"Леди на монете" - читать интересную книгу автора (Барнс Маргарет)

Глава 2

Королева Генриетта-Мария оказалась права: Карл вместе со всеми, кто поддерживал его, вынужден был выжидать еще в течение почти двух лет. Но в этом ожидании уже не было безнадежности.

Изгнанники в Шато де Коломб с жадностью ловили все новости из Лондона и сообщения о похоронах этого чудовища, Оливера Кромвеля, который был погребен в Вестминстерском Аббатстве в богатой одежде и с короной. Но они с облегчением передавали друг другу сообщение неутомимого летописца, Джона Эвелина, написавшего, что «это были самые радостные похороны, на которых я когда-либо присутствовал».

И действительно, мрачная похоронная процессия в конце концов нашла возможность дать выход чувствам, долго сдерживаемым пуританскими ограничениями. За стенами Уайтхолла танцевали и кричали подмастерья, а солдаты, позабыв о дисциплине, пьяные шатались по улицам. Конечно, это была грубая реакция самых невоздержанных и невоспитанных людей, но она свидетельствовала о том, что настроение целой нации изменилось. Вскоре после похорон городская чернь разрушила новый памятник Протектору в Аббатстве, и по всей стране начались серьезные волнения и бунты.

Король Англии и его брат Джеймс, не имевшие за душой и пенни, скрывались в Голландии от кредиторов в ожидании благоприятного момента, чтобы открыто высадиться в Англии или появиться там анонимно.

Именно в это время мудрый лорд Джон Калпепер посоветовал Карлу приблизить к себе генерала Монка. Джон Монк был роялистом еще до того, как стал членом парламента, имел влияние на армию и был достаточно терпимым человеком. Он прекрасно понимал, что Англию могут ожидать гораздо большие неприятности и невзгоды, чем современно мыслящий король, имеющий мягкий, сговорчивый характер и успевший, к тому же, получить горький и тяжелый урок относительно того, как поступают с королем, который слишком упорно настаивает на своих божественных правах.

Между Монком, который находился в Шотландии, и роялистами на другом берегу пролива начались серьезные переговоры, и вскоре у всех появилась надежда, что август принесет им перемены. Однако лето прошло, наступила зима, местные волнения были подавлены, но ничего существенного не произошло. Как всегда, Эдуард Хайд, граф Кларендон, призывал к сдержанности и осмотрительности. Он признавал, что даже при такой небольшой армии сторонников, которая была к тому времени у Карла, высадка может пройти успешно, но полагал, что будет более разумно и надежно дождаться официального приглашения, которое уже не за горами. К тому же, конечно, это сохранит немало жизней.

В Шато де Коломб никто ни о чем другом не говорил, кроме Реставрации, и в тусклый ноябрьский день туда пришло известие от Карла, который сообщал, что у него есть твердое намерение не позднее весны высадиться на английском берегу, в Дувре, поэтому он хочет посетить Париж и попрощаться с матерью и сестрой.

– Карл приезжает! – кричала юная Генриетта вне себя от радости. – Он проведет с нами Рождество!

Фрэнсис, хлопнув в ладоши, закружилась по комнате в развевающихся юбках.

– Это же будет наше первое настоящее Рождество! Мы должны устроить веселый праздник не хуже, чем у короля Людовика в Париже! Ваш брат слишком много страдал, и нам нужно как следует развлечь его.

При этом она, конечно же, не имела ни малейшего представления о том, что на самом деле может развлечь и развеселить молодого короля. И уж, конечно, ей и в голову не приходило, что он считал деревушку на берегу Сены очень унылым местом и что его визит к удрученной горем, глубоко религиозной матери, которая до сих пор докучала ему своими советами и старалась руководить им, не более чем долг вежливости старшего сына.

– Хотела бы я знать, чем мы будем кормить и его самого, и его голодных спутников? – спрашивала растерянная миссис Стюарт, суетившаяся в полупустой кухне, где не было никаких запасов.

– Всем, что у нас есть. И не имеет никакого значения, что будет потом, – советовала ей старшая дочь, и этот совет полностью соответствовал характеру девочки.

– Мы можем пойти на берег Сены удить рыбу, как это делают монахи, – предложила добродушная Джентон Лавлейс.

– В середине ноября? – недоуменно спросила у нее практичная Дороти Калпепер, которая очень неуютно чувствовала себя в плохо протопленной комнате.

– Вам лучше потратить время на то, чтобы найти себе какую-нибудь приличную одежду, – посоветовала им миссис Стюарт, рассматривая с неудовольствием и огорчением поношенное платье маленькой Софи и размышляя над тем, найдет ли она что-нибудь приличное в детской для сына.

– У Карла самого нет никакой хорошей одежды, – грустно напомнила всем его сестра.

– Да, но Его Величество прямо отсюда отправится в Лондон, и он въедет туда как король Англии, – сказала вдовствующая королева, неслышно появляясь возле открытых дверей. – Я очень прошу вас, сделайте так, как говорит миссис Стюарт.

И все юные девицы в доме в течение нескольких дней перетряхивали жалкое содержимое своих сундуков. Они утюжили кружевные воротники и из кусочков лент мастерили новые банты. Забыв обо всех страданиях и невзгодах, они весело смеялись, примеряя платья друг друга, и каждая старалась выглядеть наилучшим образом.

Карл появился именно в тот момент, когда Фрэнсис примеряла на принцессу свое пальто с меховой опушкой.

Вместе с ним не оказалось никаких джентльменов – ни голодных, ни сытых, – а всего лишь один слуга – Тоби Растат, и Карл мчался с такой невероятной скоростью, что появился в Шато де Коломб на час раньше, чем его ожидали. Так как королева отдыхала, взволнованный слуга проводил его в комнату, полную суетящихся и хихикающих девочек.

– Если вас пригласят на прогулку верхом, вы вполне можете его надеть. Уже становится прохладно, идет снег, а вы часто мерзнете, – уговаривала Фрэнсис принцессу, хотя это пальто было последним подарком отца, которого она очень любила.

– Но твое пальто слишком длинно мне. Оно волочится по земле, как шлейф свадебного платья, – протестовала Генриетта, утопая до бровей в пальто с чужого плеча.

Именно поэтому Карл не сразу и узнал ее.

Удивленная тем, что разговоры внезапно смолкли, Фрэнсис обернулась и увидела, как высокий смущенный король неуверенно рассматривает их всех поочередно, переводя взгляд с одной девочки на другую. И когда она улыбнулась, видя его совершенно откровенную растерянность, к ее ужасу, он неожиданно сорвался с места, в несколько шагов пересек большую комнату и заключил ее в объятия.

– Генриетта! Ma chère petite soeur[11] – воскликнул он глубоким, красивым голосом и громко поцеловал ее.

Фрэнсис высвободилась из его объятий и отошла в сторону.

– Нет, нет, нет! Вот ваша сестра! – пыталась объяснить она, стаскивая с Генриетты скрывавшее ее пальто.

Последовавшие за этим мгновения позволили Карлу понять, что он ошибся и обнял постороннюю девочку. Они все понимали, что он мог очень легко просто не узнать сестру, но только Фрэнсис догадалась, как эта вполне извинительная и понятная ошибка могла глубоко ранить Генриетту, которая с таким нетерпением говорила о приезде брата и так ждала его в течение многих месяцев. Повинуясь безотчетному порыву, она отошла в сторону, стараясь затеряться среди подруг.

Если даже Карл и испытал секундное разочарование, сравнивая высокую красивую девушку, которую только что принял за свою сестру, с худенькой девочкой, которая была ею на самом деле, он прекрасно справился с этим чувством и не позволил никому заметить его, и у него хватило ума положиться на искренность и глубокую привязанность.

– Дорогая моя, простите меня! Я так давно вас не видел!

Он пристально посмотрел на Генриетту-Анну, и было совершенно очевидно, что ему понравилось то, что он увидел.

– Слава Богу, теперь уже не будет такой длинной разлуки!

Он нежно поцеловал сестру и усадил рядом с собой на скамью.

– Чтобы вам не нужно было так высоко задирать голову, а то еще сломаете шею! – объяснил он принцессе.

– Я знаю, что очень маленькая для своих лет, – сказала она, словно извиняясь, и попыталась привести в порядок свои растрепавшиеся волосы. – И хоть наша Фрэнсис на два года моложе меня, она, конечно, больше соответствует тому облику, который вы ожидали увидеть.

Однако Фрэнсис тактично постаралась встать так, чтобы принцесса не могла ее видеть, а что касается Карла, он, казалось, и вовсе забыл о ее существовании, потому что Генриетта внезапно встала и обняла брата за шею. Она была частью той семейной обстановки, от которой его чувствительная душа была грубо оторвана, и, видя, с какой нежностью и любовью девочка смотрит на него, он не мог не думать о том, что нашел настоящее сокровище. Несмотря на то, что вторая половина его тридцатилетней жизни ожесточила Карла и превратила его в циника, он не утратил любви к детям. А сейчас перед ним сидела одна из тех девочек, на чью долю выпали те же многочисленные страдания, что и на его собственную.

– Вы приехали один? – спросила она, не скрывая своей радости.

– Если не считать старину Тоби. Это было и быстрее, и… дешевле.

– О Карл! Вы хоть не голодали? Вы тоже очень худой! Высвободившись из объятий брата, принцесса увидела, что пальто на нем совсем потертое.

– Нужно, чтобы мадам де Борд залатала дырки на рукавах. Это моя femmedechambre.[12] Она такая мастерица, что ничего не будет заметно.

Неожиданно Генриетта рассмеялась.

– Как странно, что мы говорим о еде и заплатах, когда вы стали королем Англии!

– Пока еще без короны, моя дорогая. Было бы неплохо, ручаюсь вам, вернуть хоть немного золота, которое принадлежало нашему отцу. Прежде всего, чтобы заплатить всем тем людям, которые поддерживали меня. Но не забивайте этими мыслями свою хорошенькую головку! Один французский портной, который полностью доверяет мне, обещал сшить кое-какую летнюю одежду, полагая, что я смогу потрясти лондонцев вашей парижской модой. Я постараюсь уговорить его прислать и вам лучшие шелка на новые платья.

– Но, mom cher,[13] мне, в отличие от вас, вовсе незачем наряжаться. Мы живем здесь так уединенно.

– Скоро наступит время, когда и вы станете развлекаться и вести такой же образ жизни, как наша сестра Мэри в Голландии. И теперь, когда наше положение явно улучшилось, – цинично добавил он, – не исключено, что кузен Людовик станет принимать вас при Дворе.

– Если вы действительно так думаете, дорогой Карл, тогда, прошу вас, пришлите шелка и для моих подруг, которых я вам представлю.

И, подчиняясь дружеским чувствам к девочкам, она уже готова была сделать это, как неожиданно вспомнила о гораздо более тягостной обязанности, которую ему надлежит исполнить.

– Но сперва вы должны побывать у королевы, нашей матери, – с явным сочувствием и сожалением напомнила она брату. – Если она уже узнала о вашем приезде…

Карл немедленно поднялся.

– Да, я, конечно, должен увидеть маму, – согласился он.

Они понимающе улыбнулись друг другу, и это взаимное доверие еще больше сблизило их сердца.

– Я так хочу, чтобы вы побольше рассказали мне про Монка, – торопливо сказала Генриетта. – Я всегда буду за него молиться.

Он наклонился и снова поцеловал ее прежде, чем уйти.

– Как же могло случиться, что я не узнал вас среди других девочек? И принял за вас другую? Да пусть бы и сто лет прошло, а не только шесть… – Карл не мог успокоиться.

Несмотря на то, что он говорил тихо, обращаясь только к сестре, Фрэнсис слышала эти слова, и вечером, когда все девочки, жившие при вдовствующей королеве, были ему представлены, она отлично поняла, что, несмотря на всю его очаровательную и изысканную вежливость, она осталась для него одной из «других девочек».

– Вы наши родственники со стороны Блантира, – вспомнил он и, взяв на руки засыпающую Софи, заговорил с миссис Стюарт о тех лишениях, которые принесли всем обитателям Шато де Коломб верность королевской семье.

С приездом Карла жизнь в тихом загородном доме заметно оживилась. Ему было присуще прекрасное чувство юмора, которое однажды заставило одного ирландского пэра признаться, что он скорее предпочтет жить с этим принцем-изгнанником на шесть су в день, чем без него владеть всеми сокровищами мира. Даже пожилые обитательницы дома перестали волноваться по поводу того, что у них скудная еда, а в комнатах холодно, потому что нечем топить.

Карл внимательно выслушивал все советы, которые мать считала нужным ему дать, хотя не имел ни малейшего намерения им следовать. Он очень порадовал королеву тем, что присвоил титул графа Сент-Олбанс самому надежному управляющему при ее Дворе мистеру Джермину. И он ни разу не вышел из себя из-за того, что она пыталась насильно обратить в свою веру его младшего брата, юного Генриха Стюарта, после того, как парламент разрешил ему приехать к матери из Карисбрука. Казалось, что время относительной самостоятельности Карла прошло и никогда не вернется, хотя порой вмешательство матери и могло стоить ему короны. Он послал за Генрихом и держал его при себе, и для юноши это была первая возможность насладиться свободой.

Однажды вечером он развлекал придворных дам своей матери рассказами о том, как ему удалось спастись после Вустерской битвы, и, слушая эти волнующие и забавные истории, все забыли о том, что за окнами идет снег, а в камине нет огня.

Он уговорил Генриетту поиграть на клавикордах, в то время как сам с помощью Джентон учил слова новой модной французской песенки. Чтобы не остаться в долгу, Карл в свою очередь приобщил восхищенных девушек к значительно менее изысканным английским песням. Особенно им понравилась забавная песенка, которой подмастерья досаждали пуританам в высоких шляпах, и хотя в ней вполне невинно говорилось о черных дроздах и о майских деревьях, каждый куплет заканчивался двустишием, в котором содержался явный намек на то, что в конце июня все изменится и появятся другие птицы, и петь они будут по-другому. И именно это двустишие, по словам Карла, подмастерья исполняли с особым смаком.

– Они не сомневаются в том, что именно Стюарты споют новые песни! – воскликнула Фрэнсис, захлопав в ладоши, и при этом зеленая ветка падуба, которой она украсила зал, упала прямо на несчастного кота мадам Мотвилл.

Девушки обсуждали маску,[14] которую до поры до времени держали в секрете.

– Наподобие той, которую мы видели однажды в Лувре, когда нас приглашала вдовствующая королева Анна. Текст напишет леди Далкейт, а музыку Джентон. Танцы с исполнителями разучит Фрэнсис – решили они сообща.

– Нам никогда не удастся превзойти этих грациозных французских нимф, – вздохнула Фрэнсис.

– А между тем известно, что вы давно к этому стремитесь, танцуя перед зеркалом! – рассмеялась Генриетта.

– Конечно, мы должны постараться и сделать все, что только в наших силах, – согласилась с ней Фрэнсис без всякой обиды. – Ведь бедный Карл уже столько лет не праздновал Рождества!

Живя в гнетущей обстановке при Дворе вдовствующей королевы, Фрэнсис не имела ни малейшего представления о многих удовольствиях, пользующихся дурной славой, к которым успел приобщиться Карл. И здесь, в Коломбе, он был рад отдохнуть от всех политических и любовных дел, наслаждаясь обществом младшей сестры и будучи абсолютно уверенным в том, что его накормят три раза в день. Он звал Генриетту «кошечкой» и клялся, что как только вернется в Уайтхолл, сразу же пошлет за ней, чтобы она смогла наконец научиться правильно говорить по-английски.

– Позор вам! И Экзетеру, где вы родились! – подтрунивал он над сестрой, когда она сказала, что генерал Монк пришлет за ним овцу, которая привезет его в Англию.[15]

Однако рождественский праздник, к которому они так весело готовились и которого ждали с таким нетерпением, не состоялся.

Через неделю после приезда Карлу пришлось срочно вернуться в Брюссель отчасти потому, что он все еще не был желанным гостем на французской земле, отчасти потому, что ему следовало быть готовым к тому, что события в Англии могут разворачиваться более стремительно, чем ожидалось.

Стояла оттепель, и снег растаял. Напутствуемый матерью, Карл отправился в путешествие по хлюпающей грязи, имея в кармане взятые в долг деньги.

– Прошу тебя. Боже, пусть это будет в последний раз! – шутливо молился он в то время, как Тоби поправлял на нем новое модное пальто. Однако Карл настоял на том, чтобы самому приладить седло и подтянуть подпругу.

– Как я это делал в бытность грумом Уильямом Джексоном, убегающим из Вустера, – напомнил он Генриетте, пытаясь отвлечь и заставить улыбнуться плачущую девочку.

В течение многих дней после его отъезда, не переставая, шел дождь, смешиваясь с серыми водами Сены и заливая окна дома. Многие рождественские праздники пришлось отменить, а те, которые все же состоялись, получились очень скучными. Та самая маска, которую столь оживленно и долго обсуждали, и вовсе никогда не была поставлена.

Генриетта-Анна не могла говорить ни о ком и ни о чем другом, кроме как о своем необыкновенном старшем брате, так что бедная Фрэнсис, которая должна была все это выслушивать, даже не видя Карла, очень устала от него. И когда прошла Двенадцатая ночь[16] и были убраны увядшие венки, которыми украшали стены, женский монастырь в Шайо погрузился в прежнюю спячку.

Однако Карл не забыл их. Еще с дороги он прислал Генриетте очень нежное маленькое письмо. И позднее, в письме из Брюсселя, ни слова не сообщив о собственных важных делах, он посочувствовал сестре, которая из-за дождей вынуждена сидеть дома, и пообещал прислать свой портрет ее любимой femmedechambre мадам де Борд. Когда же он заказывал одежду для себя у своего портного-француза, он не забыл сделать покупки и для нее, и для ее подруг. Вскоре они получили большой пакет, и Фрэнсис вместе с мадам де Борд помогла Генриетте распаковать его и вытащить драгоценное содержимое.

– Конечно, нам всем нужны теперь новые платья, ваш брат был прав, – говорила Фрэнсис, возбужденно рассматривая шелка и дамаск в спальне принцессы. – Сейчас все стремятся побывать у королевы Генриетты-Марии. Подарки в виде дичи и оленины от короля Людовика и его мамаши мы уже получили. Еще немного – и мы все будем приглашены в Лувр.

– Где вы танцуете, как настоящая нимфа, и даже сам Людовик обращает на вас внимание!

– И где его младший брат, Филипп, не сводит глаз со sa belle[17] кузины Генриетты-Анны! Да хранит его небо, если ему когда-нибудь доведется увидеть вас в платье из этого дамаска с цветами!

Смеясь, они уселись на сундук, который стоял возле постели принцессы, посреди всей этой роскоши, свалившейся на них совершенно неожиданно.

– Вот уж верно, об этом можно только мечтать, о красивой одежде и о вкусной еде, – вздохнула Фрэнсис, которая чувствовала себя совершенно счастливой.

– Потому что раньше никто из вас не имел ни того, ни другого.

– Знаете, когда на прошлой неделе во время банкета нарядные слуги короля Людовика разносили по залу засахаренные фрукты, я лениво, как и остальные гости, взяла одну штучку и с трудом удержалась, чтобы не наброситься на них.

– Moi aussi,[18] – призналась самая младшая из английских принцесс.

Внезапно они замолчали и посмотрели друг другу в глаза, а, когда мадам де Борд вышла и они остались одни, Фрэнсис тихо спросила:

– Скажите мне, Генриетта, как вы чувствуете себя в Лувре среди всей этой роскоши? Только честно.

– Мне очень страшно, – призналась принцесса, немного подумав. – Мне кажется, что там все слишком большие, чтобы быть настоящими.

– Но ведь вы рождены именно для такой жизни. По крайней мере, по крови вы принадлежите к тем, кто должен жить именно так. Хотя сейчас этого и нет. Но даже здесь, в этих жалких условиях, ваша мать не дает вам ни на минуту забыть об этом.

– И все равно иногда я чувствую себя очень неуверенно. Когда моя мать надеялась, что Людовик пригласит меня и мы с ним откроем танцы, а всем было известно, что он хочет пригласить племянницу Мазарини, я просто не знала, что мне делать. Что касается этикета, мама права, но я чувствовала себя очень униженной. А когда человек не хочет терпеть унижения, он становится чрезмерно гордым. И я притворилась, что повредила ногу, и вообще ни с кем не танцевала.

Фрэнсис вскочила и поцеловала Генриетту.

– Бедняжка Риетта! Как вы, наверное, скучали, когда мы все танцевали так, что едва держались на ногах!

– Что касается вас, то вы совершенно не выглядели уставшей, – рассмеялась Генриетта. – В окружении всех этих галантных французов, которые вас наперебой приглашали!

Хотя Фрэнсис уже давно не чувствовала себя ребенком, она стояла молча, и глаза ее блестели.

– Я словно оказалась в каком-то новом мире… Я хочу сказать, что я вдруг поняла, что нравлюсь мужчинам…

– А как же могло быть иначе, petite imbecile?[19]

– Мы обе им нравимся. Но какой нам от этого прок? Запертые здесь, мы даже не видим мужчин без тонзур!

– Несколько недель назад вы видели моего брата и он даже поцеловал вас!

– Потом понял, что ошибся, и больше ни разу не взглянул на меня.

Помогая Генриетте развернуть платье из тафты, украшенное розовыми бантами, Фрэнсис немного помедлила, прежде чем заглянула ей в глаза.

– Все говорят, что он неплохо разбирается в женской красоте. И уж если видит девушку, которая ему нравится…

– Кто это «все»? – спросила принцесса, готовая защищать брата.

– Ну… Дороти и другие, кто постарше, – пробормотала Фрэнсис. – Конечно, когда король-холостяк, о нем всегда ходят такие слухи и к тому же преувеличенные.

Она только повторила то, что сказала ей мать, мисс Стюарт, когда Фрэнсис пыталась расспросить ее подробнее об этой волновавшей ее проблеме. Но все, что она хотела узнать, она узнала. Она убедилась в том, что такая репутация Карла не является полной неожиданностью даже для его маленькой сестры-изгнанницы. Что эти слухи смогли проникнуть даже в строгий Шато де Коломб, охраняемый церковниками.

– Я надеюсь, что как только он снова станет королем, он женится, – предположила Генриетта так, словно женитьба обязательно должна была положить конец всем этим неприятным сплетням и разговорам.

Фрэнсис устроилась на подоконнике, положив руки на колени.

– И тогда мы все вернемся в Шотландию! – сказала она таким тоном, словно произносила заключительную фразу какой-то романтической истории.

– Или в Англию, – ответила Генриетта значительно менее радостно.

– Пусть. Все равно для нас это дом.

– Но вы вряд ли можете помнить свой дом.

– Конечно, нет. Но отец часто рассказывал мне о нем. Кроме того, в маминой спальне висит картина, на которой нарисовано наше имение.

– Я видела ее. Прелестный дом с башенками и рядом озеро.

Фрэнсис почти не слушала Генриетту, она полностью погрузилась в собственные мысли, навеянные словом «дом».

– Мы с отцом часто стояли перед этой картиной, и он всегда держал меня за руку. Он рассказывал мне обо всем, что скрывается за каждым нарисованным окном и за садовыми стенами. Мне кажется, что он не только хотел сделать все это реальным, живым для меня, но и сам стремился сохранить в памяти все подробности.

– Для них все это гораздо тяжелее. Я имею в виду тех, кто значительно старше. Они помнят свой дом и любят его, – тихо сказала Генриетта. – Им пришлось все это бросить, чтобы спасти нас.

– Но, по крайней мере, у них хоть был настоящий дом! Человек может любить дом так же страстно, как другого человека. Вы так не считаете? Когда человек получает в наследство дом, ему достается вся любовь, которая раньше была в нем. В нашем доме были широкие подоконники и маленькие стульчики для детей возле камина. И широкая лестница с невысокими ступеньками, отец говорил, чтобы удобно было встречать гостей. И медные кастрюли на кухне, в которой горел очаг. А в холодной сыроварне мама наблюдала за служанками, которые сбивали масло. На картине виден даже тот утолок сада, где мама выращивала лекарственные травы.

Генриетта с удивлением посмотрела на свою подругу.

– Никогда бы не подумала, что вы так скучаете по дому.

– А что меня там ждет, когда мы все вернемся? Мама, Софи, маленький Вальтер и я…

Генриетта, чувствуя себя по-настоящему несчастной, подошла к подруге и взяла ее за руку.

– Фрэнсис, вам действительно не хочется расставаться с нами? Моя мама так любит миссис Стюарт, они так близки, особенно теперь, когда они обе овдовели… И мы с вами… Конечно, вы должны остаться при Дворе.

Фрэнсис с видимым усилием оторвалась от воспоминаний о доме, в котором часто мысленно бродила втайне от всех.

– Мы не такие важные персоны, чтобы нам это предложили, – ответила она шутливо.

– Разве мы не кузины? Или вас на самом деле так напугал Лувр?

– Нет. Мне действительно кажется, что я предпочла бы жить при Дворе. Где много мужчин. К тому же, в Уайтхолле может быть совсем не так, как в Лувре. У нашего короля нет денег, чтобы жить так роскошно. Кажется, что у Людовика сотни слуг, которые строят ему дворцы и обслуживают его. Мой отец говорил, что в Англии самый нищий пахарь – сам себе хозяин. Кроме того, – Фрэнсис не могла не улыбнуться, хотя они вели очень серьезный разговор, – можете ли вы себе представить, что Двор Карла Второго будет таким же бездушным и бесчеловечным?

– Нет, не могу.

Однако Генриетта ответила почти машинально, поскольку ее очень поразило; что Фрэнсис, не склонная к сосредоточенности и размышлениям, то ли интуитивно, то ли сопоставляя разные наблюдения, пришла к такому справедливому выводу.