"Смотрящие вперед" - читать интересную книгу автора (Мухина-Петринская Валентина Михайловна)
Глава четвёртая ОСТРОВ НА ШИРОТЕ 44°
Вечером, когда «Альбатрос» уже стоял на якоре, Фома спустился в кубрик и попросил мою лоцию. Мы присели на Лизину койку (наши койки были верхние), Фома стал внимательно перелистывать книгу. Васса Кузьминична, старательно чинившая за столом рубаху Ивану Владимировичу, посторонилась, чтобы не застить нам свет. Турышев в джемпере и синем берете сидел возле и растроганно смотрел, как она шила. Они очень сдружились за эту экспедицию. По-моему, они были влюблены друг в друга. Когда я сказал об этих своих наблюдениях сестре, она рассмеялась.
— Какой ты всё-таки выдумщик, ведь Васса Кузьминична уже старая.
— Разве она старая? — от души удивился я. Фома тронул меня за рукав.
— Видишь ли, в чём дело, — озабоченно сказал он, — из наших бурунских здесь ещё никто отродясь не был. И я не был...
Мы долго рылись в лоции, сверяли с картой, на которой Мальшет обвёл карандашом «белое пятно». В лоции об этой части моря ничего не было сказано. Имелось только упоминание, что на данной широте и долготе «находится затонувшее судно „Надежда“, ничем не ограждённое в виду нахождения его в стороне от обычных путей судов. Положение судна приближённое. Течение не изучено». Вот и все!...
— Подводные препятствия! — воскликнул я, очень довольный. Признаться по совести, я находил экспедицию слишком однообразной.
Фома раздумывал над лоцией.
— Как бы нам не налететь на эту «Надежду», — сказал он озабоченно. — Обычно затонувшие суда ограждаются крестовой вехой, а это, видишь, в стороне от путей.
В кубрик, чему-то смеясь, спускались Мальшет и Лиза, они торжественно несли жареного осетра с отварным картофелем. Васса Кузьминична спохватилась и, убрав шитье, стала подавать на стол. Я кинулся щипать лучину и разводить огонь в жарнике.
Ужинали весело, острили, болтали, перебивая друг друга. Иван Владимирович даже рассказал анекдот о рассеяном профессоре. Смеялись до слёз. Удивительно легко и непринуждённо мы себя теперь чувствовали. Разговаривали допоздна, уже лёжа в постелях и потушив лампу. В море стоял штиль, и вахтенных не ставили. Никто ни с кем не пререкался, не говорил колкостей, ядовитых слов. Все были друзья, каждый заботился друг о друге. До чего было хорошо! Последующие дни, торопясь использовать хорошую погоду, работали до полного изнеможения. Промеряли глубину, определяли скорость и направление течений, прозрачность и химизм воды, содержание в ней кислорода, планктона, бентоса, делали метеорологические наблюдения. А вечером, уже в темноте, выбирали из моря сети. Теперь больше всего шла вобла, крупная, некрасивая, с глазастой головой, но попадался и красавец судак, сильный, гибкий, зубастый, с распущенными, как веера, голубыми плавниками, иногда вылавливали и стерлядь, и осетров.
Фома стал больше вникать в научные наблюдения. Первые месяцы экспедиции он работал как-то снисходительно, будто с малыми детьми.
Помню однажды, прибирая сети, отброшенные Миррой в сторону на их место она поставила бутыль с дистиллированной водой, Фома сказал обиженно:
Вам дороги бутылки с водой, а нам сети, колхозное добро...
Он именно так и сказал: не мне, а нам дороги. Фома возил «научников» по морю на арендованном ими у нашего колхоза промысловом судне, но у него так получилось: «научники» себе, а мы себе. Теперь же Фому захватили научные наблюдения, он болел за них, как страстный болельщик за свою дорогую команду. Он не раз говорил о том, как мешают каспийским судоводителям непостоянство и неизученность течений на море, что надо бы провести более тщательные изыскания по всему морю, тогда мореходы всегда могли бы выбрать самый выгодный путь.
Течения на той части моря, которую мы изучали, менялись прямо у нас на глазах.
Ну и Каспий! — бормотал, качая кудлатой головой, Фома и, выхватывая у меня из рук шест, бросался делать промеры.
Но даже глубины менялись — сегодня одна, завтра другая, смотря какая шла вода — нагонная или сгонная. Каждое наблюдение оживлённо обсуждалось всеми участниками экспедиции — как, что и почему Только теперь дошла до Фомы самая сущность исследовательской работы, а то он её не понимал, просто исполнял добросовестно свои обязанности, и всё. Это были дни, когда каждый себя чувствовал поразительно счастливым!
А потом пришло чудо открытия.
Это был остров, хотя никакого острова на карте не значилось. Мы первые его открыли. Увидел его Фома и закричал во всё горло:
— Земля!
— Что за чёрт! — удивился Филипп.
Далеко мы были от берегов. Все разволновались. Спешно изменили направление и пошли к неизвестному острову.
Подойти ближе, чем на один кабельтов, оказалось невозможным из-за большой отмели. Поставив «Альбатрос» на якорь, решили отправиться к острову на бударке.
Лодка всех не вместила, поэтому полная Васса Кузьминична согласилась остаться пока на судне. Это была огромная жертва. Если бы меня оставили в этот час на «Альбатросе», я бы, наверное, взбунтовался. Но наш ихтиолог была дисциплинированная женщина. Мы с Фомой гребли, как на гонках, Мальшет сел за руль, он был в отличном настроении и, улыбаясь, поглядывал на нас. Иван Владимирович упорно смотрел в бинокль — что-то его очень поразило. С невнятным восклицанием он передал бинокль Лизе. Она, щурясь, стала наводить.
— Что это, корабль? — пробормотала Лиза, не понимая и ужасаясь.
Бударка с хрустом врезалась в покрытую толстым слоем голубоватой ракушки отмель. Мужчины были в сапогах и попрыгали прямо в ледяную воду. Я только хотел дать Лизе свои сапоги (она была в туфлях), как Фома легко поднял её на руки и понёс. Сестра не возражала, даже обняла его за шею.
— Фома, что это там? — спрашивала она.
 |
Мы были первые, ступившие на этот остров. Именно мы нашли «Надежду»... Вот как потом описал этот остров Филипп Мальшет в трудах по комплексному изучению Каспийского моря, изданных Академией наук СССР
Вот и всё! Как не похоже это описание на то, что мы тогда увидели и почувствовали. Мы были потрясены. Около столетия пролежало затонувшее судно во мраке под водой, пока обмелевшее море не отдало его снова солнцу и ветру. Мы стояли в молчании возле полусгнивших, позеленевших обломков, наполовину занесённых песком и ракушкой. Наружную обшивку давно унесла неспокойная каспийская волна. С обнажившимися шпангоутами судно походило на огромную обглоданную воблу. Оно покоилось вверх дном, днище его облепили раковины и истлевшие водоросли, от которых несло зловонием. Когда-то это был колёсный пароход, из тех, что бороздили Каспий в конце прошлого века.
Иван Владимирович осторожно нагнулся над грудой праха, он искал, не сохранилось ли название судна, но не нашёл. Я посмотрел, нет ли скелетов, — не было. Может, моряки спаслись? Об этом не поминалось в старой лоции. Возможно, они и погибли, когда корабль перевернулся вверх дном. А кости их растащили, как шакалы, штормовые волны.
Прозрачная холодная вода с блестящими продолговатыми льдинками тихо плескалась вокруг обломков. Лиза вдруг заплакала. Она вспомнила мать. Я тоже почувствовал себя неважно и пошёл скорее по берегу. Раковины шуршали под ногами. Дул лёгкий бриз. Островок чуть заметно поднимался к середине, края его уходили в воду. Он был пустынен, не обжили его ещё ни птицы, ни тюлени. Я посмотрел на море. Оно словно затаило дыхание— на горизонте ни паруса, ни облачка дыма.
Я прошёлся по острову и, несколько успокоившись, вернулся к своим. Иван Владимирович ласково утешал Лизу. Она, впрочем, уже не плакала, но лицо было грустным. Фома стоял подле и смотрел на неё с любовью и жалостью. Заговорить с ней сейчас он не смел. Мальшет, насвистывая, бродил по острову — искал место, где сделать срез. Солнце играло в его золотисто-каштановых волосах, бороде. На нём была клетчатая ковбойка, расстёгнутая на груди, куртку он сбросил на песок вместе со шляпой.
— Яша, — крикнул он, — принеси-ка из лодки молоток и лопатку! Иван Владимирович, Лиза, идите сюда, смотрите, какие выраженные доломиты! Интересно, каков их возраст?...
Мы пробыли на острове три дня, пока не закончили все исследования. Перед отъездом у нас был гость, да ещё с ночёвкой — Глеб!
Он прилетел после полудня один, без бортмеханика, весело со всеми перездоровался за руку, с аппетитом поел нашей ухи, осмотрел остров и затонувший корабль, шутил с Лизонькой и Вассой Кузьминичной, он отнюдь не торопился.
— Тебя не захватит ночь? — напомнил ему Мальшет. Глеб пренебрежительно махнул рукой.
— А ну их всех к дьяволу, надоело — ни покоя, ни отдыха! Сколько можно это терпеть? Остаюсь у вас ночевать.
Мы помогли ему укрепить гидросамолёт верёвками и якорями. Глеб радовался, как школьник, сбежавший с пятого урока. Ходил за Лизонькой по пятам, смешил её. Фома изредка посматривал на них, делая своё дело.
Покончив с работой, мы сели отдохнуть на палубе. Потемнело. Семичасовое наблюдение показало четырнадцать градусов по Цельсию. На море стоял полный штиль.
— Как здоровье вашего отца? — вежливо спросила Васса Кузьминична. Она так же презирала Львова, как и все мы, но уж такое у неё было хорошее воспитание — не спросить человека о здоровье его больного родственника она не могла.
— Рак горла, — равнодушно ответил Глеб и заговорил о другом.
Он жаловался на неустроенность своей жизни. Ему надоела такая работа. Вечно в полётах, особенно когда на Каспии начинается путина — осенняя, зимняя, летняя, весенняя, одна кончается, другая начинается. Вчера только возвратился из очередного полёта (пришлось доставлять рыбакам срочные грузы), устал как собака, а его уже встречают на аэродроме: «Товарищ Львов, надо немедленно лететь, тюленебойцы-казахи попали в относ». И пришлось лететь! Сегодня подняли чуть свет...
— Нашли тюленщиков? — перебила его Лиза.
— Андрей Георгиевич нашёл. Перевезли их на стоячую утору. Обсушились у костра и тут же стали нас расспрашивать, не видели ли залежек тюленя... Ну и народ!
— Народ что надо! — одобрительно заметил Фома, а Глеб опять принялся жаловаться.
— Но ведь вы мечтали о трудностях?—тихо напомнила ему Лиза.
Глеб пожал плечами и снял с головы шлем.
— О трудностях — да, но каких? — с горячностью стал он оправдываться. — Развозить почту, табачок рыбакам, искать для них воблу и кильку? Разве об этом я мечтал? И нет свободного часа для себя, почитать некогда, в кино сходить. К вечеру так устанешь, что с девяти часов завалишься спать. Нет, с меня Каспия хватит. Отец недолго протянет, я сразу же перееду в Москву. Мачеха писала мне: она боится, что Мирра выйдет замуж и займёт всю квартиру. Они не ладят. А меня Аграфена Гордеевна очень любит.
Глеб ещё долго рассказывал о себе. Все молчали. Вечер прошёл очень скучно. Рано легли спать. Глебу постелили на моей полке, а я спал на полу и к утру очень замёрз.
Фома всю ночь то и дело выходил с фонарём на палубу и даже спускался в лодку. Опять пошёл лёд. Плыли целые ледяные холмы, и Фома беспокоился за «Альбатрос». Где-то Каспий поломал лёд.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |