"Тающий человек" - читать интересную книгу автора (Каннинг Виктор)

Глава третья

Полное имя Гаффи было Джеральд Алстер Фоули. Если любого в Ярде можно было назвать моим близким другом, то он был самым близким, но даже это нас не слишком сближало. Однако хотя деловое общение со мной приносило ему сплошные напряги и катастрофы, он был всегда любезен и воспитан. Приятно осознавать, что кто-то, кто с готовностью запихнул бы тебя на угли и поджарил, постоянно улыбается тебе и бормочет извинения.

Официально он был старшим детективом в Отделе С, зарабатывая около двух с половиной тысяч фунтов в год. С его качествами и способностями он мог бы зарабатывать в производственной сфере раз в десять больше, но, мне представлялось, там бы он страдал от недостатка острых ощущений и забавных происшествий. А Гаффи любил острые ощущения и разнообразие. Даже при одной только мысли о них его зелено-желтые кошачьи глаза сужались, и он начинал мурлыкать. Он был похож на тощего бродячего кота, и если его уши и морда не были разодраны в битвах с другими кузьками и васьками, то только лишь потому, что он знал, как себя вести в драках, как и почти всякий известный мне мужчина. Никто из знакомых мне работников Ярда никогда не рассказывал о специфике своей работы. Но я точно знал, что Гаффи два года исправно посещал дом 26 по Рю Арненгод в столице Франции и, насколько мне было известно, все еще работал на Интерпол.

Он сидел у стола напротив меня, курил свою привычную “Датч Шиммельпенник”, улыбался и вообще выглядел так, словно был готов поверить каждому моему слову и, в свою очередь, ожидал, что я поверю ему.

Я очень аккуратно рассказывал о причинах моего интереса к покойному Джозефу Боване. Я рассказал ему все о моем визите к О'Дауде, не упомянув лишь о характере работы, полученной мною от моего клиента, и о душевном ночном разговоре с Джулией. Также я не сказал о полевом бинокле и о двусторонней радиосвязи в лодке на озере. Возможно, О'Дауда приказал убить Бовану, а возможно, это был несчастный случай. Если это был все же не несчастный случай, тогда О'Дауда очень отзывчив, защищая либо меня, либо себя. В любом случае, этика и здравый смысл говорили мне, что не следует пускаться в размышления с таким человеком, как Гаффи, до тех пор, пока меня не возьмут за руку и не подведут к этому.

Когда я закончил, он вежливо сказал:

— Хороший конспект всей истории, дорогуша. Четкий, подтянутый и лишенный всех существенных деталей. Например, такой, как суть задания О'Дауды.

— Он хочет, чтобы я нашел ему кое-что. Чисто розыскная работа. Ты настаиваешь на моем сообщении всех подробностей?

— Не сейчас. А может быть, и вообще никогда. Как ты думаешь, почему Бована хотел убить тебя или О'Дауду?

— Понятия не имею. Расскажи мне о Боване.

— Охотно. Винтовка, из которой он стрелял, была найдена в разобранном виде в одном из багажных отсеков мотороллера. Он был студентом. Не Лондонского университета, а коммерческого колледжа. Перед этим он закончил курсы компьютерного управления. Но все это ничего не значит. Просто крыша для политической деятельности. Знаешь, сколько африканских политических групп действуют из Лондона в настоящий момент?

— Нет.

— Гораздо больше всех уже существующих организаций польских, русских и других, бежавших от европейских тюрем. На них натыкаешься на каждом шагу. Половина из них — такие же безобидные организации, как и общества “Кому за тридцать”. Из остальных одни — разведывательные организации ряда африканских государств, другие — организации политических изгнанников, которые хотят вернуться на родину, влекомые ветром перемен. Некоторыми из них управляют идеалисты, но большинство — авантюристы и пройдохи. Некоторые их действия могут вызвать смех, другие — слезы, а от некоторых кровь стынет в жилах. Вообще-то, все они — мелочь, но нам приходится держать их в поле зрения. Твой интерес к Джозефу Боване, естественно, разжег мое любопытство. Он был одним из кровезамораживателей — наемный убийца.

— И кто его нанимал?

— Я не знаю. Поэтому-то я и говорю с тобой, старина. — Он встал. — Мысля логически — а я не сомневаюсь, что ты пришел к этому еще до меня — если он хотел убить тебя, значит, кто-то очень не хочет, чтобы ты занимался поисками или чем-то еще для О'Дауды.

— О'Дауда говорит, что это была ошибка. Им нужен он.

— Может быть, может быть. И говоря между нами, старик, я бы не пролил слезу. Но это не для записи.

— Тогда что, — спросил я, — ты здесь делаешь?

Он был искренне удивлен.

— Как, просто беседую. Не видел тебя тысячу лет. Мне всегда приятно поговорить с тобой.

— Тебе, конечно, не пришло в голову, что, возможно, О'Дауда устроил Боване аварию с летальным исходом?

— Я уверен, что это он. — Он очаровательно и обезоруживающе улыбнулся. — И так же, как мы не можем схватить за руку больших ребят, стоящих за контрабандой золота через Лондон, Бейрут и Калькутту, хотя мы их всех прекрасно знаем, мы не можем сделать это и с О'Даудой. Они отдают приказы, но эти приказы спускаются вниз по очень тонкой, неуловимой, подобно осенней паутинке цепочке.

— Поэтично.

— Совсем нет, старина. Паутина наиболее видна поздней осенью, в начале декабря. Кстати, в это же время едят гусей. И на сковородку всегда попадает только глупый гусь.

— Еще минута, и у меня навсегда пропадет аппетит к гусиному паштету.

— У тебя не пропадет.

Я открыл для него дверь и спросил:

— У Ярда или Интерпола есть что-нибудь на О'Дауду?

Я увидел, как сузились кошачьи глаза, и мне стало чертовски ясно, что сюда он пришел не просто так, и уж, конечно, не для милой беседы.

— Абсолютно ничего. Он — уважаемый миллионер. Все, что нам известно о нем, можно найти в альманахе “Кто есть кто”... ну, почти все.

— И тебе от меня ничего не нужно?

— Старик, ты говоришь как нашкодивший мальчишка, который был вызван на допрос и с удивлением обнаружил, что его отпускают.

— Я он и есть. Обычно, ты не тратишь время вот так.

— Был бы рад быть тебе полезен. Но нам от тебя ничего не нужно. Конечно, если в процессе своей работы ты наткнешься на что-нибудь, что, по-твоему, будет представлять серьезный интерес для полиции, можешь дать мне знать. Или, так как ты будешь искать эту машину за границей, позвони в Интерпол комиссару Мазиолу.

— Как ты узнал, что это — машина?

— Старина, Миггз мне сказал. Дай знать, если наткнешься на что-нибудь интересное.

— Что, например?

— Все, что привлечет твое внимание. Мы всегда рады помощи от общественности. Даже если это анонимное письмо.

— Вы получили такое письмо, касающееся О'Дауды?

— Да, совсем недавно. Естественно, не могу передать тебе его содержание.

— Какой был почерк? Мужской или женский?

— Не могу сказать, старик. Оно отпечатано на машинке и не подписано. Ну, смотри в оба.

Он ушел.

Иногда мне казалось, что в своей конспирации я захожу слишком далеко. Но по сравнению с ними я был зеленый новичок. Моя предстоящая работа мне совсем не нравилась. С самого начала стали возникать осложнения: Бована стрелял в меня, Джулия хотела, чтобы я отказался от этой работы, а теперь Гаффи, наверное, идет по Нортумберленд Авеню, умирает со смеху, зная, что зацепил меня там, где хотел, и совершенно не спешит сообщить мне, где именно. Мне следовало бы остаться твердым и взять отпуск. Но было уже слишком поздно.

Я подошел к книжной полке и вытащил выпуск “Кто есть кто” трехлетней давности... Ну, а кто будет каждый год покупать новый за шесть фунтов? Тренируя запястье, я донес почти трехкилограммовый фолиант до стола в одной руке.

О'Дауда там был. Вот он. И, судя по статье, было очевидно, что ему наплевать на то, есть он там или нет.

О'Дауда, Кэван; Председатель правления; Атена Холдингз, Лимитид; р. 24 февр. 1903; Образ.: Дублин. Также является директором ряда государственных коммерческих и производственных компаний. Адрес: Атена Хаус, Парк Стрит, Парк Лейн: Гроссвенор 21835.

Была масса вещей, которые можно было написать между этими короткими строками. И, я был уверен, еще целая масса, которая никогда не будет здесь написана, иначе Гаффи не пришел бы ко мне.

Я вытащил почти такой же короткий отчет о путешествии Зелии из шато под Эвьеном в Канны, который мне дал Денфорд.

День первый. Она выехала из шато в два часа дня на красном “Мерседесе”. По ее собственным словам, она поехала на юг, через Женеву, Франжи и Сессиль, к отелю на западной стороне Лак Ле Бурже.

Я поставил “Кто есть кто” на место и взял мишленовскую карту “Дороги Франции”. Было очевидно, что более естественно было бы поехать через Аннеси, Эй-ле-Бейн и Шамбери. Но она объяснила это. У нее была уйма времени и она решила изменить маршрут. Она остановилась на ночь в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Около девяти часов вечера она позвонила из отеля отцу в его суссекский особняк. О'Дауды там не было и говорил с ней Денфорд. Она сказала Денфорду, что на следующий день она поедет не прямо в Канны, а по пути, возможно, заскочит на пару дней к своим друзьям. Она не назвала ни имени друзей, ни их местожительства, а Денфорд, прилежный секретарь, не стал спрашивать то, что ему не посчитали нужным сказать.

День второй. Она выехала из отеля утром, до девяти тридцати. Это было точно установлено, потому что Денфорд, как прилежный секретарь, позвонил О'Дауде, который был в Лондоне (вероятно, там, где “не беспокоить после восьми вечера”), и О'Дауда дал ему указание позвонить в отель и передать Зелии, чтобы она ехала прямо в Канны, безо всяких задержек. Денфорд позвонил в девять тридцать. Зелия уже выехала. С этого момента — то есть, почти весь день второй, день третий, — до утра дня четвертого (когда Зелия, по ее словам, обнаружила, что она находится в Гапе, небольшом городке, расположенном в ста шестидесяти с чем-то километрах на юг от Ле Бурже-дю-Лак) ее жизнь — сплошное белое пятно. В Гапе она была без “Мерседеса”, без своего багажа и без памяти относительно того, что с ней произошло с момента ее отъезда из отеля. На ней была та одежда, в которой она выехала из отеля, и ее сумочка с деньгами. Она взяла в прокате машину и приехала в Канны на яхту, где ее с нетерпением ожидал О'Дауда. Мне не было сообщено подробностей сцены ее прибытия и того, что произошло после, кроме одной — что никто, включая Зелию, не смог вспомнить никого из ее друзей и знакомых, кто бы жил где-нибудь между Ле Бурже-дю-Лак и Гапом. Я готов был спорить на все свои деньги, что Зелия лжет и что если она захочет, она может с точностью до минуты описать все, что произошло в те двое суток. А на деньги О'Дауды, я должен был доказать это и найти пропавшую машину.

После обеда у меня возникли трудности с Уилкинз. Она была у дантиста и тот поставил ей пломбу. Было немного трудновато понимать, что она говорит, так как половина ее челюсти все еще находилась под влиянием новокаина.

Следуя установившейся практике, я продиктовал ей для своего личного архива незамысловатый отчет о том, что произошло до настоящего момента. По выражению ее лица я понял, что ей все это очень не нравится. Она сидела с таким видом, будто я диктовал ей приказ об уничтожении какого-нибудь центрально-европейского гетто.

В какой-то момент она сказала:

— Я думаю, вам не следует больше иметь дело с О'Даудой.

Ясно, что этот Бована пытался убить вас.

— Большие деньги стоят риска. Жизнь полна опасностей. Во всяком случае, одна уже устранена.

Я закончил диктовать. Она закрыла блокнот и поднялась, чтобы уйти. Я остановил ее.

— Что ты думаешь? — спросил я.

— О чем?

— О различных вещах. Сперва, о Зелии. — Она явно пережила что-то очень эмоциональное и неприятное и ее подсознание заставляет ее забыть об этом. Я удивляюсь, что такое случается с женщинами так редко.

— Тогда, если ты считаешь, что Зелия — невинная девушка, пережившая душевную травму, почему мне следует отказаться от этой работы?

— Потому что такие люди, как О'Дауда далеко не невинны, особенно, когда дело доходит до вещей, которые имеют для них значение, например, деловые интересы и конкуренция. Часто случается так, что законных путей достижения их целей нет. И вот тут люди, подобные О'Дауде, начинают использовать других людей. Вот почему перед самым подписанием контракта с ним кто-то пытался убить вас. Просто напишите ему, что вы все еще раз обдумали и сожалеете и так далее, и тому подобное. Вокруг вас столько другой работы, стоит только немного поискать ее.

Это была, пожалуй, самая длинная публичная речь, которую я когда-либо слышал из уст Уилкинз. И я бы последовал ее совету, если бы не две вещи. Первая — это Джулия и ее беспокойство о Зелии. Я более-менее обещал ей все сделать. А затем — О'Дауда. Что-то в его характере задело меня. Он засел у меня в печенках. Я понимал, что, главным образом, это была чистая зависть. Но, по крайней мере, она была чистой. Я просто хотел показать ему, что есть человек, которым он не сможет помыкать и который не станет танцевать под шелест его чековой книжки. Что бы там ни было в той красной машине, оно ему было крайне необходимо. О'кей, мое дело найти машину, и здесь контракт заканчивается. Когда я узнаю, что в машине, и, возможно, это окажется у меня в руках, то прежде чем я отдам вещь ему, я получу свою порцию удовольствия, заставив его танцевать передо мной. Может быть, это некрасиво, но нам всем время от времени нужно испытывать моменты торжества своей власти. К тому же, власть подразумевает деньги, а уж этим я всегда смогу воспользоваться.

Я сказал:

— Я хочу, чтобы ты заказала мне билет на завтрашний утренний рейс на Женеву и организовала машину к трапу. И еще закажи мне на завтрашнюю ночь номер в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Если у тебя будут сложности, смело используй имя О'Дауды. Это срабатывает.

Она взглянула на меня, кивнула и направилась к двери. Когда она уже была у двери — одному только Богу известно, как выплыло это заявление — я сказал:

— Кстати, о машине для меня. Я хочу, чтобы это был красный “Мерседес 250SL”.

Она быстро обернулась.

— Почему?

— Потому что я еще никогда не сидел за рулем этой модели. А красный — мой любимый цвет. Скажи им, что мне нужна только такая машина, и неважно, сколько это будет стоить.

— Ну, в таком случае мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы угодить вам, не так ли? — Она вышла. Давно я не слышал, чтобы она говорила таким ледяным голосом.

К моменту моего появления дома в тот вечер Уилкинз уже решила все проблемы, связанные с моим воздушным путешествием, и получила заверение из Женевы, что меня будет ждать там машина и что, если это окажется вообще возможным, это будет красный “Мерседес”.

Моим домом была небольшая квартирка — спальня, гостиная, ванная и кухня — на одной из боковых улиц рядом с Тейт Гэллери. Из окна моей гостиной можно было увидеть, при определенном риске сломать шею, кусочек Темзы. Миссис Мелд, которая жила по соседству и вела мое домашнее хозяйство, долгие годы безуспешно вела борьбу с моим квартирным беспорядком. На столике у окна в вазе стояли принесенные ею хризантемы цвета ржавчины, а рядом лежала записка: “Для вас есть кое-что в духовке. У нас почти не осталось виски”.

Этим кое-чем был пирог с домашним сыром. Это означало, что она в хорошем настроении. Я зажег газ в духовке, чтобы разогреть пирог, вернулся в гостиную и налил себе виски. Она была права. Виски оставалось всего три четверти бутылки. Я сел, закинул ноги на столик и стал смотреть в окно, на лондонские сумерки. Жизнь, вероятно, не так уж и плоха, думал я. В духовке разогревался пирог с домашним сыром и луком, в руке у меня бокал виски, мои ноги на столике, а завтра я отбываю в дальние края на поиски украденной автомашины. Другие ребята моего возраста сейчас, наверное, все дома, пытаются оторвать своих чад от телевизора и заставить их сесть за уроки или ищут отвертку, чтобы починить поломавшийся пылесос, а их жены, наверное, на кухне, открывают банки с полуфабрикатами бифштексов, пирогов с почками и рисовых пудингов, а завтра у них будет все такой же обычный день. Разнообразие — приправа к жизни. Это как раз для меня. Каждый новый день не похож на предыдущий. Никогда не знаешь, что впереди. Никогда не знаешь, когда тебя будут пытаться застрелить, или когда в твою спальню проскользнет прекрасная девушка, взывая о помощи. Никогда не знаешь, когда тебя используют, тебе врут, обманывают или тайком смеются над тобой и презирают. Замечательная жизнь. Но проблема была в том, что в тот момент я не был настроен вести такую жизнь. Меня вдруг охватило унылое, мрачное настроение и я подумал, чем могла быть вызвана такая реакция. Явно чем-то, но чем? Я подумал, а не стоит ли покопаться и найти причину, но затем решил, что не стоит, и налил себе еще виски.

Только я управился с ним, как раздался звонок в дверь. Я подождал немного, надеясь, что за дверью перестанут нажимать на кнопку и уйдут. Но звонки не прекращались, поэтому я встал и пошел к двери.

За дверью стоял черный человек в темно-синем костюме и котелке, на одной руке у него висел зонт. У него было полное, жизнерадостное лицо с высокими дугами бровей и большим куском замазки вместо носа. На нем был большой цветастый галстук и розовая рубашка, а на ногах — рыжевато-коричневые замшевые туфли. Расстояние от его туфель до верха котелка было всего сантиметров сто сорок. Мягко говоря, впечатление он производил странное. Сверкая белизной зубов и белков глаз, он протянул мне визитку и я почувствовал, как от него, слезно от обогревателя, исходит тепло жизнерадостности.

— Мистер Карвер, да? — Голос его был радостный и мелодичный.

Я кивнул и подставил визитку под слабый свет прихожей. Читать было непросто, потому что все было напечатано готическим шрифтом. Он, должно быть, привык к тому, что с его визиткой у людей возникают трудности, потому что, засмеявшись в качестве преамбулы, он продекламировал мне ее содержание:

— Мистер Джимбо Алакве, эсквайр, Кардью Мэншенз. Тоттенхем Корт Роуд, Лондон. Представительские и особые услуги. Аккредитованный курьер. Импорт и экспорт. — Он замолчал, а затем добавил. — А жаждущее сердце все летит впереди, на милю обгоняя шелест давно уставших шин.

— Где это здесь написано?

Он протянул руку и вежливо перевернул визитку. Да, на обороте это было.

— Замечательная фраза, мистер Алакве, но я не нуждаюсь ни в каких представительских и особых услугах, импорте или экспорте и уж, конечно, в агенте с жаждущим сердцем. О'кей?

— О'кей, — любезно кивнул он.

Я начал было закрывать дверь, но он вошел в квартиру и закрыл ее за меня.

— Послушайте, — сказал я, — у меня в духовке пирог с сыром, и я хочу спокойно провести вечер. И в мире нет такой особой услуги, которую вы могли бы предоставить, которая заставила бы меня отказаться от тихого домашнего вечера.

Он кивнул, мягко снял котелок, вытащил из него носовой платок, нежно промокнул лицо, затем убрал платок обратно в котелок и снова надел последний.

— Только десять минут вашего времени. Не больше, мистер Карвер. И прекрасное предложение для вас. Я думаю, вы найдете его выгодным для себя. Я сказал “думаю”? Нет, не думаю, я знаю. Вам нужна моя помощь. Замечательные перспективы и, поверьте мне, совершенно бесплатно. Как раз наоборот.

— Вам следует торговать страховыми полисами, — сказал я его спине, так как он уже шел в гостиную.

Он с любопытством осмотрел комнату и сказал:

— Я уже как-то занимался этим целых два года. В Гане. В Аккре, вы знаете. Но сейчас мне по душе большее разнообразие. Симпатичные цветы. Георгины, нет? Ах, ваша осень — благоприятная пора для георгинов. Я уже видел их как-то, пурпурные с маленькими, белыми, как у зебры полосками. Очень красиво.

Он сел в мое кресло с восторженной улыбкой на лице и посмотрел на бутылку виски.

Я сдался. Я мог бы вышвырнуть его, но это потребовало бы усилий. К тому же, против всего этого дружелюбия и жизнерадостности любое негодование было бы явной грубостью. Усилия и грубость, решил я, могут подождать десять минут, да и к тому моменту будет готов мой пирог.

Я налил виски в бокал и передал ему.

— Вода или содовая, мистер Алакве?

— Премного благодарен, ни то, ни другое. — Он принял бокал из моих рук, сделал глоток, одобрительно кивнул и сказал. — Замечательная у вас квартирка. В моей живут еще трое. Они — крайне неприятные субъекты, но полезны для дела. Вы не догадываетесь, сколько я уполномочен предложить вам. — Широкая улыбка, глоток виски и мимолетное движение полной руки, поправляющее цветастый галстук. На нем бы должны были быть георгины с хризантемами, но их не было.

Я сел в другое кресло и стал молча изучать его. Мое молчание озадачило его.

— Я говорю, мистер Карвер, — сказал он, — вы не догадываетесь, сколько я уполномочен предложить вам?

— А я говорю, мистер Алакве, эсквайр, что вам лучше начать с самого начала. Как намек, в какой роли вы здесь выступаете? Представительские услуги? Особые? Импорт и экспорт или...

— Я мистер Карвер, представляю.

— Кого?

Он сделал еще один глоток.

— Чертовски хорошие виски. Должно быть, какая-нибудь дорогая марка? — Он посмотрел на бутылку. — Да. Очень хорошая марка.

— Кого? — повторил я.

— Скажем, друзей моих друзей, у которых есть друзья, которые очень болезненно относятся к вещам, которые оказывают бурное влияние на их политическую, промышленную, коммерческую и международную репутацию, и так далее, и тому подобное. — Он улыбнулся. — Вы понимаете, что я не могу все вам сказать. Поэтому, естественно...

Я откинулся в кресле и закрыл глаза.

— Разбудите меня, — сказал я, — когда перейдете к делу.

Он рассмеялся.

Я открыл глаза.

Он подмигнул мне и сказал:

— Пятьсот фунтов.

Я закрыл глаза.

— Гиней, мистер Карвер. Это будет...

— Пятьсот двадцать пять фунтов.

— Ах, значит вы согласны? Хорошо. Очень разумно, мистер Карвер. А если вам нужен совет относительно того, куда вложить эти деньги, то у меня есть предложение, которое позволит вам удвоить эту сумму за полгода. После этого, еще одно предложение, которое удвоит ту сумму за то же время, и так далее до тошноты. Через несколько лет вы станете миллионером благодаря Джимбо Алакве.

— Эсквайру, или мистеру?

Я открыл глаза.

Он, казалось, был искренне опечален, но это продолжалось недолго. Рот приоткрылся, прекрасные зубы засверкали, толстый нос сморщился, а горящие глаза завращались обещающе в своих гнездах, и мне показалось, что в момент их остановки из его рта со звоном должен вылететь максимальный выигрыш. Где-то так и произошло.

— Тысяча. Не фунтов, мистер Карвер. Гиней. Что равно тысяче ста фунтам.

Я встал и сказал:

— Пока из всего, что вы мне сказали, только одно слово имеет смысл — “миллионер”. И я предлагаю вам как можно быстрее унести его отсюда. — Я направился к двери. — Я не хочу быть грубым... Особенно с таким жизнерадостным человеком, как вы. Но я хочу поужинать. О'кей?

— О'кей. Жизнерадостный. Приятное слово. Да, это я. О'кей. Эти друзья моих друзей и так далее, и тому подобное хотели бы, чтобы вы расторгли контракт с одним джентльменом. Тогда вы получите деньги. О'кей?

Он встал и я ни капли не сомневался, что он считал это делом простым и безболезненным. Только дурак откажется от тысячи гиней.

Я открыл дверь.

— А каков их верхний предел, мистер Алакве? Безусловно, много больше тысячи.

— Мне кажется, я чувствую приятный запах, — сказал он. — Ваш ужин, без сомнения. Чек вам пришлют.

Я покачал головой.

— Не трудитесь. Когда я берусь за работу, я довожу ее до конца.

Он был искренне расстроен моим заявлением и, без сомнения, удивлен отсутствием во мне здравого смысла.

— Пожалуйста, мистер Карвер, ради вас самих. Ситуация не та, чтобы проявлять благородство и чрезмерный идеализм. Работа и деньги, мистер Карвер. Возможно, тысяча пятьсот фунтов.

— Нет. И не переводите их в гинеи. Скажите им, что меня не интересуют их деньги.

— Совершенно?

— Совершенно.

Он прошел мимо меня, испытывая, наверное, самое большое в своей жизни ошеломление, как мне показалось. В прихожей он остановился, посмотрел на меня, покачал головой и сказал, просветлев немного:

— Да, я понимаю. Объяснение здесь может быть только одно. Вы эксцентричны. Очень эксцентричны.

— Что-то в этом роде.

— Ну, мистер Карвер, все, что я могу сказать, — что это ваше полное право быть таковым. Но это опасно. Эти люди — вы понимаете, что я только действую от их имени, поэтому, пожалуйста, будьте вежливы — они говорят — этот человек умный, хорошо воспитанный и понимающий. Но теперь эти люди могут начать действовать по-другому. “С” как радикальная мера, мистер Карвер.

— И вы будете действовать от их имени?

— Ну, естественно, если они заплатят мне. Тысяча пятьсот фунтов или гиней. Впервые встречаю умного человека, который отказывается от такой суммы. — В его глазах появилась надежда. — Знаете, все будет устроено — к имею в виду оплату — так, что вам не придется платить налоги.

— Спокойной ночи, мистер Алакве.

Я открыл дверь и он неохотно прошел мимо меня, остановился на коврике у двери и стал тщательно вытирать ноги.

— А скажите, — спросил я, — в процессе ваших отношений с этими друзьями ваших друзей и так далее, и тому подобное, не встречали ли вы вашего соотечественника по имени Джозеф Бована?

— Бована? Да, конечно. Он — мой сводный муж.

— Ваш кто?

— Ну, может быть, я не так выразился... я имею в виду, что он женат на моей второй жене. Которая сейчас, конечно, вдова. Поэтому теперь я, возможно, заберу ее назад.

— Вы знаете, что Бована мертв? Как он умер?

— Конечно. Я говорил им не начинать с этого. С Джозефом вечно что-нибудь случалось. С этим человеком, мистер Карвер, говорил я им с самого начала, так поступать нельзя, но Джозеф убедил их.

— И что вы собираетесь им посоветовать теперь?

— Вы мне нравитесь, мистер Карвер! Вы вежливы и почтительны со мной. Я скажу им, что вы хотите пять тысяч. Это даст вам несколько дней на раздумье. Я знаю их. Они скажут: “Господи, пять тысяч за ничегонеделание? Предложи ему две с половиной, гиней, если потребуется”. Тогда я приду к вам. Вы согласитесь. — Его лицо залучилось. — И мы будем счастливы. Ждите меня завтра. Не волнуйтесь, мистер Карвер. — Он ударил себя в грудь ручкой зонта. — Жаждущее сердце — это мое. И для друга я готов лететь вперед. — Он слегка прикоснулся к своему котелку, повернулся и начал удаляться, уносимый облаком человеческой доброты.

Я вернулся в квартиру и меня встретил запах подгорающего на кухне пирога.

Миссис Мелд разбудила меня стуком в дверь и несколькими роскошными строчками из “Желтой подводной лодки”. Недавно я уже успел отметить, что ее репертуар стал медленно выходить на современный уровень.

— Доброе утро, мистер Карвер. Как пирог?

— Замечательный, — пробормотал я, протирая глаза.

— Вам обязательно нужна женщина, — сказала она, — которая бы заботилась о вас. Нет, конечно, вы прекрасно готовите, но сама готовка, время, которое вы на нее тратите. А затем такие вещи, как стирка. Не нужно будет думать обо всем этом. Или вы собираетесь оставаться холостяком всю жизнь?

— Хватит, — сказал я. — Мне нужно два слегка поджаренных яйца и бекон с корочкой.

— Десять минут. А на ужин я приготовлю отличный бифштекс и пирог с почками.

Я вылез из постели.

— Не трудитесь. Вечером я буду во Франции есть гольца шевалье, доставленного к столу прямо из озера. Вы знаете, что такое голец?

— Ну, если это не рыба, тогда не знаю. Но как бы то ни было, это, возможно, объясняет присутствие человека на той стороне улицы. Когда в семь утра Мелд выходил из дома, он был уже там. Значит, Франция? У вас замечательная жизнь, мистер Карвер, но вам явно нужно разделить ее с хорошей женщиной.

Я натянул халат и прошел в гостиную.

Из кухни миссис Мелд сказала:

— Он — в “Мини”, стоящем у почтового ящика.

Из окна мне мало что удалось увидеть, лишь габариты его тела и пару коричневых рук на баранке. Габариты были явно великоваты для моего друга Джимбо. Но я не сомневался, что они действуют заодно. Пока Джимбо Алакве вел переговоры о новой сумме для меня, они держали меня в поле зрения.

В половине десятого я выбросил свой чемодан из окна ванной. Внизу, во внутреннем садике, миссис Мелд поймала его и я двинулся следом, перелез через окно в ее кухню, остановился на мгновение, чтобы полюбоваться новой посудомоечной машиной — она, наконец, уговорила Мелда купить ее — затем прошел по дому и вышел через боковую дверь на соседнюю улицу. Я много раз пользовался этим маршрутом, так много, что я уже, вероятно, приобрел полное право использовать его в качестве основного.

На такси я доехал до Миггза и попросил его послать какого-нибудь паренька в мою контору за авиабилетами и паспортом. Если они наблюдали за квартирой, то они вполне могли наблюдать к за конторой. Я позвонил Уилкинз, объяснил ей все, что происходит, и затем попросил ее послать кого-нибудь проверить Сомерсет Хаус и как можно больше узнать об Атена Холдингз, Лимитид. Уилкинз была в более хорошем настроении и заставила меня перечислить все, что я взял в дорогу, чтобы убедиться, что я ничего не забыл.

— Вы не берете оружие? — спросила она.

— Нет, — сказал я, — я не беру оружие. А что? Думаешь, мне следует взять пистолет?

— Нет, не думаю. Вы — такой стрелок, что он вам вряд ли поможет.

Да, может быть, она была права. Но иногда мысль о том, что он у тебя под рукой, действует успокаивающе.

Затем я позвонил Гаффи и рассказал ему о мистере Джимбо Алакве, эсквайре. Я подумал, что в данный момент искренность и открытость может быть полезна.

— Если тебе станет известно что-нибудь, что может мне пригодиться, о нем или его хозяевах, я буду очень признателен. Дай знать Уилкинз.

Он сказал, что подумает.

В два часа дня я был в Женеве и меня поджидал красный “Мерседес 250SL”. Что значит работать на миллионера и иметь право пользоваться его именем и счетами!

На крыльях фантазии я красной молнией полетел на юг. У меня были рыболовные и охотничьи угодья, городские и загородные дома, а также зарезервированные гостиничные люксы, где меня нельзя беспокоить после восьми вечера. У меня была яхта и несколько машин, из которых эта была моей любимой. Я ехал по хорошо знакомой мне дороге на Аннеси и Эй-ле-Бейн и мечтал. Мои руки по-миллионерски твердо сжимали большой руль, снабженный мягкими предохранительными прокладками, и — благодаря прекрасному поворотному механизму и независимой подвеске, машина держалась на дороге словно быстроходная пиявка, плавно замедляя ход, когда я нажатием педали приводил в действие систему дисковых тормозов с автоблокировкой. Мне был хорошо знаком весь автомобильный жаргон. Я целый год торговал машинами, прежде чем занялся собственным делом — стал решать проблемы других людей, чтобы в итоге получать массу своих.

За Эй-ле-Бейн, у конца озера, я свернул с автострады и стал подниматься на запасной берег. Отель “Омбремон” располагался на склоне холма и смотрел через озеро на Эй-ле-Бейн. У меня был просторный светлый номер с окнами, выходящими на озеро, и когда я по телефону заказал виски и минералку “Перрье”, все было доставлено мне в пять минут, что было близко к рекорду. Что касается рекордов, то день у меня выдался очень удачным. В следующие два часа я выяснил кое-что о Зелии и это кое-что убедило меня, что она утратила память не более чем я — хотя в прошлом у меня была масса вещей, которые я бы хотел забыть. Но все не так просто. С тобой что-то случается, ты сам совершаешь что-то, и все это навсегда записывается в твоей памяти.

Перед самым ужином я спустился в службу размещения и обменял у дежурившей там девушки дорожный чек на наличные. Наличные мне были не нужны, так как я получил их еще в Женеве, но это был способ завязать разговор и дать ей несколько минут полюбоваться моей любезной и обаятельной натурой, прежде чем я перейду к маленьким хитростям и окольным расспросам, что являлось частью моей второй натуры.

Девушке было двадцать с небольшим. У нее была маленькая родинка у правого утла рта, темные умные глаза, в которых время от времени вспыхивали веселые огоньки, и у нее было время, так как все вечерние приезжие уже расселились. Ее английский был на голову выше моего французского. Я сделал ей пару комплиментов по этому поводу и спросил, где она его изучала. Конечно, это сработало. Это всегда срабатывает. Ничто так не нравится людям, как признание их отличного владения иностранным языком. Вскоре мы подошли к тому моменту, когда она спросила, нахожусь ли я во Франции на отдыхе или по делу. Я сказал, что по делу, что я — личный секретарь некоего мистера Кэвана О'Дауды. Мне не пришлось объяснять, кто это. Она знала. Если работаешь в гостиничном деле, то, вероятно, знаешь всех миллионеров, к тому же французы питают то природное уважение к деньгам, которые делают имена мировых миллионеров такими знакомыми им, как имена футболистов — по-иному ориентированным англосаксам.

Медленно укладывая франки в свой бумажник, я конфиденциально сообщил ей, что выясняю некоторые моменты, связанные с его падчерицей мадмуазель Зелией Юнге-Браун, которая в настоящий момент страдает потерей памяти, и эта потеря случилась с ней сразу же, как только она покинула этот отель несколько недель назад. На мгновение ее темные глаза сделались печальными от мысли, что с дочерью миллионера случилась такая беда — каждая строчка в памяти на вес золота. Какое несчастье потерять даже одно воспоминание!

Я согласился и спросил, не могу ли я взглянуть на счет Зелии. Я не думал, что это даст мне какое-либо конкретное подтверждение теории, которую я, зная человеческую натуру, упорно вынашивал, — что Зелия не поехала отсюда прямо в Канны. Но проверка не повредит. Девушка извлекла из папки копию счета. Счет был для номера 15, и Зелия заплатила за номер и завтрак. Обеда не было. Она вполне могла пообедать где-нибудь в другом месте. Я уже собирался вернуть счет, когда обратил внимание, что в нем отсутствует один пункт, который должен был быть там.

— Когда мадмуазель Зелия находилась здесь, она звонила своему отцу в Лондон, где-то в районе десяти часов вечера. Платы за разговор здесь нет.

Девушка согласилась, что ее нет.

Я спросил:

— Вы ведете учет телефонных разговоров?

— Из номеров, когда это должно войти в счет, да.

— Вы можете проверить международные разговоры за тот вечер? Из всех номеров?

— Мне придется проверить копии счетов всех, кто проживал здесь в тот вечер. — В ее глазах уже не было печали, только здравый смысл. Миллионер беспокоится о своей дочери и, конечно, все будут рады помочь, это будет означать дополнительную работу.

Я сказал:

— Если это займет ваше время, то, безусловно, мосье О'Дауда захочет, чтобы я отблагодарил вас. — Я вытащил из бумажника стофранковую купюру и протянул ей.

Быстро кивнув, она взяла деньги и спросила, не заглянет ли мосье после ужина.

Мосье отправился ужинать.

Гольца там не было. Пришлось довольствоваться отварной уткой в трюфелях и цыпленком в сморчках с бутылкой “Шато Роя”.

После ужина меня уже ожидала информация. Единственный разговор с Англией в тот вечер — это было почти в девять — велся из номера 16, который занимал мосье Макс Анзермо. Он въехал тем же вечером и выехал на следующее утро.

Не слишком беспокоясь о приличиях, я спросил:

— Между номером 15 и 16 есть дверь?

— Да, мосье. Обычно она закрыта, но стоит только попросить горничную...

— Какой адрес дал этот мосье Анзермо?

Она хорошо выполнила домашнюю работу. Женевский отель “Бернина”, Пляс Корнавин, 22. Внутреннее чувство подсказывало мне, что разыскивать там Макса Анзермо бесполезно.

Очень искренне девушка сказала:

— Я надеюсь, что эта информация не причинит беспокойства мадмуазель Зелии.

— Напротив. Я думаю, она будет способствовать ее выздоровлению. Ее отец будет очень вам признателен.

— Всегда рада помочь, мосье. Если вы пожелаете, кто-нибудь из служащих отеля, возможно, вспомнит этого джентльмена. Может быть, завтра утром я смогу вам сказать, как он выглядит, нет?

Я сказал, что буду благодарен за любую, даже самую крошечную информацию, сколько бы она не стоила, поднялся к себе в номер, устроился в кресле на маленьком балкончике, закурил и стал смотреть через озеро на огни Эй-ле-Бейн.

Итак, в отеле Зелия встречалась с мосье Максом Анзермо. С ее стороны было очень неосторожно звонить из его номера, но в тот момент она, вероятно, еще не осознавала, что необходима какая-то осторожность. Что-то произошло после отъезда из отеля и это что-то вызвало появление на сцене тупой осторожности. После отъезда из отеля, где-то на линии, она начала терять вещи — свою машину, свой багаж, свою память и кто знает, что там еще... хотя я догадывался, что это знает Макс Анзермо. Было бы интересно узнать, какие чувства Зелия испытывает по отношению к нему в настоящий момент. А еще интереснее было бы узнать, что он сделал с красным “Мерседесом”.

Я вернулся в комнату, снял телефонную трубку и заказал разговор с абонентом 408-8230 в Париже. Соединили меня минут через двадцать и я попал на дежурного, утомленного сидением в доме 26 по Рю Арненгод, Сен Клод, и явно не желающего разговаривать со мной. Я сказал ему, что он может справиться обо мне у комиссара Мазиола или старшего детектива Джеральда Алстера Фоули, но в любом случае я бы хотел получить любую информацию, которую Интерпол готов передать мне, о некоем Максе Анзермо, если он вообще существует в их архивах. До девяти часов утра звонить сюда, после девяти — в мою контору в Лондоне. Он неохотно сообщил мне, что посмотрит, что тут можно сделать, повесил трубку и, без сомнения, возвратился к чтению своего “Пари-Матча”.

Мне никто не позвонил до девяти, но за дополнительные двадцать франков я получил описание Анзермо. Швейцар отеля хорошо его помнил — высокий, темноволосый джентльмен лет тридцати пяти, приехавший с молодой леди в красном “Мерседесе” и уехавший с ней на той же машине на следующее утро, и у него была собака, белый пудель. Он был приятный и вежливый джентльмен, француз — так, по крайней мере, показалось моему собеседнику — но, конечно, он вполне мог быть и швейцарцем.

Я дал ему деньги, поблагодарил, а затем отправился на юг по маршруту, который во всех путеводителях именуется “Дорогой Наполеона”.

В Канны я приехал поздно потому, что по пути я останавливался пообедать, и обед проходил в очень невысоком темпе, а затем звонил Уилкинз, и полчаса ушло только на то, чтобы дозвониться.

У нее было сообщение для меня из Интерпола через Гаффи. Ни один Макс Анзермо в их списке не значился, но он мог вполне находиться там под другим именем. Не мог бы я дать им словесный портрет, если возможно, и любые другие детали, которые могут помочь? Я попросил Уилкинз передать им его портрет и информацию об отеле в Женеве и о том, что у него, вероятно, есть маленький белый пудель.

— По поручению своего отца звонила мисс Джулия Юнге-Браун и хотела узнать, где вы собираетесь остановиться в Каннах. Я обещала позвонить им, как только узнаю.

— Скажи им, что в “Маджестике”, если удастся снять номер, что вполне вероятно, так как их там три сотни. Уже есть что-нибудь об “Атена Холдингз”?

— Сегодня этим как раз занимаются.

— Хорошо. Я позвоню завтра.

Между этим моим звонком и временем прибытия в Канны кто-то, как я обнаружил, успел сделать несколько звонков. Я без проблем снял номер, проехал по Рю де Серб до первого угла, повернул и нашел для своей машины гараж. Затем я выпил две порции виски, пообедал, совершил короткую прогулку до Бульвар де ля Круазетт, чтобы подышать свежим морским воздухом, и вернулся в номер. Где-то в порту стояла на якоре яхта О'Дауды, “Ферокс” — название, которое меня ничуть не удивило, так как я узнал о его страсти к рыбалке, а также уже успел узнать некоторые черты его характера: по всем меркам он был хищной форелью, охотящейся на крупных рыб и мелочь своего вида.

В номере я опустился в кресло, закурил последнюю перед сном сигарету и стал думать о Зелии и Максе Анзермо, в основном о тех комбинациях человеческих переживаний и страстей, которые смогли заставить ее — так скоро после несомненно романтической ночи в “Омбремоне” — утратить память обо всем, что произошло в последующие два дня, а вместе с ней и красный “Мерседес”. Где-то на этой линии у кого-то произошли перемены в сердце. Я не успел рассмотреть все возможные случаи, так как зазвонил телефон.

Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мистер Алакве.

Было уже почти одиннадцать и моей первой мыслью было попросить его послать мистера Алакве к черту. Но затем любопытство относительно того, как он смог вычислить меня, пересилило, и я сказал, чтобы он поднимался.

Вскоре он вошел, улыбаясь во все лицо, отчего его курносый нос напоминал чернослив. Теперь он был одет по-континентальному: легкий желтовато-коричневый льняной костюм, широкополая шляпа с оранжевой и серебряной лентами, светло-голубой галстук с желтой подковой и охотничьей плетью и гадко-зеленого цвета рубашка в замечательную желтую полоску. На нем были все те же рыжевато-коричневые замшевые туфли. Он пожал мне руку и вручил визитку.

Я сказал:

— Давайте не будем опять совершать весь этот ритуал, мистер Джимбо Алакве, эсквайр.

Он покачал головой, при этом улыбка почти разрезала его лицо пополам, и сказал:

— Не Джимбо, мистер Карвер. Джимбо — мой брат.

Я взглянул на визитку. Он был прав. Это был мистер Наджиб Алакве, эсквайр, род занятий тот же, но адрес другой: Канны, Рю де Мимон, что было, насколько я помнил, где-то рядом с вокзалом. Я перевернул визитку и прочел на обратной стороне следующее высказывание: “Хороший друг стоит дороже, чем сто родственников”. Ну, что ж, с этим я спорить не собирался.

Я вернул ему визитку и спросил:

— Близнецы?

— Да, мистер Карвер.

— И как, черт возьми, я буду вас различать?

— Очень просто. Я всегда во Франции, а Джимбо всегда в Англии.

Я хотел спросить о рыжевато-коричневых туфлях, но решил не делать этого, потому что объяснение было бы, наверное, очень простым, чтобы я сам до него додумался.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросил я.

— Опять очень просто. Джимбо позвонил и сказал мне.

— А он как узнал?

— Это мне неизвестно. Наши отделения действуют независимо друг от друга, за исключением случаев, связанных со странствованиями, когда объект находится на значительном удалении. Это как раз ваш случай, мистер Карвер. Могу сказать, что уже испытываю чувство большого восхищения вами. Да, вы — чертовски оперативный работник.

Я сел, внезапно почувствовав сильную усталость. Джимбо и Наджиб, возможно, выглядят и действуют как два клоуна, но за этим явно стоят более серьезные вещи. Они, безусловно, хорошо умеют не только улыбаться и шутить. И в подтверждение моим мыслям Наджиб засунул руку в карман и вытащил пистолет.

— Это действительно необходимо? — спросил я.

— Надеюсь, что нет. Я очень плохо стреляю. — Он слегка повернулся и позвал кого-то. — Панда!

Из маленького холла рядом со спальней в комнату вошла молодая женщина. Вообще-то, слово “вошла” не совсем подходит. Она влетела подобно ветру, шлепнула Наджиба по спине и, танцуя в облаке какого-то сильного аромата, приблизилась ко мне, провела пальцами по моим волосам, подергала мочку моего правого уха и сказала:

— Гав! Гав! Счастлива познакомиться с тобой, Рекси.

Я спросил Наджиба устало:

— Она ведь не настоящая, да?

Панда широко улыбнулась мне.

— Ты не прав, папа. Каждый изгиб, каждый мускул — все самое что ни на есть настоящее и полное жизни.

Она была за метр восемьдесят; на ней была очень короткая юбка и блузка из золотой ламы. Она была очень симпатичной, с большими, влажными карими глазами и смеющимся ртом, полным самых великолепных зубов, которые я когда-либо видел, хотя мне показалось, что их слишком много. Ее вообще было слишком много. Ее ноги были слишком длинные, руки — тоже, и когда она выписывала пируэты передо мной, она издавала странный гул, словно ее приводила в действие какая-то мощная турбина. Ее кожа была приятного, кофе с молоком цвета, а на голове — копна черных жестких кудряшек. В ушах у нее были золотые сережки в форме человека, болтающегося на виселице.

— Мой помощник, мисс Панда Бабукар, — сказал Наджиб. — Не обращайте на нее внимания. Сегодня она в приподнятом настроении.

— Панда голодна. Панда хочет мужчину, — сказала Панда.

— Панда обыщет комнату, — сказал Наджиб, шлепнув ее по заду.

Стоя, он только-только доставал до него.

— Панда может обыскать комнату, — сказал я, — но что, черт побери, она хочет найти, кроме мужчины?

— В Англии, — сказал Наджиб, наставляя на меня пистолет, — вам сделали чертовски почетное предложение за несотрудничество с О'Даудой. Теперь предложенная денежная компенсация снимается. Мы просто забираем товар.

За моей спиной, где Панда перетряхивала мою постель, раздался ее голос:

— Ра-ра! Шикарная пижама. Всегда, когда тебе нужно будет ее погладить, Рекси, звони мне.

Что-то ужалило меня в шею, и я подпрыгнул.

— Оставь мистера Карвера в покое и продолжай работу, — сказал Наджиб.

Я повернул голову и, потирая шею, стал наблюдать за ней. Подмигнув мне, она начала прочесывать комнату. Делала она это хорошо, хотя я видел людей, которые делали это лучше, все ее действия доказывали, что она — далеко не любитель.

Некоторые из ее замечаний, отпущенных в процессе осмотра моего чемодана и ванной комнаты, произвели бы шок в доме приходского священника, но ей нельзя было отказать в жизнерадостности и дружелюбии. На расстоянии она выглядела — когда привыкнешь к ее длине — приятно, но я не доверял голодному блеску ее глаз. Она была из тех женщин, которые завершают акт совокупления поеданием своего супруга.

Она вернулась из ванной комнаты и сказала:

— Ничего, Наджиб, кроме того, что ему нужна новая зубная щетка и у него почти кончилось снотворное. Ты плохо спишь, дорогой? — Она лягнула длинной ногой. — Гав! Гав! У мамы есть кое-что на этот случай.

— Дай мне твой телефон, — сказал я. — Следующий раз, когда у меня будет бессонница, я позвоню. А теперь убирайтесь оба отсюда к черту.

— Если она не здесь, значит должна быть в машине. Ключи, пожалуйста. — Наджиб протянул руку.

Панда села на кровать позади меня и обвила мою шею руками.

— Дай человеку ключи, милый.

Я произнес полузадушено:

— Что там насчет машины?

— Машина, которую вы нашли, — сказал Наджиб. — Я прождал здесь весь вечер и видел, как вы подъехали, но не успел заметить, в какой гараж вы ее поставили.

Одна из рук Панды заползла во внутренний карман моего пиджака и появилась с ключами от моей машины. Она соскользнула с кровати и отдала их Наджибу.

— О'кей, — сказал я. — Она в гараже “Рено” рядом с Рю д'Антиб. Когда вы закончите, оставьте ключи швейцару. Я иду спать.

Я сказал явную глупость.

Панда пару раз гавкнула, лягнула ногой и сказала:

— Мама останется, чтобы съесть Рекси.

Наджиб посмотрел на ключи, лежащие у него на ладони, поднял глаза и недоуменно посмотрел на меня.

Я продолжил:

— Это не та машина, которая вам нужна. Я взял ее напрокат в Женеве, чтобы добраться сюда. Почему вы не проверили номера, когда я приехал?

— Номера можно поменять, милый, — сказала Панда. — Ты иди и проверь, Наджиб.

— Вы оба идите, — сказал я. — Проверьте машину. Одна вещь подскажет вам, та это машина или нет, — тайник. Вы знаете, где он должен находиться?

Наджиб вдруг расплылся в улыбке.

— Я знаю, где он находится, мистер Карвер, сэр. Но я не думаю, что это знаете вы. О'Дауда никогда бы не сказал вам этого. Правда?

— Конечно, он не знает, — сказала Панда. — Мама видит это по его глазам. — Она направилась в ванную.

— Выход не здесь, — сказал я.

— Да я знаю. Я собираюсь приготовить тебе ванну, а затем сделать тебе массаж. — Она открыла рот и, завращав глазами, щелкнула прекрасными зубами.

— Ты идешь со мной, Панда, — сказал Наджиб. Обратившись затем ко мне, он продолжил. — Я проверю и верну ключи. Также, мистер Карвер, как-нибудь после того, как вы увидитесь с мисс Зелией, мы должны будем поговорить с глазу на глаз, потому что это может пойти вам на пользу. — Он взял Панду за руку и потащил ее к двери.

— Мама остается, — закричала она.

— Мама уходит, — сказал я. Я решительно прогнал возникшее было искушение. Я был не в ее весовой категории.

У двери Наджиб произнес:

— Пока вы в этом городе, если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

— И мне тоже, — сказала Панда.

— В конце концов, — Наджиб не обратил на нее никакого внимания, — мы занимаемся одним делом, так почему не быть друзьями, если, конечно, не возникнет чертовски острая необходимость в обратном.

— Прекрасно сказано, — сказал я.

— Спокойной ночи, мистер Карвер.

— Мне совсем не нравится мысль о том, что ты останешься совсем один в этой комнате, любимый, — добавила Панда.

— Я переживу.

— Скажи, Рекси, — ее глаза расширились от внезапной мысли, — ты ведь не придаешь значения цвету кожи, правда?

Я покачал головой.

— Мне нравится твой цвет. Но мне нужно хорошенько поработать над своим здоровьем, прежде чем иметь дело с тем размером, в котором он выступает. Спокойной ночи.

Они ушли. А я отправился спать. Они оба ломали дурацкую комедию. Но они оба не были дураками. И как, черт возьми, они узнали, что я еду в “Маджестик”? Никто не знал об этом, пока я не позвонил Уилкинз, а та не позвонила в суссекское поместье О'Дауды. Через три-четыре часа после этого Наджиб вышел на мой след. Где-то в домашнем хозяйстве О'Дауды был кто-то, кто подкармливал информацией другую сторону. Кто-то из его прислуги не хотел, чтобы О'Дауда получил назад свой “Мерседес”, и этот кто-то не слишком умело это скрывал. Я предположил, что это — Денфорд. Работая на О'Дауду, он, вполне вероятно, испытывал сильную неприязнь к нему, но это пошло дальше и превратилось в лошадь по имени “Месть из неприязни путем предательства”. Хорошие линии, но воспитание посредственное. Так как дело касалось О'Дауды, что-то действительно очень сильно жгло Денфорда, потому что он не слишком беспокоился относительно того, что сказал один человек — что ты можешь спрятать пламя, но что ты будешь делать с дымом? Когда О'Дауда заметит дым, Денфорда ждут большие неприятности.