с деревьями, с голубыми холодными звездами, и почувствовал нежность к старику, который уже начал сказание о том, как Утопленный пруд получил свое странное имя.

Давным-давно, в конце прошлого века, в этом самом лесу, похвастал старик, стояла роскошная гостиница «Морок», принадлежавшая миссис Джимми Боб Морок, вдове, родственнице Скалли. Пруд же, который назывался тогда озером Морок, являл собой ромбовидное зеркало, питаемое холодной хрустальной водой подземных известковых ключей, и праздничные толпы съезжались из самых дальних мест и шествовали по просторным белым залам гостиницы. Все лето над волнистыми лужайками у воды парили малиновые зонтики в руках у дам, одетых в шелка. Шелестели веера из перьев, полировали пол танцевального зала бархатные бальные туфельки, и, расплескивая красное вино на серебряные подносы, скользили меж гостей слуги в алых камзолах. В мае собирались гости, разъезжались в октябре, увозя воспоминания и оставляя высокие стопки золотых. Не одну звездную ночь пролежал без сна, прислушиваясь к мягкому гомону, Маленький Свет — конюшок в ту пору, чистивший глянцевые шкуры великолепных упряжных лошадей. Но потом! Но потом! Августовским днем 1893 года ребенок, мальчишка-креол, примерно тех же лет, что Джоул, отважился прыгнуть в озеро с высоченного дуба, и голова его раскололась, как орех, между двумя топляками. А вскорости — вторая трагедия: игрок, шулер, сильно не ладивший с властями, уплыл в озеро и не вернулся. Наступила зима, прошла, опять весна. Чета молодоженов каталась по озеру, как вдруг из пучины высунулась рука, сверкавшая рубинами (шулер щеголял в рубиновом перстне), и хотела опрокинуть их лодку. Пример оказался заразительным: один купальщик поведал, что его ноги кто-то сжал в могучих объятьях, другой якобы увидел обоих, шулера и мальчишку, — их светлые тела в воде и длинные волосы, зеленые и спутанные, как водоросли. Возмущенные дамы захлопнули веера, в испуганной спешке уложили свои шелка. Тихими стали ночи, безлюдными лужайки, гости отбыли навсегда; сердце миссис Джимми Боб было разбито; она заказала в Билокси сеть и велела пройти с ней все озеро. «Говорил, бесполезно, говорил, никогда она их не выловит, водяной своих не отдает». Миссис Джимми Боб уехала в Сент-Луис, сняла там комнату, облила керосином кровать, легла и чиркнула спичкой. Утопленный пруд. Так прозвали его цветные. Постепенно речная слизь забила известковые ключи и гадостно окрасила воду; одичали лужайки, заросли тропинки и дорога; просела широкая веранда; печи ушли в топкую землю; бурелом навалился на портик, и водяные змеи, пресмыкаясь между струн, извлекали серенады из гнилого рояля в танцевальном зале. Ужасная и странная гостиница. Но Маленький Свет остался; это его законный дом, сказал он, потому что, если он уезжает на новое место — было такое однажды, — другие голоса, другие комнаты, сгинувшие, выморочные голоса гудят в его снах.

Из рассказа у Джоула родилась бессвязная картина — треснутых окон, отразивших сад призраков, закатного мира, где цепкий плющ обвивает сломанные колонны и аллеи закутаны в паучий шелк.

Мисс Флорабела Томпкинс провела гребнем по рыжим, до талии, волосам, белесоватым на резком полуденном солнце, и сказала:

— Слушай, какая прелесть, что ты пришел. Представляешь, как раз сегодня утром я говорю сестре: «Сестра, у меня предчувствие, что будут гости». Говорю: «Так что давай вымоем голову», — для нее это, конечно, пустой звук: наша девочка никогда ничего не моет. Айдабела? А-а, она на ручей пошла, там у нас остужается арбуз — первый за лето; в этом году папа рано сажал.

Флорабела оказалась совсем не такой красивой, как при луне. Лицо у нее было плоское и веснушчатое, как у сестры. Зубы немного торчали, и она то и дело чопорно надувала губы. Она полулежала в гамаке, подвешенном в тени между двумя орехами-пеканами («Мама сама его сделала и сама сшила все мои красивые платья, кроме муслинового, — а сестре ничего не шьет. Мама говорит: Айдабела пусть бегает в чем придется, все равно на ней вещи горят, — скажу тебе откровенно, мистер Нокс: Айдабела — сущее наказание, и мамино и мое»). Она взяла пинцет и, кривясь от боли, стала выщипывать свои розовые брови.

— Сестра объявила… ой!.. что хочет быть фермером.

Джоул сидел на корточках, покусывая лист; он вытянул ноги и спросил:

— А что в этом плохого?

— Ну, мистер Нокс, ты, конечно, шутишь? Слыхано ли это — чтобы порядочная белая девочка хотела стать фермером? Нам с мамой просто стыдно. Я-то, конечно, знаю, что у нее на уме. — Она бросила на Джоула снисходительный взгляд и понизила голос. — Она думает, что папа умрет и оставит ей дом в полное распоряжение. Меня-то она не проведет.

Джоул окинул взглядом предполагаемое наследство Айдабелы: дом стоял в отдалении, затененный деревьями; хороший дом, простой и основательный, в прошлом белый, а теперь сероватый. Вдоль боковой стены шла открытая галерея, а на передней веранде были качели и ящики с геранью. В стороне под маленьким навесом стоял зеленый «шевроле» 1934 года. На чистом дворе с клумбами и декоративными камнями прогуливались куры. За домом была коптильня, ветряк с насосом, и начиналось уходившее вверх по склону хлопковое поле.

— Ой! — крикнула Флорабела и бросила пинцет. Потом оттолкнулась в гамаке и стала раскачиваться, нелепо надув губы. — Вот я, например, хочу быть артисткой… или учительницей. Только если стану артисткой, не знаю, как нам быть с сестрой. Когда ты знаменитая, все начинают копаться в твоей биографии. Не хочу сказать ничего плохого о ней, мистер Нокс, но разговор этот завела потому, что она в тебя втрескалась… — Флорабела с видом скромницы потупилась. — А у нашей бедной девочки репутация.

Джоул был приятно польщен, хотя никогда бы не признался в этом даже по секрету.

— Какая репутация? — спросил он, боясь улыбнуться.

Флорабела выпрямилась.

— Полно, сэр, — произнесла она тоном старой дамы, причем воспроизведенным с пугающей точностью. — Я думала, вы человек, искушенный в жизни. — И вдруг, заметно встревожившись, повалилась в гамак. — А-а, э-э, сестра… посмотри, кто к нам пришел.

— Здорово. — На пушистом лице сестры не выразилось ни малейшего удивления или удовольствия. Айдабела несла огромный арбуз, а за ней по пятам трусил черно-белый охотничий пес. Она катнула арбуз по траве, пригладила вихры на голове, привалилась к дереву, зацепила большими пальцами петли на джинсах. Кроме брюк, на ней были грубые фермерские башмаки и фуфайка с линялой надписью «Пей кока-колу». Она посмотрела сперва на Джоула, потом на сестру и, как бы вместо оскорбительного замечания, с шиком сплюнула сквозь пальцы. Старый пес рухнул на землю у ее ног. — Это Генри, — сказала она Джоулу, поглаживая пса ногой по ребрам. — Он хочет поспать, так что давайте громко не разговаривать, поняли?

— Подумаешь! — сказала ее сестра. — Видел бы мистер Нокс, что творится, когда я хочу вздремнуть: трам-бам-барам!

— Генри, по-моему, совсем заболел, — объяснила Айдабела. — Что-то ему нехорошо.

— Да мне самой нехорошо. Много от чего нехорошо.

Джоулу померещилось, что Айдабела улыбнулась ему. Улыбнулась не как все люди, а цинично скривила угол рта: на манер того, как Рандольф вздергивал бровь. Она задрала штанину и начала сколупывать болячку на колене.

— Ну как тебе там, в Лендинге, малец?

— Да, — сказала Флорабела и наклонилась вперед с лукавой ухмылкой. — Ничего такого не видел?

— Дом красивый, а так — ничего, — уклончиво ответил Джоул.

— Ну, а… — Флорабела соскользнула с гамака и уселась рядом с ним, облокотившись на арбуз. — Я хотела спросить…

— Смотри, — предупредила Айдабела, — сейчас выпытывать начнет.

И это позволило Джоулу разрядить напряжение смехом. В числе его грехов были ложь, воровство и дурные мысли; но неверность его натуре была чужда. Он понимал, что низостью будет исповедоваться Флорабеле, хотя ни в чем не нуждался сейчас так, как в сочувственном слушателе.

— Больно? — спросил он ее сестру, этим интересом к болячке желая показать свою благодарность.

— Эта? Старая? — сказала она и корябнула струп. — Тьфу, один раз у меня на заду чирей вырос с яйцо — и то хоть бы хны.

— Да? Крику было порядочно, когда мама тебя шлепнула и он лопнул, — собрав губки, напомнила Флорабела. Она постучала по арбузу, и он отозвался спело, гулко. — Хм, по звуку зеленей травы. — Ногтем она нацарапала на кожуре свои инициалы, потом корявое сердце, пронзила его стрелой и вывела ТН, означавшее, как она пояснила, застенчиво скосившись на Джоула, «Таинственный Незнакомец».

Айдабела вытащила нож.

— Гляди, — велела она, раскрыв противное узкое лезвие. — Таким зарезать можно, а? — Один убийственный удар, арбуз треснул, и она стала кромсать ею на большие куски, брызгая ледяным соком. — Папе оставьте, — предупредила она, удаляясь под дерево, чтобы попировать без помех.

— Холодный, — сказал Джоул, капая розовым на грудь рубашки. — Этот ручей у вас, наверно, как ледник. Он откуда течет — не из Утопленного пруда?

Флорабела посмотрела на Айдабелу, Айдабела — на Флорабелу. Обе, казалось, были в нерешительности — которой из них отвечать. Айдабела выплюнула мякоть и спросила:

— Тебе кто сказал?

— Сказал?

— Про Утопленный пруд.

Оттенок враждебности в ее тоне заставил Джоула насторожиться. Но в данном случае было неясно, каким образом правда может обойтись ему дороже лжи.

— А, человек, который там живет. Он мой друг.

Айдабела ответила громким саркастическим смехом.

— Кроме меня, тут никто к этой жуткой гостинице не подойдет; слышь, и то, даже глазиком одним его не видела.

— Сестра правильно говорит, — вмешалась Флорабела. — Она давно мечтала увидать отшельника; мама пугала нас: будете плохо себя вести, он вас утащит. Но теперь я думаю, что его просто выдумали взрослые.

Тут уж и Джоул мог дать волю сарказму.

— Если бы вы час назад были на дороге, я бы с удовольствием вас представил. Его зовут Маленький Свет, и он мне сделает… — но спохватился, что говорить об амулете запрещено.

На такое свидетельство Айдабеле ответить было нечем. Она была поставлена в тупик. И полна зависти. Она хмыкнула и запихнула в рот кусок арбуза.

Золотыми яблоками лежали на темной траве кружки солнечного света, пробившегося сквозь крону; над арбузной кожурой роились синие мухи; коровий бубенчик звенел где-то за ветряком лениво и монотонно. Генри снился страшный сон. Его судорожный храп, видимо, раздражал Флорабелу; она выплюнула семечки в ладонь и со словами «Старый противный, старый противный» швырнула в него.

Айдабела сперва ничего не сделала. Потом, встав, сложила нож и сунула в карман. Медленно, с непроницаемым лицом подошла к сестре, и та вдруг порозовела, нервно засмеялась.

Подбоченясь, Айдабела смотрела на нее гранитным взглядом. Она не произнесла ни слова, но дыхание со свистом вырывалось сквозь ее стиснутые зубы, и в ямке под шеей билась голубая жила. Старый пес прошлепал к ним и смотрел на Флорабелу с укором. Джоул отступил на несколько шагов: в семейной сцене он не хотел участвовать.

— У тебя как-нибудь глаза вылезут, — с вызовом сказала Флорабела. Но каменный взгляд был устремлен на нее по-прежнему, и дерзость ее стала таять. — Не понимаю, чего ты так развоевалась из-за гадкой собаки, — сказала она, крутя свой клубничный локон и невинно моргая. — Мама все равно заставит папу пристрелить ее, потому что она заразит нас какой-нибудь смертельной болезнью.

Айдабела шумно втянула носом воздух и кинулась — и покатились, покатились по земле, трепля друг дружку. У Флорабелы так задралась юбка, что Джоул покраснел; наконец, лягаясь, царапаясь, вопя, она сумела вырваться.

— Сестра, прошу тебя… прошу тебя, сестра… Умоляю! — Она забежала за орех: как всадницы на двухлошадной карусели, закружились вокруг ствола, в одну сторону, потом в другую. — Мама! Маму позови… мистер Нокс, она сбесилась… ПОМОГИТЕ! — Генри не остался в стороне и с лаем бросился догонять свой хвост. — Мистер Нокс!..

Но Джоул сам испугался Айдабелы. Такого бешеного создания он никогда не встречал — и такого стремительного: дома никто бы не поверил, что девчонка может быть такой быстрой. Кроме того, он знал по опыту, что если вмешаться, вину в итоге взвалят на него: с него все началось — вот как это будет преподнесено. Вдобавок, кто ей велел бросаться семечками? — в глубине души он был бы не против, если бы ей как следует надавали.

Она бросилась через двор, чтобы укрыться в доме, но напрасно — Айдабела отрезала ей дорогу. Одна за другой, с криками они пронеслись мимо Джоула, который, помимо желания и подобно дереву, стал щитом. Айдабела попробовала его оттолкнуть, он не двинулся с места, и тогда, тряхнув потными волосами, она уставила на него наглые зеленые глаза:

— С дороги, маменькин сынок.

Джоул подумал о ноже у нее в кармане и, несмотря на мольбы Флорабелы, решил, что лучше переместиться.

А они снова помчались, то кругами, то зигзагами меж деревьев, и волосы Флорабелы развевались за спиной. Когда они подбежали к ореху, тому, что повыше, она стала карабкаться по стволу. Айдабела стащила тяжелые башмаки.

— Далеко не уйдешь! — крикнула она и с обезьяньим проворством полезла на дерево.

Сучья качались, сломанные веточки и сорванные листья сыпались к ногам Джоула; он забегал в поисках лучшей точки для наблюдения, и небо обрушивалось синевой сквозь крону, а близнецы карабкались к солнцу, уменьшаясь головокружительно.

Флорабела долезла до самого верха, до макушки; но это была прочная позиция; здесь, укрепившись в развилке, она могла не страшиться атаки и отразить противницу простым пинком.

— Ничего, подожду, — сказала Айдабела и оседлала ветку. Она раздраженно посмотрела оттуда на Джоула. — Иди отсюда, ты.

— Пожалуйста, не обращай на нее внимания, мистер Нокс.

— Иди домой, маменькин сынок, вырезай из бумаги кукол. Джоул стоял, и ненавидел ее, и желал, чтобы она свалилась и сломала шею. Как всякая девчонка-сорванец, Айдабела была злая и вредная: парикмахер в Нун-сити знал ей цену. И толстая женщина с бородавкой — тоже. И Флорабела. Он пожал плечами и понурился.

— Приходи, когда ее не будет, — крикнула ему вслед Флорабела. — И помни, мистер Нокс, что я тебе сказала — сам знаешь про что. В общем, умному — намек…

Два ястреба кружили, раскинув крылья, около далекого желтоватого дыма, стоявшего, как шпиль, над кухней Лендинга: Зу, наверно, стряпает обед, подумал он и задержался у обочины, чтобы обратить в бегство толпу муравьев, поедавших дохлую лягушку. Стряпня Зу ему надоела — вечно одно и то же: капуста, ямс, стручки, кукурузный хлеб. Сейчас бы он с удовольствием встретил Снежного человека. Дома, в Нью-Орлеане, Снежный человек каждый день появлялся со своей замечательной тележкой, звеня замечательным колокольчиком, и за центы можно было купить целый бумажный колпак дробленого льда, политого десятью сиропами — вишневым и шоколадным, черничным и виноградным, целой радугой вкусов.

Муравьи рассыпались черными искрами: думая об Айдабеле, он прыгал и давил их ногами, но этот палаческий танец ничуть не утишил обиду. Ну, погоди! Погоди, вот он станет губернатором: напустит на нее полицию, посадит в подземелье с маленьким люком в потолке и будет смотреть оттуда и смеяться.

Но когда глазам открылся Лендинг, весь его силуэт, развалистый и затененный листвой, он забыл про Айдабелу.

Словно воздушные змеи, подтягиваемые к катушке, ястребы кругами спустились так низко, что их тени побежали по драночной крыше. Дым стоял ровно в жарком неподвижном воздухе — единственный признак того, что тут живут. Джоул видел и обследовал другие дома, тихие от безлюдья, но ни одного не было такого пустынного и немого: будто накрыли его стеклянным колпаком, и ждет там, чтобы обнять Джоула, день бесконечной скуки: каждый шаг в налитых свинцом туфлях приближал его к этому. Как далеко еще до вечера. И сколько еще впереди таких дней, таких месяцев?

Подходя к почтовому ящику, он увидел весело поднятый красный флажок, и хорошее настроение вернулось: Эллен все исправит, устроит так, чтобы он пошел в школу, где люди как люди. Распевая песню про синицу и стужу, он открыл рывком почтовый ящик; там лежала толстая пачка писем в водянисто-зеленых, знакомого вида конвертах. В таких приходили к Эллен письма от отца. И почерк был тот же, паутина: М-ру Пепе Альваресу, до востребования, Монтеррей, Мексика. Потом: М-ру Пепе Альваресу, до востребования, Фукуока, Япония. И еще, и еще. Семь писем, все — м-ру Пепе Альваресу, до востребования, — в Камден, Нью-Джерси; Лахор, Индия; Копенгаген, Дания; в Барселону, Испания; в Киокак, Айова.

А его писем среди этих не было. Он точно помнил, что положил их в ящик. Маленький Свет был при этом. И Зу. Где же они? Ну да, почтальон, наверное, приезжал. Но почему он не видел и не слышал его машины? Этот расхлябанный «форд» громыхает прилично. И тут под ногами в пыли он увидел свои монеты без бумажной обертки, пять центов и цент, блестевшие, как два разноцветных глаза.

В ту же секунду подобно бичу хлопнул в тишине выстрел; Джоул, нагнувшись за монетами, повернул заледеневшее лицо к дому — никого на крыльце и тропинке, никаких признаков жизни кругом. Снова выстрел. Ястребы замахали крыльями и полетели прочь над самыми вершинами деревьев, а их тени понеслись по раскаленному дорожному песку, как островки тьмы.