"Рука-хлыст" - читать интересную книгу автора (Каннинг Виктор)

Глава 6 «Vous vous amusez, no?»[6]

На следующий день рано утром я позвонил Уилкинс в Гринвич. Было полвосьмого, и к телефону подошел ее отец. Он зарычал в трубку, точно офицер, которого разбудил диспетчер и сообщил, что склад номер

Два охвачен огнем. Он громко позвал Уилкинс, и, пока она снимала бигуди или занималась чем-то еще, что, по ее мнению, стоило сделать, чтобы подойти к телефону в приличном виде, старик рассказал мне о двух скачках, происходивших в тот день в Лонкампе, и дал прогноз погоды для Лондона.

Наконец Уилкинс взяла трубку: я понял, что она еще не проснулась до конца и рассержена столь ранним звонком. Я попросил ее раздобыть информацию относительно Авраама Малакода и позвонить мне как можно быстрее, а также, если удастся (впрочем, меня это беспокоило куда меньше), найти материал на Латур-Мезмин.

— Женщина?

— Да. Веритэ, — ответил я. — В коробке со старыми записями лежат вырезки статей с кричащими заголовками. Или мне это приснилось?

— Сейчас вы, по-моему, должны были бы спать.

Я не стал спорить и дал ей номер телефона, по которому она должна была перезвонить мне, а затем приготовил кофе и сварил пару яиц. Я принялся за кофе, пытаясь навести некоторый порядок во всем том, что мне было известно. Малакод хочет, чтобы я следил за Кэтрин и в конце концов сообщил ему, где остановится миссис Вадарчи. Сатклифф хочет того же. Двое неизвестных напали на меня в Лондоне, и еще один парнишка навестил меня ночью, и всех их интересовало то же самое. А человеком, связанным с миссис Вадарчи, — ярким, словно воздушный змей, на которого невозможно не обратить внимания, — была Кэтрин. Стебелсон сказал, что миссис Вадарчи собирается использовать Кэтрин. Но с какой целью? Чтобы заставить Кэтрин расколоться, мне придется основательно потрясти ее. Это будет нелегко, но, очевидно, дело того стоит. Если кто-то использует кого-то, надеясь таким образом чего-то добиться, то почему я не могу включиться в игру, независимо от того, что там говорил Сатклифф насчет людей, чересчур туго набивающих свои бумажники.

Я прождал до половины десятого, а затем позвонил на Бальзака, 35-30, попросив к телефону Кэтрин. Ее голос показался мне сонным и сердитым и стал еще более сердитым, когда она поняла, что звоню я.

— Позвони попозже, — сказала Кэтрин, и я услышал, как она зевнула.

— Я хочу увидеть тебя сегодня.

— Позвони позже.

— В семь часов вечера, — сказал я. — На северной оконечности моста Сольферино.

— Нет.

— В таком случае я приду в отель.

— Ты все равно меня не увидишь.

— Тебе придется выйти. Я скажу, что я из министерства здравоохранения и хотел бы взглянуть на сертификат, позволяющий тебе заниматься массажем. Мост Сольферино. Семь часов.

— Ну ладно.

— Умница.

— А как я узнаю, что я на северной оконечности?

— Посмотришь на реку. Если она будет течь справа налево, значит, ты не там. Перейдешь на другую сторону.

— Боже мой, какие сложности. Я встану на середине. И буду ждать две минуты.

Кэтрин повесила трубку. Я представил себе, как она снова ложится в кровать, и не сразу смог отогнать от себя эту картинку.

Пришел Казалис — он открыл дверь своим ключом и радостно сказал:

— Доброе утро, «мамаша Джамбо». Хорошо спалось?

— Да, за исключением одного часа. У меня был гость. Ключ от этой квартиры достать нетрудно, несмотря на твои уверения.

— Не принимай близко к сердцу. Жизнь вся из этого состоит. — Он налил себе остатки кофе в чашку, на четверть наполненную сахаром, и, поглотив за один присест полчашки, крякнул от удовольствия:

— Восхитительно. Ты знаешь толк в кофе.

— Он назвался Говардом Джонсоном или как-то в этом роде.

Пытался склонить меня к работе на американскую разведку и гарантировал хороший заработок.

— Молодой пижон? Похож на полузащитника из университетской команды и ведет себя так искренне, будто его воспитывали на Урале?

— Да, точно.

— Старина Говард. Про него можно сказать — из молодых, да ранний. С детства стремился быть первым во всем, но когда у него начал ломаться голос и появились прочие признаки половой зрелости, он выдохся. Но они продолжают тратить на него уйму денег и надеются, что в один прекрасный день он снова окажется на высоте. Ну а что с Малакодом?

— Может быть, ты что-то о нем знаешь? Он нанял меня. Но не ответил ни на один мой вопрос.

— Доверяет тебе.

— Мне понравилась его улыбка. От нее светлее на душе становится.

— Тебе нужно носить темные очки.

— Он был так щедр, — сказал я, — что отдал свою секретаршу целиком в мое распоряжение — она будет моим компаньоном, гидом, советником и другом. Ее зовут Веритэ Латур-Мезмин.

— Какого года вино?

— Около тридцать пятого года, вкус довольно слабый. Но думаю, после фильтрования станет лучше. Так или иначе, она отправится за Вадарчи вместе со мной.

Казалис состроил гримасу и сказал:

— Не думаю, что нам это понравится.

Я понял, кого он имеет в виду, говоря «нам», но меня это не волновало.

— С этим вы ничего не можете поделать, — сказал я. — И я тоже. А как насчет этой квартиры? Я больше не хочу принимать гостей.

— Полагаю, ты сможешь с ними справиться. Но я бы на твоем месте остерегался. Будь в баре отеля «Георг V» каждый вечер между шестью и половиной седьмого. Начнем с сегодняшнего вечера. Если тебе понадобится что-то сообщить нам, свяжемся там. А здесь меня легко могут застукать.

— Ладно, последи, чтобы за тобой не было хвоста.

— Конечно.

Он помахал мне рукой и ушел.

Уилкинс позвонила в двенадцать. Я сидел у окна за столом, на котором лежало несколько листков, и в правой руке держал большой стакан с коктейлем из виски и кампари.

В общей сложности Уилкинс надиктовала мне три сотни слов, а она, если бы понадобилось, смогла бы в три страницы уложить «Унесенных ветром». Речь шла о суде в пятьдесят седьмом году над Веритэ Латур-Мезмин по обвинению ее в убийстве мужа. Статья из «Ньюс оф зе уорлд». Коробка со старыми вырезками из газет появилась у меня потому, что, когда выпадала свободная минутка, я не упускал случая посидеть на кухне мистера Мелда за парой стаканов «Гинесса» и номером «Ньюс оф зе уорлд». Веритэ была оправдана французскими присяжными в Лиможе, и это действительно было весьма справедливо.

Что касается Малакода, то он занимался международными банками, судоходством, учредил два музейных фонда, благотворительные фонды и научные стипендии, словом, подобные сведения можно найти и относительно таких людей, как Ротшильд, Гулбенкиан, Форд, Наффилд и прочие. Малакод еврей, родился в Гамбурге, не женат. В лондонской «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года было напечатано краткое сообщение, в котором объявлялось о новом научном фонде Малакода, а на второй странице газеты за то же число была небольшая статья, имевшая отношение, как мне показалось, не только к Малакоду.

Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.

Я появился в «Георге V» сразу после шести. В баре мне составил компанию крупный и очень общительный американец, который рассказывал длинную историю о своем друге. Я все ждал, когда же он доберется до сути, но этого так и не случилось. Выпив вторую порцию мартини, я потерял к нему интерес. И когда это произошло, я увидел, что в бар входит Ричард Мэнстон.

Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:

— Рад вас видеть, сэр Альфред.

Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.

Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.

Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.

Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:

quot;С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.

Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.

Счастливого пути. Ради.quot;.

Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:

«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.

Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.

Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.

Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.

Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.

Через пять минут я уже сворачивал с проспекта Георга Пятого на Елисейские Поля, зашел там в кафе, купил газету, увидел, что одна из моих лошадей заняла в Лонкампе неплохое месте, а затем позвонил Веритэ Латур-Мезмен и спросил, не пообедает ли она со мной. Она ответила, что только что вымыла голову, собирается поужинать у себя дома и будет очень рада, если я составлю ей компанию.

Я вышел из кафе и начал искать такси, и тут ко мне подошел Казалис и попросил огоньку. На нем был голубой комбинезон и накладные усы.

— О Господи, — сказал я, — к чему эта экипировка? Даже Говард Джонсон узнал бы тебя.

— Мне предстоит другая работа. Неужели тебе не нравится?

— По-моему, единственное, чего тебе не хватает, — это пары деревянных башмаков.

Я дал ему прикурить. Выдохнув облако дыма, он сказал:

— Спасибо, «мамаша Джамбо». У меня для тебя сообщение, взял в отеле «Флорида». А у тебя, возможно, есть что-то для меня.

Он стоял сбоку от меня, и со стороны нельзя было точно сказать, разговаривает он со мной или нет. Быстрым движением руки я передал ему листок, на котором записал результаты своего визита в сто первый номер, не забыв упомянуть и о хлысте, а он сунул мне в руку конверт и тотчас испарился, словно джинн.

Я вскрыл конверт, сидя в такси. Там была записка от Кэтрин, и, читая текст, я удивлялся, зачем так надрывался час назад.

«Прости, милый. Не могу прийти на Сольферино. Большой скучный обед в посольстве. Завтра лечу в Дубровник. Там есть мост? Люблю. К.».

Почему Кэтрин так уверена в том, что я отправлюсь за ней куда бы она ни поехала? Но она была в этом уверена, к тому же готова была предоставить мне ту информацию, за которую мне платили деньги. Любопытно.

Кажется, я впервые обедал с женщиной, которая застрелила своего мужа. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на Веритэ. По-моему, она выглядела отлично. Ее лицо казалось прекрасным произведением скульптора: независимо от того, под каким углом падал свет, возникала привлекающая глаз игра света и тени. Большие темно-карие глаза обрамлены длинными ресницами, темные брови казались столь совершенными, что возникало желание вытянуть руку и провести по ним, проверяя, не нарисованы ли они. С момента нашего знакомства Веритэ еще ни разу не улыбнулась, но мне подумалось, что ее улыбка стоит ожиданий.

Квартира казалась опрятной, но безликой, а кухня и вовсе походила на аптеку. Веритэ прекрасно готовила. Мы отведали тонкие ломтики телятины, запеченные в швейцарском сыре и прикрытые сверху анчоусами, и распили бутылку «Мерсолта», причем Веритэ пила очень мало.

— Миссис Вадарчи и Кэтрин, — сказал я, — завтра летят в Дубровник, где остановятся в отеле «Аргентина». Нам нужно тоже лететь, но другим рейсом. Если необходимо, даже на день позже. Вы сможете взять билеты?

— Конечно.

Она аккуратно, мастерски очистила грушу, ни разу не капнув.

— Скажите герру Малакоду, что я обыскал номер Вадарчи в отеле «Георг V». И не нашел ничего интересного, если, конечно, его не интересует одежда времен короля Эдуарда, за исключением хлыста.

— Хлыста? — переспросила Веритэ без всякого удивления и разрезала грушу пополам. — Пожалуйста, возьмите кусочек. Я не хочу есть одна. — Она положила половинку груши на мою тарелку. — Разве была необходимость вламываться в номер?

— Иначе я бы не узнал, что они уезжают. К тому же «вламываться» — неподходящее слово. Я позаимствовал ключ.

— Вы очень опытны.

По ее тону я не понял, был ли это вопрос или же комплимент. Я взял грушу, и ее сок, как и следовало ожидать, потек у меня по подбородку. Веритэ подняла мою салфетку, которая упала на пол. Внезапно я понял, почему мы оказались в разных лагерях. Она относилась ко мне как к маленькому мальчику: очищала фрукты, следила за тем, чтобы я не испачкался, подливала вино. Что-то подсказало мне, что благодаря этому она чувствовала себя со мной в безопасности. И это была женщина, которая выстрелила в своего мужа три раза, не промахнувшись, а затем спокойно позвонила в полицию!

— Да уж... приходится.

Она направилась на кухню, чтобы принести кофе.

— Что приходится? — бросила она через плечо.

— Использовать свой метод добывания информации.

— Ах это.

Она прошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки, лежали ситечки, с их помощью после пятнадцати минут взбалтывания вы получали слабенькую коричневатую жижу. И как будто в нашей беседе не было перерыва, я сказал:

— И приходится быть осмотрительным.

— Осмотрительным?

— Да.

Она протянула мне открытую пачку сигарет, и когда я взял одну, в ее руке появилась зажигалка.

— Я полагаю, вы навели справки о герре Малакоде?

— Да, узнал, что мог. Его кредиты весьма высоки.

Она не улыбнулась.

— Он очень хороший человек. Ну а обо мне?

— Что?

— Обо мне вы наводили справки? Это было бы логично с вашей стороны.

— Нет, конечно, — соврал я.

Она зажгла сигарету и без всяких эмоций произнесла:

— Очень мило, что вы лжете. В этом нет необходимости, но я ценю.

Я не знал, что на это ответить, и принялся постукивать по своему ситечку, а она сказала:

— Не стоит так делать.

Опять маленький мальчик, доставляющий беспокойство.

— Во время туристического сезона, — произнес я, продолжая постукивать, — вы можете услышать, как англичане делают это в любом уголке Франции.

Но она не улыбнулась моей шутке. Кажется, в тот момент я дал себе слово, что если в последующие пять дней не увижу ее улыбки, то пожертвую десять фунтов какой-нибудь благотворительной организации.

— Хотите ликеру? — спросила Веритэ.

— Нет, спасибо.

— А виски с содовой?

— Ну, пожалуй.

Она встала и направилась к буфету. Стоя спиной ко мне, Веритэ спросила:

— У вас есть оружие?

Было нелегко следовать за ходом ее мысли.

— Да.

— Будет лучше, если вы отдадите мне пистолет до того, как мы сядем на самолет. Мне пронести его через таможню намного легче, чем вам.

— Если вы настаиваете.

А сам подумал о том, что женщине ее комплекции довольно трудно спрятать пистолет в поясе так, чтобы его не заметили.

Я чуть было не сказал это вслух, но вспомнил, что улыбки ее все равно не увижу. Я начинал чувствовать себя как-то неуверенно. И эта неуверенность окрепла, когда я прощался с ней.

Я протянул руку и вежливо поблагодарил Веритэ за ужин и удовольствие, которое получил от пребывания в ее компании.

И снова почувствовал себя примерным мальчиком в вельветовых панталонах и воротничке на тесемках. Она взяла мою руку, у нее оказались длинные холодные пальцы, и сказала:

— Очень рада, мистер Карвер, но мне кажется, я должна кое-что прояснить.

— Было бы очень любезно с вашей стороны прояснить хоть что-то впервые за столько дней, — ответил я.

— Мне кажется, — сказала она бесстрастно, — что вы — хороший человек. Естественно, мы много будем видеться друг с другом, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, — я не позволю вам затащить меня в постель.

Это меня разозлило:

— А в подобном разъяснении есть необходимость?

— Во всяком случае, раньше была.

Я спустился по лестнице, чувствуя себя как пес, которому дали под зад еще до того, как он попросился в дом.

Когда я сходил с тротуара, чтобы перейти улицу, машина, мчавшаяся по другой стороне, вдруг изменила направление и, сверкнув фарами, пошла прямо на меня. Я отпрыгнул обратно на тротуар, и машина промчалась всего лишь в шести дюймах от меня. Проехав ярдов десять, она остановилась, из нее вылез человек и пошел мне навстречу. Я поспешил уйти, но тут услышал его громкий и неестественно веселый голос:

— Прости, малыш, но эта старая развалина временами ведет себя по-идиотски — как бекас, которому подстрелили крыло.

Надеюсь, я тебя не задел? Господи, да ведь я мог убить тебя!

Старина Говард Джонсон выбросил вперед обе руки, намереваясь врезать мне. Я с благодарностью ухватился за его запястье и предплечье, перебросил Говарда через плечо и вмазал его прямо в стену. Он всхрапнул, словно пьяный, а я обшарил его карманы, но не нашел ничего интересного, если не считать пачку сигарет «Белград-фильтр». Затем подошел к машине. В ней никого не было, поэтому я сел. Таким образом мне удалось сберечь значительную сумму, которую я потратил бы, если бы от Порте-де-ла-Вилетте, где жила Веритэ, поехал на такси. Я припарковался в сотне ярдов от своего дома, выбросил ключи в канаву и проколол все четыре колеса. Пухленькая проститутка, дежурившая на улице, с интересом наблюдала за моими действиями.

— Vous vous amusez, no?[7] — спросила она.

— Да, — ответил я.

Когда я повернулся, чтобы уйти, она сказала:

— Bien. Maintenant, nous allons nous amuser beaucoup plus?[8]

— Нет.

Я отправился к себе, прихватив с собой единственную вещь, которая вызвала у меня интерес. Это была книжка в мягкой обложке, на английском, опубликованная в Лондоне «Юнити букс лимитед», издательством, о котором мне не доводилось слышать. Это был перевод с немецкого, так было написано на форзаце, и называлась она «Пятно позора: исследование европейских национальных неврозов». Судя по названию, эту книжку приятно было почитать на ночь, но я взял ее не поэтому и не думаю, что именно этим она привлекла Говарда Джонсона. Мой взгляд приковало имя автора: профессор Карл Вадарчи. Не профессор ли Вадарчи написал статью на ту же тему, которая была напечатана в «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года?