Глава 12. Трубадуры – доморощенные и зарубежные

Через каких-нибудь три года американцы смогут ездить в Сочи и в Самару так же просто, как в Чикаго или Кливленд… Приехав сюда, в Москву, они получат возможность останавливаться в отелях с отличным обслуживанием, есть в «Макдональдсах», больше того – брать напрокат американские автомобили и звонить по телефону домой, не испытывая обычных затруднений… Если бы три года тому назад я представлял себе Москву такой, какая она сегодня, – эти сотовые телефоны, новые автомобили западных марок и десятки ресторанов и клубов с умеренными ценами… Если бы я предположил, что за три года большинство крупнейших предприятий США в Москве будут ежегодно удваивать объем торговли с Москвой и свои прибыли и что дела с Россией будут вести более 700 американских фирм, имеющих свои представительства по всей стране – от Петербурга до Хабаровска, меня бы в глаза вежливо назвали мечтателем, а за спиной – просто сумасшедшим"43. Эти пророческие и восторженные слова принадлежат бывшему американскому послу в Москве Томасу Пикерингу, а произнес он их накануне своего окончательного отъезда из России.

Перед нами одна из наиболее типичных хвалебных од, какие нам доводилось слышать в последние годы. А резюмировать их можно, пожалуй, так: Россия хороша (и будет оставаться таковой) в той мере, в какой она похожа (и будет похожа впредь) на Америку. Пусть американские бизнесмены, приезжая сюда за барышами, которые из года в год удваиваются, чувствуют себя здесь как дома. Или просто даже дома, без «как»… Дело тут не столько или не только в изяществе стиля, не в обязательной вежливости, вынуждающей бедного дипломата кривить душой в интересах своего государства или своей команды. Нет, здесь чувствуется энтузиазм или, выражаясь сдержаннее, удовлетворение человека, убедившегося, наконец, что все безделушки в столовой стоят на буфете на своих местах. «Энтузиазм души, – как сказал бы Иосиф Бродский, – пребывающей в „летаргическом сне“, ибо только в таком состоянии можно думать, будто Америка, страна, никогда не знавшая ничьего господства, может служить образцом для другой страны, феодалы которой не один век целовали туфлю ханов, а цари неизменно были автократами». Хотя, – замечу сразу, – я вовсе не уверен, что в конце XX века «проходимость» демократии, скажем, у жителей Арканзаса или Миннесоты выше, чем у населения Башкирии или Алтая.

«Человека, – сказал еще Бродский, – должно утешать хотя бы понимание, жертвой чего он является, когда ему приходится иметь дело с такой страной, как Россия»44.

Рассуждения Бродского подходят и к социологии, и к экономике, и к политике. Только вряд ли Пике-ринги разных широт могут достичь такой глубины мысли. От них ускользают – скажем прямо, непростые – замечания автора «Первого философического письма» Петра Чаадаева, писавшего: «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей – годы». В конце этого письма он задается вопросом, «не нелепость ли господствующее у нас предположение, будто этот прогресс народов Европы… мы можем себе сразу усвоить, да еще не дав себе ясного отчета в том, как он совершился»45.

Пожалуй, поразительно, что представления о быстром, легком прогрессе стали главной отличительной чертой русской радикал-либеральной интеллигенции спустя полтора века после инвективы Петра Чаадаева. Они что, не читали «письма»? Да нет же, читали! Все читали, но не хотели задуматься, поразмыслить над ним из-за свойственной им обломовской лени и высоко-думных, «гениальных» идей, в атмосфере которых они варились. Где-то там, далеко, было нечто, именовавшееся «цивилизацией». И ее хотели добиться любой ценой, пусть даже ценой жизни последнего русского человека, пока вообще еще есть жизнь на Земле. Скорее, скорее, нельзя терять времени! Двойная, тройная ошибка. Потому что «спешить» было нельзя. Большевики уже попробовали добиться рождения ребенка за три месяца, и дело кончилось плохо. И если сидели интеллигенты в своих, как писал Бродский, «кухнях с облупившимися стенами, со стаканом в руке и иронической гримасой на лице»46, то еще и потому, что большевики потерпели поражение, а не победили. Много раньше это пробовал сделать и Петр Первый, И тоже потерпел поражение.

Но еще большей ошибкой, и Бродский разглядел ее еще до падения советского коммунизма, – было то, что если чужую «цивилизацию» скопировать с абсолютной точностью совершенно невозможно, то уж совсем ни к чему подражать ей в момент, когда она сама начала «задумываться» над своими проблемами и своей ограниченностью. Неужели вся проблема состояла в том, чтобы лучше приодеться? Или есть гамбургеры из «Макдональдса»? Не думаю, что именно этого хотели «шестидесятники», которые мечтали об «оттепели» и по-своему достойно сражались за нее. В действительности они знали, что Запад задумывается над своими проблемами и своей ограниченностью, но представляли себе это смутно. Да, они путешествовали, но смотрели на все разворачивавшиеся перед ними чудеса с открытым ртом и с сердцем, сжимающимся от обиды, что им такое недоступно; ведь они пребывали в глубокой уверенности, что их, заслуживающих все это, несправедливо обошли. Они не могли смотреть на реальность критически, так как для того, чтобы критиковать, надо быть свободным, а как можно быть свободным, если история обрекла тебя на изоляцию?

Здесь любопытнее всего не столько их простительная наивность (и их непростительное высокомерие), сколько тот факт, что нынешние представители «цивилизации», бывшей миражем для русских, говорили главным образом о ресторанах, словно основные ценности Запада, который они имеют честь представлять, это какие-то подливки, спагетти и суфле с сыром. Не только Пикеринг ставит «Макдональдсы» на одно из первых мест в списке показателей благополучия. Взять хотя бы такой заголовок в американской газете:

«Несмотря на угрозы, похоже, что демократия стала выше Ельцина. Да, в стране есть рестораны»47. Читателя наводят на мысль, будто величие демократии придают рестораны. Такая настойчивость не может не породить некоторых сомнений. А что, если это действительно так? Подобных перлов столько, что хоть на нитку их нанизывай. Появляется искушение собрать их на вечную память, чтобы они не исчезли в великой и все поглощающей пучине забвения.

После сокрушительного краха СССР и советского коммунизма многие занялись цитированием злополучных западных интеллектуалов, осмелившихся когда-то хорошо отзываться и о том, и о другом. Поминают и Ромэна Роллана, и Бернарда Шоу, и Жан-Поля Сартра, и Пабло Неруду. Естественно – с намерением их посрамить. Так зачем же нам ждать целых полвека? Давайте сразу составим скромненькую антологию тех, кто превозносил дела и преступления первого российского посткоммунистического режима. Многие их них – как и должно быть – не оставят в истории следов, достойных внимания, но не исключено, что кто-то все же выделится на общем фоне. Впрочем, что они собой представляют, видно сразу. Возможно, потом будет занятно покопаться и посмотреть, что тот или иной говорил и писал в наши дни. И не только о том, кто с кем спал, как кого-то отлучали от кормушки и к каким нехорошим последствиям это привело, скуп ли он был или расточителен и так далее, чему сейчас с особым удовольствием отводят свои культурные полосы итальянские газеты. Таким образом мы окажем услугу тем нашим потомкам, которые, следуя нынешней моде, но уже с помощью «Интернета», станут выискивать блох в прошлом «героев», сделавших блестящую карьеру.

Вот как, например, обрисовал Анатолия Чубайса на страницах «Нью-Йорк таймс» Майкл Гордон48. То были дни, когда и российская оппозиционная печать, и крупные газеты, близкие к власти, в очередной раз писали о скандале с выносом 538.000 долларов из Белого Дома приближенными Чубайса. Гордон, похоже, проигнорировал сей факт или решил, что все это – сплетни. А возможно, он и проверил источники, но, не найдя необходимых подтверждений, решил промолчать. Отличный пример англосаксонской профессиональной принципиальности. Жаль, что в российских газетах были уже опубликованы и протоколы допросов «похитителей», и их признания, и даже фотоснимки картонной коробки с долларами. Как бы там ни было, а Гордон начинает свою статью так: «В недрах Кремля Анатолий Чубайс организует заговор с целью осуществления следующего этапа русской демократической революции». Стоп. Остановимся на этом, потому что уже здесь достаточно материала для целого очерка. Добавим только заголовок и подзаголовок, которыми «Интернэшнл геральд трибюн» при перепечатке снабжает его статью. Итак, заголовок: «Чубайс. Прокапиталистический заговорщик в русской революции». Подзаголовок: «Экономист-реформатор старается навести порядок от имени Ельцина»49.

Не правда ли, все вместе выглядит положительно? Да, Чубайс «заговорщик», но он все-таки «прокапиталист», следовательно, заслуживает снисхождения. К тому же присутствует и романтическая нотка – «русская революция», – придающая истории этакий экзотический налет. Но со следующей строчки все приобретает уже серьезный характер. Чубайс решительно становится «экономистом-реформатором», который к тому же пытается «навести порядок от имени» выдающегося реформатора. Чего еще желать? Уже все сказано. К тому же читателю настойчиво предлагают обратить внимание на два концептуальных «наложения»: реформа и революция становятся синонимами, а революция означает «наведение порядка». Майкл Гордон и авторы заголовков в «Интернэшнл геральд трибюн» заслуживают благодарности за то, с какой ловкостью они синтезировали в нескольких строчках все образчики восхваления американцами преобразований, происходящих в России за последние годы.

Здесь каждая строка источает идеологию, каждое слово звучит как глубокое суждение, каждая буква говорит о манипуляции понятиями. Пусть манипуляция здесь не открытая, но от этого еще более коварная, ибо прикрывается флером беспристрастности.

А дальше в статье – бедняга Гордон тоже своего рода образчик, поскольку его методология весьма типична для американских и английских газет, – каждая фраза звучит так, что ее можно приписать не самому автору, а кому угодно, настолько расхожий характер она носит. И это, заметим, сочетается у него со страстью вытягивать суждения из первого встречного, которому он, как правило, приписывает чудесную способность резюмировать невероятно сложные вопросы в нескольких фразах, произнесенных на каком-нибудь перекрестке после серьезной катастрофы и возможно даже в состоянии шока. Делается это то ли для того, чтобы статья больше походила на живой репортаж, то ли из желания продемонстрировать подлинность высказывания. Информационная нагрузка здесь конечно же равна нулю. В довершение всего высказывания опрошенных совпадают с мнением журналиста и опираются на авторитет случайно встреченных «великих неизвестных»: о них мы ничего не знаем, и никаких новых данных они не добавляют. Обратите внимание, как он мельком упоминает о том, что «при всем уважении, которым мистер Чубайс пользуется в экономических кругах, он остается одной из не очень популярных фигур у российской публики, которая нередко отождествляет движение к капитализму с экономическими трудностями и фаворитизмом по отношению к новой российской элите».

Оцените, пожалуйста, блестящий образчик того, что французы, имея в виду советскую лексику, называют «langue de bois», то есть деревянным языком. Прекрасно видно, с каким трудом Майкл Гордон им ворочает. Свою мысль он не раскрывает. Так есть у россиян основания ненавидеть Чубайса или нет? Воздержимся от выводов по крайней мере до тех пор, пока не встретим на улице трех Ивановых и одного Сидорова, которые смогут нам это объяснить. Впрочем, Гордон ни за что не употребил бы слово «ненавидеть». Он даже не называет Чубайса «одной из самых непопулярных фигур». Нет, он выражается деликатнее: «одна из не очень популярных фигур». Его лексикон весь уснащен смягчающими формулировками. Взять, например, его термин «экономические трудности». Упаси Бог назвать это экономическим кризисом, – откуда ему взяться? Народ неизвестно почему «нередко отождествляет» их с движением к капитализму. Наверное, он ошибается. Всеобщее бесстыдное разграбление общественной собственности через приватизацию «по Чубайсу» превращается в «фаворитизм по отношению к новой российской элите». А одной вещи Гордон вовсе не касается: чем объяснить, что Ельцин сделал главой своей администрации «одну из не очень популярных фигур» в стране?

Но хватит о Майкле Гордоне. В сущности, он даже не хуже других. Возьмем, например, уже упоминавшегося здесь Андерса Ослунда, своего рода международного фигляра, которого особенно часто цитируют средства массовой информации. Посмотрим, какую информацию давал публике этот эксперт в апреле 1995 года50. Основная его мысль: «В России во всех областях начинает складываться нормальная обстановка». Он конечно допускает, что «общественность, к сожалению, недостаточно это осознает». (Ну что ты поделаешь, не осознает и все!) «Людям трудно приспосабливаться к резким переменам». Какой пустяк! Известно же, что экономическая наука такая неточная. К сожалению, встречаются люди (в демократических странах именуемые избирателями), которые вечно выпадают из схем. Ослунд считает, что переход к рынку надо осуществлять наперекор им. Даже если ради этого придется признать и, возможно даже, приветствовать установление авторитарного режима.

Ослунд – человек воспитанный, он никогда не стал бы прибегать к слишком резким выражениям. Но мне вспоминается один разговор, состоявшийся в моем доме летом 1992 года: в нем идеи Ослунда и то, что он подразумевает, были выражены очень ясно и откровенно. У меня за столом сидела чета молодых русских друзей. Он – главный редактор одного радикал-демократического еженедельника, она только что была принята на работу в новый банк, которые тогда множились, как грибы после дождя. Бешеным темпом шла либерализация цен, с каждой неделей сбережения населения таяли. Я рассказал об одном случае, свидетелем которого незадолго до того оказался сам: старушка пенсионерка не могла купить литр молока, так как из-за последнего увеличения (не пенсии, а цены на молоко) у нее не было на это денег.

Не успел я закончить свой рассказ, как раздалась раздраженная реплика гостьи: «Мы не можем жалеть этих людей, – воскликнула она, – если хотим, наконец, иметь в России рынок. Они никогда к нему не приспособятся. Надо отдавать себе отчет в том, что вымрут по крайней мере тридцать миллионов человек, и ничего с этим поделать нельзя. Или так, или мы по-прежнему будем далеки от цивилизации!» И тут разгоряченная дама стала рассказывать мне, что теперь, наконец, она получила возможность ездить в Париж, присутствовать на демонстрациях мод, делать покупки в Лондоне и Риме, отдыхать у моря в Марбелле. Могу ли я требовать, чтобы она от всего этого отказалась? И ради чего? Ради какого-то литра молока для старухи, которой все равно суждено быть проглоченной историей, рынком?

Признаюсь, у меня просто челюсть отвисла. Меня словно носом ткнули в классический пассаж о первичном накоплении в экономике капитализма, сделали свидетелем того, о чем говорится у Рикардо и Маркса. Помню, я попытался ей возразить: «Но, дорогая, может вы объясните мне тогда разницу между вашим образом мышления и образом мышления Сталина? Ведь он тоже, вероятно, считал, что смерть тридцати миллионов человек необходима для построения коммунизма. Вы полагаете, что столько же народу должно погибнуть во имя построения рынка?» На этой моей реплике наша дружба кончилась и обед застрял в горле не только у меня, но, думается, и у моих гостей, которые, разъезжая по Парижам, и поныне продолжают считать себя очень демократичными.

Но вернемся к Ослунду. Он предсказывал 20-30-процентную инфляцию к концу 1995 года и ошибся на 100%, даже если исходить из официальных данных российского правительства. И что это, черт побери, за эксперт-экономист, допускающий такие ошибки? Манипулировать надо осторожно! Подойдем к нему с другой стороны. Он писал, например, что "разрыв между доходами конечно резко увеличился, но по мнению Ричарда Лэйера из Лондонской Экономической школы, он не достиг «американских параметров». Вот еще один пример того, как двое слепых, взявшись за руки, пытаются перейти дорогу. В такого рода анализах поражает цинизм, с которым делаются аналогии с другими ситуациями и другими странами, не имеющими ничего общего со страной, о которой идет речь. Ведь «американские параметры» были достигнуты за два века истории и рынка при совершенно ином и складывавшемся постепенно общественном устройстве и в ином психологическом и организационном контексте. В России разрыв между доходами за шесть лет увеличился с 1 к 2 до 1 к 17. И это в стране, где люди за несколько поколений (98% населения) привыкли к условиям неукоснительной уравниловки.

Если кого-то интересует, какова была ситуация в конце января 1997 года, вот она в «разрезе»: 11% россиян живут в условиях «крайней бедности» при среднем доходе ниже 219 000 рублей (примерно 39 долларов в месяц). В абсолютных цифрах это 16 миллионов человек. Данные собраны профессором Вячеславом Бобковым из Центра исследований уровня жизни населения. Идем дальше. Еще 25% населения перебиваются на сумму около 320 000 рублей в месяц (57 долларов). Это «бедняки» и исчисляются они 37 миллионами. Ровно половина населения, то есть 74 миллиона человек, живут на месячные доходы от 57 до 114 долларов. Подведем первые итоги. 127 миллионов россиян получают меньше 114 долларов в месяц в стране, где цены достигли мирового уровня, а в таких больших городах, как Москва и Санкт-Петербург, даже превзошли его. «Средним классом» Бобков именует те 6 процентов россиян, которые, как он считает, живут в достатке и имеют доход от 114 до 339 долларов в месяц. И, наконец, идут «богатые», те, чей доход превышает 339 долларов или примерно 2 миллиона рублей в месяц. Эти последние составляют 8 процентов от общего числа51. Все это очень похоже на «занимательную статистику». Ибо ясно же, что 339 долларов в месяц – то есть примерно полтора миллиона итальянских лир – не сделают никого богатым даже в Москве. Хотелось бы узнать побольше об этих самых 8%, то есть об 11 миллионах «богатых». На деле же, по другим оценкам, действительно богатых едва наберется один миллион человек, и тут уж речь идет о головокружительных суммах, настоящих богатствах. Принимает ли Ослунд в расчет те губительные последствия, к которым может привести российское население такой все увеличивающийся разрыв? Не приходило ли ему в голову, что это одна из причин, в силу которой «людям трудно приспосабливаться к столь быстрым переменам»?

Тест негативный, энцефалограмма без зубцов. А он продолжает свои аналогии. «Кто-то недоволен экспортом природных ресурсов. Но почему бы стране, столь богатой ресурсами, не экспортировать их? Делают же это Австралия и Канада». Но ведь делают они это – хочется ему ответить, даже сознавая всю тщетность своего желания, – потому, что в Австралии и Канаде уже давным-давно существует рыночная экономика, потому что их история не имеет даже отдаленного сходства с историей России, и еще потому, кстати, что они экспортируют не только сырье и энергоносители. Должен обо всем этом помнить профессиональный экономист? Нужно ли ему напоминать, что 12 миллиардов долларов торговой сверхприбыли России на 80% образуются за счет экспорта газа, нефти и сырья?52 И что значительная часть этой сверхприбыли осела в западных банках, не принесла никаких налогов, ничем не помогла российской экономике? Неужели что-нибудь подобное мыслимо в Канаде и Австралии?

Нормально ли такое развитие по капиталистическому типу, если в результате из страны утекло около 200 миллиардов долларов (по оценке таких авторитетных экономистов-реформаторов, как Николай Шмелев и Леонид Абалкин)? Ослунд писал, что утечка капиталов сократилась (по его непонятно откуда взявшимся данным) «до 5 миллиардов долларов». Ослунд, кстати, не указывает, за какой период, а я помню, как Российский Центральный Банк сообщал, что только в период 1993-1994 годов из России нелегально утекали один-два миллиарда долларов в месяц53. Всего, значит, от 24 до 48 миллиардов долларов, не так ли, профессор Ослунд? А что касается «обратного» движения денежных масс, то Ассоциация российских банков (которую конечно же не заподозришь в антирыночных настроениях) оценивала объем западных «грязных» капиталов, ввезенных за эти же два года для «отмывания» в Россию, в 16 миллиардов долларов. Наконец, из того же источника мы узнали, что, по данным представителя Министерства внутренних дел России Владимира Овчинникова (обнародованным в Страсбурге на заседании Совета Европы), «по меньшей мере 400 российских банков контролируются криминальными группами».

Ну как остановить трубадуров? Возьмем к примеру Илью Левина, восхваляющего новый российский правящий класс, который «незаметно для народа» осуществляет «радикальные перемены». Опять двадцать пять! Народ не замечает, так давайте ему объясним. «Еще каких-нибудь полгода тому назад любая проблема ставилась, как „либо-либо“: либо мы, либо они; либо Ельцин, либо Зюганов; либо реформы, либо гражданская война». А теперь "спорят о бюджете, обсуждают проблему собираемости налогов, политику в области промышленного производства, отношения между центром и периферией. Чем это объяснить? Впервые за тысячу лет реальные власть имущие не назначаются императором или Политбюро, а избираются демократическим путем54.

Здесь тоже средняя плотность глупости и лжи так высока, что трудно во всем как следует разобраться. «Полгода тому назад». Это значит во время президентской избирательной кампании. Кто подходил к проблеме так, как говорил Левин? Да такие же, как он, кто же еще? То есть те, кто водил россиян за нос, заставляя верить в ложь. А что это ложь, показывает тот факт, что всего лишь через шесть месяцев Илья Левин сам называет это вздором. Неужели за это время все радикально изменилось, произошло что-то совершенно потрясающее и стоящие перед страной проблемы чудесным образом были решены? Да ничего подобного! Сразу же после избрания Борис Ельцин ушел в больницу. Рутина осталась прежней. Кстати, кто это говорил, что России совершенно необходима сильная президентская власть? Разве не такие же интеллектуалы, как Илья Левин, были самыми ярыми поборниками этой идеи? Разве не они были готовы отказаться от плюрализма, от парламентаризма, от всякой сбалансированности властей, потому что в противном случае к власти могли бы прийти коммунисты? Не следовало ли им теперь из вышеизложенных соображений предложить Ельцину отойти в сторону? Но для Левина проблема уже не в Ельцине. Ему уже стало вдруг все равно – есть президент или нет его. Даже если народ, охваченный восторгом перед «растущим» новым правящим классом, ничего не замечает.

Пойдем дальше и посмотрим, что такое это' его заклинание «впервые за тысячу лет». Впервые за тысячу лет россияне избрали своего президента и избирают руководителей демократическим путем. А что, в предыдущем тысячелетии у них были президенты? И вообще это неправда. Горбачев организовал первые сравнительно демократические выборы в России в 1989 году. Левин, как и многие его друзья, забыли об этом. Что касается демократических выборов руководителей, то мне хотелось бы спросить у Левина, кто «демократически избрал» руководителями Совета Безопасности Ивана Рыбкина и Бориса Березовского? Или Анатолия Чубайса – главой президентской администрации, или банкиров, чьи имена открывают рейтинги влияния, публикуемые в «Независимой газете», которые Илья Левин просматривает ежемесячно, с удовлетворением констатируя, что власть наконец перешла в руки тех, у кого есть деньги.

Надо отметить, что такое распределение власти произошло вопреки каким бы то ни было демократическим критериям. Возможно, Левин считает, что так оно и лучше и критерий здесь один: пусть победит достойнейший или более предприимчивый. Прекрасно. Но при чем здесь демократия? Или Илья Левин полагает, что Власть пребывает в другом месте? В Думе, например. По-моему, даже Илья Левин до этого не дойдет. Он отлично знает, – как заявил об этом в «Файненшл таймс» тот же Борис Березовский, – что власть там, где пребывает «великолепная восьмерка», о которой мы поговорим в другой главе. И у этой власти нет совершенно ничего общего с демократией. «Такие господа вместе с „партией лакеев“ готовили одну из попыток отменить президентские выборы (письмо тринадцати), попыток, которые были разоблачены, – как говорит Левин, не знаю уж на основании какой информации, – благодаря прежде всего Ельцину». В главе о «трубадурах» достойное место следует отвести и итальянскому публицисту Сандро Виоле. Его хвалебные гимны звучат и часто и громко. Процитируем лишь один, наиболее «удавшийся». Он тоже считает, что Россия «с каждым годом все заметнее приближается к превращению в нормальную страну» с «парламентом, в котором полно национал-коммунистов и который, несмотря на это, не раз – особенно в вопросе о бюджете – демонстрировал свою ответственность. В страну с группой честных и дельных министров, старающихся навести какой-то порядок в государстве и наладить его жизнь; с независимой печатью и с самыми современными и стремящимися организоваться группами общества» с его «40 миллионами держателей акций и облигаций», с «62% продукта, производимого частным сектором», с «русскими, потратившими за последний год за рубежом 6 миллиардов долларов». Как видно, Виола внимательно прочитал Ослунда. Так внимательно, что приводимые им данные, можно сказать, списаны у него. Да и эта удивительная фраза об «ответственности» парламента, в котором полно национал-коммунистов, взята прямехонько из статьи Ослунда. Надо же, как быстро распространяются идеи!

Но можно ли согласиться с Виолой? Действительно ли коммунисты были угрозой бюджету, или они его спасли? И как они могут угрожать мчащемуся вперед на раздутых парусах рынку, если голосуют за бюджет? Одно только Сандро Виола подметил верно: «западные правительства показали, что они все еще делают ставку на Бориса Ельцина и что никакая Чечня, никакой алкоголизм, никакое нарушение политического равновесия не могут заставить их сменить лошадь»55. Вот именно. Действительно никакая мораль, никакие представления о приличиях, никакой реалистический подход не могли убедить их сделать ставку на какую угодно, но только не на хромую лошадь. Они были готовы ударить лицом в грязь перед всем ипподромом, лишь бы привести к победе именно хромую.

Среди местных трубадуров обращает на себя внимание политический обозреватель государственного агентства ИТАР-ТАСС Тамара Замятина, отличающаяся своим умением пользоваться моментом и выбирать, с кем ей быть. Приобретя известность благодаря тому, что Александр Коржаков лишил ее пропуска в Кремль, госпожа Замятина перешла в другую команду – ту, что готовилась ликвидировать ее прежних друзей, и с этого момента стала стараться всячески ей угодить. Пока, в общем, ничего особенного. Никому не продавшихся профессиональных журналистов в России так мало, что найти их способен разве что Диоген, да и то с прожектором в руках. Но у Тамары есть одна особая черта: мысли у нее четкие и выражает она их с поразительным бесстыдством. Поэтому ее можно взять за некий образец: почитай Замятину и все поймешь, не ломая голову. Достаточно сообразить, кому она лижет пятки, чтобы с абсолютной точностью установить, куда дует ветер.

Взять хотя бы строки, написанные ею в мае 1996 года, примерно за месяц до выборов, в самый разгар тактического маневра, разработанного Чубайсом-Березовским после провала гипотезы компромисса, задуманного Березовским-Подберезкиным (письмо тринадцати банкиров). Интересно, отдавали ли себе отчет, сидя в 1120 номере «Президент-отеля», четыре американских «мушкетера» в том, что пока они изучали результаты исследования «контрольных групп», кто-то другой в соседних номерах готовил такие фейерверки. «Тайм» пишет, что домой «мушкетеры» вернулись, полагая, будто результаты выборов – дело их рук.

Но вернемся к Тамаре. Ельцин изучает «набор» из трех кандидатов-некоммунистов, вызывающих у него беспокойство. Чубайс предлагает блестящую идею. Зная, что электорат (по крайней мере две трети его, включая Илью Левина) уже достаточно напуган перспективой победы коммунистов, он решает, что пришло время с обнаженным мечом приступить к шантажу остальных кандидатов. У него один-единственный аргумент: уже одно то, что вы фигурируете в списках кандидатов, ослабляет позиции Ельцина. А поскольку никто из вас победить не может (еще и потому, что коммунисты настолько глупы, что противопоставили Ельцину самого «коммунистического» из кандидатов), вам остается лишь отойти в сторонку и призвать своих избирателей голосовать за Ельцина. Не сделаете этого – на вас ляжет вся ответственность. И не только за победу коммунистов, но и за кровь, которая неминуемо после этого прольется.

И Святослав Федоров, и Григорий Явлинский, и Александр Лебедь поддались на этот шантаж по многим и разным причинам. Первые два потому, что (при сложившейся ситуации и так как им не удалось договориться между собой) часть их электората тоже придерживалась такой точки зрения. Что касается Явлинского, то такой точки зрения придерживалась не только часть его избирателей, но и значительная часть парламентской фракции «Яблоко». Не учитывать этого значило рисковать расколом партии. А тут еще эти советники, считавшие, что нужно поддерживать победителя, ибо политикой в России можно заниматься только пребывая во власти. На Лебедя больше всего подействовала угроза возможной гражданской войны. Его электорат был прежде всего национал-патриотическим, а уж потом – антикоммунистическим и анти-ельцинским, то есть настроенным против «демократов». Но вскоре Чубайс сменил тактику по отношению к Лебедю. Он понял, что его не надо просить отступиться, а лучше помочь ему занять хорошее место в первом туре выборов, чтобы отнять голоса у коммунистов. Но об этом я говорю подробно в другом месте.

Вот на фоне таких византийских махинаций и не менее византийских (но конечно же легитимных!) ухищрений, абсолютно циничных расчетов, давления и шантажа и следует рассматривать комментарии Тамары Замятиной. «Во всяком случае две встречи (Ельцина. – Пргил. ред.) с Григорием Явлинским выявили моральное превосходство Бориса Ельцина (подчеркнуто мной. – Прим. авт.), которое выражается в том, что лидер „Яблока“ главным условием переговоров с президентом выдвигает собственные политические перспективы, а глава государства ставит на первое место интересы победы реформаторов над коммунистами». Бедный Явлинский! С одной стороны, его шантажировали, крича во всех средствах массовой информации, что если он не пойдет навстречу Ельцину, то руки его будут обагрены кровью. С другой стороны, Тамара Замятина бросила ему в лицо обвинение в личных амбициях, лишь подчеркивающих «моральное превосходство» Ельцина, думающего только о государстве. В действительности Явлинский просто искал какой-нибудь довод, чтобы мотивировать встречу с Ельциным, удовлетворив при этом своих товарищей по партиии хорошо зная (или по крайней мере подозревая), что ему готовят западню. И тогда он выложил на стол переговоров свои условия: гарантия перемены курса и роспуск той самой «партии лакеев», о которой, пусть и не прямо, говорит Илья Левин. Мы уже знаем, что речь шла вовсе не о партии лакеев, а о группе вооруженных и коррумпированных телохранителей, за которую Ельцин в тот момент еще держался зубами.

Татьяна Замятина зло упорствует на своем, раскрывая, однако, суть всей игры: «В итоге Григорий Явлинский вынужден без конца объясняться и оправдываться за приписываемый ему прессой „политический торг“ ради получения поста главы правительства, тогда как Борис Ельцин не устает говорить о пользе встреч с соперниками, из программ которых он готов почерпнуть дельные тезисы для блага экономики и стабильности общества». Ясно, какой тут трюк? Чубайс организует махинации, а сам в то же время информирует газеты о содержании бесед между Ельциным и Явлинским. И именно информация Чубайса, в которую вносит свой вклад Тамара Замятина, попадает в масс-медиа. Достаточно послушать телепередачи Евгения Киселева (НТВ), Арины Шараповой (ОРТ) и Светланы Сорокиной (РТР). О том, что говорит Явлинский, они умалчивают, оставляя лишь то, что исходит от администрации президента и его избирательного аппарата. В заключение Тамара Замятина выдает этакий маленький шедевр подхалимажа, на сей раз адресованный непосредственно новому хозяину: "Так что расхожую формулу «политика – это искусство коалиции» команда Бориса Ельцина отрабатывает мастерски, постоянно подогревая интерес прессы к интриге переговоров между Борисом Ельциным и другими кандидатами в президенты. А поскольку основная борьба на этапе предвыборной агитации разворачивается на информационном поле (подчеркнуто мной. – Прим. авт.), то можно сказать, что избирательный совет Бориса Ельцина возделывает это поле с похвальным знанием агротехники"56.

Остается отметить, как Тамара Замятина и ее хозяева истолковывают «блестящую формулу политики, как искусства коалиции». Для них создать коалицию, значит уничтожить возможных союзников, раздавить их, истребить, а потом еще и осмеять. Явлинский смог на собственной шкуре испытать, что означает эта блестящая формула в интерпретации Ельцина—Чубайса. То же самое мог испытать и Александр Лебедь. А до него, в интерпретации Ельцина-Коржакова, испытали Александр Руцкой и Руслан Хасбулатов. Стоит ли удивляться, что в этом змеином гнезде главная проблема – оберегать себя с тыла? Да и как могут прийти к компромиссу и достижению взаимопонимания с другими возможными и конечно же существующими претендентами на власть люди, оказавшиеся способными на любое предательство?

Возвращаясь к высказыванию Ильи Левина, мне хочется вспомнить слова, услышанные мною от самого Григория Явлинского после первой из его двух встреч с Ельциным. Во время их разговора зазвонил телефон. На другом конце провода был Чубайс. «Интерфакс по ошибке сообщил, что беседа закончена и Чубайс позвонил Ельцину, чтобы узнать, как она прошла. Ельцин, – это рассказал мне сам Явлинский, – приложил со значением палец к губам, включил селектор и продолжал разговаривать с Чубайсом, не предупредив, что его слышит и находящийся в кабинете Явлинский». Таким образом, он стал свидетелем весьма конфиденциального разговора, в ходе которого Чубайс разъяснял Ельцину, какие шаги теперь следовало предпринять. По окончании разговора Ельцин обратился к Явлинскому: «Видите, Григорий Алексеевич, до какой степени мы с вами откровенны? Это показывает, какими будут наши отношения. Между нами полное доверие». По словам Явлинского, в ту минуту он окончательно понял, что с этим человеком невозможно никакое соглашение. «Я подумал, что в этот момент Ельцин отдает мне голову Чубайса так же, как в будущем мою голову отдадут другим. Как-то, в 1991 году, я уже испытал на себе пренебрежительное отношение Ельцина, но не думал, что спустя пять лет он совершенно не изменился».

Вот в такой обстановке зрела «победа» демократии и рыночной экономики. Это была обстановка, в которой (остановлюсь лишь на мелких штрихах, подмеченных мною в тот период) главная газета радикал-демократов «Известия» могла, не краснея, напечатать такой дифирамб: «Кто внимательно следит за выступлениями президента, кто обращает внимание на ритмику его фраз, кто по достоинству оценивает их энергичность, решительность, уверенность… Похоже, что у президента открылось „второе дыхание“. Наступающий Ельцин каким-то мистическим образом становится неуязвимым, непобедимым». Вероятно, «второе дыхание» оказалось настолько глубоким, что сразу же вызвало у него двухстороннее воспаление легких.

А что сказать о депутате Думы госпоже Хакамаде – той самой, которую Александр Янов в приводившейся ранее статье причислил к лучшим представителям российской демократической интеллигенции? Это она с трибуны «Театра мимики и жеста» прокричала: «Мы не имеем права голосовать, исходя из принципа „мне нравится“ или „мне не нравится“. И если мы станем тратить время на все эти демократические процедуры и отдадим свой голос кандидату, который нравится нам, то потом осознаем, что совершили ошибку, которая может привести к невероятным результатам». Лучше зажать нос. Мы это уже слышали в Италии из уст, если не ошибаюсь, известнейшего публициста Индро Монтанелли, призвавшего голосовать за Христианскую Демократию. Кто не знает, чем это кончилось?

Из-за рубежа все лили воду на ту же мельницу. Если «Тайм» назвал Ельцина «мистером Вондерфулом» (мистером Чудо), то почему бы не поверить Маргарет Тэтчер, назвавшей его «замечательным президентом», который сумел проникнуть в суть некоторых важных проблем значительно глубже, чем Горбачев? Суждение это ИТАР-ТАСС – совсем как в советские времена – распространило немедленно, чтобы его могли подхватить все газеты57. Не можем мы оставить без внимания и обширный круг наблюдателей, прибывших в Москву с целью убедиться, что выборы прошли без нарушений и свободно, как и подобало столь историческому событию. Начнем с Элен Каррер д'Анкосс, объяснявшей накануне выборов, что «российским гражданам предстоит избрать не только главу своего государства, но и свою политическую систему». Именно так: «свою политическую систему». Госпожа д'Анкосс все еще тешилась привалившей ей удачей. Она написала книгу «Взрыв империи», в которой предсказывала конец Советского Союза. Причины, в силу которых СССР, по мнению Элен, должен был взорваться, оказались совершенно не теми: СССР взлетел на воздух совсем не из-за того, о чем писала мадам. Но поскольку книг никто не читает, одного заголовка оказалось достаточно, чтобы она приобрела славу опытного советолога. Вероятно навсегда.

Элен уехала из Москвы, пребывая в уверенности, что все сделано, как полагается, и что русские ее услышали. Совсем, как Констанс Крель, возглавлявшая делегацию наблюдателей от Европарламента. Эта последняя выразила – опять-таки еще до голосования – надежду европейских депутатов, что «нынешние президентские выборы» будут «организованы так же хорошо, как и декабрьские выборы прошлого года». Какой приятный озноб вызвали эти слова у будущего посла Николая Рябова. Но госпожа Крель не ограничилась выражением надежд. Она, блаженная простота, еще испытывала уверенность: «Я и мои коллеги из разных европейских стран уверены, что эти выборы не могут быть сфальсифици-рованы и что их результаты будут честными»58. Если бы законное подозрение «о влиянии на решение суда» распространялось не только на «судей», но и на наблюдателей, всю эту группу следовало сразу же отправить по домам еще до голосования.