"В открытом море" - читать интересную книгу автора (Капица Петр Иосифович)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вихрастого, рыжеволосого Витю партизаны прозвали Веснушкой. Его чуть курносое, задорное лицо сплошь было усыпано золотистыми веснушками. Но сам-то Витя считал себя вождем неутомимого мальчишеского племени партизанских следопытов и был у них под тайным именем – Ятив Гроза Шакалов.

Смышленый и шустрый, он умел незаметно пробраться по горным тропам в партизанский лагерь и не боялся в одиночку по ночам проникать в поселок за мысом. Он знал, где расположены фашистские посты, знал, какими скалистыми трущобами и закоулками выгоднее всего обходить их и где можно отлеживаться.

Восьмеркина с Чижеевым Витя сначала повел по каким-то кручам, затем спустился в лощину и вывел на широкую тропу.

– По этой тропке гитлеровцы в госпиталь и на пристань ходят, – пояснил он.

В это время впереди вспыхнул красный огонек, за ним – другой. Огоньки то разгорались, то гасли.

– Курят, – сказал Витя, придерживая моряков и вглядываясь в темноту. – Кто же там может быть в такую пору? Наверно, обход. Вы здесь полежите за камнем, а я посмотрю.

Веснушка исчез в темноте и вернулся минут через десять.

– Три фрица, – шепотом сообщил он, – лежат у спуска и курят. Они боятся далеко ходить: наши постреливают. Теперь до утра не уйдут. Может, гранатой их прогоним?

– Баловать нельзя! – строго заметил Восьмеркин. – Веди стороной.

– Далеко стороной… камни острые, сапоги порвете, – хозяйственно сказал парнишка, полагая, что желание сберечь резиновые сапоги заставит моряков напасть на гитлеровцев.

Но те ни о чем другом, кроме встречи с Катей, не хотели слышать. «Верно, не настоящие моряки, – подумал Витя. – Для фасона моряками себя зовут». И он неохотно повернул назад.

Друзья следом за своим проводником начали спускаться с кручи. Щебень временами осыпался. Моряки тогда хватались руками за корни и, прижавшись к земле, настороженно вслушивались.

До дна обрыва уже было недалеко. И вдруг у Восьмеркина под ногой с треском подломилось сухое деревцо. Моряк потерял равновесие и покатился вниз, увлекая за собой поток камней.

Сверху сразу же донеслось «хальт!» и со свистом хлестнули струи трассирующих пуль.

Друзья повалились за камни и притаились.

Фашисты не решались спускаться вниз. Они постреляли некоторое время наугад и успокоились, решив, что камни осыпались случайно.

Дальше моряки продвигались чуть ли не на четвереньках. На дне оврага было так темно, что им приходилось нащупывать путь руками.

Когда они удалились на изрядное расстояние от опасного места, Веснушка выпрямился, взглянул на небо и с сожалением сказал:

– Сейчас и бегом не поспеем. Светать скоро начнет. Придется на старом кладбище прятаться, там кусты есть.

Кладбище оказалось запущенным, оно поросло кустарником и высокой травой. Кипарисы стояли, вытянувшись шеренгой, стройные и неподвижные, как часовые.

– Что дальше будем делать? – устало сказал Восьмеркин.

– Здесь ягоды есть. Утром я целую шапку наберу.

– А ты не побоишься один в поселок пойти? – вдруг спросил мальчика Чижеев. – Надо предупредить девушку. Чего доброго, испугается и не пустит нас.

– Со мной пустит.

– Все-таки ты проберись к ней. Нам важно, чтобы она знала обо всем с утра и могла подготовиться. Передашь вот эту записку Тремихача и все, что я скажу. Ладно?

– Ладно, – со вздохом согласился мальчик.

Корветтен-капитан Штейнгардт не спал вторую ночь. Гитлеровец ходил из угла в угол, стараясь понять причину томительного внутреннего беспокойства, и не находил мало-мальски успокоительного ответа.

Несомненно, что одной из причин тревоги было непостижимое упорство русских моряков. Своим упрямством они извели его.

«Может быть, я боюсь десанта? – думал Штейнгардт. – Нет, мною сделано все, чтобы оградить себя от такой неприятности. Так что же томит?»

Штейнгардт принимал бром, глотал снотворное, пил коньяк, и ничто не помогало.

«Видно, я устал, – твердил он себе. – Устал от бесконечных забот и волнений. Надо встряхнуться, подумать об отдыхе. Вот такая скотина, как Ворбс, не только ленится, но и беспутствует. И его распирает от здоровья».

На другой день Штейнгардт намекнул русской медичке, что он хотел бы немного развлечься. Не пожелает ли она составить ему компанию? Опустив глаза, медичка ответила, что будет ждать его у себя. Не хитрость ли это? Нет, Штейнгардт слишком проницателен, чтобы ошибиться на этот счет. Но поздравлять себя ему не с чем. Просто она так же устала от кровавых зрелищ, которые не очень благотворно действуют на женские натуры.

Штейнгардт после аппетитного обеда хорошо выспался, освежился холодной ванной и в приподнятом настроении отправился в удобном «мерседесе» на проверку дальних постов береговой обороны. Его всюду встречали подобострастные взгляды подчиненных, и один вид его машины заставлял офицеров почтительно вытягиваться.

Он вызвал к телефону обер-лейтенанта Ворбса и сказал:

– Вечером и ночью я буду занят. С докладом явитесь утром.

Да, да, он сегодня даст себе отдых. Он заедет к этой девчонке и объяснится, наконец. Штейнгардт не Ворбс, он не любит скотства. Ему нужна нежность. Этому способствует вино и подарки. Зондерфюрер не скуп.

Штейнгардт заехал домой, приказал постовому снести в машину корзинку с вином и фруктами. Затем он вызвал дежурного и вручил ему запечатанный конверт с адресом русской медички.

– Если потребуюсь, найдете меня по этому адресу. Искать только в крайней надобности.

Девушка встретила его во дворе – у крыльца, густо оплетенного виноградом. В голубом свете фар ее тонкая фигура в светлом платье показалась особенно стройной.

Штейнгардт слегка притронулся холодными губами к ее руке и, ощутив, как вздрогнули пальцы, с удовлетворением отметил: «Она волнуется. Для начала – хороший признак».

Он вместе с ней внес в дом корзину с вином и фруктами и, вернувшись, приказал шоферу не отлучаться от машины и держать, на всякий случай, автомат наготове.

Шоферу – судетскому немцу – надоели вечные опасения и страхи патрона. «Хоть бы постыдился», – хотелось сказать ему вслух, но он сделал вид, что внимательно слушает зондерфюрера. Шоферу по пути удалось кое-что вытащить из корзинки, и он с нетерпением ждал, когда удалится этот несносный брюзга. Мурлыкающий голос Штейнгардта, русская красотка и унесенная корзина с яствами предвещали длительную стоянку.

Когда Штейнгардт скрылся в доме, шофер выключил свет фар, накрепко закрыл ворота и, достав из кабинки украденную бутылку вина, блаженно вытянул ноги на траве под виноградной лозой. Он не подозревал, что из густой листвы за ним внимательно наблюдают две пары горящих глаз.

А Штейнгардт веселился. Выпитый на дорогу коньяк давал себя чувствовать. Зондерфюрер завел патефон и, покачиваясь в такт музыке, следил за ловкими движениями девушки, накрывавшей на стол.

– Вы есть обворожительная, – сказал он.

Как и большинство пруссаков, временами он был сентиментален и в то же время не забывал заведенного порядка.

– Вы, я хочу думать, не будете иметь претензий, если я стану угощаться из собственных приборов?

Конечно! Какие могут быть разговоры! Очень хорошо, что гость столь предусмотрителен, У нее, к сожалению, нет приличной посуды для такого человека, как Штейнгардт, Сама она может выпить из кофейной чашки…

После второй рюмки зондерфюрер почувствовал легкое опьянение. Смуглое лицо медички расплывалось в тумане. Они сидели рядом. Он обнял ее и потянулся губами. Но девушка гибким движением выскользнула из-под его рук.

Она отступила к двери, он шагнул за ней, цепко схватил ее за плечи и притянул к себе…

Девушка охнула. В это мгновение чья-то большая сильная рука опустилась на затылок Штейнгардта и стиснула шею так, что он даже вскрикнуть не мог.

– Может, со мной хочешь поцеловаться, жаба? – насмешливо спросил по-русски обладатель сильной руки и повернул Штейнгардта к себе лицом.

Гитлеровец, увидев перед собой огромного скуластого парня в ватнике, судорожно потянулся за оружием, но железные пальцы еще сильнее стиснули ему горло. Штейнгардт, закатив глаза, едва дышал.

– Осторожней! – испуганно сказала девушка. – Вы можете его задушить.

Восьмеркин несколько ослабил нажим пальцев и, заглянув Штейнгардту в лицо, буркнул:

– Очухается.

Они вместе с Катей обезоружили гитлеровца, влили ему в рот немного вина и усадили в кресло. Когда Штейнгардт пришел в себя, девушка, четко отделяя слово от слова, сказала по-немецки:

– Слушайте, корветтен-капитан, и запоминайте. При малейшей попытке освободиться от нас вы будете раздавлены, как слизняк. Надеюсь, вы убедились в твердости руки, которая это сделает? Если хотите жить, то должны подчиниться всем нашим требованиям.

– Я соглашусь… Я буду подчиняться, – прохрипел Штейнгардт.

Корветтен-капитан недоверчиво провел рукой по ноющей шее и, убедившись, что ее не сжимают железные пальцы, с опаской взглянул на Восьмеркина. Под расстегнутым ватником он увидел могучую грудь, обтянутую полосатой тельняшкой. «Переодетый матрозе, – мелькнуло у него в мозгу, – пощады не будет…»

Он сполз с кресла и на коленях попросил:

– Милосердия!

– Не хнычь, жаба! Милосердия захотел!

Восьмеркин брезгливо поднял его за ворот.

– Вы в состоянии понять то, что я вам скажу? – холодно сказала девушка.

– Пойму… я есть очень благодарный… я все пойму.

– Так вот: мы сейчас поедем с вами в госпиталь за русскими. От вас зависит все. Малейшее слово или неверная интонация, в которой мы почувствуем желание предупредить кого-либо, ускорит конец. Вы делаете и говорите лишь то, что нужно для спасения пленников. Мы отважились на отчаянный шаг. Поэтому не пощадим ни себя, ни вас, ни тех, кто будет у госпиталя. Ясно?

– Мне ясно… я могу… готов подчиняться.

Штейнгардт боялся, что русские передумают. Только бы вырваться из западни. Это дает хоть какой-нибудь шанс на спасение: вооруженный шофер… случайный обход. Правда, закричать он не сможет, но странный приезд в госпиталь должен вызвать подозрение. Их задержат… Да мало ли счастливых случайностей!

Штейнгардт сам указал на свой плащ, когда моряк спросил у девушки, что бы ему надеть для маскировки. Хмель у гитлеровца прошел, он старался казаться полностью покорившимся своей участи и в то же время лихорадочно обдумывал, какой путь избрать для спасения.

Они вышли во двор. Ночь была лунной. Корветтен-капитан ждал, что сейчас раздастся голос шофера и заработает автомат, но солдат почему-то равнодушно сидел за баранкой руля и, не обращая внимания на офицера, разговаривал с каким-то мальчишкой.

Садясь к шоферу, Штейнгардт незаметно, но резко толкнул его локтем. И вдруг увидел насмешливое, незнакомое лицо.

– Я тебе подтолкну, собака! – сказал переодетый в шоферскую одежду Чижеев. – Вот этой штукой под бок.

Он показал на остро отточенное лезвие ножа, сверкнувшее в лунном свете.

От гитлеровца можно было ждать всяких каверз. Поэтому Восьмеркин сел позади Штейнгардта на откидное сидение и положил руки так, чтобы тот все время чувствовал их у себя на затылке.

Катя зарядила автомат. Вите, который собирался устроиться с ней рядом, она сказала:

– Тебе нельзя. Больше будет подозрений. Забирай все ценное, закрывай двери на замок и уходи один. Если попадешь к нашим раньше, скажи, что у нас все в порядке.

Она была рассудительна и спокойна.

Чижеев выключил фары и повел машину по неровной дороге. Прохожих не было видно: наступил час, когда гражданскому населению запрещалось появляться на улице.

Внезапно на перекрестке вырисовались три вооруженные фигуры.

«Патруль, – обрадовался Штейнгардт. Он ждал, что машину сейчас задержат и, замирая от волнения, соображал, как лучше поступить: – Шофер вынужден будет открыть дверцу… я рывком выскочу… У солдат оружие…»

Но все прошло по-иному: патрульные, издали узнав машину зондерфюрера, мгновенно расступились и, приветственно вытянув руки, пропустили ее без задержек.

Во двор госпиталя их пропустили тоже беспрепятственно. На крыльцо выбежал дежурный и почтительно изогнулся, в ожидании почетного гостя.

– Вы останетесь в машине, – сказала Штейнгардту вполголоса девушка, – и, в случае надобности, подтвердите приказание. Не забывайте об уговоре.

Она спокойно выбралась из машины, неторопливо подошла к врачу, поздоровалась с ним. Ее здесь знали, она не раз приезжала сюда с зондерфюрером. Штейнгардт слышал, как медичка от его имени потребовала сдать пленных для допроса охране коменданта. И он не мог возразить. К его боку был приставлен нож. «Неужели этот олух не усомнится, не проверит?.. Ага, он молодец! Он идет сюда…»

Наступил самый напряженный момент. Дежурный врач, для верности, осветил шоферскую кабинку светом нагрудного электрического фонаря, внимательно вгляделся с зондерфюрера и доложил:

– Прошу прощения, корветтен-капитан! Требуемые для допроса больные самостоятельно еще не передвигаются…

Штейнгардт понимал, что если он не произнесет нужного слова, то уйдет последний шанс на спасение. Но как скажешь его, когда медичка навострила слух и готова в любой момент подать сигнал моряку? Как произнести это слово, когда железные пальцы находятся в нескольких сантиметрах от шейных позвонков, а нож уперся в ребра?

Штейнгардт глотнул воздух и глухим, злобным голосом выдавил из себя:

– Выполняйте приказание! Возьмите санитаров и доставьте русских на носилках.

Он хотел собрать у машины побольше своих людей.

Врач щелкнул каблуками и ушел с вооруженным шофером и медичкой в соседний корпус.

Со Штейнгардтом остался Восьмеркин. Он заложил за ворот немца палец и таким способом удерживал его на месте.

Вскоре из корпуса на лунную дорожку вышли люди. Санитаров и носилок среди них не было. Медленно шагавших, безобразно опутанных бинтами пленников поддерживал шофер с медичкой, а врач с конвоиром шли позади.

У машины медичка заявила, что конвоир не потребуется, им достаточно и охраны зондерфюрера.

Штейнгардт слышал возню у себя за спиной и не мог даже повернуться, чтобы своим несчастным видом вызвать подозрение у врача.

Дверцы кабины захлопнулись, шофер сел на место, врач приветственно поднял руку. Машина, прогудев как бы в насмешку, плавно тронулась.

«Все пропало… теперь смерть», – холодея, понял корветтен-капитан. Теряя самообладание, он обернулся, готовый позвать на помощь, но крикнуть не мог. Что-то тяжелое обрушилось на его голову, и рот зажала крепкая рука…

Машина проскочила мимо патрулей у пристани и, выбравшись на приморскую дорогу, понеслась на большой скорости.

Восьмеркин опустил оглушенного Штейнгардта на сидение и, повеселев, сказал:

– Разрешите доложить, товарищ мичман. С помощью партизан черноморцы Чижеев и Восьмеркин вызволили вас из плена.

– Чую… чую, хлопцы! – плача от радости, с трудом произнес Клецко. – Сеню я сразу узнал… Как попадем на корабль, всех троих к награде представлю.