"В открытом море" - читать интересную книгу автора (Капица Петр Иосифович)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Это была боевая осень 1943 года. Еще весной наши войска на Волге окружили и разгромили трехсоттысячную армию фашистов.

Летом они нанесли гитлеровцам сокрушающий удар под Курском, а осенью стали гнать их с Донбасса, с Северной Таврии, вышвырнули из Новороссийска и всего Таманского полуострова.

Фашисты еще оставались в Крыму и на западном побережье Черного моря. Боясь новых десантов с моря, они то и дело посылали разведывательные самолеты и подводные лодки к берегам Кавказа.

Вот одна из таких субмарин и натолкнулась на мотобаркас, который вел мичман Клецко.

Солнце уже село. Небо полыхало огненными полосами, словно далеко за морем кто-то разводил огромный и бездымный костер.

На кораблях эскадры, наверное, сползали вниз флаги и растаяла в воздухе медная песня горнистов. Вахтенные, конечно, давно сменились. Матросы собрались на полубаке покурить и «потравить». В кубриках пишут письма, читают газеты, режутся в «козла».

«Оставил ли нам дежурный по камбузу расход?» – с тоской думал вымокший Восьмеркин. Ему нестерпимо хотелось есть и пить, и он на все лады клял подводную лодку, утаскивающую баркас все дальше и дальше на запад.

Нос баркаса поскрипывал и, вздрагивая, зарывался в пену. Брызги летели во все стороны и временами дождем осыпались на невольных пленников.

– Она же нас к чертям на кулички утащит, – громко сказал Восьмеркин. – Отрубить надо конец и отделаться от нее вчистую.

– Как же ты это сделаешь? – буркнул Клецко. – Обрубишь, а она сейчас же всплывет и близко к себе не подпустит. На дистанции расстреляет. Наше дело – следить во все глаза да ждать. Авось своих где повстречаем.

Но никаких надежд на встречу с боевыми кораблями приближающаяся ночь не сулила. Море словно вымело ветром: ни дымка, ни гудения самолета в небе. Даже берегов не было видно. Кругом – водяная пустыня да зловещая, наползающая со всех сторон мгла.

– Этак мы вместо своей базы в немецкую влетим. А там на свинцовое довольствие поставят… – продолжал ворчать Восьмеркин.

Он умолк, только когда увидел, что боцман начал торопливо выбирать трос из воды.

– Приготовиться, всплывает!

Лодка не всплыла, она только высунула из воды перископ.

– Вишь, смотрит, не отцепились ли мы. И сдурил же я, лопух старый, не догадался перископ разбить. А ну, Восьмеркин, мы с Чижеевым подтягиваться будем, а ты садани ей по глазу. Это по твоей специальности.

Клецко с Чижеевым рывками принялись выбирать трос, а Восьмеркин зажал в правой руке увесистый лом. Но подводники точно догадались о его намерениях, спрятали перископ и опять стремительно пошли на глубину. Буксирный конец так дернуло, что боцман с мотористом не удержались на ногах и чуть не вылетели за борт.

На этот раз лодка опустилась на большую глубину. Если бы Клецко своевременно не удлинил конец, троса не хватило бы.

Через некоторое время по дрожанию троса мичман опять почувствовал, что подводная лодка всплывает.

Внезапно Восьмеркин увидел вблизи от себя высунувшийся перископ. Он размахнулся ломом и изо всей силы ударил по ненавистной медной головке. В перископе что-то звякнуло. Восьмеркин еще раз размахнулся и двинул по утончавшейся части перископа так, что тот склонил свою одноглазую головку набок.

– Молодец, Степан! Пусть гадюка слепой…

Клецко не успел закончить фразы. От сильного толчка его ноги потеряли опору. Баркас несколько раз подпрыгнул, закачался, заскрипел. Подводная лодка, намереваясь опрокинуть прицепившееся к ней деревянное суденышко, всплыла прямо под ним.

Когда боцман оправился от падения, он услышал громкий и нелепый смех Восьмеркина.

– От психанули! – весело заливался крючковой. – Не нравится им без глаза ходить.

Баркас очутился на палубе подводной лодки, почти рядом с боевой рубкой.

– Прекратить смех! С ума сошел, что ли?.. – всполошился Клецко. – Сейчас же к выходному люку.

Голос у боцмана был таков, что моторист с крючковым сразу поняли всю опасность своего положения и в несколько прыжков очутились на мостике подводной лодки.

Мичман прислушался. Вначале до его слуха долетел шум какой-то неясной возни, затем удары, короткий вскрик и несколько приглушенных выстрелов. Что происходит на мостике, в сумерках нельзя было разглядеть.

После некоторого затишья послышался тревожный голос Чижеева:

– Степа, тебя не ранили?

– Не-е. Я ему влепил так, что он на бровях по трапу пошел и ножками замахал, – не без хвастовства ответил Восьмеркин.

– Эй, субмарины! Кто еще хочет цирковой номер показать! Вылезай наверх, нечего крюком цепляться… – крикнул в приоткрытый люк Чижеев и при этом добавил нечто такое, что заставило Восьмеркина застонать от удовольствия и вновь разразиться громким смехом.

Восьмеркин с Чижеевым будто охмелели от выстрелов, дохнувших жаром им в лица.

«Чего там они опять натворили?» – обеспокоился недоумевающий боцман и поспешил к приятелям.

– Что здесь у вас?

– Да мы тут двух олухов вниз сшибли, и сейчас они люка не могут задраить. Наш лом под крышкой сидит, – объяснил крючковой. – Не погрузиться им больше.

– Рано радуетесь. Люк рубки в двух местах задраивается. Они его с центрального поста закроют и нырнут, когда захотят, – ворчливо заметил боцман, хотя в душе радовался не менее Восьмеркина.

Теперь подводники не могли погрузиться, не затопив рубки. Правда, от воды они впоследствии сумели бы избавиться, выпустив ее при всплытии в центральный отсек, все же это была для них большая неприятность.

«В лодке есть еще кормовой и носовой люки, – вспомнил Клецко. – Их не рекомендуется отдраивать в походе, но кто в таком положении посчитается с инструкцией? Чего доброго, подводники повылезут да нападут с двух сторон».

Он вгляделся в сгущавшуюся мглу. Лодка шла в позиционном положении. Вся носовая палуба была под водой. «Им нужно еще привсплыть, чтобы открыть люки, – соображал Клецко. – Когда дадут пузырь, мы почувствуем. Можно пока не опасаться».

Тем временем продрогший на ветру Восьмеркин принялся уговаривать Чижеева:

– Ты, Сеня, спец по-иностранному разговаривать. Поагитируй фашистов, – может, сдадутся? Вот будет здорово! Прямо на мостике трофейной лодки мимо всех кораблей с фа-асоном пройдем! Народу сколько выбежит посмотреть!

– «С фа-асоном», – передразнил его Чижеев. – Фашистов так легко не возьмешь. Им надо целую речь говорить. Если бы днем, так я бы на пальцах с ними объяснился, а так, пожалуй, не поймут.

Восьмеркин услужливо приподнял крышку люка. Чижеев откашлялся, сложил руки рупором и крикнул вниз:

– По руссишу ферштеен зи?

Ответа не последовало.

– Хендэ хох! Сдавайтесь, говорю! Иначе дело шлехт, всем вам капут! Ясно?

– Русс, сдавайся! Сдавайся, русс… – уныло твердил какой-то меланхолический голос.

– Вот олухи! – возмутился Чижеев. – Не нам, а вам сдаваться предложено! Хендэ хох, говорю!.. – вновь закричал он вниз, но при этом, видимо, высунулся больше, чем следовало. Снизу прогремел выстрел. Пуля шлепнулась в стальной край крышки и, взвизгнув, отлетела в сторону.

– Вот кретины несчастные! – обозлился Чижеев. Он сплюнул в люк и добавил: – Переговоры окончены. Эндэ!

Фашисты не предпринимали новых вылазок. Потеряв надежду избавиться от черноморцев, захвативших рубку, они решили не погружаясь идти к своим базам.

В подводной лодке скоро заработал дизель.

– Взорвать их надо, – предложил Восьмеркин. – Подготовим снаряды и кинем в люк. Пусть все к чертям летят.

– Смелая идея, но безрассудная, – сказал мичман. – Во-первых, снаряды от удара могут и не взорваться, а во-вторых, нам незачем взлетать. Всякий моряк должен жить до последней крайности. Не забывайте, что в баркасе раненый Чупчуренко, о нем тоже надо подумать. У меня мысль другая: навредить побольше – и ходу. Ночь нас прикроет.

– Прикроет или накроет, – дело темное, – проворчал Чижеев. – Прикажете действовать?

– Действуйте, братки! – вдруг с необычной ласковостью сказал Клецко. – Я потихоньку снарядами займусь, а вы с баркаса приволоките все, что может гореть. Понятно?

– Меньше чем наполовину, – ответил Чижеев, – но, думаю, к концу поймем.

Перебираясь на баркас, Чижеев сказал Восьмеркину:

– Боцман задумал остаться на подлодке, а нас на баркасе спровадить. Это не пройдет. Лучше я подорву и вплавь уходить буду. Я выкручусь.

– Вот так придумал! – возмутился Восьмеркин. – А кто за мотором стоять будет? Подрывать лодку – так мне. Я могу тридцать километров проплыть. На соревнованиях проверено.

– Тогда жребий потянем. В какой руке у меня зажигалка?

– В левой. – Восьмеркин схватил Чижеева за руку. Он угадал. Спор был кончен.

Моторист с крючковым перетащили на лодку бидон с запасным бензином, ветошь, пробковые пояса и два старых бушлата.

– Мало, – сказал Клецко. – А пояса еще пригодятся, отнесите их назад. Тащите весла, рыбины[6], чехлы… В общем всё, что горит.

Не прошло и получаса, как в рубке появилась гора нарубленного дерева и разных тряпок, смоченных мазутом и бензином. Боцман поснимал со всех снарядов защитные колпачки. Из трех гильз добыл порох и стал мастерить самодельные бомбы. Он заворачивал снаряды в ветошь, политую бензином, присыпал порохом и, еще раз обернув в тряпки, засовывал их под барбет, под мостик.

Бикфордова шнура не было. Мичман решил подорвать снаряды огнем, разведенным в надстройке подводной лодки. Самый большой костер, по его замыслу, должен был вспыхнуть у выходного люка, чтобы подводники не смогли выбраться наверх и загасить пламя. Откинутую крышку люка он накрепко принайтовил к палубе антенным тросом.

– Теперь все к баркасу, – сказал Клецко, закончив свою работу. – На Чупчуренко наденете два спасательных пояса и спускайте баркас на чистую воду. Только смотрите, чтобы он не опрокинулся. На подводной лодке остаюсь я.

– Так не получится, товарищ мичман, – сказал Чижеев. – Мы тут минутное комсомольское собрание провели. Так сказать, перестраховались, чтобы согласно вашим советам толково и с умом решать. Без вас команда баркаса пропадет в открытом море. А мне за мотором надо стоять. Исполнение взрыва возложено на Восьмеркина.

– Ишь, быстрые какие! – Клецко был потрясен чижеевской речью, но по привычке возражал с обычной грубоватой надменностью: – А может, я другое прикажу?

– Приказывайте, только это не по совести будет…

– Прекратить разговоры! Видите, у них дизель чего-то барахлит. Воздуху, видно, мало, ход сбавили. Скорей сталкивайте баркас…

Поспешно спуская баркас с залитой палубы в море, Восьмеркин с Чижеевым, не сговариваясь, как бы нечаянно столкнули в него мичмана. Затем Чижеев прыгнул в баркас и, точно боясь свалиться за борт, уцепился за Клецко и повис на нем. А Восьмеркин тем временем с силой оттолкнул суденышко и обрубил буксирный конец. Он знал, что Чижеев провозится с мотором столько времени, сколько понадобится ему для завершения взрыва.

Оставшись на подводной лодке, Восьмеркин первым делом разулся, потом осмотрел откинутую крышку люка, принайтовленную к палубе антенным тросом.

Теперь мешкать нельзя было ни секунды. Восьмеркин полил остатками бензина заготовленное тряпье и щепу, затем поджег костер.

Вскоре взметнувшееся от ветра пламя перекинулось на рубку. Вспыхнул бензин.

С баркаса было видно, как Восьмеркин вскинул руки к лицу. На нем задымилась одежда.

Клецко, который до этого лишь азартно восклицал: «Что делает… Ну что делает, подлец!» – и обещал при возвращении отправить Восьмеркина на гауптвахту, вдруг отчаянным голосом закричал:

– Прыгай! В воду ныряй, говорю!

Восьмеркин прямо с мостика прыгнул в багровые волны.

Огромный бушующий костер удалялся от баркаса, освещая море на десятки кабельтовых. Плывущий Восьмеркин хорошо был виден издали.

– Включить мотор! – приказал Клецко.

Мотор, с которым Чижеев никак не мог справиться, моментально заработал. Баркас, развивая полный ход, через каких-нибудь две-три минуты настиг Восьмеркина.

В это время на удаляющейся подводной лодке сначала раздался какой-то треск, а затем воздух потрясли три мощных взрыва. Вверх полетели обломки железа.

Клецко сдернул с головы мичманку и торжествующе крикнул:

– С победой, товарищи!

В море стало темно.

Восьмеркин вскарабкался на баркас. Он буркнул:

– Сейчас бы сто граммов походных да в кубрик на сухую постель.

– Живей раздевайтесь и просушитесь у мотора, – сказал Клецко. Голос боцмана был на удивление мягким, в нем даже сквозило подобие нежности.