"Артистическое кафе" - читать интересную книгу автора (Села Камило Хосе)VАктеры, закутанные в шарфы, приходят в кафе ночью, после работы. – Что, много работы? – Хватает! Пакито не отказался бы стать режиссером. Среди искусств ото все равно что плавание в спорте. Но актером он бы не хотел стать, потому что в глубине души Пакито очень стеснителен. В коллеже ему однажды сказали: – Пакито, мы ставим знаменитую драму Соррильи «Дон Хуан Тенорио». – Ну и что? – Отец настоятель, человек умный и опытный, не хочет, чтобы на сцене выступали девушки, даже если это будут сестры воспитанников. Поэтому мы подумали, что ты сыграешь роль доньи Инес. – Нет, не сыграю. – Стесняешься? – Не в том дело. Просто не сыграю и баста. Не сыграю, потому что не хочу. Вовсе я не стесняюсь. На самом деле Пакито был очень застенчив и чуть что краснел как помидор. Однажды, когда он был уже подростком, кузина Рената, которая за три года успела сменить двух мужей, сказала ему: – Послушай, Пакито, хочешь поиграем в жениха и невесту? Пакито отказался и потом проплакал всю ночь. Кузина Рената была розовощекая толстушка. Первый раз она вышла замуж за ветеринара, по любви; за толстого большеголового ветеринара, от которого пахло потрохами. Во второй раз она вышла замуж по расчету за дантиста с красивой фигурой, от которого приятно пахло зубным элексиром. Это была нашумевшая история, но рассказывать ее слишком долго. Актеры приходят в кафе в половине второго. Если они являются раньше, это плохой признак. Актеры, прежде чем заговорить, прочищают горло; некоторые даже харкают. Пакито восхищался тем, как запросто они харкают, и завидовал им. – Я хотел бы иметь грубый голос, чтобы лучше отхаркивать. И двойной подбородок, чтобы лучше отхаркивать. И темно-серый вязаный жилет, чтобы лучше отхаркивать. Кузина Рената хвасталась своим нейлоновым бельем, которое можно выстирать над умывальником, а сохнет оно так быстро, что и моргнуть не успеешь. Кузина Рената, несмотря на полноту, была чистюля, и в доме у нее все блестело. – Говорю вам, у меня в доме все блестит. Пакито восхищался своей кузиной. – Сеньорита дома? – Да, сейчас подойдет. Кто ее спрашивает? – Кузен Пакито. – Подождите минутку, сейчас она подойдет. Рената подходила к телефону и любезничала с кузеном. – Ты прочистил горло? – Нет. – Написал тетушке? – Нет. – Желудок у тебя в порядке? – Нет. За одним из столиков кафе старый худой актер с удоволь-ствием харкает. У пего грубый голос и жилет из темно-серой шерсти. – Будь у меня двойной подбородок, я бы лучше харкал. Еще бы! Пакито, как вы уже догадались, зовут вовсе не Пакито. Его зовут Кандидо Кальсадо Бустос, это молодой человек из провинции, немного художник, приехавший завоевывать Мадрид неизвестно каким оружием. В коллеже некоторые называли его Канкальбус. Это было в том дурашливом возрасте, когда подростки забавляются, складывая начальные слоги слов (Кан-каль-бус), как фармацевты, подбирающие названия лекарствам, фармацевты, которые носят очки и у которых вьющиеся волосы. – Канкальбус, отважный воин, капитаном быть достоин и т. д. К этому прибавлялось: – Канкальбус, тореадор, выходи скорей во двор. Пакито поджидали во дворе и избивали. В этом дурашливом возрасте подростки также сочиняют стихи. – Что я тебе сделал? – Ничего. У кузины Ренаты был малыш, от которого пахло пипишка-ми; мыли его редко. – Ты хочешь, чтобы твой сын, плод моего чрева, умер от воспаления легких? – Нет, нет, я хочу, чтобы мой сын, жил и рос, а потом стал выдающимся человеком. – Да будет тебе! Малыша кузины Ренаты звали Хустинианиы, у него была мордочка крота. Пакито очень жалел малыша Хустинианина. Однажды, разговаривая с Росауритой, он сказал: – Я так жалею Хустинианина, прямо сердце разрывается. – Но почему же? – Право не знаю. Он такой маленький и беззащитный! – Не говори глупостей! Знаешь, что сказал Шатобриан? – Нет, не знаю. Что же? – Что беззащитны мы, взрослые. Пакито задумался. – Какая глубокая мысль! Мы иногда зовем Кандидо Кальсадо Бустоса Пакито, а иногда Хулито; главное – договориться. Росаура, думая о чем-то приятном, ответила: – Еще какая глубокая! В кафе, в ночном пестром кружке актеров, обычно усаживается дон Мамед, воробей, которого ничем не проймешь. – Хе-хе! Полицейских сказал няньке: хе-хе, послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито? Актер в темно-сером вязаном жилете перебивает его: – Послушайте, дон Мамед, какого черта вы не заткнетесь раз и навсегда? Дон Мамед очень удивился. – Я мешаю? – Конечно, ужасно мешаете, говоря по правде. Не хотелось мне говорить вам это, но вы несносны со своим полицейским и нянькой. Дон Мамед умолк и загрустил, как сирота, которого бранят и колотят соседи. – Ладно, я замолчу, если мешаю; простите, я не хотел вам мешать. Актер в вязаном жилете тайком улыбнулся, почти ехидно, и снова смачно отхаркнул. Секунда скорбного молчания повисла в тяжелом воздухе кафе. Дон Мамед больше чем когда-либо похож на жареную птицу, но теперь уже не хочется схватить его за лапки и съесть с головой и всеми потрохами; он пережарился, как та долька чеснока, которую кладут на сковородку, чтобы отбить горечь оливкового масла. |
||
|