"Артистическое кафе" - читать интересную книгу автора (Села Камило Хосе)IIIЗа тремя-четырьмя столиками, стоящими в ряд, хранят молчание художники. Молодой человек из провинции, который тоже немного рисует, пытается завязать разговор, но безуспешно. Молодой человек из провинции сам не знает, что он такое, кем хочет стать и кем станет. Молодой человек из провинции рано лишился отца и матери. Тетки говорили ему: – Послушай, Хулито, надо подумать о твоем будущем. Кем ты станешь, когда вырастешь? Смущенный Хулито отвечал: – Не знаю… В том-то и дело, что не знаю… Нерешительность Хулито выводила теток из себя. – Праздным гулякой ты не будешь, не надейся. Для этого надо иметь состояние. – Ладно, что-нибудь подвернется… Когда тетки отошли в лучший мир, Хулито распродал то немногое, что они ему оставили, и отправился в Мадрид завоевывать столицу. И угощать анисовым ликером Росауру. – Один раз только и было! Молодой человек из провинции пытается завязать разговор с художниками. – Сейчас я занимаюсь только рисунком… – Прекрасно… – Позже займусь живописью… – Прекрасно. – Я хочу тщательно отобрать вещи на выставку… – Прекрасно. Молодой человек из провинции умолк, поняв, что скоро ему не станут отвечать даже «прекрасно». Художники гасят окурки о мраморный столик. «Какие молодцы!» – подумал молодой человек из провинции. Молодого человека из провинции зовут вовсе не Хулито. Его зовут Кандидо, Кандидо Кальсадо Бустос. Кандидо Кальсадо Бустос – тощий замухрышка с бледным лицом. У Кандидо Кальсадо Бустоса плохо варит желудок. – Кандидо! – Что? – Как поживаешь? – Плохо… Кандидо Кальсадо Бустос пишет стихи и рисует. Если бы ему предложили место в какой-нибудь канцелярии, он бы тоже не отказался. Кандидо Кальсадо Бустос хотел стать ницшеанцем. Но ничего не вышло. Кандидо Кальсадо Бустос был скорее своего рода сестрой милосердия и писал стишки маленьким детям и бродячим собакам. Стихи у него получались напыщенные, но неплохие, хотя, как ему говорили, не без заимствований. О, ты, непостоянный пес, о сердце, свисающее с облаков, о, тополь! и т. д. Художники мало понимают в поэзии. А поэты ничего не смыслят в живописи. Кандидо Кальсадо Бустос был немного поэт и немного живописец, хотя толком не разбирался ни в том, ни в другом. Он был невеждой, но невеждой с твердыми принципами и жаждой просвещения. – Цвет, цвет… – Что? – Да вот, цвет. – А! – Живопись Астерио отличается тонкостью цвета: цвет рыбы, цвет кувшина, цвет капусты… – Кто такой Астерио? – Мой учитель. Официанты в Артистическом кафе по лицу отличают хороших живописцев от плохих. И хороших поэтов от плохих. Официанты никогда не ошибаются. – Этот? Невежа, пьет кофе в долг. Официанты в Артистическом кафе бьют в цель без промаха. – Этот? Деревенщина, пьет кофе в долг. Официанты в Артистическом кафе самоуверенны. – Этот? Голодранец, не пьет кофе даже в долг, – А что он делает? – Этот? Да ничего, терпит. Не просит даже содовой. Молодой человек из провинции заказывает кофе, пьет его и расплачивается. Надо мало-помалу завоевывать уважение публики. Иначе тебя никогда не пригласят сотрудничать в прессе и публиковать за двадцать пять дуро (с вычетами) стихи, статьи, рассказы. Стихи он бы давал бесплатно. Кроме лиц с именем, которые получают по пятнадцать—двадцать дуро за стихотворение, остальные поэты свои стихи дарят. Поэтам, хоть они скупы, иногда приходится быть щедрыми. Разумеется, у поэтов есть, как правило, другая профессия – чертежника, учителя, шпика, – иначе не проживешь. – Живопись моего учителя отличается тонкостью цвета. – Прекрасно. Воздух в Артистическом кафе такой тяжелый и спертый, что, кажется, можно его жевать и трогать руками. Он словно сделан из липкой, упругой ткани мочевого пузыря. – Жарко. – Нет. Живописцы делятся на несколько категорий: высокие и худые, низкие и худые, среднего роста и худые. Мудрецы, должно быть, определяют школу живописца по его росту и толщине. Думая об этом, Кандидо улыбается про себя. У Кандидо неуместные мысли, он их не может прогнать. – Поэзия, поэзия, фея… допустим, фея двусмысленных слов. Какая глупость! – Что? – Ничего, я говорил сам с собой. Кандидо спохватывается. – Черт побери, когда-нибудь и на меня обратят внимание! Кандидо Кальсадо Бустос не находит псевдонима, который его прославил бы, который звучал бы как имя великого поэта, как имя великого художника и в то же время не отдавал бы псевдонимом. Канкальбус не подходит; для почина это хуже чем Асорин. Молодой человек из провинции, засунув руки в карманы брюк, смотрит в потолок и пытается привыкнуть к Канкальбусу[4]. Плохо то, что чем больше он твердит это имя, тем более бессмысленным, пустым и нелепым его находит. – Вон пошел Канкальбус. Нет, это напоминает прозвище деревенского дурачка. Канкальбус, хочешь фигу? Канкальбус, ты похож на шелудивого пса, я ударю тебя палкой. Теплый, трепетный живот молодого человека из провинции ходит вверх и вниз в такт дыханию. У Росауриты ходит вверх и вниз бюст. Молодому человеку из провинции Росаурита нравится. – Росаурита, нежная как мать. Росаурита, ласку за ласку. Росаурита, лучше обладать, чем желать, скажи «да». Если бы мягкое ожиревшее сердце Росауриты можно было прочесть, как читают потроха коров, развешенные в лавочках торговцев требухой, разъяснилось бы многое. Но сердце Росауриты закутано в кретоновый чехол, который снимают с диванных подушек, когда умирает хозяин дома и уносит в другой мир – ад, благодать, чистилище и рай – ключ от кладовой, железный ключ от замка, охраняющего хлеб и оливковое масло. Что же теперь будет со вдовой? Ничего, надо убрать комнаты. Или же: что теперь будет со вдовой? Ничего, закроет грудь кретоном, чтобы заткнуть сердце. Мертвым покой, а живым живое. Живым кофе с булочкой. – С молоком, как всегда? – Да, и еще принесите булочку. Росаурита, при удобном случае, украдкой поглядывает на молодого человека из провинции. – Душенька! У молодого человека из провинции пересыхает горло. – Да, да, она недурна… Как бы это набраться решимости? Послушай, Росаурита. Росаурита, обрати на меня внимание. Росаурита, прими своего покорного слугу. Росаурита! Ах!.. Молодой человек из провинции внезапно возвращается к действительности. Успокоившись, он покидает художников и подходит к Росаурите. Будь у него мужество, он бы объяснился. Росаурита хороша как никогда. Росаурита разговаривает с дамой за соседним столиком, с усатой дамой, у которой такой вид, будто она была несчастна сначала с наглецом мужем, а потом с детьми – бандой неблагодарных мошенников. – У меня есть сосед, владелец такси из этих новых, у которых немного спущен пол и на дверце надпись: «Вход свободный». Он за небольшую плату латает пояса, он очень уважаемый человек. У меня на поясе уже три заплаты, здесь, здесь и здесь. Не будь тут столько народу, мы пошли бы в туалет, и я бы их вам показала. Молодой человек из провинции постарался побороть смущение. – Добрый день, Росаура. – Привет, моя прелесть! Росаурита бросила презрительный взгляд на даму с порванным поясом и израненной душой. – Привет, моя прелесть! – Добрый день, как поживаете? Росаурита кивнула, покорная и напыщенная, как индюшка перед влюбленным индюком. – Как видите, друг мой. Молодой человек из провинции подумал о своей матери, умершей во цвете лет. Молодой человек из провинции в ответственные минуты всегда думает о своей матери, умершей от тифа в расцвете лет. Теперь позволим себе отступление: мотивы болеро оставляют осадок, то горький, то сладостный, в противоречивом сердце молодых людей из провинции, молодых любителей изящных искусств. Кое-кто холит, как редкостный цветок, юношеские прыщи, а другие зато, подобно безмозглым червям, всю ночь из кожи вон лезут, чтобы потом похваляться ученостью перед друзьями. По сути, это одно и то же: у людей не отобьешь ни аппетита, ни охоты давать советы ближнему. Росаурита хранит у себя дома, в ящике комода, пояс полный заплат и воспоминаний. – Какой чудесный был день в Кольменар Вьехо! Какая коррида! Росаурита хранит в вате, в коробке из-под геморроидальных свечей, белые четки своего первого причастия. – Какое дивное утро на железных стульях бульвара Ре-колетос! Росаурита хранит в мочевом пузыре песчинки, которые время, строптивое, как блудный сын, упорно не желает фильтровать. – Какой прелестный был день, когда он взял меня за руку и сказал: Росаурита, поцелуй меня в висок! Росаурита знала, что с ней заговорят. – Послушайте, Росаура… – Говори мне «ты». – Послушай, Росаура.. – Зови меня нежней, скажи «Росаурита». – Послушай, Росаурита… – Что? – Ничего, я забыл, что хотел сказать. В Артистическом кафе летают с адским шумом сизые голуби. – Вспомнил. Послушай, Росаурита. – Что? – Я хотел бы иметь крылья, как птицы или как херувимы и серафимы. – Чтобы подняться над землей и летать? – Нет, чтобы обмахивать тебя как веером… Молодой человек из провинции сделал над собой невероятное усилие, ужасное усилие. – Чтобы обмахивать тебя опахалом, как верный раб-китаец с раскосыми глазами, подвязанной косой и фарфоровым цветом лица. Росаурита вздохнула так глубоко, словно делала шведскую гимнастику. Раз, вдох. – Кальсадо… Два, выдох. – Зови меня Кандидо. Раз, вдох. – Прости. Два, выдох. – Прощаю. Раз, вдох. – Кандидо. Два, выдох. – Что? Раз, вдох. – Ты выдающийся человек! Два, выдох. – Нет, дорогая. Росаурита, немного успокоившись, стала дышать нормально и продолжала: – Да, Кандидо, уверяю тебя, ты гигант! У Кандидо Кальсадо Бустоса впервые по приезде в Мадрид словно спала с глаз пелена. Но то была лишь краткая вспышка. Что поделаешь! – Я стою за старинную поэзию, за вечную поэзию. Эти нынешние стихотворения, которые можно читать сверху вниз и снизу вверх, мне ничего не говорят. Иногда, правда, я позволял себе кое-какие вольности, но где сонет, добротный сонет?.. – Разумеется, вот и я говорю: где добротный сонет? Сонет создан для любви, правда, Кандидо? – Правда, Росаурита, это великая истина! Одиннадцати-сложник, как говорил дон Марселино Менендес-и-Пелайо!.. – Вот, вот… Росаурита, которая была не глупей других, уже заметила, что молодой человек из провинции немного косит. – Ба, ему это даже идет! Глаза у молодого человека из провинции ие то что косят, они каждый сам по себе, глядят в разные стороны, как рожки улитки. |
||
|